Метка: Издательство «Эксмо»

Отрывок из романа

• О книге Иосифа Гольмана «Отпусти кого любишь»
• Купить электронную книгу на Литресе

Судорожно пролистав телефонную книжку, Ленка нашла только одно знакомое имя — ненавистную ей гладкозадую Валентину.

Хрен с ней, лишь бы Лешечек жил.

Трясущимися пальцами набрала номер.

Валентина ответила сразу.

— Это я, Авдеева, — взяла быка за рога Ленка.

— Какая Авдеева? — бесстрастно поинтересовалась та.

— Соперница твоя. — А как еще представиться, чтобы не потерять ни секунды лишней?

— У меня соперниц нет, — холодно ответила Валентина.

— Плевать! — заорала в телефон Авдеева. — Лешечек выбил зуб, — два зуба! — его надо срочно в больницу. Или гемофил срочно привезти.

— Сын Грекова? — испуганно спросила соперница.

— Да! Гемофил в районе Шереметьева, у меня есть сотовый мужика, который его привез.

— Ты в грековской квартире?

— Да. Где ж еще? — Ленкино терпение кончалось, она уже сама чуть не плакала.

— Я прямо рядом с вами. Через пять минут выводи парня вниз, повезем в больницу. Греков говорил, что в экстренных случаях даже донорская кровь годится. И посмотри, какие больницы специализированные.

— Я и так знаю: Первая республиканская, Институт гематологии и измайловская детская.

— Измайлово ближе всего, — уже спокойно сказала Валентина. — И пробок не должно быть.

— Да езжай же ты скорее! — заорала в трубку Ленка.

— А я что делаю? — огрызнулась Валентина. — Вытри мальчику кровь, чтоб он не пугался. А себе — сопли. И иди вниз.

Легко сказать «иди». Тут же еще и Машка. Не бросишь же ее. И как добраться до гемофила? Не зря же Греков и Женька так боялись донорской крови!

И тут ее осенило. Уже спускаясь в лифте — в одной руке Машка, в другой — окровавленный Лешечек, кровь шла быстрее, чем она ее вытирала, — непонятно чем набрала номер Алевтины Матвеевны, крутой женщины-охранницы, с которой уже пару раз перебрасывалась накоротко по телефону.

В лифте приема не было, но как только двери раскрылись, нажала на кнопку вызова.

Алевтина тоже ответила сразу и, несмотря на сумбурность изложения, моментально вникла в проблему.

— Диктуй телефон, детка, — сказала она.

Ленка продиктовала сотовый иностранца.

— Там же пробки на Ленинградке, — с тоской сказала она.

— Плохо ты знаешь бабу Алю, — гордо ответила та. — Это я только мужа хорошего найти не могу, а дело делать умею. Знаешь такую штуку — вертолет? — разговаривала она с Ленкой с явной целью успокоить, а сама, похоже, уже набирала номера, необходимые для, как выражаются в этих кругах, «разруливания ситуации».

К подъезду на полном скаку, не обращая внимания на жестикулирующего охранника, подскочила маленькая бирюзовая «фабия».

— Быстро сюда! — сквозь опущенные окна скомандовала Валентина. И сама вышла помочь закинуть в машину сопротивлявшуюся Машку.

Еще через минуту «фабия», включив все световые приборы и беспрестанно сигналя, помчалась на восток столицы.

Лешка бледнел на глазах.

— Лешечек, как ты? — раз в двадцать секунд спрашивала его Ленка, чем еще больше пугала пацана.

— Ну-ка заткнись! — наконец совершенно спокойно сказала ей Валентина. Ленка, неожиданно для себя самой, и вправду заткнулась. Вообще с Валентиной ей стало гораздо легче.

В этот момент у нее в руке зазвонил телефон. Звонила Алевтина Матвеевна.

— Мужика нашли, он остановил такси возле поста ГАИ на въезде в город. Вертолет там сядет. Куда везти лекарство?

— Измайловская детская больница! — заорала Авдеева. — Только быстрее, ладно?

— Ладно, — проворчала Алевтина. — Сейчас разберемся, где там сесть. По-моему, прямо перед ней можно.

В этот момент они подъехали к запруженному трехстороннему перекрестку. Это был типичный московский «джем», когда озверелые водители уже не смотрят на цвет светофора, а упрямо прут вперед, создавая уже точно «бесперспективную» пробку. То есть ее могут «разрулить» только гаишники, у которых, как правило, совсем другие профессиональные интересы — на борьбе с автомобильными пробками денег точно не заработаешь. Это не то, что с радарчиком на пустынной улице постоять: и себе хватит, и с шефом поделиться.

— Все. Влипли, — безнадежно прошептала Авдеева. Валентина сверкнула на нее страшным глазом и попыталась пробиться сквозь толпу беспорядочно то ползущих, то стоящих машин. Отвоевала, может, метра четыре, покуда ощутимо не царапнула бок серебристой «тойоты-камри».

Из представительной «япошки» выскочил взбешенный мужик лет тридцати пяти.

— Что же вы, тетки, делаете? — заорал он, направляясь к водительской дверце «фабии». — Я машину только вчера из салона пригнал!

— Загляни внутрь, — спокойно сказала, опустив стекла, Валентина. Ошарашенный мужик и в самом деле посмотрел внутрь салона. Увидев окровавленное лицо мальчишки и заплаканное — Авдеевой, сразу присмирел.

— Что тут у вас? — уже сочувственно спросил он.

— Мальчик с гемофилией, — не повышая голоса, ответила Валентина.

— А это что за хрень? — поинтересовался водитель «камри». Валентина сделал ему знак, чтоб тот нагнулся, и прошептала в ухо:

— Если не доставим его в больницу за двадцать минут — он умрет. Истечет кровью.

— Ох, … мать! — охнул мужик. — И что же делать?

— Думай, — холодно ответила Валентина. — Кто из нас мужчина?

За их общением уже следили водители из ближних машин. Двое уже выходили наружу.

Консилиум работал быстро и решение принял единственно верное. Дорогу для «фабии» расчистили не вперед — это было бы невозможно сделать быстро — а вбок, к широкому тротуару, огражденному от проезжей части высоченным бордюром. Через бордюр машину перенесли в момент, на руках: десяток мужиков заведомо разных национальностей — даже иностранец затесался, из «сааба» с дипломатическим номером — сработали не хуже гидравлической платформы.

«Фабия» проехала вдоль перекрестка по тротуару, а миновав пробку, тем же способом опустилась обратно на проезжую часть: не все из помощников с той стороны побежали за машиной, но с этой стороны мгновенно нашлись новые.

— У мальчика какая группа крови? — спросила Валентина, едва они выбрались из пробки.

— О господи! — взметнулась Авдеева. — Я ж кровь Женькину не взяла!

— Какая группа у мальчика? — жестко повторила вопрос Валентина.

— Первая, резус положительный.

— Значит, один литр крови как минимум есть.

— Откуда ты знаешь про мою кровь? — удивилась Авдеева.

— Значит, два литра есть, — так же бесстрастно повторила Валентина.

Более инцидентов на дороге не было, кроме проезда перекрестка на 11-й Парковой на явный красный. Затормозивший с визгом таксист догнал «фабию» и попытался нецензурно объяснить Валентине, в чем она не права. В ответ услышал такой отборный мат и увидел такие злые глаза, что счел за лучшее закрыть стекло и умчать вдаль.

Ленка по дороге звонила в больницу, и их уже ждали: Лешечку мгновенно переложили на носилки, хоть он и уверял, что спокойно дойдет сам. Наверное, и дошел бы, но лицо его стало таким бледным, что Ленка только плакала и молилась.

Валентина, как волчица, ходила вдоль приемного покоя, поднимала со снега какие-то прутики и с треском их ломала.

Кровь у них брать отказались, сказали, своей достаточно. Валентина было начала качать права, но здесь у нее явно не прошло: сухонькая врачиха просто вызвала охранника.

В нервной тряске они провели долгих два часа — отвлекались только на Машку, причем у Ленки натурально тряслись руки, и потому переодевала девочку Валентина — все ждали вертолет, который так и не появился. Попутно Валентина объяснила Ленке, почему не отвечает Греков: у них сегодня новогодняя пьянка во главе с Джаддом. Сняли какой-то пафосный ресторан в подвале — потому и нет сигнала. Греков сначала идти не хотел, но когда во всем поперла удача, решил не портить корпоративный дух.

Каждые двадцать минут они приставали к дежурному врачу, чтоб тот информировал их о состоянии мальчика.

Алевтина Матвеевна исчезла со связи напрочь — тоже, наверное, что-нибудь новогоднее, — и Ленка так и не смогла выяснить, что случилось с вертолетом и гемофилом Ф.

Потом проявился Греков — сам позвонил, поинтересовался, как дела. Ему объяснила Валентина, он тоже примчался в Измайлово.

— А сегодня ведь Женьку оперируют, — вдруг вспомнила Ленка.

— Дай Бог ей удачи, — тихо сказала Валентина, закуривая очередную, десятую уже, наверное, сигарету.

А потом вышел врач. И не просто вышел, а с Лешечкой. Он еще был бледный, но уже не испуганный.

И донорская кровь нашлась в больнице. И криопреципитат — охлажденная «выжимка» из донорской крови.

И фибриновую «пробочку» в ямки из-под выбитых зубов положили.

И импортный гемофил от Джаддова дружка вовремя привезли — просто вертолет сел на площадке у МКАДа, и лекарство, уже без пробок, доставили на «скорой» до больницы. Теперь хорошая его доза гуляла по венам мальчика.

Они подождали Грекова и пересадили к нему в «вектру» Лешечку с перебинтованной рукой и уставшую, а потому закапризничавшую Машку.

— Их надо покормить, — успокоенно произнес Греков. — Да и меня не мешало бы.

— Вот и покормишь, — сказала любимому Ленка.

— Ты сегодня — третий лишний. Понял? — сказала любимому Валентина.

Потом тетки сели в поцарапанную «фабию» и уехали в совсем не пафосный кабачок. Зато при нем была собственная парковка — сегодня вечером Валентина рулить уже не собиралась.

Они поели. И выпили. И даже чуть не подрались — из-за все того же чертова Грекова — но быстро помирились и опять выпили.

Попутно отшили двух-трех потенциальных кавалеров. Да так профессионально, что никто из мужичков даже не попытался проявить настойчивость.

Потом опять выпили. А после полуночи — ресторанчик работал по-современному, до последнего клиента — еще и спели. Причем безо всяких новомодных караоке. Не совсем, правда, «в нотки». Зато с душой.

Потом метрдотель вызвал им — по их просьбе — такси и взял под охрану — до следующего вечера — их бирюзовую «фабию».

В такси они тоже сели рядом, обе — на заднее сиденье. Сегодня им почему-то совсем не хотелось расставаться. Завтра — кто его знает. Завтра — другое дело.

Но сегодня пока еще — сегодня.

Отрывок из романа

О книге Николая Ускова «Семь ангелов»

Вертолет Eurocopter 350

Шасси мягко стукнули о бетонную посадочную полосу аэропорта Ниццы. Кен и Лиза поцеловались. Как и все недавние любовники, они отмечали каждый новый эпизод совместной жизни поцелуем. «Елизавета Федоровна, Иннокентий Александрович, добро пожаловать в Ниццу! Погода отличная», — ласково объявил пилот по громкоговорителю. Global travel c надписью «Контек» пронесся мимо пальм и белого здания аэровокзала.

Слово «Контек» украшало не только борт, но также спинки кремовых кресел и диванов салона. Таково было название компании Климова. Заграничное и непонятное, как и все, что появилось в конце 80-х после горбачевского указа об индивидуальной трудовой деятельности. Оно абсолютно ничего не значило. Тогда на фоне кризиса всех отечественных смыслов это выглядело новаторски. «Креативность, ответственность, независимость, технологии», как как пиарщики компании расшифровывали «Контек», надо признать позднейшим апокрифом. «Контек» начинал с варки джинсов и делал это не особо креативно, местами безответственно, зависимо — они «заносили» некоему Шавкуту, — а из всех технологий располагал кастрюлей да деревянными щипцами. Впрочем, затем «Контек» перепробовал все, чем жила страна, — торговлю оргтехникой, банковскую деятельность, приватизацию, залоговые аукционы, нефть, цветные металлы, строительство и нанотехнологии. Проявил немало креативности и технологий, но с ответственностью и независимостью у компании все равно имелись очевидные проблемы, хотя бы потому, что под «ответственностью» при Путине стали понимать полную зависимость от вертикали.

Кен и Лиза быстро попрощались, зато долго махали друг другу из вертолетов, в которые их рассадили служащие аэропорта и охрана. Вообще-то, Алехин воображал, что у трапа будут стоять большие черные лимузины, как в кино. Но времена изменились, и не в лучшую сторону. Гостей встречал серебристый микроавтобус «Мерседес», который сначала доставил их на специальный паспортный контроль, а потом к вертолетам.

Лопастные агрегаты были тесными и шумными, а то, что они позволяли увидеть, совершенно не радовало глаз. «Сущий Адлер», — мрачно констатировал главный редактор «Джентльмена». Уродливые следы человеческой жизнедеятельности, обычно скрытые от глаз, когда едешь на машине, теперь предстали во всем курортном бесстыдстве: бетонные курятники многоэтажных отелей и блочные пятиэтажки торчали, словно гнилые зубы, по всему Лазурному берегу. «Вертолеты здесь надо запретить, — подумал Алехин — это как увидеть гейшу голой, совершенно непонятно, из-за чего было столько шума. Обычный курортный гадюшник. Одним словом, ЮБФ», — так было принято сокращать Южный берег Франции в московском обществе. Кену стало грустно, что технический прогресс лишил его красивой дороги, которая петляла прямо над морем в окружении старинных вилл и террасных садов. «Хотя, — утешил он себя, — в Авиньон меня все равно повезли бы по автобану». Скоростная трасса пролегала выше, но и она, плавно изгибаясь между гор и виноградников, была лучше разоблачительного путешествия на вертолете.

Кен решил не смотреть в окно. Он достал копию с духовной Климента и стал думать: «Семь ангелов хранят секрет». Семь? Почему не четыре, не шесть и не восемнадцать? Есть число зверя, а есть число лоха. Семь — число лоха: 777 — самый лошиный номер автомобиля, но во времена авиньонского папства еще так не думали. Семь небес, семь циклов Земли, семь планет, однако ангельских чинов не семь, а девять: серафимы, херувимы, престолы, господства, начала, власти, силы, архангелы и собственно ангелы. Тут Алехин вспомнил теорию средневековых астрологов, согласно которой за каждым человеком закреплен не только ангел-хранитель, но и своя планета, а у той в свою очередь имеется особый планетный ангел. Планет действительно семь, но имен ангелов Кен припомнить не смог.

В любом случае, судя по стихам Климента, только четыре из них как-то заметны пилигриму, то есть путнику. Еще три Хуго де Бофор должен был представить в своем воображении. «Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь». При чем тут роза? Ну, положим, что древо жизни — это крест Спасителя, древо вечной жизни. Своей искупительной жертвой Иисус открыл врата Царства Небесного для праведников, то есть указал путь вечной жизни. Крест дает нам цифру четыре. Четыре ангела. 4+3 = 7. Что-то знакомое — он схватил за саван призрак некой средневековой формулы, который, однако, мгновенно распался, и в голову стали лезть ненужные: E = mc², 90—60—90, fifty-fifty. «Точно!» — Внезапно вскрикнул главный редактор. Француз-пилот, получивший по ушам через переговорное устройство — массивные наушники с микрофоном, опасливо оглянулся на русского пассажира, мысленно сказал: «Merde», а вслух произнес вежливо-вопросительное: «Pardon, monsieur?» Но Алехин не ответил. Семь — число вселенной, микрокосма: первое число, которое содержит одновременно и духовное, и мирское: четыре, кажется, обозначает что-то земное, телесное. Это так называемые элементы — первоосновы мироздания: земля, воздух, огонь, вода. Три — Троица, духовное начало. Правда, энтузиазм Алехина был недолгим: «И якорь обретешь… Там пятый ангел будет ждать тебя. Так, розу сладкую вкусив… Слепца прозревшего возьми в проводники» — ну вот, нельзя было обойтись без роз, слепцов и якорей. Просто сказать: иди вниз по лестнице, поверни сначала налево, потом направо и будет тебе счастье. Вероятно, старик опасался, что письмо может попасть в чужие руки.

В наушниках заговорил пилот. Сквозь гул лопастей Кен услышал певучее «Le palais des papes, monsieur». Над упитанной дугой полноводной Роны высилось нагромождение башен охристого известняка, властно подавлявшее утлое малоэтажье окрестностей. Золотая статуя Девы Марии, венчавшая шпиль дворцовой церкви, парила над оскалившимися в небо стенами. Она была в позе «вольно», со слегка согнутой в колене ногой, словно хотела сказать взиравшему с небес Сыну «расслабься»: людишки здесь, хоть и тщеславные, но не до конца пропащие. Где-то там Климент водил Хуго де Бофора к тайнику, в котором укрыл то, что считал принадлежащим своей семье.

Кап-Ферра

Лиза не стала распаковывать вещи, а сразу побежала купаться. Путь к морю спускался террасами, благоухавшими душными южными цветами. Они были в земле, горшках, амфорах, кадках, утопали в сочной маслянистой зелени деревьев, кустарников, плющей и пальм. Изредка в листве мелькали сероватые мраморные статуи, представлявшие то полноватых красавиц, то щекастых героев со смехотворным хозяйством. Журчала вода фонтанов, где-то далеко гудели моторы лодок.

Лиза успела окунуться, — море все еще было холодным, — раскинулась на ротанговом шезлонге и даже немного вздремнула, как вдруг зазвонил ее айфон:

— Кенчик! — обрадовалась она. — Тут такая красота, бери папу и приезжай.

— Лиза, что-то случилось, — голос Алехина был сухим и неуверенным. — Меня привезли, а вокруг дома полиция. Ваш начальник охраны, по-моему, сошел с ума. Он бегает в одной майке и кричит французам на русском языке, что Климова похитили черти. Я ничего не понимаю.

— Как похитили?

— Видишь ли, я толком не разобрался. Меня встретили, привезли, а у дома полиция, человек тридцать, и этот сумасшедший. Офицер сказал мне, что Климов исчез. В одной из комнат они обнаружили следы борьбы и кровь.

— Кровь! — вскрикнула Лиза.

— Все, не могу разговаривать, меня хотят допросить. — Алехин разъединился.

Лиза, привыкшая к тому, что в любой чрезвычайной ситуации надо просто позвонить папе, машинально набрала его номер. Это был секретный телефон, только для семьи. Механический английский голос предложил перезвонить позже. Только теперь Лиза поняла, что, собственно, сказал ей Кен. Папа либо убит, либо пропал. Папы нет. Что-то крутилось у нее в голове, какая-то странная, мимолетная мысль, но сосредоточиться на ней Лиза не смогла. Она побежала в дом и уже через четверть часа голубой «бентли-азюр» уносил ее в сторону автобана, ведущего в Авиньон.

Авиньон, ливрея Хуго де Бофора

По нынешним нравам ливрея Хуго де Бофора представляла весьма скромное жилище: массивный серый фасад с разнокалиберными окнами, расположенными в каком-то произвольном порядке, словно здание сначала возвели, а потом по мере необходимости прорубали в нем отверстия для света и воздуха. По центру фасада шла большая кухонная труба, напоминавшая колбу алхимика. За пухлым выступом в цоколе находился камин. В XIV веке, когда Хуго де Бофор выстроил этот дом, кухня как отдельное помещение была еще в новинку, и ее не прятали, а выставляли напоказ для пафоса. Дескать, у нас тут много едят, пока у вас там голодают.

Апартаменты кардинала располагались, вероятно, в бельэтаже, их обозначало самое большое окно стрельчатой формы. Где-то там, думал Кен, Хуго и устроил тайник, обнаруженный Климовым. Через 650 лет в этой комнате нашли кровь и следы борьбы, имеющие отношение к исчезновению русского олигарха. Полицейский провел Алехина в небольшой внутренний двор, опоясанный галереей, и оставил ждать.

Снаружи дом, напоминавший крепость, выглядел неприветливо, зато внутри фасад украшали затейливые безделицы — вырезанные из камня розы и антропоморфоные фигурки на капителях галереи. Алехин вспомнил стихи Климента: «Так, розу сладкую вкусив, // В бутоне древо жизни угадаешь». Он вздрогнул и бросился бежать обратно на улицу. Прямо над воротами был помещен рельефный герб — щит, увенчанный кардинальской шляпой. На щите — шесть пятиконечных роз. «Пять», «Пять», «Пять» — повторил он вслух — «Там пятый ангел будет ждать тебя» — бормотал главный редактор, не заметив, как к нему подошел офицер:

— Мосье, сейчас не время осматривать памятники. Я оставил вас на секунду во дворе, пройдемте, комиссар ждет вас.

Они опять пересекли дворик, вошли в низкую стрельчатую дверь и оказались в прохладной продолговатой зале. На стенах висели какие-то гобелены, под ними стояли старые резные сундуки. Остальная мебель — пара белых кресел, диван и журнальный столик — были современными. На диване сидел человек в штатском, похожий на мятого европейского профессора. Алехин видел таких в большом количестве во времена своей академической жизни: дешевые очки в полстеклышка на кончике рыхлого красного носа, вельветовый пиджак с замшевыми фальш-заплатками на локтях, синяя рубашка-поло, заправленная в бежевые слаксы.

— Комиссар Комндом, — отрекомендовался «мятый профессор». Алехин хотел было переспросить, так ли он расслышал, но потом решил, что «профессора» с детства зовут «гандоном» и постарался переформатировать гаденькую улыбочку, появивушуюся на лице, во что-то европейско-приветливое.

— Что вы тут делаете? — обратился к нему бесцеремонно комиссар.

— Меня пригласил погостить хозяин дома.

— Как давно вы знакомы?

— Я друг его дочери. Она уже едет сюда из Кап-Ферра.

— Чем занимаетесь?

— Я редактор журнала.

— От вас, русских, одни неприятности. Наркотики, проституция, убийства — хмуро заявил «Гандон».

— Простите, вы знаете, что господин Климов — один из самых богатых людей в Европе. Никакого отношения ни к наркотикам, ни к проституции он не имел. — Комиссар грубо заржал, обнажая пожелтевшие зубы и продолжил свои клеветнические инсинуации:

— Как тот здоровенный олигарх, которого мы взяли за сутенерство в Куршавеле.

— И очень глупо поступили. — Холодно заметил Алехин — Вот представьте себя на месте господина Прохорова. Вы бы стали заниматься сутенерством с состоянием… — Кен на секунду задумался, — на тот момент в пять миллиардов долларов, кажется?

— Это к делу не относится. Чем занимался Климов?

— Большой бизнес, я точно не знаю, — предпочел уйти от прямого ответа Алехин.

— Связан с мафией? — комиссар посмотрел на главного редактора так, как будто и тот был связан с мафией.

— Нет, он торговал матрешками и переодевался медведем. Тем и зарабатывал себе на жизнь.

— Тут не место для шуток, мосье, это допрос.

— А что здесь, собственно, произошло? — голос Алехина звучал раздраженно. Комиссар недоверчиво смерил русского с ног до головы, словно выясняя достоин ли он ответа, и нехотя продолжил:

— Нас вызвал охранник этого Климова, который находился, прямо скажем, в смятении. Сейчас его отвезли в госпиталь и сделали ему укол успокоительного. Он утверждает, что вчера последний раз видел Климова около семи вечера, тот работал в кабинете. А сегодня удивился, что его босс долго не спускается вниз. Постучал, заглянул, видит, все перевернуто вверх дном, а на полу кровь. При этом охранник клянется, что в доме все было тихо и никто к боссу не приходил.

— Либо начальник охраны врет, либо в доме есть подземный ход, — сообразил Алехин.

— Мы его, вероятно, задержим, — сказал в раздумьях комиссар. По всей видимости, мысль про подземный ход не пришла ему в голову и теперь медленно стала ворочаться в его мозгу.

— Вы осмотрели дом?

— Ребята сейчас исследуют место преступления.

— Можно взглянуть? — вкрадчиво осведомился Алехин.

— Это не театр, мосье, — с достоинством сообщил комиссар.

— Просто я мог бы быть полезен. Климов пригласил меня помочь с одним документом, представляющим немалую ценность.

— Вы сказали, что вы редактор журнала.

— Да, но по образованию я историк-медиевист.

— Что это за документ? — комиссар приготовился делать пометки в разлинованном блокноте.

— Письмо папы Климента к хозяину этого дома, — сухо ответил Алехин.

— К Климову? — деловито осведомился комиссар.

— Да нет, к Хуго де Бофору.

— Француз! Это интересно. Вы с ним знакомы?

— Послушайте, вы живете в Авиньоне и не знаете, кто такой папа Климент?

— Папа? Русские так называют боссов своей мафии? — на лице комиссара застыло деловито-серьезное выражение, отчего Алехин чуть не рассмеялся.

— Папа — это папа, босс римско-католической церкви. В XIV веке папы жили в Авиньоне. Ну, так случилось. Долго рассказывать почему. Одного из них звали Климент VI. Перед смертью он написал письмо кардиналу Хуго де Бофору, который был хозяином этого дома. В XIV веке! — раздраженно подчеркнул Алехин — Это письмо, мосье, я и имел в виду. Климов пригласил меня с ним поработать.

— Древности, — разочарованно констатировал комиссар и отложил блокнот.

— Тем не менее письмо представляет большую историческую ценность.

— Оно могло бы стать мотивом для убийства? — комиссар опять взял блокнот.

— Не думаю, — Алехин решил перестать откровенничать, — но было бы неплохо, если бы вы позволили мне взглянуть, на месте ли оно.

На лице комиссара отразилась мучительная внутренняя борьба:

— Хорошо, только ничего не трогайте.

Они встали и отправились в кабинет. Через низкую стрельчатую арку комиссар и Алехин попали в башенку, где располагалась узкая винтовая лестница с каменными ступенями, продавленными сотнями ног за сотни лет. Они оказались на втором этаже и прошли через несколько почти не обставленных комнат. По углам стояли какие-то коробки, на одной из которых Алехин заметил штамп Christie’s. Видимо, Климов уже покупал аукционную мебель и картины для дома, но заняться обстановкой так и не успел. Наконец, они остановились перед распахнутыми коваными дверями, за которыми были видны синие спины жандармов и вспышки фотоаппаратов. Комиссар торжественно замер и сурово повторил:

— Ничего не трогайте, мосье.

В кабинете было тесно от людей и того, что теперь стало вещдоками. У стрельчатого окна стоял стол с выдвинутым ящиком, из которого в беспорядке торчали листы бумаги. Стул валялся рядом, резной шкаф эпохи барокко был распахнут, какие-то книги и коробки вывалены и живописно разбросаны по узорчатой плитке пола. Один бронзовый канделябр Наполеона III c пастушками стоял на старом камине, другой валялся на полу, там где полицейские очертили мелом бурые следы. На золоченой ножке канделябра также просматривались пятна, напоминавшие кровь.

— Мы предполагаем, — важно начал комиссар, — что Климов сидел за столом, когда в комнату вошел преступник. Он взял с камина канделябр и нанес удар потерпевшему. Падая, Климов уронил стул. Затем преступник начал что-то искать. Исполнив свой замысел, он спрятал тело.

— Зачем? — холодно спросил Алехин. На лице француза появилась досада.

— Мы пока этого не знаем. Преступника, по-видимому, действительно интересовали бумаги Климова. Как выглядел ваш документ?

— Это пергамент, он лежал в оранжевой кожаной папке, — комиссар обратился по-французски к кому-то из копошившихся в комнате жандармов. Отозвался смуглый молодой человек с птичьим лицом, который пропел: «No, monsieur le commissaire».

— Нет, папка, вероятно, пропала, — торжественно заявил Комндом и сделал пометку в своем разлинованном блокноте.

Несколько методов соблазнения из книги «Правила съема: метод Барни. The Playbook»

О книге «Правила съема: метод Барни. The Playbook»

Метод «SNASA»

• Успешность метода: 13%
• Привлекает: цыпочек с лунным камнем вместо мозга
• Реквизит: никакого, хотя шлем космонавта тебе не
  помешает
• Время на подготовку: «поехали!»
• Минусы метода: цыпочки, которые ведутся на «SNASA», зачастую понятия не имеют что такое NASA.

Как разыграть

1. Выбираешь самую летящую цель в баре… И под словом «летящая» я не имею в виду стюардессу.
2. Глядя на свой бокал, произносишь, что в космосе тебе максимум можно было пить апельсиновый напиток из тюбика. Если она спросит у тебя: «Ты космонавт?» — резко скажи ей:
   «Тихо!» А затем почти шепотом расскажи ей о том, что ты
   участвуешь в тайной правительственной программе под названием «Секретная NASA»… или просто SNASA.
3. Предложи ей испытать всю гамму ощущений, которые испытывает человек, покидая Слуну.

Метод «Мне осталась всего неделя»

• Успешность метода: 50%
• Привлекает: чувствительных медсестер
• Реквизит: болезненный кашель
• Время на подготовку: не нужно
• Минусы метода: смотри, как бы вселенная не надумала
  воплотить название этого метода в жизнь

Как разыграть

1. Встань посреди какого-нибудь людного места и начни громко и болезненно кашлять. Особенно хороший хриплый кашель получается, если кашлять в тряпку для мытья посуды
   или изображать Джона Гудмана в сцене, где он сам пытается завязать себе шнурки.

2. Продолжай кашлять до тех пор, пока, какая-нибудь живописная цыпа не подойдет и не спросит, что с тобой случилось.
3. Вытри слезы и скажи, что все в порядке. Затем резко отстранись и скажи, как бы в сторону, что тебе осталась всего одна неделя.
4. Далее можешь добавить, что самое ужасное — это покидать эту землю, не испытав ласки настоящей женщины. Сделай при этом глаза обиженного щенка, и дальше все
   должно пойти как по маслу.

Заметка

Не вдавайся в подробности при описании своей болезни. Это сильно утомляет и напрягает цыпочек. Говори общими фразами вроде «неизличимо» и «не заразно«‚
а также добавь, что эта болезнь имеет еще один побочный эффект — раздувает твой пенис до размера большого кабачка-цуккини.

Метод «Свидание вслепую»

• Успешность метода: 22%
• Привлекает: отчаявшихся или жалостливых цыпочек
• Реквизит: одна роза
• Время на подготовку: не нужно
• Минусы метода: аккуратнее! У роз, как правило, бывают шипы.

Как разыграть

1. Направляйся в ближайший бар. Там выбери какую-нибудь
   цыпочку (и не забудь про розу). Подойдя к цыпочке, спроси
   у нее: «Ты — Стейси?» Если она ответит «нет», повторяй попытку, задавая этот вопрос каждой более или менее симпатичной самке в баре.

2. Спустя некоторое время сядь на видном месте, положи перед
   собой розу и сделай грустную мину. Жди, пока одна из цыпочек, к которым ты обращался, не подойдет к тебе и не спросит: «Что случилось?» Это значит, что пришло время рассказать ей «грустную историю» о том, что ты назначил свидание вслепую
   девушке по имени Стейси, а она, кажется, тебя продинамила.

3. После ее жалостливого «ну во-о-от…» и легкого дружеского объятия начни как бы невзначай жаловаться на то, что ходить на свидания в наши дни стало совсем непросто… особенно для миллиардера.
4. 4. Переспи с ней.

Метод: «Не пей это!»

• Успешность метода: 45%
• Привлекает: цыпочек, которые не хотят, чтобы их опоили
• Реквизит: хорошая зрительно-моторная координация
• Время на подготовку: не нужно
• Минусы метода: в 35% случаев можно неслабо получить «между ног или между носа».

Как разыграть

1. Выбери объект и жди момента, когда она соберется сделать глоток из своего бокала, затем резко подбеги к ней и крикни: «Не пей это! Я видел, как тот парень подсыпал что-то тебе в коктейль!»
2. Когда она спросит, кто это сделал, укажи на самого щуплого коротышку в баре или на своего братана‚ которого ты давно хотел разыграть.
3. Позволь ей отблагодарить тебя за спасение ее жизни.

Метод «Рамспринга»

• Успешность метода: 80%
• Привлекает: «опытных» цыпочек, светских пантер
• Реквизит: растительность на лице, дедушкин костюм и старомодное имя
• Время на подготовку: ровно столько, сколько нужно, чтобы отрастить бороду
• Минусы метода: Придется надеть отвратительный костюм, избавиться на время от мобильного телефона, я упоминал про ужасный костюм?

Как разыграть

1. Отрасти бороду.
2. Сбрей то, что выросло вместо усов.
3. Надень старый дедушкин костюм и его подтяжки. Никакого галстука! (Буэ-э!)
4. Выбери цыпочку и расскажи ей, что ты молодой амиш¹, у которого недавно начался период ритуала Рамспринга². Ты хочешь познать всё и всех в этом большом неизведанном «английском» мире, прежде чем вернешься к своей смиренной сельско-протестантской жизни.
5. Займись с ней сексом.

---

¹ Амиши (англ. Amish) — протестантская христианская деноминация, очень консервативная группа меннонитов. Амиши отличаются простотой жизни и
одежды, нежеланием принимать современные удобства.

² Рамспринга — данный ритуал заключается в том, что подростки-амиши «пробуют на вкус» современную культуру и так называемый английский мир, прежде чем принять взвешенное решение о том, стоит ли жить по строгим законам своей веры.

Почему это срабатывает?

• Для женщины ты «чистый лист», невинное создание, с которым без труда можно делать все, что пожелается.
• Она будет думать, что у тебя, человека набожного, есть «мощный духовный стержень», а значит, ей даже не стоит переживать — испытает она оргазм или нет.
• «Лицензия на перепихон». Она не будет бояться того, что ее подруги или знакомые узнают об этом. Ведь ты вернешься в свое амишское поселение, значит, ей не о чем волноваться. Проще говоря, ты избегаешь внешнего мира и технологий, а
  значит, видеозапись того, как вы провели ту бурную ночь, уж
  точно не появится в Интернете. Намек понял?

Заметка

Рамспринга — не единственный пример ритуала (обряда), который можно использовать. В данном случае я использовал учение амишей как пример того, что в каждой религиозной группе есть один-два ритуала‚ которые можно смело использовать. Вот еще несколько примеров, на которые могу повестись цыпочки.

• Мормонские миссионеры. Про «миссионеров» и так все понятно.
• Австралийские аборигены. Обход.
• Буддизм. Shunbyu.
• Сиу. Поиски образа.
• Сайентология. Ну, тут можешь придумать что угодно

Рецепт из книги Алексея Зимина «Кухня супермаркета»

О книге Алексея Зимина «Кухня супермаркета»

Яйца, лосось, водка, закуска

Качество системы определяется ее простейшим элементом. Нет ничего проще омлета, и именно его так часто готовят плохо. Меж тем омлет — это не просто базовая кулинарная ценность, это самый легкий
способ удивить — других или себя.

Про омлет надо знать две вещи. Первая — омлет нельзя приготовить, не разбив яиц. Вторая — яйца для омлета должны быть исключительно свежими. На уроках в поварской школе Le Cordon Bleu второй принцип объясняют крайне наглядно. Шеф Франк Жандон наполняет водой из-под крана глубокую стеклянную миску и топит в ней яйца. Свежее яйцо идет ко дну, не очень свежее плавает, как субмарина, где-то посредине, а совсем никчемные яйца оккупируют территорию ближе к водяной кромке. При этом необходимо заметить, что непотопляемые яйца вовсе не обязательно непригодны в пищу. Их можно варить вкрутую, добавлять в тесто, они съедобны. Но в идеальный омлет их лучше не отправлять. Из идеологической брезгливости. Ну то есть если целью является идеальный омлет, а не омлет вообще.

Французский гастрономический классик Курнонски считал лучшим в мире омлетом болтунью матушки Пуляр в одноименном ресторанчике нормандского Мон-Сен-Мишеля. Он даже провел на эту тему специальное расследование и выяснил, что матушка взбивала желтки и белки по отдельности и смешивала их уже на разогретой медной сковороде. А разогревала сковороду и жарила омлет в камине, сдобрив смесь жирными нормандскими сливками.

Шеф Франк Жандон считает этот омлет слишком климактерическим даже для Франции. «У нас, конечно, принято многие кулинарные вещи делать через техногенную жопу, но даже великий Эскофье, который заставил заниматься кулинарными приседаниями весь мир, готовил омлет куда проще. Его любила Сара Бернар, не Эскофье, а омлет. И фокус там был в том, что он помешивал яйца вилкой с наколотым на нее зубчиком чеснока. Бернар любила аромат чеснока, но не любила вкус. А таким способом Эскофье сообщал омлету чесночные флюиды, не оставляя материальных свидетельств присутствия чеснока».

Вообще в этой истории главное не Эскофье, не чеснок и даже не Сара Бернар, а вилка. Многие думают, что для сугубо нежной консистенции омлет надо взбивать венчиком, как будто это не витальный завтрак, а какой-то вечерний крем шантильи. И это в корне неправильно. Венчиком ты убиваешь все, что есть хорошего по отдельности в желтке и белке. И суть идеального омлета в том, чтобы эти две сущности образовали единство, но при этом не смешались в гомогенную массу.

Идеальный омлет — как Ильф и Петров — един в двух лицах, но лиц при этом остается все-таки два. А пышности в омлете можно и нужно добиваться иными способами.

Есть довольно распространенный метод колпака. Яйцо взбивается без каких-либо катализаторов, а потом омлет готовится под крышкой. Образуется микроклимат, особая влажность, омлет и в самом деле получается пышным, но, на мой вкус, он при таком подходе излишне мокроват.

Можно добиваться пышности, как матушка Пуляр, взбивая по отдельности белки и желтки, а потом еще добавляя сливки, но сливки — слишком сильный вкусовой агент. От этого омлета отдает штурмовщиной. Можно вместо сливок добавлять немного молока или воды. Но такой омлет получается излишне ноздреват и по-детски диетичен. По большому счету хорошие яйца и вовсе не нуждаются во взбивании: кусок сливочного масла на сковородку, туда же яйца — и взбиваешь их вилкой непосредственно в сковороде. Вот самая честная и точная текстура. Но не хватает, конечно, искры божьей и какой-то благодати. Слишком все просто.

Шеф Le Cordon Bleu Франк Жандон предпочитает простоту, но время от времени, как говорит он, нужно гастрономически дерзить. Окружающему миру или самому себе. Использовать что-то сильнодействующее в своих дерзаниях. Например, алкоголь. На сильном огне водка или бренди практически моментально испаряется, при этом водка предпочтительнее бренди, потому что у бренди все-таки есть какой-то вкус, а водка — это просто буря и натиск, чистая энергия. Омлет с виски или коньяком будет снобистским, потому что эти напитки сообщат яйцам свой вкус, а вот водка исчезнет без следа. Благодаря интенсивности испарения и прочим законам химии омлет с водкой получается созданием исключительной, младенческой нежности. Как будто сделан не на водке, а с помощью гипоаллергенного молока. И еще в дерзком омлете нужна начинка — пряная трава, сыр, что-то с ярким вкусом, например, лосось.

В общем, по-настоящему ортодоксально дерзкий омлет делается так.

В миске взболтать вилкой яйца с водкой и перцем. Растопить на сковороде сливочное масло. Масло лучше класть на еще холодную сковороду, так как у раскаленной есть паскудное свойство — сливочное масло на ней моментально дымит, становится бурым и горьким. Слишком низкая у него температура горения.

Как только масло растает и начнет слегка шипеть, надо вылить на сковороду яйца с водкой и перцем и жарить до того момента, пока яичная масса не станет упруго-сопливой, то есть самый верхний слой будет еще слегка жидковат, а края и низ будут уже вполне готовыми, в чем можно убедиться, попробовав приподнять край омлета лопаткой.

На этом самом месте надо выложить на полужидкую середину омлета ломтики лосося, размазать по лососю творожный сыр, посыпать рубленым укропом и при помощи лопатки завернуть омлет с двух сторон, от края к центру, образовав что-то вроде конверта.

Проделав это, надо выключить огонь и дать омлету доготовиться с полминуты на жару, накопившемся внутри сковороды.

Удачный омлет — это когда в итоге получилось сделать так, что яйца прожарены на 90%, то есть немного жижи все-таки осталось. А лосось — не сварился. То есть из красного не стал бледно-розовым. В любом случае к омлету полагается подать ломтик горячего ржаного тоста, смазанный сливочным маслом и посыпанный укропом, и рюмку водки.

Солить такой омлет не стоит. Даже в слабосоленом лососе достаточно соли, чтобы сообщить ее в нужном количестве взболтанным яйцам. Главное в этом омлете — не пережарить лосося. И не переборщить с водкой.

Водку можно в любых количествах употреблять не в, а под омлет. Что, конечно, непрактично, учитывая то, что едят омлеты чаще всего утром. Но крайне романтично. В конце концов, как писал один поэт-лауреат: «Лучше уж от водки умереть, чем от скуки».

Омлет с лососем и водкой
1 порция
Время приготовления — 3 минуты

Яйца — 3 шт.
Водка — 25 мл
Слабосоленый лосось — 50 г
Творожный сыр — 50 г
Сливочное масло — 10 г
Укроп — 5 г
Кайенский перец — по вкусу

Купить книгу на Озоне

Отрывок из романа

О книге Александры Марининой «Личные мотивы»

«Мне-ник-то-не-по-мо-жет-ни-ко-му-нет-де-ла», — звучало в голове в такт стуку колес. По темноте вагонного купе проскальзывал свет фонарей, обжигая полуприкрытые глаза, и каждый раз Валентина досадливо морщилась. Сперва она пыталась уснуть лежа головой к окну, в таком положении свет беспокоил меньше, но из окна сильно тянуло холодом, а простужаться не хотелось, не домой все-таки едет, а по делу, в Москву, да еще неизвестно, на какой срок. Перелегла головой к двери, согрелась, но свет мешает, не дает заснуть. Или это мысли мешают? Или обида? Ненависть? Злость? Разобраться в этой мешанине Валентине было не под силу, да она особо и не старалась, просто знала: есть цель, есть дело, которое обязательно надо сделать. Надо найти того, кто убил ее отца. И плевать на следователя, который вот уже три месяца втолковывает ей, что у дела нет никаких перспектив, что отца убил какой-то залетный грабитель, и если бы он успел хоть что-нибудь взять из дома, хоть что-то украсть, то был бы шанс поймать его при попытке сбыта краденого, а коль он ничего не взял — видно, кто-то спугнул, или сам испугался, убив беспомощного больного старика, — то и брать его не на чем. Как найти такого в огромной стране? Поискали-поискали — да и бросили эту затею. Следователь по фамилии Неделько Валентине раз сто, не меньше, повторил:

— Поверьте моему опыту, если такое преступление не раскрывается по горячим следам, оно не будет раскрыто никогда.

Плевать на опыт, плевать на следователя Неделько, не может так быть, чтобы человека убили и никто не понес наказание. Она, Валентина, не может этого допустить. А Евгений, брат родной, со следователем как будто заодно, дескать, никто убийцу искать не станет, потому что отец так и так со дня на день умер бы. Рак в последней стадии, и врачи как раз накануне того страшного дня сказали определенно: речь идет о днях, а возможно, и о часах.

Валентина поняла, что в родном городе правды ей не добиться, и решила ехать в Москву. Там высокое начальство сидит, пусть оно следователю прикажет работать по делу, пока преступника не поймают. Брат Евгений долго ее отговаривал, потом вздохнул обреченно, полез в шкаф, достал толстый конверт с деньгами.

— Не дело ты затеваешь, Валюха. Толку не будет. Если по-серьезному заниматься тем, чтобы найти того, кто папу убил, то надо частных детективов нанимать. Государственные сыщики ради нас с тобой задницу рвать не станут. Умирающий от рака старый врач для них не фигура, вот если бы политик или журналист — тогда другое дело, а так… — он махнул рукой и бросил конверт на стол перед сестрой. — Возьми, пригодятся. Я с тобой не поеду, у меня бизнес, дел невпроворот, а на майские праздники мы летим в Эмираты. Ни к какому начальству не ходи, только время зря потратишь, заодно и унижений нахлебаешься.

— А к кому же? — растерянно спросила Валентина.

— Я тебе дам телефон моего приятеля, позвонишь ему, когда приедешь. Я с ним созвонюсь, попрошу, чтобы нашел какое-нибудь детективное агентство поприличнее. И смотри там с деньгами поаккуратнее, ворья кругом — тьма.

У Валентины и свои сбережения были, так что вместе с деньгами Евгения сумма вышла солидная, должно было хватить на все. Собралась она быстро, оставила соседке ключи от квартиры, попросила поливать цветы и села в поезд. Но если в первые часы путешествия она была полна решимости и каких-то смутных надежд, вселявших уверенность в то, что уж теперь-то дело будет доведено до конца и убийцу удастся найти и покарать должным образом, то чем ближе к Москве, тем больше одолевали Валентину тоска и безысходность. Ну кому там, в столице, есть дело до безродной провинциалки? Кто захочет ее выслушать? Кто станет ей помогать? Скажут то же самое, что и следователь говорил: какая разница, днем раньше умер ваш отец или днем позже? Он все равно умирал, и умирал мучительно, ему каждый день кололи наркотики, потому что он уже не мог терпеть боль.

Прорезающий темноту свет все бил и бил по глазам, и сна все не было и не было. Валентина тихонько, стараясь не разбудить спящих соседей по купе, слезла с полки, накинула куртку, вытащила из-под подушки сумочку, достала сигареты и пошла в нерабочий тамбур. Весь вагон спит… Нет, смотри-ка, не весь, в одном из купе дверь открыта, пятно света падает на слабо освещенный коридор. Проходя мимо, Валентина не удержалась и скосила любопытый глаз: всего одна пассажирка, женщина лет сорока, в черном спортивном костюме, сидит с ноут-буком на коленях, столик и обе нижние полки завалены бумагами. Чего она дверь-то не закроет? Вот же повезло бабе, одна в купе едет, сама себе хозяйка. Поезд битком набит, Валентина это знает точно, потому что с трудом купила билет, а оказывается, полно свободных мест. Наверняка билетные спекулянты постарались.

В тамбуре противно пахло застарелыми окурками и было холодно, пришлось застегнуть куртку на молнию. Едва Валентина успела прикурить и сделать пару затяжек, как дверь открылась и появилась та самая женщина из пустого купе. Темно-рыжие волосы, стильная стрижка, черный костюм с ярко-розовой отделкой тесно облегает красивую фигуру с тонкой талией и широкими бедрами, а вот лицо усталое, даже замученное какое-то, и белки глаз покраснели. Да и не мудрено, если она все время работает на компьютере, даже в поезде расстаться с ним не может.

— Не спится? — приветливо улыбнулась незнакомка.

Валентина настороженно кивнула, не зная, что ответить. Но отвечать надо было, а то невежливо получится.

— Вам тоже? — ответила она вопросом на вопрос, радуясь, что так ловко вышла из положения.

— Да нет, — женщина рассмеялась легко и как-то рассыпчато, — мне-то как раз очень даже спится. Только нельзя засыпать, уже четыре утра, через два часа прибываем, через час начнут будить, чтобы все успели умыться, пока в санитарную зону не въехали. Если сейчас уснуть, то через час я проснусь с чугунной головой и целый день буду как чумная, а мне надо быть в форме. Лучше уж совсем не ложиться. А спать хочется — как из пушки! Вот вышла покурить с вами за компанию, поболтать, чтобы сон разогнать.

Надо же, какое забавное выражение: хотеть спать «как из пушки». Валентина сроду такого не слыхала. Как это — из пушки? Стремительно и напористо? С такой же неотвратимостью и убойной силой, с какой движется выпущенное из пушки ядро? Или как?

— Вы видели, как я проходила? — удивилась она. — Я думала, вы меня не заметили.

— Еще как заметила. Вы не против? Может, вы хотели побыть одна?

— Нет-нет, — торопливо заговорила Валентина, — я не хотела… То есть я хочу сказать, что я с удовольствием… А вы в командировку едете?

— Из командировки. Шеф надумал покупать очередной свечной заводик, вот и отправил меня на два дня проверить, как там и что, бухгалтерию их посмотреть, ну и все такое, а сегодня у него уже переговоры по поводу этой покупки, и я должна успеть привести все бумаги в порядок и доложить ему свои соображения. Времени, конечно, в обрез, понятно, что я не успеваю, поэтому пришлось покупать четыре билета, целое купе, чтобы спокойно поработать в поезде. Как всегда, все в последний момент и в авральном порядке. Никогда не понимала, почему мужики вечно затягивают до последнего, ничего не умеют делать заранее, — она сладко зевнула и потрясла головой. — Господи, как же спать хочется! Полцарства за восемь часов сна. Меня зовут Еленой. А вас?

— Валентина. А зачем вашему шефу свечной заводик?

— Фигура речи, — Елена улыбнулась, загасила в висящей на стене пепельнице окурок и тут же вытащила из пачки новую сигарету. — На самом деле речь идет о заводе лекарственных препаратов. Наша специализация — пищевые добавки и прочие прибамбасы для здорового образа жизни. Наш шеф начинал когда-то с распространения заграничных пилюлек, а теперь вырос, стал большим мальчиком и убежденным патриотом, он считает, что импорт лекарств — позор для страны. Ну да ладно, это не интересно. А вы в Москву едете или возвращаетесь?

— Еду.

— В командировку? Или по личному делу?

Валентина набрала в грудь побольше воздуха, на глаза снова навернулись слезы, в горле спазм.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из романа

• О книге Татьяны Веденской «Не в парнях счастье»
• Купить электронную книгу на Литресе

Дом наш номер девять по бульвару Генерала Карбышева был стар. Люди, которые его населяли, жили в нем помногу лет, некоторые родились в нем же, то есть не совсем в нем, а, конечно же, в роддоме на Полежаевской, самом близком отсюда. Но роддом — это не то место, в котором начинается жизнь. Она все-таки окончательно вступает в свои права, когда тебя, мокрого, кричащего, завернутого в пеленки, выносят на свет божий за пределы стерильного блока, щурясь от солнца (если таковое, конечно, не спрятано за тучами, что совсем не редкость в Москве). И уж совсем ты становишься товарищем и гражданином, когда тебя кладут в кроватку с деревянными прутьями, делают умильные лица и идут в кухню, чтобы с помощью крепких горячительных напитков отметить появление еще одного полноправного человека на свет. А человек, как известно, — это звучит гордо.

Лично я считаю, что все мои проблемы в жизни, в том числе и то, какая я, понимаете ли, уродилась, отчасти связаны с тем, куда именно меня принесли из роддома. Может ли сложиться благополучно судьба человека, прожившего все годы своей непутевой жизни в квартире под номером тринадцать? Впрочем, начиналось все не так уж и плохо. Родилась я во времена всеми теперь забытого Советского Союза, родилась благополучно, за восемь часов, и, как водится, первый свой крик, возмущенный несправедливостью этого мира, издала после увесистого шлепка по попе.

— Хорошая девчушка, — заверил маму акушер. — Как назовете, уже думали?

— Да когда мне, — пожаловалась мама. — Только ведь и бегаю, с работы домой, из дома на работу, пока ее папаша футбол смотрит. Хоть бы поработал. Парткома на него нет!

— Да что вы говорите, — посочувствовал акушер, тихо отползая к выходу. О чем бы и кто бы не спросил мою маму в любое время дня и ночи, она обязательно начинала ругаться на своего законного супруга, Ивана Андреевича Сундукова, моего родителя. Такова у нее, как говорится, была «мотивация». И гражданская позиция. Мама работала на конфетной фабрике, приносила в подоле полные кульки карамели, получала копейки и считала, что во всех ее бедах, включая и мое рождение, виноват только он — ее муж. Последнее, кстати, не лишено логики. Без папиного участия я бы вряд ли появилась на свет.

Впрочем, папочке мамины инсинуации почему-то были безразличны. Он сидел себе тихо, примус починял, так сказать. Получал пенсию, иногда подрабатывал на почте, разносил по району газеты, если наш почтальон заболевал. Да, футбол папа любил. А еще любил сидеть у нашего первого подъезда, на лавочке напротив пункта сбора стеклотары. Или отираться около продуктового магазина, в простонародье зовущегося «стекляшкой». «Стекляшка» располагалась в том же доме, что и стеклотара, только с лицевой стороны пункта и торцом упиралась в наш дом номер девять. Там имелся отдел живого пива, в котором были расставлены высокие грязные исцарапанные столики. Папа это все очень одобрял.

— Тут всегда есть с кем пообщаться, — говорил он, звякая пустыми бутылками. — Весь цвет общества.

— Хоть ребенка-то не приучай, изверг, — возмущалась мать. Но что поделать, если у нас во дворе уж такая сложилась геополитическая ситуация. Все было рядом, прямо в двух шагах, включая детскую площадку, которая примыкала к пункту сдачи стеклотары. Естественно, в какой бы день мать не выперла папашу гулять со мной, пока она «хоть немного выдохнуть сможет», папуля прогулку совмещал со светской жизнью. Он пользовался особенной популярностью среди местного бомонда, так как был завсегдатаем тусовок и приемов.

— Вы сегодня не были на Карбышева? Свежайшее сегодня там давали пивко!

— Что вы говорите! Какая жалость, а мы сегодня приглашены к Болконским в тошниловку на набережной.

— Что ж, передавайте привет. Не советую злоупотреблять канапе. Случается, на карамышевской-то вобла тухленькая!

— Всенепременно учту.

Сами понимаете, как часто обратно с прогулки уже не папа вел меня, а я его.

— Что ж ты за ирод! — кричала мать, когда я, на цыпочках, в прыжке, с третьей попытки доставала до дверного звонка. Папа сидел на ступеньках и мирно ловил воображаемых инопланетян.

— Мам, я есть хочу, — просила я.

— Все вы есть хотите! И пить. А мать что? Мать пусть на работе хоть загнется! Вот ведь подлец стопроцентный! Кобелина.

— Зинаида, ш-ш-ш, — с трудом выдавливал из себя отец, пока мать, матерясь последними словами, затаскивала его в дом.

Но в целом у нас была полноценная семья. А что, нет? Какая еще семья могла бы прожить столько лет в тринадцатой квартире? И знаете, что самое странное? В принципе, я считаю, что мое детство было вполне счастливым. Не верите? Судите сами. Я имела столько свободного времени, сколько хотела. Потому что отцу было вообще не до меня, а мать все время норовила меня куда-то пристроить, чтобы она смогла… да-да, «хоть выдохнуть немного». В школе я училась из рук вон плохо. Знания просачивались через меня, не оставляя и следа, как волны океана смывают жалкие отпечатки человеческих стоп — без остатка. Но родителям и даже бабушке — папиной маме — было не до того. Они вполне считали свой педагогический долг исполненным, если, после вызова к классной руководительнице или вообще к директору, всей семьей, хором, на три голоса орали на меня и швыряли чем под руку попадет.

— Что ж ты за шалава такая, чем у тебя только голова набита! — орала мать. — Неужели эту чертову математику выучить не можешь? Хочешь на второй год остаться? Хочешь, чтоб тебя из пионеров поперли?

— Ты, дочь, расстраиваешь нас, — баритоном бубнил отец.

— А ты ее не учи, сам-то что — лучше? — моментально переключалась мать. — Таскаешься? Думаешь, если инвалид, то можно лапки кверху и все на меня?

— Папа, ты инвалид? — ужаснулась я.

— Мозга! — моментально отреагировала мать. — Пропил здоровье, а теперь государство ему плати!

— Ты мальчика не трогай, он такой из-за тебя, — вступалась третьим голосом бабуля. Что ни говори, а сын есть сын, даже когда этот сын заходит к тебе домой раз в месяц, не чаще, хотя ты живешь всего в двух кварталах, на набережной. И заходит, в основном, чтобы стрельнуть двадцатку «до пенсии», хоть и ты, и он знаете, что двадцатка уже никогда не вернется. Папа был человеком простым и непритязательным. И во многом он обеспечил мою пожизненную лояльность к представителям сильного или, вернее, сильно пьющего пола. Папу я любила, папа был ко мне ласков и добр, особенно после «приема» у «стекляшки». Когда папа принимал пиво, он становился сентиментален и склонен к долгим разговорам, прерываемым только на удовлетворение естественных нужд у забора пункта приема тары.

— Папа, а ты счастлив?

— А как же? — удивлялся он.

— Но мама тебя не любит. Она орет же все время.

— Мама меня не любит? — даже немного обижался папуля. — Да мы с Зинкой сто лет вместе. Она просто такая уж есть — буйная. Зато готовит! Ты, дочь, учись. Самый короткий путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

— Да? — удивлялась я и со всей своей детской непосредственностью пыталась представить себе этот самый путь. Буквально представить. От двенадцатиперстной кишки до левого желудочка. И хихикала, представляя, как прокладывается этот путь.

— Смейся-смейся, — суровел отец. — С тем, как ты готовишь, на тебе не женится и такой, как Аркашка.

— Ой, не очень-то и хотелось, — фыркала я в ответ. Да, готовила я омерзительно, и сколько бы экспериментов не ставила, есть мои сгоревшие снаружи и сырые внутри блюда могли разве что бездомные коты. И то только зимой, когда на помойках вся другая еда замерзала. Но причем тут Аркашка — наш сосед с четвертого этажа? Не о такой любви я мечтала, обнимая старую, сбившуюся в ком ватную подушку. Аркашка у нас был что-то вроде местного юродивого. Жил он уже много лет один, вернее, с псом Кузькой, неопределенной породы и воспитания. В силу каких-то неуловимых причин, с тех пор как ему исполнилось лет шестнадцать, мамаша его куда-то делась. Я не помню ни ее имени, ни того, как она выглядела, но знаю точно, что она был. И куда она подевалась, никто до конца не понял. Кажется, она уехала строить любовь с каким-то командировочным, а квартиру оставила сыну. Но это было только предположением.

— Аркаш, а ты бы женился на мне? — спросила я его как-то, просто так, в шутку. Мы с Аркашей частенько сидели на детской площадке и беседы беседовали. Он, хоть и был старше меня лет на десять, но по своей наивности и открытому отношению к миру и к людям равнялся солнечному зайчику. Жизнь его была простой и понятной, он работал грузчиком, тут же, в «стекляшке», зарплату получал пивом, так как денежный эквивалент все равно спускал бы на него же. И немного — продуктами питания. Потребности у него были минимальными, а коммуникабельность, особенно после употребления зарплаты внутрь — просто образцовой. И дружить с ним было — одно удовольствие, если он не становился совсем уж в лежку пьян, конечно.

— Женился бы, отчего же, — подумав, ответил он.

— Что ты говоришь? А папа считает, я готовлю плохо, — добавила я.

— Ну, пельмени-то сваришь, — пожал плечами он. Да, это было мне по силам. Однако слова папины про мою женскую несостоятельность сильно запали мне в голову. Красотой я не блистала, если только не считать весьма внушительного уже на тот момент роста. Однако лицо у меня, как говорится, требовало кирпича: широкие скулы, нос-картошка, не слишком большие карие глаза. В профиль смотреть — так вообще можно только рыдать. Подбородок, правда, волевой, но вот руки — крупные, под стать росту, с широченными ногтями, которые сколько ни крась, ни маникюрь — не смотрелись изящно. Нет, вообще во мне никогда не было ничего изящного — лошадь, она и есть лошадь. Только что ноги длинные. Так ведь на одних ногах далеко не уедешь, думала я. Да уж, мысль о сомнительных перспективах засела во мне прочно, навевая мучительные сомнения и страхи. Да и отчего бы не засесть, если ничего другого в голове не хранилось. Школа к тому времени уже подходила к своему логическому завершению, я готовилась пройти через последний позор последнего школьного года, игольное ушко экзаменов, а там оставить школу позади, переступив порог какого-нибудь пыльного училища. А что еще я должна была предположить при своем уровне интеллекта и образования? Не в институт же идти, в самом деле? Даст Бог, хоть восьмилетку закончу без единого оставления на второй год. Но тут судьба вмешалась снова, в лице худенькой остроносой девчонки, сидящей на тюках с вещами. Около нашего подъезда.

— Привет, ты живешь тут? — первой спросила она, устав, видимо, подпирать небеса в ожидании грузчиков.

— А ты переезжаешь? — уточнила я, хотя ответ и так был очевиден.

— Нет, я тут на шухере стою, — огрызнулась она. — Сейчас дограбят — и уедем.

— Ну и удачи, — разозлилась я. Подумаешь, какая цаца!

— Подожди, — заволновалась она. — Я — Катерина.

— Катя? — переспросила я.

— Катя — это кукла с рыжими волосами. И в веснушках. А я — Катерина.

— В таком случае я — Диана. Как богиня, — задрала свой нос-картошку я. На богиню охоты я походила как вошь на сокола. Чай, не Мэрилин Монро. Скорее ближе к Мэрлину Мэнсону. Когда я смотрела на свое лицо в зеркало, хотелось, знаете ли, закрасить холст и нарисовать все заново. Чтобы быть, как эта вот, Катерина.

— Дина?

— Диана, — фыркнула я в тон ей. Да уж, мама, видимо, очень старательно и ответственно подошла к выбору моего имени. Так и пошло, что я Диана Ивановна Сундукова из тринадцатой квартиры. Нормальное имечко? С такой могут и в комсомол не принять. Ну, что ж поделаешь, при моих показателях меня и так никуда не ждали. Ни в какие ячейки. Так что ФИО тут не причем. Впрочем, в жизни женщины есть безусловный плюс — она меняет фамилию столько, сколько захочется. С именем сложнее. Говорят, можно поменять и его, надо пойти и написать заявление, но я никогда всерьез об этом не думала. Вот если бы, как папа рассказывал, мама все-таки назвала меня Анфисой, я бы еще подумала. А так Динка — как картинка. В принципе, нормально.

— Ты на каком этаже?

— На пятом.

— А мы будем на первом, — продолжила знакомство Катерина. Она, кстати, вообще по жизни сильная личность и старается все держать в своих руках. — В трехкомнатной. У меня комната — семь метров. Круто?

— Здорово.

— Кстати, мы из Беломорска.

— Ага, — немногословно отвечала я. Но на кусок дивана присела. И до самого обеда слушала, как тяжело спать, когда солнце висит на небе круглосуточно, как свихнувшийся фонарь. И как здорово гулять по Белому морю, хоть и купаться, в общем-то, нельзя.

— Странно, — удивилась я. — Море — и нельзя купаться?

— А что странного? — обиделась она. — Как в Америке.

— Врешь.

— Там в Тихом океане тоже купаться нельзя.

— Как нельзя? Все купаются и не жужжат.

— Ты по географии что, двойку получила? Тихий океан — он леденющий. Там, в Америке у них, он не выше четырнадцати градусов. Да? Не знала?

— А ты отличница, что ли? — нахмурилась я. С отличницами у меня разговор короткий. Не нашего поля они ягоды. Сидят на первых партах, мечтают о карьере. Понимают, что такое диффузия. И интеграл. Нам с ними говорить не о чем.

— Ну и отличница. И что? Хочешь, и тебя научу? — у Катерины оказалась редкая особенность, она просто обожала брать кого-то на поруки. А я, соответственно, была идеальным объектом для порук. Так оно и пошло, особенно после того как выяснилось, что учиться нам предстоит в одном и том же классе. Катерина взяла надо мной шефство, усадила, не дожидаясь согласия с моей стороны, рядом с собой, на второй парте, что смутило не только меня, но даже и учителей. Они считали, что зря она, Катерина, связалась со мной. Что я ее обязательно научу плохому. Материться — уж как минимум.

— Ты девочка хорошая, умненькая, — говорили ей. — Зачем тебе с ней водиться?

— Я должна ей помочь, — отвечала она, глядя ясными красивыми васильковыми глазами на учителей. Особенно на математика. Он от меня вообще всегда сходил с ума, я была его самым страшным ночным или, вернее, школьным кошмаром. Никогда не носила сменки, не стирала рубашек вовремя (а как, если маме вообще в голову не приходило, что у меня рубашек должно быть хотя бы две). Дневники и учебники убивала в хлам. А научить меня сложить два плюс три было невозможно, сколько не ори. Формулы вылетали из другого уха со скоростью света. К тому же начала покуривать.

— Смотри, она все равно потом пойдет в ПТУ, — вздыхали все, но Катерина решила, что я обязана, просто обязана перейти в следующий класс. Ее уверенности и упертости можно было только позавидовать. Даже я не разделяла ее оптимизма.

— Ничего у меня не получится.

— Тут нет ничего сложного, — уверяла меня Катерина, усаживая в своей семиметровой комнате, пока у меня дома мама ругалась с папой или, если его тоже не было, «хотя бы вздыхала немного». Мама, кстати, была счастлива, что появилась Катерина.

— Хоть раз в жизни ты нашла с кем общаться, — коротко высказалась она. — Горе ты луковое.

— Мам, а ты меня любишь? — поинтересовалась зачем-то я.

— Любила б, если бы ты хоть немножко на человека была похожа. Ну ничего, может, хоть Катя на тебя повлияет.

— А папу любишь?

— Иди ты, — отрезала она. И пояснила популярно, куда именно мне следует идти. Я же пошла к Катерине. Она усаживала меня в своей семиметровой комнате, брала в руки карандаш и принималась играть в учителя. Учить других она любила больше всего на свете. Она следила, чтобы я записывала все, она давала мне задания. Рассказывала смешные истории, которых почему-то у нее имелся целый миллион, а потом мы шли гулять. Никогда до этого у меня не было человека, которому на самом деле не наплевать на то, что я ничего не знаю и не умею, и что я еще не обедала. Конфеты не в счет, их я ненавидела с детства, для меня они были вроде вечной манной каши, которой пичкали других детей. Меня пичкали карамелью, от которой я только поправлялась. Очень скоро Катерину я стала просто обожать. Она принимала мой страстный порыв с королевской теплотой. Все могут греться в лучах солнца, верно. И даже такие, как я.

Примерно в то же время я впервые влюбилась. В Егора, одноклассника, которому на девочек вообще еще было наплевать, а я смотрела на него и от жара растекалась влюбленной кляксой по парте. Всем на это оказалось наплевать, а Катерине нет. Она рассказывала мне, что такое любовь. И что хоть я и не умею готовить, путь к сердцу мужчины лежит на самом деле совершенно через другое место. И жестами показывала, через какое. И даже зарисовывала все в виде схем.

Она знала очень много, особенно для отличницы. Мы могли разговаривать с ней часами, могли заниматься уроками (что я лично считала глупым, но терпела от большой любви), могли покуривать за углом «стекляшки» (этому уже я учила ее, но она ни черта не могла затянуться, только кашляла и смеялась, называя это все «дурью»). И когда я сидела у себя в тринадцатой квартире, в комнатке с окошком на бульвар, где ездили рогатые троллейбусы, я дождаться не могла, когда начнется следующий день и я снова пойду в школу вместе с Катериной, буду слушать ее объяснения по истории или литературе, которые, кстати, и вправду были значительно понятнее и яснее, чем из профессиональных педагогических уст. Да уж, кто бы мог подумать, что умница, красавица и просто комсомолка, какая-то Катерина Хватова сдружится со мной так сильно, что это изменит всю мою жизнь.

— Ты должна остаться в школе со мной. Зачем тебе ПТУ? — скомандовала она, тем самым решив всю мою судьбу. Нет, все-таки это странно, что она так всерьез взялась за меня. Учителя опешили, когда я сдала с грехом пополам экзамены: математику на тройку, сочинение тоже, а биологию и любимую Катеринину географию, ко всеобщему удивлению, на четыре.

— Сундукова, кто бы мог подумать. Да тебя в ПТУ возьмут с распростертыми объятиями. Может быть, даже в медицинское училище попадешь.

— Я хочу окончить школу, — смущенно сказала я, подталкиваемая в бок Катериной.

— Так ты уже ее окончила. Поздравляем! — радостно пожала мне руку заведующая.

— Я хочу перейти в девятый, — еще тише прошептала я.

— Зачем? — искренне изумилась она. Я и сама не знала. Разве что чтобы еще два года быть всегда рядом с моей Катериной? Да, пожалуй, в тот момент это было единственное, что меня волновало.

— Если уйдет она — уйду и я, — припугнула заведующую Катерина. А поскольку других девочек с такими оценками, да к тому же играющую на пианино, в классе не было, заведующая повздыхала, да и махнула рукой. Так, без особых на то причин, Катерина изменила все. К лучшему ли? Да — нет — не знаю. Нужное подчеркнуть.

Отрывок из романа

О книге Галины Куликовой «Врушечка»

Ранним летним утром Настя сидела в Пражском аэропорту за столиком маленького кафе и разглядывала проходивших мимо пассажиров. Они озабоченно катили за собой свою жизнь: упакованную, уложенную и утрамбованную в чемоданы. Через огромное окно ей открывался вид на взлетные полосы. Где-то там, среди пузатых аэробусов и остроносых боингов, стоял и ее самолет — тот самый, на котором она отправится в Москву. Отпуск заканчивался, но на душе все равно было удивительно хорошо.

Единственным раздражающим фактором, мешающим Насте наслаждаться моментом, оказался брюнет за соседним столиком. Он сидел в расслабленной позе и внимательно изучал журнал. Насте хватило одного взгляда, чтобы заметить: журнал на русском языке и, значит, брюнет — ее соотечественник. В одной руке он держал этот самый журнал, а в другой — чайную ложку, которой монотонно постукивал по блюдцу. Постукивание было пыткой. Оно четко выделалось на фоне общего шума и жутко действовало на нервы. Уже через пять минут Настя готова была подойти и вырвать у него эту ложку. Впрочем, брюнет вряд ли сдался бы без боя — он выглядел хмурым и невыспавшимся. А такое состояние не располагает к любезности.

Настя изо всех сил старалась не обращать на него внимания. Поднесла чашку к носу, понюхала кофе и зажмурилась от удовольствия. Это был лучший в мире аромат. И это была лучшая в ее жизни неделя! Семьсот фотографий, миллион впечатлений, ей все это будет сниться до конца жизни, наверняка.

Она вновь открыла глаза, подняла голову и… окаменела. Прямо на нее по проходу между столиками, катя за собой ярко-красный чемодан, шел кошмар ее молодости — Лика Антонова.

Лика Антонова! Они не виделись восемь лет, и Настя была бы рада вообще с ней не встречаться. Она надеялась, что больше никогда в жизни не увидит эту особу. Надо же было судьбе привести ее в Прагу, да еще именно в тот момент, когда Настя чувствовала себя такой счастливой…

С Ликой они вместе учились в институте. С первого дня занятий та портила жизнь всем мало-мальски привлекательным сокурсницам. У нее были сумасшедшие амбиции, злой язык и удивительный нюх на все те вещи, которые больше всего неприятны собеседнику. Однажды на вечеринке Настя, перебрав спиртного, отбила у нее кавалера и попала в стан личных Ликиных врагов. После чего та принялась третировать ее, избрав мишенью для своих острот и язвительных комментариев.

Если бы не прежнее желчное выражение лица, Лику можно было бы и не узнать — она исхудала, изменила прическу и носила теперь высокие каблуки. Ее светлый костюм выглядел безупречно, а чемодан, судя по названию фирмы, стоил не меньше, чем малолитражка. Позади нее маячила пожилая женщина с убитым выражением лица — вероятно, няня — и двое накрахмаленных детишек с пресыщенными мордочками.

«Блин, блин, блин!!!» — мысленно возопила Настя, потому что Лика шла именно к ней, еще издали соорудив на лице маленькую червивую улыбочку. Что было делать? Бежать? Ей двадцать семь лет, у нее есть принципы: не прятаться от трудностей и ко всему относиться без трагизма. Однако сейчас ее принципы, кажется, дали дуба. И все же Настя приказала себе не паниковать. Она умеет держаться с достоинством, разве нет?

— Боже, кого я вижу! — воскликнула Лика, ловко припарковав чемодан и усевшись в свободное кресло с хорошо отработанным изяществом. — Настасья Лаврентьева! Я потрясена.

При ближайшем рассмотрении стало ясно, что в жизнь Лики вмешались большие деньги. Скульптурный зад, накачанные руки, шелковый загар и эффектное лицо с твердой скорлупой овала. Бассейн, тренажеры, пластическая хирургия, вилла в Испании, кабриолет ручной сборки… Все это было отпечатано на ней, словно логотип на визитной карточке.

Настя внутренне сжалась. Сейчас начнутся вопросы о жизни, и что она расскажет о себе? Правду? Но правда ужасна! Она ничего в жизни не добилась, ровным счетом. И ей нечем похвастаться. Работала Настя менеджером в разнообразных фирмах и фирмочках, которые вырастали, словно грибы после дождя, и быстро исчезали, оставляя после себя кочевой табор сотрудников. Один раз ей удалось сделать кое-что стоящее для своей конторы, но продуктивную идею быстро украли, а саму Настю подставили и выгнали без выходного пособия.

Про мужа вообще говорить не хочется, чтоб ему икнулось. Он вытворил такое, что не всякой жене удастся проглотить. Нет, не расскажет она этой злоязычной ведьме про свою настоящую жизнь. Чтобы ее высмеяли? Унизили? Или, еще того хуже, пожалели?! Да никогда.

— Привет, — бросила Настя, изо всех сил стараясь выглядеть непринужденной. — Вероятно, я хорошо сохранилась, раз ты меня прямо сразу и узнала.

Лика хмыкнула, сцепив руки в замочек.

— Тебя невозможно не узнать. Все та же Лаврентьева — звезда дискотек и истребительница текилы. И, разумеется, в одиночестве. У тебя потрясающая способность распугивать мужиков. Подожди, я принесу себе чай.

Она поднялась с места и пружинистой походкой направилась к стойке. Брюнет, листавший журнал, оставил свое занятие и с любопытством смотрел ей вслед. Чайная ложка замерла в воздухе. Потом он взглянул на Настю и, наткнувшись на ее мрачный взгляд, неопределенно шевельнул бровью. После чего вернулся к чтению. Скорее всего, он просто делал вид, что читает. А на самом деле подслушивал.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из романа

О книге Марины Крамер «Дар великой любви, или Я не умею прощать»

В трубке — требовательный мужской голос с каким-то едва уловимым акцентом:

— Мне нужна именно она. Другие тренеры меня не интересуют.

Администратор клуба бального танца потерла пальцами переносицу и, держа телефонную трубку на отлете, крикнула, обращаясь к курившим на диване пятерым молодым парням:

— Кто-нибудь, позовите к телефону Мэри.

Один из куривших моментально вскочил, за что тут же был вознагражден громовым хохотом приятелей:

— О, подорвался, как ракета!

— Иди-иди, может, снова палкой по спине схлопочешь!

— И старайся руки держать так, чтобы Мэри их видела!

Молодой человек не отреагировал никак, вприпрыжку спустился в зал и замер в дверях. Посреди огромного паркетного зала, удерживая баланс на одной ноге, стояла худощавая рыжеволосая женщина в длинных теплых гетрах, обтягивающем комбинезоне и черных туфлях на высоком каблуке. Руками она изо всех сил тянула вверх вторую ногу. Рядом с ней смущенно топтались двое подростков — мальчик и девочка лет тринадцати.

— Ну, что? Если я могу — а мне уже далеко за двадцать, — то и вы должны, — категорично заявила женщина, аккуратно вставая на обе ноги и чуть наклоняясь, чтобы подтянуть сползшие гетры. — Так что, уважаемые гении, тренируемся — и к концу занятия сдаем мне баланс. Хочу видеть от вас отдачу за деньги ваших родителей.

Женщина заметила стоявшего в дверях молодого человека, и ее лицо приняло надменное выражение:

— Что хотел, Артем?

— Мэри… вас к телефону в тренерской.

— Мой телефон лежит на тумбе у системы, — чуть скривившись, бросила она. — Придумай в другой раз что-то более интересное.

— Я не вру. Мэри, пожалуйста… Там Анна Яковлевна с каким-то клиентом разговаривает…

— Хорошо. Сейчас.

Она пару минут наблюдала за попытками своих «гениев» повторить упражнение, одобрительно хмыкнула и ушла наверх.

Аккуратно взяв из наманикюренных пальцев администратора трубку, она произнесла чуть хрипловато:

— Алло, — и услышала в ответ:

— Мэри. Это я. Ты узнала.

Мэри

Ну, вот. Я так и знала. Предвидела, чувствовала — правда, надеялась, что не так скоро, не настолько быстро, не сейчас. Обрадовавшись, что звонит клиент, у которого завелись деньги на индивидуальные занятия бальными танцами, я совсем выпустила из вида, что на номер клуба может звонить кто угодно. Собственно, «кто угодно» и позвонил.

Мне казалось — все закончилось, я все сказала, сделала все, чтобы больше никогда не видеть этого человека, не слышать его голоса, вообще никак о нем не вспоминать. Я отрезала себе все пути к возможному отступлению — но ему на это, похоже, наплевать. У него всегда свое мнение, свой резон. Если бы он вернулся в любое другое время, я, возможно, не отреагировала бы так, но сейчас его появление мне совершенно не нужно. Более того — опасно.

Купить книгу на Озоне