Алексей Иванов. Земля-Cортировочная

  • Авторский сборник
  • Азбука-классика, 2006
  • Суперобложка, 544 с.
  • ISBN 5-91181-033-6
  • Тираж: 7000 экз.

Надо вот что…

Надо эту книгу купить.

Даже если вы не читаете книг в ярких обложках. Или не читаете книг, написанных современными авторами. Или вообще ничего не читаете. Вы эту книгу просто купите и положите недалеко. Где-нибудь в комнате. На угол стола или на подоконник… А лучше всего около дивана. (Я, кстати, так и сделал.) И пусть она лежит у вас там хоть несколько лет. Другие книги тоже можно там складывать — «Маленького принца», «Парня из преисподней», Ричарда Баха, Коэльо и Сэлинджера. Или наоборот — Гессе, Борхеса и Умберто Эко. Или Пруста, Дж. Джойса, Сартра и т. д. Кому что нравится. И у вас постепенно накопится такая стопка.

Дело не в том, что некоторые авторы пишут лучше, а другие хуже, не в том, что написаны эти книги на разных языках и по сюжету совсем не схожи, просто эти люди, вот эти писатели, были способны удивляться вещам, которые мы с вами вовсе не замечаем. Более того, эти вещи они полагали самыми что ни на есть важными. Может быть, в этом и состоит писательский дар — прозреть силовые линии жизни, принципы, на которых все строится. Какие? Не знаю. Я же не писатель. Ну, вот что есть в «Кораблях и Галактике» (повесть А. Иванова), помимо сюжета и всей фантастической атрибутики, разумеется? Что все вокруг не вполне такое, каким хочет казаться, и человек, в общем, ни от чего не застрахован, а помощь приходит в самый последний момент, когда уже и надежды-то не осталось. Это, конечно, и так каждому ясно, только вот забывается.

Да, а когда с вами, не дай бог конечно, что-нибудь случится, вас, к примеру жена оставит, или работы лишат, или все близкие разъедутся куда-то, а вы вроде останетесь, никому не нужный и одинокий такой, вы тогда сможете из этой стопки брать книжки, стирать пыль с обложки и одну за другой легко так просматривать.

«Ее пальцы изнутри протирают мне глаза, чтобы я видел суть за суетой, чистят уши, чтобы я слышал правду сквозь ложь, тянут за язык, чтобы он не лежал, подобно полену, когда надо сказать доброе слово. А потом подносят раскаленное сердце и переминают его для мягкости, обвязывают веревочками для укрепления воли, прижигают огоньком для смелости и наконец засовывают в меня, и оно жжет мне грудь».

Есть реальность жизни, и есть реальность текста. (Ну, это понятно, с этим никто и спорить не будет.) Первая, более плотная, вездесущая, что ли, обычно заслоняет другую. Но когда жизнь, наша действительная жизнь, вдруг пустеет, становится разряженной, рассогласованной, нам, в общем-то, и обратиться больше некуда, кроме как к книгам. А они вот, рядом, у края дивана. Дожидаются вас. Если вы, конечно, человек предусмотрительный.

Я открою наугад: «Я знаю, что самое большое, что человек может дать или получить, — это любовь. А теперь у нас есть миллион лет и мы живем для вечности. Столетия будут сыпаться с нас, как листва по осени. Мы проживем с ней столько жизней, сколько рыб в океане» («Победитель Хвостика»).

А по поводу реальности… В одной из повестей встречается вольнолюбивый троллейбус, гоняющий по пустынным полям, дикий и одновременно уязвимый, больше всего страшащийся того, что его отловят и возвратят обратно в троллейбусный парк, пристегнут к проводам, и будет он, как раньше, — по кругу…

Дело не в троллейбусе, вы же понимаете…

Алексей Слюсарчук

Дж. Эрик Миллер. Права животных и порнография (Animal Rights and Pornography)

  • Рассказы
  • Перевод с английского Владимира Бошняка
  • Лимбус Пресс, 2006
  • Твердый переплет, 144 с.
  • ISBN 5-8370-0416-5
  • Тираж: 2000 экз.

Права человека и зоофилия

Выход новой книги Эрика Миллера оказался приятным сюрпризом. Прежде всего, из-за формата (сборник рассказов). Издатели, не вполне еще пришедшие в сознание после буйного бума девяностых, дурацкого дефолта Миллениума, повторного покорения новых вершин и последующего перенасыщения отечественных мозгов и книжных полок, проявляют параноидальную осторожность всякий раз, когда речь заходит о «непроверенных ГОСТом и ГКО» (сиречь Рынком) форматах.

Скажем сразу: упомянутый автор — вовсе не прославленный Генри Миллер, создатель «Тропика Рака» и «Тропика Козерога». Как явствует из проведенного мною небольшого Интернет-расследования, даже не родственник. Не связан заочно уважаемый мною писатель и с другим Миллером — Гленом из «Серенады Солнечной долины» или же с Робертом Эллисом Миллером, режиссером «Кашлюнов».

Не состоял, не замечен, не привлекался, не участвовал…

Кто же он, этот Дж. Эрик Миллер? Невольно задумываешься: не приходится ли иметь дело с литературной маской, с псевдонимом, скрывающим подлинную суть прославленного художника, пожелавшего остаться безвестным мастера плетения словес?

Помимо интересного «послания», или «мессиджа» (о котором расскажем несколько позже), книга занимательна еще и тем, что рассказы, сюжеты которых переплетены столь прихотливою камасутрой, что зачастую не всегда возможно уследить, где кончается животное и начинается человеческое (и квинтэссенция этого — рассказ «Два бегуна»), — миниатюрны (некоторые — объемом лишь на страницу). Говоря о неразличимости человеческого и животного, замечу: с таким же успехом книгу можно было бы окрестить «Права человека и зоофилия»: шимпанзе-философ из рассказа «Невидимые рыбки», в сущности, немногим отличается от ультрамачо из «В прайде у львов» или героя «Мужской школы», а неумирающий (и неумирающий так, что мало — ни в прямом, ни в переносном смысле — не покажется) голубь из «сериала» «Сострадательный убийца» забавен так же, как и персонажи «Пищевой цепочки».

Метод художественной провокации далеко не нов. Взять хотя бы того же Сорокина с его «мясными машинами» или юберменшами «из синего льда».

Но и мятежный Сорокин, и антибуржуазный Филипп Соллерс, и писатели «новой финской альтернативы», отвергающие социал-демократические ценности и традиционные протестантские устои, и Миллер — все они близки друг другу. Общностью метода: взять непререкаемые, казалось бы, истины, показать, как они «осто…» и «за…», чтобы читатель в результате задумался.

Такую литературу можно сравнить с ударом суковатой палки персикового дерева по согбенным плечам послушника школы дзэн: больно, но просветление гарантировано — если только внимательней прислушаться к внутренним ощущениям / всмотреться в искры перед глазами. Впрочем, смысл и назначение провокации — вовсе не в том, как поярче выстрелить из ракетницы эпатажистского вызова в сумрачное небо литературного пространства эпохи сумерек литературных богов и богинь серебряного, с позолотой, века. Точно так же, как цель работы переводчика (а перевод Владимира Бошняка достоин всяческих похвал — и за обилие находок, и за передачу смысловых оттенков оригинала) — не столько создать текст «покрасивше», сколько передать авторский замысел.

Повторюсь, оригинальность концепции и своеобразие стиля для любого произведения — вещи, по моему мнению, во многом второстепенные. И дело даже не в том, что создать особые «правила игры» не в пример проще, нежели изобрести еще никем не сказанное «сообщение».

Дело в другом. Как, провоцируя читателя, сподвигнуть его на некие выводы? Не просто рассказать и показать: «вот это плохо», но и заметить: «это — хорошо?»

Как ни странно, но рассказ «Черви», возможно, является ответом именно на этот вопрос. История вины и искупления (в прочтении христианской концепции) или — сострадания ко всем живым существам.

Не только к людям, но и к прочим животным. Или тварям.

Адам Асвадов

Карло Лукарелли. Оборотень (Lupo mannaro)

  • Перевод: А. Миролюбова
  • Азбука-классика, 2006
  • Суперобложка, 448 с.
  • ISBN 5-352-01864-4
  • Тираж: 10 000 экз.
  • Сон в лабиринте

Аннотация этой книги сравнивает Лукарелли с Акуниным. Сравнение довольно неожиданное, но один повод для него все же есть. Как известно, в массовом жанре отход от образца, от канона есть смерть жанра. Акунин использует классические, будто из учебника взятые сюжетные схемы, и никто не обвиняет его в отсутствии оригинальности. Но Акунин пишет детективы, и сюжет в них составляет поиск преступника. Если же преступник известен с самого начала, а сюжет составляет напряженное ожидание того, что обязательно произойдет, то это уже канон триллера, и его с успехом эксплуатирует Лукарелли.

При этом ему удается избежать того греха, который делает скучными творения его собратьев по перу. Выпущенные «Азбукой» в той же серии «The best» романы Томаса Свона «Охота на Сезанна» и Бриджит Обер «Карибский реквием» написаны так, будто покадрово описывают уже снятые одноименные фильмы. Литература, вторичная по отношению к кинематографу, рождает ощущение ненужности книги и желание поискать DVD. Лукарелли пишет так, что после первой повести (их в книге три) хочется прочесть и вторую, «Almost blue», и третью, «День за днем». И не потому, что неизвестно, что произойдет, — известно: прелестная девушка, комиссар полиции, конечно, переиграет и переловит всех расплодившихся в тихой-мирной Италии маньяков, — а потому, что «волшебный фонарь» литературы заставляет пережить нечто такое, чего камерой не поймать.

Лукареллевский «вид из глаз» позволяет читателю внедриться в сознание героя — будь то сознание смертельно больного полицейского, или расколотое сознание маньяка, или, наконец, сознание главной героини, которая до дрожи в коленках боится тех, за кем охотится. Лукарелли не стремится делать «большую» литературу, но, оставаясь в рамках канона, создает тексты качественные, стремительные и в конечном итоге интересные. Его повесть переживается как страшный сон в лабиринте узких темных коридоров — выныриваешь из одного, осматриваешься вокруг, и хочется нырнуть в следующий.

Вадим Левенталь

Джон Гришэм. Покрашенный дом

  • Перевод: И. Данилов
  • АСТ, 2006
  • Серия: The International Bestseller
  • 384 стр.
  • ISBN 5-17-037680-4, 5-9713-2900-6, 5-9762-0295-0, 985-13-8014-8
  • Тираж: 15000 экз.

Энциклопедия фермерской жизни

Американский писатель Джон Гришэм считается основателем жанра «юридического триллера». Вероятно, в какой-то момент Гришэму захотелось избавиться от этого клейма и стать не просто «бумагомаракой из Миссисипи», как в свое время нелестно окрестил его Стивен Кинг, а романистом в полном смысле этого слова. И тогда Гришэм принялся писать «Покрашенный дом», книгу, которая хоть и отличается принципиально от его более ранних произведений, но, к сожалению, никакого прорыва в американской художественной литературе не делает.

Принято считать, что каждый более-менее грамотный человек способен написать в своей жизни одну по-настоящему хорошую книгу, и эта книга − автобиография. Конечно, «Покрашенный дом» не может в полной мере считаться автобиографическим произведением, ведь действие романа происходит в начале 50-х, а сам Гришэм родился только в 1955 году. Однако семилетний Люк Чандлер со своими мыслями и переживаниями − это, несомненно, писатель в детстве. Джон Гришэм был хорошо знаком с тяжелыми буднями арканзасских фермеров, с ежегодным сбором хлопка, с воскресными поездками в церковь и субботними походами в кино − словом, со всеми обычаями того времени и тех мест.

Роман описывает жизнь семейства Чандлеров в мельчайших деталях, однако, при всей своей кажущейся реалистичности, он не очень правдив. Читателю сложно поверить, что главному герою книги всего семь лет, − суждения Люка о жизни, все его поступки и интересы выдают в нем мальчишку лет десяти−двенадцати, но никак не семилетку.

Разумеется, в «Покрашенном доме» не могло обойтись без убийства, но даже самому поверхностному читателю станет ясно, что здесь оно играет второстепенную роль. В аннотации к русскоязычному изданию написано, что после убийства Хэнка Спруила жизнь мальчика «обратилась в ад». Во-первых, это утверждение слишком пафосно, а во-вторых, оно просто противоречит действительности. Младшего Чандлера занимают мечты о бейсбольной карьере, о куртке с эмблемой «Кардиналз», о кока-коле с мороженым и об обнаженном теле Тэлли Спруил. Он волнуется за своего дядю Рики, который сражается в Корее и от которого пятнадцатилетняя Либби Летчер недавно родила ребенка. Конечно, став свидетелем убийства, Люк переживает сильный шок, но ему совершенно не жалко Хэнка. Он страдает лишь из-за того, что не может поделиться случившимся с родителями; кроме того, ему неприятно знать, что Тэлли связала свою жизнь с убийцей. В конце концов Люк рассказывает правду своему деду, после чего вместе с родителями уезжает на север Америки, туда, где все люди живут в покрашенных домах.

За что читатель точно может сказать Гришэму спасибо, так это за яркие картины быта американской фермерской семьи, благодаря которым книга обретает не только художественную, но и историческую ценность. «Покрашенный дом» − это роман о переломной эпохе в истории Америки, о зарождении новой жизни и нового поколения американцев, а отнюдь не о кровавых убийствах, как может подумать читатель, взглянув на обложку книги и прочитав аннотацию.

Мария Карпеева

Джонатан Фоер. Полная иллюминация (Everything is Illuminated)

  • Перевод: В. Арканов
  • Эксмо, 2006
  • Суперобложка, 352 с.
  • ISBN 5-699-12824-7
  • Тираж: 5000 экз.

Время, подобно сосновой смоле, заключает в себе вещи и людей. Блеск янтаря времени есть тема этого романа. Нет будущего без прошлого — эта выброшенная на панель истина уже не кажется правдой. Но секрет состоит в том, что будущего нет без прошлого не потому, что будущее следует из прошлого, а потому, что оно вместе с ним составляет единую луковицу памяти. Фоер не просто знает этот секрет сам, он ничего не подозревающего читателя заставляет лепесток за лепестком эту луковицу разобрать.

Взгляд на историю небольшой еврейской общины на Украине с конца XVIII века до наших дней — на стыке двух текстов, двух романов, один из которых пишет американский мальчик, приехавший на Украину узнать о прошлом своей семьи, а другой — его украинский ровесник и гид. Каждый из мальчиков посылает свеженаписанные главы другому, так устремляются друг навстречу другу два текста. У этого романа два автора по той же причине, по которой у человека два глаза, — это необходимое условие чуда перспективы.

Подобно тому как украинский мальчик с течением романа все лучше осваивает английский язык, американский мальчик все больше узнает — не о своей семье (ее следы потеряны), но о мире, в котором «гул воспоминаний о рождении, детстве и юности громче грохота разрывающихся снарядов». И если американского читателя смешит нелепый английский язык одного героя, то читателя русского безусловно рассмешат нелепые представления юного американца о жизни людей на Украине. Но и то и другое — только тема для преодоления. Балаганно-юморная тетива напрягает здесь древко лука истинной трагедии, и читательское сознание, замерев в точке высшего напряжения, отправляется, наподобие стрелы, в будущее.

Вадим Левенталь

Юлий Дубов. Большая пайка

  • М.: Вагриус, 2005
  • Твердый переплет, 816 с.
  • ISBN 5-9697-0147-5
  • Тираж: 5000 экз.

«Большая пайка», или Интеллигентские особенности романа о российском бизнесе

Диктатура пролетариата, не как принцип общественной организации, а как идеологическая доминанта, определила во многом тот феномен, который именовался «советской интеллигенцией». Действительно, в какой еще стране мира практически любой человек мог получить неплохое высшее образование и — за редким исключением — в дальнейшем не извлечь из этого обстоятельства практически никаких материальных выгод? Мало того — и выгод моральных: всевозможные плановые принудительные поездки студентов и ученых всех направлений в колхозы на сельхозработы подчеркивали лишний раз вторичность интеллигенции в советском государстве рабочих и крестьян, тактическую вынужденность партии большевиков мириться с самим ее существованием.

Казалось бы, после крушения Советского Союза интеллигенция должна была избавиться от врожденного комплекса неполноценности и уже без оглядки на идеологию занять подобающее ее место в общественной иерархии. Однако с крахом советской власти произошел крах и самой государственности. У бывших партийных функционеров, расправивших крылья в условиях молодого хищного российского капитализма, никакой надобности в интеллигенции, к которой они и так никогда не питали особых симпатий, разумеется, не было.

Роман генерального директора «Логоваза» Юлия Дубова «Большая пайка» представляет интерес именно в силу того, что повествует не о бизнесменах, вышедших из удачливых уличных бандитов, с которыми уместно было бы сравнить, например, героев романа Эдгара  Л. Доктороу «Билли Батгейт» или даже героев романа «Однажды в Америке» Хэрри Грея, а именно о советской технической интеллигенции, по-разному переживающей новую тотальную переплавку человеческого материала в постперестроечные годы.

Никаких иллюзий, выдаваемых за «активную жизненную позицию», никакого самодовольного гламура в стиле Оксаны Робски, никаких постмодернистских «стратегий», ставящих повествование и самого повествователя под сомнение, никаких сожалений по поводу утраченного «советского рая» читатель (к своему изумлению или счастью — не столь важно) в книге не обнаружит.

Каким же рисуется в романе «Большая пайка» российский бизнес? Несомненно, без каких-либо прикрас и лакировок: в нем ничто не должно строиться на доверии; в нем нет и не может быть друзей как в прошлом, так и в будущем; чтобы выжить он вынужден обходить закон и сотрудничать как с уголовным миром, так и с коррумпированным чиновничеством; его уверенная поступь может прерваться одним росчерком сановного пера под новым постановлением или указательным пальцем киллера, спустившего курок. Этот бизнес бесконечно далек от духа свободного предпринимательства, составившего в конце концов из ошметков западного мира американскую нацию, и духа благочестивой бережливости, принесшего протестантской Европе стартовый капитал для мирового господства.

Поэтому трагически погибают бывшие научные сотрудники Сергей Терьян и Виктор Сысоев, не изменившие собственным представлениям о должном. Именно поэтому успеха добиваются быстро мутировавшие в «акулы бизнеса» нерасторопный скандалист Марк Цейтлин и предприимчивый, но не менее скандальный Еропкин. «В лагере убивает большая пайка, а не маленькая», вынесены в эпиграф слова Варлама Шаламова. Где по-настоящему была в советском, а тем паче постсоветском обществе эта грань между лагерем и волей — вопрос открытый. Возможно, когда-нибудь, когда российский бизнес окончательно американизируется и будет почти искренне отрицать в качестве давнишних своих атрибутов пудовую золотую цепь, малиновый пиджак и разогретый не для белья утюг, кто-нибудь напишет серьезное культурологическое исследование об антропологической трагедии девяностых годов. Если этот кто-то не будет отягощен необходимостью политкорректно исказить историческую правду, ему заочно можно порекомендовать вдумчиво и неторопливо ознакомиться с романом «Большая пайка» — для вхождения в курс дела перед тем, как он будет читать материалы, представляющие постсоветскую историю в более выгодном для финансовой российской элиты свете.

Валерий Паршин

Война гейш

Запад есть Запад, ну а Восток, как вполне справедливо заметил классик, есть Восток. И долгое время им действительно было не сойтись. Разные культуры, разное мировоззрение и так далее. Общим было одно — принадлежность к виду гомо сапиенс. Но в последние годы ситуация, как любят говорить дикторы в новостях, кардинально изменилась. Японцы обедают в «Макдоналдсах» и осветляют волосы, а западный люд тоннами поглощает суси и бодро машет ногами в спортивных залах под счет «ити, ни, сан, си, го».

Не знаю, насколько здесь правильно говорить о взаимопроникновении культур. Но нечто похожее наблюдается. И, естественно, деятели культуры не могут остаться в стороне от такого значимого процесса. Денег-то всем хочется. В том числе и деятелям культуры. Так что нужно рубить фишку. Признаюсь, не в курсе, снимают ли японцы фильмы про Гражданскую войну Севера и Юга или про нелегкую судьбу американских жриц любви. Но вот американцы всерьез озаботились изображением жизни людей, которых в сорок пятом едва не «забомбили в каменный век». То ли комплекс вины, то ли, напротив, извечная трогательная любовь победителя к побежденному.

Не так давно нас порадовал Том Круз в роли военного советника последнего в мире самурая. Круз отчаянно зажигал в традиционных японских доспехах, гордые самураи пафосно цитировали адаптированный для западного зрителя вариант трактата «Хакагурэ», и все это, как положено, на фоне цветущей сакуры. Я, помню, еще здорово удивился — надо же, оказывается, и тогда все разрулили американцы! То есть еще задолго до Вьетнама, Афганистана и Ирака штатовские военные специалисты принимали посильное участие в судьбах не знакомых с демократией стран. Героя Тома Круза можно смело считать первым американским морпехом, пришедшим в далекую страну творить добро с винтовкой в руках.

Но самураи с тех пор немного наскучили. К тому же последнего из них давным-давно застрелили из мега-пулемета плохие не-самураи. Так что тему можно считать исчерпанной. Но, как знают даже продвинутые дети, свято место пусто не бывает. Теперь вот в центре внимания деятелей культуры не суровые буси, а нежные утонченные гейши.

Настоящие мемуары гейши Мемуары гейши
  • Перевод с английского О. Ребрик
  • М.: Столица-Принт, 2005
  • Переплет, 400 с.
  • ISBN 5-98132-032-8, 0-09-977151-9
  • Тираж: 20000 экз.
  • Перевод с английского В. Михайлюка
  • СПб.: Амфора, 2006
  • Переплет, 352 с.
  • ISBN 5-483-00132-X
  • Тираж: 5000 экз.

Как человек вдумчивый и дотошный, я прочитал предварительно несколько отзывов на две книги и фильм о жизни бедняжки гейши по имени Саюри. В каждой рецензии автор считал своим долгом порадовать малограмотных смелым открытием, что гейша — это, оказывается, вовсе не проститутка. За деньги она с клиентом не спит, а поет ему песни и играет на сямисэне. Так что я уж не буду останавливаться на этом моменте. Хотя, как сообщают многочисленные источники, от оказания сексуальных услуг гейши особенно не отказывались, главное, чтобы денег было побольше, а клиент попостояннее. Договориться ведь можно со всеми и обо всем… Но не будем обижать гейш. В конце концов, красивые мифы тоже нужны. Без них скучно.

Так вот, история о гейшах, вернее, гейше, рассказанная нам писателями и режиссерами. Ну, сама по себе история оригинальностью не отличается. В книге Артура Голдена главную героиню еще девочкой продают в увеселительный квартал Киото, где наивная и чистая душа попадает в средневековый мир гейш. Ее красота и многочисленные таланты вызывают ревность и озлобленность у соперниц, вожделение у мужчин, а самой героине доставляют больше неприятностей, чем радости. Она растет, учится сложному искусству гейш, подвергается обидам и унижениям, ее обманывают и предают, но все, как обычно, заканчивается хорошо.

В основе этой истории — биография легендарной гейши Нитти Саюри. Голден, чтобы все было по-честному, побеседовал с бывшей гейшей Минеко Ивасаки, которая поведала ему массу интересного о нелегкой жизни гейш в Японии. В результате получилась книга «Мемуары гейши», которая быстренько стала бестселлером.

И все было бы вполне пристойно, если бы не одно «но». Голден — хороший профессионал с вполне западным взглядом на мир — сообразил, что читателю нужна занимательная история, а не «вся правда о гейшах», и чихать он (читатель) хотел на всякие там нюансы и тонкости. Любой писатель знает: если писать о том, что было на самом деле, и так, как было на самом деле, то читателей у него будет всего два — он сам и его преданная жена. Поэтому Голден быстренько соорудил этакую историю о Золушке с японским орнаментом. Убрав ненужные скучные подробности о быте и нравах гейш, удалив непонятную восточную философию, он добавил немного секса и подредактировал сюжет в соответствии с правилами драматургии. В результате из производственного романа получился роман любовный. Занимательный, хорошо написанный, не заставляющий читателя излишне напрягать извилины. Японский колорит только придал ему притягательности.

По роману был снят американским же режиссером фильм. От романа он ничем не отличается. Обычная для Голливуда стереотипная фантазия на тему Страны восходящего солнца и ее загадочных обитателей. Японского в фильме нет ничего. Даже актеры, и те преимущественно китайцы. Вместо Киото — Калифорния, вместо японской неторопливости и созерцательности — энергичность и напористость типичного голливудского блокбастера. Но снято красиво, китаянки в японском кимоно смотрятся очень сексуально, калифорнийская сакура радует глаз ничуть не хуже японского аналога. Сам формат картины заточен под вкусы среднего американца. Благодаря этому сходство с «Последним самураем» потрясающее. Так и ждешь, что выскочит Том Круз с катаной в руке.

Такое надругательство над правдой не оставило равнодушной ту самую гейшу Минеко Ивасаки, у которой Голден выпытывал подробности из жизни представительниц древнейшей японской профессии. Решив восстановить справедливость и спасти честное имя своих бывших коллег по игре на сямисэне, гражданка Минеко написала собственную книгу. Где попыталась рассказать, как все было на самом деле. Получилось у нее то, что получилось. Забитый под завязку специальными словечками производственный роман, где во главу угла ставятся именно рабочие моменты.

Стиль ужасненький, уж не знаю, кто тут постарался, авторы или переводчик. Логика повествования хромает на обе ноги. Например, Минеко Ивасаки говорит, что ее сестра была плохой гейшей и никому не нравилась, а через страницу утверждает, что сестра была звездой. Сюжета как такового нет. Сплошное «яканье»: «я была такая-этакая, я училась, я стремилась, меня хвалили» и так далее. Автобиография, короче. Зато чайная церемония в подробностях…

Таким образом, читатель получил два варианта одной и той же истории. Выбирай на вкус. Тот, кому важнее литературные достоинства, может взять книгу Голдена и радоваться жизни. Занудам и японофилам лучше обратиться к варианту Минеко Ивасаки. Скучновато, пресновато, сложновато, очень много японских словечек, которые и не выговоришь, — но зато сакура там натуральная, а не калифорнийская, и гейши японские, а не американо-китайские.

Позабавило то, что книга Минеко Ивасаки почему-то выходила в издательстве «Амфора» под названиями «Жизнь гейши» и «Настоящие мемуары гейши». Видимо, второе было придумано, когда первое не сработало. Вот и сделали так, чтобы даже самый несообразительный балбес понял, что это тоже типа бестселлер. Ну, или его продолжение, на худой конец. Тонкий маркетинговый ход.

Словом, раздули историю о гейшах как только смогли. Можно подумать, чуть ли не самая важная на свете профессия.

Теперь ждем романов о борцах сумо. С последующим разоблачением, ясен пень.

Кирилл Алексеев

Александр Каменский. Повседневность русских городских обывателей: Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII века

  • М.: РГГУ, 2006
  • Твердый переплет, 408 с.
  • ISBN 5-7281-0807-5
  • Тираж: 1000 экз.

Из жизни одного города

В издательстве РГГУ вышла новая монография известного московского историка Александра Борисовича Каменского «Повседневность русских городских обывателей: Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII века». Это научное издание, подготовленное в соответствии с правилами, принятыми в академическом сообществе. Поэтому книга Каменского, основанная исключительно на сохранившихся в российских архивах делопроизводственных документах учреждений провинциального города Бежецка первых трех четвертей XVIII века, намеренно суха.

По насыщенности фактами и отсутствию домыслов о повседневной жизни горожан XVIII столетия книге нет равных. Вот только широкой публике она может показаться малоинтересной. Неизвестные в большинстве своем фамилии, длинные перечни и бесконечные наименования предметов и вещей, цитирование документов без комментариев, большое количество статистических материалов утомляют читателя и не позволяют раскрыть истинный драматизм повседневной жизни провинциального российского городка. Тем не менее любопытны и интересны сами по себе приводимые А. Б. Каменским сведения о среде обитания и обитателях Бежецка, занятиях горожан, внутрисемейных отношениях, религиозной жизни и др., а в разделе «Криминальный Бежецк XVIII столетия» читатель, несмотря на научную сдержанность автора, окунется в полный интриг и по-настоящему драматический мир «тихого» провинциального общества.

Правда, как указывает Каменский, в книге почти нет «сведений о рационе питания горожан, времени приема пищи, распределении ролей в доме между мужчиной и женщиной, а также по целому ряду других сюжетов, являющихся важными элементами повседневности и традиционно изучающихся в подобного рода исследованиях». Жаль, конечно. И автор это понимает. Поэтому в предисловии в духе покаянной самокритики, как бы оправдываясь, поясняет, что «широких концептуальных обобщений перед собой не ставит» и в книге «лишь накоплен для этого некоторый эмпирический материал», а «воссоздаваемая историком картина прошлого ограничена источником и потому заведомо неполна».

Кроме того, А. Б. Каменский по-академически осторожен в выводах и оценках, так как, следуя заявленному в предисловии принципу «от источника», который диктует подходы, ракурс, масштаб обобщений, не может их доказать с исчерпывающей убедительностью. Хотя иногда хочется, чтобы они были, поскольку нет никакого желания читать по старой советской привычке между строк. Не убеждает в правоте этого своеобразного источниковедческого фетишизма и авторское утверждение о том, что исторические документы, «неся в себе аромат эпохи, <…> как бы говорят сами за себя и не требуют дополнительных комментариев, кроме разве что пояснения непонятных современному читателю слов». Более того, Александр Каменский убежден, что «комментирование автором таких текстов прошлого есть своего рода акт насилия».

Впрочем, нет худа без добра. Руководствуясь принципом «от источника» и отрицая комментирование, автор не делает скоропалительных выводов и счастливо избегает широко распространенных ныне в научной среде «приступов спешного говорения». К тому же выводы читатель может сделать и сам. Но, зная великолепную научную эрудицию автора, которую демонстрирует и данная книга, хотелось бы увидеть и его собственные выводы, оценки, рассуждения. Их немного, они весьма сдержанны, но все равно особенно интересны.

В завершение заметим, что автор надеется продолжить свое исследование. Пока же книга представляет собой хорошо подготовленные материалы для изучения повседневной жизни русских городских обывателей. Вот только зачем вводить читателя в заблуждение броским и привлекательным названием?

Владимир Кучурин

Минеко Ивасаки, Рэнд Браун. Настоящие мемуары гейши (Geisha, a Life)

  • Перевод с английского В. Михайлюк
  • СПб.: Амфора, 2006
  • Твердый переплет, 352 с.
  • ISBN 5-483-00132-X
  • Тираж: 5000 экз.

Тайна, которую не надо раскрывать

Восток — зона тайны для западного человека. Индия, Аравия, даже Турция — место чудес, пространство бытия по непривычным законам. Китай и Япония — это, в первую очередь, область, где западное сознание сталкивается с непривычными законами культуры, — место непонимания.

Если Ближний и Средний Восток провоцируют детские радостные удивление и восторг, то Дальний — интеллектуальную тревогу и особый вид зачарованности, проистекающий от невозможности понять. Для европейца понять — значит ответить на аристотелевские еще вопросы: почему и для чего? Но практически все явления культуры Китая и, особенно, Японии ускользают от этих вопросов, не вписываются в причинно-следственную и целесообразную цепочку, существуют как бы сами по себе.

Действительно, если люди собрались попить чаю, то зачем такой архисложный ритуал? Если хочешь подарить букет, зачем мучиться выстраиванием смысла икебаны? Пишешь открытку, а поздравляемый больше интересуется особенностями твоего почерка…

Феномены культуры кажутся чрезмерно избыточными по средствам по сравнению со своими целями, но, парадокс, одновременно лаконичны до предела: не пейзаж, а эскиз; не поэма, а три строки; не объяснение в любви, а жест ладони…

Попытка адаптации западной культурой явлений культуры восточной выглядит наивной, а то и оскорбительной карикатурой. У-шу, цигун, фэн-шуй, карате, оригами, икебана, дзен — слова есть, но смысл убог и, как минимум, вторичен.

К таким словам, не понятым и непонятным в принципе, относится и слово «гейша». Любые попытки подобрать европейский синоним: «актриса», «куртизанка» или «эскортгерл» — бессмысленны. Словно желая, наконец, объяснить, что это такое, рассказывает свою жизнь Минеко Ивасаки в книге «Настоящие мемуары гейши». Книга написана искренне и скрупулезно (очень японское сочетание). Но на вопрос, кто такие гейши и почему ими становятся, проходя аскетический курс обучения, не отвечает!

Наверное, суть и смысл дальневосточной культуры вообще не могут быть переданы средствами языка. Канон японской эстетики — недосказанность-таинственность-очарование — демонстрирует ориентацию на намек, а не на прямое высказывание. Но если для европейца такое высказывание в принципе возможно, то для человека Востока — нет! Внимательно посмотреть на цветок сакуры, на танец красивой девушки, на пузырьки заваривающегося чая — ценнее, чем говорить об этом.

Удивительная дзенская фраза звучит из уст садовника в фильме европейца Ж.-Л. Годара «Новая волна»: «Помолчите, дайте цветам побыть в тишине…»

Никита Николаев

Косюн Таками. Королевская битва (Battle Royale)

  • Перевод М. Кондратьева
  • Амфора, 2005
  • Твердый переплет, 632 с.
  • ISBN 5-94278-779-4, 1-56931-778-X
  • Тираж: 5000 экз.

С одной стороны, этой книге Косюна Таками не повезло: для западного читателя она будет оставаться слегка в тени знаменитой экранизации величайшего японского режиссера Киндзи Фукасаку. С другой стороны, это не так уж и плохо: сравнивая роман с фильмом, интереснее выявлять достоинства книги.

«Королевская битва» еще до публикации спровоцировала скандал. В 1998 году она дошла до финала конкурса на лучший роман в жанре «хоррор», когда невесть как затесавшаяся в жюри консервативная писательница Марико Хаяши выступила с яростной критикой романа. Премию Таками не получил, зато внимание издателей привлек, и в 1999 году «Битва» стала бестселлером. Выдающийся же постановщик Фукасаку никогда от провокационного материала не отказывался, потому не должно удивлять, что именно 70-летний мэтр взялся за экранизацию произведения 30-летнего писателя.

От сравнения книги и фильма не убежишь, но для начала подробнее о романе.

Итак, в наши дни где-то в стране с длинным названием, но неотличимой по всем признакам от Японии, властвует диктаторский и изоляционистский режим вполне фашистского характера. Режим тверд и непоколебим, при этом для утверждения страха в обществе и нестабильности человеческих отношений его идеологи разработали «Королевскую битву», игру для старших школьников: выбранный наобум класс вывозится на остров, где вчерашние приятели должны убивать друг друга. Выживет лишь один — победитель. В центр такой вот игры, «одной из», Таками нас и помещает.

Реализация идеи напоминает разом «Повелителя мух» и сценарий компьютерной игры, к которым добавлены идеи любимой в литературе темы «индивид против государства». И эта реализация удачна. Сюжет держит в напряжении, изощренных боевых сцен достаточно, но все это не становится главным для автора. Я не зря упомянул роман Уильяма Голдинга. Таками удивляет точными психологическими зарисовками, которые к тому же не тормозят развитие действия, а лишь усиливают эмоциональную силу романа. Сорок два школьника вынуждены участвовать в игре, и почти каждому автор уделяет времени достаточно, чтобы у читателя выработалось к персонажу свое отношение. Конечно, каким-то героям места уделено больше, каким-то меньше, но мы получаем возможность увидеть происходящее глазами всех этих парней и девчонок и получше узнать их самих. Некоторые вроде второстепенные персонажи выписаны так искусно, что испытываешь к ним неподдельные жалость, неприязнь, симпатию, весь спектр эмоций. В этом книга у фильма точно выигрывает, так как в кино наполнить ленту такими вот мини-историями без ущерба для динамики практически невозможно.

Особое внимание Таками уделяет шестерым героям, которые во многом являются отражением друг друга. Например, Сего Кавада — Кадзуо Кирияма. Оба одиночки-индивидуалисты, но индивидуализм Сего все же опирается на его личную систему ценностей и кодекс чести, тогда как Кадзуо — воплощение индивидуализма жестокого, индивидуализма человека, который ни во что не ставит окружающих и готов на самое страшное для достижения своих целей. Еще двое — Сюя Нанахара и Синдзи Мимура. Сюя — стихийный бунтарь, находящий выход своей энергии в рок-музыке. Но его бунтарство не становится идейным революционным порывом. Дружба, любовь, нормальные отношения вне политики и прочей чуши для Нанахары важнее всего. Напротив, Мимура — определившийся оппозиционер. Его желание противостоять диктатуре понятно, вот только в своей борьбе Мимура уподобляется тем «пламенным революционерам», что не прощают другим малейших слабостей и в своей нетерпимости во многом смыкаются с ненавистной властью.

Из женских персонажей Таками противопоставляет Норико Накагаву и Мицуко Сому. Норико воплощает в романе все лучшие качества прекрасной половины — красоту, здравомыслие, проницательность, любовь. Именно ее общество, ее ум, очарование помогают и ставшему ее другом Каваде, и ее возлюбленному Сюе преодолевать все беды. Тогда как красавица Мицуко, утратившая после многочисленных для ее возраста невзгод все нормальные эмоции, уподобляется Кирияме — желание победить любой ценой для нее важнее всего.

Троице Сего-Сюя-Норико приходится не только побеждать в игре, сохраняя свои отношения и собственную человечность; неизбежно их столкновение с представителями фашистской диктатуры, военными во главе с омерзительным националистом Сакамоти. Власть и ее представители в книге выписаны с нескрываемым отвращением. Режим не заслуживает ничего, кроме борьбы с ним.

Но, к счастью, Таками не пускается в примитивный радикализм и не призывает к терроризму или революции. Его способы борьбы не очень оригинальны, оттого и универсальны. Сохранять свою индивидуальность, не изменять себе, ставить интересы друзей и любимых выше государственных — именно следование таким приоритетам делает человека личностью, а заодно может подорвать изнутри любую диктатуру. А когда власть посягает на индивидуальность или на жизнь близких — только тогда необходим отпор.

Фукасаку подошел к идеям Таками по-своему. Его эффектный и впечатляющий фильм стал не столько рассуждением о противостоянии власти, сколько историей о выживании. Режиссер, который в возрасте героев романа и фильма выживал под бомбежками 1945 года, с темой хорошо знаком. Для него любая власть, вынуждающая детей убивать и погибать, порочна (поэтому игрой у Фукасаку управляет не мерзкий инструктор Сакамоти, а весьма неоднозначный учитель Китано в исполнении замечательного актера и режиссера Такеши Китано). И выживание становится таким же актом неповиновения, как открытое противостояние. Потому его фильм, вроде сменив акцент, достигает силы не меньшей, чем книга. Начинающий писатель Таками при всех различиях в трактовке нашел все же достойного союзника в многоопытном режиссере Фукасаку. А мы получили два равноценных произведения, литературное и кинематографическое.

В решении финала Фукасаку полностью солидарен с Таками. Чтобы выживать, бороться, побеждать, оставаться собой, необходимо постоянно быть в движении. Потому книга и фильм заканчиваются призывом к этому непрерывному движению: «Мы не остановимся, пока не победим» (Таками) и «Беги!» (Фукасаку).

Иван Денисов