Метка: Япония

• Сборник, оставитель: Е. М. Дьяконова
• Переводчики: А. Стругацкий, Р. Карлина, А. Рябкин
• Переплет, 704 с.
• СПб.: Гиперион, 2005
• ISBN 5-89332-101-4
• Тираж: 10000 экз.

Кот как проводник в пантеон

Имя Нацумэ Сосэки (псевдоним Кинносуке Нацумэ, 1867-1916) известно ценителям японской культуры далеко за пределами Страны Восходящего Солнца (поклонником писателя был, например, выдающийся канадский пианист Гленн Гулд). Лицо же его за пределами Японии известно более всего финансистам — именно Сосэки изображен на купюре в тысячу йен. Можно считать это знаком особого места писателя в японской культуре, можно — подтверждением того, что он автор «насквозь» японский. Все верно. В начале XX века именно Сосэки стал самой значительной и подчеркнуто независимой от власти и моды фигурой в литературе Японии, а к его ученикам причисляли себя позже Акутагава, Кавабата и Дадзай. При этом неразрывная связь Сосэки с японской культурной традицией была подкреплена незаурядным интеллектом и глубоким знанием мировой литературы (во время учебы в Англии писатель был завсегдатаем едва ли не всех лондонских библиотек), что сделало его книги притягательными и для западного читателя. И не стоит забывать о неповторимом юморе Сосэки, без которого трудно представить лучшие работы писателя.

В силу всего вышеперечисленного невозможно оставить без внимания сборник издательства «Гиперион», в который включены романы «Ваш покорный слуга кот», «Мальчуган» и «Сансиро».

«Ваш покорный слуга кот» — возможно, лучшая работа Сосэки. История романа началась в 1904 году с публикации рассказа. Безымянный кот иронически поведал читателям о своей жизни в доме неудачливого школьного учителя, а заодно поделился наблюдениями за человеческой жизнью, в которой ничего хорошего не нашел. Прототипом кота стал пушистый и хвостатый обитатель дома самого писателя, а в облике учителя явно угадывается весьма самокритичный портрет Сосэки (ему довелось поработать и учителем). Идея взглянуть на несовершенство человеческого существования глазами кота оказалась успешной. И не только в художественном смысле. За рассказом последовали продолжения, а в 1905 году роман принял законченный вид. Перечислять его достоинства можно бесконечно. Все сильные стороны Сосэки здесь налицо. Это и сатира на Японию начала XX века, наполненную политиканами-демагогами, интеллектуалами-пустозвонами, безграмотными нуворишами и агрессивной молодежью. Это роман энциклопедического размаха (кота писатель наделил присущей самому Сосэки глубиной знаний) с обширными историческими, философскими и литературными комментариями. И при всем этом «Кот» — очень смешная книга, не отпускающая читательского интереса и напрочь лишенная претенциозности. Да и умение писателя взглянуть на мир глазами кота впечатляет. После прочтения книги еще раз посмотрите на своего остроухого любимца, который разглядывает вас с явным чувством превосходства — он определенно мыслит подобно герою Сосэки.

Роман стал своего рода мостиком от комических эпосов прежних веков (вроде «Тристрама Шенди» Стерна) к энциклопедическому нарративу сатирических романов выдающихся американских авторов второй половины XX века Томаса Пинчона и Уильяма Гэддиса. Сосэки, по-моему, переиграл Стерна — «Кот» гораздо притягательнее. С американцами состязаться сложнее, но в одном японец непревзойден: ни Пинчон, ни Гэддис не создали такого великолепного героя-комментатора, как кот Сосэки.

«Мальчуган» (или «Бот-тян», 1906) — сатира на японские школы, которые писатель хорошо знал по учительскому опыту. Сатира универсальная, сатира жесткая. Достается от Сосеки и учителям-интриганам, и бездушным, ленивым детям. Роман укрепил славу писателя, но «Коту» «Мальчуган» все же уступает. Притупляет эффект прием, так здорово сработавший в «Коте», рассказ от первого лица. Вместо образованного и язвительного кота рассказчиком становится молодой и наивный учитель, и его наивность передается всей манере рассказа. Понятно, что подобного Сосэки и хотел добиться, но все же впечатление ослабляется, особенно если читать роман сразу после «Кота».

Успех двух сатирических романов не принес Сосэки ожидаемого удовлетворения. Ему больше хотелось стать автором серьезных, психологических романов, и он через некоторое время добился признания и в этой области. Пример более позднего творчества Сосэки есть и в рецензируемом сборнике: «Сансиро» (1908), искусная и изящная работа о молодом студенте Сансиро, его переживаниях и проблемах. Хороший роман, отлично написанный, но все же несравнимый с «Котом». Разумеется, понятно желание писателя сосредоточиться на проблемах психологического плана, а не оставаться в рамках сатирически-юмористического жанра. Однако после прочтения этого прекрасного сборника я все же не смог избавиться от некоторого сожаления… Да, Сосэки Нацумэ стал выдающимся автором серьезных романов. Но не стал гением интеллектуальной сатиры.

По моему мнению, «Кот» остается вершиной творчества писателя. Недаром в парке на месте дома Сосэки, рядом с памятником писателю, тщательно оберегается могила кота, того самого… И в пантеон мировой литературы они вошли вместе: замечательный писатель Сосэки Нацумэ и его четвероногий спутник, представляющийся со знаменитой японской вежливостью: «Ваш покорный слуга кот».

Иван Денисов

• Переводчик: М. Абушик
• Серия: Белая серия
• Азбука-классика, 2006
• Твердый переплет, 352 с.
• ISBN 5-352-01875-X
• Тираж: 3000 экз.

Из названия понятно, что перед нами биография самого, пожалуй, читаемого в мире японского писателя Юкио Мисимы. Любому более или менее образованному читателю о Мисиме известно следующее: он покончил жизнь посредством сэппуку, имел гомосексуальные наклонности и был великолепным писателем. Не густо, но и не пусто.

Джон Натан, американский японовед, который перевел несколько романов Мисимы и был близко знаком с ним в шестидесятые годы, задался целью не только поведать читателям о других, не столь известных, фактах богатой биографии писателя, но и вскрыть и проанализировать глубинные мотивы, определившие образ жизни и смерти Мисимы.

Очень часто биография известного человека, написанная его знакомым или родственником, превращается либо в простое перечисление дат, имен, фактов, либо (что гораздо хуже) в автобиографию того, кто «лично знал (вставить имя)». И то и другое откровенно скучно, а второе еще и пошловато. Встречается и третий, самый гнусный, вариант жизнеописаний, когда автор с удовольствием роется в грязном постельном белье почившего гения, забыв о том, что тот, помимо любовных приключений, еще и работал иногда, книги писал или, там, политикой занимался.

Избежать этих ошибок может биограф, по-настоящему уважающий и любящий человека, о котором пишет. Джон Натан как раз из таких. Его книга — искренняя, полная сочувствия и уважения попытка разобраться в том, что же на самом деле представлял собой Мисима как личность и как писатель. Это вдумчивое серьезное исследование жизни Кимитакэ Хираока (настоящее имя Мисимы), жизни, которая в конечном счете оказалась лишь длительной подготовкой к заключительному акту «обнажения чистоты помыслов» посредством самурайского меча. И неудивительно, что в центре этого исследования оказался вопрос: как человек, находящийся на пике популярности и в расцвете творческих сил, пришел к решению оборвать свою жизнь одним из самых мучительных способов. Забегая вперед, скажу, что ответ на этот вопрос дан исчерпывающий, и в итоге Мисима предстает как одна из самых трагических личностей прошлого века. Ощущение драматичности бытия в каждой строчке, в каждом слове, в каждом поступке.

Временами кровь в жилах стынет, да. Уникальные материалы, доступ к которым автор получил от вдовы писателя, глубокий анализ наиболее значимых произведений Мисимы, как художественных, так и публицистических, воспоминания людей, знавших его лично, откровения самого Мисимы — интересностей в книге хоть отбавляй. Есть в ней и отрывки дневниковых записей писателя, и фрагменты его школьных сочинений, и фотографии, и объемистые цитаты из романов или эссе, с довольно подробными комментариями Натана. При этом все преподнесено очень корректно, вежливо, короче, совсем по-японски. Нет ни следа бестактности и желания сделать бестселлер на скелетах в чужих шкафах, что не может не радовать.

Еще одно достоинство произведения — авторский стиль. Живой образный язык иногда заставляет забыть о том, что читаешь публицистику. Кажется, что перед глазами зверски увлекательный роман (чему отчасти способствует и сама жизнь Мисимы, которую никак не назовешь скучной).

Словом, отличная книжка. Особенно рекомендуется почитать тем, кто только собирается знакомиться с творчеством Мисимы — с самого начала будет верный взгляд на предмет. Ну и давнишним поклонникам тоже будет интересно. После прочтения биографии им, возможно, придется посмотреть на произведения японского классика несколько с другой стороны.

Кирилл Алексеев

• Перевод с японского Юлии Чинаревой
• Азбука-классика, 2006
• Твердый переплет, 319 с.
• ISBN 5-352-01809-1
• Тираж: 4000 экз.

Особенности национальной смерти

Я задаюсь вопросом: отчего Япония и японская культура так востребованы в России, несмотря на то, что официально наши страны по-прежнему находятся в состоянии войны? Где истоки популярности Акунина-Чхартишвили, многие из текстов которого выстроены не столько в неоимперской эстетике, но — в стилистике переводной японской прозы, простой до утонченности, как шедевры Толстого? Не оттого ли, что сходств между нами — гораздо больше, чем различий? Все эти «общепринятые нормы», разделение «высказанного», открытого кодекса поведения — и «понятий», или «гири», неофициальных, невысказанных, но гораздо более могущественных и «правильных»? А воля сёгуна (читай: патриарха, работодателя, фирмовладельца, начальника), которая превыше любого закона? Обязанность подчиняться общим «правилам игры», российское «не высовываться» и японское «по выступающей свае — бьют»? (У меня есть знакомые, уехавшие из внешне преуспевающей, демократической Японии в Евросоюз. Не от нестабильности или нищеты — от невозможности отстоять свое «я» в борьбе со сверхкорпорацией-обществом…) А внешне-западный демократический формат — и средневековые кланы властителей-вассалов, на деле определяющих игру?.. А харакири самураев — и кодекс чести русских офицеров Серебряного века, снимавших с себя позор пулей в висок? А саши матросовы — и летчики-камикадзе Второй мировой?

И при этом японская литература, в сущности, известна в России немногим более, чем русская — японцам. Не в силу ли закрытости, в равной степени присущей нашим народам?

А потому едва ли не каждое новое имя оказывается открытием.

Масако Бандо пишет в малоизвестном у нас жанре литературы ужасов «кайдан» — «рассказов об удивительном и ужасном», восходящем к японской литературной традиции эпохи Эдо.

Предлагаемый «Азбукой-классикой» роман был экранизирован в 1999 году режиссером Сюнити Нагасаки, в российском прокате он шел под другим вариантом перевода названия: «Страна мертвых». Заметим, что второй из иероглифов названия может означать как «страна», так и «остров».

История, раccказанная госпожой Бандо, не столь яростно-европеизирована, как тексты Асуки Фудзимори, нет здесь и воинствующего традиционализма Юкиё Мисимы или же взвешенного, даже — сдержанного смешения текстов, свойственного манере Рюноске Акутагавы, тем более — сюрных построений Генширо Такахаши. Скорее, перед нами — воплощение западных идей на почве Страны восходящего солнца. Нечто подобное предпринималось и Мураками (не тем, который Рю, а другим — Харуки), и, еще раньше — отцом японского детектива Эдогавой Рампо (японская версия имени-фамилии «Эдгар Алан По»).

Текст повествует о возвращении преуспевающей токийской женщины-дизайнера (в проникнутом духом самурайства японском обществе преуспевающая и независимая женщина — явление несколько непривычное). Порвав с деревенскими корнями, она, по настоянию менеджера-раскрутчика, вынуждена отказаться даже от своего имени, Хинако (на столичный слух — что-то вроде «Агафья»), родного диалекта, самоуважения и прочих элементов «самости».

Остров Шинкоку упоминается в Кодзики — «Записках о деяниях древности», своего рода «библии» синто — национальной японской религии. Именно на Шинкоку, если верить древним сказаниям, и были сотворены перволюди-первобоги. Здесь же находится таинственная «Земля богов» — ущелье, в которое абы кого не пускают. Наконец, среди местных жителей бытует поверье: если обойти все 88 святынь острова, непрестанно думая при этом о человеке, ушедшем из жизни, то человек этот возвратится и возродится во плоти.

Именно в этом заверяет Хинако едва ли не при всякой встрече мать ее покойной подруги, Саёри. И мать Саёри, и сама девушка принадлежат к древнему шаманскому роду, издавна пользовавшемуся на острове дурной славой.

Вернувшись на остров и, в некотором смысле, к себе, Хинако понимает, что жизнь ее лишена подлинной любви и что единственной ее любовью был и остается одноклассник Фуяма.

Кажется, молодой человек отвечает Хинако взаимностью, но тут начинаются загадочные события.

Таинственный девичий голос повторяет детскую считалку. Во время прогулки молодых людей по лесу из топи выныривает некий артефакт, вполне могущий оказаться копьем древних богов (впрочем, этот странный предмет тотчас же скрывает хлябь). А когда влюбленные пытаются сблизиться, между ними всякий раз возникает некое препятствие: то ветер дунет — да так, что мало не покажется, то камень упадет…

Загадочные события достигают своей кульминации, когда Саёри, вернувшаяся в мир живых, нарушает равновесие между ним и миром мертвых и толпы усопших врываются в окрестные деревушки.

Впрочем, забегая вперед — ровно настолько, насколько это позволительно, чтобы не испортить удовольствие от чтения книги — скажу, что испорченное одними мертвецами другими будет улажено. Так что равновесие жизни и смерти окажется восстановленным. Ибо стремление к гармонии и благоприятному взаимодействию, к единству противоположностей, к диалогу несопоставимого и непохожего есть, пожалуй, одна из тех черт, что делают японскую культуру столь непохожей на российскую.

Адам Асвадов

• Перевод с английского В. Михайлюк
• СПб.: Амфора, 2006
• Твердый переплет, 352 с.
• ISBN 5-483-00132-X
• Тираж: 5000 экз.

Тайна, которую не надо раскрывать

Восток — зона тайны для западного человека. Индия, Аравия, даже Турция — место чудес, пространство бытия по непривычным законам. Китай и Япония — это, в первую очередь, область, где западное сознание сталкивается с непривычными законами культуры, — место непонимания.

Если Ближний и Средний Восток провоцируют детские радостные удивление и восторг, то Дальний — интеллектуальную тревогу и особый вид зачарованности, проистекающий от невозможности понять. Для европейца понять — значит ответить на аристотелевские еще вопросы: почему и для чего? Но практически все явления культуры Китая и, особенно, Японии ускользают от этих вопросов, не вписываются в причинно-следственную и целесообразную цепочку, существуют как бы сами по себе.

Действительно, если люди собрались попить чаю, то зачем такой архисложный ритуал? Если хочешь подарить букет, зачем мучиться выстраиванием смысла икебаны? Пишешь открытку, а поздравляемый больше интересуется особенностями твоего почерка…

Феномены культуры кажутся чрезмерно избыточными по средствам по сравнению со своими целями, но, парадокс, одновременно лаконичны до предела: не пейзаж, а эскиз; не поэма, а три строки; не объяснение в любви, а жест ладони…

Попытка адаптации западной культурой явлений культуры восточной выглядит наивной, а то и оскорбительной карикатурой. У-шу, цигун, фэн-шуй, карате, оригами, икебана, дзен — слова есть, но смысл убог и, как минимум, вторичен.

К таким словам, не понятым и непонятным в принципе, относится и слово «гейша». Любые попытки подобрать европейский синоним: «актриса», «куртизанка» или «эскортгерл» — бессмысленны. Словно желая, наконец, объяснить, что это такое, рассказывает свою жизнь Минеко Ивасаки в книге «Настоящие мемуары гейши». Книга написана искренне и скрупулезно (очень японское сочетание). Но на вопрос, кто такие гейши и почему ими становятся, проходя аскетический курс обучения, не отвечает!

Наверное, суть и смысл дальневосточной культуры вообще не могут быть переданы средствами языка. Канон японской эстетики — недосказанность-таинственность-очарование — демонстрирует ориентацию на намек, а не на прямое высказывание. Но если для европейца такое высказывание в принципе возможно, то для человека Востока — нет! Внимательно посмотреть на цветок сакуры, на танец красивой девушки, на пузырьки заваривающегося чая — ценнее, чем говорить об этом.

Удивительная дзенская фраза звучит из уст садовника в фильме европейца Ж.-Л. Годара «Новая волна»: «Помолчите, дайте цветам побыть в тишине…»

Никита Николаев

• Перевод М. Кондратьева
• Амфора, 2005
• Твердый переплет, 632 с.
• ISBN 5-94278-779-4, 1-56931-778-X
• Тираж: 5000 экз.

С одной стороны, этой книге Косюна Таками не повезло: для западного читателя она будет оставаться слегка в тени знаменитой экранизации величайшего японского режиссера Киндзи Фукасаку. С другой стороны, это не так уж и плохо: сравнивая роман с фильмом, интереснее выявлять достоинства книги.

«Королевская битва» еще до публикации спровоцировала скандал. В 1998 году она дошла до финала конкурса на лучший роман в жанре «хоррор», когда невесть как затесавшаяся в жюри консервативная писательница Марико Хаяши выступила с яростной критикой романа. Премию Таками не получил, зато внимание издателей привлек, и в 1999 году «Битва» стала бестселлером. Выдающийся же постановщик Фукасаку никогда от провокационного материала не отказывался, потому не должно удивлять, что именно 70-летний мэтр взялся за экранизацию произведения 30-летнего писателя.

От сравнения книги и фильма не убежишь, но для начала подробнее о романе.

Итак, в наши дни где-то в стране с длинным названием, но неотличимой по всем признакам от Японии, властвует диктаторский и изоляционистский режим вполне фашистского характера. Режим тверд и непоколебим, при этом для утверждения страха в обществе и нестабильности человеческих отношений его идеологи разработали «Королевскую битву», игру для старших школьников: выбранный наобум класс вывозится на остров, где вчерашние приятели должны убивать друг друга. Выживет лишь один — победитель. В центр такой вот игры, «одной из», Таками нас и помещает.

Реализация идеи напоминает разом «Повелителя мух» и сценарий компьютерной игры, к которым добавлены идеи любимой в литературе темы «индивид против государства». И эта реализация удачна. Сюжет держит в напряжении, изощренных боевых сцен достаточно, но все это не становится главным для автора. Я не зря упомянул роман Уильяма Голдинга. Таками удивляет точными психологическими зарисовками, которые к тому же не тормозят развитие действия, а лишь усиливают эмоциональную силу романа. Сорок два школьника вынуждены участвовать в игре, и почти каждому автор уделяет времени достаточно, чтобы у читателя выработалось к персонажу свое отношение. Конечно, каким-то героям места уделено больше, каким-то меньше, но мы получаем возможность увидеть происходящее глазами всех этих парней и девчонок и получше узнать их самих. Некоторые вроде второстепенные персонажи выписаны так искусно, что испытываешь к ним неподдельные жалость, неприязнь, симпатию, весь спектр эмоций. В этом книга у фильма точно выигрывает, так как в кино наполнить ленту такими вот мини-историями без ущерба для динамики практически невозможно.

Особое внимание Таками уделяет шестерым героям, которые во многом являются отражением друг друга. Например, Сего Кавада — Кадзуо Кирияма. Оба одиночки-индивидуалисты, но индивидуализм Сего все же опирается на его личную систему ценностей и кодекс чести, тогда как Кадзуо — воплощение индивидуализма жестокого, индивидуализма человека, который ни во что не ставит окружающих и готов на самое страшное для достижения своих целей. Еще двое — Сюя Нанахара и Синдзи Мимура. Сюя — стихийный бунтарь, находящий выход своей энергии в рок-музыке. Но его бунтарство не становится идейным революционным порывом. Дружба, любовь, нормальные отношения вне политики и прочей чуши для Нанахары важнее всего. Напротив, Мимура — определившийся оппозиционер. Его желание противостоять диктатуре понятно, вот только в своей борьбе Мимура уподобляется тем «пламенным революционерам», что не прощают другим малейших слабостей и в своей нетерпимости во многом смыкаются с ненавистной властью.

Из женских персонажей Таками противопоставляет Норико Накагаву и Мицуко Сому. Норико воплощает в романе все лучшие качества прекрасной половины — красоту, здравомыслие, проницательность, любовь. Именно ее общество, ее ум, очарование помогают и ставшему ее другом Каваде, и ее возлюбленному Сюе преодолевать все беды. Тогда как красавица Мицуко, утратившая после многочисленных для ее возраста невзгод все нормальные эмоции, уподобляется Кирияме — желание победить любой ценой для нее важнее всего.

Троице Сего-Сюя-Норико приходится не только побеждать в игре, сохраняя свои отношения и собственную человечность; неизбежно их столкновение с представителями фашистской диктатуры, военными во главе с омерзительным националистом Сакамоти. Власть и ее представители в книге выписаны с нескрываемым отвращением. Режим не заслуживает ничего, кроме борьбы с ним.

Но, к счастью, Таками не пускается в примитивный радикализм и не призывает к терроризму или революции. Его способы борьбы не очень оригинальны, оттого и универсальны. Сохранять свою индивидуальность, не изменять себе, ставить интересы друзей и любимых выше государственных — именно следование таким приоритетам делает человека личностью, а заодно может подорвать изнутри любую диктатуру. А когда власть посягает на индивидуальность или на жизнь близких — только тогда необходим отпор.

Фукасаку подошел к идеям Таками по-своему. Его эффектный и впечатляющий фильм стал не столько рассуждением о противостоянии власти, сколько историей о выживании. Режиссер, который в возрасте героев романа и фильма выживал под бомбежками 1945 года, с темой хорошо знаком. Для него любая власть, вынуждающая детей убивать и погибать, порочна (поэтому игрой у Фукасаку управляет не мерзкий инструктор Сакамоти, а весьма неоднозначный учитель Китано в исполнении замечательного актера и режиссера Такеши Китано). И выживание становится таким же актом неповиновения, как открытое противостояние. Потому его фильм, вроде сменив акцент, достигает силы не меньшей, чем книга. Начинающий писатель Таками при всех различиях в трактовке нашел все же достойного союзника в многоопытном режиссере Фукасаку. А мы получили два равноценных произведения, литературное и кинематографическое.

В решении финала Фукасаку полностью солидарен с Таками. Чтобы выживать, бороться, побеждать, оставаться собой, необходимо постоянно быть в движении. Потому книга и фильм заканчиваются призывом к этому непрерывному движению: «Мы не остановимся, пока не победим» (Таками) и «Беги!» (Фукасаку).

Иван Денисов