Рубрика: Рецензии

• Перевод с немецкого Романа Эйвадиса
• Азбука-классика, 2006
• Твердый переплет, 384 с.
• ISBN 5-91181-037-9
• Тираж: 12 000 экз.

Влюбленный «Парфюмер», или Ай да Зюскинд!..

Бывают авторы, которые воспарят к высотам творческого озарения, полыхнут пожарищем дара, озаряя и согревая шорт-листы, агентов и рейтинги бестселлеров, а после — закатятся, задымятся, затаятся…

Таков Патрик Зюскинд. Роман «Парфюмер», принесший всемирную славу автору и обогативший немало издателей, оказался превосходен. Комментарий Зюскинда к опубликованному сценарию фильма «Россини»: «„Россини“, или Убийственный вопрос, кто с кем спал» — интересен. Сам же сценарий…

Да, конечно, кино и литература — искусства различные. Однако, как сказал ныне признанный классик, «есть разница меж них, и есть единство». Но это никоим образом не помогает мне уяснить: отчего из двух работ, принадлежащих перу лавроносца, наиболее интересным оказывается не сам текст, а, по сути, комментарий к нему? И отчего из двух авторов (а перед нами — два сценария) занимательней всего для читающего вовсе не маститый творец мастера-маньяка, а малоизвестный Хельмут Дитль, чья новая история об Орфее и Эвридике (с присущим нашему веку трансгендерным уклоном и описанием «одиночества в большом городе», столь же банального, сколь и правдивого) привлекает сильнее, нежели выдержанная в стиле и эстетике Феллини история о жизнях (и одной смерти) завсегдатаев ресторана?..

Чувство, испытанное мною, сродни тому, что пришлось испытать в 2003 году. Тогда Виктор Пелевин, другой писатель из затаившихся, воззрел в зерцало на свой пресветлый лик и увидел, что застится он тьмою забвения. И написал «ДПП (нн)». И решил: хорошо весьма. И продал книжку издателю. И напечатал ее издатель. И раскупили ее читатели. И решили иначе.

Отсюда мораль: длительное воздержание вредно для творческой потенции.

Вместе с тем, есть в обоих сюжетах нечто общее. И пусть в первом на фоне тотального промискуитета персонажи — не более чем фигурки из итальянской комедии масок, а во втором — Учитель и Ученик (вернее, Ученица), Мужчина и Женщина, Старость и Молодость, Жизнь и Смерть, Инь и Ян, Орфей и Эвридика (в полным соответствии с парадигмой новой эпохи сменившие гендерные роли, отведенные мифологической канвой).

Чего стоит хотя бы Слово, заменившее в новом повествовании Взгляд. А повторение античных сюжетов, но уже в нашем тысячелетии? Наконец, последнее по порядку (но не по важности) — грустная ирония, сквозящая в каждом абзаце, в каждой строчке диалогов?..

Нет, что ни говорите, а Дитль под этой обложкой — не в пример интереснее Зюскинда. Впрочем, помня о том, что после «ДПП (нн)» ПВО подарил благодарным потомкам еще и «СКО» («Священную книгу оборотня»), то поводов для грусти нет.

Зато есть поводы для надежды и предвкушения.

Адам Асвадов

• Переводчик: Константин Георгиев
• Гаятри, 2006
• Твердый переплет, 144 с.
• Тираж 2000 экз.
• ISBN: 5-9689-0055-5

О драконах ни слова!

Эта книга написана в конце первого десятилетия плюралистичной и эклектичной эпохи постмодерна (1950—…), поэтому совершенно нет ничего примечательного в пояснении под заглавием, что читатель обрёл «пособие для начинающих психологов, психопатов и всех прочих людей доброй воли, а также — участников различных семинаров и тренингов, равно как и современных алхимиков», и не должно восприниматься иначе, как тяжелая дань трагическому времени, норовящему укрыть истинную сущность происходящего в нескончаемой мишуре вызывающих нарядов отчаявшихся паяцев. Гораздо примечательнее то, что книга эта написана на стыке двух художественных миров, всецело принадлежащих двум блистательными поляками — Станиславу Ежи Лецу и Станиславу Лему.

Итак, господа психопаты, дамы — начинающие психологи и товарищи алхимики, перед нами «Трактат о драконах». Впрочем, первый же афоризм из раздела «Краткое Введение в древнюю, принятую и новейшую науку о Драконах» дистанцирует книгу от средневекового бестиария: «Все драконы наши. Чужих драконов не бывает. Все наши драконы — это те, которых мы создаем или породили сами, или же впустили в себя и дали им кров». Впору вспоминать древних греков, воображение которых населяло небеса капризными богами, землю — злобными демонами, а рациональный ум списывал на чересчур тесное взаимодействие с теми или другими все то, что гораздо позднее Ницше, перекашиваясь от омерзения, назвал «человеческое, слишком человеческое».

В самом деле, если паника — всего лишь суггестивные происки козлоного демона Пана, милого черному сердцу Алистера Кроули, то что мы спишем на существ, гораздо более габаритных? Ведь, согласно трактату, «не все драконы имеют земное происхождение, хотя и существуют только в связи с нами».

Есть над чем поломать голову, тем более что трактат постоянно дает рекомендации по «работе над Драконами». Как говорил Станислава Ежи Лец в своих «Непричесанных мыслях» (1957—1959), «У каждого века есть свое средневековье». Это формально подтверждают два последующих раздела трактата: «Драконофилия. О любви к Драконам и о любви Драконов, краткая систематизация фактов, а также неподтвержденных и неопровергнутых гипотез» и «Дракономания. Об играх Драконов и об Играющих Драконах в качестве очень поверхностного и более чем скромного введения в проблему».

Ну как же тут просвещенному читателю диалектически не вооружиться антитезой? А именно — появившейся позднее (1963 год) Общей Теорией Драконов великого Кереброна Эмтадрата. В «Путешествии третьем, или Вероятностные драконы», входящем в Кибериаду Станислава Лема, он найдет главные ее положения: «Как известно, драконов не существуют. Эта примитивная концепция может удовлетворить лишь ум простака, но отнюдь не ученого, поскольку Высшая Школа Небытия тем, что существует, вообще не занимается; банальность бытия установлена слишком давно и не заслуживает более ни единого словечка. <…> Имеется три типа драконов: нулевые, мнимые и отрицательные. Все они, как было сказано, не существуют, однако каждый тип — на свой манер».

Все три типа Драконов в трактате Яна Словика наличествуют. Если «многие драконы хорошо знают законы физики», как гласит трактат, то почему тем — многим или немногим — читателям его не усвоить эту нехитрую классификацию, памятуя о том, что «многие драконы — сами не более чем игры…».

Валерий Паршин

• Перевод с английского Т. Ю. Покидаевой
• АСТ, 2006
• Твердый переплет, 252 с.
• ISBN 5-17-0037539-5
• Тираж: 20 000 экз.

Постмодерн мертв… Да здравствует постмодерн?

Вопреки ожиданиям, создатель «Бойцовского клуба» выбрал новый жанр. Жанр, в равной степени чуждый и романистике, и киносценариям. Альтернативный путеводитель. Время: конец восьмидесятых — начало девяностых. Место: Портленд, штат Орегон. Герой: город и… сам автор.

«Беглецы и бродяги» — текст, знакомящий читателя и со становлением самого Паланика, и со своеобразием того, что принято называть «местным колоритом».

Однако Паланик не был бы Палаником, напиши он банальное руководство по осмотру и посещению местных достопримечательностей. Слишком буржуазно, слишком по-истеблишментски (и не важно, каков порядок гонорарных сумм Чака, — мы верим и знаем, что он по-прежнему останется верен своему безумию и не предаст читателя, продавшись за каких-то лишних полмиллиона).

Трансвеститы и призраки, биеннале «Апокалипсиса» — сквот-сейшена в загаженном, вонючем, декорированном кусками манекенов бывшем ангаре для ремонта автобусов и магазины «всякой всячины», стрип- и свинг-шоу, международная конференция/фестиваль садомазохистов — таков Портленд Чака Паланика, который он знает и любит.

Описания Нынешнего перемежаются «Открытками из Прошлого» — воспоминания Чака о самом себе, о том, как создавался и становился «Бойцовский клуб».

Вернее, где. Всякий, кто прочел «Беглецов и бродяг», понимает: только здесь, и нигде более, мог появиться замысел. Именно эти ударницы эротического труда, эти отели с привидениями, эти герои трансвеститских шоу могли привести к полному и окончательному внутреннему освобождению автора и… читателя.

Паланика можно сравнивать с Берроузом, Керуаком или даже с Тимоти Лири. В сущности, моды и идеи шестидесятых и девяностых так же похожи друг на друга, как стили начала нового тысячелетия и семидесятых-восьмидесятых годов позапрошлого века. Одежды, прически, музыкальные стили и даже то, что принято называть «идеологией» (или отсутствием таковой), нередко повторяется с точностью до мельчайших деталей.

Насколько пафос американских шестидесятых-девяностых с их «занимайтесь любовью, а не войной», с их «оттепелью» на фоне жесточайшего политического кризиса и Великой Психоделической Революцией был, несмотря на провозглашение безграничной индивидуальной свободы (зачастую в ущерб обществу), в сущности, социальным — настолько же присущий семидесятым-восьмидесятым-миллениуму культ «сильной личности», насилия (в том числе и социального — как формы государственного или корпоративного принуждения), эстетизация боевиков и просто боевых искусств оказались, в сущности, противообщественными. Ибо если в первом случае нам предлагают (пусть и утопически) некие Великие Земляничные Поляны, то во втором — тотальную «Стрельбу по живым мишеням», где, при отсутствии «левых» и «правых», каждый участник процесса — в лучшем случае «Игрушка» или «Высокий блондин в черном ботинке», не ведающий, что самой своей нелепостью бросает вызов Системе.

Но Паланик, как всякий настоящий художник, гораздо выше любой системы или «Системы». Рискну предположить, что любое подлинное творчество асоциально по определению, поскольку являет собой самый антиобщественный процесс, своего рода открытую мастурбацию.

Вы можете представить себе коллективное творчество? Успешный художественный проект, ориентированный на «социальный заказ»? Политически ангажированный шедевр?

Я — нет. Мои герои — «проклятые поэты», ганнибалы-лекторы, франсуа вийоны и салманы рушди всех мастей, «беглецы и бродяги».

Постмодернизм, как и рок-н-ролл, мертв, но было бы наивно полагать, будто он мирно скончался в постели в окружении доброжелательных критиков и многочисленных (или не очень) потомков.

Постмодернизм, в отличие от рок-н-ролла, оказался мертворожденным проектом: концептуально «Бойцовский клуб» представляется мне гораздо интереснее того же Фуко или Дерриды. Хотя бы потому, что с изяществом парадокса сводит воедино эстетику шестидесятых-девяностых и семидесятых-миллениума.

Адам Асвадов

• Серия: Historia Rossica
• Перевод с английского В. Макарова
• Новое литературное обозрение, 2006
• Твердый переплет, 320 с.
• ISBN 5-86793-440-3
• Тираж: 2000 экз.

То, что «умом Россию не понять», давно плотно вошло в наше сознание; это уже не столько ее «особенная стать», сколько удел нашей ментальности, не лишенной — вроде бы до сих пор — возможности «только верить», вероятно потому, что всякие иные возможности сама история нашего отечества упрямо ставит под сомнение.

На наше счастье (или удивление?), профессор Нью-Йоркского университета историк Янни Коцонис, вооруженный академическим педантизмом, пробился-таки сквозь цепкие льды русского национального мифа и почти совлек волшебные покровы непроходимой тайны с «загадочной русской души».

В центре его скрупулезного исследования — попытки русского правительства спешно «модернизировать» «отсталое» крестьянство после Освобождения последнего в 1861 году (в книге слово «Освобождение» всегда используется вместо «политкорректного» словосочетания «отмена крепостного права» и пишется с большой буквы).

«Модернизация» уклада жизни миллионов бывших рабов, некогда продаваемых оптом и в розницу через объявления в газетах, как показывает Коцонис, проходила в той же барской манере, что и их закрепощение. Деятельные «прогрессивные» господа и мысли не допускали о возможности самостоятельного хозяйствования вчерашних холопов, «темных», «неразумных» и «неорганизованных», поэтому все реформы были насильственными и хоть встречали пассивное — а порой и активное — сопротивление, это обстоятельство никогда не приводило к серьезным попыткам понять истинные чаянья самих освобожденных.

Неписаные правила выживания в узаконенной вековой неволе, да еще и освященной Церковью, подсказывали крестьянам линию поведения по отношению к бывшим работорговцам и рабовладельцам, чьим добрым намерениям никто не верил.

Эта вошедшая в плоть и кровь тактика выживания, строящаяся по принципу «я сделаю все, что вы хотите, только оставьте меня в покое», привела к тому, крестьянам было гораздо удобнее поддерживать стереотипы, которые охотно использовали «господа», нежели что-либо опровергать, тем самым провоцируя более ощутимое вторжение властей в уклад привычной жизни. И тогда грубость нравов, суеверие и неграмотность, порожденные крепостным рабством, превращались в сознании агрономов и инспекторов в непреходящую «отсталость», «серость» и «неученость» всего русского крестьянства. Крестьянин уже просто не мог быть не «отсталым».

Прочитав книгу американского историка, можно прийти к неутешительному выводу, что даже тем реформаторам, которые искренне желали процветания и свободы своему «народу», при непосредственном столкновении с этим самым народом было «умом Россию не понять» — в первую очередь потому, что «ум» их был отшлифован европейскими экономическими теориями и изысками западноевропейской культуры, а не необходимостью каждодневного примитивного изнуряющего труда и лавирования между гневом и милостью «цивилизованного» поместного сатрапа или его нецивилизованного, но от этого только гораздо более расторопного наместника.

Валерий Паршин

• Перевод с английского: В. Гольдич, И. Оганесова
• Эксмо; ИД Домино, 2006
• Твердый переплет, 447 с.
• ISBN 5-699-16094-9
• Доп. тираж: 10 000 экз.

Дух Дэна Брауна шагает по земле…

Отечественный и зарубежный рынки книжной продукции с легкой руки Дэна Брауна заполонили всевозможные коды, головоломки, загадки, подсказки и ребусы. Подобно тому как Эдгар По считается родоначальником мистического хоррора, Уэллс — фантастики, Толкиен — фэнтези, а Конан-Дойл — детектива, автора «Кода да Винчи» можно было бы назвать отцом, основоположником, патриархом и первопроходцем нового жанра и стиля. И даже придумать особый термин. Что-нибудь вроде «криптотриллера» или «постисторического романа»…

Примеры? Да сколько угодно. В свое время мне довелось прочитать немало книг и рукописей, в той или иной степени стремившихся если и не сравняться успехом, то по крайней мере уподобиться «Коду».

То сотрудница музея в Нью-Йорке окажется жертвой преследования ватиканских спецслужб, которые пытаются вывезти на историческую родину внебрачного сына одного из пап, работающего музейным охранником; то — в другом романе — речь папы во время визита Его Святейшества в испанский городок заглушается тарабарщиной на шумерском языке, и музейные сотрудники, отправившись на поиски истины, не только соприкасаются с тайнами тамплиерского ордена, но и приходят к выложенному в виде сур Корана Великому Лабиринту, который является кодом ко Всему Сущему и каким-то образом повторяет структуру Человеческой Мысли.

Чем дальше в лес — тем больше дров. И вот уже вовсе — стеб, пародия, клоунада: троица бесшабашных друзей находит в Гвинее череп с предлинным носом, и выясняется: Пиноккио — жил, Пиноккио — жив, Пиноккио — будет… то уже не будет, конечно же, потому что имеется череп (а значит, где-то — и прочие бренные останки), но факт существования — налицо. И приходится друзьям сражаться с таинственным орденом, цель которого — не допустить, чтобы непосвященные узнали о существовании Великого Длинноносого… Чувствуете подкоп не только под Брауна, но и под все таинственные и загадочные ордена и братства прошлого, будущего и настоящего — от тамплиеров до чекистов.

Литературу такого рода можно делить на два типа: кричаще-бездарная и относительно достойная. Книгу Джулии Кеннер я отношу ко второй категории: приличное литературное качество, достойный перевод. Для развлекательно-коммерческого чтения — почти талантливо.

Мелани Прескотт, безработная исследовательница шифров, любила участвовать в Интернет-игре «Играй! Выживай! Побеждай!». Но в один прекрасный (вернее, ужасный) момент виртуальность стала реальностью.

Дело в том, что создатель ИВП, гениальный и безумный миллионер, решил воплотить свое детище в жизнь. И по условиям завещания финансовые ресурсы покойного направлены на оплату того, чтобы Жертва (Мелани) исправно разгадывала загадки, бывший офицер, а ныне телохранитель Спайкер ее защищал, а негодяй-маньяк по имени Линкс — гонялся за парочкой по всему Манхэттену. Совсем как в виртуальной игре.

Если бы в тексте оказалась хотя бы крупица юмора — получилось бы превосходное чтение. К сожалению, я не могу оценить в качестве шуток обыгрывание созвучий «Живанши» — «да Винчи», равно как и перечисление всевозможных брендов одежды и излияния героини в любви к туфлям, джинсам, топам и проч. Возможно, я просто не любитель «женских триллеров» — пусть даже в относительно увлекательном формате «пост-давинчизма»…

Адам Асвадов

• Серия: Школа успеха
• Перевод с английского Анастасии Бродоцкой
• Прайм-Еврознак, 2006
• Мягкая обложка, 192 с.
• ISBN 5-93878-222-8
• Тираж: 5000 экз.

Любовь как война

Лозунгом для презентации книги Нины Фаревелл могла бы послужить фраза: «Феминисткам вход разрешен!» Но есть один нюанс. Это книга для женщин, которые ведут себя очень умно и скрывают ярко выраженный феминистический настрой. Делают они это, во-первых, чтобы заполучить мужа, а во-вторых, потому что «нет сколько-нибудь интересных занятий, которым стоит предаваться без сопровождения мужчины».

В том, что отношения между мужчиной и женщиной — это война, после прочтения «руководства для девушек по управлению мужчинами» сомневаться не приходится. И терминологию автор использует соответствующую, приводя «полный арсенал техник, политик, подходов и вспомогательных устройств, при помощи которых мужчина пытается получить то, что он хочет», и давая «детальное описание контрмер, которые должна применять женщина, чтобы одержать верх над коварным противником».

В этой войне, как ее видит миссис (или мисс?) Фаревелл, у каждого пола своя цель. Цель мужчины — заняться с женщиной сексом (какой нахал!). И если женщина «капитулирует» (пользуясь терминологией автора), она проиграла. Пленных мужчины не берут. Побеждает женщина в одном-единственном случае: если заставляет мужчину жениться на ней. Ведь «брак — это величайшее торжество женщины, сверкающий монумент ее талантам и силе ее характера. Ей удалось укротить и поработить бешеного зверя, именуемого Мужчиной, хотя он крупнее, сильнее и умнее ее самой».

В книге мужчины предстают как «бесчестный пол» (именно так звучит оригинальное название книги — «Unfair sex»). Они только и делают, что соблазняют, а потом бросают; обещают жениться и не выполняют свое обещание и т. д. Но, честно говоря, и женщины не выглядят такими уж ангелочками. Они делают все, чтобы женить на себе богатого мужчину или как минимум найти состоятельного спонсора.

Нужно отдать автору должное, книга лишена какой-либо пошлости и написана с искрометным юмором.

Правда, порой Нина Фаревелл сама себе немного противоречит. Сначала она обвиняет мужчин во всех смертных грехах и советует держаться от них подальше (но не дальше расстояния вытянутой руки или длины поводка), а потом, в последней главе, все же говорит, что «мужчины достойны того, чтобы их любили». За что же нам их любить? «Несмотря на то, что мужчина — хищный зверь, от рождения наделенный жестокостью маленького мальчика и эмоциональной устойчивостью флюгера, несмотря на то, что он чванлив, капризен и непредсказуем, несмотря на все, что мы против него имеем, — все равно это самое лучшее, что только есть на свете к радости и удовольствию женщины».

Надо сказать, что всю эту веселую белиберду в стиле фильма «Как выйти замуж за миллионера» (США, 1953) с Мэрилин Монро в главной роли сопровождают забавные иллюстрации.

И в заключение напомню главную мысль книги, которая могла затеряться за описаниями сражений на любовном фронте: девушки, берегите добродетель, несмотря на то, что кричат вам со страниц своих трудов проповедники свободной любви Альфред Кинси и Хэвлок Эллис. Ну, или хотя бы соблюдайте ее видимость.

Екатерина Зотова

• Серия: «Иной формат»
• Составитель: И. Халатова
• Эксмо, 2006
• Твердый переплет, 416 с., ил.
• ISBN 5-699-15643-7
• Тираж: 2100 экз.

UGAROFF

Сборник, включающий пьесы и повесть Михаила Угарова, московского писателя архангельского происхождения, есть событие если и не знаменательное, то по меньшей мере интересное. Во всяком случае, не безделица какая-нибудь. Шутка ли: выпускник литинститута им. Горького, худрук фестиваля молодой драматургии («Любимовка») и Театра.doc, что в первопрестольно-белокаменной, член жюри Всероссийского конкурса драматургии «Действующие лица», лауреат фестиваля «Новая драма» (2002), Национальной театральной премии «Золотая маска» (2003), обладатель премии Московского отделения СТД РФ «Гвоздь сезона» (2003), победитель конкурса МХТ им. Чехова и Министерства культуры РФ, лауреат телевизионной премии ТЭФИ за сериал «Петербургские тайны» (1996) и премии журнала «Дружба народов»…

При всем моем ироничном отношении к титулам и чинам могу сказать, что сам Угаров внушает уважение — по меньшей мере, талантом. Не буду подробно останавливаться на содержательной стороне пьес, включенных в сборник, оставлю за скобками и экзистенциальную горечь пошлого адюльтера («Оборванец»), и историю тихого безумства и ворошения скелетов в шкафу «коллективного бессознательного» провинциального семейства («Правописание по Гроту»), и клинический случай человечности («Газета „Русский Инвалидъ“ за 18 июля»), и ужас метафизики коммунальной квартирки («Кухня ведьм»), и гомофильный подтекст самозванства Смутного времени, а также сложные взаимоотношения Творца, творца и твари («Голуби») и вопрос Судьбы и героики в российской культуре первой половине двадцатого века («Зеленые щеки апреля»)… Пусть читатель, если у него возникнет желание ознакомиться с творчеством сего одаренного автора, сам выискивает рекомендованное издание по книжным лавкам да модным магазинам.

Я же остановлюсь лишь на двух вещах, украсивших сборник. Первая — собственно пьеса, подарившая название всему собранию произведений, вторая — повесть «Разбор вещей». Та самая, что была премирована в 1996 году журналом «Дружба народов».

Увидев название сборника и пьесы (первоначально — «Смерть Ивана Ильича»), невольно задаешься вопросом: но отчего же это off? К чему пошлая фанаберия компьютерной фамильярности?

И лишь позднее понимаешь: off являет нам здесь суровую, беспощадную противуположность on. Жестокая, неумолимая длань рока, сбирающая цветы жизней — иные преждевременно, иные — слишком запоздало. Угаров — мастер полутонов, недосказанности, полунамека, таящих в себе многочисленность чудесных смысловых открытий, которыми будет вознагражден всякий, кто раскроет его труды. Параллели с текстом Гончарова (вплоть до цитирования в авторских ремарках) также получают неожиданное развитие. Угаровский (как и гончаровский) персонаж болен, но болезнь эта — редкость для нашей постиндустриальной эпохи (где, кажется, потребность социума в человеке определяется единственно лишь той функцией, что принимает на себя личность). И называется она, эта заразная, к счастью, болезнь — «тотус», сиречь — «целостность».

Если большинство представленных в сборнике пьес обращаются к эстетике девятнадцатого века, то «Разбор вещей» — кафкианский вариант довлатовского «Чемодана», исполненный эстетики советской. Разбирая вещи, оставшиеся после некоей безвестно умершей Анюты, персонаж оказывается участником абсурдистских, но в то же время — щемяще-трогательных переживаний. В конце концов воображаемое и действительное меняются местами и происходит вакханалия Случая.

Замечу, что герои Угарова всегда и безнадежно одиноки. Несмотря на то, что драмы их имеют обыкновение разыгрываться в самой что ни на есть провинциальной обстановке. Как это свойственно творчеству Угарова, его трагизм, его пафос немногословны и незаметны. Они проявляются деталью, какой-нибудь безделицей, пустяком, обретающими, однако же, необыкновенную значимость и глубину. Таков интерьер дома в «Русском инвалиде». Таков многоуважаемый шкаф на коммунальной кухне. Такова старая фотография и воображаемые письма, которые пишут друг другу персонажи «Разбора вещей».

Налицо возвращение к традиции, к истокам русской словесности в лучших ее проявлениях, переосмысленных новым тысячелетием. И нам остается лишь уповать на то, что век грядущий окажется человечнее века минувшего, а новый слог — не хуже старого. Впрочем, в последнем, кажется, можно не сомневаться, коль скоро имеются писатели, подобные Угарову.

Адам Асвадов

• Серия: The International Bestseller
• Переводчик: С. Самуйлов
• АСТ, Транзиткнига, 2006
• Твердый переплет, 352 с.
• ISBN 5-17-036657-4, 5-9713-2173-0, 5-9578-3993-0
• Тираж: 7000 экз.

Существует такое забавное переводческое решение — дословно переводить имена собственные в названиях фильмов и книг. Связано его появление с тем, что обилие иностранных слов в нашем родном языке — извечная проблема. Вероятно, именно поэтому переводчик С. Н. Самуйлов пришел к выводу, что название нового романа Майкла Коннелли «Энджелс-Флайт» по-русски не звучит.

На самом деле «Энджелс-Флайт» — это лос-анджелесская достопримечательность, фуникулер, который американцы называют самой короткой железной дорогой в мире. Майкл Коннелли выбрал такое название для своего романа по довольно простой и прозаичной причине — ведь именно в вагончике «Энджелс-Флайт» происходит двойное убийство, которое и расследует детектив Иеронимус (Гарри) Босх. Сюжет романа абсолютно реалистичен и к ангелам никакого отношения не имеет, если, конечно, не брать в расчет последние неубедительно-пафосные абзацы, посвященные прозрению детектива.

К слову сказать, название фирмы Black Warrior, выпускающей карандаши, тоже можно было бы не переводить, но это уже мелочи и придирки не по существу. Удивило меня совсем другое. Просматривая отзывы англоязычных читателей, я обнаружила, что эта грустная детективная история с весьма распространенным в наше время финалом (когда главный герой раскрыл преступление, но справедливость так и не восторжествовала), оказывается, не лишена оригинальности, чувства юмора и, по мнению большинства, попадает в категорию «читать обязательно». Критики утверждают, что каждый молодой писатель, желающий создать шедевр детективного жанра, просто обязан проштудировать Майкла Коннелли «от и до». А большинство читателей-американцев сходятся во мнении, что «Энджелс-Флайт» — чуть ли не самое удачное произведение Коннелли. Так в чем же дело, почему «И ангелов полет…» на русском языке воспринимается как добротный, грамотно написанный детектив, но не более того? Неужели во всем виноват переводчик, или проблема кроется глубже — в культурных различиях и реалиях, которые невозможно передать в переводе? Не стоит забывать и о том, что творчество многих русских классиков так и осталось невостребованным за границей.

Американцы утверждают, что Коннелли как нельзя лучше удалось передать напряженную атмосферу, царившую в Лос-Анджелесе в 90-е годы XX века. Майкл Коннелли любит Город Ангелов, любит писать о нем, и, как считают знающие люди, у него это здорово получается. Но, к сожалению, если основное достоинство романа «Энджелс-Флайт» — это его близость лос-анджелесскому читателю, то нам, живущим в России, никогда не понять и не прочувствовать эту книгу. И все же любителям детективов приятное времяпрепровождение гарантировано, потому что читается роман на одном дыхании, а детективная линия выдержана по всем канонам жанра.

Мария Карпеева

• Серия: Латинский квартал
• Перевод с португальского А. Богдановского
• Эксмо, 2006
• Суперобложка, 256 с.
• ISBN 5-699-16226-7
• Тираж: 5100 экз.

Детективы читают, чтобы развлечься. В поездах, самолетах, на курортах или дома, удобно устроившись в любимом кресле, — в часы досуга. Детективы расслабляют. Они прочно ассоциируются с отдыхом. После тяжелых и напряженных будней человек тянется к детективу в надежде отвлечься от повседневных проблем. Между тем существуют по крайней мере две причины, позволяющие поставить под сомнение все вышесказанное.

Во-первых, детектив требует от читателя участия в разгадывании головоломки, созданной автором. Следовательно, для того чтобы читать детектив, необходимо уметь логически мыслить.

Во-вторых, почти в каждом детективе речь идет о смерти. Детектив должен начинаться с убийства, таков закон жанра. Но, как ни странно, смерть, описанная в детективе, не отпугивает читателя и не наводит его на мрачные мысли. Таков один из главных литературных парадоксов. Читателю некогда думать о том, что кто-то был убит, он хочет угадать имя преступника, прежде чем дойдет до последней страницы.

Помните, как в фильме о Шерлоке Холмсе Майкрофт хладнокровно спрашивает у сыщиков: «Чесночный соус?» И Ватсон торопливо отвечает: «Да-да, чесночный соус. Чтобы отбить запах опиума». Для Ватсона гораздо важнее, что тайна раскрыта, а о человеке, который был отравлен, он почти не думает.

«Безмолвие дождя» Гарсиа-Розы слегка отличается от традиционного детектива. Автор понимает, что читатель захочет сыграть с ним в игру «Угадай, кто», и умело ставит ловушки для слишком азартно настроенных лиц. Детектив необычен, потому что читателю здесь известно гораздо больше, чем главному герою книги — инспектору Эспинозе. Пока незадачливый инспектор скрупулезно проверяет все ложные версии, читатель чувствует, что сам-то он уже на верном пути и почти готов назвать главного злодея. Но кандидатов слишком много. Читатель знает больше, чем инспектор, но все же он знает не все. Приходится гадать на кофейной гуще. И когда на последней странице все становится на свои места, читателю остается только развести руками и признать, что в своих догадках он ушел не дальше Эспинозы.

Книга Гарсиа-Розы вышла в серии «Латинский квартал». Место действия романа — Бразилия. Это означает, что помимо увлекательного сюжета нас ждет еще и интересное путешествие.

Если кто-либо из читателей краем глаза видел кусочки из какого-нибудь бразильского сериала (а быть может, некоторые видели сериалы целиком), то он наверняка поразится различиям между Бразилией из мыльных опер и Бразилией Гарсиа-Розы. У Гарсиа-Розы Бразилия — страна, где жить далеко не безопасно. И хуже всех приходится, конечно, полицейским. Нет современного оборудования, чтобы сделать профессиональную экспертизу, нет крепкой поддержки — на опасные задания приходится отправляться в одиночку. И главное… нет хороших полицейских.

Знаменитый инспектор Эспиноза слишком слабохарактерен и тяжел на подъем. Его никак нельзя назвать суперменом. Ошибка за ошибкой, и в итоге увеличивается число жертв. Кто виноват? Инспектор. Подобный герой — еще одна интересная находка Гарсиа-Розы и еще одна любопытная деталь, которая делает «Безмолвие дождя» необычным произведением.

Виталий Грушко

• Азбука-классика, 2006
• Твердый переплет, 320 с.
• ISBN 5-352-01806-7
• Тираж: 5000 экз.

На протяжении веков человеки убивали человеков. Убивали, убивают и, судя по всему, будут убивать. Правда, каждое время определяло свой, предпочтительный способ убийства и соответствующий ему антураж.

Вот, например, в Средневековье «лишали живота», не особо напрягаясь в поисках достойных оправданий, — все делалось «во имя Божье», а поэтому быстро и без особых проволочек — раз, «и взгремели на павшем доспехи». С течением времени нравы постепенно смягчались, убивать стало как-то… ну, в общем, негуманно, цивилизованные народы застеснялись, и на свет появился детектив. Полагаю, как сублимация желания убить.

А потому в произведениях этого жанра прежде всего описывались ситуации, вызывающие большое желание взяться за синильную кислоту, или, как вариант, наиболее мерзкие типажи, не пристукнуть которых впотьмах было бы преступлением против человечности. Так, если ориентироваться на знаменитые детективы Агаты Кристи, то самым стрессирующим фактором для англичан, живших в промежутке между двумя мировыми войнами, был обед в кругу близких родственников, особенно если один из них ну прямо-таки неприлично богат. Убийственно опасным оказывался и формат путешествий: на корабле, в поезде или самолете англичанин не мог находиться в безопасности, а уж в гостинице и подавно…

Как вы думаете, какое убийство предложит нам роман Яны Темиз «Рай на земле», представляющий собой, как значится в аннотации, «блестящий детектив в стиле Агаты Кристи»? Угу, путешествие и проживание в отеле. Правда, вместо Нила — Средиземное море, вместо гипотетической египетской гостиницы весьма конкретная гостиница в Анталье (сужу по обещанию все той же аннотации). К сожалению, в Турции мне бывать не приходилось, а потому оценить всей прелести сочетания детективного жанра с жанром путеводителя я не в состоянии, но подивиться диковинной фантазии автора, конечно, могу.

Господа, оказывается, основной причиной убийства немолодой соседки по даче (спешу утешить, несостоявшегося — убили какую-то никому не интересную немку) является ее давний роман с родителем убийцы и, как следствие, его давняя фрустрация и комплексы.

О как! Мне-то казалось, что граждан, имеющих общее определение «соседи по даче», убивают, скорее, в процессе затянувшейся тяжбы по вопросу расположения забора, а не по причине комплексов. Я-то до того момента, когда все не вскрылось, по наивности своей предполагала, что убийство замышляли не какие-то малоприсутсвующие в тексте соседи из-за поруганной давней любви, а вполне реальные и ощутимые жильцы, снимающие комнаты у несостоявшейся жертвы.

Но нет, теперь конфликты в садоводствах заканчиваются не методом «по загривку топором», а путем утопления жертвы на турецком курорте.

Определенно, «жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи». Но, ей-богу, как хочется прочесть нормальный интересный детектив, действие которого происходит не в XIX веке и не в Кушадасах и Анталье, а где-нибудь в ближнем Подмосковье…

Мария Петровская