Рубрика: Рецензии

• М.: Центрполиграф, 2006
• Переплет, 304 с.
• ISBN 5-9524-2501-1
• 100 000 экз.

«Не верю!»

Ну не верится в эту книгу, никак. Ни в сюжет, ни в героев, ни в большие литературные способности автора, ни в то, что книга — «потенциальный бестселлер», каким ее именуют. Окрестили даже «романом-провокацией» — непонятно, на каких основаниях. Кому же неизвестно, как фосфоресцирующие блондинки прокладывают себе дорогу к теплому камину загородного коттеджа? Что продвижение к светлому будущему может тормозить темное прошлое?.. А на Рублевско-Успенском шоссе матушки Москвы в своей палатке не поселишься. И все же «Ход Коrбюзье» занимает одну из первых строк в рейтинге самых читаемых книг 2006 года.

Книга вышла в серии «Рублевка love» (необходимость упомянуть о престижном районе продиктована временем), что указывает на ее родство с жанром «chicklit», то есть литературой для женщин. В «рублевской» книге ведется охота на чужие деньги, на чужих мужчин и женщин, на чужие реликвии, идет борьба за место перед объективом фото- и телекамер. Известность, пусть скандальная или наследованная от знаменитых предков, помогает совершить заплыв дальше и клиентов найти богаче. Людей встречают по одежке: тут и там по тексту разбросаны названия модных марок, которые потенциальным читательницам могут ни о чем и не говорить. Зато не могут не говорить, что книга выдержана «в стиле».

По словам самой Натальи Солей, ей хотелось, чтобы в книге присутствовали «элементы интеллектуальной прозы», потому что сегодняшний читатель из-за ускорившегося темпа жизни должен «развлекаясь просвещаться». Так вот эти «элементы» инкрустированы весьма кустарно, они не равны в весовой категории событиям романа, и сам авторский текст из-за этого проигрывает. Да, Н. Солей по ходу написания книги вскопала интересный материал, узнала много нового для себя и всем этим захотела поделиться с читателями… Но лучше бы читатели добыли информацию сами, из соответствующих источников. Достаточно было бы ссылки, не закутанной в ворох скучноватых страниц. «Все смешалось…»: тут и лекция о стиле ар деко, и биография французского архитектора Шарля Эдуара ле Корбюзье, и театральная хроника (Н. Солей в прошлом театральный критик), и развернутая цитата из З. Фрейда. Последнее особенно «изящно» подано: когда уважаемый банкир и без пяти минут муж завидной невесты, правнучки Корбюзье, подверается нешуточной атаке медиа-акулы, его приятель зачитывает ему выдержку из трудов Фрейда о «переносе любви», которую СПЕЦИАЛЬНО скачал из Интернета. Флажки расставлены, и теперь просвещенный читатель догадался (огромное мерсибо!), по какой именно наклонной плоскости покатится подцепленный на острый женский коготок бедолага банкир. А ему катиться понравилось: «флирт мужчине на пользу — крепче семейные узы будут». Все 90% женской аудитории болеют за новоявленного жениха Шапошникова против этого распутника!

Кстати, за образом Шапошникова скрывается реальный человек, и характер, по признанию автора, списан с него. Однако это как раз тот случай, когда книжный герой кажется неправдоподобным, и только удивляешься: как же можно было такое налепить? Уж слишком он получился слащавым: не испорченный славой и признанием дизайнер, Версаче Рублевки, ценитель Северянина и мороженого с сиренью, влюбленный в женскую красоту, но не забывающий о знатном происхождении избранницы, готовый помочь сопернику вопреки собственному счастью… Характер получился нарисованным, так что даже краска мажет.

Во второй части книги выясняется, что перед нами детектив. Автор начинает выводить на чистую воду героев, которых долго стаскивал в одну кучу. Судьбы многих из них аккуратно переплетены, что, правда, не идет на пользу роману. Слишком многое притянуто за уши, слишком много совпадений и неправдоподобностей (консьерж покидает вахту, чтобы двигать в чужой квартире мебель, прогульщица зачем-то зубрит французский, «овца» сама из гордости идет на заклание и т. д.). Неожиданно появляется сестра-близнец, и нам предлагают известную с детства сказку о трудолюбивой и скромной «Настеньке», которую ненавидят за компанию всем семейством, и пробивной «Марфушке» с железной хваткой. Правда, образ провинциальной Горгоны почему-то разваливается — и без того глянцево-плоский, он уплощается к концу книги.

«В том обиду я увидел, что с собой не позвала…» И вот еще какая незадача: сначала совершается убийство, и только после этого на сцену выводится убийца. Читателю не дают возможности вычислить злодея самостоятельно.

Книга заканчивается хорошо — виновные наказаны, влюбленные соединились. Но автор пожелал, чтоб было совсем хорошо, чтоб справедливость восторжествовала, как в сказке.

Один из героев рассказывает о приятеле, дом которого потрясающе технически оснащен… Его зовут Билл… (Господи, пронеси!)… Нет, это все-таки Гейтс! Ну, давайте и его в эту кучу! И чета Шапошниковых в сопровождении нового знакомого летит в гости к отцу «Майкрософта», в фантастический дом будущего. Такой «ход Солей» потребовался для чего — для продвижения сюжета или для обнародования любопытного материала о компьютеризированном дворце из пихты? Для «торжества справедливости» можно ведь было обойтись и малой кровью, швы повествования и без того не затягиваются.

В основном события романа мечутся между Москвой, Парижем и Омском. Москва — понятно, при Рублевке. Омск — почему бы и нет? — любая удаленная точка. А вот Париж — французская мечта многих российских женщин. Автор тоже им болен и совершает путешествие в воображении, снарядив в «город любви» свою героиню, журналистку. Но город, сотканный из цитат и названий улиц, так и остается книжным, неживым. Очевидно, это должно помочь нашему читателю признать в нем столицу Франции — в другую невыездным россиянкам сложно поверить.

P. S. Солей (фр. солнце) — это псевдоним, который автор придумала на волне былой влюбленности во французский цирк «Дю Солей». Для меня почему-то имя автора звучит иначе, раскалывается на части: Наташа Солей = Наташа с Олей…

Ярослава Соколова

• Авторский сборник
• Перевод с англ. О. Шидловской
• М.: Эксмо, 2006
• Переплет, 320 с.
• 5000 экз.

Болен бездействием

Чего можно ожидать от автобиографической дилогии сына известного писателя, кроме того что оба романа окажутся сами по себе довольно скучны? Скорее всего, это будет никакая не автобиография, и, пожалуй, любой дальновидный читатель еще раньше, чем откроет книгу, поймет стыдливую условность приставки «авто». Такие произведения в большинстве своем спекулируют на не известных ранее подробностях личной жизни знаменитого родителя и слегка раздражают заявляемой в них претензией наконец-то рассказать про него всю правду.

«На спидах» и «От винта» Уильяма  С. Берроуза-младшего являются ошеломляющим исключением из этого правила. Начать можно хотя бы с того, что имя Уильяма Берроуза упоминается в романах всего несколько раз. Знаменитый отец оказывается, как ни странно, второстепенным персонажем в произведениях сына, и никаких рассуждений о его жизни и творчестве в книге нет.

Литературная традиция — единственное, что связывает двух писателей. Герой и одновременно автор романов дилогии — человек, всю жизнь страдавший наркотической, а после алкогольной зависимостью (что в сущности одно и то же), и, рассказывая о своей жизни, он много говорит о наркотиках. Но даже о первом романе Берроуза-младшего «На спидах» нельзя сказать, что он полностью посвящен этой теме. В послесловии к роману Берроуз-старший говорит о том, что «На спидах» и «От винта» как нельзя лучше отразили «форму ветра», пронесшегося по миру в шестидесятые. Однако даже самый невнимательный читатель заметит, что никакого бунта в романах нет, а равно нет в них и никакой политики, и никакой пропаганды. Так о чем они?

«На спидах» — это рассказ человека, путешествующего внутрь самого себя и поэтому безразличного к внешнему миру. Занятый только созерцанием, главный герой романа не может либо не хочет влиять на течение своей жизни. Она целиком и полностью отдана на волю случая. Именно он управляет ей и становится решающим фактором в отношении дальнейшего развития событий. И даже тот факт, что глаза человека, наблюдающего ход собственной жизни как бы со стороны, подернуты метедриновой поволокой, — всего лишь случайность. Герой романа не является героем действия и тем более — противодействия. Он принимает все, что ему предлагает случай. В том числе и наркотики.

В первом романе дилогии Берроуз говорит нам о том, что в мире существует болезнь, которую можно вылечить только действием. И эта болезнь угрожает принести больше бед, чем чумное поветрие.

В романе «От винта» автор рассказывает о месяцах принудительного лечения в Лексингтонской больнице — выматывающем и, в сущности, бесполезном мероприятии, а также о лове рыбы на Аляске — тяжелой работе, не оставившей ему времени на наркотики и потому избавившей от них в конечном счете. Об этом периоде своей жизни, в котором созерцание сменяется действием, Берроуз говорит как о самом счастливом.

Ни в одном из романов нет ни поучений, ни выводов. Автор, он же главный герой, занимает по отношению к описываемым в книге событиям безоценочную позицию. Иногда он дает советы, но, в сущности, не пытается ничему научить, потому что едва ли считает это возможным. Любителям покритиковать тех, кто выбрал в свое время наркотики, или тех, кого наркотики выбрали сами, Берроуз задает всего лишь один вопрос: «А у вас есть, что им предложить? Есть?» — единственная попытка диалога, заранее обреченная на неудачу и потому не получающая в книге никакого развития.

Прямота, правдивость и простота (впрочем, не имеющая ничего общего с примитивностью), безусловно, являются достоинствами обоих романов. Тема, от века к веку получающая новые литературные решения, зазвучала у Берроуза по-новому, вобрав в себя проблемы, касающиеся практически каждого человека. Выполнить такую задачу совсем не просто. На мой взгляд, Уильям  С. Берроуз-младший превосходно с ней справился.

Анна Макаревич

• СПб.: Лимбус Пресс, 2007
• Переплет, 320 с.
• ISBN 5-8370-0451-3
• 5000 экз.

Postmodernism, be sugared, mama!*

Из песни слов не выкинешь. Тем более если песня эта придумана чернокожим музыкантом, всецело поглощенным своей креативной кручиной (то есть «blue feeling» — «тоскливым переживанием»). Но это теоретически. На практике дело обстоит несколько иначе: стоит только взяться за авантюрный роман, желая сделать его непременно современным (modern), выкинешь и не такое, поскольку все модернистское давным-давно уже вторично и потому имеет ехидный префикс «post».

Бритва Оккама затупилась — одним постмодернистским порождением на белом свете стало больше. Судя по имени — женского пола, поскольку на языке бывших рабов, а ныне свободных афроамериканцев «Sugar Mama» означает: «сладкая <девочка>». И оно бы ничего, но имя всегда обязывает. Причем в равной степени — и забетонированного школьной программой классика, и разжиженного слюнями дряхлеющих критиков постмодерниста. Тут уже теория и практика единое целое, как Тринидад и Тобаго. На американском сленге слово sugar («сахар») означает также «деньги» и «наркотик белого цвета». Не присвоил бы себе главный герой романа Костя, пиар-директор столичной радиостанции, 30 тысяч долларов (sugar), когда бы еще собрался на Кубу. Не нуждался бы школьный учитель Тичер в деньгах (sugar), может быть, и не стал бы сутенером и — тем более — не затеял бы комбинацию с продажей русскому «туристу» фальшивой рукописи Хемингуэя. И если бы сообщница Тичера проститутка Мишель в самый ответственный момент не подсыпала Косте в омлет наркотик белого цвета (sugar), остался бы он не только при убеждении, что способен распознавать подлинность рукописей нобелевских лауреатов, но и при своих деньгах (sugar), и была бы его dolce vita все так же сладка.

По большому же счету, если бы постмодерн в наших широтах не был бы столь пьяняще сладостен, не появилась бы в романе глава «Зосенька», в которой Зосенька это и девушка, и плодово-ягодное вино «Золотая осень» (не ветка акации = Вета Акатова, но где-то близко), и не беседовал бы герой на реке с Гойко Митичем, явно свалившимся из другого времени, прямо как Нимфея Альба — с покойным учителем Норвеговым. Не было бы, вероятно, вставного «Дневника Ло» (она, конечно, не Лолита, а Лора, но приятность звучания имени по ходу повествования узнаваемо подчеркивается), дочери некоего газпромовского Виктора Степановича (и кто бы это мог быть?). Наверное, не было бы и главы, в которой два ангела, черный и белый, прямо как зерванитские близнецы, спорят о судьбах героев романа…

Все-таки Саше Соколову было много легче, когда он выстраивал архитектонику своей «Школы для дураков». Контекст развитого социализма образца 1974 года был для возводящейся им небывалой конструкции средой совершенно чуждой. Потому-то и петляла, искрясь и пульсируя, от начала к концу, как потоки дождя по изгибам крыши неведомого храма, речь «об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности… который не может примириться с окружающей действительностью». Действительностью мирной, мерной, официально бессобытийной.

Современному писателю (тем паче — дебютанту), живущему в действительности жесткой, непредсказуемой, иначе говоря, событиями богатой, такой путь во «внутреннюю эмиграцию» уже заказан, поскольку все всевозможные искушения в его распоряжении двадцать четыре часа в сутки, а зачастую еще и по сходной цене. Искушение применить превращенную в коммерческий продукт архитектонику Саши Соколова — с использованием новейших полимерных материалов — в перечне не самое первое. Эпоха героизации блаженных «маленьких людей» минула окончательно.

* Постмодернизм, чёрт подери, мама! (англ.)

Валерий Паршин

• СПб.: Амфора, 2007
• Переплет, 304 с.
• ISBN 978-5-367-00316-1
• 5000 экз.

Роман «Королёв» вышел в серии «Смотрим фильм — читаем книгу». Впрочем, в данном случае чтение книги и просмотр фильма придется переставить местами: роман Максима Чертанова уже вышел, а вот премьера фильма Юрия Кары с Сергеем Астаховым в главной роли, изначально запланированная на февраль, отложена по неясным причинам на неопределенный срок.

Роман (и, судя по всему, фильм) рассказывает о жизни советского конструктора — работа в ГИРДе в тридцатых годах, арест по ложному доносу, колымский лагерь и перевод в закрытое подмосковное НИИ. История рассказана читателю от имени марсианских разумных микроорганизмов — прирожденных гуманистов и демократов. Они искренне не могут себе представить, чтобы хорошего человека и инженера могли пытать и сослать на рудники просто так, и то предполагают, что это такая земная игра, то — что люди в погонах честно ошибаются и что им нужно просто объяснить…

Этот прием позволяет и автору, и читателю взглянуть на всем известную и в общем-то обычную историю глазами, будто промытыми со сна холодной водой. А главное — избежать навязшего в зубах обличительного пафоса и торжественных размышлений о месте России в мировой истории. Ведь марсиане уверены, что земляне на самом деле все-все очень-очень хорошие, намного лучше, мудрее и добрее их, марсиан. Просто некоторые земляне бывают очень больны, например, отсутствием души.

Автору удалось поймать интонацию, благодаря которой «Королёв» — это не назидательная популяризованная биография, а самый настоящий роман, который интересно и приятно читать. В этом романе нет ни реактивного движения ни на что не похожей мысли, ни языкового полета, ни космической глубины образов. В этом смысле это — профессиональная, качественная, предсказуемая проза. Но, быть может, умения конструировать такую прозу как раз и не хватает нашей литературе.

В предисловии, излишне, может быть, восторженном, повсеградно обпремированный Дмитрий Быков рассказывает о своем знакомстве с писательницей, скрывающейся под псевдонимом Максим Чертанов, о том, что в соавторстве с ней он написал книжку по фильму «Живой», роман «Правда», что под другим псевдонимом она выпустила книжку «Код Онегина» и много других интересных вещей.

Вадим Левенталь

• Перевод с нем. С. Панкова
• СПб.: Симпозиум, 2006
• Переплет, 220 с.
• ISBN 5-89091-324-7
• 1000 экз.

Похождения ревизора

Показалось: как большинство хороших книг, скучна. Оказалось: ничего подобного, всего лишь утомительна. Отнимает (будучи толщиной в ладонь, площадью — с нее же) поразительно много физического времени. Возмещает его, раздвигая пространство ума.

Густо написана и крепко переведена.

Является частью неизвестного нам целого — третьим по порядку крупным фрагментом, а всего их таких шесть. (На русском имеется — издан тоже «Симпозиумом» — еще и четвертый: «Мужчина & женщина», придется достать.)

Мировой рекорд по восклицательным знакам в прозе: тут их, наверное, целая тысяча. Обозначают как бы залпы адского фейерверка.

Поскольку герой перемещается по такой реальности, сквозь которую просвечивает ад. С этажа на этаж, пользуясь повествовательной техникой автора, как лифтом. Главы расположены на разных уровнях. Реальность все прозрачней, ад все видней, все слышней. Он совершенно настоящий, состоит из феноменов узнаваемо материальных и представляет собой акт распада, подобный акту Творения. Подобный Большому Взрыву обратной силы — или волне видений в агонизирующем мозгу.

Короче говоря, это действительно поэма Гоголя — прочитанная сквозь живопись Босха.

Или, верней, через телескоп с цветным фильтром из Босха, с линзами же — от Кафки.

Проигранная в воображении на скорости оригинала.

Николай Васильевич, я думаю, доволен — наконец-то хоть в Австрии кто-то догадался про знаменитый так называемый смех сквозь невидимые слезы: что это просто отвращение, смешанное с ужасом, и больше ничего.

С. Л.

• Авторский сборник
• СПб.: Амфора, СЕАНС, 2007
• Переплет, 272 с.
• ISBN 978-5-367-00379-6, 5-367-00268-4
• 7000 экз.

Дуня Смирнова и ее замечательная жизнь

Дуня Смирнова умна, талантлива, ядовита, но и простодушна, как это часто случается у женщин при сочетании ума и ядовитости. Написав не один десяток рецензий, могла бы просчитать, что рецензию на ее книгу «С мороза» соблазнительно назвать «Она пришла с мороза…», со всеми выходящими отсюда ироническими морозными колкостями. А обозначенное на обложке домашнее имя прямо просит, чтобы рецензия называлась «Между нами, девочками». Особенно если сразу наткнуться на такое: «Татьяна Толстая говорит: „Знаете, Ваксберг написал книжку про то, с кем спала Лиля Брик, то есть про самое интересное, и что удивительно — совсем без пошлости, очень аккуратно и с большим тактом“. Я, конечно, тут же побежала покупать».

Вполне можно допустить, что имя Авдотья с детства еще показалось девочке не только слишком взрослым, но и излишне торжественным, а потому и прижилось в качестве почти что псевдонима «Дуня». Но где Дуня, там и Дунька, и Дуняша. Судя по нраву, на это Авдотья Андреевна не рассчитывала. А также не заметила, что есть в этом привкус эстрадно-цыганский (Ляля) или еврейско-трактирный (Яша), а также проступает в этом стиль современного гламурного интима. Все это, не сомневаюсь, претит вкусу Дуни Смирновой. Но так уж получилось. Дуня так Дуня.

Не исключено, что таким образом автор, которого в «Школе злословия» называют все же теперь полным именем, подчеркивает, что произведения этой книжки написаны еще не Авдотьей, а именно Дуней, из другой, так сказать, эпохи ее недолгой творческой и просто жизни. Хочется верить, что есть в этом острота для знатоков. И все равно странно, что две трети книжки занимают маленькие рецензии на разных проходных, а также знаменитых авторов. В наше, теперь уже древнее, время было принято печатать такое в последнем томе посмертного собрания сочинений, то есть без согласия и присмотра автора. Труд составителей оплачивался скудно, если не считать вознаграждением читательскую благодарность. Но теперь время, видно, такое клиповое наступило, слава короче жизни, надо торопиться.

Главки «Бедные» и «Богатые» составлены из статеек и фельетонов, публиковавшихся в разных периодических изданиях. По мнению издательства, они представляют «коллективный портрет людей новейшей эпохи». Ну, на момент издания книги, уже не новейшей. Все равно, однако, любопытно. Созревало, скорее всего, в сырой тени от крыла Жванецкого. Впрочем, и вообще стиль тогда такой был. «Старого уже нет, нового еще нет» (Мюссе). Все немного распоясались. Постмодернизм еще королевил.

Остроумно, однако, и точно. Камень не брошу. Сам этим забавлялся.

«Бухгалтеры! Зачем вас так много? Вяжите крючком.

Рекламные агенты! Проснитесь и пойте.

Журналисты! Умрите с миром.

Евреи! Убирайтесь в свой Израиль. Нам, к сожалению, убраться некуда.

Депутаты! Спасибо за все.

Товарищи! Экономика должна быть экономной».

Из убеждения, что «нам убраться некуда», выросло в другом эссе обращение к человечеству народа, который решил умереть, чтобы не мешать правительству строить светлое будущее: «На могиле установите, пожалуйста, скромную гранитную плиту с бронзовым Петром и мраморным Пушкиным (заказать можно Церетели, он возьмется). Напишите: „Здесь лежит русский народ. Весь“. Предупреждаем сразу, не стоит поручать правительству народного доверия уход за могилой — оно не справится».

Ход в литературном отношении не бессмертный (глупость сказал — бывают ли в литературе бессмертные ходы?). Но все же не Салтыков, он же Щедрин. Потом, бывают ведь минуты… Затаенной любви, невидимых миру слез, жалости, если не к родине проклятой, то к самой себе. Ничего этого в замечательных эссе я не углядел. «А мог бы углядеть, будь повнимательней». Таким слышу я упрек автора. И я винюсь: не углядел. Сарказм же, при моем ограниченном понимании предмета, при частом употреблении превращается в пафос. Пафос сквозит недомыслием. Недомыслие рождает мифы. Мифы получились. Про очень-очень далекую страну, типа Атлантида, в которой и детские сады, и соседская сволота, и протекающие потолки только образы какой-то паскудно соблазняющей реальности.

Тут ни с чем нельзя не согласиться (молодец, Дуня!). А сердце все же увиливает то влево, то вправо. Сердцу ведь пристань нужна. Нет, оно готово прильнуть к вечному метафизическому скитальчеству, там есть свое сквозняковое пристанище. Но вот это утреннее приплясывание не греет. Ясно, что автор потом пойдет в магазин за той же отмороженной картошкой и застывшим майонезом. От вечерней тусовки с дорогим коктейлем заранее тошнит.

К тому же тошнит автора и от города, в котором живет. И хотя моя историческая родина находится на Украине, неприятно мне это читать. Родился-то я в «Снегиревке» и перевезен был тут же на Фонтанку. Да наплевать! Что за город-то, тысячу раз воспетый и проклятый, обижаться? Но все же отдает немного гастрольной иронией де Кюстина (классной, кто же спорит?) такой, например, пассаж: «Я с радостью бы отдала международный аттракцион белых ночей за два дополнительных часа света зимой». Автора, конечно, жалеешь, но, кажется, против ее воли. Я-то от белых ночей балдею, даже если встречаются мне по дороге униженные и оскорбленные (о них, кстати, в текстах Дуни ничего не сказано).

Ну, и что же получается? А ничего, отличные тексты. Из раздела рецензий («Умные и глупые») видно даже, что Дуня вполне объективно и качественно относится к чужим текстам. Бывает, что и по-доброму. Случается, конечно, что и здесь режет с подростковой некоординированностью жеста. Подростков, разумеется, и пиная (что легко объяснит любой психолог). Ну, вроде: «У Гессе в „Игре в бисер“, книге мудрой, как всякая книга для подростков…» Или о «Трех товарищах» Ремарка: «Для подростков, но очень хорошо». Бог простит вам, Дуня, но Ремарк писатель более значительный, чем Хемингуэй, которого вы ставите, конечно, выше, а мне-то с безутешными годами стало казаться, что наоборот. Но спорить не будем. Вкусы. Не размахивайте только руками, можно удариться. Второй переходный возраст, надо быть осторожнее.

Главку «Моя замечательная жизнь» комментировать не берусь (11 страниц). Что-то от Хармса, описывающего приключения своего двукратного рождения, что-то от пустосмысленной раскрепощенности, которую наблюдали мы еще в фильме «Прогулка». Смущает немного конкретность имен. Про папу: «Нас в семье четверо: три дочери и один сын. Всех четверых отец ненавидит». Про маму: «…рот у нее расположен не как у всех людей — прямо под носом, — а несколько левее носа». Про ближайшую подружку: «Она любит тухлое сало и варит из него борщ». Ну, пусть сама разбирается, Дуня. Может быть, это такой договорной юмор?

Такие люди, как Дуня, обычно умнее своих текстов. Так, например, приложив инстинктивно Венедикта Ерофеева, Смирнова пишет: «Болезненно не смешно стало читать Вен. Ерофеева: все эти „глаза моего народа“ столько раз цитировались, что сейчас кажутся скорее принадлежностью журнала „Столица“ 1997 года, нежели поэмы „Москва-Петушки“».

Не соглашусь, защищая не столько Ерофеева, сколько себя. У Ерофеева как раз есть полукомичные и бессильные боги, которые дают небо его прозе. А по сути опять же не поспорить. Большая часть текстов Дуни Смирновой опубликована в журнале «Столица» 1997 года.

Беседа Авдотьи Смирновой с Дмитрием Циликиным

Николай Крыщук

• Перевод со шведского Натальи Банке
• М.: Флюид/FreeFly, 2006
• Переплет, 414 с.
• ISBN 5-98358-092-2
• 3000 экз.

Что бы вы сказали, случись в один прекрасный (или ужасный, это кому как) день вернуться некогда любимым вами усопшим? И не просто вернуться во плоти: утопленники, самоубийцы, жертвы катастроф — все они предстали бы в том самом виде, в каком испустили свой последний вздох?

С чем-то подобным сталкиваются и герои Юна Айвиде Линдквиста. Тема не новая: помнится, еще Стивен Кинг в своем «Кладбище домашних животных» грезил о втором пришествии тех, кому, в сущности, возвращаться нет никакого смысла.

Причины возрождения и возвращения — загадочны. Никто не знает, что именно стало причиной массового восстания мертвых: то ли несусветная жара, то ли мощное электрическое поле, то ли иные «обстоятельства непреодолимой силы»… Те, кто был наделен экстрасенсорными способностями, позднее вспоминали: души мертвецов ринулись в мир живых…

Зачем?

Предупредить? Наказать? Напомнить?

Как бы там ни было, в отдельно взятой шведской коммуне случается массовый камбэк. И мы наблюдаем, как впадают в близкое к ступору состояние еще недавно безутешные родственники. Мертвые, об уходе которых горевали, чью утрату оплакивали, чьи прижизненные образы были легки и радостны — они, воскресшие, создают чересчур много проблем.

Помимо общих неудобств (покойники, не вписывающиеся в общепринятое представление о раз и навсегда заведенном порядке вещей, живут в домах родственников на положении полуразумных животных) возникает дополнительный эффект. Оказывается, в присутствии мертвецов люди способны читать мысли. Причем чем больше усопших, тем четче и яснее читаются чужие помыслы.

Извечный лозунг социал-демократов («степень гуманности общества определяется его отношением к наименее защищенным членам социума) получает неожиданное переосмысление. Средоточием этого неожиданного прочтения можно назвать эпизод, в котором толпа в общем-то благополучных и незлых подростков принимается избивать бейсбольными битами тела живых мертвецов.

В отличие от Кинга, Айвиде не дает однозначных ответов, он — не любитель окрашивать события и героев в двуцветную гамму добра-зла (или «доброзла»). Айвиде воссоздает трагедию в малом, и читатель приходит к пониманию того, что трагедия — лишь элемент глобальной драмы, для которой не существует ни смерти, ни предела…

В воссоздании текста — немалая заслуга переводчика. Безукоризненно переданы детали быта, точно воссоздаются основные принципы эстетики, авторский стиль в русской версии также достоин всяческих похвал.

Оллен Мюту

• Перевод с англ. С. Харций, Г. Понеделко, О. Трофимовой
• М.: Альпина Бизнес Букс, Деловая культура, 2005
• Суперобложка, 232 с.
• ISBN 5?9614?0209?6, 0-07-137930-4
• 5000 экз.

Книга выпущена в серии «Коротко и по делу» — и это вполне оправданное определение. Постараемся и мы в нашем отзыве следовать принципам этой серии. Написана книга кратко и емко, прагматиками для прагматиков. Ее жанр — «поваренная книга» для менеджеров, предлагающая десятки «рецептов быстрого приготовления» презентаций на все случаи жизни. 250 страниц охватывают все компоненты успешной презентации: от грамотного использования возможностей и «нюансов» Power Point до правильного внутреннего настроя и поведения на презентации. Подкупают резюме каждой главы, озаглавленные «Для самых занятых»: да, авторы книги понимают вас, как никто. Их совсем не раздражает, что вам некогда читать их прекрасную книгу от корки до корки. Вы и так знаете, что в Power Point есть опция прокрутки слайдов и можно вставить картинку? И даже график? Просмотрите третью главу хотя бы по диагонали — не исключено, что вы найдете там новые «специи» для привычных блюд. Рекомендуется к прочтению всем и каждому, вне зависимости от занимаемого положения и опыта подготовки и проведения презентаций.

Елена Богловская

• Перевод с англ. Т. Самсоновой
• М.: Гаятри/LIVEBOOK, 2007
• Переплет, 312 с.
• ISBN 5-9689-0076-8
• 3000 экз.

«Офисный планктон» наносит ответный удар.

«До-мо-о-о-ой!..»

известная песня

Ряды «офисного планктона» год от года увеличиваются. Однако на свете нет офисного работника, который иногда не мечтал бы работать «дома в тапках». Эти мечты офисный работник душит как может: посиделками с пивом на офисных кухнях, корпоративным пейнтболом под крики «Убить Билла!» или шедеврами с dilbert.com. Факт остается фактом: до массового исхода клерков из офисов на вольные хлеба пройдет еще много зарплат и корпоративных вечеринок.

Эрни Зелински, хлебнув в своей жизни и корпоративного пива, и вольного ветра, написал книгу не просто о том, как быть фрилансером, а о том, что быть фрилансером можно, а некоторым даже очень нужно. Автор примеряет на себя то халат психотерапевта («вашим тайным желанием всегда было освободиться от офисной рутины, не так ли?»), то соблазнительный облик сладкоголосой сирены, льющей в читательский мозг прельстительные и лукавые слова о том, что работа в офисе вредна для здоровья, достатка и личной жизни, то — и это честно! — клетчатую рубашку и жилетку старого друга («старина, взвесь все как следует, это рискованный шаг»).

Трудно устоять перед книгой, в которой слово «свобода» повторяется на каждой странице не менее трех раз. На расшатанную корпоративной культурой психику офисного работника это может подействовать подобно наркотику. Не читайте эту книгу, убив полдня на нудное совещание. Не приближайтесь к ней, заполнив очередную 10-страничную таблицу с планом работы или съев что-то неподходящее в офисном буфете. Отложите ее подальше, вернувшись после тяжелого разговора с начальником.

Но если вы не удовлетворены не работой, а собой на работе; если есть все, но вроде чего-то не хватает; если вы все еще считаете, что должны быть уникальной личностью, а не уникальной комбинацией логина и пароля — прочитайте ее. И сделайте соответствующие выводы — не обязательно в сторону фрилансерства и домашних тапочек. Но даже офисным работникам мечтать не вредно. Точнее сказать, именно им мечтать как раз и не вредно. Полезного вам чтения!

Елена Богловская

• Перевод с англ. Е. Калугина
• М.: Вершина, 2006
• Обложка, 248 с.
• ISBN 5-9626-0269-2, 0-470-02752-5

Мобилизуйся или разоряйся

Mobilis in mobili («Подвижное в подвижном»)

Девиз корабля капитана Немо.

Компания, придумавшая, на мой взгляд, лучший в мире слоган — Connecting people — не могла не задуматься над тем, как же добиться этого объединения — хотя бы среди своих сотрудников. И тогда в Nokia разработали программу повышения мобильности бизнеса. «Ну и что?» — скажет скептик — «сколько программ по всяким поводам разрабатывается и даже реализуется — и разве это как-то меняет мир?».

Продираясь сквозь крайне небрежный язык перевода, примерно к середине книги начинаешь понимать, что эти ребята из Nokia действительно показывают нам, как новые принципы организации работы меняют мир. Мобильный бизнес по Nokia — это иное ощущение географических границ и часовых поясов, иное соотношение личного и рабочего времени и — в конечном итоге — иные человеческие отношения.

Главное, что осознаешь после прочтения книги — это то, что работа по правилам мобильного бизнеса требует от каждого, кто в таком бизнесе, иного уровня сознательности и дисциплины. Сознательности — потому, что такая работа требует постоянного самообразования и повышения культуры общения: будь то изучение нового инструмента для виртуальных коммуникаций, нового иностранного языка или истории и культуры страны, в которой волею случая проживают ваши новые коллеги и клиенты. Дисциплины — потому, что больше не будет внешних рамок типа рабочего дня с 9 до 18 с обеденным перерывом, офисного стола и костюма с галстуком. «Играйте хоть носом» — так, по легенде, ответствовал Моцарт некоему дилетанту, жаловавшемуся, что ему не хватает рук, чтобы исполнить какой-то сложный пассаж. Работайте хоть в халате, хоть ночами, хоть в гамаке под пальмой, хоть с 9 до 18 в офисном костюме, но дома — ваша работа должна быть выполнена в срок и соответствовать стандартам, принятым для ее оценки — то есть общим правилам, по которыми трудятся ваши коллеги по проекту (и вам тоже не так уж важно, как они выглядят и во что одеты, вы ждете от них результата, о котором договорились).

Как это ни парадоксально, но принципы мобильного бизнеса очень схожи с фрилансом. Любой хороший фрилансер скажет вам, что его работа всегда подчинена распорядку — просто он создал его себе сам, сообразуясь со своими потребностями и удобством. Парни из Nokia предлагают приблизить бизнес к стилю работы хорошего фрилансера: когда есть четкое понимание результата, четкие стандарты для его оценки, четко прописанные «контрольные точки» проекта и личная заинтересованность в достижении этого результата.

Конечно, у мобильного бизнеса есть и отрицательные стороны. Одна из них — также подмеченная кем-то из Nokia — то, что работа может поглотить личное время, и что далеко не всегда у коллег и начальников может хватить такта не беспокоить человека по рабочим вопросам в его нерабочее время. «Мне наплевать, что ты на пляже — у тебя есть данные, и я хочу их сейчас получить» — рычит в трубку воображаемый босс. Есть и технические сложности — организовать безопасность бизнеса, обеспечить сохранность и актуальность полученных данных, да и просто обеспечить всеми этими техническими новомодными штуками всех сотрудников и научить ими пользоваться.

Но преодоление всех этих сложностей, если верить Nokia — да и другим компаниям, успешно работающим по всему миру — дает великолепное ощущение единой команды и, в конечном итоге — единого мира, в котором интересно жить и работать. И потому сделать свой бизнес мобильным, видимо, стоит. У Nokia это, похоже, получилось.

Елена Богловская