Метка: Издательство «Флюид»

• «Флюид», 2012
• Новый роман Владимира Козлова «Свобода» — авторское высказывание о девяностых годах прошлого века; о том, как крушение Советской системы, грандиозные перемены и вновь обретённая свобода отразились на частных судьбах людей.
  
  В центре изображения — два героя, представляющие разные поколения: тех, кого перемены застали в расцвете жизненных сил и способностей, и тех, кто только вступил во взрослую жизнь. Кроме главных героев, в романе присутствует целая галерея ярких персонажей того времени — от бандитов до госчиновников, от музыкантов до бизнесменов.
  
  Писатель предпринимает попытку показать эпоху девяностых, совсем недавнюю, но уже и очень далекую, отказавшись от привычных стереотипов и экспериментируя с повествовательной формой и элементами жанровой литературы.

Intro

Автобусы на конечной остановке воняли черным дымом. Тетка в телогрейке, ушанке и валенках совала в руки прохожим бесплатную газету. Я прошел по грязному льду с вмерзшим мусором и собачьим говном, мимо радужных бензиновых луж к облезлой пятиэтажке.

Кодовый замок в крайнем подъезде был выломан. Я вошел, поднялся на один пролет, позвонил в пятьдесят первую квартиру. Открыл седой коротко стриженый дядька в камуфляжных штанах и куртке.

-Здравствуйте, я на интервью, — сказал я.

Он кивнул. Я прошел за ним в прихожую.

-Проходите туда, — сказал дядька, показал на открытую дверь.

В комнате на столе валялись коробки от пиццы, стояли пустые пивные бутылки. Я присел на потертый диван. У окна стоял новый офисный стол с закрытым ноутбуком, рядом — компьютерное кресло и два стула.

В коридоре скрипнула дверь. Вошел мужик среднего роста, с густыми седыми волосами, зачесанными назад. Я поднялся.

-Добрый день, я на интервью…

Он крепко сжал мою руку, сел в кресло, кивнул на стул. Я сел, достал из рюкзака диктофон, положил на стол.

-Можем начинать?

Он кивнул. Я нажал на кнопку записи.

*
Сергей Жданович: «Я предотвратил конец света»

Вопрос: Расскажите, пожалуйста, о ваших планах. Вы только что открыли московский офис…

Ответ: Первый Центр саморазвития личности был открыт в Курске уже почти пять лет назад. Время показало, что это действительно нужно людям, что они стремятся к духовному саморазвитию. Следовательно, и мы развиваемся. На сегодня у нас уже около десятка центров по всей России, пришло время начать работать и в столице… Принципиальных отличий от того, что мы делаем в других городах, здесь не будет. Семинары, курсы и лекции, цель которых — дать человеку толчок к саморазвитию личности, помочь ему найти себя в это не слишком простое время…

Вопрос: Правда ли, что на первых ваших сеансах происходили сексуальные оргии? Вы тогда говорили, что сексуальное раскрепощение — одна из самых главных ценностей для человека.

Ответ: Это было ценностью в начале девяностых, сейчас это уже не ценность. Люди получили сексуальную свободу, и многие решили, что все, что цель достигнута. И в результате пришли мы к чему? Ко всеобщему, извиняюсь, б***ству. Возьми любую газету объявлений — там открытым текстом: ищу любовника или любовницу, или — проституция: очаровательные девушки познакомятся с обеспеченными мужчинами. Сексуальное раскрепощение — это лишь один элемент из целого множества. Сделав этот шаг, надо двигаться дальше. А многие люди этого не сделали, остановились, не пошли вперед. И моя задача — заставить их двигаться, идти дальше… Сексуальное раскрепощение — уже данность, это уже есть, даже, можно сказать, через край…

Вопрос: Об экстрасенсорных способностях много сказано и написано, но по-прежнему люди понимают их совершенно по-разному, а некоторые вообще не верят в их существование. Что такое экстрасенсорные способности на ваш взгляд?

Ответ: Экстрасенсорные способности есть у всех, у каждого человека. Только есть люди, которые их выпячивают — они возомнили себя лучше всех. Как тот же Чумак или Кашпировский. Это, если хотите, шарлатаны. Потому что они говорят человеку: вот, мы тебя вылечим, ты можешь ничего не делать, только слушаться нас, делать то, что мы скажем. А на самом деле экстрасенсорные способности есть у каждого человека, только у кого-то они выражены, а у кого-то находятся в зачаточном состоянии. И тот, у кого они выражены, должен не спекулировать ими, а помогать другим людям их раскрыть в себе. Только это — процесс сложный и долгий, и многие этого не понимают. Они хотят сразу. И это — их глубокое заблуждение. Это — как иностранный язык. Вот, например, предлагают выучить английский — метод такого-то такого-то, за месяц или за две недели. Это все ерунда, обман, шарлатанство. Ты им деньги заплатишь, а язык все равно не выучишь. И они потом скажут тебе — это ты сам виноват, у тебя не хватает способностей. А развитие экстрасенсорных способностей — и не только их, а целый комплекс, то, что я называю саморазвитием личности — требует нескольких лет. Как минимум нужно два-три года. Ведь если за два-три года даже человек с небольшими способностями может выучить иностранный язык, то и человек со слабовыраженными экстрасенсорными способностями сможет их у себя развить в полной мере.

Вопрос: Но вы можете что-то конкретное предъявить людям, показать им кого-то, кто прошел уже этот путь и развил в себе те способности? Людям же нужны какие-то гарантии, они не могут просто взять и все вот так принять на веру? Есть у вас уже «выпускники», «последователи», или как их лучше назвать?

Ответ: Мы — не секта, у нас нет иерархии, по которой человек бы двигался. Он приходит, чему-то учится, понимает, что это ему нужно или, наоборот, не нужно, и идет дальше, начинает свой путь. Мы не отслеживаем специально, кто и где. И роли это, по большому счету, не играет: человек, начавший свой путь, может заниматься чем угодно — может работать в государственных органах, в бизнесе, где угодно…

Вопрос: Но вы же всячески критикуете нынешнюю власть, ругаете бизнес. Нет ли в этом противоречия? Или вы таким вот образом пытаетесь разрушить систему изнутри?

Ответ: Я ничего не пытаюсь разрушить. Это раз. Система сама себя разрушит, когда все больше людей будут правильно мыслить и правильно жить. А во-вторых, где, по-твоему, людям работать, находить себе применение? Им что, уйти в тайгу, основать поселение, заниматься натуральным хозяйством? Это мы уже проходили. Заниматься саморазвитием личности, двигаться по правильному пути можно в любом месте, независимо от того, в какой стране ты живешь и чем занимаешься.

Вопрос: Вы родились и провели детство в Белоруссии. Можете ли вы охарактеризовать ситуацию в этой стране, а также дать оценку президенту Александру Лукашенко? В последнее время он очень популярен в российских регионах, но в своей собственной стране вызывает неоднозначную реакцию…

Ответ: Говорить о ситуации в Белоруссии было бы с моей стороны неправильно: я там не был много лет и заниматься спекуляциями не хочу. Что касается Лукашенко как президента… Собственно, задача политика в чем состоит? Прийти к власти и оставаться у власти… В этом смысле Лукашенко — хороший политик. Тем более что он, как я понимаю, пришел к власти сам, а не был приведен какими-либо заинтересованными силами. Это что касается его как политика. Другое дело — его деятельность как главы государства. А об этом я говорить не хочу, потому что не владею информацией, кроме того, что появляется в СМИ, а делать выводы лишь на ее основании бессмысленно.

Вопрос: А как вы можете доказать, что 29 августа 1997-го года вы действительно предотвратили конец света? Ведь даты конца света называются постоянно, а он так и не наступил? Может, и тогда никакого конца света не должно было быть?

Ответ: Я понимаю, ты хочешь загнать меня в угол своими вопросами или хотя бы вывести из себя. Но я отвечу тебе, я отвечу. У меня нет никаких доказательств — физических, осязаемых. Но есть столько всего, чему нет физических доказательств. Есть, например, физические доказательства, что бога нет или что он есть? Скажешь, что изучили вселенную и не нашли его? Но это же все — чушь собачья. Ясно, что бог не может там находиться в какой-то физической форме, сидеть на троне, как царь вселенной. Поэтому и нету доказательств, что он есть или что его нет. Точно так же и с концом света. Если я говорю, что 29 августа должен был наступить конец света, и я его предотвратил, значит, я имею основания так говорить.

Газета «Городской курьер», 23 марта 1998

Часть первая. Дженерейшн ХЗ

Я родился третьего октября 1972-го года в городе Могилеве, областном центре того, что тогда называлось БССР — Белорусской Советской Социалистической Республикой. Это был промышленный город с населением в триста тысяч человек и десятками мелких и крупных заводов и фабрик. Главным предприятием города был комбинат «Химволокно» — один из крупнейших в Европе. Те, кто на нем работал, получали надбавки «за вредность», а все остальные жители города вдыхали вонючий дым из его труб.

Мы с родителями и сестрой Наташей жили в двухкомнатной хрущевке на самой окраине. Наш район назывался «Рабочий поселок». Папа работал инженером на заводе «Техноприбор», мама — бухгалтером в автоколонне.

В 1979-м году я пошел в первый класс школы номер семнадцать. На «октябрьские праздники» того года всех первоклассников приняли в октябрята: повесили на пиджаки и передники значки с красной звездочкой и портретом кудрявого Володи Ульянова.

Перед Новым годом я впервые услышал слово «Афганистан» — в разговоре папы и дяди Жоры, маминого брата. Дядя спорил, горячился, говорил непонятные мне тогда слова — «маразм», «абсурд», «идиотизм». Папа говорил мало, больше хмурился. После того он стал часто по вечерам уходить на кухню с радиоприемником ВЭФ-202: слушать «Голос Америки». Я иногда подслушивал, стоя под дверью. В передачах часто говорили про Афганистан, а также звучали новые для меня слова — «Хост», «Кандарагр», «Баграм», «Панджшер».

Мою первую учительницу звали Ольга Петровна. Она была нервной и крикливой и часто била указкой по рукам моих одноклассников. Меня — никогда: я хорошо учился и не вел себя тихо. Первый класс я закончил на пятерки, и мне вручили похвальную грамоту на желтоватой бумаге, с надписью «за отличную учебу и примерное поведение». После у меня никогда больше не было «всех пятерок».

Тем летом в Москве проходили олимпийские игры. Мы всей семьей смотрели открытие, а закрытие не посмотрели: сломался наш телевизор «Рубин». Мастер пришел лишь через несколько дней, телевизор наладил, но цвета после этого стали тусклее. В новостях мы увидели то, что пропустили: летающего над стадионом Мишку и плачущего генсека Брежнева.

Девятнадцатого мая в третьем классе, в День рождения пионерской организации, весь наш класс приняли в пионеры. Я еще не умел завязывать красный галстук, и два первых дня мне его завязывала Наташа. На третий день я и она в школу не пошли: умер мой дедушка. Он был инвалидом войны, несколько раз был ранен и последние годы часто лежал в больницах. Он лежал в гробу в их с бабушкой доме, рядом сидели бабушка и несколько соседок. Все они плакали.

Осенью я пошел в четвертый класс. Моей «классной» была пожилая «историчка» Вера Сергеевна. На классных часах и политинформациях она вспоминала пятидесятые годы и Сталина, говорила, что тогда «в стране был порядок, а сейчас — бардак».

Сразу после осенних каникул мы узнали, что умер Брежнев. Нас собрали в актовый зал на «траурный митинг». Выступал директор, «Коля-Косой», что-то бубнел про «тяжелую утрату для всего советского народа» и «необходимость сплотиться». Потом то же самое повторяли завуч по внешкольной работе и председатель комитета комсомола Васильченко. Следующий день объявили «неучебным», но заставили всех прийти в школу и убирать территорию. После уборки Вася Бобков предложил мне поехать на клейзавод «бить крыс». Мы проехали три остановки на троллейбусе «двойке», перелезли через забор. По кучам вонючих гниющих костей носились огромные серые крысы. Меня тут же стошнило от запаха. Вася захохотал, сказал, что я «маменькин сынок», схватил палку и стал бегать по костям, стараясь попасть палкой по крысе. Я поехал домой один.

Весь четвертый класс я проучился в музыкальной школе по классу аккордеона, но бросил, не сдав экзамены за год. Родители попилили меня, а потом отстали. Я с самого начала ненавидел музыкалку и аккордеон.

В пятом классе погиб мой одноклассник по кличке «Сцуль». Его и еще двух пацанов не взяли в команду на «праздник строя и песни», и они, пока мы репетировали в спортзале, поднялись на лифте и вылезли на крышу девятиэтажного дома — тогда самого высокого в нашем районе. Пацаны гонялись друг за другом по крыше, Сцуль добежал до самого края, не удержался и упал.

Летом после пятого класса мы с родителями и Наташей ездили на базу отдыха под Одессой. Это был последний раз, когда мы куда-то ездили всей семьей. Погода была плохая, папа покупал на рынке домашнее вино и выпивал в одиночку в комнате. Из-за этого они с мамой все время ругались. Наташа все вечера где-то шлялась, приходила поздно, говорила, что ходит на танцы…

• Издательство «Флюид», 2012 г.
• Владимир Козлов — автор 7 книг в жанре альтернативной прозы (в т.ч. знаменитой трилогии «Гопники» — «Школа» — «Варшава») и 3 книг нон-фикшн (о современных субкультурах), сценарист фильма «Игры мотыльков».
  
  Произведения В. Козлова переведены на английский и французский языки, известны европейскому читателю.
  
  Остросюжетный роман «1986» построен как хроника криминального расследования: изнасилована и убита девушка с рабочей окраины.
  
  Текст выполнен в технике коллажа: из диалогов следователей, разговоров родственников девушки, бесед ее знакомых выстраивается картина жизни провинциального городка — обыденная в своей мерзости и мерзкая в обыденности.
  
  Насилие и противостояние насилию — два основных способа общения людей с миром. Однако в центре повествования — не проблема жестокости, а проблема смирения с жестокостью. Покорности насилию.
  
  Автор преодолевает догмы, взламывает условности. При этом действительность не объясняется и даже не описывается — она фиксирует и изображает сама себя: в меняющихся ракурсах и повторяющихся коллизиях, в отдельных штрихах и частных деталях. Писатель лишь поворачивает объектив, меняет линзы и наводит резкость на избранный объект.

За зарешеченным окном прокуратуры были видны
черные голые деревья и красно-белый лозунг на перилах
пешеходного моста: «Решения XXVI съезда КПСС —
в жизнь!» К грязному стеклу прилипли дохлые мухи.
Бумага, которой были залеплены рамы, местами отклеилась,
из-под нее вылезли клочья ваты. На подоконнике
стояла банка от «Кофейного напитка», набитая бычками.

За ободранным письменным столом сидел начальник
следственного отдела Сергеич: за пятьдесят, в поношенном
темно-сером костюме, под пиджаком — пуловер
и мятая синяя рубашка.

На придвинутых к столу Сергеича стульях сидели
следователи Сергей и Юра.

— …Личность убитой установлена, — сказал Сергеич.
Он провел ладонью по своим слегка курчавым,
седым, редким надо лбом волосам. — Фотографию
утром сегодня показали в школах, которые поблизости…
В семнадцатой опознали. Десятиклассница… — 
Сергеич посмотрел на листок бумаги на столе. — 
Смирнова Светлана Петровна. Шестьдесят девятого
года… Двадцатого мая. Сколько ей было бы? Семнадцать.
Да, точно, семнадцать… В голове не укладывается…

Сергеич отвернулся, посмотрел в окно. На стене в
углу бормотал радиоприемник «Сож» — белая коробка
с черной ручкой громкости. Передавали выступление
Горбачева:

— …Перестройка — назревшая необходимость, выросшая
из глубинных процессов развития нашего социалистического
общества. Оно созрело для перемен, можно
сказать, оно выстрадало их…

— Изнасиловали ее? — спросил Сергей.

— Судмедэксперт даст заключение вечером. Но, похоже,
что да… Трусы, колготки спущены…

— А что родители? — Юра — среднего роста, светловолосый,
в черном свитере и потертых джинсах — глянул
на Сергеича. — Почему не заявляли? Она ж, получается,
больше суток, как дома не появлялась…

— Кто их там знает… — Сергеич махнул рукой. — 
Может, сама еще та штучка, а может быть — пьяницы.
Ну, это уж вы будете разбираться. В общем, поручаю
вам это дело. Сергей — старший. А ты, Юрка, раз с убийствами
дела еще не имел… В общем, пора и тебе, так
сказать, приобщаться. Почти год работаешь все-таки…

Сергей — невысокий, черноволосый, коротко стриженный,
— сморщившись, поглядел на начальника.

— А почему транспортная не возьмет? Рядом же с
железной дорогой…

— Я разговаривал с Волковым — по расстоянию получается
вроде их территория… Но Волков уперся рогом:
сотрудников нет, заняты все, зашиваются… Позвонил
специально в республиканскую — там говорят:
отдавайте в районную…

— Козлы, ну, козлы…

— Пацанов тех задержали? — спросил Юра.

— Задержали одного, но отпустили, записали имя,
адрес… Ладно, хлопцы, давайте, как говорится, дерзайте…
Если честно, не завидую вам… Ой, не завидую… — 
Сергеич покачал головой. — Самый плохой район во
всем городе. Хуже одно только Гребенёво… Ну, про
Гребенёво разговор особый — там цыгане живут, а среди
них, ясное дело, всякого элемента хватает… Спекулянты,
тунеядцы, люди без постоянного места жительства
и работы… Одно хорошо, что не к нашему относится,
а к Ленинскому…

Сергеич посмотрел на Юру.

— Ну а ты когда постригешься? Что за цирк тут
устраиваешь?

— Разве это длинные волосы, Степан Сергеич?

— А что, короткие? По-твоему, так должен выглядеть
следователь прокуратуры? На Сергея посмотри, вот с
кого надо брать пример… Ну, это ладно… А что касаемо
убийства, здесь все серьезно. Вчера на место выезжал
начальник УВД, утром обо всем доложено в обком…
Поэтому на время расследования этого дела освобождаю
вас от всей остальной…

Дверь открылась, зашел Шимчук — высокий, нескладный,
сутулый дядька за пятьдесят, с толстыми губами,
поздоровался со всеми за руку.

— Ну што, хто футбол сматрэл у субботу? Апять
дваццать пять, да?

— Хорошо, что только ноль—один, — сказал Юра. — 
Могли и все три пропустить…

— А ты молчи, — перебил Сергей. — Ты за свое
«Динамо» (Киев) болей, а мы будем за наше…

— На будущий год — будете в первой лиге с такой
игрой.

— Ну, это мы еще посмотрим. Может, чемпионами и
не будем, но в призах — точно. Скажи, Петрович?
Шимчук снял шляпу, бросил на стол, пригладил ладонью
редкие волосы.

— Вот если б у камандзе был Малафееу, то не было
б пьяниц и ратазееу…

* * *

За железной дорогой виднелись деревенские дома,
громоотводы, силосные башни. По дороге катился синий
трактор «Беларусь». К переезду свернул оранжевый
«Икарус» с грязными боками. За кирпичным забором
ремзавода что-то ревело и визжало. На серой стене заводского
корпуса висели облезлые красные буквы:
«Соблюдайте технику безопасности!» Кусок лесополосы
между заводом и железной дорогой был засыпан прошлогодними
листьями, осколками бутылок, мусором.

Сергей, сидя на корточках, измерял рулеткой расстояние.
Криминалист щелкал затвором «Зенита-Е».

Юра, положив лист бумаги на дипломат, писал протокол.
Мужчина и женщина под пятьдесят — понятые —
переминались с ноги на ногу.

У «Могилы неизвестного солдата» — ржавого металлического
обелиска с облупившейся красной звездой —
невысокий худой мужик в телогрейке поднимал с земли
пустые бутылки, складывал в мешок.

Из-за деревьев выглянули два пацана лет по десять.
Сергей заметил их, пошел в их сторону. Пацаны бросились
бежать.

— Э, ну-ка стоять! — крикнул Сергей, погнался за ними.
Он догнал одного, схватил за куртку. Пацан попытался
вырваться. Молния куртки разошлась, он едва не
выскользнул, но Сергей схватил его за свитер. Второй
пацан остановился метрах в трех, поглядел на приятеля,
на Сергея. Сергей пальцем поманил его к себе.

— Что вы сразу так сцыканули, а? Что я вам сделал?
Я вас трогать не собирался, только спросить…
Пацаны пожали плечами.

— Вы тут близко живете?

— Да, на Моторной — вун там, — сказал один, показав
грязным пальцем на частный сектор.

— Днем здесь часто гуляете?

— Часто.

— А вечером?

— Редко… Тут неинтересно, тут не ебутся…

— А где?

— Там, за линией… Тольки не сейчас… Летом.

— Счас холодно, хуй к пизде примерзнеть, — сказал
второй пацан. Оба загоготали. — А что, там девку забили?

— Откуда вы знаете?

— Вася сказау.

— А кто этот Вася?

— Пацан один.

— А он откуда знает?

— Вася усе знаеть. Он мужыка забиу…

— Чего ж он тогда не на зоне?

— А его не посадили. Сказали тольки два раза узять
у рот. — Пацаны, глядя друг на друга, заржали.

— Ладно, все. Валите отсюда. Чтоб я вас больше не
видел!

* * *

— …Ну и, короче, мы идем назад к машине, ведем этого
гуся… — рассказывал сержант. — А тех уже нет, смылись…
Ну, и мы, короче…

— А чего вы их не поискали? — перебил Сергей.

Он, Юра, патрульные старлей и сержант сидели на
стульях в опорном пункте. Участковый лейтенант сидел
за столом, заваленном бумагами. На стене над столом
висел черно-белый портрет Дзержинского. За
окном, на другой стороне улицы, у пивбара тусовалась
компания алкашей.

— А зачем искать? — Старлей посмотрел на Сергея,
наморщил лоб. — Они вообще не при делах. Ехали в
«двадцать девятом» домой, а эти гаврики их отработали…

— А вдруг и при делах? Откуда ты знаешь?

— Слушай, не надо мне мозги компостировать, ладно?

— Старлей снял фуражку, положил на стол, снова
надел. — Здесь коню понятно: эти пацаны к убийству
отношения не имеют. Или…

— Ты делай свое дело, а я буду делать свое, понял? — 
Сергей посмотрел на старлея. — И это — твой проёб, что
ты не задержал людей на месте преступления. Если не
знаешь, почитай инструкцию…

— Ладно, его проёб, ну и дальше что? — сказал участковый.

— Что сейчас про это говорить? — Он взял со
стола пачку «Гродно», вытащил сигарету. Остальные
достали свои сигареты, закурили.

— Не надо из нас дураков делать, ладно? — Старлей
хмуро глянул на Сергея. — Мы все делали, как надо.
Сразу сообщили, вызвали второй наряд… Ничего не
трогали…

— Точно не трогали? — Сергей оскалился, показав
желтые зубы и коронку «под золото» в верхней челюсти.

— Судмедэксперт сказал, что сперму обнаружили…
Может, ваша, а? Пока второй наряд приехал… Баба вроде
молодая, сохранилась хорошо…

Старлей вскочил со стула, кинулся на Сергея.
Сергей уклонился от его кулака. Юра встал между ними.
Участковый сморщился.

— Вы что, охуели, пацаны?

Старлей сел, Юра — тоже.

— Ну, короче, все мы рассказали… — Сержант потушил
бычок о край стола, бросил его в доверху набитую
пепельницу.

Сержант и старлей встали и вышли. Дверь захлопнулась.

— Хули ты так на них? — спросил участковый. — 
Нормальные пацаны… Или ты не с той ноги встал?

Сергей махнул рукой.

— Ладно, по-любому, ситуация говняная. Место нелюдное
вообще. В смысле, поздно вечером. А убийство
— судмедэксперт сказал — было от одиннадцати до
двенадцати. Значит, лесополоса. С одной стороны — железная
дорога, с другой — забор ремзавода. Днем в обед
там работяги бухают, люди по дорожке ходят с
Ямницкого и на Ямницкий… А вечером там пусто…

— А дежурный на переезде? — спросил Юра.

— Сняли дежурного год назад. Теперь автоматический
шлагбаум…

— Жители домов окрестных…

— Это — далеко. Частный сектор дальше начинается,
за заводом…

— Все равно опросить надо. — Сергей поерзал на
стуле, стул скрипнул. — Видеть могли машинисты
и водилы автобуса. Какой там автобус — на Ямницкий?

— Двадцать девятый.

— А до которого он ходит — до двенадцати?

— Не знаю точно…

— Ладно, это сделаем. Свяжемся с вокзалом, с парком.
Объявление дадим в газету и на радио… Это все
само собой. А пока надо все узнать про эту бабу — все
контакты, связи и тэ дэ…

— Эти гаврики сейчас должны прийти — мы их к часу
вызвали.

— Это правильно. Поговорим. А кто они вообще такие?

— Так, пацаны как пацаны. Ты таких знаешь — выходят
кажный вечер, ищут на свою жопу приключений. Два
стояли раньше на учете в детской комнате. Учатся в училищах
— один в тридцать четвертом, два — в восьмом.

— А книжки записной или блокнота с телефонами
не было при ней? — спросил Юра.

Участковый, вылупив глаза, посмотрел на Юру.

— Кинься ты — какой блокнот, какие телефоны? Тут
на всем районе, может, у десятка человек есть дома телефон…

* * *

На стульях у стены сидели Половчук и два других
пацана, у стола — Сергей и Юра.

— Короче, лучше сразу вам колоться. — Сергей вынул
сигареты, закурил, сделал затяжку. — Если это вы,
то вам — жопа. Изнасилование плюс убийство. Групповое.
Высшая мера, короче… А чистосердечное признание
— по пятнадцать отсидите и домой. Сколько вам
будет, по тридцать с хером? Вся жизнь впереди, надейся
и жди… — Сергей улыбнулся, затянулся, сбросил
пепел на пол.

— Только нам не надо это вешать, — сказал Половчук.
Он исподлобья глянул на Сергея. — Мы там ни при чем.
Мы гуляли, увидели менжинских на двадцать девятом…
Дали им пиздюлей. Вот это — правда. Насчет бабы —
здесь мы не при делах…

Сергей бросил бычок в угол комнаты. Он ударился
о стену, покрашенную в синий цвет, упал на пол.

— Как ты со старшим разговариваешь, ты, щенок?

Сергей встал из-за стола, схватил пацана за ворот
куртки, поднял, встряхнул и оттолкнул.

— Можешь меня бить, сколько хочешь, — тихо сказал
пацан. — Нас там не было, мы ничего не знаем…

— А вдруг это вы, а? Захотелось, может, бабе засадить,
а? Поздно, никого нигде уже не снять, а тут сама
идет навстречу…

Кто-то из пацанов негромко свистнул в дырку в зубе.

— Тихо! Слушать и молчать, вы поняли? Может, скажете,
у вас у всех есть алиби?

— Что?

— Ну, можете доказать, что тогда там не были, что
были в другом месте… — сказал Юра. — В субботу, в
одиннадцать вечера. И чтобы кто-то подтвердил.

— Можем… Я был дома.

— А кто подтвердит?

— Мамаша. И сеструха.

— А ты где был?
— Я тоже дома.

— А ты?

— И я дома. Кино смотрел. «Особо важное задание».

Сергей отошел к окну, Юра со стулом придвинулся
поближе к пацанам.

— Давайте так. Никто не говорит, что это вы. Но если
вы там сидите все время — на остановке у ремзавода,
— может, вы что-то видели…

— Не, не были мы там… — сказал Половчук. — И вообще
мы там не сидим… Мы обычно всегда на Рабочем…

— А тогда чего сидели?

— Так, гулять ходили — на Ямницкий к одному пацану
зашли… Потом сели посидеть, покурить… Тут — двадцать
девятый, и в нем эти… Мы их наглядно знали —
недавно махались возле ДК…

* * *

Юра и Сергей вышли на крыльцо опорного, вынули
сигареты: Юра — «Космос», Сергей — «Астру». Юра зажигалкой
прикурил обоим.

— Ну, что думаешь? — спросил Сергей.

— Пацаны тут ни при чем.

— Я знаю.

— А чего тогда ты их?

— Пусть знают свое место. Они еще щенки, ты понял?
И нечего передо мной выпендриваться… У меня
у самого братан такой же. Восемнадцать стукнуло, хабзу
кончает. Осенью у армию пойдет, а после армии — я
говорю ему — в военное пусть поступает. У Вильнюсе
есть специальное училище — на надзирателей, короче…
Это ж, ты прикинь — вообще нормально. Зарплата ничего,
и зэки все тебе, там, сделают за водку или сигареты…
Ладно, поехали опять на место. Пока светло…
Посмотрим, что там рядом…

Парни подошли к красному мотоциклу «Урал» без
коляски, стоящему рядом с ментовским «козлом». Юра
выбросил сигарету, взял шлем, завел мотоцикл. Сергей
сел сзади.

* * *

Сергей и Юра ехали по лесополосе. Слева жители
окрестных домов устроили свалку: там валялась картофельная
кожура, бело-красно-синие пакеты из-под молока,
зеленая обшарпанная рама трехколесного велосипеда, деревянный игрушечный грузовик без колес с
цифрами «69» на кузове. Справа тянулся забор ремзавода,
сверху из цемента торчали осколки стекла. Где-то
гавкнула собака. По рельсам катился пассажирский поезд.
Мелькали зеленые вагоны с белыми табличками
«Ленинград — Одесса».

Юра остановил мотоцикл у калитки крайнего дома. Он
и Сергей слезли с мотоцикла, Юра приоткрыл калитку.

— Есть кто-нибудь?

Дом был покрашен в красно-коричневый цвет.
У крыльца валялся топор. Возле собачьей будки стоял
чугунок с объедками. Гремя металлической цепью, из
будки выскочил пес, загавкал. Цепь была короткой, до
калитки не доставала. Пес, пытаясь дотянуться до
Сергея с Юрой, встал на задние лапы, продолжал злобно
рычать и гавкать.

— Ладно, пошли отсюда, — сказал Сергей. — Пусть их
всех участковый опросит.

* * *

Ржавые металлические гаражи почти примыкали к
стене завода. Юра и Сергей прошли в щель между двумя.
За гаражами валялся старый матрац с вылезшими
пружинами, на нем сидели три пацана лет по семнадцать—
восемнадцать, пили «Жигулевское» из бутылок
с желтыми этикетками. У соседнего гаража болтался
на куске проволоки, привязанной к двум деревьям, повешенный
кот.

Пацаны, продолжая пить пиво, молча глядели на
следователей.

— Ваша работа? — Сергей кивнул на кота.

— А какое пизде дело? — сказал один, рыжий, веснушчатый,
со шрамом на лбу. Остальные захохотали.

Сергей резко схватил его за руку. Бутылка упала на
землю, пиво разлилось по сухой траве, вспенилось.

Заломив пацану руку, Сергей швырнул его на землю,
коленом надавил на спину.

Другой пацан разбил бутылку о гараж, прыгнул на
Юру с «розочкой». Юра уклонился, поймал его за запястье.
Пацан разжал пальцы. «Розочка» упала в траву.
Юра сбил парня с ног. Третий пацан молча смотрел, продолжая
потягивать пиво. Сергей несколько раз ударил
«своего» пацана кулаками, поднял глаза на третьего:

— Ты тоже хочешь?

— Не, спасибо…

• Издательство «Флюид», 2012 г.
• Как под ударами судьбы порядочный и интеллигентный молодой человек становится грубым и беспринципным.
  
  Какой стала бы современная Россия, если бы все проходимцы и аферисты («аскеты») объединились.
  
  Казалось бы, любая структура, насыщенная подобными кадрами,
  должна пойти ко дну со скоростью свинцового дирижабля. Только не
  «Аскеты России»! Ведь во главе партии стоит человек-загадка, харизматичный лидер и властолюбивый патриот — Клим Моржовый, узнать которого можно по аскетичному внешнему виду. В любое время года Клим
  носит коричневое пальто на голое тело и огромную стоящую торчком
  зимнюю шапку, которую никогда не снимает.
  В народе головной убор вождя уже прозвали
  «климкой».
  
  Читателю будет интересно взглянуть на глубоко продуманную оригинальную вселенную, напоминающую современную Россию и альтернативную реальность‚ в которой, как в осколке разбитого хрустального шара, отражаются все причуды самой большой в мире страны.

Клим Моржовый доведет страну!

Предвыборный лозунг партии «Аскеты России».

Одиннадцатый купейный вагон поезда Калининград — Москва мало
отличался от остальных купейных вагонов, курсирующих по нашей
необъятной Родине. На свете нет силы, способной переменить
сложившийся с советских времен, вялотекущий, патриархальный уклад с
неизменной курицей в фольге, постельным бельем, неоткрывающимися
окнами и проводницами, норовящими закрыть туалет, в который и так не
попасть. Симпатичный мужчина в розовой рубашке не занимал себя
подобными размышлениями, а просто старался привлечь к своей
персоне меньше внимания. С кошельком и мобильным в качестве
поклажи он походил то ли на разорившегося коммивояжера, то ли на
преуспевающего сутенера. Однако бывалая проводница одиннадцатого
вагона, большегрудая Даздраперма Степановна, отметила в новом
пассажире состоятельного человека. Об этом, по ее мнению,
свидетельствовали дорогие часы на его левой руке. Для определения
марки механизма бывалой проводнице явно недоставало опыта — не
часто в ее вагоне околачивались люди с часами Cartier, тем более так
хорошо подделанными.

— Наверное, с серьезных заработков домой в Москву, ммм… Микки
Гг…Гэ’ндон? — запинаясь, пробубнила Даздраперма, недоуменно
вглядываясь в предъявленный паспорт. — Какое необычное имя! — свое
она как-то подзабыла. — Четырнадцатое купе, если что понадобится,
сразу ко мне обращайтесь!

Проводница лично собиралась конвоировать состоятельного
пассажира прямо до купе, видимо опасаясь, как бы он не испарился по
дороге.

— Да, домой еду, очень устал и просил бы по возможности не
беспокоить, — Микки попытался отделаться от чересчур сердобольной
проводницы, взглядом давая понять, что провожать его нет
необходимости.

— Белье бесплатно… От организации, — заговорщицки шепнула
Даздраперма.

К своему неудовольствию в четырнадцатом купе Микки обнаружил
странного дистрофического субъекта в очках явно творческой
профессии. Подобных деятелей он всегда узнавал за версту. «Будем
надеяться, хотя бы не музыкант, а то не сдержусь ведь». Но
специальная сумка с фотографическими принадлежностями быстро
выдала попутчика. «Фотограф, значит. Хорошо хоть вдвоем поедем».

— Наверняка, кто-нибудь завтра в Смоленске подсядет, — прочитал
мысли Гэ’ндона фотограф, пафосно протянув визитную карточку.

«Всех бы вас, только срок дайте», — выругался про себя Микки. На
визитке мелким шрифтом было напечатано: «Виктор Журавлев — широко
известный в узких кругах фотохудожник-пейзажист, член Союза
фотографов Забайкалья». Ниже — адрес блога в интернете. «Еще и
блогер, прости Господи».

— Микки Гэ’ндон, профессиональный автогонщик. В Москву с
соревнований.

Микки практически не соврал, в своей прежней профессии он
опустил всего одну букву. Еще до знакомства с таинственным и
харизматичным лидером партии «Аскеты России» Климом Моржовым
Гэ’ндон действительно профессионально (то есть за деньги) занимался
автоУгоном.

На дворе стоял конец мая, деньки выдались жаркие, окна, как и
положено, не открывались. Поезд тронулся, Виктор сразу же принялся
разворачивать фольгу с вышеупомянутой курицей и другими
многочисленными припасами. На небольшом столике быстро появились
свежие огурцы, помидоры, вареные яйца, пирожки.

— Пока не испортились, угощайтесь, Микки, — вежливо предложил
он.

«А не так уж плох наш фотограф. Хозяйственный, хотя бы голодать
не будем», — обрадовался Гэ’ндон. Денег у него оставалось разве что на
мороженое.

— А вы в Калининграде фотосъемкой занимались? — также из
вежливости поинтересовался он, пытаясь завязать разговор.

— Да, там прекрасная архитектура, приближенная к европейской,
делал снимки для нового арт-проекта… Сейчас, знаете ли, все кому не
лень фотографией занимаются, купил навороченную зеркалку и уже
фотограф, то есть творческий человек, — неожиданно выдал Виктор. —
Модно теперь стало под прикрытием каких-то эфемерных целей
выдавать произведения явно сомнительной художественной ценности.
Труда маломальского избегать и сливки с этого собирать — вот к чему все
стремятся! А честно работать учителем, врачом, инженером — увольте,
не для нас это. Страну оккупировали посредственности: крутые
дизайнеры, фотографы, писатели, актеры с музыкантами. Им лишь бы
ничего не делать! Они идут по пути наименьшего сопротивления — в
творческие профессии. Это бесталанное, прошу прощения, ебанье
занимается псевдотворчеством, заполняя и без того забитое
интеллектуальное пространство новым шлаком, а критиковать их не
смей, потому как устарел ты и в современном искусстве не смыслишь.
Этим твердолобым дилетантам не понять, что творчество — это
каждодневный труд, постоянный поиск и самосовершенствование.
Фотография, например, многих прельщает простотой процесса — нажал
на кнопку и готово, даже учиться не надо. Цифровые технологии
сделали ее уж слишком доступной для масс. Но это обманчивая
простота. Посмотрит очередной бездарь на блестящие работы Картье-
Брессона: «О, и я так смогу». И это еще в лучшем случае, а в худшем —
наткнется на фотки глянцевых журналов и уверится, что ни трудиться, ни
учиться для занятий творчеством не нужно …

Микки прослушал эту тираду с открытым ртом, вовсю уплетая
предложенную снедь, только изредка кивая головой, выражая полную
солидарность. «А не прав я был, — думал он, — фотограф наш человек,
его хоть сейчас в партию бери».

— Я немного далек от этого мира, но с вами согласен.

— Спасибо, Микки, наболело просто. Творческий процесс в
фотографии очень сложен, необходим огромный талант, чтобы
действительно серьезно этим заниматься. Слишком много нюансов:
фактура материала, игра света и тени, подбор композиции. Хотя
некоторые фотографы об этом вообще не задумываются, а стараются
поймать единственный кадр, в котором сосредоточены вся форма и
содержание момента. Но это высший пилотаж, такое под силу только
мастерам старой школы, многие из них не признают цифровые
технологии. Я тоже в основном на пленку снимаю. В цифровой
фотографии нет души, а пленка живая как будто, со своим характером.
Процесс проявки и работы с химическими реактивами — отдельный
творческий ритуал, в котором тайна фотографии.

— Цифровая фотография — это онанизм, — поддакнул Микки, — не
качает.

— Вы тоже так думаете? — обрадовался Виктор.

В купе заглянула Даздраперма Степановна.

— Газеты брать будете? Или может чайку? — предложила заботливая
проводница, как-то уж очень внимательно разглядывая
профессионального автогонщика с поддельными дорогими часами и
широко известного в узких кругах фотографа.

Гэ’ндону хорошо был знаком подобный взгляд — с таким же в свое
время он выискивал лохов для развода. Но сейчас не придал этому
значения, потеряв бдительность после хорошо выполненного задания.

— Спасибо, ничего не нужно, — спокойно ответил Виктор.

Проводница удалилась с чувством выполненного долга.

— А где можно посмотреть ваши работы? — поинтересовался Микки,
хотя ему это было до лампочки.

— У меня…, — немного замялся фотограф. — То есть в интернете, в
моем блоге.

«Понятно, — улыбнулся про себя Микки, — то ли известность не так
широка, то ли круги слишком узкие. А чтобы рассуждать о большом
искусстве и собственном таланте, ума много не надо». На этом светская
беседа случайных попутчиков, больше напоминавшая монолог,
полностью себя исчерпала.

Если не предаваться распитию спиртных напитков, время в
железнодорожных поездках течет вяло. Поскольку ни у Микки, ни у
производившего впечатление непьющего Виктора подобного желания не
возникало, решено было укладываться. Да и дело было к вечеру. Сон —
лучшее средство после распития, чтобы скоротать время в поезде, но
перед тем как окончательно отправиться на боковую, Микки решил
прибегнуть ко второму такому средству. Он извлек из заднего кармана
несколько сложенных вчетверо листов А4 и принялся внимательно их
изучать. По его сосредоточенному виду можно было догадаться, что он
углубился не в беллетристику, которую обычно читают в поездах, а в
нечто гораздо более серьезное. На титульном листе крупными буквами
было напечатано: «Аскетизм против гламура», ниже подпись — «Клим».

Столь изящно и лаконично подписывался генеральный секретарь
политического бюро партии «Аскеты России» Клим Моржовый,
противоречивая фигура которого обросла огромным количеством слухов
и домыслов. Об этом неординарном человеке известно было немного.
Необычный и очень аскетичный вид Моржового поражал всех. В любое
время года лидер партии одевался в коричневую дубленку на голое тело
и огромную черную стоящую торчком шапку. В народе ее уже успели
окрестить «климкой». Поговаривают, даже школьные товарищи не
видели его без головного убора. Прошлое Моржового было полностью
скрыто, а достоверная информация о настоящем исчерпывалась тем,
что Клим ничем не занимается, кроме того что руководит партией,
постоянно думает о России и пишет многотомное собрание своих трудов.
Все члены партии в обязательном порядке должны были знакомиться с
новыми работами вождя.

Корни философской доктрины гламура уходят во времена
древнейших цивилизаций, когда зародился ее основной постулат:
мертвая красота с отсутствующим интеллектом идеально
обслуживает интересы правящего класса. Но формирование этой
доктрины в цельную философскую систему произошло в начале
прошлого века. Тогда появились первые адепты новой идеологии,
вспомним, например, накокаиненных гламурных шлюх со своими
кавалерами-мафиози в Северной Америке времен сухого закона.
К сожалению, этой заразе удалось прижиться и в нашей стране,
где она приобрела местный «совковый» колорит. «Официальная
Россия» сделала все возможное, чтобы превратить гламур в
государственную идеологию. Такая идеология выгодна правящей
элите, так как при действующем чиновничьем капитализме и
воровской демократии по понятиям она позволяет держать народ в
повиновении, предложив ему ложные ценности и заставив
поклоняться золотому тельцу. Основной добродетелью эта
«новорусская» доктрина считает выпячивание на публику
собственной праздности, роскоши и сверхдоходов, а во главу угла
ставит пресловутый успех, неизвестно какой ценой заработанный.

Представителей нового поколения, воспитанных в государстве, где
все поставлено с ног на голову, можно наблюдать уже сейчас. В
мыслях молодых девушек нет ничего, кроме названий модных брендов
и уверенности, что будущий муж, непременно чиновник или олигарх, (а
только эти категории населения способны приблизиться к гламуру)
обязан их полностью обеспечивать. Мальчишки в прежние времена
мечтали стать космонавтами, передовиками производства или
хоккеистами, но не для того чтобы зарабатывать миллионы за
океаном, а чтобы защищать честь своей Родины на международной
арене. Теперь и они вынуждены идти в чиновники или олигархи.
Остальные, не разделяющие этой уже официальной идеологии,
объявлены людьми второго сорта, если не сказать больше…
Единственным и, как нам представляется, гораздо более древним
течением, открыто противостоящим гламуру на протяжении всей
истории, является аскетизм. Только аскеты находили в себе
мужество служить истинным, а не бутафорским ценностям, не боясь
жертвовать собой, если это необходимо. Лишь немногие несогласные
с политикой «Официальной России» пытаются хоть как-то
противостоять тотальной гламуризации и дебилизации населения.
Что же они готовы предложить в качестве национальной идеи?
Ответ прост, как и все гениальное, — необходимо вернуться к корням.
Государственной идеологией должен стать аскетизм — аскетизм,
проповедуемый во всем …

Слова Клима лились как музыка, постепенно вгоняя Микки в
состояние, близкое к трансу. Он в который раз восхищался масштабом
личности вождя и свойственным только Моржовому глубоким
проникновением в природу вещей. Под эту музыку, смешавшуюся с
монотонным стуком колес, состоятельный пассажир четырнадцатого
купе без гроша в кармане заснул.

Во сне он еще раз успел побывать заграницей: покинув Литву, поезд
направился в Белоруссию. Ночью была длительная остановка в Минске,
ознаменовавшаяся дружным храпом пассажиров, который как нельзя
лучше характеризовал отношения между нашими братскими
государствами. А уже через несколько часов, рано утром, Микки вновь
очутился на Родине.

Во время десятиминутной стоянки в Смоленске в одиннадцатый
вагон сели несколько человек, среди которых выделялся колоритный
пассажир в костюме, с саквояжем. Мужчина лет пятидесяти, как две
капли воды похожий на вождя мирового пролетариата, заглянул в
каморку к проводнице, плотно закрыв за собой дверь. Его, естественно,
ожидали.

— Доброе утро, Владимир Ильич, крупная рыба плывет, смотрите,
как бы не ушла!

— У нас сети крепкие, советских времен еще, не рвутся. Что за рыба,
где обитает?

— Да два лоха в четырнадцатом едут, оба москвичи. Один
зажиточный, часы дорогущие, одет модно, видно с хороших заработков.
Второй — дрищ какой-то, фотограф, кажется, но тоже со средствами.
Развестись должны в легкую.

— Куда ж денутся, миленькие! Ваша доля как всегда, если по дороге
ментяра сунется, отправьте его ко мне, я договорюсь.

• Издательство «Флюид», 2012 г.
• У элитного тевтонца Аристократа — умопомрачительная родословная и замечательная биография.
  
  Кот — преданный друг, неустрашимый боец, умелый охотник и страстный любовник.
  
  Как потомок любимого кота фюрера попал из Европы в Азию, из ухоженной и законопослушной страны — в разнузданную и безалаберную державу, из благодатной рейнской долины на суровые ангарские берега, из секретного питомника в таежный особняк владельца золотых рудников?
  
  Почему элитный тевтонец, повзрослев, сменил домашний гламур на дикую свободу?
  
  Из-за чего кот Аристократ стал для тайной глобальной секты врагом номер один?
  
  И какие сенсационные события превратили кота Аристократа в мировую знаменитость, кумира Германии и национальную гордость России?
  
  Этот роман — соединение традиции великой русской литературы с приемами современных западных бестселлеров.
  
  Гремучий сибирский коктейль: Байкал, золото, морозы, водка, медведи, коррупция, шаманы, глобальный заговор, сталинизм, нацизм и этапы, этапы, этапы… для всех поклонников качественной литературы, захватывающего сюжета и мурлыкающих любимцев.

Навсегда останется загадкой, почему любимый кот фюрера, загнанного Красной Армией в бункер, не разделил участь любимой женщины и любимой овчарки.

Но бесноватому самоубийце даже в предсмертном кошмаре не могло привидеться, что в двадцать первом веке один из представителей культовой нацистской экстрасенсной породы, чистокровный потомок главного кота рейха окажется в стране, разгромившей фашизм.

А как бы возопили все информационные ленты мира, узнав о предсказании старой шаманки из племени оленеводов, которая напророчила одиозному тевтонцу, внедренному в Сибирь, глобальную известность!

Но пока будущая русская гордость скромно пребывала в обособленном пространстве.

Кот из Германии, проживающий в России, безукоснительно соблюдал режим, установленный в загородном особняке сибирского магната. Только иногда просыпал грумминг, опаздывал на массаж или задерживал тренировочные занятия по бегу, прыжкам и ловле искусственных мышей.

Никто из обитателей усадьбы, включая собак, не имел права нарушать привычный распорядок дня сероглазого баловня семьи.

Короткошерстный питомец чувствовал себя вольготно и на этажах центрального здания, и в помещениях для обслуживающего персонала, и в саду.

Единственный представитель нелегальной породы «тевтонский гулон» в пределах России требовал отношения, подобающего эксклюзивному статусу.

Но в Черную пятницу, выпавшую на середину весны, словно подтверждая дурные слухи о тринадцатом числе, случилось невероятное.

Случилось во время утренней прогулки по аллеям.

Потомка любимого кота фюрера бесцеремонно ухватили за шкирку, словно вульгарную шкодливую бестолочь.

И это был не хозяин.

Владелец золотых рудников и приисков не вмешивался в индивидуальное расписание элитного крепыша.

И не хозяйка.

Супруга магната, ярая активистка экологического движения и региональный представитель международного фонда по защите пресных вод, особо ценила в красавце эсэсовской парадной масти врожденную нордическую тягу к дисциплине.

И не злобный пес.

Все ротвейлеры до ночи сидели в зарешеченных вольерах.

Грубую выходку по отношению к самому дорогому коту в мире позволил себе проходящий мимо начальник охраны.

Довольный и сытый тевтонский гулон, совершая обязательный променад, неожиданно попал в непонятную ситуацию.

Без какого-либо серьезного повода недоумевающего сибарита бесцеремонно изъяли из тихого, безлюдного, мирного сада.

Начальник охраны, рыгающий смесью шампанского с водкой, самолично унес встревоженного тевтонца в дом.

Кот не стал в знак протеста кусать бронежилет и царапать кобуру.

Подобный бытовой казус, равный снегу в начале июня и грому в середине декабря, произошел с тевтонским гулоном впервые в сибирской карьере.

Три года назад шестимесячного котенка доставили чартерным рейсом из Европы в Азию, из ухоженной и законопослушной страны — в разнузданную и безалаберную державу, из благодатной рейнской долины — на суровые ангарские берега, из секретного питомника — в доморощенный гламур.

Ласковый малец прибыл в край советских лагерей и царской каторги не как военнопленный, заключенный, ссыльный, репрессированный или депортированный, а как эпатажный раритет, приобретенный на тайном аукционе.

Элитный котенок с одиозной родословной получил достойное имя — «Аристократ» и влился в семью преуспевающего бизнесмена.

Тевтонцу явно повезло с хозяевами.

Сибирских деловых людей, имеющих староверскую закваску, всегда отличало стремление обособиться от суетного мира.

И золотой магнат не стал исключением.

Благоустроенный скит — резной терем прятался за березовой рощей, в ложбине, там, где высились обнаженные скалы, за которыми начинались буреломы, завалы, непроходимая чаща, болота, ручьи, перевалы, осыпи, пещеры и гари.

Усадьба, расположенная почти на самой границе заповедника, в нетронутой тайге, неподалеку от озера Байкал, в семи тысячах километров от Берлина, в пяти тысячах километров от Москвы и в шестидесяти от ближайшего города — Иркутска, заменяла преуспевающему бизнесмену гигантскую океанскую яхту.

Заросшие темнохвойным лесом пологие горы-сопки, загромождающие горизонт, напоминали девятибалльные волны, застывшие навсегда.

Вместо пассатов и муссонов над крышей особняка проносились ветры с дальних крутых отрогов и хребтов.

Участок размером в полтора гектара находился под защитой высокого бетонного забора, оборудованного новейшими средствами для охраны периметра и наружным видеонаблюдением. Вдобавок поверху тянулась вульгарная колючая проволока, нашпигованная детекторами. Система прожекторов не оставляла мертвых зон. У ворот, снабженных противотаранными барьерами, круглосуточно дежурила бдительная стража и натасканные на человека собаки.

Надежная ограда избавляла обитателей усадьбы от случайных конфликтов и опасных встреч — от медведей-шатунов и голодных волков, от сбежавших преступников и бездомных людишек, от пьяных ягодников и заблудившихся грибников, от назойливых журналистов и любопытных туристов, от профессиональных киллеров и дилетантов разбоя.

Стабильный и отлаженный ритм беспроблемного существования полностью устраивал тевтонского гулона.

Никто не имел право нарушать расписание дня Аристократа.

Но вот сегодня, в Черную пятницу, выпавшую на середину весны, словно подтверждая дурные слухи о тринадцатом числе, случилось невероятное.

Тевтонец в крепких объятиях начальника охраны смирился с участью, не зная, чем обернется принудительное возвращение в особняк.

Но вряд ли высокооплачиваемый наемник посмел бы прервать традиционный променад элитного красавца без веской причины.

Не исключено, что немецкого кота, несмотря на все меры безопасности, снаружи подстерегала серьезная угроза.

* * *

Это может случиться в любой обитаемой точке земного шара.

В развитых государствах и в отсталых, больших и маленьких, далеких и близких.

Это может произойти где угодно.

В столице, мегаполисе, городе, поселке, деревне или на хуторе.

Это начинается обычно так.

Из панельных квартир и роскошных пентхаусов, из бараков-развалюх и сейсмоустойчивых небоскребов, из благоустроенных замков и горных шале, из пригородных коттеджей и крестьянских изб пропадают, пропадают и пропадают четвероногие любимцы.

Исчезают матерые коты, беременные кошки, неразумные котята.

Исчезают в массовом порядке, бесследно и навсегда.

Это значит, что в данный населенный пункт нагрянули фиолетовые похитители.

О них даже продвинутым специалистам по сектантству известно совсем немного.

Истребители кошек устраивают ночные скрытные жертвоприношения.

Все как один, вне зависимости от возраста, пола, национальности, вероисповедания, облачаются в ритуальные фиолетовые комбинезоны.

Широкие полумаски с узкими прорезями скрывают лица извергов.

Ритуальная униформа в обязательном порядке дополняется ожерельем из кошачьих зубов.

И чем больше отбеленных клыков присутствует на шее, тем выше ранг занимает носитель сакрального ожерелья в иерархии кошкофагов.

Каждый участник регулярных казней мечтает попасть в число избранных — Глобальный Координационный Совет, и поэтому все изощряются с полной самоотдачей и вдохновением.

Палачи досконально знают свое живодерное ремесло.

И после очередного кровавого действа от ласковых питомцев не остается ни ушей, ни вибрисов, ни коготков.

Если у вас потерялась любимая кошка — вспомните о зловещей секте и прокляните фиолетовых!

Но только шепотом…

* * *

Кошки не люди, кошки не могут выдумать для себя конкретный объект лютой, постоянной, оголтелой ненависти.

Человек разумный, наоборот, имеет широчайший спектр многочисленных неприятелей в диапазоне от примитивного вируса до высокоорганизованной личности.

Кошки на этой шкале врагов занимают довольно скромное место — где-то между надоедливым комаром и противным тараканом.

Но для фиолетовых сектантов мурлыкающие твари — в безусловном приоритете.

Коварные изуверы, неустанно рыскающие по городам и весям, специализируются исключительно на мяукающем контингенте.

Много кошек погибло в муках — и вульгарно-беспородистых, и гламурно-элитных.

Трагической участи не избежали представители разных пород.

От абиссинской до сиамской, от канадской до турецкой, от норвежской до персидской, от керлов до бобтейлов, от девонов до сфинксов, от манчконов до оцикетов, от рексов до ангор.

И лишь уникальная порода «тевтонский гулон» никак не давалась в жертвы.

Фиолетовым изуверам еще ни разу не удалось заполучить хотя бы один экземпляр.

Тевтонские гулоны никогда не фигурировали в каталогах, не участвовали в выставках, но и без назойливой рекламы и навязчивого пиара оставались заветной мечтой фанатичных кошатников и экзальтированных кошатниц — мечтой, практически недостижимой.

Цены на легендарных котят во время нелегальных аукционов давно ушли за разумные пределы и продолжали расти.

Престижный бренд возник на основе мистических догадок и оккультной репутации, подкрепленной мифологией.

Норманские саги уверяли, что эта порода, воспетая скальдами, ведет начало от лесной норвежской кошки, скрещенной с гулоном, свирепым кошкоподобным хищником, сгинувшим еще в первобытные времена.

В особенности ценились коты, у которых экстрасенсный потенциал гораздо выше, чем у самок.

Скандинавская богиня любви, носительница чудодейственного пояса, запрягала в небесную колесницу с магическим тюнингом предков тевтонских гулонов.

Именно эти прирожденные лекари, опережая суровых топ-модельных валькирий, первыми успевали на поле сражения, чтобы спасти тяжелораненых воинов от попадания в небесные чертоги, где никогда не кончается темное пиво и сосиски, начиненные мясом бессмертного вепря.

Именно эти неутомимые путешественники сопровождали викингов в регулярных набегах, всегда безошибочно указывая обратный путь домой. В лютую непогоду и в беспросветный туман бортовой кот упрямо смотрел в нужную сторону.

Наряду с молодыми бойцами, тевтонские гулоны проходили жесткий, безжалостный отбор.

Но гены, облагороженные мутациями, дающими экстрасенсные способности, не спасли неординарных кошек от средневековых репрессий. Хвостатых непрошеных врачевателей за небыкновенные способности, противоречащие церковным догматам, сжигали на кострах, в железных клетках, вместе с незадачливыми владельцами.

После инквизиторских трибуналов число тевтонских гулонов резко сократилось, и еретическая порода долго балансировала на грани полного исчезновения.

Только фрондирующие немецкие бароны и особы царствующих европейских фамилий могли позволить себе пару-другую «посланцев ада».

И вскоре о тевтонских гулонах напрочь забыли.

Отрывок из повести

О книге Зигфрида Ленца «Минута молчания»

«Со слезами на глазах опустились мы на скамью»,
пропел наш школьный хор перед началом траурной
церемонии, и господин Блок, наш директор, прошел
к украшенному траурным венком подиуму. Он шел
медленно, едва взглянув на заполненный до отказа
зал; перед портретом Стеллы, стоявшим на деревянной
подставке перед подиумом, он задержался, выпрямился,
может, только намеревался выпрямиться,
а вместо этого глубоко склонился перед ним.

Он долго пребывал в этой позе, перед твоим портретом,
Стелла, перехваченным наискосок черной
гофрированной лентой, траурной лентой; пока он так
стоял в поклоне, я смотрел на твое лицо, на твою
спокойную снисходительную улыбку, которую мы,
старшеклассники, знали по твоим урокам английского.
Твои короткие черные волосы, я их гладил, твои
светлые глаза, я их целовал на пляже Птичьего
острова: я не мог не вспомнить об этом, и я вспоминал,
как ты подбивала меня, чтобы я угадал твой возраст.
Господин Блок говорил, глядя на твой портрет
внизу, он назвал тебя милой, всеми уважаемой Стеллой
Петерсен, он упомянул, что ты пять лет проработала
в учительском коллективе гимназии имени
Лессинга, что коллеги ценили тебя, а ученики любили.
Господин Блок не забыл упомянуть и твою заслуживающую
всяческого уважения деятельность в комиссии
по школьным учебникам и, наконец, вспомнил,
что ты была чрезвычайно веселым человеком: «Кто
принимал участие в школьных экскурсиях с ней, долго
еще потом рассказывал о ее внезапных фантазиях,
о том настроении, которое царило среди учеников,
о чувстве солидарности быть школьником
гимназии имени Лессинга; она вызывала в них эту
гордость, это чувство единения».

Послышался свист, предупреждающий сигнал со
стороны окон, оттуда, где стояли наши малыши, четвероклассники,
не прекращавшие обмениваться мнениями,
они вели свои разговоры о том, что их интересовало.
Они сбивались в кучки, толкались, хотели
что-то показать друг другу; классный руководитель
тщетно пытался навести порядок. До чего же ты была
хороша на фото, зеленый свитерок был мне знаком,
и шелковая косынка с якоречками тоже, она была
на тебе и тогда, на берегу Птичьего острова, куда
нас занесло во время грозы.

После директора полагалось выступить с речью
одному из учеников, сначала они все указывали на
меня, вероятно, потому, что я был спикером класса,
но я отказался, я знал, что не смогу этого сделать после
всего того, что произошло. Так как я отказался
говорить, вызвался Георг Бизанц, он попросил сказать несколько слов о фрау Петерсен, Георг всегда
был ее любимым учеником, его сочинения всегда
удостаивались ее самой высшей похвалы. Что ты думала,
Стелла, когда слушала его отчет о поездке
класса, об этой экскурсии на северофризский
остров, где старый фонарщик с маяка рассказывал
нам о своей работе и где мы, по щиколотку в илистой
грязи, ловили руками рыбешку на мелководье, взвизгивая
от удовольствия. Георг, кстати, не забыл упомянуть
твои измазанные илом ноги и то, как ты высоко
задрала юбку, когда нащупала ногами камбалу.
И вечер в домике паромщика он тоже не забыл. Когда
расхваливал жареную камбалу, он говорил это
для нас всех, и я во всем был согласен с ним и тогда,
когда он восторженно вспоминал вечер и моряцкие
шанты.

Мы все тогда подпевали, мы ведь знали и шотландскую
My Bonnie и Мы приплыли к Мадагаскару
и другие шанты. Я выпил две кружки пива, и, к моему
удивлению, Стелла тоже пила пиво. Иногда мне
казалось, ты такая же, как мы, одна из учениц, радуешься
тому же, чему и мы, ты весело смеялась, когда
кто-то из наших понадевал на чучела морских
птиц, стоявших повсюду, бумажные колпачки, которые
он так искусно складывал. «Нас всех, дорогие
коллеги, очень порадовало, что двое наших учеников
получили оксфордскую стипендию, — сказал директор
и, чтобы подчеркнуть значение этого, кивнул
портрету Стеллы и тихо повторил: — Оксфордскую
стипендию». Словно это высказывание могло быть
понято как-то иначе, неожиданно раздалось всхлипывание,
мужчина, всхлипывавший и прикрывавший
рот рукой, был господин Куглер, наш воспитатель по
искусству, мы часто видели их, как они вместе шли
домой, Стелла и он. Иногда она даже брала его под
руку, и поскольку он был намного выше нее, порой
казалось, он тащит ее за собой. Кое-кто из учеников
подтолкнул друг друга, чтобы обратить внимание на
всхлипывающего учителя, а двое четвероклассников
с большим трудом удержались, чтобы не захихикать,
но подавили в себе это желание.

Его не было среди любопытствующих зрителей,
когда мы сооружали волнорез, господин Куглер путешествовал
на своем паруснике вокруг датских островов.
Среди добровольных зрителей, недостатка в которых
не было ни одного дня, мне бросился в глаза
высокий мужчина, худоба которого вызвала мою озабоченность.
Ведь большинство зрителей были курортниками.

Они приходили, некоторые из них в купальниках,
на пляж из отеля У моря, взбирались на мол и брели
по изломанной дуге до оконечности мола, где отыскивали
себе местечко возле мигающего маяка или
на огромных валунах. Наша черная, щербатая, предназначенная
для транспортировки камней баржа
стояла у самого входа в Пастушью бухту. Удерживаемая
двумя якорями и доверху загруженная каменными
глыбами, покрытыми илом и водорослями, которые
мы выбирали, чтобы расширить волнорез и
надстроить его, одним словом, починить мол, на котором зимние штормы оставили свои следы, выбив
кое-где целые куски. Умеренный северо-восточный
ветер обещал стабильную летнюю погоду.

По знаку моего отца Фредерик, его рабочий, отвел
в сторону стрелу, опустил грейфер, направив металлические
зубцы на камень, крепко обхватил его,
и, когда канатная лебедка заработала, колосс рывками
стал подниматься из пакгауза, слегка раскачиваясь
на весу, он перемахнул через край баржи, и все
зрители с напряжением смотрели на нас; кто-то из
них схватился за фотоаппарат. Мой отец опять подал
знак рукой, металлическая пасть разжалась, грейфер
выпустил глыбу и там, где она упала, поднялся мощный
всплеск воды, с бурлящим шумом вскинулись
вверх волны, вновь опрокинулись и медленно разошлись.

Я нацепил прозрачный защитный щиток из органического
стекла и спустился рядом с бортом под воду,
чтобы оценить, как легли камни, но мне пришлось
ждать, пока легкое течение воды не отнесло облако
из ила и песка, а когда муть осела, я увидел, что каменная
глыба легла как надо. Она накрыла собой поперек
остальные камни, но между ними виднелись
щели и просветы, словно специально оставленные
для сбегающей воды от промывных волн. На вопросительный
взгляд отца я ответил успокаивающе: все
лежит как надо, как того требует волнорез. Я вскарабкался
на борт, и Фредерик протянул мне пачку сигарет
и поднес зажигалку.

Прежде чем снова опустить грейфер на груду камней,
он обратил мое внимание на публику: «Вон там,
Кристиан, девушка в зеленом купальнике, с пляжной
сумкой в руке, мне кажется, она помахала тебе».
Я тотчас же узнал ее, по прическе, по широкоскулому
лицу я узнал Стеллу Петерсен, мою учительницу
английского в гимназии Лессинга. «Ты ее знаешь?» —
спросил Фредерик. «Она моя учительница английского», — сказал я, а Фредерик отреагировал недоверчиво:
«Вот эта? Да у нее вид школьницы». «Ты
заблуждаешься, — сказал я, — она определенно на несколько
лет старше».

Тогда, Стелла, я сразу узнал тебя и вспомнил еще
наш последний разговор перед летними каникулами,
твое предупреждение и твое напутствие: «Если вы
хотите сохранить свою оценку, Кристиан, вы должны
кое-что для этого сделать; прочтите The Adventures
of Huck Finn и Animal Farm. После летних каникул
мы займемся этими книгами на уроках». Фредерик
поинтересовался, хорошо ли мы ладим друг с другом,
я и моя учительница, и я ответил: «Могло бы быть и
лучше».

С каким интересом Фредерик следил за ней, пристраивая
свой грейфер на большую черную глыбу, он
поднял ее в воздух, дал какой-то миг покачаться над
пустым пакгаузом, но не смог удержать ее, огромный
камень выскользнул из цепкой пасти и грохнулся на
жестяное дно баржи, да с такой силой, что посудина
задрожала. Стелла что-то крикнула нам, помахала,
давая жестами понять, что хочет прийти к нам на баржу, и тогда я придвинул узкий трап, перекинул его через
борт и нашел внизу у мола плоский камень, на
который надежно поставил его. Без всякого страха,
решительно поднялась она на трап, качнулась несколько
раз, или мне так показалось, я протянул ей
руку и помог взойти на борт. Мой отец не выразил
никакой радости по поводу появления незнакомки,
он медленно подошел к ней, не глядя на нее, с вызовом
и в ожидании объяснений, и когда я представил
им гостью — «Моя учительница, преподавательница
английского, фрау Петерсен», — он сказал: «Здесь
особенно не на что смотреть», и протянул после этого
ей руку и с улыбкой спросил: «Надеюсь, Кристиан
не доставляет вам особых хлопот?»

Прежде чем ответить, она испытующе посмотрела
на меня, так, словно не была уверена в своей
оценке, но потом сказала ровным, почти безразличным
тоном: «Кристиан ведет себя хорошо». Мой отец
только кивнул, ничего другого он и не ожидал; со
свойственным ему любопытством он тут же спросил,
приехала ли она на морской праздник, ведь морской
праздник в Пастушьей бухте всегда привлекает много
людей, но Стелла покачала головой: друзья путешествуют
на яхте, в Пастушьей бухте они заберут ее
на днях к себе на борт.

«Прекрасное место, — сказал мой отец, — многие
яхтсмены очень ценят его».

Первый, кто в этот день прошел над нашим надстроенным
волнорезом, был маленький, возвращавшийся
домой рыболовный катер, он уверенно проскользнул
к входу в бухту, рыбак заглушил мотор и
причалил возле нас, а когда мой отец спросил его про
улов, он показал на плоский ящик с мелкой треской
и скумбрией. Жалкий улов, которого едва хватит,
чтобы оплатить дизельное топливо, слишком мало
камбалы, совсем немного угря, а возле Птичьего
острова ему в сети угодила еще и торпеда, учебная
торпеда, спасательная служба забрала ее себе. Он
посмотрел на груду наших камней, потом на свой
улов и сказал приветливым тоном: «Вот у тебя все
ладится, Вильгельм, что тебе надо, то ты и выуживаешь,
камни не уплывают, лежат на своем месте, на
них можно положиться». Отец купил у него несколько
рыбин, обещал заплатить потом и, повернувшись
к Стелле, сказал: «На воде, в открытой лодке, нельзя
заниматься бизнесом, таков порядок». После того
как рыбак отплыл, мой отец распорядился, чтобы
Фредерик раздал всем кружки и налил чаю. Стелла
тоже получила кружку, от рома, который Фредерик
хотел подлить ей в чай, она отказалась; сам он налил
себе изрядную порцию, так что мой отец вынужден
был предостеречь его.

Последние камни из нашего запаса Фредерик поднимал
очень медленно, он поворачивал стрелу так,
чтобы камень двигался над самой поверхностью воды,
и там, где мы наращивали волнорез, он опускал
его, не давая ему упасть, опускал медленно и довольно
кивал, когда вода накрывала камень, смыкаясь над
ним.

Ты, Стелла, не могла оторвать глаз от огромных
камней, ты спросила, как долго они пролежали на
морском дне, как мы их нашли, как подняли на баржу, в некоторых из них ты видела живые существа,
которые, окаменев, обрели вечность. «Долго вы их
искали?»

«Ловец камней знает, где его ждет добыча, — сказал
я, — моему отцу известны целые подводные поля
и искусственные рифы, возникшие сотни лет назад,
там он и выпытывает у природы ее тайны. Карта, на
которой обозначены богатейшие каменные угодья, у
него в голове».

«Такие каменные поля, — сказала Стелла, — мне
хотелось бы разок увидеть».

Ее позвали, один из местных юношей протиснулся
сквозь зрителей и окликнул ее, и так как она, судя
по всему, не поняла его, он нырнул с мола в воду
и несколькими взмахами рук доплыл кролем до баржи.
Он с легкостью взобрался по веревочной лестнице
наверх. Нас он словно не замечал, а сразу обратился
к Стелле и сообщил ей то, что ему поручили:
телефон, в отеле ей звонили по телефону, ей надо
быть там, когда снова позвонят. И, желая придать
больше значения своему поручению, он добавил:
«Я должен вас туда доставить».

Это был Свен, всегда веселый Свен, парнишка с
веснушками, лучший пловец, какого я только видел.
Меня нисколько не удивило, что он показывал на
отель, на длинный деревянный мост, предлагая Стелле
доплыть с ним туда, и не только это: он предложил
ей плыть наперегонки. Стелла так обрадовалась, что
притянула его к себе, но предложение Свена отклонила.
«В другой раз, — сказала она, — обещаю тебе, в
другой раз непременно». Не прося его ни о чем, она
подтянула нашу надувную лодку, привязанную сзади
баржи на длинной веревке, изъявив полную готовность,
чтобы он отвез ее к мосту.

Свен спустился за ней в лодку, сел рядом и положил,
как ни в чем не бывало, свою руку ей на плечо.
Подвесной мотор постукивал без перебоев; на полном
ходу лодки Стелла опустила руку за борт. Она ни
слова не сказала, когда Свен зачерпнул полную
горсть воды и плеснул ей на спину.

Причалить к мосту возможности не было, поскольку
повсюду стояли швертботы; их регата должна
была стать кульминацией морского праздника. Мы
просто сразу подошли к берегу, и Свен выпрыгнул и
пошел впереди нас к отелю, с усердием успешного
посыльного.

Кельнеры выносили столы и стулья, тележка с
напитками маневрировала к растрепанной ветрами
сосне. Поперек песчаной площадки были натянуты
между штангами провода, на которых раскачивались
цветные лампочки. Небольшой насыпной холмик
предназначался для капеллы музыкантов. На выброшенных
на берег плавучих морских знаках, имевших
защитную окраску, сидели старики, они почти не разговаривали
друг с другом, а только смотрели на приготовления
к празднику и вспоминали, очевидно, все
прошлые празднества. Никто из них не ответил на
мое приветствие.