Катя Сергеева. Утро понедельника, или Ferrari в сугробе

  • СПб.: Астрель-СПб, АСТ, 2007
  • Переплет, 352 с.
  • ISBN 978-5-17-042573-0, 978-5-9725-0700-9
  • 5000 экз.

Шутка юмора

Моя знакомая, взглянув на эту книгу, недоверчиво бросила: «Что хорошего может написать человек, у которого такой легкомысленный псевдоним?» Разумеется, я стал с пеной у рта доказывать, что нельзя судить о людях по одежке и что, может, это вовсе и не псевдоним, а просто желание автора быть с читателем на короткой ноге. Но, прочтя книгу, я вздохнул и мысленно согласился со своей знакомой: человек по имени Катя Сергеева не может написать ничего хорошего.

При этом у меня нет никаких претензий к качеству сделанного текста (я говорю «сделанного», так как рука не поднимается сказать «написанного»,— эта книга именно сделана, и сделана уверенным в своих силах крепким ремесленником, знающим все законы жанра). Автор бьет точно в цель, работая на определенную аудиторию, которая, не сомневаюсь, книгой будет зачитываться. О специфических качествах данной аудитории говорить не стану, чтобы не выглядеть чересчур резким. Замечу только, что книга, о которой пишут, что она дико смешна, на деле таковой не является. А поскольку в тексте кроме несмешных шуток не присутствует более ничего, рискну предположить, что этот качественно сделанный текст, увы, не выдерживает никакой критики.

Теперь немного проясним ситуацию. «Ferrari в сугробе» — это переделка известного произведения английского писателя Вудхауза о Дживсе и Вустере. Английский юмор на русский лад. Только вместо Дживса — очаровательная брюнетка, которая не знает, куда девать деньги, а вместо Вустера — англичанин Томас, секретарь, доставшийся брюнетке от бывшего мужа, тоже англичанина.

Для чего понадобилось переиначивать известную историю, понятно, надеюсь, всем. Дживс и Вустер популярны в России почти как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Это значит, что русский римейк на известное произведение должен собрать неплохую кассу и прославить его автора.

Но Катя Сергеева не учла одного: шутить надо уметь. Юмор бывает настолько тонок, что иногда и не разберешь, где здесь доля шутки, а где доля истины. А бывает, что желание тонко сострить не приводит ни к чему, ибо все в остроте шито белыми нитками. Второй случай — это как раз случай Кати Сергеевой.

Можно легко объяснить, почему книга Сергеевой совсем не смешна. Читая ее, понимаешь, что автор дал себе определенную установку. Установку на юмор. Поэтому шуток в произведении столько, что от них рябит в глазах. Между тем в любой по-настоящему хорошей юмористической книге кроме юмора должно быть что-то еще. Возьмите для примера «Двенадцать стульев» или «Мертвые души» — в этих текстах присутствуют занимательные сюжеты, яркие образы, неожиданные ходы. Всего этого нет в «Ferrari в сугробе». В этом произведении присутствует только неуемное желание автора пошутить посмешнее, и под осыпающейся пирамидой шуток не замечаешь главного — интриги.

Я читал много восторженных отзывов на этот текст. И в каждом отзыве проглядывал глянец в худшем своем воплощении. Книга Сергеевой — книга для любителей глянца. Но это вовсе не значит, что поэтому она должна быть плохой. Книга плоха совсем по другой причине. Иногда чрезмерное желание понравиться приводит к совершенно противоположному результату.

Виталий Грушко

Людмила Петрушевская. Квартира Коломбины

  • СПб.: Амфора, 2007
  • Переплет, 416 с.
  • ISBN 978-5-367-00411-3
  • 5000 экз.

«Я в Москве не летаю»

О д и н говорит:

Жизнь тяжела, кто спорит; тяжела в смысле достатка, вернее — недостатка. Недостатка жизненных средств, я имею в виду. Существование этих самых средств самой жизнью ставится под вопрос. А потому вопрос осуществления жизни как таковой полагается несущественным.

Спрос определяет предложение, которое, в свою очередь, формирует спрос. Собственно, помимо этих двух взаимно ориентированных институций ничего нет. То есть совсем ничего.

Я, может быть, немного преувеличиваю, но в принципе…

Если кто не производит в смысле потребления, тот вообще, считается, ничего не производит.

Эти, с позволения сказать, «товарно-денежные» отношения распространены и в сфере обмена духовным опытом, или, вернее, они распространяются и на сферу создания произведений искусства.

Я вот спросил одного литератора (хорошего, между прочим), который и сценарии для кино пишет, и собственно литературу для чтения, — я спросил его: отчего вот это вот (не буду приводить название) — это проза, а это, например,— сериал, и какая между всем этим разница.

Он мне знаете что ответил?

«Да, блин, что закажут».

Это хороший, правильный ответ. А как еще?

Драматургия сейчас вообще «не идет» — это по мнению издателей, редакторов и людей сведущих; издавать ее смысла нет: раскупаться не будет.

(Судя по всему, самое доходное производство сейчас — телесериалы. А по соотношению цена/качество — рекламные тексты и краткие обзорные статьи [«Мартин Хайдеггер за 90 минут»].)

Д р у г о й говорит:

А если не входить в практические соображения и эту необходимость писать что-то, а потом делиться написанным с незнакомыми людьми (читателями, зрителями) попытаться осмыслить с позиций не физических, а, наоборот, метафизических. Ну, как выразился бы «нищий духом» — что Бог дал?

Драматургия — это по определению литература для сцены. Драматург, как я понимаю, пишет на выдохе. (В отличие, скажем, от прозаика, который пишет и на вдохе и на выдохе, подряд.) Ведь актерам этот текст придется произносить, а попробуйте сказать что-нибудь на вдохе… Оттого, наверное, в драматургии и буквы не равноценны — гласные как бы занимают больше места (а ударная вообще за две полагается), и длина слова определяется не количеством букв в нем вообще, а количеством тех букв, что произносятся. Так складывается ритм текста.

Есть даже практика такая, я слышал, эвритмическая — не знаю доподлинно, но что-то связанное с энергией звуков.

Вы скажете — кого это заботит?

О д и н говорит:

Верно, никого.

Д р у г о й говорит:

Но ведь воздух мы вдыхаем, и выдыхаем независимо от нашего желания, а вместе с воздухом еще и прану — жизненную энергию, и попробуйте этот процесс прервать волевым усилием…

Я не собираюсь ничего исследовать или доказывать, мне обидно просто, что вместо божественных, природных, космических — каких угодно — энергий, которые, независимо от того, признаем мы их существование и важность или нет, проницают всю нашу жизнь, нас все больше интересует конвертация товара в валюту и обратно.

О д и н говорит:

И меня интересует. Денег-то не хватает.

Д р у г о й говорит:

А жизнь-то идет.

Где?

Ну, где-то внутри идет.

У какой-то женщины, которая вы даже не знаете как выглядит, да это и не важно; и у вас тоже внутри идет, если, конечно, вы еще… (не буду эту фразу продолжать, самому жутковато становится).

Голос р е б е н к а:

А когда я спал, ко мне луна прилетала на крыльях. У нее глазки черненькие, я ее не боялся. Она такая красивая была, вся развивалась. Она мне ничего не сказала. Я ей все рассказал про мою беду. И она мне сказала: «Я в Москве не летаю». (Людмила Петрушевская «Три девушки в голубом»).

У Окуджавы помните как:

Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит…

Петрушевской вон книгу издали же, хотя ее пьесы не для печати написаны, а для других людей. Просто не все же нам мертвыми вещами обмениваться, живою жизнью тоже надо.

Алексей Слюсарчук

Эрленд Лу. Наивно. Супер

  • Naiv: Super
  • Перевод с норвежского И. Стребловой
  • СПб.: Азбука-классика, 2007
  • Переплет, 256 с.
  • ISBN 5-91181-238-X
  • 7000 экз.

Говорят, самый лучший подарок — книга. Наивно.

Получаю книгу в подарок. Супер.

Для российского читателя, знающего литературу Скандинавии по книгам Янсон и Ибсена, наверняка имя Эрленда Лу незнакомо. Совсем недавно его начали издавать в России, но, судя по всему, книги эти довольно популярны среди молодежи. Почему?

Название многообещающее. Великолепный дизайн обложки. Супер.

«— У меня есть два друга. Хороший и плохой.
— И у меня тоже есть два друга.
— А еще у меня есть брат.
— И у меня тоже есть брат.»

Так с первых строк начинается диалог, который продолжается до последней строчки. Удивительно, что с каждым словом хочется согласиться. Наивно.

Молодой человек 25 лет «дошел до точки», все потеряло для него интерес, жизнь внезапно утратила смысл. Он на время переезжает в квартиру своего брата, который находится в отъезде. Он анализирует каждый свой шаг, пытается осмыслить и понять каждое свое действие и желание. Наивно.

Гениальное сочетание легкости и серьезности, иронии и глубокого анализа. Книга кажется доступной и легкой из-за простого языка, ненагруженного лингвистическими приемами. Однако не каждому удавалось простым языком отразить сложность сюжета. Супер.

Оказывается, в мире так много вещей, которые удивляют. Оказывается, в мире так много вещей, которые приносят радость. Оказывается, в мире так много вещей, которые заставляют задуматься. Наивно.

«Жизнь немного напоминает путешествие». Супер.

Татьяна Землеруб

Алекс Тарн. Бог не играет в кости

  • М.: Русь-Олимп, 2006
  • Переплет, 348 с.
  • ISBN 5-9648-0077-7
  • 3000 экз.

Детектив с сюрпризом

Что можно ожидать увидеть в книге, аннотация к которой начинается словами: «Суперагент Берл получает новое задание…»? Стрельба, погони, шпионы, зашифрованные послания, черные очки, блондинка с шикарными ногами? Подобные произведения давно уже не вызывают восторга у придирчивого читателя. Эпоха классических интеллектуальных детективов, увы, окончилась, а приключения суперагентов и прочие остросюжетные истории такого рода лучше смотреть, чем читать, если только мы не имеем дело с шедевром жанра, который и в текстовом исполнении заставит зрителя-читателя трепетать. Ведь красота и ценность текста заключаются в стиле, в смысловой или философской стороне произведения. А зрелищность, визуальная экспрессия — все это гораздо удачнее может выразить видеоряд. Так что самое большое преимущество повести заключено в другом, а именно — в восьми «показаниях свидетелей», которые перемежаются с эпизодами про собственно Берла и компанию. Эти показания объединены общей функцией (раскрывают происхождение и историю предков одного из героев) и общей тематикой (жизнь евреев на территории Европы в годы Второй мировой войны). Восемь ich-erzählung’ов, с весьма удачной имитацией речи каждого персонажа (свинопас, комиссар Комитета Красного Креста, акушерка в Освенциме), эпизоды, подкупающие своей простотой и — вопиющим ужасом. Все они с разных точек зрения показывают нам один из самых мерзких сюжетов мировой истории. Именно они, незатейливые и пугающе откровенные, пробирают читателя до мозга костей, а вовсе не сцена, в которой вокруг поверженного Берла похаживает, поигрывая щипцами, верзила Отто — личный «костоправ» главного злодея. Вообще на фоне этих восьми диких (в хорошем смысле слова) этюдов общая линия романа, связанная с закупкой оружия, арабскими террористами и золотыми слитками, смотрится достаточно блекло. Вопрос оригинальности и познавательности сюжета оставляем в стороне. Одному это скука смертная, а кто-то оценит похождения бравого Берла как вполне занимательную историю. Кстати, сам Берл при внимательном рассмотрении не такой уж и «супер» — слишком часто он откровенно «лажает». На фоне боевой безукоризненности, божественной неуязвимости и технической сверхоснащенности тех же Джеймса Бонда и героев эпопеи «Миссия невыполнима» его трогательные ошибки выглядят как-то инфантильно. А что касается свидетелей, присутствующих на странном судебном заседании, то здесь автор оставляет читателю свободу интерпретации… Главный вопрос без ответа — кто такой «Ваша Честь»? Решайте сами, ибо сделать это несложно, если учесть, что один из свидетелей рассказывает свою историю, уже будучи мертвым.

Надежда Вартанян

Альберт Санчес Пиньоль. Пандора в Конго

  • Перевод с каталонского Н. Раабен
  • М.: Мир книги, 2007
  • Переплет, 448 с.
  • ISBN 978-5-486-01333-1
  • 60 000 экз.

Не ходите, дети, в Африку гулять

«Пандора в Конго» — новая книга Альберта Санчеса Пиньоля, каталонского писателя, который в прошлом году поразил воображение читателей романом «В пьянящей тишине» (в оригинале — «Холодная кожа»). Книга была переведена аж на 35 языков, а сам автор у себя на родине возведен в статус национального достояния. Справедливо или нет — решать критикам, у нас другие проблемы. Нам нужно разобраться, смеется над нами автор или замысел его так глубок и сложен, что истина откроется только в конце этой истории.

Поясняю. «Пандора в Конго» — это вторая книга задуманной Санчесом трилогии. Первая, как не трудно догадаться,— «В пьянящей тишине». Так вот: обе книги напоминают гомозиготных близнецов.

В первом романе отрезанный от мира островок с единственным адекватным обитателем — уставшим от революционных дел бойцом ИРА, который подался на время в метеорологи,— атакуют орды повылезших из моря «лягушанов». «Лягушаны» — гуманоиды с перепонками между пальцев, которые не прочь закусить человечинкой. Чистый Жюль Верн. Ну, разумеется, кровавая бойня с ордами захватчиков, любовь к «лягушанке», бурный секс с оной, спасение мира и прочие прелести нормального приключенческого романа. Однако от такового книгу Санчеса отличают и философские отступления, и подробный психологический анализ поступков героев, заставляющий вспомнить Достоевского, но до уровня Достоевского, ясное дело, не дотягивающий. Да много еще чего там понамешано. Эклектика нынче в моде. Местами автор пытается взобраться на литературную вершину под названием «большая проза». Правда, каждый раз срывается в пропасть, но сами попытки уже радуют. Чай, не Дэн Браун.

Теперь «Пандора в Конго». Молодой писатель Томми Томсон нанят адвокатом человека по имени Маркус Гарвей. Гарвея, слугу семейства Краверов, ждет суд за убийство своих хозяев — братьев Уильяма и Ричарда, с которыми он несколько лет назад отправился в Конго. Томсон должен записать рассказ слуги о том, что на самом деле произошло во время экспедиции. И вот слуга рассказывает о том, как… отрезанные от мира английские золотоискатели отбивались от здоровенных жестоких тварей — «тектонов»,— живущих глубоко под землей. Снова имеем и нашествие злобных гуманоидов, и кровавые сцены битв, и секс с двухметровой представительницей другого вида, и спасение мира, и философию с психологией.

То есть антураж разнится, сюжет и основные идеи — не очень. В новой книге, правда, добавилась многоплановость — есть жизнь молодого писателя, и есть рассказ заключенного, которые время от времени пересекаются под неожиданными углами. Неожиданностей вообще во второй книге понапихано порядком, настоящий философский триллер. В остальном автор разнообразием не балует.

Плохо получилось? Да, в общем-то, нет. Тем, кому Браун кажется слишком примитивным, а Федор Михайлович слишком сложным, книги Санчеса придутся по душе. Как было и с Мураками — вроде напрягаться особенно не нужно, но и признаться, что читаешь его, не стыдно. Модно, свежо, местами остро. Так что все в порядке. Непонятно только, к чему делать две книги с одним сюжетом? Самопародия? Или есть-таки тщательно запрятанная до поры до времени глобальнейшая идея, которая оправдает снятые под копирку сюжеты? Все может быть. Пиньоль, судя по всему, обожает головоломки и парадоксы. Придется ждать третьей книги каталонца. Надеюсь, в ней удастся отыскать ответ. Одно ясно уже сейчас — там чудовища прилетят с неба.

Кирилл Алексеев

Том Вулф. Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка

  • The Kandy-Kolored Tangerine-Flake Streamline Baby
  • Перевод с англ. М. Кондратьева
  • СПб.: Амфора, 2007
  • Переплет, 480 с.
  • ISBN 978-5-367-00388-8, 0-330-26525-3
  • 7000 экз.

Сборник эссе о бурлящих шестидесятых под претенциозным названием «Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка» — первое творение Тома Вулфа, репортера “Springfield Union”, “The Washington Post” и “The New York Herald Tribune”, получившего за восемь лет до выхода этой, по мнению Курта Воннегута, «превосходной книги от гения», докторскую степень по специальности «американистика» в Йельском университете.

С тех пор (а дело было в 1965 году) мир существенно изменился: отзвучали, отгремели и отправились в историю “The Beatles” (разумеется, Вулф не обходит вниманием их первые американские гастроли), многократно сменилась капризная мода (Вулф никогда не отказывает себе в удовольствии исследовать наряды тогдашних модниц), появились новые силуэты автомобилей (о «железных конях» Вулф пишет много и подробно — почти с замиранием сердца, как настоящий американец или экстремальный гонщик), многократно мутировала массовая и элитарная культура (чего стоят смелые сравнения кричащего послевоенного лас-вегасовского гламура с версальским барокко Людовика XIV!). Но не спешите говорить о чужеродности и архаичности материала, который изысканное перо Вулфа витиеватыми росчерками перебросило в наш век. Многое из того, что Америка пережила сорок с лишним лет назад, мы переживаем только сейчас. Только вот своего Тома Вулфа у нас нет.

Валерий Паршин

Джей Сингх. Бабочка

  • The Butterfly
  • Перевод с англ. В. Прянишниковой, Е. Будаговой
  • СПб.: Крылов, 2007
  • Переплет, 288 с., ил.
  • ISBN 5-9717-0371-4, 978-5-9717-0371-6
  • 4000 экз.

В поиске немнимых крыл

Всякий духовный опыт (при том, конечно, условии, что он не является коммерческой уловкой) — явление настолько интимное и не тривиальное, что выразить его средствами обыденного языка бесконечно сложно. Потому-то и появилась некогда притча, универсальный для всех культур малый дидактико-аллегорический литературный жанр, готовый вместить в себя и морально-религиозное поучение, и приближение к тайне Бытия, и пророческое предвидение Грядущего, и мистическое оцепенение перед мерцающей Истиной.

Наш век, кажется, был до сих пор беден на притчи, но вот эхо блеянья того самого барашка, которого просил нарисовать Маленький принц, и шума крыльев «невыдуманного Джонатана-Чайки, который живет в каждом из нас», долетело-таки из столетия двадцатого в новое тысячелетие.

Итак, недетская сказка «Бабочка» (в оригинале «The Butterfly: A Fable» — «Бабочка: сказка [притча])» — притча XXI века, история о поиске храброй (а стало быть, незаурядной) крошкой-гусеницей «своего питательного растения», поедание которого позволяет стать бабочкой (то есть достичь духовного совершенства).

То, что на пути героини встречаются опасные и безобидные, глупые и мудрые насекомые и животные (и многие из них философствующие), вполне ожидаемо. То, что героиня извлекает из различных (и, разумеется, непростых) ситуаций бесценный опыт (на то и притча) — тоже. Так что же может явиться неожиданным?

Для крошки-гусеницы в ее путешествии оказывается самым сложным определять (а стало быть, избегать) не опасное, а — мнимое. Не зря постмодернисты некогда придумали туманный, но своевременный термин «симулякр» («образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие, лишенное подлинника, поверхностный объект»). При трактовке этого термина в широком смысле мы сразу же обнаружим в сказке по крайней мере два симулякра. Это симулякр цивилизации (изолированный от мира-Леса Шелковый Дворец, в котором гусеницы имитируют бабочек, наряжаясь в костюмы с крыльями, не способными поднять их в небо, и производят для своих каждодневных нужд муляжи вещей), и симулякр духовного сообщества (Храм Блох, возглавляемый лжебабочкой, в котором под видом духовных практик происходит обезличивание и порабощение, а то и уничтожение тех «избранных», кто прошел «посвящение»). Крошка-гусеница покидает Шелковый Дворец, чтобы попасть именно в Храм Блох. Попадает, и… мнимая ценность и того и другого становится для нее очевидной. У чайки Джонатана таких проблем не было, но это было в прошлом веке.

Что еще более-менее неожиданного? История обходится без тривиального happy end’a, но не имеет столь же тривиального трагического финала. Храбрая крошка-гусеница добирается до истинной сущности многих и многого прежде, чем до нее добираются чьи-то клешни и зубы. А вот почему часть повествования ведется пауком-гуманистом и как это повлияло на ход событий, вы узнаете сами, даже посчитав эту рецензию симулякром.

Валерий Паршин

Неджма. Миндаль

  • L’amande
  • Перевод с фр. Г. Северской
  • М.: Рипол Классик, 2006
  • Обложка, 160 с.
  • ISBN 5-7905-4724-9
  • 3000 экз.

Бог, любовь, секс

Как известно, в Советском Союзе не было секса. Но это случай уникальный. Обычно же секс есть везде, даже в мусульманской Северной Африке. Впрочем, согласно распространенному мнению, секс в мусульманских странах бывает только у мужчин, женщины же лишь выполняют в мужском сексе роль необходимого инструмента. Оказывается, это не так. «Миндаль» — роман арабской писательницы, псевдоним которой — Неджма. Неджма приоткрывает читателю дверь в женскую половину наглухо законопаченного мусульманского дома, а там — как и следовало ожидать — секс, секс и секс.

Героиня этой книги рассказывает, как прошло ее детство (не сказать, чтобы слишком целомудренно), как ее семнадцатилетней выдали замуж за вонючего полуимпотента, как она сбежала от него, скрылась у своей свободомыслящей тети, начала самостоятельную жизнь и наконец встретила мужчину, которого полюбила. Развратника, каких поискать, но почти святого — особенно по сравнению с брошенным мужем. Судьба главной героини переплетается с судьбами ее сестры, матери, тетки, подруг, знакомых, и это переплетение создает объемную картину жизни женщины в современной мусульманской стране.

Неизвестно, насколько эта картина соответствует настоящему положению дел, ведь эта книга легко может быть и великолепной европейской подделкой. Действительно, в романе нет ничего, что поражало бы неожиданностью недоверчивого читателя, знакомого с традицией европейской фривольной литературы. Кажется, что автор мыслит слишком привычно, встречи с иным, таинственным женско-мусульманским сознанием, как ни странно, не происходит.

Впрочем, вопрос об аутентичности книги ничуть не отменяет ее многочисленных достоинств. Главная удача романа — его героиня, от имени которой ведется повествование. Это не пресыщенная мадам, занятая смакованием разврата, и не хулиганистая дура, ошалевшая от возможности говорить все как есть. Героине удается сказать о Боге, о любви, о сексе с таким умом, с такой радостью, с такой внутренней свободой, каких европейская литература не знает с восемнадцатого века, со времен «Нескромных сокровищ» Дидро и «Персидских писем» Монтескье.

Она не вступает ни в единоборство с Аллахом, ни в спор с Пророком, но, объявляя свободу любви и безгрешность плоти, встает рядом с Богом. Не отрицает Бога, но как бы приглашает его разделить радости секса. Кредо, которое формулирует автор-героиня на склоне столь бурно прошедших лет, завораживает: «Любить и жить без оглядки. Любить и никогда не опускать взгляд. Любить и проигрывать».

Аннотация утверждает, что «ортодоксы призывают сжечь Неджму и ее книги». Это, конечно, рекламный ход. Но даже если это правда, причины такого буйства понятны. Книга не атеистическая. Но Бог, которому все равно, кто с кем спит, забьет в конце концов и на то, кто во что верит. А потерять свой бизнес ни один ортодокс не может себе позволить. Так что если и возможен несимметричный ответ террористической угрозе, то, может быть, вот он — этот орешек от вменяемой половины человечества.

Вадим Левенталь

Николь де Бюрон. Дорогой, ты меня слушаешь? Тогда повтори, что я сейчас сказала…

  • Chéri, tu m’écoutes?..

    Alors, répète ce que je viens de dire…
  • Перевод с фр. И. Радченко, М. Архангельской
  • М.: Флюид / FreeFly, 2007
  • Переплет, 256 с.
  • ISBN 978-5-98358-141-8
  • 1500 экз.

Скромное обаяние буржуазной литературы

Наши ожидания оправдались. Теперь, после Дефолта материальных и культурных ценностей, можно и нам. Вот оно, едва ли не освященное многолетней борьбой против себя самих же право. Почти что отвоеванное на баррикадах. Наконец-то… Отныне он пришел на наш рынок, в ума и сердца — Легкий Буржуазный Роман Для Среднего-Класса-Которого-Так-Долго-Не-Было… Появился вместе со средним классом. В скобках, перефразируя известное высказывание Вольтера, замечу: если бы среднего класса не было и впредь, его следовало бы выдумать… Но вернемся к Николь де Бюрон.

Николь де Бюрон — вполне достойная франкоязычная писательница. И с чувством юмора у нее все в порядке (вопреки — а может быть, как раз благодаря — легкой неадекватности персонажей. Но в ней, в неадекватности, есть некий шарм. Все странности — и, говоря светским языком, «самобытность» действующих лиц — напоминают плесень, придающую сырам известную пикантность). Шутит писательница легко, но и профессионально: поднаторела на сценариях к ситкомам и прочей продукции франкофонной индустрии развлечений.

О, французская индустрия развлечений… Рискуя впасть в привычные интеллигентские ламентации, сиречь сетования о том, что вот-де, у них и трава зеленее, и небо чище, и воздух слаще, чем здесь у нас, замечу все же: ни легкого буржуазного романа, ни тем более такого его подвида, как Легкий Буржуазный Роман для Дам или Легкий Буржуазный Философский Роман, отечественный издательско-читательский рынок прежде не знал. Ну, Маринина… Ну, Донцова с Дашковой… Еще — Хмелевская (импортный производитель иронического и дамского детектива для последних читателей дряхлеющей Империи)… На этом, пожалуй, все. Ни Жордан, ни Бегбедер, ни Дютертр… (Минаева с его вставленными идеологическими концепт-вирусами я не считаю буржуазным философом. Минаев — это вообще отдельная тема.) Иными словами, не было у нас такой литературы, как Беззаботный Буржуазный Роман, где герои, цитируя Стругацких, «выпивают и закусывают quantum satis»,— как, впрочем, не было и буржуазного романа противоположного толка. Философского Буржуазного Романа. Литературы обратной полярности, где герой, бродя по миру-супермаркету под сенью каталожного дерева мегакорпораций, мучается, точно застарелой хворобой, гамлетовскими вопросами нашего времени: а для чего, собственно, был весь этот цирк, куда он уехал и почему вокруг осталось такое неимоверное количество клоунов?..

Герои (вернее, героини) Николь де Бюрон не ведают подобных сомнений. Буржуазный роман Николь де Бюрон — легок и беззаботен. Там невозбранно и беспечально выпивают и закусывают quantum satis, влюбляются, танцуют, беседуют (причем безо всякой психоделии) с котами и кошками, попутно выдавая замуж свою мать (вернее, уже бабушку — как в биологическом, так и в социальном смысле) и решая сердечные проблемы юной дочери…

Такая вот идиллия. А написать роман, где все счастливы именно потому, что ничего выдающегося не происходит и ни за что воевать не нужно, да еще сделать это забавно и не прибегая к детективной интриге с убийствами и кровью способен далеко не каждый, уверяю вас.

Взять хотя бы те тексты, которые пишем мы,— вернее, тексты, написанные самой жизнью. Наверное, в них тоже есть какой-то подвиг. Какой-то смысл. Вместо ревущих девяностых — тихие, гламурные «нулевые». Вместо споров до крови и хрипоты — идеологически безупречная продукция, разработанная в лучших лабораториях масс-медиа. Вместо «панки, хой!» — «превед, кросавчег». Вместо богемы — средний класс. Вместо кочегарок — офисы. Вместо рейвов и наркотрипов — стабильная зарплата, компенсационный пакет, бонусы, фитнесс, спа и оплачиваемый отпуск…

Вместо постмодернизма — постромантизм. А вместо жизни — симулякр от Бодрийяра.

Нет, книга у Николь де Бюрон получилась неплохая, не спорю. Тонкая, забавная, веселая и легкая. Как раз такая, какая легко вписывается в формат нашего времени. Времени без героев. Времени как-бы-спокойствия и как-бы-благосостояния. Но, в конечном итоге, все это — лишь мои собственные соображения.

А потому оставим творение Николь де Бюрон на суд читателям…

Адам Асвадов

Пауло Коэльо. Ведьма с Портобелло

  • A Bruxa de Portobello
  • Перевод с португальского А. Богдановского
  • М.: София, 2007
  • Переплет, 320 с.
  • ISBN 978-5-91250-289-7
  • 250 000 экз.

Колдун из Рио-де-Жанейро

Ругать новую книжку Пауло Коэльо — предприятие самоубийствоенное. Армия поклонниц бразильского таланта заколет иголками тонну восковых фигурок, высосет через фотографию из критика киловатты энергии, нашлет на него порчи и несчастий на полное собрание сочинений трагика-графомана. Поэтому мы не будем ругать «Ведьму c Портобелло», а попробуем извлечь из этой книги пару уроков. Уроки эти — в рассеивании некоторых иллюзий о книгах, читателях и о популярности книг у читателей.

Первая иллюзия заключается в том, что у читателей будто бы популярны интересные книги. Ничего подобного, и достаточно прочитать «Ведьму с Портобелло», чтобы убедиться, что это не так. Девушка цыганских кровей растет в приемной семье. Поступив на работу в банк и родив ребенка, она становится участницей кружка, в котором люди танцуют, чтобы развиваться духовно. Потом она берет уроки каллиграфии, которые тоже развивают ее духовно. Потом она едет в Румынию, чтобы познакомиться со своей настоящей матерью, и встречает там еще одну женщину, которая уже развилась духовно. Та посвящает девушку в культ, последователи которого верят в то, что бог — женщина. Потом героиня организует секту, в которой люди танцуют, чтобы развиваться духовно. Во время таких дискотек на героиню нисходит дух бога-женщины и ее устами решает вопросы полового ориентирования, диагностирует болезни и даже наложением рук излечивает легкие недомогания. Скандальная слава и пристальное внимание религиозной общественности вынуждают героиню инсценировать собственное убийство.

История эта рассказана нудно, механически, без огонька, автора, кажется, клонило в сон прямо за письменным столом. В книге нет ни завязки, ни интриги, ни загадки, ни напряженного ожидания, что будет дальше, ни эффектного неожиданного финала — ничего, что обычно спасает от провала самые глупые и пошлые романы.

Вторая иллюзия — что массовому читателю нравятся глупые книги, которые притворяются умными. На самом деле не нужно ни грамма ума, чтобы вяло намешивать оливье из нью-эйджевских полуфабрикатов типа «поверь, что ты супер, и тогда ты станешь супер» или «отпусти себя, и тогда все будет в кайф». Нужна только непомерная наглость, чтобы подавать это гнилье как свеженькое откровение.

Сегодня, кажется, даже полуграмотная жительница Крайнего Севера, прочитав пару номеров журнала «Путь к себе», знает, как духовно развиться, достичь гармонии, просветления и стать супер-теткой, у которой все получается и в которую все влюблены. Странно, что 250 000 читательниц этой книжки (таков тираж), едва открыв ее, не бросаются со словами «знаем, знаем» медитировать, танцевать, отпускать себя и верить в то, что круче их нет никого. Зачем нужно еще раз читать про все это, продираясь через тягомотный сюжет, неряшливость переводчика и слепоту корректора,— неясно.

«Ведьма с Портобелло» — скучнейший роман, который даже не пытается притворяться умным,— стоит на первом месте в продажных чартах. Вывод напрашивается сам собой. На самом деле если кто во всей этой истории и колдун, то только Пауло Коэльо. Ему известно тайное заклинание, которое сделало его не блещущую никакими достоинствами книгу популярной.

Вадим Левенталь