Сергей Самсонов. Аномалия Камлаева: Литературная симфония

  • М.: Эксмо

Книга, вызвавшая жаркие споры. Лев Данилкин объявил 27-летнего Самсонова булгаковским Мастером и открытием 2008 года. Другие критики (все как один писатели и поэты) тут же отрикошетили: Самсонов не знает жизни; у него нет ни языка, ни сюжета, ни способности видеть смешное; это идеологический роман, автор чуть ли не гонит читателя в церковь; все его мысли об искусстве стары и банальны.

Мое мнение такое: прав Данилкин.

Да, ни один герой Самсонова не говорит своим собственным языком, вместо них и за них говорит автор: читает нудные лекции, путаясь в придаточных и шепелявя причастиями. Эпитетов при каждом важном слове не меньше двух.

Да, Самсонов не знает многих реалий, особенно советских, путается и привирает: итальянская графиня Франческа де ла Стронци (‘stronzi? — ит. «козлы вонючие»), полька Огнежка (Агнешка), «доцент ИРЛИ» (да еще «нищий» — это в советское-то время), «аршинный» рост в смысле «высокий» (аршин = 71 см.) — что ни реалия, то стремительный домкрат. По счастью, вещей и фактов в романе совсем немного, здесь куда больше музыки и музыковедения.

Да, любая пересказанная, выдранная из «лабиринта сцеплений» мысль гениального композитора Камлаева вовсе не нова, ее уже кто-то думал: умирание искусства как следствие отпадения от канона; прогресс есть подмена смирения перед миром своеволием; перепроизводство «авангардных» новаций и их невозможность в будущем; независимость развития искусства от социальной истории; реактуализация того, что ушло на периферию художественной системы на новом витке развития этой системы, etc.

Да, автор последовательно монологичен и идеологичен, сюжет у него, как в XIX веке, сводится к размыканию уединенного сознания и воскрешению погибшего человека. Притом еще и романтического «гения».

Я бы сказал, что недостатков у Самсонова не меньше, чем у Льва Толстого. И недостатки часто точно те же (вот не удивлюсь, если Самсонов к 60-ти годам попробует основать новую религию и призовет вернуться к чистым истокам христианства). Но при этом «Аномалия» — это именно тот «толстовский» случай, когда все нарушения литературных конвенций неважны: завораживает — и все тут. А секрет прост. Это роман не столько о гениальном композиторе и его небывалой музыке (о хорошо препарированном Бахе и прочих камлаевских шедеврах хотелось бы послушать мнение музыкантов), сколько об общечеловеческих константах, универсалиях жизни — прежде всего о смерти и рождении. И здесь Самсонову равных не видно. Таких страниц, как в конце романа, где речь идет о смерти отца и о борьбе женщины за сохранение ребенка, не напишет сейчас никто. Это нечто абсолютно подлинное. И поэтому вся современная беллетристика рядом с Самсоновым смотрится как Оксана Робски рядом с Анной Франк. Кто фантазирует, кто стиль оттачивает, кто капусту рубит, а кто живет в присутствии смерти.

всем читать

Андрей Степанов

Герман Садулаев. Таблетка

  • М.: Ад Маргинем Пресс, 2008

Первое впечатление от этой книги такое: Пелевин + Минаев = Садулаев. От Минаева — злобушная сага о духлессности нынешних корпораций, писанная от лица менеджера (только не «топа», а немолодого уже сэйлс-лузера). От Пелевина… ой, много чего. Например, такие вот каламбуры: банк «Вел Траст» — «Vel Trust» —
«In Velzevul we trust» (ну да, как на долларе и с ошибкой в имени Beelzebub). Или компьютерная игра-убегалка «Мочить в сортире». Или стержень сюжета: голландцы заместо картошки поставляют нам таблетки: кто съест — видит кругом одну картошку и чувствует приятную сытость. А таблетки эти восходят к «рыбьему клею», изобретению древних… нет, не халдеев, а хазар. В общем, привесить Садулаеву ярлык «вторичности» легче легкого (там еще и Павич, и
Д. Быков, и Гаррос-Евдокимов, и кого только нет). Однако не будем спешить с ярлыками. Похожий сразу на десяток других, этот автор тем не менее имеет собственное лицо и голос. У Садулаева есть нервы. Он умеет плакать и смеяться. Он различает добро и зло. Он не ставит себе задачи нарубить брюссельской капусты на критике
уж-жасной корпоративно-гламурной цивилизации, как минаевы и бегбедеры. У него есть ясные и честные убеждения. Есть живая и внятная речь. Есть фантазия (которой нет у Минаева) и совесть (которая у Пелевина… эээ… элиминирована до конца кальпы Белого Кабана). Если он переплавит все влияния в свой собственный неповторимый стиль, то станет очень большим социальным писателем. И тогда все увидят, что Садулаев действительно владеет секретом рыбьего клея.

для разумных хазар

Андрей Степанов

Об «энциклопедии пиратства»

Выходит самая знаменитая из всех доныне написанных документальных книг о пиратах — «Всеобщая история пиратства» Даниеля Дефо. Вокруг нее складывается интересная интрига…

В июне этого года в издательстве «Азбука» выходит самая знаменитая из всех доныне написанных документальных книг о пиратах — «Всеобщая история пиратства» Даниеля Дефо. Вокруг нее складывается интересная интрига: дело в том, что та же книга только что вышла в издательстве «Эксмо», причем не только в другом переводе, но и под другим названием («История знаменитых морских разбойников XVIII века») и под другим именем автора (капитан Чарльз Джонсон). Почему «Эксмо» дало своему проекту такое название, мы не знаем, а вот откуда взялись два имени автора — можно узнать из публикуемой ниже вступительной статьи к «азбучному» изданию. Ее автор — литературный обозреватель «Прочтения» Андрей Степанов, он же — переводчик книги Дефо.

Кстати, два издания не совпадают полностью по составу: издательства, работавшие независимо, выбрали из знаменитого двухтомника разные главы, и только восемь из семнадцати, публикуемые «Азбукой», совпали с выбором «Эксмо». Так что любителям и ценителям пиратского жанра стоит покупать обе книги.

*****

Все мы хоть что-нибудь знаем о пиратах: даже тот, кто никогда специально не интересовался этой темой, скорее всего, читал в детстве «Остров сокровищ» Р. Л. Стивенсона или смотрел фильм «Пираты Карибского моря» с Джонни Деппом. При этом мало кто задумывается о том, что у всех бесчисленных пиратских историй — романов, фильмов, мультфильмов, комиксов и т. д. — есть первоисточники. Откуда-то мы знаем имена пиратских капитанов, маршруты их кораблей, знаем про сокровища, пиастры, «веселого Роджера», черную повязку на глазу, деревянную ногу, про необитаемый остров. Эта книга — именно первоисточник. Ее часто называют «библией» или «энциклопедией» пиратства. К ней обращалось множество писателей, начиная с Вальтера Скотта (роман «Пират», 1821) и до современного «пиратоведа» и автора увлекательных пиратских романов Виктора Губарева. А автор «Острова сокровищ» даже назвал эту книгу «великой».

Книга, автор которой скрылся под псевдонимом «капитан Чарльз Джонсон», появилась в книжной лавке близ собора Святого Павла в Лондоне 14 мая 1724 года. В ней содержались биографии семнадцати пиратских капитанов — Генри Эйвери, Эдварда Тича, Бартоломью Робертса, Томаса Анстиса и других. Эти имена были у всех на слуху, их похождения относились к тогда еще совсем недавнему прошлому. Так, знаменитого капитана Бартоломью Робертса убили в бою только три года назад, в 1721 году. За четыре года до выхода книги судили женщин-пираток Мэри Рид и Энн Бонни (их истории, изложенные в этой книге, стали настоящей сенсацией). Газеты каждый день приносили новые известия о пиратских набегах и попытках правительства противостоять растущей угрозе: число пиратов в эти годы было сопоставимо с числом моряков королевского флота, и нельзя было поручиться за безопасность ни одного торгового судна. В Лондоне шли судебные процессы над пиратами, и в Доке Казней на берегу Темзы собирались толпы, чтобы посмотреть, как повиснут в петлях морские разбойники (с 1716 по 1726 год было повешено не менее 500 пиратов).

Книга, посвященная столь актуальной теме, не могла не стать бестселлером. Первый тираж быстро разошелся, в течение полутора лет вышли еще два издания, книгу перевели на немецкий язык. Четвертое издание 1726-1728 годов оказалось двухтомным: в него были добавлены биографии еще шестнадцати пиратов, на этот раз — из более отдаленных времен, тех, кто действовал лет двадцать-тридцать назад в Индийском океане и на Мадагаскаре. В 1734 году книга вышла в еще более расширенном варианте: издатели присоединили к ней ранее уже имевшую успех «Всеобщую историю разбойников с большой дороги, убийц и уличных грабителей» капитана Александра Смита.
В последующие два столетия книга неоднократно переиздавалась как в полном, так и в сокращенном виде. Любители приключений зачитывались увлекательными историями, писатели и поэты перерабатывали их в своих сочинениях. Обращались к книге и историки, однако их отношение оказалось гораздо более скептическим. Хотя автор основывается по большей части на документах и подлинных свидетельствах (причем многие сведения, приведенные в книге, получили документальное подтверждение уже в XX веке), но при этом он многое и выдумывает. Вымысел присутствует и в первом, и во втором томе, но во втором его гораздо больше. Если все герои первого тома — исторические лица, то в конце книги появляются и полностью выдуманные «биографии»: капитанов Миссона, Льюиса и Корнелиуса (две последние вошли в это издание). Несомненной литературной утопией является описание флибустьерской республики всеобщего равенства Либерталии, якобы организованной Миссоном, Тью и Караччиолли на Мадагаскаре. Почти не имеют под собой реальных оснований мастерски написанные новеллы о женщинах-пиратках.

Читатели, историки и литературоведы гадали о том, кем же мог быть загадочный «капитан Джонсон» до тех пор, пока в 1930-х годах не появился ответ, показавшийся многим не только верным, но даже самоочевидным: «Всеобщую историю пиратства» написал не кто иной, как автор «Робинзона Крузо» — Даниель Дефо.

Выдвинувший эту гипотезу американский профессор Джон Роберт Мур (1890-1973) был одним из лучших в мире знатоков Дефо, автором четырех монографий и более пятидесяти статей о творчестве великого англичанина.1 Мур очень много сделал для атрибуции (установления авторства) произведений Дефо, изданных под различными псевдонимами.

Аргументы «за» авторство Дефо, высказанные Муром и дополненные другими сторонниками этой гипотезы, можно свести к следующему.

  1. Никаких свидетельств о существовании капитана Чарльза Джонсона так и не было обнаружено — ни в газетных некрологах, ни в архивах Морского министерства. Был, правда, драматург Чарльз Джонсон, и он даже написал пьесу «Счастливый пират» (1712), которая упоминается в самом начале этой книги, но стиль его абсолютно не похож на стиль автора «Всеобщей истории». Известно, что Даниель Дефо широко использовал литературные маски: сквайр Эндрю Мортон, Кара Селим, капитан Джордж Робертс и многие другие Более того, практически все произведения великого англичанина вышли под псевдонимами. Фамилией Дефо подписано всего 12 из более 500 приписываемых ему произведений; и только два текста, опубликованные после 1710 года, имели эту подпись.
  2. Дефо, несомненно, разбирался в морском деле и мореплавании. В молодости, когда будущий писатель занимался торговлей, у него было судно, плававшее во Францию, Португалию и американские колонии. Сестра Дефо Мэри дважды была замужем за кораблестроителями. Сам Дефо много путешествовал; одной из последних его работ был «Морской торговый атлас».
  3. Как писатель, Дефо, несомненно, интересовался пиратской темой. Помимо «Робинзона Крузо» (1719), основанного на истории буканьера Александра Селкирка, ему принадлежат также «Жизнь и пиратские приключения славного капитана Синглтона», «Король пиратов», «Приключения капитана Джона Гоу», «История полковника Джека», «Новое кругосветное путешествие», «Дневник Роберта Друри» (правда, в авторстве некоторых из этих произведений есть сомнения). Примечательно, что все эти сочинения писались примерно в то же время, что и «Всеобщая история пиратства».
  4. Дефо сотрудничал с издателем «Всеобщей истории» Натаниелем Мистом вплоть до 1724 года, когда вышло первое издание книги (хотя отношения их были далеки от идиллических).
  5. Дефо прекрасно знал историю пиратов. В качестве журналиста ему доводилось писать репортажи о судебных процессах над пиратами; он посещал тюрьмы Ньюгейт и Маршалси, где они содержались. Среди собеседников Дефо было много людей, знавших о пиратстве не понаслышке. Среди них был знаменитый приватир Вудс Роджерс (один из героев книги, губернатор Багамских островов, активный преследователь пиратов) и Томас Боури, который провел в морях (по преимуществу в Индийском океане и на Мадагаскаре) 18 лет. Книгу Роджерса «Морское путешествие вокруг света», по всей видимости, редактировал Дефо. В основе большинства глав «Всеобщей истории» лежат документы — отчеты о судах над пиратами и газетные сообщения (в том числе, несомненно, написанные Дефо).
  6. Вряд ли можно сомневаться в том, что книга написана не рукой новичка в литературе (старого моряка или тем более бывшего пирата), а рукой профессионального литератора и журналиста. Автор обнаруживает хорошее знакомство не только с Библией и античной мифологией, но и с древней и новой литературой, причем здесь цитируются любимые авторы Даниеля Дефо — Плутарх, Эзоп и Сервантес. Писатель свободно меняет тон повествования, оказывается способен и к иронии, и к пафосу, легко вкладывает в уста своих героев заведомо вымышленные речи, придумывает персонажей и целые истории, обрабатывает и приукрашивает документы (например, в истории капитана Флая), вводит несущественные, на первый взгляд, детали и морализирует. Чтобы убедиться в профессионализме автора, достаточно прочитать историю Энн Бонни — новеллу, вряд ли имеющую какой-либо иной источник, кроме литературного. Свободное смешение вымысла и фактов — черта многих произведений Дефо (например, «Дневника чумного года» или «Дневника Роберта Друри»).
    Аргумент «профессионального литератора», конечно, не решает проблему атрибуции, но среди писателей той эпохи, кроме Дефо, нет сколько-нибудь приемлемой кандидатуры в авторы «Всеобщей истории пиратства».
  7. Наконец, главным аргументом Мура было то, что стиль «Всеобщей истории» настолько похож на стиль Дефо, что двух мнений об авторстве быть не может. Тут нам остается только поверить специалисту, пока не будет проведена компьютерная проверка (что в наше время уже возможно).

Противоречия между «Всеобщей историей» и другими писаниями Дефо о пиратах, которые находят противники этой версии, мало кого убеждают: в сочинениях великого англичанина противоречия — едва ли не главная отличительная черта. Так, в 1718 году обнаружилось, что Дефо пишет для газет конкурирующих политических партий — тори и вигов — и освещает одни и те же события с прямо противоположных позиций. Он мог писать по-разному — и идеологически, и даже стилистически, но если со «Всеобщей историей» совпадают синтаксис и лексика хотя бы одного из его произведений — то это уже сильный аргумент «за»: подделать чужой стиль трудно, тем более в те времена. К тому же неизвестному автору, скрывшемуся за псевдонимом «капитан Джонсон», подражать Дефо было попросту незачем.
Доказательства Мура казались столь убедительными, что до середины 1980-х годов никто не высказывал сомнений в авторстве Дефо. Однако в 1988 году британские ученые Филип Николас Фёрбэнк и Уильям Оуэнс выступили с опровержением гипотезы Мура.2 Предметом полемики для этих авторов стало бесконечное приписывание Дефо все новых и новых произведений, которое началось еще в XVIII веке, примерно через полвека после смерти писателя. В числе прочих (и в первую очередь) под критический огонь попал Мур. Однако нельзя не заметить, что критики-«деканонизаторы» впадают в противоположную крайность: из 570 произведений Дефо, которые числятся в библиографии Мура, они предлагают оставить не более 150 несомненных и 50 сомнительных.3

Исследование Фёрбэнка и Оуэнса повлияло на восприятие читателей и издателей: если в 1972 году книга выходила под именем Дефо (именно с этого издания сделан перевод), то на обложке британского издания 1998 года (затем трижды переизданного) значится никогда не существовавший «капитан Чарльз Джонсон». Не решаясь вмешиваться в споры специалистов, заметим только, что многие современные ученые — как филологи, так и историки пиратства — до сих пор убеждены в авторстве Дефо. Для издательства «Азбука-классика» решающим аргументом было то, что так считал и составитель этой книги.

Эта книга оказалась последней, незавершенной, работой Николая Сергеевича Горелова — талантливого историка, в 34 года защитившего докторскую диссертацию, выпустившего в «Азбуке-классике» более двадцати книг. Задумав издать «Всеобщую историю пиратства», он отобрал главы из первого и второго томов, произвел сокращения, необходимые для популярного издания, и приступил к переводу книги. В январе 2008 года Н. С. Горелов скоропостижно скончался, и издательство сочло своим долгом завершить начатую им работу. К сожалению, книга не получила должной научной редактуры, все возможные ошибки остаются на совести переводчика.

Несколько слов о переводе. Это попытка сделать «Историю» доступной широкому кругу читателей. Стиль оригинала тягуч, запутан, пестрит устаревшими словами и реалиями, как, впрочем, любое произведение 300-летней давности на любом языке. Стараясь по возможности не искажать смысла, я пытался значительно облегчить текст. Ведь если бы «Робинзон Крузо» был переведен так, как он написан, с сохранением «возраста» лексики и синтаксиса, то эта книга не была бы так любима детьми и взрослыми. Надеюсь, что пиратские истории Даниеля Дефо — подлинные и выдуманные — окажутся нескучным и полезным чтением.


1 Из его книг наиболее известны: «Дефо у позорного столба и другие работы» (1939), «Даниель Дефо. Гражданин современного мира» (1958) и «Перечень сочинений Даниеля Дефо» (1960)
2 P.N. Furbank and W. R. Owens. The Canonisation of Daniel Defoe. Yale University Press, 1988
3 Ibid., pp. 173-174. Впоследствии авторы продолжили эту работу, см.: P. N. Furbank and W. R. Owens. Defoe De-Attributions: A Critique of J. R. Moore’s Checklist. L., 1995; P. N. Furbank and W. R. Owens. Critical Bibliography of Daniel Defoe. L., 1998 

Андрей Степанов

Джонатан Майлз. Дорогие Американские авиалинии

  • Пер. с англ. Н. Мезина
  • М.: Фантом Пресс

Бенни Форд — человек без родового имени (отец, польский эмигрант, захотел стать настоящим американцем и назвался Генри Фордом), непишущий поэт, непьющий алкоголик, разведенный муж и 20 лет не видевший свою дочь отец — ждет отложенного рейса в аэропорту Чикаго. Он собрался в Калифорнию на свадьбу: дочка замуж выходит (или женится? — когда речь идет о лесбиянках, русский язык как-то сразу пасует). Но, как назло, отменяют рейс, и бедный Бенни вторые сутки сидит в чистилище аэропорта и строчит жалобу, требует деньги за билет. Жалоба перерастает в роман: «Мне стоило быть русским романистом: я даже сраное требование о возмещении не могу написать, не углубившись в собственное родословие». Бенни вряд ли знает, что русский романист Саша Соколов уже сочинил роман в форме заявления в милицию — «Между собакой и волком». Здесь тот же казус: начинает человек писать и не может остановиться, громоздит подробности, а из них складывается вся жизнь. Правда, у Соколова была задушевная исповедь, а у Майлза получилась язвительная инвектива. Бенни — поэт и вудиалленовский недотепа, но при этом все-таки типикал америкэн: ежели кто виноват - плати. Вот он и платит: виноват-то во всех своих бедах он сам. Практические выводы из романа просты: пить надо меньше. Однако мораль приходит в явное противоречие с аурой книги. Лучшее тут — это пьянящая атмосфера Нового Орлеана, города, который вполне может поспорить с Одессой по части конвертированного в юмор безумия: лошади там пьют кофе с цикорием, а цирроз печени обозначается в свидетельствах о смерти как «естественные причины». Самое удивительное, что эту брызжущую американским юмором книжку написал британец: это как если бы «Золотого теленка» сочинил житель СПб.

Андрей Степанов

Станислав Буркин. Фавн на берегу Томи

Фавн на берегу Томи

  • М.: Эксмо

Лауреат премии «Дебют» Буркин объявлен на обложке новым Гоголем, а лет ему столько же, сколько было Достоевскому, когда его объявлял новым Гоголем Некрасов — 24. Замах у томича (вот бы учредить премию «Большой Замах») толстовский, чертовщина булгаковская, пиротехника от Л. Андреева, игра с языком — от А. Белого, что ли. Начитан, цитатен, восприимчив, усидчив. На этом комплименты можно закончить и перейти к собственно критике. Стилизацию под XIX век (не пойми под какую его половину) автор выдерживает слабенько, все время пускает петуха («Прислуга замоталась подавать чай»). Ошибок фактических (здание «губернского управления», обращение мужика к барину «баре!» и т. п.) — бесконечное множество и еще одна. Привязка к месту и времени (Томск, 1888) — липовая, все могло с тем же успехом происходить в Тамбове при Екатерине II. Главный же недостаток — полное отсутствие логики в сюжете. Некий учителишка приезжает служить в Томск, там его лечат от тифа в губернаторском доме (!), генеральская дочка влюбляется и оттого (?) стреляется с ним на дуэли, поляк принимает его, русского, за ссыльного поляка… Фантасмагория фантасмагорией, но должна же быть логика поступков героев или хотя бы внешняя мотивировка? А тут только козни некого И. А. Человека-Говно, Воланда недоделанного, да и они ничего не объясняют. У Ильфа и Петрова есть рассказ: снимали фильм, потом посмотрели — полный бред получился. Тогда решили доснять конец: все происходившее приснилось пьяному сантехнику Петровичу. Подобного финала опусу Буркина явно не хватает. Но автору 24 года — вот что радует. Есть, есть во глубине руд молодые люди, которые читают классику. Они чувствуют, как надо писать, и рано или поздно допишутся до гоголей.

Андрей Степанов

Евгений Чижов. Персонаж без роли

Персонаж без роли

  • М.: Эксмо

Роман про кризис, написанный до кризиса. Про потерянность, пустоту, вакуум в социуме и отдельно взятой душе. Про зимнее, холодное и темное, утро, когда некуда идти и нечего делать. Был человек кем-то — мужем, отцом, другом, выпускником историко-архивного, торговцем, членом общества, пассажиром трамвая — а стал совсем никем. Тяжелое отчаяние, смешанное с безразличием, как в книгах Эмиля Мишеля Чорана, откуда взят эпиграф к роману. Все равно, где работать, все равно, с кем говорить, все равно незачем жить. Заходишь в первую же дверь, на которой написано «Требуется», и становишься, к примеру, продавцом комиссионки. Потом воры, тебя же ограбившие, предлагают сбывать краденое, — соглашаешься и на это. Такова одна сторона романа — типа Сартр-Камю, «Тошнота постороннего». Другая, прямо противоположная, сторона — жестокий романс. Настоящие воры, Костяны и Буратины, роковые страсти, убийства, поджоги, шалавы, подставы, блатная романтика. В центре — подруга пахана: «Вора любила, с вором ходила, вор воровал, воровала и я». Есть и третья сторона. Театральный режиссер — не то гений, не то особо яркая бездарность, но уж точно не середнячок — ставит «Макбета» а-ля Някрошюс и на роль кровавой леди приглашает подругу бандита. Получается настоящая трагедия, причем не только на сцене. Наконец, есть в романе и философский пласт, который, слава богу, состоит больше из вопросов, чем из ответов. Сколько человек о себе знает? Чем измерять время? Возможна ли сегодня трагедия? У меня тоже есть вопрос: как все это удалось соединить автору? Ума не приложу. Но удалось, без всяких швов, что и доказывает: Евгений Чижов — настоящий писатель. Жаль, что так редко публикуется.

Андрей Степанов

Харви Джейкобс. Американский Голиаф

Харви Джейкобс

Американский Голиаф

  • Пер. с англ. Ф. Гуревич
  • СПб.: Азбука

Помню, в Атланте, Джорджия, очень меня впечатлил магазин, где торговали динозаврами. Череп велоцираптора из Невады, возраст — 100 млн лет, цена — 20 тысяч долларов. Если динозавр не столь выдержанный (всего 70 млн лет), то и цена в два раза ниже. Явная двинутость американцев на доисторическом прошлом давно описана и объяснена: слишком коротка история страны, хочется расширить. На этом комплексе и строит свой до колик смешной роман «соперник Воннегута» Харви Джейкобс (1930 г. р., романы «Красивый суп», «Лето на горе специй», «Присяжный», — наши ничего не переводили, дураки). Некий поп провозгласил, что упомянутые в Библии великаны («В то время были на земле исполины», Бытие 6:4) ходили по американской земле. Услышавший его проповедь жулик изготавливает гипсовую статую гиганта и закапывает ее на ферме. Голиафа как бы случайно находят, выдают за окаменелость, ну а дальше понятно что: поток паломников, чудеса, слепые начинают ходить, немые говорить, паблисити-пиар-адвертайзинг, деньги рекой, мафия наезжает, ученые спорят, газетчики расследуют, конкуренты лезут с альтернативным Голиафом и т. д. Диалоги с сильным марктвеновским вывертом щедро посыпаны раблезианской солью, ни одного слова в простоте, переводчику можно только посочувствовать. А еще ведь надо передать и гулкий глас de profundis — внутренние монологи самого исполина. Воннегут не Воннегут, но читается на ура. Для понимания различия нашей и американской цивилизаций рекомендую читать в паре с романом Юрия Арабова «Чудо» — тоже про окаменелость и чудеса. Обе вещи основаны на истинных происшествиях. Кстати, в феврале этого года Джейкобс после 12-летнего перерыва выпустил новый роман — «Побочные эффекты». Неужели переведут?

Андрей Степанов

Мишель Фейбер. Багровый лепесток и белый

  • Пер. с англ. С. Ильина
  • М.: Машины Творения

Это тот самый Фейбер («Побудь в моей шкуре», «Близнецы Фаренгейт»), у которого все тексты совершенно разные и все одинаково хороши.

На этот раз — викторианский Лондон, воссозданный с галлюцинаторной отчетливостью, вплоть до звуков и запахов. В Сохо ночные горшки еще выплескивают за окно, но в Ноттинг-хилле уже действуют унитазы и ванны с горячей водой, а на Риджент-стрит отстроены хрустальные дворцы Универсальных Магазинов. Заваленные навозом улицы, разговоры о погоде, романы о застенчивых гувернантках, стаи изможденных нищих, всюду, как на балу гробовщиков, роятся черные клерки, гудит новехонькая подземка, кипит борьба попов с дарвиновскими обезьянами, торжествует фарфоровая женственность дам в турнюрах. Все строжайше регламентировано: леди должна в любую погоду носить перчатки и не есть сырых помидоров; джентльмен испытывает острое чувство унижения, если у него не та шляпа, какая полагается в этом сезоне. Культура стыда и ее бесстыдство: порядочные дамы ничего не ведают о плоти, полагая, что менструации — это болезнь, а рядом компактно проживают 200 тысяч проституток. Социальные лифты еще не построены, все знают свое место: «Из свиной жопы шелковый кошелек не сошьешь», — как резюмирует одна из героинь.

А вот и сошьешь. Перед нами — история успеха: проститутка среднего звена по прозвищу Конфетка поднимается до уровня топ-содержанки главы парфюмерной империи. Правда, для этого нужны не только красота и везение, но и особый талант. Конфетка — интеллектуалка и тайная феминистка образца 1875 года. Она посещает публичные библиотеки, читает толстые книги, сочиняет роман о своей жизни и высказывает весьма невысокое мнение о Мэтью Арнольде. Но феминизм — тайный, тайный. В обществе, где правят буржуазные мужские свиньи, бедной и умной девушке остается только научиться угождать самцу, угадывать все его желания, и в этом Конфетке нет равных. В конце концов ее таланты оказываются востребованы. Она показывает джентльмену звездное небо в постели, затем выдает отличный креатифф для рекламных каталогов его фирмы («Верните своим волосам роскошь, принадлежащую вам по праву рождения!») — и в финале заслуженно оказывается в условиях, приближенных к XX веку: изящный домик в зеленом пригороде и — чудо! — ванна с горячей водой. Конфетка впервые в жизни садится на настоящий унитаз, на дворе бушует весна, а в душе ее все поет: «Свободна! Наконец-то свободна!»

Если у Конфетки меняется только внешняя сторона жизни, то ее партнер и благодетель преображается внутренне. Вялый Гамлет с кембриджским дипломом и повышенными сексуальными запросами, встретив шлюху своей мечты, превращается в энергичного делового человека. Всю эту сагу можно было бы принять за буржуазную эпопею и гимн прогрессу, если бы не всепроникающая фейберовская ирония и не каскады гэгов, от которых смех пробрал бы и викторианского лорда. Роман — о свободе, о раскованности тела и души. А написан и переведен так, что оторваться невозможно.

про лучшую жизнь

Андрей Степанов

Перихан Магден. Убийства мальчиков-посыльных

Перихан Магден

Убийства мальчиков-посыльных

  • Пер. с тур. А. Аврутиной
  • М.: Гаятри

Посыльные — это гениальные детишки вроде сэлинджеровского Тедди, шедевры генной инженерии, искусственно созданные белокурые ангелы. Судьба их незавидна: безотцовщина, мамы у всех общие, впереди — мрак (либо живи посыльным и умри в 30 лет, либо проживи всего годик обычным ребенком). Вдруг их начинают убивать одного за другим, и герой из семейства Ставрогиных (sic) принимается за расследование… Дебютная (1991) книга-фантасмагория богемной турчанки, в будущем радикальной журналистки, состоит из одних только странностей — точь-в-точь как «Алиса в стране чудес». Да и странности-то какие-то британские: ворон по кличке Ангел, декламирующий Шекспира; герой, помешанный на книгах о дрессировщиках лошадей; хиджра-шекспировед. Никакой Турции, вокруг ненормальный Город (Рынок Старых Фотографий; карликов повсюду пускают без очереди), густо населенный фриками (карлик-жиголо, влюбленный в свою мартышку; г-н Волковед, специалист по волкам; «индийский слуга с китайским именем, ходячая неприятность»; профессор морского права в ковбойских сапогах). Видимо, был в оригинале и странный «вывернутый наизнанку язык», который похвалил Орхан Памук, но, понятное дело, в переводе с турецкого его пришлось вывернуть обратно. Если в стране чудес построить дурдом для наиболее выдающихся мартовских зайцев, Алису клонировать в 70 экземплярах, а в качестве жанра выбрать пародию на детектив с элементами абсурдистской антиутопии, то получится что-то вроде этой книжки. Я не исключаю, что она может многих разочаровать (смотреть чужие сны не всегда интересно), но уверен в том, что у этой крышеподъемной сказки найдутся настоящие фанаты. Уж во всяком случае серой-никакой ее не назовешь.

а мальчиков не убивали

Андрей Степанов

Франсуа Лиссарраг. Вино в потоке образов. Эстетика древнегреческого пира

Франсуа Лиссарраг

Вино в потоке образов

Эстетика древнегреческого пира

Ну, то, что они вино водой разбавляли, это мы знали. Это правило — главное, нарушают его только сатиры, рабы, скифы и сам Дионис. Однако помимо этого основного закона греческие культурпитейщики нагородили вокруг употребления жидкого наркотика массу других: не пей один, на пиру должен быть председатель, здесь не закусывают, потому что пьют после еды, надо поговорить за жизнь, стихи почитать, песни попеть, на танцы посмотреть и т. п. Все это и есть симпосий (пир) — смешение удовольствий в правильной пропорции. От него отличается комос — коллективное шествие пирующих с музыкой, танцами и маленькими винными сосудами. Cимпосий и комос — это вам не пьянка и гулянка, грозят нам пальцем греки через столетия. Информацию о том, как пили эти ребята, автор набрал не столько из поэзии, сколько самостоятельно «считал» с рисунков на вазах, и потому тут много нового. На иллюстрациях — кратеры как центры пира и приборы для смешения и дозировки вина и воды, разные хитрые сосуды типа «не пей много» и «напейся — не облейся». Питейные игры, которые демонстрируют, что даже окосевший грек остается ловок и держит равновесие (а настоящий сатир удержит сосуд на кончике фаллоса, хотя и пил акратос — неразбавленное). Или вот игра в коттаб — плескание вином в цель (богатая страна была Греция). Поэтические метафоры алкоголизации организма и т. п. Все здорово, жаль только, что малоприменимо к современности. Хотя кто знает, может через две тысячи лет и про нас будут что-то такое писать: собирались обычно по трое, пили спирт, разбавленный водой в пропорции три к двум, пели народные песни, совершали коллективные шествия по улицам, потом мерялись силой, называлось все это pianka и mordoboy…

для тех, кто водку
пивом запивает

Андрей Степанов