Метка: Виктор Топоров

Из поэтической антологии Виктора Топорова «Поздние петербуржцы»

В конце января Приемная комиссия Союза писателей на одном заседании приняла в СП сразу шесть «поздних петербуржцев» (Дмитрия Бобышева, Николая Голя, Геннадия Григорьева, Евгения Каминского, Олега Охапкина и Евгения Сливкина). Факт хоть не случайный, но знаменательный. Социальная реабилитация недавних аутсайдеров литературного процесса (или псевдопроцесса) идет полным ходом. Реабилитация, понятно, двусмысленна (вспомним старый немецкий анекдот: взять кусок мыла и сделать из него еврея) но все равно это лучше, чем никакая. Но и при нынешнем либеральном раскладе судьба кое-кого из подлинных поэтов остается загадочной и, по официальному счету, бесперспективной.

Таков и Валентин Бобрецов. Ему скоро сорок… На Западе он неизвестен. На Востоке тоже. Впрочем, его один раз напечатал журнал «Аврора». Да плюс еще подборка в альманахе, изданном за счет авторов. Да плюс горы написанного, которые самому разгребать стыдно, а остальным — недосуг. Меж тем, это один из лучших поэтов нашего не самого бедного на поэзию города.

Поэт-философ или, лучше было бы сказать, любомудр. Поэт-романтик или, лучше сказать, созерцатель. Поэт, которого я лично не призывал в ряды «поздних петербуржцев» только потому, что был; уверен в том, что он уже давным-давно — так же тихо и неназойливо, как в городе и в стране жил, — отсюда уехал. И в число престижных эмигрантов с их визгливыми разборками и методичными поучениями оставшимся, разумеется, не попал тоже. Помогла случайная встреча на Старом Невском…

Нет, никуда он не уехал. Пишет стихи, рисует чрезвычайно талантливые картинки, где-то служит. Верней, не где-то, а в Пушкинском доме. Но с таким же успехом мог бы работать и сторожем. Да и работал таковым. Стихи пишет, славы не ждет, хотя, понятно, не очень расстроится, если она настанет. Но если не настанет, не очень расстроится тоже.

Валентин Бобрецов производит впечатление человека абсолютно самодостаточного. В поэзии это редкость. И впечатление абсолютной самодостаточности производят его стихи. Здесь есть и Петербург, и поэт-одиночка, и жутковато-размеренный мир застоя, и фарсовый порыв перестройки, но все это вторично по отношению к «творению из ничего», каким и является подлинное творчество.

8.02.92

* * *

Окно венецианского покроя,

теперь пробьют подобное навряд.

Трепещешь, тронув переплет рукою,

как будто открываешь фолиант.

В стене, таким украшенной окном,

другое показалось бы прорехой.

А в это можно, выстроясь шеренгой, выбрасываться хоть вдесятером.

1981

* * *

Дотянуть бы до лета… А там — хоть трава не расти!

(Я-то знаю, проклюнешься, о неподвластная слову!

Я-то знаю, спалишь прошлогоднее сено-солому!

Я-то знаю…), — и все-таки, если обидел, прости!

Просто дело к весне. Но ее Золотая Орда

не иначе, в степях евразийских побита морозом.

Просто тридцать седьмая моя не торопится что-то сюда, —

не иначе, в Днепре захлебнулся ее Drang nach Osten.

Вот и злюсь, говоря: дотянуть бы до лета, а там…

Вот и злюсь, как законный наследник сенной лихорадки

(ибо если судить по болотистым нашим местам,

то с чем с чем, а с травою, конечно, все будет в порядке).

1989

* * *

Над помойкой моею, как прежде

над военною нивой,

вьется ворон с лиловою плешью,

глас у врана гугнивый.

Он вершит над добычею эллипс,

крив на правое око.

Упадет, в кучу мусора вперясь,

воспарит невысоко, костяными губами сжимая

— отыскавши насилу —

бандерольку господню, премалый

кус российского сыру…

1981

* * *

И.М.

Дойдя до ручки, то есть до стола,

где правнучка булатного кинжала

сама поверя в то, что умерла

(недаром кровь ее черна), лежала, —

итак, дойдя до вечного пера,

доставшегося, кстати, по ошибке,

ибо судьба лишь потому добра,

что Агасфер до пишущей машинки

дошел — и тычет пальцем в IBM,

как мы в грудину впалую бием, —

так вот, дойдя до ручки, до одной

из двух, предоставляющих свободу,

в союзе с первой складываю оду

той, до которой не дошел, — дверной.

1989

* * *

Мне снилось: в захолустном кинозале,

в залузганном — под смех и всхлип дверной,

я слушал фильм с закрытыми глазами

и жизнь свою смотрел, как сон дурной,

и порывался встать, когда валторна

звала туда, где ирис и левкой.

О, как я не хотел прожить повторно

мой черно-белый, мой глухонемой,

что был затянут, как канава тиной,

и как канава эта неглубок.

Но жизнь свою проспав до середины,

я на другой перевернулся бок.

И снова сплю, — и сон другой мне снится,

тот, чаемый давно и горячо:

как будто я освободил десницу

и почесал затекшее плечо.

И вот красивый, тридцатитрехлетний,

и меч, и крест пихнувши под скамью,

я сладко сплю, как казачок в передней,

и авиньонскому внимаю соловью.

1987

Питер Брейгель

1. «Большие рыбы пожирают маленьких»

С начала до скончания веков

жует гусгерка тощих червяков,

клюет личинку, ладящую кокон,

затем, чтоб жировал трехлетний окунь.

Не в том ли назначение реки,

чтоб щука нагуляла балыки,

когда между крутыми бережками

волна кишит плотвой и окушками.

— О, как переливалась чешуя!… — 

припоминаю, рыбу-фиш жуя…

Большие рыбы пожирали малых,

чтоб я, венец творения, умял их.

Но первый, окажусь и я в конце,

когда живую замыкая цепь,

меня взашей с вершины иллюзорной

сгоняет червь, добыча рыбы сорной.

2. Святой Антоний

Ужели ты спасал от кривды,

попав Антонию во щи?

Увы, балтийские акриды

библейским не в пример тощи.

Но дьявольски прыгучи, бездна

измыслила трамплин — лопух.

И схимник поминает беса,

ловя кузнечика в клобук.

А зинзивер, поправ надежды,

стрекочет злобно из травы,

что ты и тела не натешишь,

и душу не спасешь, увы…

1984

* * *

Ю.Г.

Сапог железных десять пар

разбив о тот кремнистый путь,

Психея, легкая как пар,

ты и сама железной будь!

Стальной, моя голубка, стань!

И глядя прямо, а не вверх,

свиньей постройся и тарань

свой железобетонный век!

И через собственную хлябь,

явив неслыханную твердь,

без страха отправляйся вплавь,

теперь — бессмертная, как смерть.

1987

* * *

I

Огород

Тут луковицы византийские

соседствуют с готическим укропом,

и репа уживается с картошкой,

расправой инородке не грозя.

Горох на славу уродился: стручья

что огурцы — огромны, с желтизною,

а матовые томные томаты

размером с добрый поварской кулак.

Медовая морковка с чесноком

сосуществует в мире. Спеет, зреет

Всеовощной Союз, в тарелке только

меж овощей случается раздор.

И то, едок виною, — но не пища!

II

Телеграфный псалом

Меня отседа, милый Дедушка,

возьми к себе ради Христа!

Я кинут под ноги, как ветошка, —

душа, вестимо, нечиста.

Но ты же милый, добрый, родненький,

не верю, что тебе начхать,

что ты не вывел в огородники

златоволосого внучка.

Возьми! — я рад, куда ни денешь. Но

коль у тебя забот чрез верх,

заочно пособи мне,

денежно.

          Земля. Проездом. Человек.

1981

* * *

Веселяся да играя,

словно загулявший зять,

дожил я, дошел до края:

«Здравствуй» некому сказать.

Свечка папиросы тлеет

пред иконою окна.

Только силы не имеет,

за три шага не видна.

Пусто в сердце. Пусто в доме.

А в окно посмотришь днесь:

лик у Спаса зол и темен,

словно не Отец, а Тесть…

1986

* * *

В.М.

Во имя насекомое свое,

грозя войною до скончанья видов,

в мир явится апостол муравьев,

мессия пчел, пророк термитов.

И грянет бой, которому греметь

пока не станет небо островерхим,

пока под ним не обновится твердь

медоточивым пчеловеком.

1982

I

Республиканцы

диалог

— Послабленья даруют,

а свободу берут!…

Наливай-ка вторую,

не стесняйся, брат, Брут!..

— Если ты об Указе, —

я в гробу их видал!…

Допивай-ка, брат, Кассий!

Жажду третий фиал!

II

Теологи

диалог

Утверждаю: Бог есть.

И, конечно, Он добр!…

— Так хочу я поесть

в январе помидор…

— Ты не понял, Он Высшею

Мерою добр…

— Понимаю, не вышло

поесть помидор…

1986

Автопортрет в манере депрессионизма

Неповоротливей статуи конной,

словно в шубе на пляже нелеп,

мрачен, будто страдалец иконный,

не орел, не сокол, не лев, —

помесь членистоногого с жвачным,

тень, ползучий дым без огня, —

словно Девушкин и Башмачкин

совокупясь, породили меня,

1987

Март

Есть еще порох в пороховнице.

Только покудова не подсох.

Рано. Ведь даже ворона в Ницце

еще не пробовала голосок.

Мокрые молоньи сушит Юпитер.

Вместо грома грохает бром.

Рано. Сыро. И полон Питер

холмогорских тучных ворон.

1987

Третий Рим

Петербург, да что вам в этом имени?

Ветер, камень да щепоть земли.

Не сиделось в Устюжне да Тихвине, —

на болото черти понесли.

Чтобы тут, на вымышленном острове,

удержавшись чудом на плаву,

за тремя придуманными сестрами

как молитву повторять: — в Москву!.

А потом три постаревших грации

выйдут из нордических Афин

коридором третьей эмиграции

замуж в турку, ту, в которой финн, —

и въезжая с барственной развальцею

в сей освобожденный бельэтаж,

скажете: — Реченное сбывается!

И Константинополь будет наш!

1989

Поэт

Плохие зубы и воловья

посадка черепа. И мга

очей, глядящих исподлобья

на всякого, как на врага…

Но стану близорук и вежлив:

— Какая встреча, сколько лет!… —

и не увижу этот, плеши

не покрывающей берет,

и это ухо восковое…

Но только, Боже, помоги,

чтобы забывшись в разговоре,

не глянуть вновь на башмаки.

          Как рыба с головы гниет,

          так человека с головою

          такая обувь выдает… Но Бог с тобою, Бог с тобою! —

          Увы, неограненный перл

          обязан кончить стеклорезом.

          И кто бы о тебе не пел,

          та пресса уж давно под прессом!

          И пусть густою трын-травой

          иные затянуло бреши, но…

          перелет трансмировой

          от Снегиревки до Скворечни…

но,.. снова шевелятся в луже

шнурков крысиные хвосты…

И пусть я стану втрое хуже, н

о только не такой, как ты!

Свои болотные, по пуду,

снести в ремонт потороплюсь.

Я никогда таким не буду!…

Но в зеркало глядеть боюсь.

1989

Баллада

Мой век на всех парах со скоростью экспресса

катился под откос.

А я уже бежал по насыпи вдоль леса

через какой-то мост.

Откуда взялся он? И что это за Волга?

Припомнить не могу

Неужто проезжал? Но разве я так долго

готовился к прыжку?…

Испью-ка я реки. С отвычки задыхаюсь,

бурна и солона.

Аттическая соль и первозданный хаос, —

ах, вольная волна!

До капельки ее слизав с ладоней пресных,

я поднимаюсь в рост.

И отряхнув с колен прах скорых и курьерских,

я забываю мост.

Я забываю все… Возле капустных кладбищ

и домино домов

кудлатый черный пес. — Зачем, дружище, лаешь

Ты лучше бы помог.

Недаром шерсть твоя горелой пахнет серой,

а пасть полна огня.

И если ты не сыт овсянкою оседлой, —

полцарства за коня!

И, кажется, он внял. И поотстал, как будто.

И поостыл, сердит…

И стрелка. Вроде та. И переезд. И будка,

где стрелочница спит.

(И только иногда — светла простоволоса —

в окошко поглядит,

и снова пропадет. А жизнь моя с откоса

на всех парах летит).

Вот ты мне и нужна! — толкаю дверь без стука.

Из темноты в ответ:

И ты, дружок, за ней? Пропала эта сука.

Простыл давно и след.

А больше хочешь знать, так спрашивай у ветра.

Ищи-свищи, изволь!

До только не забудь, что станция от века

зовется узловой!…

И прочь я уношу чугунные две гири

и голову-топор.

Мга. Тосно. Бежецк. Дно. Веселые какие

названья у платформ!

1987

* * *

Н.

Оттенки за окном меняет мгла.

Пространство в атлас юркнуло и полка

прогнулась. Стали ходики. Легла

на стрелки пыль и форточка заволгла.

Ни прошлого. Ни будущего. Только

два письменных, спина к спине, стола.

Да на двоих полуторная койка,

где нас лицом к лицу судьба свела.

Зарос быльем парадной вход в шато,

чтоб ты рождалась (лишь халат и тапки)

из мыльной пены, милая. О, акме

всех запахов!… (благодарю «Внешторг»,

и Вышнего, и…) Вот, примерно, так мы

живем пред превращением в Ничто.

1980

Мытие окна

И.М.

I

Луна ли, солнце — не пойму.

С ума сойти — какие стекла! — 

С такими терем на тюрьму

походит, сумеречен; столько

скопилось грязи! перламутр

помета птички, коя сдохла

уже, небось, лет пять тому,

пенициллина зелень, охра

табачная, и дождь, ему

благодаря, кровоподтека

имелась рыжина — Востока

ковер не так цветаст! Восторга,

однако, не было: в дому

соединялись краски в тьму.

II

И вот, впервые далеко не за год,

пространство заоконное, тот свет,

что был зашторен и заклвен, заперт,

замазан мглой и ухарски отпет

магнитофоном, свет окна на Запад

глядевшего украдкою, на ветр

в ботве берез, свет, в памяти кацапа

сходивший тихой сапою на нет, —

в промоину величиной в пятак

он возвращаться начал понемногу,

и вот, отмытый в десяти водах,

благодарящий щедро за подмогу

треть тополя, клок неба и помойку

освободителю пожаловал. Вот так.

1981

* * *

Двери как гробы, стоящие стоймя.

О, какой же некрофил их вырыл!

Если умирать или сходить с ума —

только это место я бы выбрал.

Что за трупоблуд надумал их лишить

умиротворения загробного!..

Если умирать… а если жить…

Я не знаю, я еще не пробовал.

1990

Поэтическая антология «Поздние петербуржцы»

Издательство «Европейский дом», 1995 год

Составление Виктора Топорова при участии Максима Максимова.

Автор вступительных заметок — Виктор Топоров.

2001

Шестеро было борцов в нашем первом сумо-состязанье —

И победил пятерых наилегчайший летун.

«Кто ты, откуда ты вдруг?» — Звать меня Леонид Юзефович.

Сам я не то чтоб монгол, но не совсем и русак.

2002

Юной уральской красы с гексогенной Москвой равновесье

В пользу второй рассудил питерский бывший банкир.

Дамбу он строит с тех пор, а малютка, увы, замолчала,

Только Проханов поднесь неутомим, как Сизиф.

2003

Парочка юных рижан, однополая, но не из геев,

Сенсационно пришла к финишу первой-второй.

Гаррос женился в Москву, Евдокимов же пишет и пишет.

Головоломку сию нам разгадать не дано.

2004

Критик прозаиком стал и посягнул на кумира,

Но знатокам из жюри люб оказался кумир.

Так победил пришлеца не приехавший в Питер Пелевин,

А конкурент, присмирев, съехал сюда насовсем.

2005

Можно в Швейцарии жить, препарируя русскую кухню

И возвращая на Русь чисто арт-хаусный фьюжн:

Смесь холодца и фондю под Венериным волосом (©Шишкин)

Очаровала жюри, что подтвердил и банкет.

2006

Не Эверест, но «Нацбест» покорился с четвертой попытки.

На «Пастернаке» верхом взял Дмитрий Быков свое.

Тщетно внушают ему: «Не свое ты берешь, а чужое!»

Злато покорно ему и во гробе не дрогнет Булат.

2007

Котик с нахимовской выправкой съел переводчика Штайна —

В самый последний момент верх одержал Бояшов:

Прежде безвестный Боян надругался над гордой Улицкой;

Там еще Элтанг была, но «Побег куманики» засох.

2008

Сквозь НБП и Чечню продирался к победе Прилепин,

К Путину даже сходил, в «Школу злословия» тож.

Не покатил здесь роман, но зато оценили рассказы:

«Грех» этот наше жюри на душу дружно взяло.

2009

Нынче в почете Муму и ее коллективный Герасим —

Но еще за год «Нацбест» предугадал этот тренд!

«Р» замените на «л» — и Геласимов разговорится.

Боги степные, а то! Браво, японская мать!

2010

Сенчина вижу везде — даже там, где не вижу романа.

Авченко ру́лит туда, где Лукошин рули́т и рули́т.

Водит пером Кочергин, крылышкует к победе Крусанов,

Аствацатуров острит, но последним смеется жюри.

Читайте также интервью с Виктором Топоровым

Виктор Топоров

КОММЕНТАРИЙ К ДЛИННОМУ СПИСКУ 2010 ГОДА

Длинный список и состав большого жюри опубликованы здесь

Отчетный год — для нашей премии юбилейный (десятый), для изящной словесности — бедный на события, для отечественного книгоиздания — кризисный. Отсюда, наверное, и столь короткий «длинный список» (он был бы еще короче без помощи энтузиастов из ЖЖ) и такое количество двойных, тройных, даже четверных выдвижений.

Плюс общая лень, в доказательство которой ограничусь лишь одним примером: год назад в фаворитах премии ходили молодые писатели Самсонов и Снегирев, оба выпустили сейчас по новому роману, но одного (Самсонова) ухитрились не выдвинуть вовсе, а другой (Снегирев) попал в лонг-лист только по квоте ЖЖ. И доказательство от противного: в год, когда не выходят книги, следовало бы, по идее, ожидать небывало высокого процента рукописей и полурукописей (то есть корректур), однако число их оказалось более-менее обычным. Потому что рукописи, оказывается, читать тоже лень.

Номинационный список подразделяется на несколько характерных групп. Прежде всего, это «литература второго шанса»: Роман Сенчин, обнесенный Букером; Мариам Петросян, не вошедшая в призовую тройку «Большой книги»; Андрей Аствацатуров и Андрей Степанов, оставшиеся с носом в одноименной премии; наконец, подверставшийся к ним в последний момент с коматозной повестью Белкина Эргали Гер.

Сумеет ли «Нацбест» искупить чужую вину, а вернее, захочет ли он жениться на чужих грехах, вопрос для меня не ясный. Понятно лишь одно: на всех чужих грехах сразу жениться все равно не удастся.

Далее следуют книги, бурно и, в основном, комплиментарно обсуждавшиеся в течение года (наряду с произведениями из предыдущей части списка): «Правый руль» Авченко, «Чертово колесо» Гиголашвили, «Мертвый язык» Крусанова, «Прощание в Стамбуле» Лорченкова (самовыдвижение), «Позор и чистота» Москвиной, «Заговор ангелов» Сахновского и журнальные публикации повести Лукошина «Капитализм» и романа Павлова «Асистолия». В этот же разряд (или подразряд) попадает и «Т», критикой, скорее, разруганный, — но Пелевин есть Пелевин.

Далее, несколько неожиданная проза поэтов: рукопись Ирины Дудиной (самовыдвижение) я читал, рукопись Тимура Кибирова — еще нет, о книге Бахыта Кенжеева лучше уж промолчу.

Непривычно много фантастики: Михаил Успенский, Евгений Лукин, Игорь Зотов, Всеволод Бенигсен. Последние двое, впрочем, проходят скорее по ведомству боллитры.

Немало и публицистики: помимо Авченко, это прославленные уже Рахматуллин и, прости господи, Панюшкин, а также несколько загадочная «Книга об одной песне» и, напротив, вполне понятный «Женский чеченский дневник» (в рукописи). Мемуары представлены книгой знаменитого театрального художника Кочергина.

В остальном преобладают темные лошадки, номинированные как в рукописи, так и по опубликованным книгам. Обращает на себя внимание множество диковатых названий: «Нано и порно», «Гуру и зомби» (это два разных романа), «Радостная мужская сталь», «Обрезание пасынков» и тому подобное.

Логика номинаторов порой ставит меня в тупик. Я не очень понимаю пока, почему у модного Германа Садулаева выдвинут не опубликованный в журнале «Шалинский рейд» (или вышедший книгой «АД»), а рукописный «Бич Божий» (номинатор Михаил Гиголашвили), что именно побудило Владимира Бондаренко выдвинуть в рукописи, не дожидаясь публикации, «Почтовую рыбу» сановного и талантливого Юрия Козлова, чем конкретно пленила Льва Данилкина «Жена миллионера», а Бориса Кузьминского очаровало «Горизонтальное положение». Возможно, всё это (или хотя бы половина) шедевры или полушедевры.

Любопытство вызывают также не читанные мною пока «Есть» Анны Матвеевой, «Роман с автоматом» Дмитрия Петровского, «Целующиеся с куклой» Александра Хургина: последний любопытно дебютировал в 1990-ые, но, переехав на ПМЖ в Германию, как-то подувял; первая — одна из лучших представительниц «уральского магического реализма», а второй выдвинут и официальным номинатором, и через ЖЖ, что, в общем-то, редкий случай.

Первый год премии без ее лауреата Александра Проханова, второй без ее лауреата Дмитрия Быкова. Если у тебя есть фонтан…

В отчетном году обострилась литературная дискуссия между, условно говоря, сторонниками «что» и «как». Сторонники «что», называющие себя «новыми реалистами», теснят сторонников «как», презрительно именуя их «постмодернистами». Чем кончится спор, в том числе и уже через три месяца по итогам «Нацбеста», я, разумеется, не знаю, — но любопытно, что у «новых реалистов» завелась тихой сапой собственная постмодернистская пятая колонна: как минимум, два романа из нынешнего лонг-листа представляют собой развернутые сатиры на литературную премию «Дебют» и как бы учебные посиделки в «Липках», что равнозначно атаке на почту и телеграф «нового реализма».

Ну, и на смену нулевым пришли или вот-вот придут десятые, а вопрос, новый Горький или новый Булгаков (а может быть, новый Платонов?), остается открытым. Новый Замятин уже, пожалуй, отпал — антиутопия катастрофически быстро вышла из моды.

Виктор Топоров,

Ответственный секретарь,

1 марта 2010

Длинный список и состав большого жюри опубликованы здесь

Юзер levental (Вадим Левенталь) в Живом Журнале о своей статье «Право на хамство»

Эту статью, написанную для (……..), не взял редактор, потому что «Кушнер не графоман». В другом издании ее не взяли, потому что «Топоров не хам».

Юзер dkuzmin (Дмитрий Кузьмин)
в Живом Журнале в комментарии
на статью Левенталя

Прекрасный образец интеллигентского мировосприятия: наблюдая, как по городу ездит цистерна с жидким дерьмом, из которой золотарь лопатами плещет направо и налево, — восклицать: «Ах, как у него это задорно выходит! Ах, как это оживляет и разнообразит городскую жизнь!»

Юзер poor_ju (Юлия Беломлинская) в Живом Журнале после прочтения статьи Топорова в одном из бумажных изданий, написанной им после прочтения дискуссии в интернете о его статье о… Все о том же самом.

Ура-ура — мы все пополняем славные ряды поэтов прошлых советских лет, то есть людей, над которыми можно глумиться в официальной прессе безнаказанно и зная, что они не имеют возможности в той же прессе ответить.

Юзер arsmir (Арсен Мирзаев, один
из составителей новой антологии)
в Живом Журнале

Ситуация, сложившаяся после выхода книги, возможно, в большей степени тяжела и неприятна именно для меня, поскольку до сих пор мне задают вопросы о том, как я мог допустить присутствие в антологии текста Топорова, не понимая (хотя я и это не раз уже объяснял), что я и согласился на составление этого сборника только после того, как мне сказали, что если я откажусь, то книги не будет вообще — ее просто похоронят.

Дмитрий Голынко
на сайте trans-lit. info

В чем Топоров прав — питерская поэзия (как поле эстетического поиска) занимается сегодня не производством новых текстов и смыслов, а воспроизводством андеграундного стиля поведения. Словом, одна паленая водка из пластиковых стаканчиков в дешевых шалманах или, после подорожания, в грязных двориках, шмоняемых ментами.

Сергей Князев

Одна из отличительных черт гения, заметил как-то Акутагава, — способность устраивать скандалы. Максима столь же эффектная, сколь уязвимая. Легко ее оспорить. Однако есть в истории нашей словесности персонаж, подтверждающий эту формулу абсолютно. Я имею в виду Василия Розанова, чемпиона своего времени по скандалам. Сегодня этот титул принадлежит Виктору Топорову.

Юзер iscander-bey (Александр Басов) о статье Топорова о питерской поэзии

Есть только одна закавыка, сводящая героизм топоровского поступка — «рубанул правду матку, как Родя старушку» — на нет. Кто убил поэзию? Выступлю в роли Порфирия. — Вы и убили, Топоров, вы, больше некому! Объявил Топоров поэтов нежитями, несуществующими субъектами, номинами, опираясь на несокрушимый аргумент: не может существовать поэт, если нет ПОЭЗИИ, как среды, как процесса, как формы человеческой деятельности, востребованной читателем… Позволю себе продолжить: не может существовать поэтической критики вне существования субъектов этой критики — поэтов, не говоря уже об объекте — ПОЭЗИИ. Нет критики, нет и критика. Нет поэта, значит, критика нет в квадрате. Так что либо Топоров сознательно умолчал (а с этого надо было начать для очистки совести) о собственном небытии, и тогда его полемический пафос гроша ломаного не стоит, либо сам не понял, чего брякнул, и тогда как честный человек обязан застрелиться a las monsieur Кириллов.

Максим Антонович — Достоевскому

Помните ли, как вы разломали стул, разбили вдребезги чайную чашку, стоявшую на вашем столе, съели ваш ночной колпак, и в ярости колотя, что есть силы, обоими кулаками и лбом в стену, вы испустили ту «желтую жидкость» <…> и поклялись с пеной у рта написать такую статью, такую ругательную статью, что стоял мир и будет стоять — а такой статьи еще не бывало до сих пор ни на земле, ни в литературе! И таким образом явилась ваша статья: «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах».

Достоевский об Антоновиче

Цель эта достигается <…> личными ругательствами,
но совершенно уж прямыми
и по преимуществу такими, каких еще не бывало в русской печати («плюнуть на вас», «дуракова плешь» и проч.). Лично же против меня употреблено столько сплетен, что отвечать на это мне нет уже никакой возможности <…> Он прямо, лично, упорно обращается в своей статье ко мне
и несколько раз называет меня по имени,
говорит: «вы… вы, Федор Достоевский»…

Ф. М. Достоевский
(«Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах»)

… Нам теперь надо — шавку, шавку, лающую и кусающуюся. Надеюсь, вы понимаете, господа, что я употребляю слово шавка в самом благороднейшем, в самом высшем литературном значении. <…> Важна тут, собственно, не шавка, а шавочные свойства ее. Мы только цыкнем: «усь-усь!», и приобретенная нами шавка должна бросать всё, срываться с места, лететь, впиваться, в кого ей укажут, и теребить до тех пор, пока ей не крикнут: «ici!» <…> Мне кажется, что г-н Щедродаров, известный наш юморист и сатирик, если б его пригласить в состав редакции, мог бы в этом духе успешно служить нам постоянным сотрудником.

В. В. Розанов

Что я все нападаю на Венгерова <…> Труды его почтенны. А что он всю жизнь работает над Пушкиным, то это даже трогательно.
В личном обращении (раз) почти приятное впечатление. Но как взгляну на живот — уже пишу (мысленно) огненную статью. <…> Почему я не люблю Венгерова? Странно сказать: оттого, что толст и черен (как брюхатый таракан).

А. И. Воейков

Вот Плутов <вар.: Вот и Греч > —
нахал в натуре,
Из чужих лоскутьев сшит.
Он — цыган в литературе,
А в торговле книжной — жид.
Вспоминая о прошедшем,
Я дивился лишь тому,
Что зачем он в сумасшедшем,
Не в смирительном дому?

А. С. Пушкин

Воля ваша, я останавливаюсь, смотрю и слушаю до конца и аплодирую тому, кто сбил своего противника. Если б я сам был автор, то почел бы за малодушие не отвечать на нападение — какого бы оно роду ни было. Что за аристократическая гордость позволять всякому уличному шалуну метать в тебя грязью!

А. С. Пушкин

Иная брань конечно неприличность,
Нельзя писать: Такой-то де старик,
Козел в очках, плюгавый клеветник,
И зол, и подл: всё это будет личность.
Но можете печатать, например,
Что господин парнасский старовер,
(В своих статьях), бессмыслицы оратор,
Отменно вял, отменно скучноват,
Тяжеловат и даже глуповат;
Тут не лицо, а только литератор.

История со статьей В. Л. Топорова в поэтической антологии кипит давно, мнений высказано уже под миллион, но чем полезно выступление В. А. Левенталя: переводом разговора в иной контекст. «Статья в антологии» и «Топоров» — разные темы.

Первый случай — зона ответственности издательства. Принцип антологии «Формация» (свежие стихи актуально живущих в СПб поэтов) слизан с антологии «Стихи в Петербурге», которая вышла три года назад и составителем которой мне посчастливилось быть на пару с Л. В. Зубовой: разница лишь в том, что у нас было представлено 70 авторов (то есть отбор был более ответственным), а в «Формации» почти в два раза больше. Заведомо проигрывая нам в качестве продукта, издательство естественным образом озаботилось вопросом «чем бы отличиться», вот и отличилось. Громить своих авторов собственными руками — и впрямь ноу-хау, но Топоров тут ни при чем: его попросили написать, чего думает, он и написал.

Вопрос о «праве на хамство» — важнее и интереснее, и неожиданно актуальнее, хотя, казалось бы, стар как мир. Автор этих строк занимался литературной критикой более десяти лет, неоднократно именовал печатно оппонентов не только «бездарями», но и «подонками», был, в свою очередь, именован подобными словами, и все это воспринималось как рабочий момент. Игра такая. Милые бранятся, только тешатся. Называя друг друга вонючими козлами в каждом номере «Литературной газеты», мы с П. В. Басинским шли после верстки пить водку в ЦДЛ и даже делили на двоих одну литгазетовскую дачу в Шереметьево. Помню, в газете «Сегодня» литератор К. назвал другого литератора «клиническим идиотом», что им не помешало в прошлом году работать в одном тесном творческом коллективе. Один филолог подарил мне как-то свою брошюру, в которой перед словом Курицын стояло слово, фантастически плотно заштрихованное черным стержнем: написал, видимо, гадость, а дарить с гадостью неловко, но подарить хочется, вот и заштриховал. Я не стал бить этого филолога, а просто сводил его на экскурсию в мавзолей В. И. Ленина на Красной площади города Москвы. Руку  А. С. Немзеру я пожимал после откровенно мерзких его пассажей в мой адрес, и не потому, что я такой безвольный и без чувства собственного достоинства, а потому, что был консенсус: мы обливаем друг друга мочой и калом как бы не совсем всерьез. Именно «как бы». Всякий публичный человек: не совсем человек, а отчасти свой собственный персонаж. Даже если он все говорит на полном серьезе: воспринимается он все равно несколько в кавычках. Это общее правило, а тем более ярко проявлялось оно в «ситуации постмодернизма».

Но сейчас постмодернизм всем надоел, время новое, игры кончились, жизнь стала более настоящей, что ли. Более реальной. И, как следствие, все чаще появляются истории типа «Писатель Е. избил в лифте Центрального Дома художников критика П. в отместку за оскорбительную статью», «Блоггер Б. разфигачил лицо блоггеру К. за непочтительный пост», «Кинорежиссер Х. влепил пощечину телеведущему Л. за излишнюю лояльность властям», «Критик А. пытался сломать руку издателю К. за симпатии к нацбольствующему писателю Л.». Мне самому разбивал некогда голову пивной кружкой поэт И. Ф. Жданов, и сам я тоже кое-кому кое-что вполне разбивал, но то были свары бытовые, а теперь участились именно случаи выяснения отношений «за принцип». Хорошо это или плохо, но факт, что времена стали менее карнавальными.
И в этом смысле способность В. Л. Топорова без обиняков сообщить ровно то, что думает, становится даже и более ценной. Как и способность оппонента столь же открыто сообщить, что он думает об умственных способностях, литературных вкусах, внешности («злобным карликом» прозвали Виктора Леонидовича остроумные друзья) и нравственном облике Топорова.

(В скобках: можно бы отдельно пообсуждать особенности литературного дара Виктора Леонидовича: когда он хвалит —
получается в среднем случае скучно, а ругается — на заглядение. Это вообще для романа тема: человек, которому небесами спущен такой своеобразный талант.)

И еще. Левенталь именует Топорова «важнейшим». Не вдаваясь в оценочный спор, спрошу: а не «единственный» ли в чисто технологическом смысле? Нынче письмо о литературе — почти исключительно рецензионное, а не критическое. Критика — это расширение контекста, идейные споры, перебранки, реплики в сторону, обобщающие заметки и именно что мордобой. Кто в России занят подобной деятельностью, кроме Виктора Леонидовича? У Л. А. Данилкина в «Афише» формат рецензионный, но о контексте он помнит, имеет, кроме того, блог, и издает книги, в которых разгоняет рецензии до статей. Согласен, Данилкин — критик.
А кто еще? Д. В. Кузьмин, М. Н. Золотоносов, Д. В. Бавильский, С. И. Князев,
И. В. Кукулин выступают с отчетливо критическими сообщениями, но крайне редко. Ясно, что можно добавить какие-то фамилии, но вряд ли их будет много.

Что же — некому быть критиком или негде? Б. Н. Кузьминский в последние годы затевал да стремительно прекращал критические проекты в «Глобалрус. Ру» и в «Русской жизни», и, кажется, в обоих случаях прекращал не совсем по своему желанию.

Но в принципе площадки-то есть. Не поминать к ночи голые без критики толстые журналы? Западло в них печататься, гонорары мизерные, никто не читает? Но не место красит человека, и сверхсуперхлебной критическая работа бывает редко, и пусть не читают на бумаге, но в интернете-то тексты видны на весь мир. Или пример того же Немзера, который во всех своих газетах некогда был именно критиком, рвал-метал, отслеживал-обозревал, а теперь во «Времени новостей» пробавляется в основном ностальгическими виньетками про Жуковского, а для критической деятельности подведомственное пространство использует реже и реже. Как-то надоела гражданам сочинителям такая деятельность, или ушла в живые дневнички. Но традиции русской литературы… сами знаете. Забить на них никогда не поздно; поддерживать — интереснее.

Так что даже ненавистникам Топорова стоит радоваться, что он существует: иначе род — угаснет.

Вячеслав Курицын

Премия «Нацбест»: шорт-лист. Малое жюри. Комментарии

22.04.2008

На финальной церемонии, которая состоится 8 июня в Петербурге, в Зимнем садике гостиница «Астория», члены Малого жюри открытым голосованием из книг, вошедших в короткий список, выберут национальный бестселлер.

В 2008 году второй раз подряд Интернет-магазин OZON.ru выступает партнером премии «Национальный бестселлер» и вручает номинантам свой приз «Бестселлер OZON.ru» по результатам продаж 2007 года.

В этом году лауреатов литературной премии «Национальный Бестселлер» выби-рают не только члены жюри, но и читатели. С 5 мая по 5 июня 2008 года пройдёт читательское голосование, организованное Первым мобильным издательством MobileBook и коммуникационным агентством Book Space. Автор, который наберёт наибольшее количество голосов, получит приз читательских симпатий. Пользователи Интернета могут проголосовать на сайтах www.natsbest.ru, www.bookspaсe.ru, www.mobilebook.ru. Проголосовать можно будет и с помощью обычного мобильного телефона, подключенного к сети — через wap.mobilebook.ru. Каждый проголосовавший сможет прочитать отрывки книг-номинантов в электронном виде.

 

Шорт-лист

Захар Прилепин «Грех» — 9 баллов
В романе «Грех» герой — молодой человек, талантливый, яркий, умеющий и любить, и ненавидеть до самого конца. Ни работа могильщика, ни должность вышибалы, ни Чечня не превращают его в скептика, «подпольного персонажа». Эта книга «вызывает желание жить — не прозябать, а жить на полную катушку»…

Лев Данилкин «Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова» — 7 баллов
«Человек с яйцом» — первая отечественная биография, не уступающая лучшим британским, а Англия — безусловный лидер в текстах подобного жанра, аналогам. Стопроцентное попадание при выборе героя, А. А. Проханова, сквозь биографию которого можно рассмотреть культурную историю страны последних пяти десятилетий, кропотливое и усердное собирание фактов, каждый из которых подан как драгоценность, сбалансированная система собственно биобиблиографического повествования и личных отступлений — все это делает дебют Льва Данилкина в большой формат заметным литературным явлением.

Анна Козлова «Люди с чистой совестью» — 7 баллов
Новый роман одной из самых ярких представительниц современной молодежной прозы Анны Козловой — это история о поисках любви, Бога и смысла существования в мире, где никто не знает ответа на вопрос «зачем?», реальность представляется безнадежностью, а жизнь человека скучна и уродлива. Грустная, в общем, история.

Андрей Тургенев «Спать и верить: Блокадный роман» — 7 баллов
Ленинград, конец 1941 года. Холод и голод.
Загадочный эмиссар пишет агентурные письма Гитлеру. Разрабатывается зловещий «План Д» — взрыв Ленинграда в случае его падения.
Молодой полковник НКВД, прибывший из Москвы, готовит покушение на Кирова и вдруг влюбляется во вчерашнюю школьницу Варю.
А Варя ждет с фронта своего жениха, помогает что есть сил маме и друзьям, видит сны и верит в Победу. Станут ли сны вещими?

Юрий Бригадир «Мезенцефалон» — 6 баллов
«Надо просто помнить — сзади никого нет… Никто не вытащит из теплого говна. Кроме тебя самого». Подождите, но ведь на что-то это похоже… Ну конечно! — Добьемся мы освобождения своею собственной рукой! Только если «мы» заменить на «ты»… но в этой несложной несостоявшейся замене, видимо, и вся фишка. Герой «Мезенцефалона» обретает волю и преодолевает себя — а значит, именно здесь, именно в нем и свершилась на самом деле великая революция.

Александр Секацкий «Два ларца: бирюзовый и нефритовый» — 5 баллов
Эта книга — уникальный памятник китайской средневековой культуры, появившийся на свет благодаря исследовательским усилиям известного синолога, философа и антрополога Александра Секацкого. В сжатой, зачастую афористичной форме ответов на экзаменационные задачи для соискателей государственных должностей передаются знания, потребовавшие от европейской метафизики многих томов. Изящество изложения и своеобразный юмор, пронизывающий многовековую мудрость этой книги, без сомнения также доставит радость вдумчивому читателю.

Член Большого жюри	3 балла	1 балл
Борис Аверин, филолог, Петербург	Андрей Тургенев «Спать и верить: Блокадный роман»	Всеволод Бенигсен «ГенАцид», рукопись
Александр Борисов, актер, Москва	Полина Осетинская «Прощай, грусть»	Юрий Бригадир «Мезенцефалон»
Михаил Визель, редактор, Москва	Анатолий Бузулкский «Антипитерская проза»	Юрий Бригадир «Мезенцефалон»
Ольга Давыдова, филолог, Петербург	Андрей Тургенев «Спать и верить: Блокадный роман»	Полина Осетинская «Прощай, грусть»
Ирина Дудина, журналист, Петербург	Лев Данилкин «Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова»	Андрей Ланской «Аристократ»
Михаил Глинка, писатель, Петербург	Илья Стогов «Миллиардеры»	Александр Секацкий «Два ларца: бирюзовый и нефритовый»
Владимир Иткин, редактор, Новосибирск	Марина Москвина «Роман с луной»	Ольга Бутузова «Дом»
Наталья Ключарева, журналист, Москва	Майя Кучерская «Бог дождя»	Александр Иличевский «Пение известняка»
Сергей Коровин, писатель, Петербург	Алексей Рыбин «Черные яйца»	Рената Литвинова «Обладать и принадлежать»
Михаил Котомин, издатель, Москва	Владимир «Адольфыч» Нестеренко «Огненное погребение»	Андрей Рубанов «Жизнь удалась»
Наталья Кочеткова, критик, Москва	Захар Прилепин «Грех»	Всеволод Бенигсен «ГенАцид»
Зинаида Курбатова, журналист, Петербург	Александр Секацкий «Два ларца: бирюзовый и нефритовый»	Александр Архангельский «1962»
Анна Макаревич, критик, Петербург	Захар Прилепин «Грех»	Дмитрий Быков «Список»
Яна Милорадовская, журналист, Петербург	Дмитрий Быков «Список»	Александр Секацкий «Два ларца: бирюзовый и нефритовый»
Григорий Нехорошев, журналист, Москва	Татьяна Москвина «Она что-то знала»	Демьян Кудрявцев «Близнецы»
Василина Орлова, критик, Москва	Анна Козлова «Люди с чистой совестью»	Александр Иличевский «Пение известняка»
Александр Поздняков, поэт, Москва	Лев Данилкин «Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова»	Юрий Бригадир «Мезенцефалон»
Захар Прилепин, писатель, Нижний Новгород	Анна Козлова «Люди с чистой совестью»	Анна Старобинец «Резкое похолодание»
Роман Сенчин, писатель, Москва	Захар Прилепин «Грех»	Анна Козлова «Люди с чистой совестью»
Сергей Сурин, редактор, Петербург	Юрий Бригадир «Мезенцефалон»	Лев Данилкин «Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова»
Дмитрий Трунченков, критик, Петербург	Анна Старобинец «Резкое похолодание»	Андрей Тургенев «Спать и верить: Блокадный роман»

 

Малое жюри 2008 года

Илья Бояшов, Петербург

Писатель, автор романов «Путь Мури», «Армада», «Безумец и его сыновья», «Повесть о плуте и монахе», «Танкист, или „Белый тигр“». Лауреат премии «Национальный бестселлер» за 2007 год.

Марат Гельман, Москва

Российский искусствовед, публицист, политтехнолог, коллекционер произведений современного искусства, основатель «Галереи Марата Гельмана», директор «Центра современного искусства. Владелец дизайн-бюро «GuelmanGraphic», издательства «ГИФ», проекта Guelman.ru — «Современное искусство в сети».

Галина Дурстхоф, Кёльн

Литературный агент. Представляет за границей интересы десятков российских авторов, среди которых Сергей Болмат, Евгений Гришковец, Михаил Кононов, Эдуард Лимонов, Юрий Мамлеев, Владимир Сорокин, Владимир Тучков.

Эмилия Спивак, Петербург

Актриса петербургского Молодежного театра на Фонтанке и московского МХАТ им. А. П. Чехова. Знаменита своим участием в сериале «Тайны следствия», роль Жени. В большом кино «проснулась знаменитой» после исполнения роли Эсфири в фильме «Статский советник». Также снималась в сериалах «Гончие», «Повторение пройденного», «Игра online» и художественных фильмах: «Жесть», «Трое и Снежинка», «1814».

Борис Федоров, Москва

Государственный и общественный деятель, финансист, учёный-экономист, член Совета директоров ОАО «Газпром», член Наблюдательного совета Сбербанка России, президент Общероссийского общественно-политического движения «Вперёд, Россия!», автор более 200 статей, книг и научных трудов. Автор «Англо-русского банковского словаря».

Алексей Ягудин, Петербург

Фигурист, Олимпийский чемпион 2002 года в одиночном катании в Солт-Лэйк-Сити, заслуженный мастер спорта России, четырехкратный чемпион мира, Кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2003). Участник проектов Первого канала: «Звезды на льду» в паре с Оксаной Пушкиной, и «Ледниковый период» в паре с певицей Викторией Дайнеко.

Почетный председатель

Илья Штемлер, Петербург

Писатель, автор романов «Гроссмейстерский бал», «Таксопарк», «Универмаг», «Архив», «Поезд», «Утреннее шоссе», «Коммерсанты», «Мой белый, белый город», «Звонок в пустую квартиру», «Взгляни на дом свой, путник!», «Breakfast зимой в пять утра». Вице-президент Петербургского ПЕН-клуба.

 

«Мужская версия» отечественной словесности

Перед нами выраженно «мужская версия» отечественной словесности за отчетный период. Проза Анны Козловой, как в «Хазарском словаре», отличается от мужской разве что на один абзац. Правда, полный…

На ближних подступах к «короткому списку» преобладают, напротив, дамы: Полина Осетинская, Анна Старобинец, две Москвины (Марина и Татьяна), Майя Кучерская — правда, вместе с Дмитрием Быковым, «Адольфычем», Анатолием Бузулукским, Алексеем Рыбиным и Ильей Стоговым. Порог отсечения — пять баллов — оказался, как никогда, низок, и главными «пострадавшими» следует признать Осетинскую, Старобинец и Быкова, набравших по четыре зачетных очка.

Если для известной пианистки, дебютирующей в литературе наивно-разоблачительными мемуарами, четыре балла — это большой успех, а для молодой журналистки, выпустившей уже третью книгу прозы, — повторение пройденного, то для лауреата НацБеста-2006 и «Большой книги», а главное, вечного финалиста нашей премии — сенсационная неудача, не имеющая однозначного объяснения.

С одной стороны, роман «Список» явно не добрал одного-двух очков как представленный в рукописи (хотя в былые годы Быкову удавалось с лихвой перекрывать эту фору). С другой, налицо общая усталость от воистину неутомимого автора, совершенно проигнорированного на сей раз московской частью жюри: большое терпится на расстоянье. С третьей, не исключено идейное неприятие как проповеди конформизма, звучащей в «Списке», так и элементов «бархатной сатиры» на бархатную же революцию. Во всяком случае, написан роман ничуть не хуже, чем «Ж/Д» или «Эвакуатор», в шорт-лист в свое время попавшие. Правда, и не лучше.

Вместе с тем, жюри полностью проигнорировало Дмитрия Глуховского (с которым, на мой взгляд, дурную шутку сыграла номинация сразу двух его романов), Бориса Евсеева, Эдуарда Лимонова, Олега Нестерова и совершенно замечательную Марину Палей — и разве что не проигнорировало действующего букеровского лауреата Александра Иличевского, а также талантливо дебютировавшую романом «Дом» Оксану Бутузову.

Отсутствие зачетных очков у еще одного лауреата и многократного финалиста премии Александра Проханова представляется более чем закономерным: роман «Пятая Империя» — творческий провал на грани самопародии.

Увы, не вызвал интереса у жюри и сборник замечательных повестей Андрея Ефремова, скоропостижно скончавшегося на прошлой неделе.

Шорт-лист получился однако же достаточно репрезентативным и, главное, интригующим. Романы Захара Прилепина и Вячеслава Курицына (Андрея Тургенева) активно обсуждались осенью; прохановское жизнеописание Льва Данилкина — на протяжении целого года; в фокус критического и читательского внимания уже успели попасть и только что вышедшие книги Анны Козловой и Александра Секацкого.

Несколько выпадает из этого ряда повесть Юрия Бригадира, напечатанная в не слишком популярном альманахе «Литературные кубики» — и потому не вызвавшая того интереса, которого она, возможно, заслуживает. Бригадир, несомненно, вытеснил из шорт-листа «Адольфыча» в непровозглашенной, но подразумеваемой номинации «Русский шансон».

Несмотря на явный крен в сторону, условно говоря, фантастики в лонг-листе, в «шорте» однозначно возобладала проза реалистическая, по ведомству которой, наряду с традиционализмом Прилепина, следует провести как гиперреализм Бригадира, Данилкина и Козловой, так и философскую «китайщину» Секацкого. Из двадцати семи фантастических произведений, насчитанных мною в лонг-листе, в финал вышел только роман Курицына.

Абсолютное лидерство Прилепина по итогам голосования Большого жюри не должно вводить в заблуждение ни читающую публику, ни самого писателя. На мой взгляд, помимо тех шести-семи баллов, которые за роман в рассказах «Грех» причитаются нижегородцу по праву, достался ему и «приз зрительских симпатий» — за «Санькю», за запрет НБП и за многое другое. Сработают ли те же факторы в финале, вопрос гадательный. Шансы двух других финалистов — Данилкина и Курицына, — пожалуй, ничуть не хуже. Да и остальные трое не вполне (с точки зрения возможной победы) безнадежны.

Здесь, кстати, уместно напомнить, что и само по себе попадание в престижный шорт-лист — уже победа.

Не могу обойти молчанием еще одно обстоятельство: Анна Козлова попала в шорт-лист в результате явно скоординированного голосования трех членов жюри — того же Прилепина, Василины Орловой и Романа Сенчина. Не назову это сговором — творческие предпочтения вполне могут совпасть с поколенческими и личными, да и повесть сама по себе хороша, — но факт налицо. Писатели (как и любые другие члены жюри) вправе голосовать и так, — а мы вправе привлекать к этому общественное внимание; благо, голо-сование в НацБесте на каждом этапе гласное и ответственное.

Никто из участников шорт-листа лауреатом нашей премии в прошлые годы не был (да и в шорт-лист попадали по одному разу только Курицын с «Месяцем Аркашон» и Прилепин с «Санькей»), — а значит, в списке лауреатов НацБеста в этом году непременно появится новое имя.

Хотелось бы, конечно, знать, чье, — но я этого не знаю.

И не узнаю до самого завершения церемонии открытого голосования в зимнем са-ду питерской «Астории» 8 июня сего года.

А вы?..

Виктор Топоров, ответственный секретарь оргкомитета

Другой язык

Если бы на обложке этой книги значилось другое имя, а не Натальи Романовой (допустим, она издала ее под псевдонимом), то никому бы и в голову не пришло приплетать сюда какую-то филологию и выяснять, какое у автора образование. Идентификация автора здесь один в один совпадает с тем, как он сам себя позиционирует, потому что “ZAEBLO”, с одной стороны, простая и понятная книга, а с другой — искренняя и бесхитростная.

Голос этой поэзии — голос поколения, которому все, о чем говорится, понятно без переводчика и важно без комментариев. Им не надо объяснять, что такое Сауз Парк и Футурама, Кровосток, Тупак и Dr. Dre, и не надо уточнять адресов, по которым находятся «Порт», «Пятница» и «Орландос».

Книга “ZAEBLO” может быть интересна тем, кто занимается альтернативным кино. Здесь есть темы, уже сейчас являющиеся готовыми к производству сценариями. Весь цикл “Iron Тоys” — полнометражный фильм о детстве в актуальном жанре «хоррор» («Лисичка» — «Жылезкый круг» — «Фашыzzм» — «Мама и папа» — «Дэд Хед»), и получиться может круче, чем «Дети-убийцы» Иштвана Сабо. Разделы “Culture” и “ZAEBLO” — как специально подточены под вредоносную анимацию в духе Сауз Парка. А общая эстетика трэша в “Оld schооl” — подарок для какой-нибудь новой Трома-Студии. Если бы я занимался кино, то сразу ухватился за весь этот клондайк идей, стиля, диалогов, как бы предназначенных для новых форм сегодняшнего и завтрашнего посткинематографа. Это Антигламурный Петербург первого десятилетия XXI века. По его лабиринтам автор с отважностью диггера проводит своих читателей, по пути сражаясь с попсой и культурными стереотипами, решительно отвергая всё, что так ценно для подавляющего большинства населения. Политика, культура и русская литература, семейные ценности, индустрия развлечений и образование, контркультурные идолы 80-х и 90-х, все священные коровы, весь, от и до, мир взрослых — всё обстебано и достойно глумления.

Если кто-то станет бурчать, что это все «уже было» (а этот аргумент обычно и приводится, если других нет), то на этот дешевый трюк не поведутся именно те, с кем на одном языке говорит «лирический герой». Этот язык, однако, доступен не всем, при всей кажущейся и даже — на первый взгляд — вопиющей — простоте. В построении фраз, речевых оборотов, в нарушении порядка слов и искажении их морфологии, не говоря уже о том, как расставляются акценты в перечислительных рядах привычных слуху подростков приоритетов, — содержатся коды, взрослым людям недоступные. Это говорят не с ними и не на их языке. Вроде как понятно, а вроде как и не очень. Они могут разглядеть только одно: «вот опять стихи, где мат».

Замечательный критик Виктор Топоров определил мою позицию как «матерящийся поэт» (в отличие от «матерных поэтов» — «такого говна хватает»). Третья позиция — это другой язык. Одной из его особенностей является то, что «эти» слова из него не изымаются и не заменяются общепринятыми корректными аналогами. Это так же невозможно, как из обычного языка изъять, например, все союзы и предлоги; и возможно, даже глаголы. Ткань рассыплется, все рухнет.

В России такой специфический сплав возник в начале XXI века, и он существует независимо от того, плохо это или нет и какое огорчение вызовет у общественности, когда обыватели поймут, что это не то, что они думают («засорение языка» и прочие бесчинства). Это просто другой язык, который им уже не принадлежит. И компьютерные языки ведь не всем понятны — ну да все живы.

Другой язык — это явление, еще не исследованное филологией и критикой (монографии по мату к этому никакого отношения не имеют, так как они опираются именно на две предыдущие категории — «матерных» и «матерящихся»). Но и не совсем уж новое, поскольку достаточно хорошо освоено молодыми «пользователями», с которыми, собственно, и говорит автор этой книги.

Наталья Романова — самая антигламурная и бесстрашная звезда на петербургском поэтическом небосклоне, а книга “ZAEBLO” — не только камень в обывательский планктон, но, еще и более того, осиновый кол в могилу и логику оld sсhооl-культуры, кишащей упырями и вурдалаками (а некоторые думают, что там — святые мощи, и им поклоняются!).

Евгений Мякишев

Кармический скачок

Некоторые полагают, что в России до сих пор литературные премии дают одним книгам, а читают совсем другие. Несколько лет назад Виктор Топоров придумал премию «Национальный бестселлер», которая была призвана сблизить читателей и писателей.

Каково положение дел сейчас, спустя семь лет после создания «Нацбеста», когда литературных премий появилось едва ли не больше, чем существует в стране авторов, когда в премиальный процесс пришли большие деньги, он рассказал накануне очередного объявления результатов «Нацбеста», состоявшегося 8 июня в Зимнем саду отеля «Астория» обозревателю «Прочтения» Наталии Курчатовой, члену Большого жюри «Национального бестселлера» в прошлом году и участнику премиального забега (написанный в соавторстве с Ксенией Венглинской роман «Лето по Даниилу Андреевичу» выдвинут по рукописи) — в этом.

Наталия Курчатова