Рубрика: Заметки

• М.: Эксмо, 2005
• Переплет, 544 с.
• ISBN 5-699-11361-4
• 4000 экз.

Название не совсем точное. Данный сборник включает в себя не только фрагменты «Словаря», но и самые разнообразные примеры таланта Бирса — мастера короткой формы.

Английские инициалы писателя A. G. B. поклонники Бирса расшифровывают как Almighty God Bierce, а не Ambrose Gwinnett Bierce. После прочтения «Словаря Сатаны» и лучших рассказов этого выдающегося человека с определением сразу хочется согласиться, а русские инициалы переиначить в примерный эквивалент вроде «Абсолютный Господь Бирс».

Составители сборника примерно в равной мере представляют читателю «страшные» рассказы писателя и военные. Создание мистической и кошмарной атмосферы удавалось Бирсу превосходно. Мало кто из современных авторов (по-моему, никто) может с ним соперничать. Несколькими страницами Бирс может напугать сильнее, чем Стивен Кинг несколькими сотнями. При этом кошмарные истории А. Г. Б. надолго остаются в сознании. Страх и ужас окутывают читателя и не отпускают долго, даже когда книга прочитана и отложена. Присущий же Бирсу черный юмор ситуацию не разряжает, а лишь усугубляет общую мрачность.

«Страж мертвеца», «Соответствующая обстановка», «Глаза пантеры» — после них и в темноте себя не очень комфортно ощущаешь, и общее беспокойство преследует. После «Проклятой твари» спокойно почувствовать себя суждено очень и очень нескоро. Этот рассказ о загадочном монстре вообще не оставляет человеку надежды на хотя бы иллюзорное спасение от вездесущих темных сил.

При всех достоинствах мистических рассказов Бирса они все же уступают по силе воздействия его военным историям. Писатель сам участвовал в Гражданской войне, и ему удается поместить читателя в самую гущу этого безумия. Рассказы Бирса о войне остаются непревзойденными. Вы поймете ужас словосочетания «гражданская война», прочитав «Бой в ущелье Коултера», вы осознаете отвратительность лишенной и намека на романтику бойни во имя смутных идеалов, прочитав «Чикамогу». Впрочем, прочтите все военные рассказы писателя. Они гораздо страшнее самых изощренных мистических историй, производят гораздо более сильное впечатление. Их по сию пору считают лучшим из написанного о Гражданской войне в США, но я бы отнес их к лучшему, что написано о войне вообще.

Конечно, есть в сборнике и «Случай на мосту через Совиный ручей». Можно отнести его к мистическим, можно к военным рассказам, не в жанровой принадлежности дело. Многократно процитированный, попавший во всевозможные антологии, перефразированный во многих книгах и фильмах, «Случай» не утратил своей силы. Даже зная о его финале, рассказ хочется перечитывать снова и снова, пытаясь найти подсказки и возможные объяснения ставшего классическим шокового окончания. А все читающие рассказ впервые — проверьте себя, в какой момент вы догадались, что случилось с приговоренным к смерти Пэйтоном Факуэром. И догадались ли вообще.

В финальной части сборника, своеобразным десертом становятся выдержки из «Словаря Сатаны». Бирс довольно долго вел газетную рубрику, где предлагал свои определения разнообразных понятий, а в 1906 году выпустил эти определения отдельной книгой. «Словарь» имеет подзаголовок «Лексикон циника» и уже сто лет остается одной из бесспорных «книг на все случаи жизни». Да, надо разделять взгляд на жизнь лексикографа Сатаны мистера Бирса, именно при соблюдении такового условия вы несомненно получите не только удовольствие от остроумия автора, но и неиссякаемый источник цитат. Впрочем, даже не полностью понимающие черную иронию писателя найдут для себя что-то интересное, это неизбежно для выдающейся книги, каковой «Словарь Сатаны» является. Так что не удивляйтесь, если вам захочется охарактеризовать год, как «период, состоящий из трехсот шестидесяти пяти разочарований», а патриотизм — «легковоспламеняющейся кучей мусора». Здесь, впрочем, имеет смысл остановиться. Начиная цитировать Бирса, остановиться очень трудно. Лучше самому прочесть сборник и подыскать цитаты на собственный вкус.

А сам сборник необходимо иметь у себя любому ценителю американской литературы.

Иван Денисов

Когда Задорнов будет сдан в макулатуру

Из истории американской юмористической литературы.
Часть 1. XIX век

Сразу успокою читателя: никакого отношения к американскому юмору вынесенный в заголовок автор не имеет. Задорнов уже давно стал символом антиамериканизма и проституирования идей сатирического жанра. Потому далее его именем я свой рассказ не буду засорять, а всем ценителям качественных примеров сатиры и юмора рекомендую освободить книжные полки от трудов означенного господина (макулатура всегда нужна) и заполнить их замечательными писателями, о которых пойдет речь ниже. Именно рядом с ними рядом в вашей библиотеке будет уютнее несомненным отечественным классикам Булгакову, Зощенко или Довлатову.

Антиамериканизм — глупость; понятие же «тупой американский юмор» — идиотизм. Нельзя судить о традиции, основываясь на телешоу-однодневках или кинофильмах низкого уровня.

В нескольких эссе я немного расскажу о настоящей традиции американского литературного юмора, о некоторых лучших представителях, заодно представив основные направления. Большее внимание я уделю литературе, хотя и лучшее в кино или ТВ упомяну непременно. А для начала обратимся к истории, к XIX веку.

Три писателя, прославившихся два столетия назад, оказали наибольшее влияние на формирование традиций в сатире и юморе США. Прежде всего это Чарлз Фаррар Браун (1834-1867), более известный под именем Артемус Уорд. Рассказы Брауна, написанные от имени не особенно грамотного, но сообразительного владельца передвижной лавки диковин Уорда, принесли автору огромную популярность. В образе Уорда писатель много выступал и с чтением собственных комических лекций, став не только первым выдающимся американским юмористом, но и провозвестником stand up comedy. Рассказы Уорда ничуть не устарели («Артемус Уорд, его книга», «Артемус Уорд, его путешествия», «Артемус Уорд в Лондоне»), они и сегодня доставляют массу удовольствия, а сохранившиеся воспоминания о его лекциях следует читать всем начинающим комикам: находки Брауна-Уорда по-прежнему очень смешны.

Уорд обозначил несколько направлений, ставших неотъемлемыми частями американского юмора. Внимание к повседневным проблемам обычных, «маленьких» людей, недоверие (а то и презрение) к власти, невозмутимость героев перед лицом опасности, выживание в опасных ситуациях при помощи иронии и самоиронии, активное использование разговорной речи. Потому популярность Уорда вполне заслужена, а цитаты из его рассказов до сих пор популярны: «Я не политик. Других вредных привычек у меня тоде нет», «В тот день пули так и летели мимо меня. Они были упакованы в ящики, их везли на передовую». Жаль только, что смерть так рано настигла остроумца и выдумщика Брауна-Уорда.

Одним из почитателей Уорда был Сэмюэл Клеменс. Тот самый, который стал знаменитым Марком Твеном (1835-1910). Об этом выдающемся человеке много сказано и написано, что-либо новое добавить трудно. Но, напомню, этот замечательный писатель был прежде всего юмористом. Его рассказы не устаревают поныне (и не устареют), его ранние, более комические книги «Простаки за границей» или «Жизнь на Миссисипи» остаются несомненными шедеврами жанра, а комические лекции возносят заложенные Уордом находки на заоблачные высоты.

При этом Твен добавил новые элементы. Скептицизм, критический взгляд на человеческую глупость, отрицание сентиментальности. Литературную традицию он тем самым немало обогатил, а в достойных авторах юмористических или сатирических произведений благодаря Твену стали видеть настоящих писателей. Конечно, тому способствовали и поздние, более серьезные и амбициозные книги Твена (талант писателя был разносторонним), но Твен — автор всегда смешных «Как я редактировал сельскохозяйственную газету» или язвительного «Рассказа о дурном мальчике» ничуть не уступает Твену — автору пессимистических «Человека, который совратил Гедлиберг» или «Что есть человек?».

Марк Твен — писатель практически без недостатков. Правда, Хенри Луис Менкен, восхищаясь его талантом, находил уязвимые места в чрезмерной уверенности в собственной правоте и боязни лишиться популярности. Последнее, по мнению Менкена, сильно притупляло сатирические работы Твена.

Кто ничего не боялся, так это Амброз (Эмброуз) Бирс (1842-1914 ?). Писатель прежде всего известен своими непревзойденными рассказами о гражданской войне («Чикамога») и мрачными мистическими историями («Проклятая тварь»), однако для американской сатиры и «черного» юмора Бирс одна из ключевых фигур. Именно его перу принадлежит шедевр мизантропической афористики «Словарь Сатаны», по сию пору восхищающий точностью и остроумием определений. Именно Бирс в своих газетных статьях не щадил никого. Его мишенями становились политики всех калибров и собратья по журналистике («Все газеты переполнены слюнявым восхищением по поводу каждого поступка президента Тафта, миссис Тафт, всех членов президентской администрации»), писатели («Самоубийство поэта Лезински — самое талантливое его произведение»), идеи и понятия («Патриотизм свиреп, как лихорадка, безжалостен, как могила, слеп, как камень, и безрассуден, как обезглавленная курица»). Можно утверждать, что именно Бирс внес в американский юмор темный оттенок, а в сатиру — прямые атаки на власть, ее представителей, беспощадность к своей стране и соотечественникам. Сопутствовавший Бирсу успех, характерное для свободного общества отсутствие гонений за взгляды его вклад только закрепили. Как писал самый знаменитый последователь Бирса, тот же Менкен: «Он атаковал все глупости окружавшей его действительности… Никто, каким бы авторитетом человек не обладал, не мог избежать его выпадов… В нем было столько же осторожности, сколько в неуправляемом поезде».

Кроме трех самых значимых фигур XIX столетия, можно выделить еще троих авторов рубежа веков. Джордж Эйд (1866-1944), автор «Басен на сленге», Финли Питер Данн (1867-1936), создатель ироничного комментатора политических новостей мистера Дули, и Ирвин Кобб (1876-1944), просто очень хороший юморист. Их влияние на развитие юмористической литературы в США было менее значимым, но забывать о них не стоит. Всем интересующимся данной темой прочесть их книги несомненно стоит.

Времена «менкенизма»

Из истории американской юмористической литературы.
Часть 2. Первая половина XX века

1920-1940-е годы — несомненный подъем в сатирической и юмористической литературе США. Бурные события тех лет (сухой закон, гангстерские войны, мировые вооруженные конфликты, великая депрессия и т. д.) этому только способствовали. И едва ли не за каждым значительным событием эпохи явно (или не очень явно) просматривалось влияние Хенри Луиса Менкена — критика, эссеиста, редактора, самого оригинального ума своего времени. Пропагандировавшаяся им (и им же успешно воплощенная) свобода творчества содействовала развитию американской культуры вообще. Разумеется, и интересующей нас области «менкенизм» (термин даже попал в словари) помог. Хотя о самом Менкене чуть ниже.

Высокопрофессиональных юмористов было достаточно. Самыми яркими следует признать Роберта Бенчли (1889-1945), Джеймса Тербера (1894-1961) и Сидни Джозефа Перелмана (1904-1979). Рассказы и скетчи Бенчли и Тербера публиковались в журналах, выходили в сборниках, их основанный на повседневных проблемах юмор привлекал широкого читателя, а писательский талант обоих юмористов сделал их уважаемыми и в среде критиков. Перелман активнее использовал элементы абсурдизма, его скетчи и эссе часто высмеивали глупости поп-культуры. К тому же на него сильно повлияло сотрудничество с гениальными комиками братьями Маркс, которые как раз на абсурдистском юморе и специализировались. Самый же знаменитый из братьев, Граучо (настоящее имя Джулиус), не только много работал в кино, став символом настоящей американской кинокомедии, но и не раз пробовал себя в юмористической литературе, с немалым, кстати, успехом. Его рассказы удостаивались похвалы самого Менкена, чем Маркс несказанно гордился.

Но особо из авторов той поры я бы выделил других.

Деймон Раньон (1884-1946) — спортивный журналист и колумнист, Раньон всегда интересовался криминальным миром Нью-Йорка. Поэтому в его рассказах обязательно встречаются гангстеры, связанные с ними красотки с Бродвея, игроки, репортеры и прочие колоритные фигуры. Избрав манеру рассказа от первого лица, но рассказа отстраненного (герой вроде внутри событий, но повествует о них с невозмутимостью стороннего наблюдателя), привлекая сленговые выражения и используя удивительную смесь цинизма и сентиментальности, Раньон создал собственный мир. Мир, основанный на реальности Нью-Йорка 1920-1930-х, но гораздо смешнее, привлекательнее и эффектнее. Не стоит удивляться, что словосочетание «Бродвей Деймона Раньона» стало нарицательным. Многие воспринимают Бродвей той поры именно по рассказам этого замечательного автора, а не по историческим трудам. К его же рассказам восходит традиция гангстерской комедии, обыгранная очень многими писателями и кинематографистами. А что самое главное — рассказы Раньона смешны и по-хорошему трогательны по сию пору. Стиль и юмор писателя не утратили своего очарования ни на йоту. Прочтите «Одноглазого Джонни», «Бродвейский инцидент», «Чувство юмора» или «Мадам Ла Гимп».

Как и Раньон, Ринг Ларднер (1885-1933) начинал с работы спортивного журналиста. Далее были свои юмористические колонки в газетах, рассказы, слава великого американского писателя. Ларднер к славе относился с иронией, полагая себя лишь работающим для развлечения публики сочинителем. Но для литературы США он остается одним из примеров сатирика и юмориста, вышедшего далеко за рамки жанра. Тому много объяснений. Ларднера превозносят за искусное применение вульгаризмов и американизмов в речи героев, за точные сатирические портреты представителей среднего класса, за высмеивание худших сторон мира спорта и шоу-бизнеса. Все верно, но, как и положено выдающемуся творцу, Ларднер не поддается однозначной классификации. Он умел писать очень смешно, вспомнить великолепную серию «Ты меня знаешь Эл» (именно так, без знаков препинания) или «Большой город», но его же «Любовное гнездышко» или «Прическа» оставляют ощущение немалой грусти. Мог быть безжалостен к ограниченным и примитивным персонажам («Чемпион»), а мог описывать своих немолодых героев с удивительной добротой («Золотой медовый месяц»). Что сказать, Ларднер был замечательным писателем, юмористический жанр может гордиться, что именно его блистательный Ринг избрал «своим». Я же в завершение напомню, что Ларднером восхищались Фитцджеральд (выведший его в романе «Ночь нежна» в образе Эйба Норта), Сэлинджер (Холден из «Над пропастью во ржи» называл Ларднера одним из любимейших авторов) и, конечно, основной апологет Ринга 1920-х, тот самый Менкен.

Трудно дать представление о масштабе Менкена в нескольких строчках, но надо попробовать. Хенри Луис Менкен (1880-1956) — человек удивительный. Начинавший репортером и колумнистом, позже ставший влиятельнейшим критиком и эссеистом, Менкен оказал влияние на все отрасли культурной жизни Америки. Сочетание незаурядного интеллекта и эпиграммного стиля делало его статьи одинаково интересными для интеллектуалов и простых читателей. Роль ХЛМ не переоценишь. Он сочетал лучшее от своих кумиров — Твена и Бирса, но без робости первого и мрачности второго. Менкен в своих работах атаковал примитивность соотечественников, чрезмерное потакание традиционным предрассудкам, был безжалостен ко всем политикам (находившимся у власти доставалось особенно, но и ретивых радикалов-оппозиционеров ХЛМ не щадил), высмеивал религиозные благоглупости, но делал все это с легкостью и изяществом. Он получал удовольствие от своей деятельности и хотел делить его с верными читателями. Разумеется, подобный подход к эссеистике нажил Менкену врагов, но думающая публика им только восхищалась. Менкен показал, что можно смело высказывать свои идеи, идти наперекор общепринятым канонам, и при этом не подвергаться гонениям, а добиваться заслуженного успеха. Свобода, привитая им американской литературе, не в последнюю очередь стала определяющей для расцвета словесности США. А его положительные рецензии и редакторская деятельность помогли прославиться многим заслуживающим того авторам (Джон Фанте, отчасти Ларднер). Ну и не стоит забывать о неповторимом сатирическом даре Менкена, его афоризмы по частоте цитирования даже популярнее высказываний Твена или Бирса. Эссе и афоризмы Менкена представлены во многих антологиях, самыми полными следует назвать такие, как «Хрестоматия Менкена», «Невозможный Х. Л. Менкен» и «Мнение меньшинства». Менкена-юмориста лучше всего представляет ностальгическая автобиографическая трилогия «Дни Х. Л. Менкена» («Счастливые дни», «Газетные дни», «Языческие дни»).

Без Менкена нельзя представить литературу 1920-1940-х, но и период интеллектуальной сатиры и «бодрого пессимизма» 1950-1970-х без его влияния не обошелся. Да и нынешние сатирики лучшего комплимента, чем сравнение с ХЛМ не знают.

Бодрые пессимисты

Из истории американской юмористической литературы.
Часть 3. Вторая половина XX века

Можно воспользоваться словами Джона Барта, назвав писателей 1950-1970-х годов «бодрыми нигилистами». Юмор их называют черным, абсурдистским, интеллектуальным, «юмором со смертоносным жалом», но точнее всего будет определение Томаса Пинчона: «…<юмор> находит в высшей степени забавным поражение и неудачу и просто радуется выживанию от одного дня, одного бедствия, к другому».

В описываемый период общественно-политическая жизнь в США была отмечена последствиями маккартизма в 1950-е, идеализмом в 1960-е, язвительным цинизмом в 1970-е. В литературе Америки отражались эти настроения, выявляется своеобразный «эффект Менкена»: «бодрые пессимисты» в их сатирических книгах были очень критичны к своей стране и соотечественникам, не щадя никого. Именно такой подход помог им стать заметными американскими писателями, а литературу США вывел на лидирующие позиции в мире. Пессимистический взгляд на жизнь, не связанный с депрессивной рефлексией благодаря иронии и юмору (как тут снова не вспомнить Менкена и его слова о том, что скептику выживать помогает именно чувство юмора), критика существующего мироустройства, сдобренные язвительным остроумием — не единственные достоинства литературы той эпохи. Традиции Бирса, Менкена, Ларднера соединились с традициями американского интеллектуального, энциклопедического романа (Мелвилл). «Бодрые пессимисты» активно применяли экспериментальные манеры письма, а работы их отличались не только особенным типом героев (обычно неунывающих неудачников), но и изощренными сюжетными построениями, отсылками к мировой классике, фактам из истории, изысканным обыгрыванием мифологии и ироническими парафразами поп-культуры.

В 1955 году были опубликованы романы, определившие будущие настроения в литературе, получившей потом название «школа черного юмора». «Рыжий» Джеймса Патрика Данливи (р. 1926) и «Узнавания» Уильяма Гэддиса (1922-1998). Дебют гениального Джеймса Патрика предложил читателю идеального героя новой литературы, не слишком амбициозного вечного неудачника, сохраняющего бодрость духа и самоиронию в самых диких ситуациях. К тому же «Рыжий» был отмечен поразительным сочетанием гомерически смешного и щемяще-тоскливого, а неповторимый стиль автора воздействие романа сделал еще мощнее. Роман Гэддиса «Узнавания» очень сложен по сюжету, в книге зашифрованы многочисленные отсылки к музыкальной, художественной и литературной классике, что сочетается с остроумной и беспощадной атакой Гэддиса на вкусы «среднего потребителя», мир бизнеса и американскую реальность вообще. Однако не стоит загонять обоих выдающихся авторов в тесные рамки «школы черного юмора». Дальнейшее творчество Данливи («Лукоеды», «Волшебная сказка Нью-Йорка», «Кодекс без изъятий и сокращений») показало, что классифицировать его практически невозможно. Гэддис тоже фигура слишком масштабная. Его романы, подобные лабиринтам, очень смешные, содержащие иронию над всеми глупостями человечества и современной жизни («Джей. Ар», «Столярная готика»), сделали его одновременно классиком интеллектуального и сатирического романа .

Подобный путь проделал и уже упоминавшийся Томас Пинчон (р. 1937). Дебютный роман «V» (1963) сочетал мотивы «Рыжего» (остроумные герои-неудачники) и «Узнаваний» (сложный сюжет, множество аллюзий и отсылок), но уже в нем отчетливо ощущалась индивидуальность писателя. Пинчон не изменил подобным героям, сюжеты его следующих книг становились еще более искусно выстроенными, а интеллектуальная нагрузка книг только возрастала. Прибавить неизменную иронию Пинчона и точность использования ситуаций и типажей поп-культуры — готов портрет великого писателя (другого портрета все равно не найдешь: «человек-загадка международного масштаба» Пинчон не дает интервью, не общается с прессой, а его последние фотографии датированы началом 1960-х). Именно Пинчон создал один из основных романов XX века «Радуга гравитации» (1973) и, возможно, лучшую книгу об Америке 1960-1980-х — «Вайнленд» (1990). Удивительное сочетание антиправительственной сатиры, пародийного триллера и элегической грусти об утраченных мечтах молодости. После подобных шедевров пытаться его ограничить только «черным юмором» просто бессмысленно.

Есть авторы, за пределы установленных жанром границ не выходившие. Перехваленный (по-моему) Джон Барт (р. 1930), автор чрезмерно «заинтеллектуализированных» романов («Химера»), чьи сюжетные лабиринты уступают по изысканности и элегантности Гэддису и Пинчону. Или профессиональный (но не более) певец жизненных передряг вечных аутсайдеров Брюс Джей Фридмэн (р. 1930), автор хороших книг («О Хэрри Таунсе»), но не выдерживающий никакого сравнения с Данливи. Однозначным же классиком «черной комедии», прославившимся безусловно выдающейся книгой (успех которой он так и не смог повторить), стал Джозеф Хеллер (1923-1999). А его шедевром — «Уловка-22» (вариант перевода — «Поправка-22», 1961). Непривычная по стилю (как у Данливи), изобилующая персонажами в духе опять-таки Данливи или Гэддиса, беспощадная по сатирическому настрою (не уступит Гэддису), книга ничуть не хуже «Рыжего», «Узнаваний» или «V». Увы, для Хеллера она осталась единственной бесспорной удачей. Впрочем, и такого не каждому по силам добиться.

Представитель традиционного юмора 1950-1970-х годов, хотя и самой высокой пробы, — Вуди Аллен (р. 1935). Этот талантливейший человек преуспел во всем. Успешно выступал как эстрадный комик, с блеском работал (и продолжает по сей день работать) в кино, заслужил признание и в качестве писателя-юмориста. Киноработы Аллена («Энни Холл», «Манхэттен», «Любовь и смерть») выдерживали и выдерживают высокий уровень американской комедии, заданный братьями Маркс, Хоксом, Уайлером, противостоя моде на примитивный юмор «ниже пояса» (которую задали в кино англичане в 1950-е годы). Аллен-писатель не раз говорил о влиянии Сидни Джозефа Перелмана, но, на мой взгляд, он Перелмана превзошел. Абсурдисткие скетчи и пародии Аллена сегодня гораздо смешнее рассказов его неофициального наставника. Их популярность (сборники скетчей Аллена регулярно переиздаются) не ослабевает, жаль только, что после сборника 1980 года «Побочные эффекты» кинематографист и литератор больше сосредоточился на кино.

Выдержать заданный «бодрыми пессимистами» уровень в сатирической и юмористической литературе — задача сложная…

Не горланить вместе с толпой,
а посмеиваться в уединении кабинета

Из истории американской юмористической литературы.
Часть 4. Современники

Заголовком послужили слова Пэтрика Джейка О’Рурка. Замечательный эссеист сформулировал, наверное, идеальную позицию для сатирика. Которой и сам придерживается. Но о нем чуть ниже.

Состояние современной американской сатиры при сравнении с периодом «бодрых пессимистов» покажется не особенно радующим. Речь идет прежде всего о художественной литературе. Покойных Гэддиса или Хеллера заменить некем, уровня здравствующих Данливи и Пинчона достичь невозможно. Поэтому романы нынешних авторов сатирической и юмористической литературы чаще разочаровывают. Кому-то мешает соблюдение принципа политкорректности, кому-то — другие причины, но приблизиться к уровню, заданному в 1950-1970-е не получается. Даже авторам достаточно интересным.

Вот, например, журналист и писатель Карл Хайасен (р. 1953). Его романы («Стриптиз», «О, счастливица», «Хворый пес») остроумны и занимательны, однако чрезмерное морализаторство точно не идет им на пользу. В своем желании привлечь внимание читателя к экологическим проблемам Хайасен часто забывает о чувстве меры и уподобляется литературному эко-террористу; создавая портреты разнообразных мошенников, писатель делает их гораздо симпатичнее раздражающе правильных положительных героев. Не могу разделить восторгов и по поводу Кристофера Бакли (р. 1952). Его сатирические произведения, имеющие целью высмеять мир бизнеса и политики («Здесь курят», «Флоренс Аравийская») мне представляются достаточно беззубыми, лишенными должной язвительности, а что хуже всего — не смешными.

Однако видеть в американской сатирическо-юмористической литературе кризис я не склонен. Все-таки в США сатиру обычно рассматривают как символ свободы слова. Поэтому там все же не принято за издевку над американской реальностью ссылать, сажать или навязывать «споры хозяйствующих субъектов». Да, в художественной литературе на смену классикам пока никто не пришел. Но с сатирической эссеистикой все в порядке по-прежнему. Разумеется, там есть достаточно много авторов незаслуженно известных, лишь спекулирующих на сложных проблемах. Особенно это касается сатириков лево-либерального настроя, в частности, Майкла Мура (р. 1954). Мур-кинематографист мне скорее симпатичен: его документально-публицистические фильмы, конечно, тоже спекулятивны, но талант режиссера очевиден. Поэтому «Фаренгейт 9/11» я приветствую. А вот с художественным словом у Мура не получается. Книги «Глупые белые люди» или «Чувак, где моя страна?» скорее раздражают популистским настроем и примитивными левыми взглядами.

Другое дело Пэтрик Джейк О’Рурк (р. 1947). Выдающийся юморист и сатирик, самопровозглашенный реакционер и консерватор. Писатель точно создал себе образ: бывший хиппи и радикал 1960-х, ныне поумневший и разочарованный циник. При этом приписываемые О’Рурком самому себе крайне правые взгляды зачастую оказываются лишь частью этого образа, а диктуются они его нежеланием поддерживать сложившееся мнение о сатириках, как людях именно левых настроений. О’Рурк прежде всего индивидуалист, вспомните приведенные в заголовке его слова и добавьте к ним, например, «Когда я начинаю соглашаться со всеми, мне становится страшно». Писатель в своих эссе и книгах расправляется с американскими политиками всех направлений («Демократы — отбросы мира политики, республиканцы — отбросы мира бизнеса»), атакует издержки нового пуританизма («Если бы Бог хотел, чтобы мы столько времени сидели в церквях, Он даровал бы нам седалища большего размера, а головы меньшего»), но особенно часто левых либералов («Они подобны Санта Клаусу: милые, любят животных, радеют за благотворительность, заботятся о бедных и убогих… Одна проблема: Санта Клауса не существует»). Что немаловажно, левые интеллектуалы О’Рурка побаиваются, нападая на других ярко выраженных консерваторов, его обходят стороной. Видимо, признают его правоту. О’Рурк известен и своими международными репортажами, которые отличаются не только традиционным остроумием, но и желанием вникнуть в суть проблем, отсутствием поверхностного подхода. А афоризмы писателя давно разошлись на цитаты, сделав его основным преемником Менкена (которого О’Рурк ценит очень высоко) в данной области. Взгляните на названия книг: «Парламент шлюх», «Дайте войне шанс», «Возраст и хитрость побеждают молодость, невинность и плохую прическу»«Возраст и хитрость побеждают молодость, невинность и плохую прическу». Немудрено, что O’Рурк официально признан самым цитируемым из ныне здравствующих юмористов.

Самый яркий пример телевизионного юмора — Билл Маэр (р. 1956). Ведущий шоу «Политически некорректно», а сейчас «Реальное время» заслужил славу остроумного и язвительного комментатора, а выход в 2005 году книги «Новые правила» сделал Маэра заметной фигурой и в литературном мире. Взгляд на современную Америку в «Правилах» позлил закоренелых либералов и консерваторов одновременно, а заодно и СМИ (от Маэра досталось всем), но вызвал немалый восторг среди ценителей настоящей сатиры, традиция которой восходит все к тем же Бирсу и Менкену.

В завершение поговорим о лучшем юмористе современности. Безусловно, это Дэйв Бэрри (р. 1947). Сразу оговорюсь: опыты Бэрри в художественной литературе («Большие неприятности», «Хитрый бизнес») мне удачными не представляются, это всего лишь добротные варианты на темы Хайасена. Но талантливому человеку простить можно многое. А автору «Плохих привычек» и «Путеводителя по мужскому полу» и подавно. Бэрри с 1980-х удерживает титул «самого смешного писателя Америки» и по праву. Себя он называл учеником Роберта Бенчли, но, как любой талантливый ученик, учителя своего превзошел. Великолепные книги и газетные колонки Бэрри можно читать и перечитывать до бесконечности, они полны замечательных шуток и остроумных наблюдений. Позиция автора, точка зрения обычного человека, пытающегося совладать с проблемами современного мира и сохранить среди стрессовых ситуаций здравый смысл при помощи чувства юмора, понятна и универсальна для всех стран. Кто из нас не страдал от ремонта («Дома и другие черные дыры»), не испытывал сложностей с компьютером («Дэйв Бэрри в киберпространстве») или с карьерой («Процарапай себе путь наверх»). Все узнаваемо, точно описано и очень-очень смешно. Между прочим, о сатире Бэрри тоже не забывает. Весьма язвительные эссе можно найти в сборниках журналистики (особенно в «Дурных привычках»), а книга «Дэйв Бэрри бьет ниже пояса» о системе выборов почти не уступает «Парламенту шлюх» О’Рурка. Последняя на сегодня юмористическая книга Бэрри, «Секреты денег» (2006), подтверждает отличную творческую форму писателя. Титул «самого смешного писателя» он не отдаст.

* * *

Вы уже освободили место на полках для главных героев моих заметок?..

Иван Денисов

• М.: Ad Marginem, 2006
• Переплет, 368 с.
• ISBN 5-93321-040-4
• 4100 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

Жанр: фантастическо-оптимистическая трагедия (politic science fun fiction).

Мнение: добротная литература. Практически нет ничего лишнего. Но и чего-то из ряда вон выходящего тоже. Взвешенный пафос и психологическая глубина книги Прилепина многим читателям напомнит национальный бестселлер прошлого века, роман Горького «Мать». Однако сюжетно она ближе «Молодой гвардии» Фадеева. И та, и другая книга написаны по мотивам реально происходивших событий. Изменены только имена и некоторые названия, однако реалии легко узнаются. Новые молодогвардейцы Прилепина, члены партии «Союз Созидания», сражаются с беспощадным и коварным врагом, подвергаются пыткам, решительно идут навстречу любви и смерти.

Вот только если молодогвардейцы Фадеева шли на смерть с глубокой верой в освобождение родины и светлое будущее, то герои Прилепина умирают тяжело, с глухим отчаянием и яростным надрывом, столь свойственным любой исторической рефлексии.

Гипотетический читатель: молодой человек.

Характерная цитата: «Саша хмуро оглядывал фиолетовые стены отдела, старые, облупленные столы, снова думая о том, что все это ему запомнится на всю жизнь.

Еще он подумал, что сейчас можно рвануть, как в прошлый раз, выбежать в раскрытую дверь отдела, юркнуть в какой-нибудь двор, куда угодно… но отчего-то не было ни сил, ни желания…»

Данила Рощин

• М.: Вагриус, 2006
• Переплет, 688 с.
• ISBN 5-9697-0260-9
• 10 000 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

Об ЖД, или Как именно ОСОАВИАХИМ породил ДОСААФа

Лев Толстой очень любил играть на балалайке, но не умел. Бывало, пишет «Войну и Мир», а сам думает: тренди-бренди, тренди-бренди…

Д. И. Хармс

Сюжет нового романа Дмитрия Быкова стал известен читателю задолго до публикации. Тысячелетние противостояние как бы «варягов» и как бы «хазар» — мощный стержень, вокруг которого закручена карусель доступно интерпретированной отечественной истории и судьбы второстепенных героев. Декоративно-альтернативное изложение истории — вообще любимая тема автора. Разящее быковское остроумие — проверенное оружие. Задумка интриговала, выхода романа ожидали с нетерпением. После публикации и прочтения интрига разочаровала: интерпретация вышла плоской, все герои попали во второстепенные. Читатель оказался в роли провинциала на Красной площади: «Вроде бы обещали чайник… вроде бы, говорили, рекламная акция…»

Прозаическая поэма «ЖД» чрезмерна, как и сам автор. Она очень быстро утомляет, словно расшалившийся чужой ребенок. Вавилонское смешение жанров и стилей, отсутствие чувства меры, соседство весьма остроумных наблюдений и талантливо выписанных эпизодов с кондовым солдатским юморком и грубыми балаганными приемами, создает впечатление неопрятности, нечистоплотности, какого-то отвязного литературного гаерства.

Пишет Быков, словно ест. Иногда с аппетитом, а иногда так — ну, поесть-то надо. Да и гостя-читателя за стол вроде бы особо и не приглашает, если только совсем оголодал. Еды в тарелку кладет помногу, не заботясь о красоте блюда, ловко ее перемешивает. Вот вам соевая драматургия, вот перчик политического стеба, вот макароны любовно-дорожных историй. Вот вам фоменковский заменитель истории сладенький, вот вязкий сироп гумилевский липовый, вот развесистая клюква прочих исторических несуразиц. Кушайте, кушайте, я знаю, вы же это любите. Вот вам «стояние на реке Калке», хороша шутка к обеду? Вот мудрость сермяжная, плоская, зато про валенки. Сам-то я не люблю, здоровье не позволяет, а вы налегайте, не стесняйтесь, глядишь, добьемся таки совместно рассудочно-желудочного катарсиса.

Цель этого катарсиса (при всей показной скромности автора) велика и трансцендентальна. Промыть наши серые мозги, заставить задуматься оставшихся в живых, проложить гать через болото пресловутого российского холуйства и головотяпства. Разорвать, наконец, замкнутый цикл российской истории, чтобы поглядели мы на труды рук своих и поняли, что все это суета сует и томление духа. Это, конечно, как сверхзадача. Задача на ближайшую перспективу — остаться. Остановиться в истории. Хотя бы самому автору. Хотя бы в истории литературы. Остановиться. Застолбить. Чтобы помнили.

С трансцендентальным сразу выходит незадача. Историческая прямая, о которой, так или иначе, все время идет речь, запускаться не желает даже гипотетически. Да и с чего бы? Вся эта надутая альтернативная история, иронично-витиеватое углубление в прошлое на поверку оказывается банальной генеалогией. Пусть и шутовской. Все наполняется смыслами только после того, как окончательно выясняется, какой именно ОСОАВИОХИМ и когда именно породил очередного ДОСААФа. Игра «кто какого корня» затягивает не на шутку. Кто там «варяжская косточка», кто просто «жилка варяжская», кто «хазар» или «полухазар», а кто так, живем мы тут. Другой альтернативы, кроме этого ветхозаветного пафоса, у автора для нас нет. Карусель начинает весело вращаться в обратную сторону. Игроки вступают в игру. Мельница мелет. Маразм крепчает.

Что касается задачи попроще… Со всеми своими стилистическими недочетами, беспомощными сюжетными связками-неувязками, дутым психологизмом и многословьем, почему то выдаваемым за красноречие, «ЖД» не тянет и на троечку. Хотя, с другой стороны, известно, что и менее художественная литература попадает в школьную программу. Главное — правильно выбрать момент. Вчера было рано, завтра будет поздно, а нынче самое время. А что, расчет, вполне возможно, окажется верным.

Некрасивая какая-то картинка получается. Собрался было Данко повести за собой народ через непроглядную тьму, да вместо сердца второпях рванул печень. Печень в темноте не горит, дорогу миллионам не освещает, так, только радиоактивно фосфоресцирует. Ну, может, хоть сам Данко добредет до госпиталя…

Несмотря на все эти очевидные шероховатости, непременным достоинством объемного опуса единогласно признается одно — искренность автора. Эта новая искренность выкладывается козырем на всеобщее обозрение с детским восторгом перед подвигом эксбициониста — все прячут, а он показал! Вот молодец! И смелый какой! И по шее получить не боится!

А по мне такого все-таки лучше не показывать. Искренность эта ваша не предполагает даже изящества. Может, лучше опять, как встарь, врать про поднятую целину и прочее фэнтези. На этом фоне иногда получается неплохая литература.

Говоря языком геймеров, новые «Живые Души» никак не тянут на сиквел мегахита про мертвые, аддон не смог покинуть двухмерного пространства потраченной на него бумаги, до бессмертного 3D адвенчура отечественной литературы еще пилить и пилить.

Эх, летели голуби над площадью Гоголя…

Данила Рощин

• Альманах «Литературные кубики», №№ 1, 2 (2006)

Суд над «Кубиками»

Издавать в наше время художественно-публицистический альманах — дело непростое и отчасти неблагодарное. Могут не заметить, не оценить или же раскритиковать в пух и прах. Вот почему авторам альманаха так необходимы энтузиазм и кураж. Если работа спорится, на остальное можно не обращать внимания. Первые два выпуска «Литературных кубиков» свидетельствуют о том, что с куражом у авторов все в порядке и что за дело взялись они серьезно, то есть с шутками и прибаутками. В итоге № 1 получился просто веселым, а № 2 — уже концептуальным. Интересно, каким будет третий.

Первый плюс, который я отмечаю, перелистывая страницы альманаха, — возможность диалога с читателем. Читатель может выйти в Интернет и оставить свое мнение на сайте www.litkubiki.ru. Диалог с читателем подразумевает совершенно иной уровень прочтения текста, и если сами авторы готовы поддерживать этот диалог, им можно выразить только крайнюю благодарность.

Прежде чем перейти к анализу произведений, хотелось бы сказать кое-что об оформлении и структуре альманаха. Альманах оформлен так, словно он вышел лет десять, а то и двадцать назад. Нарочито-небрежный шрифт на обложке и титульном листе (словно кто-то писал от руки), корявые рисунки (в первом номере их на порядок больше, чем во втором — вопрос к авторам: почему?) Подобный стиль оформления я бы назвал хармсовским. И это второй плюс, который я здесь увидел. Обращение к стилю ретро — не просто дань моде, но заявка на связь альманаха со старыми «самиздатовскими» временами.

Что касается структуры вышедших номеров, то здесь опять-таки обнаруживается претензия авторов на нечто из ряда вон выходящее. Вместо привычных разделов «Проза», «Поэзия», «Публицистика» находим «Аперитив», «Реальное чтиво», «Игры разума» и, наконец, рубрику «Страшный суд с Виктором Топоровым». Есть еще и «Судилища» — короткие критические статьи для каждого крупного произведения альманаха. Любое произведение дополняется двумя рецензиями — положительной и отрицательной. А «Страшный суд с Виктором Топоровым», помещенный в конец альманаха, — рецензия на номер в целом, где достается всем: как признанным авторам (Александр Кушнер), так и малоизвестным.

Конечно, можно было бы сказать, что подобная структура альманаха — не более чем желание выделиться и покрасоваться перед читателем. Но мне во всем этом видится какой-то юношеский задор, да и чтение альманаха, в котором есть и «аперитив», и «страшный суд» — занятие куда более веселое, нежели чтение традиционного толстого журнала.

Правда, многое зависит и от произведений, которые публикуются в альманахе.

В первом номере я обратил внимание на повесть (почему повесть? Там нет ничего от повести!) Владимира Рекшана «Философские подружки». Это довольно-таки скрупулезное исследование отношений мужчины и женщины, начиная от древних времен и заканчивая нашими. Автор демонстрирует хорошую эрудицию и ищет пропавшую любовь. Читается «повесть» на одном дыхании.

Еще понравился рассказ Андрея Лещинского «Чертова коробочка». Я давно не встречал отечественного авантюрного рассказа с элементами мистики, да еще и написанного на основе современного материала.

Что касается второго номера, то здесь все немного сложнее. Номер этот концептуален, и посвящен он религии. И, тем не менее, от него не веет скукой и унылыми разглагольствованиями. Здесь есть из чего выбрать.

Повесть-страшилка Алексея Смирнова «Сибирский послушник» задумывалась, вероятно, как пародия на фильм Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник». Пародии не получилось, зато получилась повесть. История о закрытом учебном заведении в сибирской глуши, где юношам преподают и французский, и фехтование, и Закон Божий, и где помимо прочего происходят малопонятные церковные обряды, рассказана интересно и слегка цинично. На мой взгляд, эта повесть — лучшее, что есть в альманахе (не считая эссе Павла Крусанова о Викторе Цое, взятого из книги «Беспокойники города Питера»), а посему, не пересказывая содержания, намекну только, что такими сюжетами впору пугать чересчур восприимчивых обывателей.

Рассказ Славы Фурты «Кто там идет?» посвящен последним дням жизни Пушкина — начиная с дуэли и заканчивая смертью поэта. Фантазий на тему личных переживаний великих людей в литературе великое множество, и Фурта решил тоже сказать свое слово. Автор дошел до того, что реконструировал исповедь Пушкина перед смертью, произнесенную поэтом в бреду. Вернее, не реконструировал, а попросту выдумал, не забыв при этом похвалить себя самого. «Браво! Это одно из лучших твоих произведений», — говорит после исповеди Пушкину бес, подстроивший дуэль. Выходит, что Фурта в своем рассказе написал нечто, что превосходит сочинения самого Пушкина.

Ну и, разумеется, в альманахе не обошлось без философских штудий. Спор начал Иван Меркурьев, заявив в своей статье, что все беды в России идут от православной церкви. С ним категорически не согласился Андрей Митрофанов. Далее следует целый ряд статей, где ученые мужи размышляют о роли церкви в сегодняшнем мире.

После дискуссии читателю предлагается статья Александра Секацкого «Третья ступень». Авторы альманаха предупреждают, что этот текст придется читателю скорее всего не по зубам и предлагают два метода его прочтения: элегантный и агрессивный.

Вот так с шутками и прибаутками авторы добираются до конца альманаха, где их уже ждет «Страшный суд с Виктором Топровым».

Что ж, пока все идет хорошо. В меру любопытных произведений, в меру интересных статей. Пожелаем же «Кубикам», чтобы второй номер не стал для них последним. А когда номера альманаха перевалят за десяток, можно будет сказать о нем что-нибудь более внятное.

Виталий Грушко

• Авторский сборник
• М.: АСТ, Астрель, 2006
• Переплет, 256 с.
• ISBN 5-17-040092-6, 5-271-15236-7, 985-13-8703-7
• 50 000 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

Ни о чем

В открывающем книгу эссе автор утверждает, что, вопреки расхожему мнению, если книжка издана миллионным тиражом, это говорит о том, что это очень хорошая книжка. В доказательство приводятся Набоков, Достоевский, Пушкин и Тургенев, которых, по мысли автора, объединяет критерий массовости. Если же критики эту книжку ругают, то делают это из зависти к успеху автора.

Повесть «Салюки» рассказывает историю любви. Кирилл был потомственный военный. Вера была дочерью вора. Кирилл случайно увидел Веру во дворе, но поговорить им не удалось. Кирилл служил в Афганистане, потом в Таджикистане, потом в Чечне. Вера потеряла отца и вынуждена была выйти замуж за криминального авторитета Михо. Со временем Михо стал главным бандитом во Владивостоке. Чеченские бандиты пытаются убить Михо, но Кирилл его спасает. Новый год Кирилл и Вера встречают во дворе, как и двадцать лет назад, и Кирилл наконец знакомится с Верой.

В рассказе «Теория вероятности», про который сказано, что он написан на документальной основе, речь идет об учительнице с Камчатки, которая едет в Москву, чтобы купить инвалидную коляску для своей дочки, попадает на удочку к лохотронщикам и проигрывает деньги. Случайно она чуть не попадает под машину, в которой находились бандиты, владельцы сети лохотронов. Бандиты попали в тюрьму, а женщина получила обратно свои деньги и смогла купить коляску.

Десятистраничный очерк «2010» рисует картину недалекого будущего США в духе антиутопии. В этом сатирическом очерке США напоминают сталинский СССР.

В очерке «Синдром „тетки“» женщины делятся на женщин и теток. Женщины пользуются в жизни заслуженным успехом и очень нравятся мужчинам. Тетки завидуют женщинам и критикуют их.

«Знак судьбы» — о ничтожном коммивояжере, которого взяли сниматься в рекламную кампанию мошеннической финансовой организации. Он стал знаменитым, хотя и остался нищим и ничтожным.

Вот и все. А ругать эти тексты — все равно что бить детей.

Вадим Левенталь

Людмила Улицкая посетит 8—9 декабря Санкт-Петербург с презентацией новой книги «Даниэль Штайн. Переводчик» и представит ее поклонникам своего творчества 8 декабря в 18.00 в магазине «Буквоед», на Лиговском, 10, в рамках проекта «Культурная Среда» и 9 декабря в 17.30 в «Доме Книги» на Невском, 62.

История создания романа со слов автора: «Прообразом Даниэля Штайна стал кармелит Даниэль Руфайзен, который во время Второй мировой войны вывел из гетто 300 обреченных на смерть евреев. А затем стал монахом. Я познакомилась с ним в 1992 году. Тогда брат Даниэль был проездом в Москве, следуя в Белоруссию на встречу с бывшими пленниками гетто и их потомками. Когда Руфайзен вошел в мой дом, мне показалось, что я вижу апостола: маленького, потрясающе приватного, в сандаликах. Он был острым, но очень терпимым человеком. Святым. Так случилось, что в моей жизни брат Даниэль появился в минуту глубочайшего кризиса. Мы проговорили с ним несколько часов, и я поняла, что состояние кризиса — это нормальное состояние».