Была ли когда-нибудь «трава зеленее»…

С начала сентября сперва,
как теперь водится,
в блогах, а дальше на
телевидении и радио, на
страницах газет и журналов
с азартом обсуждается
приказ Министерства
образования и науки
«О порядке утверждения
норм современного
русского литературного
языка при его
использовании в качестве
государственного языка
Российской Федерации»
.

После такого пышного набора канцелярского красноречия
трудно удержаться от заключения,
что и приказ, и список, как и огромное количество прочих распоряжений Министерства образования,
свидетельствуют прежде всего о
вопиющем непрофессионализме
при подготовке подобных документов. Хотя нельзя не отметить,
что (сознательно или невольно)
министерству своим указом удалось
несколько отодвинуть от центра
общественного внимания главную
тему, в связи с которой его поминали последние месяцы только лишь
недобрыми словами, — тему Единого государственного экзамена и
всего из него вытекающего. Но подозревать здесь присутствие столь
хитрого умысла все же не стоит,
это было бы чрезмерным преувеличением стратегических замыслов
министерства… Повторяю: скорее
всего, перед нами очередное порождение удручающего недостатка
профессионализма.

Итак, появление приказа о списке
словарей немедленно спровоцировало бурное обсуждение. Значительная часть его участников,
ухватившись за несколько примеров из обозначенных в списке словарей о допускаемой вариативности ударений (например, в словах
«договор» и «йогурт») и принимаемую допустимость употребления
прилагательных среднего рода в
согласовании со словом «кофе»,
увидели в этом попытку чуть ли
не обязать носителей языка к поголовной «безграмотности».

Казалось бы, дружный хор защитников чистоты русского языка должен был бы радовать, как признак
неравнодушия соотечественников
к родному языку, к тому, что, как
принято говорить, «нас всех объединяет». Однако, как и в большинстве часто раздающихся суждений
о сегодняшнем состоянии русского
языка, в этих заявлениях больше того, что автор недавней книги
«Русский язык на грани нервного
срыва», директор Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета
Максим Кронгауз назвал «плачем
по русскому языку», чем признаков
действительно серьезного осмысления происходящих и тесно связанных друг с другом общественных и языковых процессов.

Разговоры о «правильном» или
«неправильном» ударении — часть
вечных (в буквальном значении
этого слова) споров о «порче» языка. Чаще всего они касаются не
только произносительных норм,
но и вопроса о словах заимствуемых. Пушкин в «Евгении Онегине» шутил по поводу ревнителя
чистоты славяно-росского языка
адмирала Шишкова: «Шишков,
прости, не знаю, как перевести».
Все, наверное, помнят и строчки:
«Но панталоны, фрак, жилет — Всех этих слов на русском нет». А
о недавних заимствованиях не менее шутливо пишет наш современник Тимур Кибиров в посвященной дочери поэме «Путешествие
из Шильково в Коньково»:

Вот мы входим в арку, вот…
нас из лужи обдает
пролетевшая машина.
За рулем ее дубина.
Носит он златую цепь,
слушает веселый рэп.
Что ж, наверно, это дилер,
или киллер, Саша, или
силовых структур боец,
или на дуде игрец,
словом, кто-нибудь из этих,
отмороженных, погретых
жаром нынешних свобод.
Всякий, доченька, урод
нынче может, слава Богу,
проложить себе дорогу
в эксклюзивный этот мир,
в пятизвездочный трактир…

Но как раз примеры споров адмирала Шишкова со своими оппонентами являются прекрасной
иллюстрацией того, что сопротивляться «порче» языка невозможно:
вчера считавшееся новшеством,
очень скоро становится нормой,
а потом и архаизмом. Примерно
так же обстоит дело и с ударением.
Многие пока усматривают признак «некультурности» в ударении
на первый слог в личных формах
глагола звонить, но почти никто
не обращает внимания на точно
такой же сдвиг ударения, произошедший у глагола варить. Так что
изменение произношения отдельных слов, так же как и включение
разнообразных заимствований, — естественные процессы, с которыми бороться невозможно. Эти
новые слова и новые нормы произношения могут крайне раздражать
тех, кто говорит иначе. И это тоже
часть естественной жизни языка.
Языковые консерваторы — обязательные участники процесса его
нормального функционирования.
Инстинктивное или сознательное
сопротивление нарушениям нормы
не дает языку меняться слишком
быстро, обеспечивает возможность
взаимопонимания между людьми
разных поколений. На днях дочь-студентка рассказала мне анекдот
о лингвисте, записывавшем в буфете, как люди просят кофе. После
долгой череды просьб «одно кофе,
одно кофе, одно кофе» он, совсем
было придя в отчаяние, услышал,
наконец: «Один кофе», но не успел
обрадоваться, как посетитель буфета продолжил: «И один булочка».
Этот анекдот я сам слышал в университете тридцать с лишним лет
назад — уже тогда средний род кофе
фактически стал нормой.

Еще одна «болевая точка» сегодняшних представлений о состоянии языка связана с ощущением
крайней примитивности и бедности речи современников, в особенности молодежи. Представителям
старшего поколения кажется, что
без слов «блин» и «короче» младшие не могут произнести ни одного предложения, а, как полагают,
например, участники недавней передачи «Родительское собрание»
на «Эхе Москвы», и высказывания,
и мысли школьников «свернулись
до формата короткого СМС». Но и
здесь, если оглянуться на литературу сто- и двухсотлетней давности,
можно убедиться, что представление о глубоком кризисе языка возникло совсем не в начале ХХI века.
Не только малообразованные слуги Чичикова Селифан и Петрушка
практически не умеют изъясняться
на родном языке. В романе «Преступление и наказание» сосед
Лебезятников (которого Достоевский издевательски наделил взглядами своего идейного оппонента
Николая Чернышевского), спасающий от обвинения в воровстве
Соню Мармеладову, по авторскому
замечанию, языком не владеет:

«Когда Андрей Семенович кончил свои многословные рассуждения, <…>, то ужасно устал, и даже
пот катился с его лица. Увы, он и
по-русски-то не умел объясняться порядочно (не зная, впрочем,
никакого другого языка), так что
он весь как-то разом истощился,
даже как будто похудел после своего адвокатского подвига».

У Достоевского не умеют говорить
на родном языке не только Лебезятников и молодые нигилисты в
романах «Бесы» и «Идиот» — на отсутствии способности к языковой
коммуникации фактически построен сюжет романа «Подросток».

В начале ХХ века языковая ситуация, видимо, воспринималась не
менее драматично, чем сегодня.
Важной, если не определяющей частью изображенного на страницах
романа Андрея Белого «Петербург»
одновременно и государственного,
и социального, и семейного, и личного кризиса оказывается кризис
языка. Абсолютно неспособными
к связному и развернутому высказыванию мыслей и эмоций представлены одинаково и старый сенатор Аблеухов, и его сын — студент-философ. Нетрудно привести еще
немало выразительных литературных доказательств того, что и раньше «трава не была зеленей».

Следует ли из всего вышесказанного, что состояние языка вообще не
вызывает никакого беспокойства и
общественные тревоги беспочвенны? Вероятно, и такой взгляд далек
от истины. Язык (и, соответственно, его изменения) тесно связан со
множеством сложных процессов
в культуре, образовании и повседневной жизни. Равнодушие к этим
связям так же неправильно, как и
их эмоциональное преувеличение.
Конечно, единственно реальный
и эффективный рецепт — пожелание всем, кто к этому способен,
проявлять внимание к собственной устной и письменной речи — языковые явления, как «дурные»,
так и «благотворные», имеют тенденцию передаваться почти как
вирусы простуды и гриппа. А Министерство образования и науки,
вместо того, чтобы дразнить общество списками словарей, лучше бы
занялось оценкой степени вреда,
наносимого «государственному
языку» сокращением часов языка
и литературы, которое оно диктует
школам последние годы.

Константин Поливанов

Ричард Кэдри. Апокалиптический натюрморт

Ричард Кэдри — автор шести романов, в числе которых
«Явление ангела» («Angel Scene»), «Сорокопут» («Butcher
Bird») и «Метрофаг» («Metrophage»), представляющий собой квинтэссенцию жанра киберпанк. Рассказы писателя
печатались во многих сборниках, а также в журналах «Asimov’s», «Interzone», «Omni» и «Wired».

«Апокалиптический натюрморт» впервые был опубликован в электронном журнале «The Infinite Matrix». В данную
антологию вошла более поздняя, дополненная версия произведения.

По словам Ричарда Кэдри, замысел возник у него под влиянием сна, в котором он видел, как в свете прожекторов со
дна канала поднимают останки утонувшей лошади. Писатель решил сделать этот образ частью беглой зарисовки
обреченного мира, где у людей нет будущего, однако они продолжают по инерции работать, чтобы скоротать время,
и тщетно пытаются навести порядок после апокалипсиса.

Со дна канала поднимают еще одну утонувшую лошадь. Ее
гнедой бок покрыт неоново-розовым налетом фреона.

Каждую ночь все новые трещины и разломы наполняются бурлящей жижей, пробившейся из-под земли. Фреон. Мазут. Тяжелая вода из захороненных ядерных реакторов.
Каждый день в этом жутком месиве тонут ослабевшие от голода животные, тонут не по одному, а целыми десятками.

Небольшой дизельный кран с громким хлюпаньем вытягивает из маслянистой жижи обмякшее, словно тряпичное,
тело мертвой лошади и аккуратно кладет на берег, где лежат
прочие останки, найденные сегодня. В голубоватом свете
прожекторов мы аккуратно сортируем трупы: людские складываем отдельно, животных подразделяем на млекопитающих и прочих, потом прочих — на позвоночных и беспозвоночных и так далее.

На заре моей карьеры в информационно-поисковой
службе мне, помнится, поручили просматривать уцелевшие
документы в разрушенных правительственных зданиях, заброшенных библиотеках и книжных магазинах. Однажды в
каком-то подвале я нашел настоящий полицейский архив — все стены там были увешаны фотографиями задержанных
в профиль и анфас, а также снимками с мест убийств и
изнасилований. В другой раз я оказался в бывшем здании
управления налоговой службы — там, по-видимому, один из
разгневанных налогоплательщиков дошел до того, что выпотрошил инспектора, а потом бросил его внутренности на
планшет ксерокса и приступил к копированию. В результате моему взору предстал кабинет, доверху заваленный распечатками, на которых красовались зернистые изображения
печени, кишечника и прочих органов несчастного клерка.

Из магазина для взрослых я, помнится, принес разбухшие от воды эротические игрушки и старые выпуски порнографических журналов. Почему бы и нет? Ведь начальство
велело мне собирать все, что кажется полезным. Свою добычу я и прочие сотрудники складывали в одну большую
кучу, а сортировкой занималась информационно-классификационная служба.

Мне кажется, я бы легче смирился с происходящим,
если бы причиной всему была, например, мировая война.
Или пандемия. Или глобальная катастрофа вроде Чернобыля. Хоть какое-нибудь обстоятельство, которым мы могли бы оправдаться, сказав: «Вот она — подлинная причина
конца света». Однако оправдания нет.

Апокалипсис начался в Нью-Йорке. Впрочем, это мог
быть и Лондон. Или, скажем, Мумбаи. На перекрестке
столкнулись машины — так, небольшая авария, ничего особенного. Из-за этой аварии кто-то там пропустил совещание, так что кто-то другой не смог отправить факс, и в результате еще кто-то не успел на самолет. Тот, кто опаздывал
на самолет, принялся было кричать на таксиста — как вдруг
получил пулю в лоб. А того, кто стрелял, так и не нашли.
Из-за этого убийства поднялась шумиха, разгорелись общественные беспорядки. По телевидению, разумеется, тут же
начались круглосуточные прямые трансляции с мест событий — дикая злоба бесчинствующих толп, демонстрируемая
на экранах, оказалась заразна, эпидемия ненависти охватила
всю страну от штата Мэн до самых Гавайев. А когда репортажи стали передавать спутники, безумство распространилось по всей планете.

В аэропорту Вантаа в Хельсинки протестующие носильщики и проститутки принялись выбрасывать кофейные автоматы из окон третьего этажа прямо на автостоянку. В результате инцидента погиб испанский дипломат. В Шанхае рабочие и студенты стали громить игорные дома, недавно построенные на побережье, — бунтовщики сожгли дотла несколько лучших казино, а все найденные там
деньги (миллиарды йен) выбросили в море. В Новом Орлеане подростки осквернили местное кладбище: разворотив
склепы, они привязали к трупам веревки и забавы ради
таскали их за собой по улицам города.

Дали о себе знать все старые и новые распри и розни.
Правительства многих стран объявили чрезвычайное положение и в связи с этим принялись заседать. Некоторые
политики, конечно, сразу заявили, что сложившаяся ситуация — результат мирового заговора, организованного известной террористической группировкой. Другие назвали
случившееся Божьей карой, кому-то казалось, что это Рагнарек или возвращение Рудры.

Не знаю, сколько времени прошло с момента гибели
прежней цивилизации. Все часы остановились. Я слышал,
что кто-то из ребятишек пытался соорудить солнечные часы, но ничего не вышло, ведь небо над нами круглые сутки
черно от пепла сгоревших городов. Сам я, чтобы согреться,
жгу книги, которые приношу из разграбленной библиотеки.
Сначала жег газеты и журналы, потом — библиотечные каталоги, руководства и справочники, затем пришло время
обогреваться бестселлерами. А вот теперь настал черед раритетных изданий.

Иногда небеса над нами разверзаются и идет странный
дождь. Это может быть дождь из рыбы. Или из камней. Или
из кукол Барби. Вчера вечером, например, я сжег коллекционный экземпляр «Великого Гэтсби» с подписью автора
на форзаце, чтобы пожарить лосося, упавшего с неба. Потом
мы ужинали — я и Наташа, немая девушка, работающая на
одном из тех кранов, что достают трупы из ям, заполненных
фреоном. Она живет вместе со мной в доках, в грузовом контейнере, который я отвоевал в поединке с его прежним
владельцем. Я убил человека, чтобы получить жилище, и
продолжаю колоть и кромсать незваных гостей. Наташа тоже весьма ловко обращается с ножом и арматурой, так что
кое с кем она успешно разобралась и без моей помощи. Мне
хочется верить, что это действительно была оборона. В любом случае так пополняется наш запас мяса.

Вряд ли нас можно назвать обычной семейной парой.
Я живу с девушкой, которая шьет перчатки из шкур пуделей и мастерит мне обувь и одежду (причем всегда точно
по размеру) из каких-то обрывков. Еще моя Наташа выращивает укроп и петрушку в старой ванне, что стоит на крыше контейнера, и украшает дом всякой всячиной вроде заводных игрушек или обломков музейных статуй. Порой мне
ужасно хочется мороженого, а еще я скучаю по кинотеатрам
и автомобилям с откидным верхом. Конечно, я еще не настолько чокнулся, чтобы считать, что сейчас мне живется
лучше, чем раньше, но на самом деле все не так уж плохо.
За исключением каменных дождей, пожалуй.

На днях под обломками Уильямсбургского моста был
обнаружен разрушенный зоопарк. Как оказалось, местные
жители давно знали о том, что под руинами моста погибли
животные, и неплохо питались, готовя отбивные из слонятины и котлеты из жирафятины. Представители муниципалитета обратились в нашу службу с просьбой помочь собрать останки. Никто не объяснил зачем. Впрочем, оно и не
важно. Какое-никакое, а занятие. По-видимому, чиновники
не позволят концу света наступить, пока все надлежащие
бумаги не будут составлены, проштампованы и подписаны.
Апокалипсис бюрократии не помеха.

После обеда мы с Наташей забираемся на крышу нашего контейнера и оттуда наблюдаем, как полицейские машины одна за другой проваливаются в только что возникшую
на поверхности трещину, которая постепенно наполняется
мазутом. Все обитатели доков собрались поглазеть. Наконец трещина с шумом засасывает последнюю машину, и мы
вместе с другими зеваками дружно вздыхаем.

Если останешься последним на этой планете, уходя, погаси свет.

ОДНОДНЕВКИ на ВЕКА

Геша был хитрый малый. Весёлый, незлобный, но хитрый. И в жизни, и в литературном пространстве он устраивал каверзы (занятные, поучительные, но ненавязчивые и не мучительные).

Одна из таковых — поэма ДЕНЬ ЗЕНИТА. С одной стороны — действительно, поэма: с прологом, лихо закрученным сюжетом, несколькими героями (главный — конечно же, сам Григорьев), оптимистической кодой и таким саркастически-ироническим прищуром во взгляде на… мнимую действительность, ТАК претендующая на подлинную событийность, что я уже и сам почти поверил в реальность описанного в поэме матча ЗЕНИТ — ДИНАМО (Киев).

С другой стороны — это не совсем уж поэма в классическом понимании, а даже и вовсе не поэма, а некий ловкий синтетический продукт. (Греч. synthesis — «соединение», «сочетание», «составление» — мыслительная операция. Заключается в соединении различных признаков объекта или процесса, выделенных на предшествующей стадии анализа, в некую систему с воспроизведением иерархических связей, свойственных реальным объектам.)

Тут Геша, владеющий языком охмурения, развернулся в полный рост. Подлинный поэт таков и есть: говорит-говорит о том, о сём, приплясывает в ритм, приседает на нужных рифмах, выделывает речевые кунштюки, и — глядь — ты уже у него в цепких волохатых лапках подобно беспомощной мушке, влипшей в паучью сеть.

Так отлавливал женщин (чёткая направленность лирики) А. С. Пушкин, а по ходу зацепил ВСЕХ на 2 века вперёд, подобной же сетью (с другой, впрочем, ячеёй) пытался поймать ПРЕКРАСНУЮ ДАМУ Блок… А поймал нас всех.

Многих удалось изловить своим неводом в лирические сети и Гешке, но этого ему — как, впрочем, и Пушкину, и Блоку, и Лермонту, и Маяковскому, и Есенину, и… показалось мало. В результате охотничьих исканий появился на свет ДЗ!

Действительно, к охоте поэт имеет самое что ни на есть прямое отношение (если только он поэт, а не унылый версификатор, книжный червяк, замшелая библиотечная мышь).

Хитрован Геша потрудился на славу. Мало того, что он неплохо знал русскую и зарубежную классику, успел получить часть филологического и часть актёрского образования, он отлично играл (в футбол, само собой, и в «балду» — тоже в некотором роде футбол словами).

Действие ДЗ, не считая пролога, разворачивается в один день. Интересно соотнести с Гешиной поэмой известные произведения-«однодневки». Скажем, вот жёсткая лагерная повесть про Ивана Денисовича, зэка, обретавшего смысл в работе на благо Родины — в бессмысленно-жутком ГУЛАГе, гибельном для индивида, но непреложно-выгодном рабовладельческому Совку, вполне даже осмысленному. Один день из «трёх тысяч шестисот пятидесяти трёх», пронизанный морозным паром, искрящимся снегом, — полная противоположность разгильдяйскому Гешиному весенне/летнему бреду/фантазии. При чём же тут «сталинские жесткачи»? — спросит неискушённый читатель? А притом! На этой грани — игре противоположностей — выстроен внутренний сюжет поэмы. Неслучайно же всё начинается со сцены охоты на крякву, где Коба и Киров, попивая коньячок, задумывают построить стадион на Крестовском острове.

В некотором смысле ДЗ — это и УЛИСС Джойса: и там и тут события происходят скорее в голове автора/героя/персонажа, но никак не в действительности. Хотя атрибутика реальной жизни ненавязчиво (!) соблюдена: в такой по-хорошему звонкой, как у Геши, головизне — лихо, а в такой лабиринтно-закрученной головне, как у Джойса, так, что гасите свет!

ДЗ — произведение синтетического жанра, но вовсе не потому, что ГГ подменил натуральные продукты голимой синтетикой, а оттого, что он слил в единое текстовое пространство свои шаманские представления о литературных мистификатах, выступив в более сложной ипостаси, чем просто компилятор известных ему не понаслышке произведений-«однодневок»; он — виртуозный композитор-отморозок, а не только менестрель/трубадур, прославивший и без того славный клуб ЗЕНИТ — отважных футболистов, гоняющихся за надутым пузырём. Грубо говоря — пинающих сжатый воздух. ДЗ — воздушная поэма ещё и в этом ключе. Это — по Мандельштаму — и есть тот самый «ворованный воздух», надышавшемуся которым читателю уже как бы маловато простых, бесхитростных человечьих словес.

Произведения-«однодневки»

1. А. С. Грибоедов. «Горе от ума»
Комедия «Горе от ума», самое известное сочинение Грибоедова, написана в строгом следовании канонам классицизма, предписывавшим соблюдать единство места и времени. Действие начинается «чуть свет» в Москве, в доме Фамусова, и заканчивается там же ночью, после бала, знаменитой истерикой Чацкого («Карету мне, карету!»).

2. Л. Кэрролл. «Алиса в Стране Чудес»
«Алиса в Стране Чудес», как и «Алиса в Зазеркалье», построена по столь же хрестоматийной схеме: все свои фантастические приключения героиня переживает во сне. В первой из повестей Алиса засыпает на берегу реки, сморенная жарким пополуденным солнцем, и просыпается перед 5-часовым «файф-о-клоком». Таким образом, в «реальности» всё длится не более нескольких часов.

3. А. А. Блок. «Двенадцать»
Блоковская поэма, несмотря на эпический замах, описывает события одного «черного вечера» и одной ненастной ночи в Петрограде 1918 года, по которому шествует патруль из дюжины красноармейцев.

4. Дж. Джойс. «Улисс»
Все «потоки сознания» и подводные ручьи текста, над которым вот уже почти век бьются исследователи, заключены в жесткие временные рамки-берега. В 8 утра 16 июня 1904 года дублинского студента Стивена Дедала будит его сосед в Башне Мартелла. Далеко за полночь 17 июня Стивен пьет какао на кухне блумовского дома, мочится вместе с хозяином в саду и уходит восвояси, предоставив Леопольду и Молли Блум размышлять над своими личными проблемами.

5. В. Вулф. «Миссис Дэллоуэй»
Героиня романа последовательницы Джойса Вирджинии Вулф июньским утром 1923 года начинает готовиться к светскому приему, а вечером встречает гостей, успевая за этот недолгий срок вспомнить и переосмыслить всю свою жизнь.

6. Д. И. Хармс. «Старуха»
Героя абсурдистской повести Даниила Хармса в течение суток преследует некая неприятная старуха — сперва живая, а потом и умершая, причем не где-нибудь, а в его комнате.

7. А. И. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича»
 В повести Солженицына рассказывается об обычном дне заключенного сталинского ГУЛАГа Ивана Денисовича Шухова, крестьянина и фронтовика. «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов — три дня лишних набавлялось…»

8. Г. Т. Бёлль. «Бильярд в половине десятого»
Архитектор Генрих Фемель тоже оценивает заново прожитую жизнь — 6 сентября 1958 года, когда ему исполняется 80 лет. Этот день оказывается решающим и для героя романа, и для его близких. Сын Генриха Роберт, имеющий привычку играть в бильярд с половины десятого до одиннадцати, усыновляет своего юного напарника, а жена Иоганна, отпущенная ради праздника из психлечебницы, стреляет в министра.

9. В. В. Ерофеев. «Москва — Петушки»
Герой поэмы в прозе, он же alter ego автора, обаятельный алкоголик Веничка едет из Москвы в подмосковный райцентр Петушки, чтобы повидаться со своей возлюбленной с рыжими ресницами и косой от затылка до попы, но, по роковому во всех отношениях стечению обстоятельств, вечером приезжает вместо Петушков обратно в Москву.

9 — хорошее и даже в чём-то магическое число. Но в футбольной команде — 11, а не 9 игроков. И поэтому список «однодневок» дополнен двумя произведениями, прочесть которые Геша не мог — хотя, наверное, прочёл бы, если бы был жив.

10. Д. Браун. «Ангелы и демоны»
 В конспирологическом триллере Дэна Брауна профессор из Гарварда ухитряется за день расследовать убийство ученого, на груди которого вырезан символ средневекового ордена иллюминатов.

11. А. В. Басов. «Предел мечтаний»
Вдохновленная трагедией «Норд-Оста» киноповесть режиссера, сценариста и прозаика Александра Басова начинается словами «Еще не рассвело»; ее действие завершается на рассвете следующих суток.

Все материалы о «Дне Зенита»

Евгений Мякишев

«День „Зенита“»: аудио

Виктор Сухоруков читает футбольную поэму Геннадия Григорьева

Фрагмент первый

Фрагмент второй

Фрагмент третий

Все материалы о «Дне Зенита»

«День „Зенита“»: буклет

Текст футбольной поэмы Геннадия Григорьева, комментарии Анатолия Григорьева и Евгения Мякишева — «вкладыш» в диск в формате PDF.

День Зенита (10,2 Мб)

Превью первых страниц

Все материалы о «Дне Зенита»

Ложная тревога на подбитом корабле

Александр Привалов, журнал «Эксперт», специально для «Однако»

Недавний приказ Министерства образования
об «утверждении списка
грамматик, словарей
и справочников» наделал
шума, и множество
не самых глупых людей
сильно расстроились,
в очередной раз
обеспокоившись за
судьбу родного языка.
Утешьтесь, сограждане:
в этот именно раз можно
было не расстраиваться.
Нам просто ничего толком
не объяснили — и мы
привычно заподозрили
«глупость или измену»
там, где была всего лишь
чиновничья невнятица.

Для начала народ решил, что
перечисленные в приказе четыре
словаря составляют весь список
нормативной литературы, и пустился в меру темперамента более или менее пылко обличать неполноту куцего перечня. Где в нем
хоть одна грамматика? Где хоть
один толковый словарь? И почему все четыре книги, вошедшие в
перечень, выпущены одним и тем же издательством — «занесли»
они, что ли? Да нет, говорят, не
заносили. Как задним числом растолковали нам знающие люди, это
издательство — «АСТ-ПРЕСС» —
первым представило свои книги
на утверждение в Комиссию по
русскому языку. Комиссия их одобрила, что злосчастным приказом
нам и пытались сообщить. Среди
Акакиев Акакиевичей разного чина, готовивших,
визировавших
и подписывавших этот приказ, не
нашлось ни одного, кто догадался бы включить в текст хоть намек:
мол, не бойтесь, граждане, здесь
только часть будущего списка…
Этот грустный факт показывает,
что далеко не все проблемы «современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного»
коренятся в нехватке словарей.

Дальше — больше. Кто-то из первых репортеров, докладывавших о
приказе публике, почему-то решил,
что один из словарей не то чтобы
запрещает употреблять существительное кофе в мужском роде, но
уж, во всяком случае, впервые официально дозволяет использовать
род средний. К этой эпатирующей
детали были добавлены еще две-три — и публика стала негодовать
уже из-за них. Но и тут мы трепали себе нервы, кажется, почти
напрасно. Знающие люди с усмешкой поясняют нам, что словари допускают эту мерзость («мое любимое кофе») уже с 1983 года, и что
вообще, прежде чем изрекать что бы то ни было о словарях, полезно
привыкнуть ими пользоваться.

Но каяться за напрасный гнев нам,
пожалуй, не стоит. Публика, крайне редко бывая правой в подробностях, весьма часто бывает права
по сути — именно это мы в данном
случае и наблюдаем. А как должны
были реагировать на невнятные
новости про «регулирование русского языка» люди, на глазах которых всего несколько лет назад
чудом в последнюю минуту сорвалась убийственно широкая реформа русского правописания? Ведь
проблема-то налицо, и проблема
огромная.

Русский язык, как и всякий живой язык, меняется. Сейчас он
меняется особенно быстро,
потому что за последние годы
очень поменялась русская жизнь.
Масса новых слов, новых выражений, новых понятий — и
отсюда масса вопросов. Офшор
писать через одно или через
два «ф», с дефисом или без дефиса? В блогере одно «г» или
два? Должны быть надежные
словари, объясняющие добрым
людям, как все это пишется. Создание таких словарей, спору нет,
ведется — пусть недостаточно быстро и не слишком бесспорно, —
и это хорошо. Беда только в том,
что некая часть работающих по
этой части ученых так и рвется
поверх необходимой, но неброской работы учинить что-нибудь
неизгладимое. Вроде той «лопатинской» реформы, которая заставила бы нас писать парашут
и брошура по-новому, а жюри,
жюльен и пшют — по-старому.
Такие реформы, для чего бы их
ни задумывали, всегда имеют
один и тот же дурной эффект.
Какая там «унификация» или
тем более «упрощение» орфографии — чушь. Богатый живой
язык не упрощается. Невозможно упростить русский язык так,
чтобы ленивый оболтус за час в
неделю его выучивал на «отлично». А спонтанные взбрыки —
изменения чего-то одного, непонятно, почему именно этого, а не
соседнего — только порождают в
среднем человеке уверенность,
что все вообще правила русского
языка произвольны. Если можно
было изменить неизвестно почему — просто так, по желанию
начальства — правило насчет парашюта (как восемь лет назад)
или насчет кофе (как сейчас или
в 1983 году — неважно), значит,
можно изменить что угодно.
Значит, все правила русского
языка — суть какая-то бредятина.
А это будет ложная уверенность:
правила русского языка не есть
бредятина.

Ну а что касается Минобра, то
было бы просто глупо не видеть в
любом его прикосновении к русскому языку потенциальную опасность; тамошние эффективные
менеджеры себя проявили если
не похлеще, чем их собратья на
Саяно-Шушенской ГЭС, то все же
очень весомо. Они уже отменили
обязательный выпускной экзамен
по русской литературе, то есть
сделали все, что в их силах, для деградации русского языка. Русских
школьников больше не заставляют читать, им никто не объясняет, что читать — это хорошо.
Они, в большинстве своем, с немалым облегчением более и не
читают. Поэтому
язык неизбежно
будет оскудевать
и уплощаться все
быстрее. Разумеется, не все во власти
эффективных менеджеров: они не могут
запретить родителям, которые сами умеют читать,
научить читать своих
детей. Но поскольку
таких родителей и
сейчас меньшинство,
то в каждом следующем поколении доля
умеющих читать будет
становиться все меньше,
а русский язык — все ближе
к моя твоя не понимай.
Но хоть приказ
Минобра
№ 195,
слава Богу, ничего особенно
вредного не
содержит.

Александр Привалов

Вакханалия оптимизма

Желание лидеров стран Запада приблизить начало
экономического роста понятно — у них из-за
происходящих событий серьезно стал падать рейтинг.
Но нельзя же в самом деле «заговаривать» кризис,
как доисторические (да и современные) колдуны
заговаривают дождь или ураган.

Количество сообщений о «выходе из рецессии» и
«завершении кризиса» явно зашкаливает: об этом говорят все
официальные лица, включая президента США Обаму, Саммерса
(его главный экономический советник), Бернанке (руководитель
Федеральной резервной системы
США). Последний, впрочем, на
заседании возглавляемого им
Комитета по открытым рынкам
ФРС учетную ставку так и не поднял, что само по себе говорит о
пределах его оптимизма. Впрочем, территория безудержной
радости по поводу окончания
кризиса Соединенными Штатами не ограничивается — уже и
некоторые страны Европы, прежде всего Франция и Германия,
объявили о том же самом прекращении рецессии.

Незацикливающийся цикл

Если спад начался, то у него
должна быть причина. Но странный факт: на всех крупных собраниях мировой политической
элиты, которые прошли с августа
2007 года, об этих причинах (действительных, а не мнимых или
декоративных) не было сказано
ни слова! Это удивительно, ведь
обсуждались вроде бы способы
выхода из кризиса. Причем такое обстоятельство никак нельзя
назвать случайным: Барак Обама
во время визита в Россию летом
этого года дал интервью одной
из российских газет, в котором
сказал, что «не нужно искать
виновных в кризисе!». Однако
если причины и пути развития
кризиса понятны и прозрачны,
то и виновные (во всех смыслах
этого слова) тоже, в общем, не
могут остаться в тени. Поэтому
перевод слов Обамы с политического «новояза» на человеческий язык звучит однозначно:
не нужно искать именно причин
кризиса! Можно ли при этом эф фективно с ним бороться — вот
главный вопрос.

Представители экономического
истеблишмента, которые, прямо
скажем, проспали начало кризиса (и тем самым поставили под
серьезное сомнение свою профессиональную компетенцию),
активно пытаются найти «объективные» причины, которые помешали им сделать правильные
выводы о состоянии экономики,
но при этом от вопроса о реальных причинах кризиса также
стараются незаметно отползти.
И дело не только в прямом приказе политических элит, но и в
личных интересах. Ну действительно, если есть причина, то
они как профессионалы должны
были ее видеть. Поскольку этого
не произошло, то, значит, что?
Либо они НЕ профессионалы
(чего с их точки зрения не может быть, потому что не может
быть никогда), либо причины
просто не было! А произошел
обычный традиционный циклический кризис. Именно поэтому
они употребляют для нынешнего спада «циклический» термин
«рецессия», а вовсе не «спад». В конце концов рецессия, по
самому своему определению, достаточно быстро заканчивается
(цикл-то продолжает развиваться), а спад (или тем более депрессия) может длиться долго.

К беде и политиков, и официальных «экономистов», причина глубокого спада и фундаментального
кризиса была и есть. Это — продолжающаяся более 25 лет политика накачивания в экономике
США совокупного спроса за счет
роста кредитования. При этом,
разумеется, происходил рост совокупного долга домохозяйств и
государства, который компенсировался падением стоимости его
обслуживания (учетная ставка
ФРС США, равная в начале этого
процесса, в 1981 году, 19%, к концу 2008 года снизилась до нуля).
Поскольку накачивание экономики деньгами (кредитная эмиссия)
не может не вызвать инфляцию,
она и случилась — в виде надувания финансовых пузырей на
фондовом рынке, рынке недвижимости, рынке нефтяных фьючерсов и много еще где. При этом
высокий импорт США и глобальность финансовых рынков породили вторичные пузыри во многих странах мира, в том числе в
Европе, Японии и Китае (да и в
России), которые вызвали в этих
странах и регионах ощущение
бурного экономического роста.

Все эти перевернутые пирамиды так или иначе были основаны на реальном спросе — просто
основание их (т.е. отношение
собственно конечного спроса к
общему объему пузырей) все время уменьшалось. Хотя и доходы
граждан росли, поскольку часть
ресурсов от роста пузырей они
все-таки получали. И поэтому,
как только механизм кредитного
стимулирования оказался исчерпан (после того как стоимость
кредита перестала падать, новые
кредиты народ брать перестал,
да и банки им давать перестали,
опасаясь невозвратов), пузыри
стали лопаться.

Оценить объем необходимого
падения спроса только в США несложно.
Не будем перегружать
читателя расчетами,
просто назовем итоговую цифру наших оценок: на начало кризиса
(лето 2007 года) спрос
превышал реально
располагаемые доходы
населения США примерно на 3 триллиона
долларов в год. Это без
учета падения этих самых доходов из-за разрушения финансовых
пузырей. Поскольку
пока спрос упал от
силы на 0,5 триллиона
в год, говорить о прекращении спада можно
только в одном случае:
если те, кто говорит
о «конце рецессии»,
объяснят, как именно
будет в ближайшее время стимулироваться совокупный спрос. Но ответа на этот вопрос мы
пока не слышим.

Нечаянная радость

Как же так получается,
что многие экономические показатели стали улучшаться? Очень
просто. До поры экономика получала деньги от потребителей и
на этом как-то развивалась. Потребители
стали платить меньше, но государство и Центробанки через банковскую систему
дали экономике денег напрямую.
Очень много денег. Настолько
много, что это вызвало массу
вопросов, а информационное
агентство Bloomberg даже подало в суд на ФРС США из-за отказа
последней предоставить информацию о масштабе и содержании
программ поддержки банков.
Суд оно при этом выиграло, но
информацию не получило, поскольку при наличии денег в
США можно судиться бесконечно, а денег у ФРС, которая их
печатает, по определению достаточно. Разумеется, такая политика ФРС, разбалансировавшая
финансовую систему, должна
вызвать инфляцию и т.д., и т.п.
Эффект от впрыскивания денег
краткосрочный — завтра придется давать снова. Но сегодня-то все показатели улучшились.
А завтра — оно и будет завтра,
тогда еще что-нибудь придумают!
Международный терроризм, свиной грипп или еще что-нибудь.

Как только вы слышите, что все
вот-вот будет хорошо, что кризис заканчивается и т.д. — задайте собеседнику вопрос: а с чего,
собственно, он начался? Если он
скажет, что это был «банальный»
циклический кризис, то разговор
можно заканчивать, поскольку из
всего выше сказанного однозначно следует, что ваш собеседник
неадекватен. А если он попытается назвать реальную причину,
то с ним можно поспорить. Например, на тему о том, закончила
ли она свое действие. Может получиться интересный разговор.

Представляя себе реальную модель кризиса, к активной пропагандистской кампании, ведущейся под лозунгом «Рецессия
закончилась!», к кампании, в
которую включили даже нашу
страну, несмотря на ее, мягко
говоря, не самый большой вес
в мировой экономике, нельзя
относиться без иронии. Да, существует шанс, что следующая
дефляционная волна начнется
не быстро, может быть, несколько месяцев удастся сохранять
нынешнюю псевдооптимистическую «картинку». Но дальше?..

Спрос будет падать, кризис — углубляться

Главной проблемой американской (и мировой) экономики
станет продолжающееся падение
спроса. Как уже было отмечено,
все финансовые пирамиды и
вся финансовая инфраструктура
(которую и спасают власти всех
стран мира, точнее, которую спасают представители этой самой
инфраструктуры, проникшие
во власть), по большому счету,
существовали и росли именно
на этом самом конечном спросе. Да, пирамиды способствовали увеличению этого спроса,
но много-много медленнее, чем
росли сами, то есть все время
увеличивали, мультиплицировали надстройку над этим спросом.
Поскольку, как отметил еще Ломоносов, «если где чего прибудет, то в другом месте убудет», то
сделать это можно
было только за чей-то счет. И понятно
за чей: рост финансовых пирамид сегодня
означает, что в него
включен все более
и более удаленный
спрос завтра. Грубо
говоря, финансовые
институты получали прибыль за счет
того, что учитывали
ваш спрос и в этом
году, и в следующем,
и еще на много десятилетий. А некоторые компании забрались даже в следующее тысячелетие…

И этот спрос, пусть
не тысячелетия, а
всего лишь следующего десятилетия,
лежит в активах
практически всех
финансовых институтов современности. А его спад делает совершенно бессмысленным их спасение: они все равно
не смогут оплатить
свои долги, поскольку залогами под них
выступает то, что
уже не существует.
Но финансовые институты — это не
просто отдельные
институты, это инфраструктура всей
экономики. И если
финансовая инфраструктура не
в состоянии поддерживать свое
положение, если потребитель
не в состоянии ее оплачивать,
то делать это должно государство; причем платить каждый
год, каждый месяц, каждый
день. Что оно, собственно, и делает, хотя пока крайне неэффективно. А ведь есть еще и другая
инфраструктура, не только финансовая, которая тоже требует
в условиях кризиса денег от государства.

Официальный ВВП США — около 14 триллионов долларов в текущих ценах. Реальный (в смысле отвечающий сегодняшним
финансовым потокам, без учета
приписной ренты, гедонистических индексов и прочих изысков
американской статистики) —
порядка 12 триллионов долларов. Совокупный спрос домохозяйств — около 9 триллионов
долларов. Но это — с учетом финансовых пузырей. А что будет
после того, как они лопнут?

Падение спроса, как это следует
из наших оценок, составит около 3 триллионов долларов при
текущих доходах, то есть сохранении той части доходов домохозяйств, которые они сегодня получают от финансовых пузырей.
Если последние лопнут, точнее,
когда они лопнут, потери увеличатся еще где-то на 1,5-2 триллиона, итого от совокупного спроса
домохозяйств останется максимум 4,5 триллиона долларов.

А что с ВВП? Сокращение пузырей даст падение ВВП примерно
на треть, то есть на 4 триллиона
долларов, падение основного,
базового, уровня экономики —
еще где-то 2 триллиона. То есть
в остатке мы получим экономику
США, ВВП которой будет составлять около 6 триллионов долларов (все равно немало!), а спрос
домохозяйств в ней будет где-то
на уровне 4,5 триллиона долларов в год.

Падение будет с уровня 12 триллионов долларов ВВП в год, то
есть составит около 50%. Разумеется, если сравнивать нынешнюю экономику с экономикой
тех же США 30-х годов прошлого
века, то ощутимость падения будет меньше, поскольку значительную часть сегодняшних потерь
составят финансовые пузыри,
которые к реальной экономике
имеют слабое отношение. За одним очень важным исключением.
Это — инфраструктура.

Под инфраструктурой понимается все: и потребление электроэнергии, и система финансового
обеспечения, и даже сеть дорог.
Эта инфраструктура (точнее, ее
поддержание и развитие) стоит
денег, причем больших. Ранее ее
финансировали все участники,
причем неравномерно: чем больше был финансовый поток, проходящий через участника экономического процесса, чем больше
была его прибыль, тем больше
он вкладывал в финансирование
экономической инфраструктуры.
И вот половина этих участников должны исчезнуть. Это значит,
что больше половины тех денег,
которые сегодня идут на содержание инфраструктуры, исчезнет.

Можно вспомнить про знаменитые фотографии нынешнего
Детройта, которые легко найти
в Интернете, — шикарные кварталы 1920-1950-х годов, ставшие руинами. Однако далеко не
все города можно таким образом
ликвидировать: как быть, например, с линиями электропередачи, количество потребителей
которых делает их содержание
нерентабельным? Отметим, что
мы с этой ситуацией уже в некотором смысле столкнулись:
часть социалистической инфраструктуры (например, жилищно-коммунальное хозяйство в ряде
городов) стала нерентабельной,
и это приносит жителям массу
неудобств. А теперь представьте себе такую же ситуацию в
США, в которых никто не будет
поддерживать нерентабельное
хозяйство просто потому, что
«так надо». Что будет в этой ситуации?

Финансовую систему не спасти, но деньги уже в кармане

Это и есть на сегодня главная
проблема мировой и американской экономики. Проблема до
конца не осознанная и вовсе не
просчитанная. Проблема, которая станет главной головной болью человечества уже в ближайшие годы. Но это объективно. А
субъективно? На одной из пресс-конференций президент Обама
объяснил, что США стояли на
краю финансовой пропасти, но
властям (читай: самому Обаме)
удалось от нее отойти. Там же
он отметил, что произошло это
из-за «фундаментально несостоятельных» действий банков
Уолл-стрит. Причем, как это ни
странно, он считает, что если бы
правительство США не предприняло экстренных мер стимулирования экономики и оказания государственной финансовой помощи ряду крупнейших банков и
кредитно-инвестиционных компаний, оказавшихся фактически
банкротами, то экономику США,
по общему мнению экспертов,
ждал бы период «глубокой депрессии».

Странно здесь то, что действия,
которые совершали финансовые
воротилы Уолл-стрит, во многом
все эти годы контролировавшие
и министерство финансов США,
и группу экономических советников всех президентов США, и
Федеральную резервную систему
(это уж просто всегда, поскольку ФРС — это частная контора,
акционерами которой как раз
и являются крупнейшие банки
Уолл-стрит), как-то, по мнению
Обамы, привели к неприятностям самой этой финансовой
системы. Тут явно какое-то непонимание. Либо это не неприятности, а просто тонкая игра по
легализации механизмов выколачивания денег из государства,
либо есть еще какие-то причины
кризиса, более фундаментальные, чем «действия Уолл-стрит».
На самом деле, как это обычно и
бывает, верно и то, и другое.

Как мы уже говорили, основным
механизмом экономического
развития последних десятилетий было надувание финансовых
пузырей на различных рынках.
Причем источником служили
эмиссионные деньги, кредитная
эмиссия, осуществляемая и для
поддержки частного спроса, и
для поддержания оборота денежных суррогатов. Причем в качестве принципиального фактора,
обеспечивающего устойчивость
этой схемы постоянного роста
долгов, выступало регулярное
снижение стоимости кредита,
которое и позволяло все время
погашать старые долги за счет
роста новых.

К осени 2008 года этот механизм
перестал действовать (учетная
ставка была снижена до нуля),
хотя негативные явления от явно
перегретых «пузырей», в частности на рынке ценных бумаг, обеспеченных ипотекой, начали нарастать еще раньше. И поскольку
вся система обеспечения финансовых по своему происхождению
«пирамид» естественным образом находилась в финансовых институтах, они и попали под удар.
Отметим здесь важную вещь:
институты, но не их владельцы,
которые все эти десятилетия,
естественно, выводили прибыль
на «чистые» структуры.

Но поскольку под удар попали
весьма и весьма крупные институты, то и вся финансово-экономическая инфраструктура
зашаталась, причем первыми
под удар попали (еще весной
2008 года) страховые компании,
которые брали на себя риски невозвратов по кредитам. Первым
этот вопрос поднял губернатор
штата Нью-Йорк Элиот Спитцер
еще в марте 2008 года, но тогда
Уолл-стрит еще не готов был обсуждать вопрос — и Спитцер был
вынужден в течение недели покинуть свой пост… Но за полгода
финансисты подготовились, и
осенью на них вылился буквально «золотой дождь» бюджетных
денег и денег, напечатанных
ФРС. Речь шла о триллионах
долларов, которые, конечно, в
нормальной ситуации частные
компании из бюджета получить
не могли ни при каких условиях.
Эти деньги тут же разошлись по
тем компаниям, которым крупнейшие финансовые институты
были должны, и вряд ли я сильно
ошибусь, если предположу, что
значительная часть получателей
этих денег были, по большому
счету, те самые воротилы, которые и затеяли всю эту операцию.
Разумеется, они совершенно не в
восторге от того, что приходится разрушать созданную веками
финансовую инфраструктуру.
Но зато они получили практически одномоментно прибыль,
которую иначе можно было бы
получить лет за сто, а то и больше. В общем, «баш на баш», и, с
учетом того, что контроль над
государственными институтами
США у них остался, все бы было
у них хорошо. Вот и Обама в детали не вдается, а крупнейшую в
истории операцию по «приватизации» казенных денег называет
«успехом»! Но есть одна тонкость. Дело в том, что, вопреки
мнению Обамы, кризис на этом
не заканчивается… Спрос, накачанный за почти три десятилетия, по-прежнему существенно
выше реально располагаемых
доходов населения, а значит,
кризис будет продолжаться. Бо лее того, он только начинается, поскольку пока сокращение
общего объема «разрыва» между
реальными доходами населения
и его расходами составило от
силы 12-15%. И это еще без учета падения этих самых доходов
в условиях кризиса. А списания
финансовых институтов, которые уже поставили на грань
коллапса даже не американскую,
а всю мировую финансовую систему, пока тоже еще далеко не
закончились: реальный объем
«плохих» активов в США больше, чем уже признано, раз в восемь. Еще раз повторю, не НА
8%, а В 8 раз!

И что делать в такой ситуации?
Слова Обамы о том, что к настоящему времени финансовый сектор США стабилизирован, хотя
Вашингтон и не отказывается
от намерения провести реформу
системы регулирования финансового сектора, — это только слова,
хорошая мина при плохой игре.
Фактически это означает, что
воротилы Уолл-стрит просчитались: потери от разрушения
финансовой инфраструктуры не
компенсируются теми триллионами, которые они выкачали из
бюджета США. И будут выкачивать дальше, поскольку представители Уолл-стрит по-прежнему
контролируют экономическую
политику американского государства, и масштабы их поддержки
со стороны бюджета и ФРС будут
только нарастать по мере углубления кризиса.

Вид на кризис через призму борьбы элит

Вообще в американской элите
в связи с происходящими событиями нарастают серьезные проблемы. Дело в том, что в США
одновременно существуют две
элитные структуры. Одна — национальная, это собственно элита
государства США. Другая — наднациональная мировая финансовая элита, она же — элита «Западного» глобального проекта.
До недавнего времени их интересы вполне себе сосуществовали (хотя в XIX и начале ХХ века
несколько президентов США поплатились жизнью за попытки отстаивать интересы именно США
против элиты «Западного» проекта, которая тогда по большей части находилась в Старом Свете),
но в последнее время ситуация
стала меняться.

Их противоречие носит абсолютно объективный характер:
эмиссия доллара сегодня может
использоваться для поддержания
экономики США в условиях кризиса, но это противоречит интересам элиты «Западного» проекта, поскольку ослабляет позиции
этой валюты на мировом рынке.
А именно контроль над масштабом эмиссии и обращением доллара США, базовым механизмом
которых является Федеральная
резервная система, — и есть главный инструмент, которым элита
«Западного» глобального проекта обеспечивает свое господство
над миром.

Именно по этой причине основная помощь идет как раз на поддержание финансовой инфраструктуры, хотя, по сути, помогать бы надо реальному сектору.
Но тем не менее у широких слоев
американской общественности
уже появляется интерес, кто является получателем этой помощи, в каком объеме и так далее.
Теоретически хорошо бы еще
спросить, в чьих интересах она
оказывается, но до таких степеней обобщения публичная американская мысль пока (именно
что пока!) доходит редко. В этом
смысле упомянутый выше процесс Bloomberg против
ФРС очень показателен.

Суд США, как понятно, инструмент принципиально национальный. И решение принял в рамках
национальных интересов. Но и
ФРС — организация серьезная,
даже очень, а главное, наднациональная. И это значит, что у нее
есть очень серьезные политические аргументы о нецелесообразности раскрытия информации.
Аргументы, которые, конечно, в
суде озвучивать невозможно, но
которые зато вполне могут прозвучать на разного рода закрытых
элитных «посиделках».

Собственно именно в этом месте
и возникает самое интересное в
сложившейся коллизии. Еще раз
повторю: до недавнего времени
у национальной элиты США не
было особых разногласий с элитой «Западного» проекта. У них
не возникало противоречий, поскольку именно финансовые инструменты «Западного» проекта
обеспечивали США господство в
мире, авианосные ударные группы тут были вспомогательным инструментом. А вот теперь… С точки зрения интересов США, ФРС
должна исполнять решения суда.
С точки зрения интересов «Западного» проекта, американский
суд должен заткнуться. Это не банальность, это принципиальный
вопрос: чьи интересы важнее?

Пока ситуация развивается в
пользу ФРС. Она подала апелляцию (что естественно), но суд
мог заставить, несмотря ни на
что, раскрыть информацию, а
мог отложить свое решение до
рассмотрения этой апелляции.
Он отложил, и если тяжба будет
продолжаться «до бесконца», а
информация так и не будет обнародована, то можно констатировать, что, по крайней мере на
этом этапе, национальные интересы США потерпели поражение в борьбе с международными
финансистами. Но даже если
ФРС все-таки поставят перед
необходимостью выполнять решение американского суда, то и
это еще не гарантия, что она его
выполнит. Может, и раскроет
информацию, а может, просто
напомнит, что уровень потребления американских граждан
превышает масштаб производства в этой стране раза в два.
И такая весьма приятная для
американских граждан разница
достигается как раз за счет существования ФРС. Так что кто кого
должен слушать — ФРС американский суд или наоборот? Это
еще большой вопрос.

В любом случае понятно, что мировая финансовая элита будет
отчаянно бороться за свою монополию в части принятия экономических решений, а значит,
любые попытки четко и внятно
объяснить, почему произошел
кризис и каковы реальные последствия принимаемых решений, будут жесточайшим образом пресекаться.

Ну и наконец, из всего вышесказанного следует, что кризис будет
и дальше идти по максимально
«жесткой» для общества траектории, поскольку, не обсуждая причин болезни, бороться с ней абсолютно невозможно. Разумеется, и
тут будут отдельные «ремиссии»,
но в целом человечество прочно
и надолго стало на путь самого тяжелого кризиса в его истории.

Автор — президент компании экспертного консультирования «Неокон»

Михаил Хазин

Александр Минкин. Нежная душа

Не отчаивайтесь, мои дорогие, выход есть!

Отрывок из книги

Посвящается двум гениям русского театра.

Памяти Анатолия Эфроса,
который поставил «Вишневый сад» на Таганке в 1975 году.
Памяти Владимира Высоцкого, который играл Лопахина.

ФИРС. Способ тогда знали.
РАНЕВСКАЯ. Где же теперь этот способ?
ФИРС. Забыли. Никто не помнит.

Действующие лица

РАНЕВСКАЯ ЛЮБОВЬ АНДРЕЕВНА, помещица.

АНЯ, ее дочь, 17 лет.

ВАРЯ, ее приемная дочь, 24 лет.

ГАЕВ ЛЕОНИД АНДРЕЕВИЧ, брат Раневской.

ЛОПАХИН ЕРМОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ, купец.

ТРОФИМОВ ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ, студент.

СИМЕОНОВ-ПИЩИК БОРИС БОРИСОВИЧ, помещик.

ШАРЛОТТА ИВАНОВНА, гувернантка.

ЕПИХОДОВ СЕМЕН ПАНТЕЛЕЕВИЧ, конторщик.

ДУНЯША, горничная.

ФИРС, лакей, старик 87 лет.

ЯША, молодой лакей.

РАЗМЕР ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ

«Вишневый сад» — пьеса старая, ей 102 года. А о чем она — никто не знает.

Некоторые помнят, что поместье дворянки Раневской продается за долги, а купец Лопахин учит, как выкрутиться, — надо нарезать землю на участки и сдать в аренду под дачи.

А велико ли поместье? Спрашиваю знакомых, спрашиваю актеров, играющих «Вишневый сад», и режиссеров, поставивших пьесу. Ответ один — «не знаю».

— Понятно, что не знаешь. Но ты прикинь.

Спрошенный кряхтит, мычит, потом неуверенно:

— Гектара два, наверное?

— Нет. Поместье Раневской — больше тысячи ста гектаров.

— Не может быть! Ты откуда это взял?

— Это в пьесе написано.

ЛОПАХИН. Если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода. Вы будете брать с дачников самое малое по двадцати пяти рублей в год за десятину. Ручаюсь чем угодно, у вас до осени не останется ни одного свободного клочка, всё разберут.

Это значит — тысяча десятин. А десятина — это 1,1 гектара.

Кроме сада и «земли по реке» у них еще сотни десятин леса.

Казалось бы, что за беда, если режиссеры ошибаются в тысячу раз. Но тут не просто арифметика. Тут переход количества в качество.

Это такой простор, что не видишь края. Точнее: всё, что видишь кругом, — твое. Все — до горизонта.

Если у тебя тысяча гектаров — видишь Россию. Если у тебя несколько соток — видишь забор.

Бедняк видит забор в десяти метрах от своего домика. Богач — в ста метрах от своего особняка. Со второго этажа своего особняка он видит много заборов.

Режиссер Р., который не только поставил «Вишневый сад», но и книгу об этой пьесе написал, — сказал: «Два гектара». Режиссер П. (замечательный, тонкий) сказал: «Полтора».

Тысяча гектаров — это иное ощущение жизни. Это твой безграничный простор, беспредельная ширь. С чем сравнить? У бедняка — душевая кабинка, у богача — джакузи. А есть — открытое море, океан. Разве важно, сколько там квадратных километров? Важно — что берегов не видно.

…Почему Раневская и ее брат не действуют по такому простому, такому выгодному плану Лопахина? Почему не соглашаются? Кто играет — что это они из лени, кто — по глупости, по их неспособности (мол, дворяне — отживающий класс) жить в реальном мире, а не в своих фантазиях.

Но для них бескрайний простор — реальность, а заборы — отвратительная фантазия.

Если режиссер не видит огромного поместья, то и актеры не сыграют, и зрители не поймут. Наш привычный пейзаж — стены домов, заборы, рекламные щиты.

Ведь никто не подумал, что будет дальше. Если сдать тысячу участков — возникнет тысяча дач. Дачники — народ семейный. Рядом с вами поселятся четыре-пять тысяч человек. С субботы на воскресенье к ним с ночевкой приедут семьи друзей. Всего, значит, у вас под носом окажется десять-двенадцать тысяч человек — песни, пьяные крики, плач детей, визг купающихся девиц, — ад.

ЧЕХОВ — НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
22 августа 1903. Ялта
Декораций никаких особенных не потребуется. Только во втором акте вы дадите мне настоящее зеленое поле и дорогу и необычайную для сцены даль.

Идешь — поля, луга, перелески — бескрайние просторы! Душу наполняют высокие чувства. Кто ходил, кто ездил по России — знает этот восторг. Но это — если вид открывается на километры.

Если идешь меж высокими заборами (поверху колючая проволока), то чувства низкие: досада, гнев. Заборы выше, чувства ниже.

ЛОПАХИН. Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…

Не сбылось.

ЧЕХОВ — СУВОРИНУ
28 августа 1891. Богимово
Я смотрел несколько имений. Маленькие есть, а больших, которые годились бы для Вас, нет. Маленькие есть — в полторы, три и пять тысяч. За полторы тысячи — 40 десятин, громадный пруд и домик с парком.

У нас 15 соток считается большим участком. Для Чехова 44 гектара — маленький. Обратите внимание на цены: 4400 соток, пруд, дом, парк — за полторы тысячи рублей.

…Под нами по-прежнему Среднерусская возвышенность. Но какая же она стала низменная.

ЛОПАХИН. До сих пор в деревне были только господа и мужики, а теперь появились еще дачники. Все города, даже самые небольшие, окружены теперь дачами. И можно сказать, дачник лет через двадцать размножится до необычайности.

Сбылось.

Стена высоченная, а за ней клочок в 6-12 соток, воронья слободка, теснота. Раньше на таком клочке стоял дощатый домик и оставалось сравнительно много места для редиски. А теперь на таком клочке стоит бетонный трехэтажный урод. Вместо окон бойницы; между домом и забором пройдешь разве что боком.

Пейзажи уничтожены. Вчера едешь — по обеим сторонам шоссе бескрайние поля, леса, луга, холмы. Сегодня — по обе стороны взметнулись пятиметровые заборы. Едешь как в туннеле.

Пятиметровый — все равно что стометровый: земля исчезает. Тебе оставлено только небо над колючей проволокой.

Кто-то хапнул землю, а у нас пропала Родина. Пропал тот вид, который формирует личность больше, чем знамя и гимн.

ТЕАТРАЛЬНЫЕ ВОЛЬНОСТИ

Кроме огромного пространства, которого никто не заметил, в «Вишневом саде» есть две тайны. Они не разгаданы до сих пор.

…Для тех, кто забыл сюжет. Первый год ХХ века. Из Парижа возвращается в свое поместье дворянка Раневская. Здесь живут ее брат и две ее дочери — Аня и Варя (приемыш). Все имение продается с аукциона за долги. Друг семьи — купец Лопахин вроде бы пытался научить хозяев, как выкрутиться из долгов, но они его не послушали. Тогда Лопахин неожиданно для всех купил сам. А Петя Трофимов — тридцатилетний вечный студент, нищий, бездомный, Анин ухажер. Петя считает своим долгом резать правду-матку всем прямо в глаза. Он так самоутверждается… Вишневый сад продан, все уезжают кто куда; напоследок забивают престарелого Фирса. Не бейсбольными битами, конечно, а гвоздями; заколачивают двери, ставни; забитый в опустевшем доме, он просто умрет от голода.

Какие же тайны в старой пьесе? За 100 лет ее поставили тысячи театров; все давно разобрано по косточкам.

И все же тайны есть! — не сомневайся, читатель, доказательства будут предъявлены.

Тайны!.. А что такое настоящие тайны? Например, была ли Раневская любовницей Лопахина? Или — сколько ей лет?..

Такая правда жизни (которую обсуждают сплетницы на лавочках) всецело в руках режиссера и актеров. По-ученому называется трактовка. Но чаще всего это грубость, сальность, пошлость, ужимки или та простота, что хуже воровства.

Вот помещица Раневская осталась наедине с вечным студентом.

РАНЕВСКАЯ. Я могу сейчас крикнуть… могу глупость сделать. Спасите меня, Петя.

Она молит о душевном сочувствии, об утешении. Но, не меняя ни слова — только мимикой, интонацией, телодвижениями, — легко показать, что она просит утолить ее похоть. Актрисе достаточно задрать юбку или просто притянуть Петю к себе.

Театр — грубое, старое, площадное искусство, по-русски — позор.

Приключения тела гораздо зрелищнее, чем душевная работа, и играть их в миллион раз проще.

* * *

Сколько лет героине? В пьесе не сказано, но обычно Раневскую играют «от пятидесяти». Случается, роль исполняет прославленная актриса за семьдесят (ребенком она видела Станиславского!). Великую старуху выводят на сцену под руки. Публика встречает живую (полуживую) легенду аплодисментами.

Знаменитый литовский режиссер Някрошюс дал эту роль Максаковой. Ее Раневской под шестьдесят (на Западе так выглядят женщины за восемьдесят). Но Някрошюс придумал для Раневской не только возраст, но и диагноз.

Она еле ходит, еле говорит, а главное — ничего не помнит. И зритель сразу понимает: ага! русскую барыню Раневскую в Париже хватил удар (по-нашему — инсульт). Гениальная находка блестяще оправдывает многие реплики первого акта.

ЛОПАХИН. Любовь Андреевна прожила за границей пять лет. Узнает ли она меня?

Странно. Неужели Лопахин так изменился за 5 лет? Почему он сомневается, «узнает ли»? Но если у Раневской инсульт — тогда понятно.

Оправдались и первые слова Ани и Раневской.

АНЯ. Ты, мама, помнишь, какая это комната?

РАНЕВСКАЯ (радостно, сквозь слезы). Детская!

Вопрос дурацкий. Раневская родилась и всю жизнь прожила в этом доме, росла в этой детской, потом здесь росла дочь Аня, потом — сын Гриша, утонувший в семь лет.

Но если Раневская безумна — тогда оправдан и вопрос дочери, и с трудом, со слезами, найденный ответ, и радость больной, что смогла вспомнить.

Если б тут пьеса и кончилась — браво, Някрошюс! Но через десять минут Гаев скажет о своей сестре с неприличной откровенностью.

ГАЕВ. Она порочна. Это чувствуется в ее малейшем движении.

Пардон, во всех движениях Раневской-Максаковой мы видим паралич, а не порочность.

Да, конечно, режиссер имеет право на любую трактовку. Но слишком круто поворачивать нельзя. Пьеса, потеряв логику, разрушается, как поезд, сошедший с рельсов.

И смотреть становится неинтересно. Бессмыслица скучна.

Особенности трактовки могут быть связаны и с возрастом, и с полом, и с ориентацией режиссера, и даже с национальностью.

Всемирно знаменитый немец, режиссер Петер Штайн, поставил «Три сестры», имел оглушительный успех. Москвичи с любопытством смотрели, как сторож земской управы Ферапонт приносит барину на дом (в кабинет) бумаги на подпись. Зима, поэтому старик входит в ушанке, в тулупе, в валенках. На шапке и на плечах снег. Интуристы в восторге — Россия! А что сторож не может войти к барину в шапке и тулупе, что старика раздели бы и разули на дальних подступах (в прихожей, в людской) — этого немец не знает. Он не знает, что русский, православный, автоматически снимает шапку, входя в комнаты, даже если не к барину, а в избу. Но Штайн хотел показать ледяную Россию (вечный кошмар Европы). Если бы «Три сестры» поставили в немецком цирке, заснеженный Ферапонт в кабинет барина въехал бы на медведе. В богатом цирке — на белом медведе.

Чехов не символист, не декадент. У него есть подтекст, но нет подмен.

Когда Варя говорит Трофимову:

ВАРЯ. Петя, вот они, ваши калоши. (Со слезами.) И какие они у вас грязные, старые… —

подтекст, конечно, есть: «Как вы мне надоели! Как я несчастна!». Но подмены — типа кокетливого: «Можете взять ваши калоши, а если хотите — можете взять и меня» — этого нет. И быть не может. А если так сыграют (что не исключено), то образ Вари будет уничтожен. И ради чего? — ради того, чтобы несколько подростков гоготнули в последнем ряду?

Трактовкам есть предел. Против прямых смыслов, прямых указаний текста не попрешь. Вот в «Трех сестрах» жена Андрея беспокоится:

НАТАША. Мне кажется, Бобик нездоров. У Бобика нос холодный.

Можно, конечно, дать ей в руки болонку по имени Бобик. Но если в пьесе точно указано, что Бобик — ребенок Андрея и Наташи, то:

а) Бобик — не собачка;

б) Наташа — не замаскированный мужчина; не трансвестит.

…Так сколько же лет Раневской? В пьесе не сказано, но ответ прост. Чехов писал роль для Ольги Книппер, своей жены, подгонял под ее данные и дарование. Он знал все ее повадки, знал как женщину и как актрису, шил в точности по мерке, чтобы сидело «в облипочку». Пьесу закончил осенью 1903-го. Ольге Книппер было 35 лет. Значит, Раневской столько же; замуж выскочила рано (в 18 уже родила Аню, возраст дочери указан — 17). Она, как говорит ее брат, порочна. Лопахин, ожидая, волнуется по-мужски.

Чехов очень хотел, чтоб и пьеса, и жена имели успех. Взрослые дети старят родителей. Чем моложе будет выглядеть Аня, тем лучше для Ольги Книппер. Драматург изо всех сил пытался по почте распределять роли.

ЧЕХОВ — НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
2 сентября 1903. Ялта
Пьесу назову комедией. Роль матери возьмет Ольга, а кто будет играть дочку 17 лет, девочку, молодую и тоненькую, не берусь решать.

ЧЕХОВ — ОЛЬГЕ КНИППЕР
14 октября 1903. Ялта
Любовь Андреевну играть будешь ты. Аню должна играть непременно молоденькая (курсив мой. — А.М.) актриса.

ЧЕХОВ — НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
2 ноября 1903. Ялта
Аню может играть кто угодно, хотя бы совсем неизвестная актриса, лишь бы была молода, и походила на девочку, и говорила бы молодым, звонким голосом.

Не вышло. Станиславский дал Аню своей жене, Марье Петровне, которой в это время было тридцать семь. Сценическая Аня стала на два года старше мамы. А Чехов и в следующих письмах настаивал: Аня все равно кто — лишь бы юная. Корсет и грим не спасают. Голос и пластика в тридцать семь не те, что в семнадцать.

Раневская хороша собой, волнует. Лопахин торопливо объясняется ей:

ЛОПАХИН. Вы все такая же великолепная. Ваш брат говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы сделали для меня когда-то так много, что я забыл всё и люблю вас, как родную… больше, чем родную.

Такое страстное объяснение, да еще в присутствии ее брата и слуг. Как Лопахин повел бы себя, будь они наедине? Что-то между ними было. Что значит «забыл всё и люблю вас больше, чем родную»? «Забыл всё» звучит как «простил всё». Что он простил? Крепостное право? или измену? Ведь она в Париже жила с любовником, это все знают, даже Аня.

Раневская — молодая, страстная женщина. И реплика Лопахина «узнает ли она меня?» — не ее инсульт, а его страх: как она на него посмотрит? есть ли надежда на возобновление волнующих отношений?

Или он нацелился заграбастать поместье?

Больной перед смертью потел…

Статья Михаила Леонтьева из первого номера журнала «Однако»

Паникеры и нытики посрамлены. Свет в конце тоннеля уже просто
глаза слепит, ростки стабилизации колосятся, а мировые лидеры демонстрируют с трудом сдержанный оптимизм. На самом деле паникерам и
нытикам не впервой: сколько лет они ныли, указывая на неизбежность
именно ЭТОГО кризиса на фоне оптимизма, тогда еще вполне бесстыжего
и ничем не сдерживаемого. На самом деле все, что мы сейчас наблюдаем не
только в ощущениях, но и в объективной реальности, то есть в динамике
базовых экономических показателей, — вот ровно это и просчитывалось и
проговаривалось. Что в третьем-четвертом квартале текущего года колоссальная денежная накачка даст краткосрочный результат в виде некоего
якобы восстановительного оживления.

На самом деле это даже смешно оппонировать нашим экономическим
начальникам, намекая, что, мол, фундаментальные причины кризиса не
устранены и таким образом говорить о «выходе» нет никаких оснований.
Они — наши лидеры — неоднократно и яснее всех это и проговаривали: не
может быть никакого «выхода», пока не ликвидированы дутые «токсичные»
активы и не прекращена эмиссия необеспеченных денежных суррогатов.
Опять же наивно напоминать, что никакие «токсичные» активы не списаны. А эмиссия по сути фальшивых денег раздута до беспрецедентных масштабов. Все это прекрасно понимают. Опять же неуместно предъявлять
претензии действующим чиновникам
в том, что они поддерживают рыночный оптимизм, — в этом, собственно,
состоит их профессиональный долг.
Другое дело, что для такого оптимизма, с профессиональной точки зрения,
отсутствуют даже номинальные статистические основания.

Учитывая ненависть наших либеральных оппонентов к экономике
как к науке, исследующей причинно-следственные связи и любовь к манипулированию сравнительными статистическими рядами (в России это
явление ласково именуется «илларионовщиной»), давайте сравним хотя бы
эти статистические ряды. Специалисты центра «Неокон» сопоставили динамику мировой торговли, ВВП и безработицы времен Великой депрессии
и нынешнее. И выяснилось, что тогда
спад был в 5 раз меньше, а нынешние «ростки оптимизма» в 2 раза жиже.
Вот не хочется начинать про Великую депрессию: сколько длилась, как закончилась… Хотелось бы обратить внимание только на одно маленькое обстоятельство: борцы с Великой депрессией наделали много ошибок, инструменты их были отсталы и несовершенны… Но неужели кто-то думает, что
тогда умища не хватило, что для борьбы с дефляцией можно просто деньги
печатать?! В голову им не приходило лечить кризис средствами, смертельными для капитализма. Они еще в него верили. И не считали допустимым
лечить его, разрушая его основу, то есть деньги как таковые.

«Больной перед смертью потел? — Ну и чудненько»… Дилемма
нынешней глобальной «антикризисной политики» — что лучше:
ужасный конец или бесконечный
ужас? Ровно так же Буш не мог вывести войска из Ирака, как сейчас
не может это сделать Обама. Потому что понимает: чем дальше,
тем хуже, но вывод — это одномоментная катастрофа. Регулятор и
бенефициар нынешней глобальной экономики будет оттягивать
ужасный конец любыми средствами, потому что альтернатива — одномоментная катастрофа с
выносом тела на публику. Однако
это проблема регулятора. В этой
системе мы выгодополучателем
можем быть только в самую последнюю очередь, как потребители объедков с барского стола. И
только когда стол главного регулятора ломится и производит
объедки. Нынешний прогноз по объедкам негативный, что признал даже наш
министр финансов. Вопрос
в том, что нас удерживает в
колее «объедочной» антикризисной стратегии.

Все истоки нынешнего кризиса — вне российской экономики. Какими бы ни были ее
изъяны, сделавшие ее крайне
уязвимой в этом кризисе.
Первая реакция на
кризис была самая естественная — удержаться от падения,
заместить схлынувший частный спрос государственным,
схлынувшие внешние ресурсы
внутренними. И кто бы мог подумать — все ушло в валюту.

Оказалось, что наша недоразвитая
банковская система способна была
кредитовать собственную экономику, продавая ей «задорого» кредиты, которые она занимала на
Западе «задешево». При том что
эти кредиты собственно брались
из наших же денег, которые наше
государство перемещало на Запад
бесплатно. Когда это невиданное
счастье рухнуло, государство решило спасти нашу бесценную банковскую систему, рефинансируя
ее напрямую, без посредничества
авторитетных западных кредиторов. Но поскольку вместе со счастьем рухнула и прежняя замечательная конъюнктура, спасенная
банковская система собственную
экономику кредитовать отказалась… На самом деле все, на
что решилось правительство в
качестве антикризисных мер,
было бы крайне уместно как
раз до кризиса в период той
самой благоприятной конъюнктуры. И практически
бесполезно в условиях
внешней конъюнктуры
депрессивной. Наша финансовая
система в нынешнем виде вообще
не способна самостоятельно генерировать длинные инвестиционные деньги. Что, кстати, де-факто
признается действующей властью.
Все длинные деньги в экономике — бюджетные. Но эти длинные деньги, как правило, сопровождают
соответствующие длинные руки.
Это как числитель и знаменатель:
когда они равны, то сокращаются
в ноль.

Это диагноз: российская экономика в нынешнем своем виде — абсолютно либеральная в старом, XIX
века, фритрейдерском смысле — абсолютно не приспособлена ни
к какой автономной от глобального рынка, то есть суверенной
экономической политике. Между
двумя гипотетическими
моделями антикризисной политики — бороться
с кризисом, поддерживая рост,
или переживать кризис, аккуратно растягивая резервы и сохраняя
социальный мир, то есть между
«инвестиционной» моделью и
«социальной» естественным образом была выбрана вторая. Вот
китайцы выбрали первую, а мы
— вторую. Патологическая боязнь
Минфина, что денег не хватит,
чтобы переждать кризис, естественна и адекватна второй модели, поскольку понятно, что те
деньги, которые мы тратим, это
не на то,чтобы «преодолеть», а на
то, чтобы «день простоять и ночь
продержаться». Мальчиш Кибальчиш, конечно, герой, но вот не
придет ему на помощь могучая
Красная армия — и конец
Мальчишу…

Российская экономика нащупала
дно и собирается от него отталкиваться. Проблема в том, что это не
наше дно и не от нас зависит, где
оно будет завтра.

В открытость можно играть, если
вы абсолютно уверены в вашем
превосходстве. Блюсти открытость финансовой системы, если
внешняя среда здорова и нетоксична. В обратном случае это мазохистское извращение.

Либеральных моделей развития,
либеральных моделей достижения
лидерства история не знает. Существуют либеральные модели господства. И либеральные модели
подчинения и прихлебательства
перед лидером (см. «объедочную
стратегию»). Оба варианта для
России в настоящий момент неактуальны. (Хотелось бы заметить,
что технически резонные идеи
вроде девальвации рубля лежат в
плоскости все той же стратегии.)
Однако два позитивных момента можно отметить в годовщину
кризиса: наша экономика и наша
политическая система научились
терпеть и выживать, а достигнутая ценой самоубийственных
инъекций глобальная ремиссия
во всяком случае предоставляет
нам некоторое время. Полгода,
полтора — тоже не так мало в наших условиях. Это время, чтобы
изменить экономическую политику, выскочить за флажки, за ворота глобального дурдома. Начать отстраивать автономную от него экономику,
имеющую внутренние
стимулы к развитию. Однако,
это уже политика.

Михаил Леонтьев

Иероглифы реставратора Цоя

О книге Александра Житинского «Цой forever»

Фрагмент статьи из журнала «Однако» (Полностью читать в PDF)

Одинокий гиперболоид

Финский залив, рябиновый рваный закат, бликует рябь, сереет
одинокий парус, на палубе фигурка барабанщика за работой,
большие колонки не добивают
до берега, но рыбарь на утлом
челне ужаснется и перекрестится, и видавшая виды чайка тревожно взмахнет крылами.

Эта сценка в книжке «Цой навсегда» не раскрашена, подробности
домысливаются: приглашены ли на
яхту избранные слушатели, есть ли
вблизи рулевой, караулящий ветрила, или хозяин, гордый, как перст,
доверяется родной волне. В книжке сценка свернута, три штриха…
Иероглиф — подходящее слово.
Или на секунду ожившие и вновь застывшие нэцке судьбы, расставленные в ключевых точках земного и небесного пути Виктора Цоя:
в юности он, «деревянный» пэтэушник, резал в том числе и нэцке.
Барабанщик на яхте знает идеи
пути и простора: это оттягивается Олег Валицкий, первый заместитель начальника Октябрьской
железной дороги, в далеком прошлом — ударник самодеятельного
коллектива «Гарин и гиперболоиды», из которого вылупилась
группа «КИНО».

Повесть о замечательном человеке

Виктор Цой (1962-1990) в отрочестве читал запоем тома серии
ЖЗЛ. Примерял чужие замечательные жизни. Он прожил дольше автора стишка про одинокий
парус, но всего-то на год, и, как
неоднократно подчеркнуто в отчетной книге, его «творческая
биография» уместилась в каких-то восемь лет.

Александр Житинский вел переговоры о Цое с серией ЖЗЛ, но
в конце концов не решился сочинить классическую биографию.
Предпочел выступить больше не
писателем, а редактором и журналистом: перед нами «документальная повесть», собрание пестрых
глав, в котором звучат голоса родителей и подруг, музыкантов и
продюсеров, друзей и случайных
знакомых, причем всякий фигурант имеет возможность высказаться пространно. Источники на
всякий вкус: выходившие ранее
книги, неопубликованные воспоминания, интервью — как старые, так и записанные автором
в последние пару лет, заметки из
рок-самиздата, цитаты с сайта
Рашида Нугманова (он еще до
«Иглы» снял короткометражный
рок-шедевр «Йа-хха», и на сетевом ресурсе, посвященном этому
фильму, с незапамятных времен
тусуются киноманы) и даже гаишная схема аварии 15 августа 1990
года в 11.30 на 35-м километре дороги Слока — Талси Тукумского
района Латвии. Плюс приложения — собранная Андреем Дамером подборка цитат из цоевских
интервью, а также хроника жизни
героя. И, конечно, впечатления
от личных встреч автора с Виктором, каковых было не слишком
много, в связи с чем Житинский и
отказался от цельного текста, сделав выбор в пользу компендиума.
Это второй опыт Житинского по
изданию документальной книги о
Цое: первая была менее подробной, но составлялась вместе со
вдовой героя, Марьяной. Всякую
знаковую книгу — «Цой форевер»,
несомненно, к таковым относится — хочется символически привязать к эпохе… Почему она вышла
сейчас? Вставить пистон нашему
безгероичному времени? Напомнить о духе свободы, о пьянящем
ветре перемен?

Полностью читать в PDF

Ссылки

  • Отрывок из книги Александра Житинского «Цой forever»

Вячеслав Курицын