Джей Сингх. Бабочка

  • The Butterfly
  • Перевод с англ. В. Прянишниковой, Е. Будаговой
  • СПб.: Крылов, 2007
  • Переплет, 288 с., ил.
  • ISBN 5-9717-0371-4, 978-5-9717-0371-6
  • 4000 экз.

В поиске немнимых крыл

Всякий духовный опыт (при том, конечно, условии, что он не является коммерческой уловкой) — явление настолько интимное и не тривиальное, что выразить его средствами обыденного языка бесконечно сложно. Потому-то и появилась некогда притча, универсальный для всех культур малый дидактико-аллегорический литературный жанр, готовый вместить в себя и морально-религиозное поучение, и приближение к тайне Бытия, и пророческое предвидение Грядущего, и мистическое оцепенение перед мерцающей Истиной.

Наш век, кажется, был до сих пор беден на притчи, но вот эхо блеянья того самого барашка, которого просил нарисовать Маленький принц, и шума крыльев «невыдуманного Джонатана-Чайки, который живет в каждом из нас», долетело-таки из столетия двадцатого в новое тысячелетие.

Итак, недетская сказка «Бабочка» (в оригинале «The Butterfly: A Fable» — «Бабочка: сказка [притча])» — притча XXI века, история о поиске храброй (а стало быть, незаурядной) крошкой-гусеницей «своего питательного растения», поедание которого позволяет стать бабочкой (то есть достичь духовного совершенства).

То, что на пути героини встречаются опасные и безобидные, глупые и мудрые насекомые и животные (и многие из них философствующие), вполне ожидаемо. То, что героиня извлекает из различных (и, разумеется, непростых) ситуаций бесценный опыт (на то и притча) — тоже. Так что же может явиться неожиданным?

Для крошки-гусеницы в ее путешествии оказывается самым сложным определять (а стало быть, избегать) не опасное, а — мнимое. Не зря постмодернисты некогда придумали туманный, но своевременный термин «симулякр» («образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие, лишенное подлинника, поверхностный объект»). При трактовке этого термина в широком смысле мы сразу же обнаружим в сказке по крайней мере два симулякра. Это симулякр цивилизации (изолированный от мира-Леса Шелковый Дворец, в котором гусеницы имитируют бабочек, наряжаясь в костюмы с крыльями, не способными поднять их в небо, и производят для своих каждодневных нужд муляжи вещей), и симулякр духовного сообщества (Храм Блох, возглавляемый лжебабочкой, в котором под видом духовных практик происходит обезличивание и порабощение, а то и уничтожение тех «избранных», кто прошел «посвящение»). Крошка-гусеница покидает Шелковый Дворец, чтобы попасть именно в Храм Блох. Попадает, и… мнимая ценность и того и другого становится для нее очевидной. У чайки Джонатана таких проблем не было, но это было в прошлом веке.

Что еще более-менее неожиданного? История обходится без тривиального happy end’a, но не имеет столь же тривиального трагического финала. Храбрая крошка-гусеница добирается до истинной сущности многих и многого прежде, чем до нее добираются чьи-то клешни и зубы. А вот почему часть повествования ведется пауком-гуманистом и как это повлияло на ход событий, вы узнаете сами, даже посчитав эту рецензию симулякром.

Валерий Паршин

Орхан Памук. Новая жизнь

  • Yeni Hayat
  • Перевод с турецкого А. Аврутиной
  • СПб.: Амфора, 2007
  • Переплет, 352 с.
  • ISBN 978-5-367-00390-1, 975-470-445-7
  • 20 000 экз.

Перед тем как читать эту книгу, не забудьте положить рядом с собой какой-нибудь фрукт: если вам повезет и каким-то чудом вы переадресуете воздействие книги на этот посторонний объект, то взорвется именно он, а не ваша голова

Совсем даже неплохо было бы, если б журнал «Прочтение» превратился в эдакий Алеф; чтобы, открыв журнал, в нем можно было прочесть рецензию на любую вышедшую книгу. Увы, это невозможно. Зато возможно в некотором смысле обратное: роман Орхана Памука устроен так, что, прочтя эту рецензию и возжелав ознакомиться с рецензируемым, читатель сможет прочесть сразу несколько книг: как все вместе сразу, так и любую на выбор.

Краткий экскурс в сюжет, как если бы по книге был поставлен фильм (читать с заложенным носом):

Молодому студенту инженерного факультета Осману попадает в руки книга, в корне переворачивающая его жизнь. Читая книгу, Осман понимает, что не только вся его предыдущая жизнь была пуста и никчемна, но и что то, что может предложить ему общество в качестве ее продолжения, тоже никуда не годится. Покинув дом и престарелую мать, Осман отправляется на поиски лучшей доли, чтобы встретиться с доктором Нариным, который предлагает ему принять участие в сопротивлении, даже и не подозревая, во что все это выльется. Потрясающе красивый фильм по роману нобелевского лауреата Орхана Памука…

Впрочем, фильм по роману «Новая жизнь» вряд ли бы удался, разве что режиссер, как это происходит у Тарковского, заставил персонажей между делом самих обсуждать представленные линиями их судеб символы. Книга обходится и без этого. Сам по себе роман Памука представляет собой лавку символов (когда-то Юрий Олеша собирался открыть лавку метафор, Памук реализовал его идею в отношении символов, что гораздо масштабнее). Так, например, путешествия и вообще жизнь Османа, главного героя, могут быть прочитаны как метафора убийства в себе художника и визионера, а могут — как крах попытки консерваторов удержать общество в состоянии патриархального прошлого и замкнутости на себе (попытка доктора Нарина обрести нового сына оборачивается смертью его сына собственного: сторонники старины убивают будущее Турции как страны, доверившись врагу, о чем и не подозревают). Можно прочесть роман и как описание конфликта внутренних психологических инстанций, заключенных в любом человеке,— конфликт, реализующийся по мере столкновения с жизнью и адаптации к ней у всех людей почти одинаково. А также — как рассказ о том, как, по мере подъема по жизненной лестнице со ступени на ступень, человек по-разному смотрит на уже пройденный путь: вначале книга читается как критика современного общества под воздействием откровения, потом — как описание попытки выбраться из узилища однообразия, затем — как констатация того факта, что со временем свои же юношеские метания выглядят как бессмысленная гонка, единственный возможный конец которой — автокатастрофа. Все это возможно потому, что метафоры книги не имеют конкретной направленности и могут быть интерпретированы в любом направлении, вследствие чего являются не метафорами, а символами.

Самое интересное начинается, когда пытаешься совместить параллельные символические поля: как взаимодействуют между собой двоякие прочтения происходящего — и как происходящего с отдельным государством, и как происходящего с человеком вообще: ведь человек часть государства,— как влияет то, что происходит в головах, на то, что происходит в государствах? Или — как сопоставить внутренний взгляд героя на собственную эволюцию с тем, что каждое конкретное восприятие им самого себя происходит на определенном участке жизни,— объективной оценке не подвергаемом? Пытаясь ответить на эти и другие вопросы, невольно фиксируешь подвисание микрочипа головного мозга — и не важно уже, можно ли найти ответ на эти вопросы в принципе: сам вызываемый эффект достаточно интересен для того, чтобы попытаться его ощутить.

Теперь два слова в заключение. Те, кто читал, вспомнят, что попытка alter ego Юрия Олеши открыть собственную лавку метафор окончилась неудачей: чудесный товар оказался никому не нужен. То же, боюсь, может случиться и с магазинчиком Памука: поистине замечательный гипертекст, что ни страница переосмысляющий сам себя, не приправлен — увы — ни мистическими полетами на метле, ни водевильными остротами, ни посягательством на пересмотр Священного Писания… Во всем же остальном, как гипертекст, «Новая жизнь» ничуть не хуже, а может быть, даже и лучше.

Вот только кто не поленится обратить на это внимание?

Дмитрий Трунченков

Эрленд Лу. Наивно. Супер

  • Naiv: Super
  • Перевод с норвежского И. Стребловой
  • СПб.: Азбука-классика, 2007
  • Переплет, 256 с.
  • ISBN 5-91181-238-X
  • 7000 экз.

Говорят, самый лучший подарок — книга. Наивно.

Получаю книгу в подарок. Супер.

Для российского читателя, знающего литературу Скандинавии по книгам Янсон и Ибсена, наверняка имя Эрленда Лу незнакомо. Совсем недавно его начали издавать в России, но, судя по всему, книги эти довольно популярны среди молодежи. Почему?

Название многообещающее. Великолепный дизайн обложки. Супер.

«— У меня есть два друга. Хороший и плохой.
— И у меня тоже есть два друга.
— А еще у меня есть брат.
— И у меня тоже есть брат.»

Так с первых строк начинается диалог, который продолжается до последней строчки. Удивительно, что с каждым словом хочется согласиться. Наивно.

Молодой человек 25 лет «дошел до точки», все потеряло для него интерес, жизнь внезапно утратила смысл. Он на время переезжает в квартиру своего брата, который находится в отъезде. Он анализирует каждый свой шаг, пытается осмыслить и понять каждое свое действие и желание. Наивно.

Гениальное сочетание легкости и серьезности, иронии и глубокого анализа. Книга кажется доступной и легкой из-за простого языка, ненагруженного лингвистическими приемами. Однако не каждому удавалось простым языком отразить сложность сюжета. Супер.

Оказывается, в мире так много вещей, которые удивляют. Оказывается, в мире так много вещей, которые приносят радость. Оказывается, в мире так много вещей, которые заставляют задуматься. Наивно.

«Жизнь немного напоминает путешествие». Супер.

Татьяна Землеруб

Сьюзен Сван. Что рассказал мне Казанова

  • What Casanova Told Me
  • Перевод с англ. Н. Кудрявцева
  • СПб.: Амфора, 2007
  • Переплет, 384 с.
  • ISBN 978-5-367-00397-0
  • 5000 экз.

Это история о том, как невзрачная тридцатилетняя архивистка Люси совершает безрадостное путешествие с глуховатой любовницей своей погибшей матери. В руках у нее при этом находится дневник родственницы из далекого прошлого, которая совершила путешествие с Джакомо Казановой. Родственницу звали Желанная (Desired? Beloved?), и ее жизнь странным образом напоминает жизнь самой Люси. Обе духовно одиноки, обе перенесли смерть родителя, обе стесняются своего высокого роста, у обеих не ахти с мужчинами. После краткой экспозиции (ветхий дневник Желанной и письма Казановы, найденные на тетином чердаке, отправление в Венецию) действие разворачивается в полуэпистолярном ключе, а именно по незамысловатой модели «Немножко про Люси — Немножко про Желанную». Люси не только ради интереса буквально глотает одну за другой записи своей прапрапрапратетки, но и ради духовного самосовершенствования и установления истины — каким на самом деле человеком был знаменитый Казанова. А еще она пытается разобраться в своем отношении к матери и к ее любовнице Ли Пронски.

Казанова — одна из самых ярких всемирно известных личностей. На базе этой темы можно было бы сделать сумасшедшую эротическую бомбу или кровоточащую драму нелепых коллизий. «Не в этом состояла задача автора!» — возразите вы. Но неужели, в таком случае, задача автора состояла в написании жидковатого текста, населенного нелепыми персонажами и увенчанного разоблачением тусклой интриги? Греция и Венеция здесь одинаково пластиковые, а самым, пожалуй, хорошо прорисованным персонажем является трехногий кот Афродита (sic!) с гнойными глазами. События мотивированы по принципу «пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что», а финал оставляет впечатление ровного и бесцветного. Впрочем, отдельные штучки могут оказаться и полезными. Вы знали, скажем, что двести лет назад покойников в Венеции перевозили в красных гондолах? А что непокорных жен в турецких гаремах не топили в мешках, а душили или декапитировали? По прочтении этой книги вы даже сможете поздороваться и попрощаться по-гречески, а также узнаете названия блюд традиционной греческой кухни — в оригинальной транскрипции, конечно. Также книга подойдет тем, кого в литературе привлекает расшифровка тайн всемирно известных шедевров или личностей. А тем, кто в самом деле серьезно интересуется похождениями и философией Казановы, но откровенно ленится читать его двенадцатитомное собрание сочинений, лучше уж посмотреть голливудское кино с Джереми Айронсом.

Надежда Вартанян

Альберт Санчес Пиньоль. Пандора в Конго

  • Перевод с каталонского Н. Раабен
  • М.: Мир книги, 2007
  • Переплет, 448 с.
  • ISBN 978-5-486-01333-1
  • 60 000 экз.

Не ходите, дети, в Африку гулять

«Пандора в Конго» — новая книга Альберта Санчеса Пиньоля, каталонского писателя, который в прошлом году поразил воображение читателей романом «В пьянящей тишине» (в оригинале — «Холодная кожа»). Книга была переведена аж на 35 языков, а сам автор у себя на родине возведен в статус национального достояния. Справедливо или нет — решать критикам, у нас другие проблемы. Нам нужно разобраться, смеется над нами автор или замысел его так глубок и сложен, что истина откроется только в конце этой истории.

Поясняю. «Пандора в Конго» — это вторая книга задуманной Санчесом трилогии. Первая, как не трудно догадаться,— «В пьянящей тишине». Так вот: обе книги напоминают гомозиготных близнецов.

В первом романе отрезанный от мира островок с единственным адекватным обитателем — уставшим от революционных дел бойцом ИРА, который подался на время в метеорологи,— атакуют орды повылезших из моря «лягушанов». «Лягушаны» — гуманоиды с перепонками между пальцев, которые не прочь закусить человечинкой. Чистый Жюль Верн. Ну, разумеется, кровавая бойня с ордами захватчиков, любовь к «лягушанке», бурный секс с оной, спасение мира и прочие прелести нормального приключенческого романа. Однако от такового книгу Санчеса отличают и философские отступления, и подробный психологический анализ поступков героев, заставляющий вспомнить Достоевского, но до уровня Достоевского, ясное дело, не дотягивающий. Да много еще чего там понамешано. Эклектика нынче в моде. Местами автор пытается взобраться на литературную вершину под названием «большая проза». Правда, каждый раз срывается в пропасть, но сами попытки уже радуют. Чай, не Дэн Браун.

Теперь «Пандора в Конго». Молодой писатель Томми Томсон нанят адвокатом человека по имени Маркус Гарвей. Гарвея, слугу семейства Краверов, ждет суд за убийство своих хозяев — братьев Уильяма и Ричарда, с которыми он несколько лет назад отправился в Конго. Томсон должен записать рассказ слуги о том, что на самом деле произошло во время экспедиции. И вот слуга рассказывает о том, как… отрезанные от мира английские золотоискатели отбивались от здоровенных жестоких тварей — «тектонов»,— живущих глубоко под землей. Снова имеем и нашествие злобных гуманоидов, и кровавые сцены битв, и секс с двухметровой представительницей другого вида, и спасение мира, и философию с психологией.

То есть антураж разнится, сюжет и основные идеи — не очень. В новой книге, правда, добавилась многоплановость — есть жизнь молодого писателя, и есть рассказ заключенного, которые время от времени пересекаются под неожиданными углами. Неожиданностей вообще во второй книге понапихано порядком, настоящий философский триллер. В остальном автор разнообразием не балует.

Плохо получилось? Да, в общем-то, нет. Тем, кому Браун кажется слишком примитивным, а Федор Михайлович слишком сложным, книги Санчеса придутся по душе. Как было и с Мураками — вроде напрягаться особенно не нужно, но и признаться, что читаешь его, не стыдно. Модно, свежо, местами остро. Так что все в порядке. Непонятно только, к чему делать две книги с одним сюжетом? Самопародия? Или есть-таки тщательно запрятанная до поры до времени глобальнейшая идея, которая оправдает снятые под копирку сюжеты? Все может быть. Пиньоль, судя по всему, обожает головоломки и парадоксы. Придется ждать третьей книги каталонца. Надеюсь, в ней удастся отыскать ответ. Одно ясно уже сейчас — там чудовища прилетят с неба.

Кирилл Алексеев

Келли Линк. Магия для «чайников»

  • Magic for Beginners
  • Перевод с англ. Э. Войцеховской, А. Веденичевой
  • М.: Гаятри, 2007
  • Переплет, 352 с.
  • ISBN 5-9689-0082-2, 978-5-9689-0082-1
  • 5000 экз.

Американские небылицы,
или Фэнтезийное чтиво

Американская обыденность, конечно, отличается от нашей, но уже значительно меньше. Главным образом потому, что фундаментальная ценность всякой развитой демократии, коммерческая массовая культура, теперь есть и у нас, причем далеко не всегда местного разлива. Спорить о том, насколько это хорошо или плохо в контексте глобальной геополитики, я здесь не берусь, но то, что многое в пресловутом «западном образе жизни» стало понятнее, сомнений уже не вызывает. Что говорить, вовремя второй сборник новелл Келли Линк всплыл на нашем книжном рынке — с ходу по очертаниям иноземную субмарину уже не опознаешь, а ведь были времена…

Что-то темнит критик, скажет, вероятно, читатель; при чем же тут американская обыденность, если всплывшая посудина относится к классу фрик-фэнтези? Это скорее НЛО (в смысле — UFO), то есть представитель совсем иного мира. Разве не ускользает раз и навсегда все мало-мальски обыденное в постмодернистском перебирании бусин Glasperlenspiel [«Игра в бисер» — роман Германа Гессе.] новеллы «Пушка»? Неужели не очевиден выход за рамки любой обыденности (и здравого смысла) в новелле «Кошачья шкурка», сумасбродной страшилке в лучших традициях Петрушевской и Липскерова? Это же типичные небылицы с поправкой на эпоху!

Так-то оно так, отвечу я, но это справедливо лишь по отношению к двум из девяти новелл. А что у нас в остальных? В первой новелле «Волшебный ридикюль» обыденность является контрастирующим фоном для воспоминаний Женевьевы, повествующей о своей бабушке Зофье Суинк, якобы (а может, и правда) таскающей в ридикюле родную деревню из славного далекого Бальдезивурлекистана. Далее, с устранением героя-повествователя, в остальных новеллах происходит гнетущее всасывание читателя в водоворот тупой, выхолощенной каждодневности, крепко приправленной дешевыми во всех отношениях сериалами и рекламой.

Поэтому во второй новелле «Хортлак» появление зомби картонно и бесцветно. Само слово «зомби» у Келли Линк звучит столь же тускло, как бренды газированных напитков и шоколадных батончиков. Нет никаких зомби, нет никаких чудес, есть только фирменное «нудное повествование в настоящем времени», от которого в горле очень скоро появляется привкус искусственного кофе. Все педантично описываемые действия героев новеллы бессмысленны и скучны в той же мере, что и произвольные выдержки из англо-турецкого разговорника (и почему не англо-албанского?).

Разумеется, в новелле «Чрезвычайные планы по борьбе с зомби» нет никаких планов в принципе, а ничем не оправданное появление Росомахи, героя фильма «Люди Икс», воспринимается как глупая реклама, прерывающая ближе к концу не менее глупый сериал. Но это еще ничего, в восьмой новелле «Магия для начинающих» этот сериал выплескивается наружу и придает «нудному повествованию» какой-то свербящий мозгодробильный эффект. Если это фэнтези, то Walther и Glock [Производители оружия]  — башни-близнецы Международного торгового центра.

В четвертой новелле под названием «Каменные звери» и вовсе нет ничего, кроме суеты, за которой плохо спрятано желание автора написать что-нибудь такое вычурное (собственно перевод слова “freak”), когда нет вдохновения, но есть проблемы с недвижимостью. Попытка показать читателю свою виртуозность в кройке фабулы («Я хочу, чтоб рассказ был о добре и зле, о настоящей любви, а еще чтобы он был смешным… И никаких выкрутасов вокруг нарративной структуры») в последней новелле «Спи-засыпай» не слишком убедительна: если в процессе чтения и захочется заснуть, то уж точно без этой пресной книги под подушкой.

Вот не было бы никого, кроме авторов сериалов и Келли Линк, вот тогда… Но не судьба, мы и в советские времена не только Джека Лондона, но и Роберта Шекли читали.

Вот только-только начинаешь читать седьмую новеллу «Великолепный развод»: «Жил-был человек, чья жена была мертвой…», и избавиться от образов анимационного фильма маэстро Бартона (Tim Burton) «Мертвая невеста» (“Corpse Bride”) совершенно невозможно — даже когда, зевая, захлопываешь книгу, так и не узнав, развелись живые и мертвые или нет. И что характерно, как-то и узнавать не особенно хочется.

Конечно, может так сложиться, что поживем мы еще в глобальном пространстве, и любой «ненормальный ход какого-либо естественного процесса» (одно из значений слова “freak”) покажется вполне нормальным. И гений Келли Линк расправит целлофановые крылья в лучах неонового солнца. Только как бы нам забыть все, что мы уже под маркой «фэнтези» употребили с приятственным бурчанием желудков и умов?

Валерий Паршин

Анна Диллон. Измена

  • The Affair
  • Перевод с англ. Е. Сбитневой
  • М.: Мир книги, 2007
  • Переплет, 296 с.
  • ISBN 978-5-486-01103-0
  • 5000 экз.

Очередной роман о кризисе среднего возраста. Действующие лица те же: преуспевающий муж, заеденная бытом домохозяйка-жена, сексапильная любовница. Жена подозревает мужа и собирает улики, роясь в его вещах; любовница мечтает выйти замуж; безвольный муж мечется между двумя женщинами и не знает, что делать. Внутренние монологи героев полны трагизма, никто не может сделать решительного шага, читать невыносимо скучно… Особенно раздражает неубедительное и занудное описание «бизнеса» мужа, но от него никуда не деться, ведь с любовницей он встречается как раз на работе.

Автор пытается оживить свое действо при помощи двух приемов: во-первых, каждая глава заканчивается, как в сериале, «на самом интересном месте»; во-вторых, роман разделен на три части, в каждой из которых предлагается версия событий с точки зрения одного из героев. При этом все повествование в целом все равно ведется от третьего лица, поэтому «точка зрения» героя оказывается весьма условной. Видимо, претендуя на оригинальность, Диллон в точности повторяет все реплики героев во всех трех частях. Чтобы порадоваться такому тонкому ходу, главное — пропускать мимо ушей бесконечные ремарки о моделях мобильных телефонов.

В общем, все безнадежно. Диалоги пошлые и банальные, чувства юмора нет и в помине, моралистичная развязка портит эффект от описаний бурного секса на офисном столе. Намного хуже, чем «Дневник Бриджет Джонс», хуже, чем «Дьявол носит Prada», и не идет ни в какое сравнение с «Моей жизнью на тарелке» Индии Найт.

Любовь Родюкова

Федерико Моччиа. Три метра над небом

  • Tre metri sopra il cielo
  • СПб.: Лимбус Пресс, 2007
  • Переплет, 352 с.
  • ISBN 978-5-8370-0461-2
  • 3000 экз.

Голубым по розовому

Ах, ах, до чего неожиданный сюжет: барышня и хулиган. Буржуазная чистота уступает обаянию приблатненного гормона.

Это же счастливый сон — потерять невинность и предрассудки в шикарно меблированной канаве, с неотразимым подонком. Зато какое печальное пробуждение: предрассудки никуда не делись, подонок же мчится на верном своем супермощном мотоцикле в ночь — одинокий, несчастный, опасный. На самом деле, в глубине души, вообще-то хороший, только разочарованный буквально во всем. Но как бы то ни было, она выйдет за другого, за благополучного, предпочтет, конечно, стабильность. Не бывать левретке за борзым: жизнь, как известно, жестче. См., например, романы «Обрыв» и «Как закалялась сталь». Только пожиже, пожиже, еще пожиже влей.

Для неуспевающих семиклассниц. И потом, бывают же ночные дежурства: у больничных, скажем, санитарок,— а некоторые женщины работают в вооруженной охране.

Так вот им райское наслаждение от «Лимбуса». Этот начинающий синьор Моччиа, даром что разменял пятый десяток, пишет просто как гений чистой красоты:

«Ладонь скользит вдоль спины вниз, вдоль ложбинки, до края юбки. Легкий подъем, начало сладостного предвкушения. Он останавливается. Два углубления рядом заставляют его улыбнуться, как и ее более страстный поцелуй. Ласкает ее дальше. Движется вверх. Останавливается на застежке, чтобы раскрыть наконец тайну и не только ее».

«Эластичная ткань легко отходит, рука тут же шмыгает туда — и сразу же оттуда…»

То есть исключительно мягкое порно.

Самуил Лурье

Флер Йегги. Счастливые несчастливые годы

  • I beati anni del castigo
  • Перевод с итал. Н. Кулиш
  • М.: Текст, 2006
  • Переплет, 192 с.
  • ISBN 5-7516-0636-1
  • 3000 экз.

Эксгумация юности

Этот роман швейцарской писательницы увидел свет в 1989 году и в течение пяти следующих лет был удостоен двух литературных премий. Роман-взросление — так можно было бы сказать об этой книге и поставить ее в один ряд с «Историей одного детства» Е. Водовозовой, «Записками институтки» и «Записками гимназистки» Л. Чарской. Можно было бы, да не всегда точными будут найденные совпадения. Героини всех этих книг воспитываются в некоем учебном заведении, институте благородных девиц или женской гимназии, где девочки словно проходят обряд инициации, их учат уму-разуму, а также премудростям ведения домашнего хозяйства и умению держаться в обществе. Но если русские институтки и гимназистки открыты миру, готовы к общению, с ними вечно происходят какие-то курьезы, то воспоминания героини книги Йегги скорее похожи на произнесение заупокойной речи возле склепа, где покоится ушедшая юность. У русских девочек наблюдается единство группы, либо они объединяются в стайки, на худой конец — дружат против кого-то. Здесь каждый сам по себе (во всяком случае, главная героиня и Фредерика, предмет ее обожания). Если и существует общий сговор молчания, так только против негритянки, дочери президента африканского государства, которому была оказана слишком большая почесть при приеме «новенькой» в интернат. Возможно, одна из причин разобщенности в том, что воспитанницы говорят на разных языках,— предполагается, что так им будет проще осваивать иностранный.

Пансион в Аппенцеле — один из этапов, героиня живет в нем после одного подобного учреждения и перед другим таким же. Она учится по настоянию матери, живущей в другой стране, а еще потому, что так выстраивается ее биография в соответствии с представлениями отца, с которым она видится только на каникулах и с которым ей почти не о чем говорить. Девушка вспоминает о годах, проведенных в воспитательных заведениях — по сути, о лучших днях своей жизни,— но это скорее расцарапывание раны, которой не суждено зажить. Тление и омертвелость, старение и могильный холод сквозят с первой страницы и взрастают надгробными крестами в конце книги. То ли это предчувствие будущего, то ли такое повествование созвучно с мировосприятием героини, которая получает удовольствие от боли, страдания, ревности, добровольного отказа от собственного счастья и т. д.

Пансионская жизнь тянется бесконечно долго, и доступный другим самый обыкновенный мир за стенами становится для воспитанниц долгожданной мечтой. А пока девушки учатся «надевать маски», подчиняться, отвечать улыбкой на отказ, говорить общие фразы. Двойная жизнь проявляется в следующем: каждая уважающая себя воспитанница должна создать свой образ, индивидуальную манеру говорить, ходить, смотреть. Это возможность существовать на своей территории, особенно когда приходится подчиняться внешним незыблемым правилам (например, ночевать в корпусе для маленьких, если воспитаннице еще нет 15 лет). В пространстве, где все выстроено по единой системе, можно лишь предпочесть прогулку по окрестностям утреннему сну, выбрать область своих интересов (будь то французская литература или немецкие импрессионисты), строить мечты (мечтать) о будущем (балы, семейный уют или уединение), а также решить, что лучше: общение или одиночество. Если выбрать «объект» не удается, приходится завоевывать его расположение. Происходит тайная битва за внимание не мужчин (это мир внешний, и рассказ о тамошней любви может восприниматься как выдумка), а женщин: учительницы, ученицы, покровительницы и подруги. Это тонкая грань влюбленности, с которой неизбежно сталкиваются юные барышни, предоставленные друг другу, оказавшись в замкнутом пространстве. Один из предметов, который постигают девушки вне учебной программы,— обожание, но порой оно граничит с фетишизмом, а покровительство может оборачиваться рабством.

Так, героиня романа упорно добивается расположения недоступной, отстраненной и во всем безупречной Фредерики. При том, что ей это удается, вечно недостижимая Фредерика всегда оказывается на шаг впереди, и не только в пансионе, но и после его окончания, в «большой» жизни. Временным помешательством, затмением и безудержным праздником врывается в этот мучительно созданный союз рыжеволосая красавица Мишлин. Чтобы потом так же безболезненно упорхнуть. Фредерика молча ушла в тень, и только отдалившись от нее, а потом расставшись с ней, героиня понимает, что потеряла самое дорогое в своей жизни. То, что с легкостью было обретено, с легкостью теряется. То, что мучительно завоевывалось, тянет и тяготит всю жизнь.

Героине не было жаль расставаться с сокурсницами, с учителями, с пансионом. Но памяти угодно сохранять лица тех, кто не был дорог, тогда как даже имя может стереться. Имя Фредерика переводится как «рассказ», и героине чудится, будто это она водит ее рукой. Но это заблуждение, тень из счастливого несчастливого прошлого. Потому что супруги — владельцы пансиона погибли в катастрофе, вместо самого пансиона — клиника для слепых, а Фредерика находится в доме для душевнобольных. Остались воспоминания и одно поразительное открытие: детство заканчивается тогда, когда начинают сбываться обещания.

«Читаешь четыре часа, а вспоминаешь всю жизнь»,— так сказал об этом романе И. Бродский, некогда, в счастливые / несчастливые годы, близкий друг семьи Йегги.

Ярослава Соколова

Макс Фриш. Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brûle

  • Die Schwierigen oder J’adore ce qui me brûle
  • Перевод с нем. С. Ромашко
  • М.: Текст, 2007
  • Переплет, 304 с.
  • ISBN 978-5-7516-0549-7
  • 3500 экз.

«Наше бытие быстротечно, как один день…»

Сильнее всего этот роман ассоциируется с утонченной трагической фигуркой на камине или с бокалом вина, предназначенным для смакования на балконе с витыми перильцами. История, заключенная в книге, является изысканной прелюдией к суициду главного ее героя, художника Рейнхарта, и длина истории равна почти всей жизни последнего. Конечно, есть еще и другие персонажи, дела, обстоятельства… Есть две женщины, Ивонна и Гортензия, есть муж Ивонны, в свое время прыгнувший в пропасть от безумной любви пополам с отчаянием (Ивонна ушла от него), есть дети: и убитые еще во чреве матери, и рожденные от «греха» гувернантки с мясником, и родные, желанные — здоровые, красивые и молодые. Есть нарочитая изысканность пространных реплик, некоторые изюминки в духе Павича («Она курила и за мгновение, пока стряхивала пепел, старела на несколько лет»), а то и вовсе сюрреалистические зарисовки, как, например, такое вот описание фотографии: «…тощая девушка присела на корточки в саду и, заразительно смеясь, играла с крупной собакой — самой собаки на фото не было видно, виднелась только ее тень на ослепительно белой стене». Есть чувственные пейзажные этюды, уколы меткой авторской наблюдательности, безмолвные эмоциональные взрывы… И тем страннее на этом горько-сладком фоне смотрятся редкие чудовищные, но с художественной точки зрения вполне оправданные эпизоды вроде описания забоя свиней — верх ошеломляющей откровенности, вопль из полуразмозженной головы, потоки крови и нечистот (Пазолини бы восхитился). Это книга из тех, которые позволяют нам получить от чтения едва ли не тактильные ощущения. Она хороша для тех, кто не прочь оценить по достоинству прекрасный перевод, хороша для размышлений, для выписывания цитат в альбом и для получения наслаждения от книги как от художественного произведения; несомненно, роман подойдет в качестве аперитива тем, кто привык искать утешения в Набокове. Автор легко переселяется из сознания одного героя в сознание другого, обнажая перед нами их чувства, стремления и помыслы «изнутри», а читатель порхает вслед за ним, как бабочка, присаживаясь на плечо Райнхарта, Гортензии, Ивонны, глядя на происходящее едва ли не их глазами. «Нет ни начала, ни конца. Все повторяется, ничто не возвращается»,— и даже когда книга закрыта, прочитанная, послевкусие еще долго дает о себе знать.

Надежда Вартанян