Автор: Arseny Shmartsev

Отрывок из книги Тура Гутоса «История бега»

О книге Тура Гутоса «История бега»

Рассказывают, будто один скороход,
отправляясь в дальний путь, выдрал
себе волосы и записал послание на лбу.
Волосы отросли, и получателю пришлось
отстригать их, чтобы прочитать
написанное.

Неизвестный источник

Однажды в XVIII веке в немецком Майнце одна молодая
девушка, забеременев вне брака, от отчаяния
и стыда убила собственного ребенка. Ее арестовали,
обвинили и приговорили к публичной казни.

Подошел назначенный день.

По пути к месту казни жители города смотрели на
нее и ее провожатых, и многим казалось отвратительным,
что руки палача коснутся столь очаровательного
создания. Одна знатная дама, преисполненная
сочувствия, решила, что девушка не должна умереть.
Со всей поспешностью отыскала она князя Иоганна-Фридриха-Карла фон Онштейна, который написал
прошение о помиловании и поручил своему скороходу
доставить его верховному судье как можно быстрее.
Скороход и сам был тронут таким сочувствием и
помчался по улицам, ускоряя свой бег на подъемах, —
он бежал так быстро, как еще никогда не бегал, понимая,
что на карту поставлена жизнь девушки. У
городских ворот он закричал: «Помилована, помилована!» Народ подхватил эти крики, и они дошли до
верховного судьи.

Судьи выполнили требование князя и ослабили
веревку вокруг шеи бледной перепуганной девушки.
Упав в обморок, та рухнула на руки священнику —
избавленная от главного кошмара своей жизни.

Скороход стал героем дня, и городские жители с
триумфом отнесли его обратно, а князь щедро наградил
его. Но он надорвался и с тех пор смертельно
боялся опоздать. Этот страх так глубоко укоренился в
его душе, что спустя весьма непродолжительное время
скороход, к огорчению князя и народа, умер.

От дома к дому

В разных культурах на протяжении многих столетий
бегом занимались тысячи специально натренированных
мужчин. Говорили, будто в ступни скороходов
можно было забивать гвозди — такими твердыми они
были. Возможно, это не совсем соответствует истине,
однако ноги скороходов были мощнее, чем у всех
остальных — независимо от того, жили они в Европе,
Африке, Америке, Индии или Китае. Наибольшей
известностью пользуются скороходы инков.

Когда испанцы в 1532 году пришли в Южную
Америку и завоевали империю инков, она занимала
площадь от теперешней границы между Эквадором
и Колумбией до Рио-Мауле в Чили, а численность
населения достигала 10 миллионов.

Могуществом своей империи и своим господством
инки были обязаны, помимо прочего, хорошей системе
коммуникации и тщательно продуманной системе
дорожных сообщений. Чтобы сократить время
в пути, дороги строили по возможности прямыми,
отчего они часто поднимались по склонам длинными
лестницами. Дороги мостили камнем или укрепляли
стенами, а вдоль наиболее значимых путей ставили
столбы, которыми мерили расстояния: одна миля
соответствовала 6000 шагов. Над речными потоками
были перекинуты висячие мосты из лиан, и переход
по этим примитивным конструкциям каждый раз
был сопряжен с риском.

Благодаря профессиональным бегунам — часкис,
то есть обменивающихся, дающих и берущих — существовала
эффективная коммуникационная система.
Их тренировали с самого детства, выбирая лучших
и наиболее ответственных, они приносили обет
молчания. Они гордились своей профессией, а законопослушность
в империи инков, где кража кукурузы
с поля каралась смертью, сомнению не подвергалась.
Бегуны жили в маленьких домиках вдоль дорог — по
четыре или шесть человек в каждом, в зависимости
от важности того или иного пути. Двое постоянно
сидели у порога в полной готовности и наблюдали за
дорогой. Едва завидев вестника, один из бегунов выходил
ему навстречу. Вестник передавал ему простую
устную новость или веревку с узелками, содержащую
послание, — инки не знали ни колеса, ни алфавита.

На веревке было завязано несколько узелков разного
цвета. Они располагались либо параллельно,
либо расходились от одной точки, и каждый узелок
что-нибудь да значил. Узелками передавали слова,
цветами — числа. Бегуну не нужно было уметь читать
узелковые послания. Часто вестники приносили известия,
которых сами не понимали и расшифровать
которые могли только посвященные люди.

Приняв послание, вестник как можно быстрее
бежал к следующему домику, расположенному в нескольких
километрах, и там все повторялось. Бегунам
удавалось передвигаться довольно быстро, так как домики
располагались недалеко друг от друга.

Они доставляли новости людям различной важности
и значения: от управляющего округом до инка,
носителя высшей власти в империи, — местные известия,
указания от вышестоящих лиц и вести, касающиеся
полей и скота. По мостам и дорогам, которые
простирались от побережья до высокогорных
районов на высоте до 4000 метров над уровнем моря,
непрерывно передвигались скороходы, для которых
суточная норма пробега составляла около 250 километров.
Новости беспрерывно текли от одного посланца
к другому, а скороходы для восстановления сил
жевали кокосовые орехи. Во многих землях скороходов
узнавали по длинным перьям на голове. О своем
прибытии они возвещали, трубя в раковину, которую
носили на поясе. В любое время дня и ночи наготове
находились тысячи скороходов, которые работали
сменами по 15 дней, за что получали питание и жилье
от государства. Их роль была столь важна, что им
платили столько же, сколько наместникам областей.

Чего только не доставляли скороходы верховному
инку в Куско: например, особые блюда — такие, как
улитки и морепродукты. Двор к обеду получал рыбу,
выловленную утром, хотя располагался далеко на материке.
Еще были скороходы специального назначения
— хатун-часкис, разносившие более тяжелые и
объемные грузы. Они работали сменами по полдня.

Особо важные известия от монарха отмечались
красной нитью или палкой с засечками. У каждого
домика был сложен костер, который в чрезвычайных
случаях разжигали — например, чтобы предупредить
о восстании или вторжении. Бодрствующие рассыльные
зажигали огонь и передавали весть в столицу, где
жил правитель со своей свитой. Еще не зная причины
тревоги — а она становилась известной лишь с прибытием
вестника, — правитель выдвигал войска в том
направлении, откуда пришла тревога.

Отправным пунктом скороходов в империи инков
был город Куско — центр мира и жилище сына
Солнца, Великого Инки. Этот город располагался
почти в 3500 метрах над уровнем моря и во времена
расцвета империи насчитывал до 200 000 жителей.
Самые отдаленные уголки империи, когда она достигла
наибольших размеров, находились в 1500 километров
от Куско, и вести доходили туда за пять
дней. Из Куско и в Куско ежедневно отправлялись и
возвращались скороходы. Встречаясь в пути, те, кто
направлялся в Куско, всегда уступали дорогу — так
велико было уважение к городу.

Источники свидетельствуют о том, что у инков
было трепетное, благоговейное отношение к окружающему
миру. И скороходы не были исключением.
В государстве инков считалось, что даже самые незначительные
вещи имеют душу. Все было живым
и требовало уважительного к себе отношения, а
человек должен был заручиться благорасположением
всех существ. Бегуны, передвигавшиеся по высокогорным
плато, видели не просто дикую природу
— все вокруг них кишело духами и разными
субстанциями, камни и животные принадлежали
миру, в котором жил и которому подчинялся человек.
Миллионы существ наблюдали и следили за
каждым их шагом. Скороходы инков страшились не
одиночества в безлюдной местности или во мраке
ночи, а скорее того, что мириады духов вдруг заявят
о себе. Они жили в мире, наполненном постоянными
опасностями, и никогда не знали, какую
напасть уготовали им враги или природные силы.
Скороходы понимали, что от скорости их бега и от
доверенных им посланий зависит благосостояние
всего общества, которое должно выстоять и в войне,
и в мире, пережить природные катаклизмы и
неурожайные годы. Прежде чем перейти реку, скороход
выпивал немного воды из нее и просил реку о
благосклонности во время переправы. Тень летучей
мыши, крики птиц или чудной сон — все это отпечатывалось
в памяти скорохода и имело символическое
значение.

— Это должно было случиться! — восклицал он,
когда исполнялось предначертанное судьбой, так как
инки чувствовали себя подчиненными заведенному
мировому порядку.

Обычные люди тоже должны были хорошо бегать.

Чтобы войти в высшее сословие, нужно было пройти
четырехлетнее обучение, по завершении которого
самым важным экзаменом был бег наперегонки.
Представители высшего сословия обучались в школах
Куско у лучших ученых государства языку, религии
и искусству плести узелки на веревках. На последнем
году обучения они проходили историю и получали
дополнительные знания о землемерном деле, географии
и астрономии. Им не предстояло быть скороходами,
но бегать все равно нужно было уметь.

В день экзамена, хуараку, в двенадцатый месяц по
календарю инков, ноябрь, кандидаты собирались на
большой площади в Куско, чтобы вознести молитвы
солнцу, луне и грому. Перед экзаменом все юноши
коротко стриглись, облачались в белые одежды и
прикрепляли к голове черные перья. Вместе со своими
семьями кандидаты шли к близлежащей вершине
Хуанакаури, где им предстояло, живя на строгой
диете из воды и сырого риса, танцевать и свершать
ритуальные обряды. Через несколько дней они получали
красно-белые одежды и могли спать в палатках
вместе со своими семьями. Их ожидал восьмикилометровый
забег к Хуанакаури, одному из самых почитаемых
священных мест в округе, где один из братьев
первого инка, согласно преданию, был превращен в
покоящийся на вершине камень. Однако перед превращением
он был наделен двумя крыльями и уподобился
самой почитаемой — за скорость — индейцами
птице: соколу. Слово «хуаман» означало на языке
инков и «сокол», и «скорость», а в фольклоре инков
многие слова, начинавшиеся с «хуа», были так или
иначе связаны с образом сокола. Забег тоже проходил
под знаком сокола.

Скорость в государстве инков была очень важна,
чтобы обеспечить власть и порядок. Это касалось как
скорости вестников, так и войск на марше. Соколы,
солдаты и вестники были тесно связаны друг с другом
в стране, не имевшей других средств передвижения,
кроме своих собственных ног. Одним из завоеванных
инками народов были караны, у которых не было ни
системы вестников, ни узелкового письма. Как следствие,
они уступали инкам в развитии и были легкой
добычей.

Ко дню соревнования заранее приготовленные
фигурки животных помещались на вершине горы
около финиша: сокол, сова, дикая утка, гриф, колибри,
змея и лиса. На старте же наблюдалась отчаянная
борьба, поскольку все участники хотели добиться
почестей и благорасположения богов. Добежав
до фигурок животных, бегуны хватали их, первым
доставались самые быстрые птицы, в то время как
последние получали никудышных ползучих зверей.
Таким образом, участники подтверждали свою силу
или слабость, и публика знала, кого ей следовало
приветствовать, а кого высмеять. Сойти с дистанции
было позорно.

Вечером соперники ложились спать у подножия
горы и отдыхали до утра, а потом шли к вершине, где
были установлены два каменных сокола. Там начиналось
состязание между двумя командами юношей.
После этого мерились навыками в стрельбе из лука
и метании из пращи. Были и проверки воли, когда
кандидатов били, а они не должны были показывать,
что им больно, или надо было простоять на страже
десять ночей без сна. Кандидатам приходилось стоять,
не моргая, в то время как военачальник размахивал
дубиной над их головами или острием меча перед
глазами.

Выдержавшие экзамен удостаивались приема у верховного
инка и получали специально сшитые набедренные
повязки, диадему из перьев и металлическую
нагрудную пластину. Уши им прокалывали золотыми
иглами, и они могли носить тяжелые серьги — явный
знак, указывающий на принадлежность к элите.
Существовали и другие обряды, которые нужно
было пройти, чтобы быть принятым в элиту: танцы
и ритуальное купание, вручение оружия и праздник.
По завершении участники праздника должны были
убрать территорию.

Хотя для инков бег был также важным видом спорта
— состязания в беге проводились на ежегодных
спортивных играх и прочих соревнованиях, об этом
упоминается реже, нежели чем об эстафетной системе,
которая была гордостью и одним из неизменных
атрибутов государства инков. Вестники были центральным
нервом государства. Благодаря им верховный
инк и получал свою власть, и удерживал ее.
Испанцы оценили пользу такой системы и сохранили
ее. Испанскому отряду на лошадях потребовалось
двенадцать дней, чтобы преодолеть расстояние от
Лимы до Куско. Бегуны инков преодолевали его за
три дня.

Вестники и спортсмены

В Центральной Европе скороходы появились в XV
веке, среди них были нанятые на постоянную работу,
но были и скороходы-поденщики, выполнявшие
поручения купцов и помещиков. Вот одно из характерных
распоряжений, устанавливающее отношения
между крепостным и господином: «Ты будешь служить
ему шесть дней в неделю, а на седьмой — приносить
вести».

В польском Вроцлаве в 1573 году сорок вестников
подчинялись одному верховному скороходу.
Некоторые из них имели хорошее жалованье, охрану
и пользовались привилегией не служить в армии.
Хотя Центральная Европа была раздроблена на мелкие
государства, что часто сокращало расстояния,
так как располагавшимся по соседству государствам
было проще контактировать друг с другом, вестники
за день могли пробегать более ста километров. Они
получали вознаграждение в зависимости от расстояния и не зарабатывали ничего, если не выполняли
своей работы. В XVII веке немецкие вестники организовали
свой профессиональный союз, о чем сегодня
свидетельствуют такие фамилии, как Лойфер,
Лёпер и Ботт («бегун», «вестник»). Профессия эта часто
передавалась по наследству.

Предписания, даваемые скороходу, касались маршрута и человека,
К которому он держал путь. Маршруты
часто получались извилистыми, и вестникам было что
порассказать. Норвежское выражение «бегун и врун»
(«en loper og en logner») говорит о том, что вестников,
когда они возвращались в город, усталые и готовые к
новым распоряжениям, так и тянуло приврать и сболтнуть
чего-нибудь лишнего.

Велик был соблазн помолоть языком, когда любопытные
горожане толпились вокруг человека, который
много странствовал и поэтому мог рассказать
много новостей. Было нечто экзотическое в прибытии
вестника, в том, как его пропускали в городские
ворота, и в его заключительном рывке к заданной
цели — целый ритуал, включавший в себя выкрикивание
новостей или передачу документов — а читать
в тогдашнем обществе умели немногие. Вовсе не все
вестники были грамотны. Рассказывают, будто один
скороход, отправляясь в дальний путь, выдрал себе
волосы и записал послание на лбу. Волосы отросли,
и получателю пришлось отстригать их, чтобы прочитать
написанное. Вестники должны были рассказывать
новости за чаевые, если же они отказывались,
это влекло за собой штрафы и запрет на профессию.
Невыполнение обязанностей каралось строго.

По сравнению с оседло живущими людьми вестники
обладали и богатым опытом путешествий, и
большими способностями. Они принадлежали профессиональной
группе, для которой были открыты
государственные границы, они встречались с представителями
элиты, хотя сами были незнатного происхождения.
Вестников уважали, и эта работа была
одной из ступеней на пути к повышению социального
статуса.

Запрещалось препятствовать вестникам или причинять
им вред. Они пользовались дипломатической
неприкосновенностью (даже в военное время)
и беспрепятственно пересекали поля сражений,
разнося послания и обслуживая переговоры. Сами
послания, хорошо защищенные от дождя и ветра,
находились внутри палки или посоха, которые они
носили с собой. Некоторые вестники носили флягу
с вином на конце палки и прикладывались к ней
в пути, другие носили яйца вкрутую и прочую дорожную
пищу. У них был специальный костюм, окрашенный
в цвет их города, и еще одна палка, копье
или короткий меч, чтобы защищаться от собак,
разбойников и других недругов. Щит с изображением
герба города позволял судить о происхождении
вестника.

В Германии эпоха вестников закончилась примерно
в 1700 году. Дороги становились лучше, коммуникации
налаживались, передвигаться стали на лошадях
— это привело к тому, что в скороходах больше
не нуждались, в то время как почтовая система, напротив,
набирала обороты. Впрочем, в 1712 году всего
четыре человека спокойно разносили всю берлинскую
почту. Постепенно задачи скороходов перешли
к почтальонам. В то же время почтовый оборот увеличивался
за счет газет, журналов и многочисленных
личных посылок.

Городские вестники, оставшиеся в XVIII веке без
работы, нашли себе новое применение. Короли и
знатные дворяне выпускали вестников вперед, чтобы
те выкрикивали известия об их прибытии на
праздниках или собраниях. Обоз с лошадьми редко
двигался быстрее восьми-девяти километров в час, и
крепкий парень легко уходил далеко вперед.

Изначально у таких глашатаев была другая задача.
В XVI веке дороги были настолько скверными,
что слуги выпрыгивали перед каретой, чтобы найти
твердый участок пути для господина. Постепенно
они стали обеспечивать комфортное путешествие и
светить факелами перед обозом. Они часто выдвигались
широкой колонной, такую процессию было
легко узнать. Ее было слышно за много километров,
как будто путешествовал турецкий султан, в шуме
можно было различить звон колокольчиков, скрип
тележных колес, песни и громкие разговоры вестников.

Персидский султан в XVI веке содержал штат из
ста бегунов, которых называли пеирлы. Когда султан
путешествовал по стране, они выпрыгивали по обе
стороны от кареты и кривлялись и дурачились, развлекая
султана. Среди бегунов у султана были фавориты,
которые засовывали себе в рот продырявленные
серебряные шарики и медленно жевали их,
как лошади уздечку. В руках у них были приторно-сладкие
сушеные фрукты, которые они ели, когда во
рту начинало сохнуть. Это было очень удобно в такой
жаркой стране, как Турция.

Объявление в одной из газет Вроцлава позволяет
судить о том, какие требования предъявляли дворяне
к бегунам:

Требуется бегун. Нужен молодой вестник с хорошей
фигурой и приятной внешностью, выбритый
и остриженный, с хорошими манерами, быстро бегающий
и выдерживающий большие расстояния.
Если таковой найдется, ему следует обратиться
до двадцать восьмого числа сего месяца в замок в
Краскове, где ему предложат работу на очень выгодных
условиях.

Если откликалось несколько равноценных кандидатов,
устраивался отбор.

Английский герцог Куинсэбэри усаживался на
балконе на Пикадилли и наблюдал за кандидатами,

с которых ручьями струился пот. Те, что меньше потели
и выглядели менее усталыми, получали место.

— Ты нужен мне, парень, — говорил герцог выдержавшему
испытание. А если кандидат был изящно
одет и элегантно двигался, то его шансы возрастали.
Рассказывают, что бегуны привлекали женщин,
и на рисунках их изображали ладно сложенными и
волевыми. Они были бодры и подвижны в отличие
от дряблых дворян, их легко узнавали по худощавым
лицам и стройным телам.
В Англии вестников называли running footmen,
начиная с XVII века они служили у знати, составляя
конкуренцию лошадям. Бегун должен был быть
молодым и здоровым холостым мужчиной с хорошо
развитыми ногами. В зрелом возрасте его порой назначали
дворецким, передав трудоемкую работу более
молодым преемникам. Бегуны должны были повиноваться
указаниям незамедлительно и выполнять
свою тяжелую работу вне зависимости от времени
года и суток.

Однажды шотландский граф Хоум послал своего
лакея поздним вечером с важным посланием в
Эдинбург, расположенный в пяти милях от поместья.
Утром, спускаясь к завтраку, граф увидел похрапывающего
на скамейке лакея. Неужели он позабыл о
чести и заснул? Граф пришел в ярость и хотел ударить
лакея, как вдруг внезапно понял, что тот был в
Эдинбурге ночью и вернулся назад.

Если у хозяев появлялась какая-нибудь сумасбродная
идея, если им нужно было что-то отнести, или
передать, или забрать склянки с лекарствами у доктора,
или удивить дамского ухажера подарками, за дело
принимались скороходы.

Чувство принадлежности своему сообществу и
профессиональная гордость были у них очень развиты.
Об этом свидетельствует случай в Милане весной
1751 года, когда скороходы, находившиеся в услужении
у дворянина, увидели полицейских с портупеями и в
обуви с разноцветными лентами. Они полагали, что
эти предметы одежды являются привилегией скороходов,
и просили полицейских не нарушать этого порядка.
После того как те отказались, бегуны набросились
на одного из полицейских и заставили его снять обувь
прямо посреди улицы. Они угрожали убить полицейского,
если такое будет продолжаться: «Они уже были
готовы броситься друг на друга, когда пришел губернатор
и приказал полицейским не носить больше голубые
портупеи, а ленты на их обуви должны были быть того
же цвета, что и сама обувь. Обе стороны были удовлетворены
и разошлись, не вступив в столкновение».

Быстро доставлять известия было для бегунов делом
чести, и они не щадили себя. Зачастую молодые
люди выдерживали не более трех-четырех лет подобной
службы, многие очень рано умирали. Но были и
такие, кто служил и по двадцать, и по сорок лет, как,
например, Генрих Эрке, который находился в услужении
великого герцога Мекленбургского в течение
43 лет, начиная с 1790-х годов Состарившись, он занялся
обучением своих молодых преемников и имел в
подчинении одиннадцать человек, в том числе троих
сыновей.

Эрке относился к работе серьезно. Он устанавливал
для своих учеников режим питания, показывал
им дыхательные упражнения и учил географии. Он
советовал дышать через нос и сдавливать бока, если
они ощущали колющую боль, — еще они пили болеутоляющие
травяные настойки. Одна из историй,
рассказываемых посыльными, гласила, что некий бегун
сделал себе операцию по удалению селезенки —
лишь бы избежать этих болей. Может быть, так оно
и было, а может быть, это лишь досужие вымыслы.
Тренировались бегуны в тяжелой обуви, они бегали
по свежевспаханной земле или песку, стараясь выше
поднимать колени. Перерыв наступал, когда группа
совершенно выматывалась.

Глава из книги Жака Ле Гоффа «Герои и чудеса средних веков»

О книге Жака Ле Гоффа «Герои и чудеса средних веков»

Артур — показательный герой Средних веков.
Если его образ, что весьма вероятно, и был вдохновлен
историческим персонажем, то о таком
персонаже практически ничего не известно.

Артур является хорошим примером тех героев
средних веков, которые, пребывая между реальностью
и вымыслом, между историей и фантастикой,
превратились в персонажей мифологических,
подобно тем историческим фигурам, что, существуя в реальности, отделились от истории, чтобы
присоединиться к вымышленным героям в мире
имагинарного. В этом контексте мы еще увидим
параллельную и пересекающуюся эволюцию двух
великих героев средневековья между историей и
мифом — Артура и Карла Великого.

Артур появляется в Historia Britonum («Истории
бретонцев») хрониста Ненния в начале IX столетия.
По Неннию, некий Артур якобы бился с
саксами на стороне короля бретонцев во время
вторжения саксов в Великобританию. Будучи
предводителем войска, он убил до девятисот
шестидесяти врагов. Таким образом, Артур входит
в историю прежде всего как могучий воин,
защитник бретонцев, и в самый древний период
средневековья его образ был тесно связан с
устной литературой кельтов, в особенности с
«Мабиногионом» — валлийским сборником, где
рассказывается о детских годах героя. Отмечают
близость Артура к героям из других культур, в
особенности к трифункциональной культуре индоевропейцев,
к европейскому и даже конкретно
— к германскому фольклору. Но какова бы
ни была суть героя Артура, тот, кого придумало
и оставило нам западное средневековье, — персонаж
безусловно кельтский, и связан он с национальной
идеологией британцев.

О настоящем рождении Артура рассказывается
в произведении хрониста предположительно
валлийского, оксфордского каноника Гальфрида
Монмутского, в его Historia Regum Britanniae
(«Истории королей Бретании»), составленной
между 1135 и 1138 годом. Историю королей
Бретани Гальфрид начинает с Брутуса, пришедшего
с римлянами и принесшего бретонцам первые
ростки цивилизации. Бретонцы, помесь римлян с
варварами, управлялись династией королей, последний
из которых, Утерпендрагон, при помощи
чар волшебника Мерлина зачал с любимой женой
Ингерной сына, Артура. Став королем в пятнадцать
лет, Артур приумножает победы над римлянами
и народами Западной Европы. Он завоевывает
всю Великобританию, острова севера и весь
континент до Пиренеев, убив великана, наводившего
ужас на окрестности горы святого Михаила.
но его племянник Мордред забрал у него и жену,
и королевство. Вернувшись с войны, Артур убивает
его, но сам смертельно ранен и перевезен
на остров Авалон в окрестности Уэльса, где ему
предстоит либо умереть, либо, исцеленному, дождаться,
когда он сможет отвоевать королевство
и всю свою империю. Артур быстро становится
центральным героем всего свода литературных
текстов, который представляет собой одно из богатейших
и выразительнейших творений средневекового
имагинарного, — это легенды артуровского
цикла.

Основные моменты этого литературного свода
содержатся в романах Кретьена де Труа, написанных
между 1160 и 1185 годом, и в прозаической
легенде об Артуре первой половины XIII века. Тут
видно, до какой степени творческое воображение
средневековой литературы было движущей силой
в создании имагинарного мира героев и чудес.
история имагинарного позволяет сделать вывод
о совершенно особом месте средневековой литературы
в культуре, ментальности и идеологии
эпохи, и тем более в том, что ей суждено было
продолжить жить в веках. Артур — центральный
персонаж большого литературного цикла, который называется «темой Бретани». С ним связано
появление, а точнее — он сплотил вокруг себя
целый ряд других героев, самые яркие из которых
— Говейн, Ланселот и Парцифаль. Он создал
этакую утопическую структуру — крайне редкий
пример во всем христианском средневековье —
круглый стол, участники которого — рыцари — образцовые
герои, как мы еще увидим в главе «рыцарь,
рыцарство». Артур — это еще и связующее
звено между героем-воителем, каким был он сам,
и тем, кто покровительствует ему и предсказывает
его будущее, от рождения до самой смерти, —
Мерлином. И он же стоит у истоков возникновения
таинственного чуда, которому не нашлось
места в этой книге, поскольку оно практически
исчезло из круга наших представлений, — Грааля.
Грааль — магический предмет, нечто вроде дароносицы,
поиски и завоевание которой выпадают
на долю христианских рыцарей, особенно
рыцарей круглого стола. Это тот миф, в котором
рыцарская христианизация в средние века выражает
себя наиболее явно. Утопия круглого стола
выявляет и те противоречия в средневековом обществе
и культуре, каковые таит в себе мир героев
и чудес. Круглый стол — это мировая мечта о
равенстве, не нашедшая воплощения в средневековом
обществе, иерархичном и проникнутом неравенством.
и все-таки в феодальной идеологии
есть стремление создать среди высшей касты, в
среде знатных аристократов, институции и кодекс
поведения, в основе которых лежит равенство.
на языке жестов символом этого выступает поцелуй,
которым сеньор обменивается с вассалом.
круглый стол, помимо того что он ассоциативно
отсылает к глобальности универсума, к всеобъемлющести земного шара, есть также и мечта о равенстве,
гарантом которой суждено быть Артуру
и которая найдет свое социальное воплощение в
мире аристократии.

Однако более, чем воитель и рыцарь, Артур
является мифологическим воплощением истинного
главы средневековых политических объединений,
то есть королем. Примечательно, что в самые
ранние годы — как о том свидетельствует, например,
мозаика плиточного пола церкви XI века
в Отранте в Южной Италии — настоящее имя
Артура было Arthurus rex, и в европейском поэтическом
воображении Артур остается символом такого
короля, который существует исключительно в
форме демифологизированной, при этом не утрачивая
и своего сакрального характера. Артур —
король не только одновременно и подлинный
и мифологический, он еще и владыка милленаристский.
Мужчины и женщины в средние века
часто мечтали о том, как установится на земле
царствие веры и добродетели, апокалиптический
Миллениум, управляемый королем, пришедшим
из истории. Этот мотив имел большой успех в
восточных культурах, вспомним хотя бы сказку о
спрятавшемся эмире. На Западе похожая роль досталась
Фридриху Барбароссе, который не умер, а
заснул в пещере, и особенно Артуру, ожидавшему
в Авалоне момента, когда он сможет вернуться.
Это тема Rex quondam, rexque futurus, короля времен
былых и времен грядущих.

Тесно связанный с образом Артура, круглый
стол — объект мифологический, но есть и объект
персонализированный, связанный с его именем
еще теснее, — это неизменный спутник великих
воинов и великих рыцарей: его меч. Волшебный
меч, с которым не может управиться никто, кроме
него самого, которым он чудесным образом
убивает врагов и чудовищ, преимущественно
великанов, и выбрасывание которого в озеро
знаменует конец его жизни и его могущества.
Этот меч зовется Экскалибур, и его исчезновение
венчает мрачный эпизод смерти Артура, воссозданный
крупным британским кинорежиссером
Доном Бурманом в фильме «Экскалибур».
Персонализацию мечей мы встретим и у Карла
Великого, и у Роланда: Жуайез, Дюрандаль,
Экскалибур — вот они, сказочные помощники
выдающихся героев. Артур прежде всего — воплощение
взаимного союза, союза тех ценностей,
что выработали средние века. На этих ценностях,
разумеется, лежит сильный христианский отпечаток,
но это в первую очередь светские ценности
героя-мирянина. В Артуре находят выражение
два сменивших друг друга периода феодальных
ценностей. В XII веке это воинская доблесть, в
XIII — куртуазность. В индоевропейской традиции
он был королем трифункциональным: по
первой функции — королем священным, по второй
— королем-воином и по третьей — королем-цивилизатором.
его образ хорошо иллюстрирует
то, что крупный исследователь средневековой
литературы Эрих Кёлер прекрасно определил
так: «двойной замысел куртуазного феодального
мира: историческая легитимизация и выработка
мифов».

Как и все герои — причем средневековых это
касается в первую очередь, — Артур тесно привязан
к определенным географическим местностям.
Это места его битв, резиденций и смерти.
Прежде всего это область его главных свершений, его сражений, завоеваний и побед: страна
кельтов, Ирландия, Уэльс, Корнуэлл, Арморика.
Это Тинтажель в Корнуэлле, где был зачат Артур,
Камелот, фантастическая столица Артура на границе
Корнуэлла и Уэльса. Это фантастические
острова, такие, как Авалон. Это английский монастырь
в Гластонбери, бенедиктинское аббатство
на границе Уэльса, где в 1191 году якобы
были обнаружены его останки и останки королевы
Гениевры. Но есть и вдали от кельтского
мира еще одно удивительное место, связанное с
Артуром, находившимся между жизнью и смертью,
королем выжидающим. Это место — вулкан
Этна, в жерле которого, охраняемый от всех
горестей, как повествует об этом изумительный
сборник чудесных историй английского автора
начала XIII века Гервасия Тильбюрийского, спокойно
спящий Артур ждал своей участи — чудесного
ли возвращения на землю или вознесения в
рай. В этом случае не связан ли Артур с тем, что
я называю рождением чистилища, в тот момент,
когда его местонахождение неясно определяли
где-то между Ирландией и Сицилией? Тогда этот
кельтский король мог быть одним из первых обитателей
того чистилища, слухами о котором был
полон весь христианский мир.

Однако в христианской Европе — и эта черта
сохранилась до наших дней — нет ни всемогущего
героя, ни во всем удавшихся чудес. Герой —
всего лишь человек, любой человек грешен, и
феодальной верности неминуемо противостоит
предательство злобных врагов. С другой стороны,
если монархическая идеология и выстраивает
образ короля как героя, она далека от придания
ему абсолютистского характера, который будут
настойчиво приписывать ему ренессанс и эпоха
классики. Артур — грешник, и Артура предают.
Поддавшись вожделению, Артур совокупился с
собственной сестрой, и от этого инцеста родился
Мордред. Великому образу — великий грех, короли
и герои (это касается и Карла Великого) частенько
повинны в кровосмешении. Что до плода
греха, Мордреда, то он — предатель, чей удел —
смерть; Артур же, познавший и иное предательство
— своей жены Гениевры, изменившей ему
с его же вассалом Ланселотом, сам не единожды
предавал Гениевру.

После Гальфрида Монмутского успех образа
Артура неуклонно растет. Сперва его имя упрочивает
политику английских королей династии
Плантагенетов. Использование имен героев в
политических целях — один из самых известных
феноменов в истории, в особенности в средневековой
европейской истории. При этом английские
короли возвеличивали Артура в пику
королям немецким и французским, которые в
поисках историко-мифологических крестников
все больше и больше разрабатывали образ
Карла Великого. Такую роль сыграл в истории
Европы этот двуликий тандем, то дополнявший,
то противостоявший друг другу, — Артур и Карл
Великий.

Успех Артура был таким стремительным,
что уже в начале XIII века монах-цистерцианец
Цезарий Гейстербахский будет рассказывать в
своих Dialogus miraculorum («диалогах о чуде»),
как однажды монахи задремали во время проповеди
их аббата и вдруг тот возвысил голос и сказал:
«А теперь слушайте меня, братья мои, слушайте
хорошенько, я расскажу вам о деле новом
и необычайном: жил однажды король, который
прозывался Артуром». При этих словах монахи
просыпаются, оживляются, обращаются в слух.
Артур стал героем даже в монастырях. Другой
пример успеха образа Артура в средневековом
обществе уже выходит за пределы аристократической
среды — это успех имени Артур, который
можно отнести к тому времени XIII–XIV веков,
когда на христианском западе формировалась современная
антропонимика, присоединявшая имя
к фамилии как раз в городских социальных сословиях.
Мишель Пастуро наблюдательно подмечает
распространение имени Артур и прочих имен,
происходящих от имен главных рыцарей круглого
стола, подчеркивая, что имя, даваемое при крещении,
никогда не является именем случайным, что
оно — «первый социальный маркер, первый атрибут,
первая эмблема». Он изучил частоту повторений
имен рыцарей круглого стола по приблизительно
40 000 оттискам французских печатей,
имевших внутреннее хождение в конце XV века.
они показывают, что «играть в короля Артура»
стало нормальным городским делом, а в некоторых
регионах, например в Нидерландах и Италии,
до середины XVI столетия развивалась настоящая
«артуромания». Возвращаясь во Францию,
скажем, что в подлинном выигрыше от такой
артуровской антропонимической антропологии
оказались — рыцарь Тристан с его 120 примерами,
за ним следует Ланселот с 79 упоминаниями.
но очень близок к ним и Артур с 72 примерами,
оставляя далеко позади Говейна (46 примеров) и
Парцифаля (44 примера).

Как мы в этой книге еще увидим, очарование
героев средних веков, к XIV веку скорее заснувшее, пробудилось в XV, в том самом столетии, которое,
как замечательно показал Йохан Хейзинга
в «осени средневековья», оказалось жертвой
самых невероятных вымыслов на рыцарские
темы. Пробуждает к жизни Артура английский
поэт Мэлори в своей большой поэме 1485 года
«Смерть Артура». И в XV веке сладостная память
об этом средневековом герое так свежа, что другой
поэт, спенсер, дарует ему новую жизнь в The
Fairy Queen («Королева фей») (1590). На крыльях
британского национализма Артур с легкостью переносится
в воображение XVII века. Особенно он
обязан великому композитору Пёрселлу, который
написал оперу «Король Артур» на либретто великого
Джона Драйдена, — король Карл II поначалу
покровительствовал ему, и тем не менее увидеть
свое творение на сцене он смог лишь незадолго
до смерти, в 1691 году.

наконец, в эпоху романтизма Артуру суждено
пережить настоящее возрождение средневекового
имагинарного. Ему повезло стать героем одного
из самых великих романтических английских
поэтов, Теннисона, который опубликовал свою
«Смерть Артура» в 1842 году и до конца жизни составлял
The Idylls of the King («Идилии короля»), которые
все вместе были изданы в 1885-м. Примерно
в то же время Артур обретает новую жизнь в
произведениях художников-прерафаэлитов, особенно
Данте Габриэля Россетти (1828–1882) и
Эдварда Берн-Джонса (1833–1898). В музыке
Шоссон под влиянием Вагнера — которому принадлежит
решающая роль в возрождении героев
и чудес средневекового имагинарного (особенно
германского) — с 1886 по 1895 год сочиняет свою
единственную оперу «Король Артур».

Наконец, новую жизнь достоинству средневекового
героя Артура и главных его героических
сотоварищей придает кинематограф. Жан
Кокто начинает с переложения артуровской легенды
для театра в пьесе «Рыцари круглого стола» (1937). После войны как настоящие шедевры,
так и фильмы, в которых средние века изображены
в искаженном и неверном свете, получают
широкое распространение и хорошо воспринимаются
публикой — это такие зрелищные
произведения, как голливудские «Рыцари
круглого стола» Ричарда Торпа в 1953-м; «Камелот», музыкальная комедия Джошуа Логана, в
1967-м. Назовем и великие образцы — «Ланселот
озерный» Робера Брессона (1974), «Парцифаль
уэльский» Эрика Ромера (1978) и «Экскалибур»
Джона Бурмена (1981). В знаменитом фильме
«Индиана Джонс и последний крестовый поход»
(1989) Стивен Спилберг отправляет Харрисона
Форда на поиски Грааля. Пародия, что тоже суть
свидетельство популярности, заставляет посмеяться
над Артуром как в превосходном фильме
«Монти Пайтон и священный Грааль» (1975),
так и в «Янки из Коннектикута при дворе короля
Артура» Тэя Гарнетта (1949) с Бингом Кросби. Да
в конце концов, если придать мифическому королю
черты Джорджа Буша — чем не новый облик
героя Артура? Голливудский продюсер и ультраконсерватор
Джерри Брюкхеймер недавно согласился
финансировать впечатляющий по размерам
бюджет роскошного кинозрелища Антуана
Фукуа «Король Артур» (2004), где он изображает
Артура, Гениевру и рыцарей круглого стола как
героев Англии, решившейся после окончания оккупации
Римом разбить саксов, чтобы дать стране возможность следовать по пути прогресса. Он
утверждает: «Есть отголоски между историей
Артура и ситуацией в Афганистане и в Ираке —
некогда Рим оккупировал Великобританию, и,
когда эта страна избавилась от римлян, она встала
перед необходимостью исполнить свою цивилизаторскую
миссию борьбы против варварства». Королю Артуру еще не надоело повергать
нас в изумление.

Авторское вступление и отрывок из романа

О книге Жана-Мари Гюстава Леклезио «Протокол»

У меня есть два заветных желания. Одно из них —
написать когда-нибудь роман, так написать, чтобы
меня забросали поносными анонимками, если в последней
главе главный герой умрет в страшных судорогах
или будет страдать от болезни Паркинсона.

По этим меркам «Протокол» удался не вполне.
Пожалуй, книга грешит излишней серьезностью и
многословием, стиль чересчур вычурный, а язык являет
собой нечто среднее между сугубым реализмом
и выспренностью à la календарь-справочник.

И все-таки я не теряю надежды создать со временем
подлинно эффективный роман: что-нибудь
в духе гениального Конан Дойла, что-нибудь не на
потребу веристскому вкусу читающей публики — в
смысле глубины психологического анализа и иллюстративности,
— но обращенное к ее чувствам.

Думаю, тут полно непаханой земли, неоглядных
пространств вечной мерзлоты, что пролегают между
автором и читателем. Исследовать «целину» следует
с открытым сердцем, с юмором, простодушно и
естественно, не цепляясь за достоверность. В определенный
момент между рассказчиком и слушателем
возникает и обретает форму доверие. Возможно, такой
момент — главное в «активном» романе: у автора
есть обязательства по отношению к читателям, он
вставляет в текст забавные и трогательные детали, и
тогда любая девушка заполняет восторженными или
удивленными «ага» и «ого» пробелы между строчками,
как делают, разглядывая карикатуру, комикс или
читая роман с продолжением в дешевой газетенке.

Думаю, писать и общаться — значит уметь заставить
кого угодно поверить во что угодно. Пробить
брешь в безразличии публики может только бесконечная
череда нескромных деталей.

«Протокол» — история человека, который и сам не
знает, откуда сбежал — из армии или из психиатрической
лечебницы. Я изначально решил сделать сюжет
отвлеченным и невнятным. Меня мало заботил реализм
повествования (я все больше убеждаюсь в том,
что реальность вообще не существует); мне хотелось,
чтобы моя книга воспринималась как абсолютный
вымысел, имеющий единственную цель — вызвать
отклик (пусть даже ничтожный) в умах читателей.
Поклонники детективного жанра наверняка хорошо
понимают, о чем я говорю. Такой роман можно назвать
Романом-Игрой или Романом-Мозаикой, но
суть в том, что это помогает придать легкость стилю
и живость диалогам, избежать замшелых описаний и
того, что называют «психоложеством».

Прошу прощения за винегрет из теорий: в наши
дни подобная претенциозность стала слишком уж
модной. Заранее приношу извинения за помарки и
опечатки, которые могли остаться в тексте, хоть я
и вычитывал гранки. (Роман я печатал собственноручно
— двумя пальцами, так что сами понимаете…)

Напоследок позволю себе сообщить, что приступил
к написанию новой истории — она будет гораздо
длиннее, — где предельно просто описываются
события, происходящие на следующий после смерти
одной девушки день.

Со всем возможным к вам почтением,
Ж. М. Г. Леклезио

А. Как-то раз, один разок, знойным летним
днем, сидел у открытого окна человек; был он,
этот парень, несуразно большой, сутуловатый,
и звали его Адам; Адам Полло. С видом попрошайки
искал он повсюду солнечные пятна, мог
сидеть часами, почти не двигаясь, в углах у стен.
Он никогда не знал, куда девать руки, и обычно
они просто висели вдоль тела, но не касались
его. Было в нем что-то от больного зверя, из тех
матерых, что хоронятся в норах, затаясь, чутко
стерегут опасность, надвигающуюся сверху, с
земли, и прячутся в своей шкуре так, что, кажется,
только шкура одна у них и есть. Он лежал в
шезлонге у открытого окна, голый по пояс, босой,
с непокрытой головой, в диагонали неба. На
нем были только бежевые полотняные брюки,
линялые, в пятнах пота, с закатанными до колен
штанинами.

Лучи били ему прямо в лицо, но не отражались:
желтизна тотчас целиком впитывалась
влажной кожей, не оставляя ни единой искорки,
ни малейшего блика. Он об этом догадывался и
не шевелился, только время от времени подносил
к губам сигарету и втягивал в себя дым.

Когда докуренная сигарета обожгла ему большой
и указательный пальцы, он достал из кармана
брюк носовой платок и тщательно, будто
напоказ, вытер грудь, плечи, шею и подмышки.
Лишенная защищавшей ее тонкой пленки испарины,
кожа ярко заблестела, зарделась от света.
Адам встал и быстро отступил в глубь комнаты,
в тень; из кипы одеял на полу он выудил старенькую
рубашку, ситцевую или саржевую, а может,
коленкоровую, встряхнул и надел ее. Когда
он наклонился, прореха на спине, точно между
лопатками, характерно округлилась, расширившись
до размера монеты и на минуту открыв три
острых позвонка, которые двигались под туго
натянутой кожей, точно когти под упругой мембраной.

Даже не застегнувшись, Адам достал из-под
одеял нечто, похожее на тетрадь — школьную, в
желтой обложке: на первой странице, наверху, он
когда-то написал три слова, какими обычно начинают
письма, моя дорогая Мишель, потом вернулся
и снова сел у окна, защищенный от солнечных
лучей липнувшей к бокам тканью. Положив
тетрадь на колени, он открыл ее, перелистал исписанные
убористым почерком страницы, достал
из кармана шариковую ручку и прочел,

моя дорогая Мишель,

Он прервался на несколько секунд и пошевелил
пальцами в воздухе, как бы давая им отдых,
потом снова склонился над тетрадью, подставив
бьющему в окно солнцу яйцевидную голову с хохлом
спутанных волос на макушке, так что вздулись
жилки на висках, и на этот раз написал:

«моя дорогая Мишель,

Он думал о Мишель, обо всех детях, которые
у нее будут рано или поздно, так или иначе будут,
вопреки логике, ему было все равно, он умел
ждать. Он много всего им скажет, этим детям,
когда придет время: скажет, например, что земля
не круглая, что она — центр мироздания, а они —
центр всего на свете, без исключения. Так они
не рискуют потеряться, и (при условии, конечно,
что не подцепят полиомиелит) у них будет девяносто
девять шансов из ста жить, как те визжащие, вопящие и бегающие за резиновым мячом
дети, которых он давеча видел на пляже.

Еще им надо будет сказать, что бояться следует
одного: как бы земля не перевернулась, ведь
тогда они окажутся вниз головой и вверх ногами,
а солнце упадет на пляж, часов около шести,
и море закипит, и всплывут кверху брюхом все
рыбки.

Одевшись, он сидел в шезлонге и смотрел
в окно; для этого ему приходилось поднимать
спинку на максимальную высоту. Склон холма,
не пологий и не крутой, спускался к шоссе,
потом пробегал еще четыре-пять метров — и
начиналась вода. Адам видел не все: слишком
много было сосен, других деревьев и телеграфных
столбов вдоль дороги, и остальное приходилось
додумывать. Порой он сомневался, что
угадал верно, и спускался вниз: шел и видел, как
распутываются клубки линий и распрямляются
кривые, как вспыхивают предметы блеском чистого
вещества; но чуть подальше туман снова
сгущался. В подобных пейзажах ни в чем нельзя
быть уверенным; в них вы всегда так или иначе
чувствуете себя до странного чужим, и это неприятное
чувство. Если хотите, это что-то вроде
страбизма или легкой формы базедовой болезни:
неизвестно, сам ли дом, небо или изгиб залива
затуманивались по мере продвижения Адама
вниз. Ибо перед ними сплетались в ровный покров
кусты и мелколесье; у самой земли воздух
чуть колебался от жары, а далекие горизонты
походили на поднимающиеся из травы летучие
дымки.

Солнце тоже многое искажало: шоссе под его
лучами плавилось в белые лужицы; а то, бывало,
ехали машины в один ряд, и вдруг, без видимой
причины, черный металл взрывался, точно бомба,
спиралью взметнувшаяся из капота вспышка
воспламеняла холм и пригибала его к земле своим
ореолом, на несколько миллиметров смещавшим
атмосферу.

Это было в начале, в самом начале, ведь потом
он уже стал понимать, что это значило, что это
такое — чудовище одиночества. Он открыл желтую
тетрадь и написал наверху первой страницы
три слова, какими обычно начинают письмо.

Моя дорогая Мишель!

Еще он любил музыку и сам немного играл,
как все; когда-то, в городе, он стащил пластмассовую
дудочку с лотка с игрушками. Ему всегда
хотелось дудочку, и он ужасно радовался, что нашел
хотя бы эту. Дудочка, конечно, была игрушечная,
но хорошего качества, сделанная в США.
Теперь, когда приходила охота, он садился в шезлонг
у открытого окна и наигрывал простенькие
нежные мелодии. Слегка опасался привлечь
внимание людей, потому что бывали дни, когда
парни и девушки приходили поваляться в траве
вокруг дома. Он играл под сурдинку, тихо-тихо,
выдувал едва слышные звуки, прижимая кончик
языка к отверстию и напрягая диафрагму. Время
от времени прерывался и начинал постукивать
костяшками пальцев по выстроенным в ряд по
ранжиру пустым консервным банкам, получался
негромкий такой шумок, в стиле бонго, улетавший
в воздух зигзагами, как собачий лай.

Такова была жизнь Адама Полло. Зажигать по
ночам свечи в глубине комнаты и стоять у открытых
окон под легким ветерком с моря, выпрямившись
во весь рост, наполняясь силой, которую
пыльный день неизбежно у нас отнимает.

Отрывок из романа

О книге Александры Марининой «Личные мотивы»

«Мне-ник-то-не-по-мо-жет-ни-ко-му-нет-де-ла», — звучало в голове в такт стуку колес. По темноте вагонного купе проскальзывал свет фонарей, обжигая полуприкрытые глаза, и каждый раз Валентина досадливо морщилась. Сперва она пыталась уснуть лежа головой к окну, в таком положении свет беспокоил меньше, но из окна сильно тянуло холодом, а простужаться не хотелось, не домой все-таки едет, а по делу, в Москву, да еще неизвестно, на какой срок. Перелегла головой к двери, согрелась, но свет мешает, не дает заснуть. Или это мысли мешают? Или обида? Ненависть? Злость? Разобраться в этой мешанине Валентине было не под силу, да она особо и не старалась, просто знала: есть цель, есть дело, которое обязательно надо сделать. Надо найти того, кто убил ее отца. И плевать на следователя, который вот уже три месяца втолковывает ей, что у дела нет никаких перспектив, что отца убил какой-то залетный грабитель, и если бы он успел хоть что-нибудь взять из дома, хоть что-то украсть, то был бы шанс поймать его при попытке сбыта краденого, а коль он ничего не взял — видно, кто-то спугнул, или сам испугался, убив беспомощного больного старика, — то и брать его не на чем. Как найти такого в огромной стране? Поискали-поискали — да и бросили эту затею. Следователь по фамилии Неделько Валентине раз сто, не меньше, повторил:

— Поверьте моему опыту, если такое преступление не раскрывается по горячим следам, оно не будет раскрыто никогда.

Плевать на опыт, плевать на следователя Неделько, не может так быть, чтобы человека убили и никто не понес наказание. Она, Валентина, не может этого допустить. А Евгений, брат родной, со следователем как будто заодно, дескать, никто убийцу искать не станет, потому что отец так и так со дня на день умер бы. Рак в последней стадии, и врачи как раз накануне того страшного дня сказали определенно: речь идет о днях, а возможно, и о часах.

Валентина поняла, что в родном городе правды ей не добиться, и решила ехать в Москву. Там высокое начальство сидит, пусть оно следователю прикажет работать по делу, пока преступника не поймают. Брат Евгений долго ее отговаривал, потом вздохнул обреченно, полез в шкаф, достал толстый конверт с деньгами.

— Не дело ты затеваешь, Валюха. Толку не будет. Если по-серьезному заниматься тем, чтобы найти того, кто папу убил, то надо частных детективов нанимать. Государственные сыщики ради нас с тобой задницу рвать не станут. Умирающий от рака старый врач для них не фигура, вот если бы политик или журналист — тогда другое дело, а так… — он махнул рукой и бросил конверт на стол перед сестрой. — Возьми, пригодятся. Я с тобой не поеду, у меня бизнес, дел невпроворот, а на майские праздники мы летим в Эмираты. Ни к какому начальству не ходи, только время зря потратишь, заодно и унижений нахлебаешься.

— А к кому же? — растерянно спросила Валентина.

— Я тебе дам телефон моего приятеля, позвонишь ему, когда приедешь. Я с ним созвонюсь, попрошу, чтобы нашел какое-нибудь детективное агентство поприличнее. И смотри там с деньгами поаккуратнее, ворья кругом — тьма.

У Валентины и свои сбережения были, так что вместе с деньгами Евгения сумма вышла солидная, должно было хватить на все. Собралась она быстро, оставила соседке ключи от квартиры, попросила поливать цветы и села в поезд. Но если в первые часы путешествия она была полна решимости и каких-то смутных надежд, вселявших уверенность в то, что уж теперь-то дело будет доведено до конца и убийцу удастся найти и покарать должным образом, то чем ближе к Москве, тем больше одолевали Валентину тоска и безысходность. Ну кому там, в столице, есть дело до безродной провинциалки? Кто захочет ее выслушать? Кто станет ей помогать? Скажут то же самое, что и следователь говорил: какая разница, днем раньше умер ваш отец или днем позже? Он все равно умирал, и умирал мучительно, ему каждый день кололи наркотики, потому что он уже не мог терпеть боль.

Прорезающий темноту свет все бил и бил по глазам, и сна все не было и не было. Валентина тихонько, стараясь не разбудить спящих соседей по купе, слезла с полки, накинула куртку, вытащила из-под подушки сумочку, достала сигареты и пошла в нерабочий тамбур. Весь вагон спит… Нет, смотри-ка, не весь, в одном из купе дверь открыта, пятно света падает на слабо освещенный коридор. Проходя мимо, Валентина не удержалась и скосила любопытый глаз: всего одна пассажирка, женщина лет сорока, в черном спортивном костюме, сидит с ноут-буком на коленях, столик и обе нижние полки завалены бумагами. Чего она дверь-то не закроет? Вот же повезло бабе, одна в купе едет, сама себе хозяйка. Поезд битком набит, Валентина это знает точно, потому что с трудом купила билет, а оказывается, полно свободных мест. Наверняка билетные спекулянты постарались.

В тамбуре противно пахло застарелыми окурками и было холодно, пришлось застегнуть куртку на молнию. Едва Валентина успела прикурить и сделать пару затяжек, как дверь открылась и появилась та самая женщина из пустого купе. Темно-рыжие волосы, стильная стрижка, черный костюм с ярко-розовой отделкой тесно облегает красивую фигуру с тонкой талией и широкими бедрами, а вот лицо усталое, даже замученное какое-то, и белки глаз покраснели. Да и не мудрено, если она все время работает на компьютере, даже в поезде расстаться с ним не может.

— Не спится? — приветливо улыбнулась незнакомка.

Валентина настороженно кивнула, не зная, что ответить. Но отвечать надо было, а то невежливо получится.

— Вам тоже? — ответила она вопросом на вопрос, радуясь, что так ловко вышла из положения.

— Да нет, — женщина рассмеялась легко и как-то рассыпчато, — мне-то как раз очень даже спится. Только нельзя засыпать, уже четыре утра, через два часа прибываем, через час начнут будить, чтобы все успели умыться, пока в санитарную зону не въехали. Если сейчас уснуть, то через час я проснусь с чугунной головой и целый день буду как чумная, а мне надо быть в форме. Лучше уж совсем не ложиться. А спать хочется — как из пушки! Вот вышла покурить с вами за компанию, поболтать, чтобы сон разогнать.

Надо же, какое забавное выражение: хотеть спать «как из пушки». Валентина сроду такого не слыхала. Как это — из пушки? Стремительно и напористо? С такой же неотвратимостью и убойной силой, с какой движется выпущенное из пушки ядро? Или как?

— Вы видели, как я проходила? — удивилась она. — Я думала, вы меня не заметили.

— Еще как заметила. Вы не против? Может, вы хотели побыть одна?

— Нет-нет, — торопливо заговорила Валентина, — я не хотела… То есть я хочу сказать, что я с удовольствием… А вы в командировку едете?

— Из командировки. Шеф надумал покупать очередной свечной заводик, вот и отправил меня на два дня проверить, как там и что, бухгалтерию их посмотреть, ну и все такое, а сегодня у него уже переговоры по поводу этой покупки, и я должна успеть привести все бумаги в порядок и доложить ему свои соображения. Времени, конечно, в обрез, понятно, что я не успеваю, поэтому пришлось покупать четыре билета, целое купе, чтобы спокойно поработать в поезде. Как всегда, все в последний момент и в авральном порядке. Никогда не понимала, почему мужики вечно затягивают до последнего, ничего не умеют делать заранее, — она сладко зевнула и потрясла головой. — Господи, как же спать хочется! Полцарства за восемь часов сна. Меня зовут Еленой. А вас?

— Валентина. А зачем вашему шефу свечной заводик?

— Фигура речи, — Елена улыбнулась, загасила в висящей на стене пепельнице окурок и тут же вытащила из пачки новую сигарету. — На самом деле речь идет о заводе лекарственных препаратов. Наша специализация — пищевые добавки и прочие прибамбасы для здорового образа жизни. Наш шеф начинал когда-то с распространения заграничных пилюлек, а теперь вырос, стал большим мальчиком и убежденным патриотом, он считает, что импорт лекарств — позор для страны. Ну да ладно, это не интересно. А вы в Москву едете или возвращаетесь?

— Еду.

— В командировку? Или по личному делу?

Валентина набрала в грудь побольше воздуха, на глаза снова навернулись слезы, в горле спазм.

Купить книгу на Озоне

Глава из книги Скотта Беркуна «Откуда берутся гениальные идеи? 10 мифов об инновации»

О книге Скотта Беркуна «Откуда берутся гениальные идеи? 10 мифов об инновации»

Однажды, сидя в фойе главного здания компании Google, я увидел, как внутрь заходит экскурсионная группа. Эти люди, исполнительные и коммерческие директора, своим завороженным видом напоминали детей на конфетной фабрике. Их глаза разбегались — насколько оригинально были организованы рабочие места. Никто не заметил моего присоединения к группе, и я вместе с остальными отправился гулять по ярким открытым помещениям, призванным способствовать изобретательству. В комнатах и коридорах были удобные пуфики, столы для пинг-понга, ноутбуки и детские игрушки, везде кто-то во что-то играл, собирал трудные головоломки, настраивал гаджеты. Все походило на удачное сочетание медиа-лаборатории Массачусетского Технологического Института (MIT) — одной из самых богатых компаний согласно рейтинга в журнале Fortune и эксцентрично сконструированной частной библиотеки с молодыми, умными, улыбающимися людьми, расположившимися там и тут. Жертвам тесных офисов, пришедшим на экскурсию, здание Google казалось мистическим. А для меня новая причуда Google была отличным прикрытием, чтобы понаблюдать за реакцией обычных людей на оригинальный подход к миру идей.

Мне удалось выяснить несколько занятных фактов о работе в Google. Например, в кафетерии предлагают бесплатные обеды из органической пищи, розетки для ноутбуков расположены в необычных местах (на лестницах и т. п.), а все расходы сотрудников на поиски лучших идей оплачиваются компанией. Пока я думал о том, смогли бы Бетховен или Хемингуэй — великие умы, взращенные на трудностях, — творить в столь благоприятных условиях и не сойти с ума, мое внимание отвлек вопрос одной посетительницы. Молодая дама, едва сдерживая смущение, поинтересовалась: «А где поисковая машина? Нам ее покажут?». В ответ рассмеялась лишь половина группы. (Отдельной «машины» не существует, есть бесконечная цепь серверных компьютеров, на которых работает программное обеспечение поиска.)

Второй вопрос, хотя и не был задан открыто, попал в цель. Мужчина тридцати с небольшим лет повернулся к своему соседу и, наклонившись поближе, что-то прошептал. Я находился довольно близко и расслышал его слова. Он указал на молодых программистов вдалеке и спросил: «Они все время разговаривают и печатают. Когда же они придумывают свои идеи?» Его собеседник выпрямился и осмотрелся вокруг, будто что-то искал: тайный коридор, машину для озарения или колдунов в черных мантиях, накладывающих чары. Ничего не увидев, он пожал плечами. Потом оба вздохнули и пошли дальше, а я отошел проанализировать свои наблюдения. Вопрос «Откуда берутся идеи?» беспокоит любого, кто заходит в исследовательскую лабораторию, мастерскую художника или изобретателя. Мы надеемся увидеть какой-то секрет, волшебство, сопровождающее рождение нового. Даже в таких компаниях, как Google, где созданы все условия для творчества и работают ярчайшие умы, неуловимая природа идей ускользает. Нам хочется, чтобы творчество было простым для наблюдения механическим процессом, будто мы открываем банку лимонада или кусаем сэндвич. Одновременно мы настаиваем на особой природе идей и полагаем их создание чем-то сверхъестественным. В результате посещение удивительных мест даже при полном доступе к самим творцам не убеждает в истинности увиденного. В глубине души мы все равно верим, что существуют таинственные комнаты, охраняемые системами безопасности с датчиками движения, или стальные сейфы с похожими на шаманов хранителями, где идеи сложены подобно слиткам золота.

Задолго до появления Google, MIT и IDEO — современных «рассадников» инноваций — человечество изо всех сил пыталось объяснить творения любого рода, от вселенной до окружающих идей. И, хотя мы научились делать атомные бомбы и пригодные для химчистки шелковые галстуки, удовлетворительных ответов на простые вопросы: «Как и откуда берутся песни? Правда ли, что существует бесконечное множество видов сыра? Как Шекспиру и Стивену Кингу удалось так много написать?» — до сих пор нет. Стандартные ответы неубедительны и способствуют распространению иллюзий.

Так, одним большим мифом является история Исаака Ньютона и открытия Закона всемирного тяготения. Как часто рассказывают, Ньютон сидел под деревом, ему на голову упало яблоко, и в итоге родилась идея о гравитации. Тайна рождения величайшей научной идеи здесь превращена в нечто простое и очевидное. Вместо трудной работы, риска и жертв мы видим чистой воды везение, умение оказаться в нужном месте в нужное время. И самое забавное, что катализатором данной истории стал даже не человек, а жалкий, безымянный плод.

Спорным остается вопрос, видел ли вообще Ньютон, как яблоко упало. Нельзя с уверенностью говорить и об ударе: у нас ведь нет доказательств того, что в Кембридже в годы обучения Ньютона были распространены фруктовые баталии. Даже если случай с яблоком действительно имел место, он превращает в ничто 20 лет жизни ученого, проведенные в попытках объяснить гравитацию. А именно этот подвиг привлек к нему внимание всего мира. Колумб не открывал Америку, а Ньютон — гравитацию: египетские пирамиды и римский Колизей доказывают, что уже древние люди были знакомы с данным явлением. Ньютон объяснил, как работает гравитация, посредством математики. Хотя его вклад в науку, безусловно, велик, это не то же самое, что открытие.

Истина мифа о яблоке заключается в том, что Ньютон был чрезвычайно любопытным человеком и наблюдал за окружающим миром: звездами на небе, проходящим сквозь воздух светом. Все это было частью его научной работы по объяснению мира. Гравитация тоже была открыта не случайно. Даже если история правдива и Ньютон действительно видел, как упало яблоко, до этого он сделал столько открытий, что его мышление смогло вдохновиться одним падающим фруктом в парке. Как бы то ни было, урок — полезный.

Миф о яблоке Ньютона — это легенда о «внезапном осознании сущности или значения чего-либо». В мифологии инноваций такого рода явления играют важную роль. Слово имеет религиозное происхождение; изначально любое понимание вызывалось божественной силой, например: «Мое божественное озарение сможет спасти деревню!» Неудивительно, что большинство богословов, включая христиан, определяли Бога как единственную созидательную силу во Вселенной. Поэтому люди взяли за правило считать что-то оригинальное божественным, а вторичное — людским. Если бы вы попросили автограф у создателя первого колеса, он бы обиделся, ибо вас интересует его имя, а не имя его бога (интересно, что бы он подумал о мистере Гудиере, который открыл процесс вулканизации резины и о названных в его честь шинах?)

Сегодня мы используем слово «озарение», не осознавая его громадного наследия; говорим всуе: «Меня озарило, как упорядочить носки в ящике!» Несмотря на то, что религиозный смысл ныне забыт, некоторый подтекст остается: мы намекаем на незнание источника идеи и не хотим ставить ее себе в заслугу. Когда приходит определенная мысль, язык помещает ее отдельно от нас, подобно приведению или духу. Такой способ мышления помогает избавиться от чувства вины за чистые листы бумаги вместо любовных писем, бизнес-планов или романов, но для развития творчества от него пользы мало.

Греки искренне верили в сверхъестественность идей и даже создали группу богинь, которые представляли творческую силу. Эти девять богинь, или муз, стали объектом поклонения писателей, инженеров и музыкантов. Великие умы той эпохи — Сократ и Платон — создавали и посещали храмы, вознося молитвы своей покровительнице (желающие подстраховаться обращались сразу к нескольким музам). Да и сегодня, за пределами церкви, следы былых верований сохранились в языке. Например, слово «музей» (от «мусейон» — святилище муз) является наследником греческих представлений о сверхчеловеческих возможностях.

Сегодня, когда рождаются удивительные инновации, переворачивающие мир, первые рассказы о них напоминают мифы. Жертвуя достоверностью во благо озарению, журналисты и читатели погружаются в волшебную сказку. Рассказывает Тим Бернерс-Ли, создатель Всемирной паутины:

Журналисты постоянно спрашивают меня, какой была основная идея или какое событие позволило Паутине появиться. Ведь раньше ее не было. Они испытывают разочарование, когда я говорю, что «эврики» не было. Как и ничего, подобного легендарному падению яблока на голову Ньютона, якобы открывшего гравитацию… Это был процесс разрастания — роста путем постепенного прибавления.

Однако сколько бы ни рассуждали о создании Паутины, различных схемах и циклах ее развития, пишущую братию и читателей по-прежнему отчаянно интересует мгновение волшебства.

Когда основатели корпорации eBay только начинали свой путь, они боролись за рекламу и внимание средств массовой информации. Их желание создать идеальную рыночную экономику, где люди могли бы свободно торговать друг с другом, было слишком простым, чтобы заинтересовать журналистов. Только когда благодаря ее величеству фантазии на свет появилась «история любви» основателя компании, который создал фирму, чтобы его невеста могла продать свои дозаторы для конфет PEZ, от прессы не было отбоя. Конечно, история двух влюбленных намного аппетитнее реальности. В конце 1990-х годов она стала одной из самых популярных. Часто мифы привлекают нас больше, чем правда, а порой и подменяют ее — этим объясняется их долговечность. Напрашивается вопрос: является ли превращение правды в миф об озарении ложью? Или это всего лишь умный PR-ход?

Даже история с яблоком Ньютона своим мифологическим статусом обязана журналистам того времени. Вольтер и другие популярные писатели XVIII века распространили ее в своих литературных и эпистолярных трудах. Публика, жаждущая снова и снова слушать рассказы о волшебных идеях, запоминала и одновременно приукрашивала их. Так, яблоко со временем изменило свою траекторию: сначала говорили, что Ньютон увидел его издалека, затем оно упало к его ногам и, в конце концов — ударило ученого по голове. Спустя десятилетия после реального события об этом напишет Дизраэли. И хотя надо признать, что, романтизируя работу Ньютона, Вольтер способствовал популяризации его идей, спустя два века мало кто помнил, в чем заключалась работа Ньютона: мифы всегда распространяются быстрее информации. Человеку, который хочет заняться новаторством, надо искать более надежные источники информации. Начать можно с изучения истории какой-либо идеи.

Купить книгу на Озоне