Маршрут 3. С Раскольниковым по окрестностям Сенной

Маршрут идет по одному из самых запущенных и трущобных
городских урочищ. Если во времена Достоевского квартал был
набит людьми активными, социально-опасными, то сейчас его
базис составляют разночинцы, пенсионеры и алкоголики, знакомые
друг с другом со школьной скамьи. Это, конечно, не Гарлем,
но нищих и пьяных вы увидите, без сомнения.

Новый российский капитализм у Сенной площади носит
какой-то домашний, коммунальный характер. Может быть, это
и неплохо для наших локальных целей: genius loci этих мест не
изменился с тех пор, когда по нему бродили Достоевский и Раскольников.

С 1860 по 1873 год Федор Достоевский жил именно здесь, поменяв
девять квартир. Больше всего времени ему пришлось обитать
к северу от Сенной площади, между Гороховой и Садовой
улицами и Вознесенским проспектом.

Это перенаселенные кварталы, прилежащие с юга к административному
центру. Тут нет ни театров, ни учебных заведений,
ни парков. Каменные ущелья доходных домов, амбары, рынки.
Так что впрямь задумаешься, как Родион Раскольников: «Почему
именно, во всех больших городах, человек не то что по одной
необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться
именно в таких частях города, где нет ни садов, ни фонтанов, где
грязь и вонь, и всякая гадость».

Гороховая и Вознесенский вели соответственно в Семенцы
и Роты — зафонтанные предместья, бывшие военные городки.
Среди их жителей преобладали обитатели гвардейских казарм,
с некоторым вкраплением студентов (рядом — институты: Технологический,
гражданских инженеров, путей сообщения).

Полуостров, образуемый каналом рядом с Сенной площадью,
называют Петербургом Достоевского. Здесь писатель прожил
много лет, тут происходят основные события «Преступления
и наказания». Петербург Достоевского — такой же топоним, как
«Острова» или «Охта». Всякий в Питере покажет, как добраться
до этой в некотором смысле измышленной части города. Вопрос
о том, существует ли в реальности «Дом Раскольникова»
или «Дом Рогожина», то есть имел ли Федор Михайлович в виду
вполне определенные адреса, лестницы и чердаки, — дискуссионен.
Петербуржцы, однако, твердо знают, где именно Свидригайлов подслушал разговор Сонечки и Родиона Раскольникова.
И с этой виртуальной реальностью приходится считаться. Петербург
Достоевского существует так же, как Лондон Диккенса
или Париж Бальзака. Гулять здесь стоит, освежив в памяти
историю, случившуюся однажды летом с неким нищим студентом
и старухой-процентщицей.

Хотя значительная часть зданий здесь действительно сохранилась
со времен Достоевского, улицы все же сильно изменились:
булыжную мостовую сменила асфальтовая, большая часть
домов подверглась капитальному ремонту или была надстроена,
исчезли многие знаменитые рынки Садовой улицы, разрушены
две главные высотные доминанты — церковь Вознесения Господня
и церковь Спаса-на-Сенной.

Между Фонтанкой и каналом Грибоедова в старом Петербурге
располагалась Спасская часть. Она лежала по обе стороны
от Большой Садовой — главной в городе того времени торговой
улицы. От Гостиного Двора до Крюкова канала тянулись рынки.
В Апраксином дворе торговали дичью, фруктами, грибами и ягодами,
на Сенном рынке — мясом и овощами, на Горсткином —
рыбой, на Александровском — подержанными вещами, на Никольском
— всем перечисленным, и там же нанимали на работу
прислугу и поденщиков. Местность изобиловала ремесленными
мастерскими, амбарами, недорогими трактирами. Население
было крестьянским и купеческим. Много жило в этом районе
бойких ярославцев — русских янки. Кишмя кишели нищие, карманные
воры, спившиеся личности, дешевые проститутки. И хотя
в советское время большинство рынков закрылось, район не
потерял своего духа: здесь торгуют всякой недорогой всячиной,
людно, много пьяных и бомжей, дома как-то особенно грязны
и неухожены.

За каналом Грибоедова — Казанская часть, чуть более чистая
и благоустроенная. Ее особенность — необычайно плотная жилая
застройка, почти полное отсутствие зелени, дворы-колодцы.
Во времена Достоевского на Мещанских улицах (Большая Мещанская
сейчас называется Казанской, Средняя — Гражданской,
Малая Мещанская — Казначейской) жило много протестантов,
по преимуществу немцев. 35 % населения составляли католики
и протестанты (выше, чем в среднем по городу, в 2 раза).

Вообще преобладал наплывной, неукорененный в городе элемент.
Если в составе населения столицы урожденные петербуржцы
составляли треть, то здесь их было всего 7%. Велика
была доля родившихся за границей и в Прибалтике.

Большая часть доходных домов в середине XIX века уже
была построена. Места здесь — чрезвычайно густонаселенные
(плотность населения в 27 раз превышала среднюю по городу).
Исследователь тогдашнего города отмечал: «Этот квартал…
оказывается самым пестрым из всех, в нем стекаются представители
решительно всех губерний и частей России и всех государств
Западной Европы. В нем же коренное население, которое
везде представляет избыток женщин, оказывается состоящим
преимущественно из мужчин, а пришлое население, наоборот,
преимущественно из женщин». Дело в том, что «упомянутые
кварталы отличаются стечением большого количества одиночно
и вместе живущих женщин легкого поведения, между которыми
финляндки и курляндки на Сенной и лифляндки в Подьяческих
занимают видное место».

Близкий знакомый Достоевского, автор имевшего сенсационный
успех романа «Петербургские трущобы», Всеволод Крестовский
писал об этих местах: «В Мещанских, на Вознесенском
и в Гороховой сгруппировался преимущественно ремесленный,
цеховой слой, с сильно преобладающим немецким элементом.
Близь Обухова моста и в местах у церкви Вознесения Господня,
особенно на Канаве, и в Подьяческих лепится население еврейское,
— тут вы на каждом почти шагу встречаете пронырливоозабоченные
физиономии и длиннополые пальто с камлотовыми
шинелями детей Израиля».

Плотная застройка этой части города, сохранившаяся до нашего
времени, узкие дворы-колодцы, скучные, мрачные коридоры
улиц, прорезаемые живописно изогнутым Екатеринин ским
каналом (ныне — Грибоедова), придают кварталам Спасской
и Ка занской частей особое своеобразие. Эти районы и называют
«Петербургом Достоевского».

Нелишним будет привести описание здешних дворов из тогдашних
справочников и путеводителей: «Небольшие узкие дворы,
окруженные со всех сторон четырех- и пятиэтажными флигелями,
изображают собой скорее колодцы или ямы, чем дворы.

Между камнями булыжника всегда много мусора, который нельзя
при всем старании дворников удалить прутьями метел. В боковых
и задних частях дворов расположены коровники, конюшни,
мусорные, навозные ямы и, наконец, простые общие отхожие
места, изо всех этих помещений несется зловоние, распространяющееся
по двору. На тех же дворах выгребные ямы покрыты
люками с часто разломанными деревянными крышками. Иногда
при домах бывают световые дворики, на них сваливается нередко
всякий мусор, и они превращаются в помойную яму с невыносимым
зловонием… Во многих домах существуют чердачные,
подвальные и угловые помещения, густо заселенные. Все переустройства
и переделки в этих домах сводились исключительно
к тому, чтобы утилизировать каждый уголок дома, с целью вместить
возможно большее число квартир.

Квартиры, которые находятся на вторых и задних дворах,
имеют один ход — по темной, узкой, нередко зловонной лестнице,
лестничные марши крутые, ступеньки и площадки мокры
и скользки от грязи и от изливающихся на них жидкостей из находящихся
тут же простых отхожих мест. Хотя еженедельно, по
субботам лестницы моются дворниками, но это мытье производится
метлами, еще более размазывающими грязь, то оно собственно
мытьем не может быть названо.

В первой комнате от входа в такие помещения находится плита,
если же при квартире устроен ватерклозет, а не простое отхожее
место, то он помещается тут же. Комнаты в этих квартирах
очень маломерны, иногда высотой менее 3,5 аршин. Большей
частью они состоят из 1, 2 или 3 больших комнат, разгороженных
тоненькими, оклеенными дешевыми обоями переборками,
чаше всего не доходящими до потолка. Поэтому при скудном
освещении вообще такие квартиры превращаются во множество
клетушек темных или полутемных, без всякой вентиляции, если
не считать печь, с постоянной сыростью на стенах и на откосах
окон. Иногда в этих же сырых помещениях находятся чугунные
печки с длинными патрубками через всю комнату. К обшей характеристике
квартир в домах необходимо отчасти также и то,
что редко можно видеть дома, в квартирах которых не было бы
крыс, мышей, клопов и тараканов«.

Словом, «пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек
и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики
и полуразвалившиеся извозчики».

Семеновский плац (ныне — Пионерская площадь)

Ранним утром 22 декабря 1849 года 21 карета с осужденными
петрашевцами в сопровождении конвоя конных жандармов
тронулись из Петропавловской крепости. Окружным путем они
следовали на Семеновский плац — огромную площадь между
Фонтанкой и Обводным каналом, предназначенную для строевых
занятий трех расположенных поблизости гвардейских полков:
Семеновского, Егерского, Московского.

Петрашевцев высадили из карет у казарм Семеновского полка,
примерно на углу нынешних улиц Звенигородской и Марата
(тогда — Николаевской). Семеновский плац покрывал снег.
Было очень холодно. Приговоренных арестовали в апреле, и они
мерзли в весенней одежде, в которой их взяли под стражу. На
плацу и крышах близлежащих зданий скопились горожане, привлеченные
необычным зрелищем.

«Была тишина, утро ясного зимнего дня, и солнце, только что
взошедшее, большим, красным шаром блистало на горизонте
сквозь туман сгущенных облаков», — вспоминал один из осужденных
Дмитрий Ахшарумов.

«Направившись вперед по снегу, я увидел налево от себя, среди
площади, воздвигнутую постройку — подмостки, помнится,
квадратной формы, величиною в три-четыре сажени, со входною
лестницею, и все обтянуто было черным трауром — наш эшафот.
Тут же увидел я кучку товарищей, столпившихся вместе и протягивающих
друг другу руки и приветствующих один другого после
столь насильственной злополучной разлуки… Лица их были
худые, замученные, бледные, вытянутые, у некоторых обросшие
бородой и волосами… Вдруг все наши приветствия и разговоры
прерваны были громким голосом подъехавшего к нам на лошади
генерала, как видно распоряжавшегося всем…

— Теперь нечего прощаться! Становите их, — закричал он…
После того подошел священник с крестом в руке и, став перед
нами, сказал: «Сегодня вы услышите справедливое решение вашего
дела, — последуйте за мною!» Нас повели на эшафот, но не
прямо на него, а обходом, вдоль рядов войск, сомкнутых в каре…
Священник, с крестом в руке, выступал впереди, за ним мы все
шли один за другим по глубокому снегу… Нас интересовало всех,
что будет с нами далее. Вскоре внимание наше обратилось на серые
столбы, врытые с одной стороны эшафота; их было, сколько
мне помнится, много… Мы медленно пробирались по снежному
пути и подошли к эшафоту. Войдя на него, мы столпились все
вместе… Нас поставили двумя рядами перпендикулярно к городскому
валу… Когда мы были уже расставлены в означенном
порядке, войскам скомандовано было «на караул», и этот ружейный
прием, исполненный одновременно несколькими полками,
раздался по всей площади свойственным ему ударным звуком.
Затем скомандовано было нам «шапки долой!»

…После того чиновник в мундире стал читать изложение вины
каждого в отдельности, становясь против каждого из нас…
Чтение это продолжалось добрых полчаса, мы все страшно зябли.
По изложении вины каждого, конфирмация оканчивалась
словами: «Полевой уголовный суд приговорил всех к смертной
казни — расстрелянием, и 19-го сего декабря государь император
собственноручно написал: „Быть по сему“».

Мы все стояли в изумлении; чиновник сошел с эшафота. Затем
нам поданы были белые балахоны и колпаки, саваны, и солдаты,
стоявшие сзади нас, одевали нас в предсмертное одеяние…
Взошел на эшафот священник… «Братья! Пред смертью надо покаяться…
Кающемуся Спаситель прощает грехи… Я призываю
вас к исповеди…»

Никто из нас не отозвался на призыв священника — мы стояли
молча… Тогда один из нас — Тимковский — подошел к нему
и, пошептавшись с ним, поцеловал Евангелие и возвратился на
свое место…

Священник ушел, и сейчас же взошли несколько человек
солдат к Петрашевскому, Спешневу и Момбелли, взяли их за
руки… подвели их к серым столбам и стали привязывать каждого
к отдельному столбу веревками… Им затянули руки позади
столбов и затем обвязали веревки поясом. Потом отдано было
приказание «колпаки надвинуть на глаза», после чего колпаки
опущены были на лица привязанных товарищей наших. Раздалась
команда: «Клац» — и вслед за тем группа солдат — их было
человек шестнадцать, — стоявших у самого эшафота, по команде
направила ружья к прицелу на Петрашевского, Спешнева
и Момбелли…

Сердце замерло в ожидании, и страшный момент этот продолжался
с полминуты… Но вслед за тем увидел я, что ружья, прицеленные,
вдруг все были подняты стволами вверх. От сердца отлегло
сразу, как бы свалился тесно сдавивший его камень. Затем
стали отвязывать привязанных… и привели снова на прежние
места их на эшафоте. Приехал какой-то экипаж — оттуда вышел
офицер — флигель-адъютант — и привез какую-то бумагу, поданную
немедленно к прочтению. В ней возвещалось нам дарование
государем императором жизни и, взамен смертной казни,
каждому, по виновности, особое наказание«.

Достоевский был приговорен к четырем годам каторги и бессрочной
солдатчине.

С петрашевцев сняли белые балахоны и капюшоны. На эшафот
поднялись двое палачей. Они поставили на колени осужденных
и у каждого над головой сломали шпагу. Затем каждый
из осужденных получил арестантскую шапку, овчинный тулуп
и сапоги, а на середину эшафота бросили груду кандалов. Двое
кузнецов надевали на ноги осужденным тяжелые железные
кольца и заклепывали их.

Воспоминание о Семеновском плаце навсегда осталось в памяти
Достоевского. Он останавливался на нем и в своих устных
рассказах, и в «Дневнике писателя». В романе «Идиот» воспоминание
Достоевского об инсценировке казни вплелось в рассказ
князя Мышкина о последнем дне приговоренного: «Потом, когда
он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он
отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет
думать: ему все хотелось представить себе как можно скорее и
ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три
минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто же? Где
же? Все это он думал в те две минуты решить. Невдалеке была
церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала
на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту
крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей:
ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он через три
минуты как-нибудь сольется с ними».

Солнце играло на куполе Введенского собора, разрушенного
в 1930-е годы (сейчас в скверике напротив Витебского вокзала
— памятный знак на месте храма).

В конце XIX века на месте плаца был организован ипподром.
На рубеже 1950–1960-х годов на месте бывшего ипподрома разбита
Пионерская площадь, построено здание Театра юных зрителей,
поставлен довольно нелепый и устрашающий памятник
Александру Грибоедову.

• Издательство «БХВ-Петербург», 2012 г.
• В 1941–1944 годах на берегах Невы произошла одна из крупнейших в истории человечества гуманитарных катастроф. Миллион мирных граждан, в основном женщин и детей, умерли от голода, холода и бомбежек в блокадном Ленинграде. Еще полтора миллиона красноармейцев и солдат вермахта погибли в битвах за город. В течение многих десятилетий «правду»
  о войне писали генералы и политработники. В середине 2000-х годов петербургский «Пятый канал» предпринял попытку опросить еще оставшихся рядовых блокадников и фронтовиков. Были взяты около сотни интервью.
  В 4-серийный документальный фильм «Ленинградский фронт» вошла только малая их доля. В этой книге авторы попытались дать слово всем.

• Купить книгу на Озоне

Вторжение

21 июня 1941 года в 22 часа солдаты и офицеры группы армий
«Север» были выстроены поро́тно в лесах Восточной Пруссии. Командиры зачитали приказ Гитлера: «Под гнетом тяжелых забот,
будучи обреченным на многомесячное молчание, я, дождавшись своего
часа, обращаюсь к вам, мои солдаты! Начинается наступление, по своим масштабам и протяженности крупнейшее из всех, которые когда-либо знал этот мир. В союзе с финскими дивизиями, плечом к плечу
стоят наши товарищи — победители Нарвика у Северного Ледовитого
океана. Вы стоите на Восточном фронте. Судьба Европы и будущее
Германского рейха, существование германского народа отныне всецело в ваших руках».

На рассвете 22 июня по всей линии советско-германской границы
началось немецкое наступление. Захват Прибалтики, а затем Ленинграда молниеносными ударами с севера и юга — первоочередная задача гитлеровского плана «Барбаросса». После соединения с финскими войсками Балтийское море должно было стать внутренним озером
Германии. К тому же Гитлер придавал взятию Ленинграда мистическое значение.

Адольф Гитлер: «Имя может придать географическому месту значимость. С захватом Ленинграда, большевиками будет утрачен один из
символов революции и может наступить полная катастрофа».

Вермахт — лучшая армия мира, армия спортсменов и техников.
Машина, отлаженная в каждой детали. Рядовые имеют десять классов
образования. В строевых частях плечом к плечу земляки и одноклассники, пруссаки, померанцы, вестфальцы. Эти части за два года войны
не знали поражений. Они захватили Польшу, взяли Париж, подняли
знамя со свастикой на горе Олимп. Для них Восточная кампания —
короткая экспедиция в дикую страну, поход Европы на Азию. Русских
следует уничтожить или приучить служить Великой Германии.

Командовал группой армий «Север» один из лучших и самых опытных полководцев фюрера фельдмаршал Вильгельм фон Лееб.

ДОСЬЕ:

Фельдмаршал Вильгельм фон Лееб,
65 лет. Истовый католик, аскет.
В 1900 году брал Пекин. В Первую
мировую войну успел повоевать и на
Восточном, и на Западном фронте, за
храбрость награжден рыцарским
титулом. Ведущий теоретик
современной войны. Работа фон Лееба
«Оборона» использовалась при
написании полевого устава Красной
армии. Под его командованием
немецкие войска оккупировали Чехию,
прорывали во Франции линию Мажино.
К нацистской идеологии критичен,
находился под наблюдением гестапо.

Немецкая группа «Север» состояла из двух армий — 16-й и 18-й.
В подчинении фельдмаршала Лееба 1500 танков, 725 тысяч солдат,
760 боевых самолетов. 16-я немецкая армия двигалась к Таллину,
18-я — к Луге.

С первых же дней войны советские войска терпели тяжелые поражения. Немцы почти безболезненно прошли Литву и сходу взяли мост
через Западную Двину в районе Даугавпилса. С тыла позиции Прибалтийского фронта прикрывала оборонительная линия, построенная в
30-е годы на границе Латвии и Эстонии. Однако 4 июля немцы ворвались в город Остров — ключевой узел оборонительной линии. 9 июля
фашистские танки на улицах Пскова. В то время Псковская область
входила в состав Ленинградской, поэтому можно сказать, что с этого
момента начинается битва за Ленинград. Немецкие войска за один
день с боями проходили свыше 30 километров. До Ленинграда оставалось всего 280 километров. К 20 июля немцы планировали взять город.
Никто тогда не мог представить, что битва за Ленинград станет самой
долгой и кровавой в истории Второй мировой войны.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Мельников Владимир

Застала меня война в Солнечногорске, под Москвой. Там находился танковый
полигон бронетанковой московской академии. Я служил радистом в учебном
полку. 22 июня нас ночью подняли по тревоге и сообщили, что началась война. 24 июня наш отдельный танковый батальон погрузили на платформы и отправили в Латвию оборонять Ригу, но в дороге мы встретили немцев. 26 июня
около реки Даугава (город Дагда) начался мой первый бой. Наш батальон вошел в состав 46-й танковой дивизии полковника Копцова. С этой дивизией мы
и отступали на Сущево, Себеж, Опочку. Наш Т-26 подбили, командир мой лейтенант Ларионов погиб, а меня, благодаря тому, что между мной и командиром
стоял стальной гильзоулавливатель, только контузило. Танковая дивизия за
два дня была уничтожена. Нашу танковую роту уничтожил по существу собственный командир, капитан Кузнецов. Он не знал обстановки, не ориентировался по карте, водил вокруг леса кругами. А в это время немцы нас расстреливали. Из моих товарищей мало кто остался жив. Я со станции Сущево эшелоном выехал в Ленинград. Всю дорогу бомбили немцы, в Старой Руссе меня
ранило в ногу. Но я на это не обращал внимания, я ехал домой, в город свой
родной. В Ленинград.

Баранов Иван

Я родился в деревне в Вологодской области, работал на заводе в Ленинграде,
оттуда был призван на действительную службу. Начало войны застало меня в
Риге. Я служил на Балтике в 41-й авиационной эскадрилье2. Нас бомбили уже
ночью 22 июня. Мы отступали. Это позорно было для нас. Нам вслед люди
кричали нехорошие слова: «Что же вы?» По приказу мы отправили из города
самолеты, подорвали часть своих объектов и имущества, а сами (команда катерников и водолазов во главе с капитаном Гайдукевичем) отправились на катерах в Таллин, но встретили фашистские подводные лодки, были обстреляны
и вынуждены высадиться.

Отремонтировав свои катера в Балтийском порту, решили идти в Таллин. Там
бомбили, один корабль с гражданским населением погиб у нас на глазах: наши
катера спасали утопающих целые сутки.

А в это время 41-я эскадрилья прибыла под Кингисепп, на озера Липовое и
Белое. Когда мы с нею соединились, уже начались настоящие боевые действия. Постепенно отступали до Ленинграда.

Морозов Михаил

21 июня 1941 года наш линкор «Марат» из
Кронштадта пришел в Таллин. Дали команду
личному составу: желающим сойти на берег — записаться. А мы с прошлого года не
были в Таллине. Город нам очень нравился.
Записались, поступил сигнал приготовиться.
Приготовились. Ждем построения. Время
идет, построения нет. Два часа — молчок,
три часа — молчок. В четыре часа заиграл
походный сигнал вахтового. Весь личный состав в недоумении. Как так? Куда? Только
пришли — опять уходить. Ну, мы занимаем
свои посты. Наше дело — что? Прогреть
машину в первую очередь, а кочегарам приготовить котлы. Снимаемся с якоря, уходим.
Часов около трех приходим в Кронштадт,
становимся на большой рейд. Заняли боевые посты. В холодильном отделении у нас
красота — свету много, тепло. Нас шесть
человек.

И где-то часа в четыре — автоматы зенитные. Воздушная тревога сыграла.
Вдруг — в корме удар. Не успели опомниться от этого удара — и еще удар,
над нами. Я доложил, что слышал взрыв в корме. И сразу — еще взрыв. Со
мной рядом. И свет гаснет, меня кверху поднимает, трубку телефона из рук
вырывает. Закрепил трубку в темноте, докладываю, что слышал взрыв на правом холодильнике. Мне отвечают: «Свяжись с правым холодильником, у нас
с ними связи нет».

После боя только восстановилось все, что произошло в тот день. Как раз в четыре часа утра наши сигнальщики заметили группу самолетов над фарватером, которые сбрасывали что-то на парашютах. Доложили командиру. Командир корабля — в штаб. (Штаб на аэродроме.) Аэродром отвечает, что все самолеты на месте. Никаких полетов нет. И вдруг с одного самолета груз
взорвался. Оказывается, они сбрасывали мины на парашютах. Зенитчики открыли огонь по самолетам. Вот так началась война. В общем, «Марат» первым
и принял войну.

Казаев Петр

Месяца за два до начала войны, как только сошел лед, у нас на Балтийском
флоте (и по всем флотам) начались учения. Помню, 25 мая 41-го года я смотрел открытие Петергофских фонтанов. Это было мое последнее увольнение
на берег, после него до начала войны я на берег не сходил, все время проводились боевые подготовки. Увольнение личного состава запретили. Нарком
Военно-морского флота Кузнецов объявил по всем флотам готовность номер
один. Многие базы сухопутных войск пострадали от неожиданного нападения,
сухопутные войска несли большие потери. А из военно-морских баз флота ни
одна в начале войны не пострадала. Ни один корабль не пострадал, потому
что все были готовы к бою.

Начало войны застало меня в Кронштадте, в должности командира «морского
охотника» за подводными лодками. Еще никто не знал о начале войны, а мне
уже пришлось в три часа ночи с 21-го на 22-е провести бой с самолетами противника. Меня послали в дозор, в район Шепелевского маяка (между островом
Сескар и Выборгским заливом, это точка перекреста фарватеров). В три часа
ночи увидел, что со стороны Финляндии летят три самолета в сторону Кронштадта. Запросил опознавательные, опознавательные не ответили. Один попытался пикировать на меня. Я приказал открыть огонь. Самолет задымился.
Тогда они повернули и ушли в сторону Финляндии. Таким образом, до Кронштадта я им не дал долететь.

Меня к 12 часам дня отозвали, пришел на Кроншлот, иду докладывать командованию, что провел бой с самолетами противника. Сам сомневался еще тогда. Думаю, боже мой, как докладывать? А ну как своего сбил? Но тут объявляют о начале войны. Все, отлегло. Начальство мои действия признало правильными, поблагодарило: молодец. Вот так началась для меня война. За
первые два месяца мой «морской охотник» только в подобных одиночных боях
сбил три самолета противника.

После падения оборонительной линии вдоль старой советской границы 1939 года, так называемой «Линии Сталина», между Псковом и
Ленинградом не оставалось никаких серьезных оборонительных рубежей. Город давно готовился к нападению. Но не с юга, а с севера.
Кадровые части, обстрелянные в Зимней войне, располагались вдоль
финской границы. 25 июня 1941 года советская авиация нанесла бомбовый удар по аэродромам Финляндии, которая формально еще не находилась в состоянии войны с Советским Союзом. Финны активных
боевых действий не предпринимали, и часть советских войск перебросили на юг, навстречу немецким армиям. Но 10 июля, на следующий
день после взятия немцами Пскова, финские войска, под командованием маршала Маннергейма, перешли в наступление. Для них путь на
Ленинград вдвое короче, чем для немцев — 120 километров.

Маннергейм был крайне недоволен приказом Гитлера, особенно
словами о том, что немцы стоят плечом к плечу с финскими дивизиями. Он заявлял: «Рейхсканцлер своей формулировкой не посчитался с
международно-правовыми реалиями, не говоря о том, что явно забегал
вперед». В переговорах с послом Германии Маннергейм говорил: «Мы
ничего не желаем завоевывать, и Ленинграда тоже». На международной арене Финляндия тяготела к Англии и США. С самого начала
бывший генерал русской армии скептически оценивал шансы Гитлера
на победу во Второй мировой войне. Главная цель Маннергейма —
добиться независимой Финляндии в границах 1939 года как можно
меньшей кровью. Советская бомбардировка 25 июня не оставила
Финляндии шанса отсидеться в стороне. Всю страну охватила жажда
реванша за территории, потерянные в результате Зимней войны. Финские националисты требовали большего — захвата советской Карелии.
В Хельсинки, у здания парламента проходили бурные манифестации.
Самый популярный лозунг — «Свобода Карелии и Великая Финляндия». 10 июля 1941 года маршал Маннергейм принял должность главнокомандующего. В его приказе о наступлении говорилось: «Свобода и
величие светят нам».

ВОСПОМИНАНИЯ:

Кашин Иван

До войны я жил в Малой Вишере, под Ленинградом. На второй день войны мы,
комсомольцы, двинулись в военкомат, чтобы нас призвали на фронт. Мне было 14 лет, другим мальчишкам примерно также, но ростом я походил на семнадцатилетнего. Паспорта у меня еще не было. В военкомате спрашивают:
«Сколько вам лет?» Я говорю: «17 на днях исполняется». Меня направили к
врачу. Врач осмотрел, улыбнулся и говорит: «Годен». Вот так я попал в армию.

Из комсомольцев сформировали отряд в 300 человек, и отправили нас строить аэродром между поселком Койвисто и Выборгом. Мы валили деревья, выкорчевывали корни и ровняли землю. Почти два месяца работали. А потом
финны двинулись на нас. Была мясорубка такая, что не передать. Всем, кто
работал на аэродроме, был отдан приказ — отступать, а наш комсомольский
отряд оставили прикрывать отступление. Вот там я и принял первый бой.

У нас были автоматы и винтовки — и все. Финны нас окружили, выбраться не
было возможности. Когда нас взяли, раненых разместили на площадке, а убитых — сбросили в траншею. Я был ранен. К каждому стал подходить финский
капитан. Что-то спрашивал. А когда ко мне подошел, я плюнул ему в лицо.
И вот это меня спасло. Финны накинули петлю мне на шею, а веревку привязали к машине и поехали, но я успел подсунуть под петлю руки. В какой-то
момент от боли я потерял сознание и шофер решил, что я мертв. Меня сбросили в канаву мертвого, а я был живой. Шрамы на шее остались у меня на всю
жизнь.

Ночью я пришел в себя и стал пробираться к своим. Десять дней шел. Без пищи, без всего. Что было в лесу, тем и кормился. Дошел до Белоострова, а там
река широкая. Я — через реку, поплыл, но сил не было, стал тонуть. Меня
спасла девушка. Помогла дойти до своего дома в Белоострове и стала лечить.
И уже поправившись, я снова побрел к своим. Там меня проверили и отправили воевать под Красный Бор.

К 1941 году Ленинград — второй по величине город страны: 3,5 миллиона человек. Крупнейший центр оборонной промышленности. После
1918 года, когда правительство переехало в Москву, город сильно
«ощипали». В Москву отправлена большая часть императорских сокровищ, Академия наук, многие издательства, на рубеже 20–30-х гг.
варварской чистке подвержены Эрмитаж, великокняжеские и императорские резиденции. Ленинградские большевики, — те, кто делал революцию 1917 года, трижды испытали на себе уничтожительные кампании: в 1926 году, когда Григорий Зиновьев проиграл войну со Сталиным; в 1934-м, после загадочного убийства Кирова; и в 1937-м. Тем
не менее, ни Сталин, ни Гитлер не рассматривали Ленинград как провинцию.

Во главе ленинградской партийной организации с 1934 года Андрей
Александрович Жданов. При этом Жданов — член Политбюро ВКПб,
Секретарь ЦК и Председатель Верховного Совета РСФСР. Поэтому
повседневное руководство городом он передоверяет своим заместителям Алексею Кузнецову, Якову Капустину и председателю Исполкома
Петру Попкову.

Жданова война застала на отдыхе в Сочи, где он несколько дней
безуспешно ожидал вызова в Москву к Сталину. Однако Сталин приказал ему немедленно отправляться в Ленинград без заезда в столицу.
Жданов хорошо понимал, что это могло означать опалу. С 1939 года он
считался одним из самых пылких сторонников союза с Германией.
Именно Жданов, будучи с 1935-го членом Военного совета Ленинградского военного округа, был персонально ответственен за подготовку
города к обороне. Только 1 июля 1941 года состоялось первое заседание Комиссии по вопросам обороны Ленинграда под председательством Жданова.

Верховное командование защите Северной столицы уделяет особое
внимание. 11 июля в Ленинград прибыл литерный поезд маршала Ворошилова. Ему поручено командование обороной Ленинграда.

После финской кампании, Ворошилову ответственных дел не поручали. Теперь у «первого маршала» появился шанс вернуть былую славу и стать спасителем Ленинграда. Ворошилову подчинены войска Северного фронта, которые растянулись от Ленинграда до Мурманска,
Северо-Западного фронта, беспорядочно отступающего к Таллину и
Луге, Балтийского и Северного флотов. И этого слишком мало, чтобы
отразить удар с юга. Что мог противопоставить Ворошилов немцам?
Кадровые части выбиты в приграничных сражениях. Войска состоят в
основном из новобранцев — деревенских парней, никогда не бравших
в руки оружия. Большинство командиров — недавние выпускники
училищ. Меж тем, по Киевскому шоссе от Пскова к Луге приближалась 4-я танковая группа Гепнера — боевой кулак группы «Север». На
реке Плюссе немецкие танки столкнулись с частями Красной армии и
неожиданно получили отпор.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Муштаков Порфирий

Начало войны я встретил в Лужском лагере, где располагалось Первое Ленинградское артиллерийское училище. Я там преподавал топографию и приборы.

На фронт я попросился добровольно, вместе с друзьями — лейтенантами
Володей Дубовым (он погиб под Тихвином) и Филиппом Шелегом. Начальник
Артиллерийского училища вручил нам предписания, пожал крепко руки, и мы,
каждый с маленьким чемоданчиком и шинелью, отправились. Мама со мной
попрощалась и дала соли: «Сынок, соль возьми, пригодится!» И действительно, мама оказалась права. Так пригодилась потом соль!

Меня назначили командиром гаубичной батареи. Было тяжело, потому что немецкая авиация господствовала. Пригнали к нам коней, а тут бомбежка —
и кони разбежались, со слезами пришлось собирать. Часа два по всему лесу
их искали. Наконец собрали и начали упряжки создавать, торопились, потому
что уже и орудия привезли. Солдат пришлось обучать, как окоп выкопать, как
орудие проверить перед стрельбой. Многие были совсем необученные, а я —
профессионал все-таки.

Уже 11 июля мы вступили в бой. Это было между Лугой и Псковом на реке
Плюсса. Главная полоса проходила в населенном пункте Городец. Наш артиллерийский 710-й гаубичный полк 177-й стрелковой дивизии4 стоял в этом
месте. Мой наблюдательный пункт находился чуть-чуть севернее Городца. Когда фашисты начали наступать, у нас все было уже пристреляно. Я только успевал командовать. Мы хорошо побили их там.

Боеприпасов хватало. На тяжелых ЗИСах их подвозили прямо на огневую позицию. Помню ночные удары по населенному пункту Наволок, где размещался
штаб немецкой разведки. Мне командир артиллерийского дивизиона поставил
задачу — ударить ночью, километров на десять по дальности стрельбы. А гаубицы у нас — 122-миллиметровые, у них дальность стрельбы — 11 километров 800 метров. Мы удары нанесли точно, разведчики сказали: «Машины немецкие так загорелись в Наволоке, что фашисты забегали, как угорелые».

Встретив организованное сопротивление, генерал Гепнер принял
смелое решение. Дорога вдоль реки Луги считалась непроходимой для
танков. Но Гепнер бросил свои основные силы по бездорожью. Пройдя 150 километров на север, немецкие танки с ходу форсировали Лугу
у Большого Сабска и захватили пустующие советские укрепления на
правом берегу. Ворошилов бросил в бой курсантов пехотного училища
и 2-ю дивизию народного ополчения. Но контратаки ополченцев и
курсантов — безуспешны. Гепнер доложил фон Леебу: дорога на Ленинград открыта.

Однако 15 июля Ворошилов нанес под Сольцами неожиданный
контрудар танками во фланг немцам. Три немецких дивизии оказались
прижаты к озеру Ильмень. Вермахту пришлось направить танки под
командованием Манштейна на выручку полуокруженной у озера Ильмень группировке. Фон Лееб вынужден приостановить наступление на
Ленинград.

Темпы наступления группы армий «Север» сегодня кажутся невероятными. Но наиболее прозорливые немецкие генералы уже поняли:
что-то не так. В конце июля вермахт только готовится захватить Ленинград. А ведь за это же время войны с Польшей и Францией уже
были выиграны. Все германские мемуаристы отмечают неожиданную
стойкость советских войск в обороне и отличное вооружение. Один из
самых неприятных сюрпризов — тяжелый танк КВ-1, броню которого
не могла пробить ни одна немецкая противотанковая пушка. Немцы
называли все, что происходило в бою с ними, «эффектом колотушки».
Снаряды стучали по броне, не причиняя вреда. В немецких мемуарах
атаки КВ описываются как нашествие марсиан из романа Уэллса: чудовищные монстры, безнаказанно утюжащие позиции противотанковых батарей. В борьбе с КВ выручала немцев лишь тяжелая артиллерия и 88-миллиметровые зенитные пушки.

Отрывок из книги Льва Лурье «22 смерти, 63 версии»

О книге Льва Лурье «22 смерти, 63 версии»

13 мая 1905 г. в четыре часа дня в роскошном «Ройяль-отеле» во французском городе Канны прозвучал выстрел. Еще через полчаса отель наполнился десятками полицейских, какими-то шишками из мэрии и загадочными иностранными дипломатами. На носилках вынесли накрытое простыней тело. Собравшиеся зеваки шептались о странной смерти загадочного русского миллионера. Еще через сутки без лишней огласки покойника в присутствии нескольких полицейских уложили в два свинцовых и один дубовый гроб и вывезли в неизвестном направлении. Власти приложили все усилия, чтобы скрыть обстоятельства этой загадочной смерти. Что же произошло в Каннах 13 мая 1905 года?

Эта смерть остается загадкой до сих пор.

Когда в расцвете сил, отдыхая на французской Ривьере, от пулевого ранения в грудь умирает русский миллионер, а уже через день его тело отправляют в Москву, неминуемо возникают вопросы. Если этот миллионер еще и всероссийски знаменит, замешан в политику и претендует на роль главного русского мецената — смерть его выглядит загадочной вдвойне. Ничего удивительного, что гибель Саввы Тимофеевича Морозова, а он и был тем загадочным русским, которого обнаружили мертвым в одной из комнат бельэтажа «Ройяль-отеля», мгновенно обросла слухами и породила самые невероятные предположения.

Савва Тимофеевич Морозов — фабрикант. В 1905 г. ему 43 года. Семейный бизнес старообрядческой купеческой династии Морозовых — текстильное производство. Базовое предприятие — Никольская мануфактура в Орехово-Зуево. Савва Тимофеевич получил прекрасное образование в Московском университете и Кембридже. В возрасте 27 лет фактически возглавил семейное дело. Меценат. Финансировал создание и поддерживал на протяжении первых шести лет Московский Художественный театр, потратив на него более полумиллиона рублей. В начале 1900-х оказывал значительную материальную помощь подпольной партии большевиков.

Морозов умирает 13 мая 1905 г. Время неспокойное. Идет война с Японией. В России — революция. Умер Морозов не от сердечного приступа, а от пули. Совершенно непонятно, почему уже через сутки французская полиция закрывает дело и отправляет тело в Москву. Ведь причины и обстоятельства смерти можно было вскрыть только на месте.

В день смерти, по показаниям жены, Морозов пребывал в хорошем настроении. Они вместе после завтрака долго гуляли по парку. Когда вернулись в гостиницу, Савва пошел к себе в комнату отдохнуть, сославшись на жару. Когда раздался выстрел, жены дома не было — она уехала в банк. Вернувшись, Зинаида Григорьевна Морозова обнаружила мужа лежащим на кровати, с закрытыми глазами, с раной в груди. Он был уже мертв. Как выяснилось потом, пуля прошла через легкое в сердце.

Рядом валялся браунинг. При осмотре помещения лейтенант полиции комиссариата 2-го округа Канн Антуан Антосси обнаружил еще записку — «В моей смерти прошу никого не винить» — на которой подписи не стояло. Внешне, не вдаваясь в детали — самоубийство.

Такое ощущение, что французы просто умышленно не стали ни в какие детали вдаваться. Быстренько оформили все необходимые документы и избавились разом и от трупа, и от необходимости проводить расследование, отправив тело в Москву, и переслав все документы в Петербург. В России тоже никто никаких расследований не проводил.

Родственники заявили, что Савва Тимофеевич находился в состоянии душевного расстройства и наложил на себя руки, будучи невменяемым. Раз невменяем, значит, умышленного самоубийства не было, и Морозова похоронили на знаменитом московском старообрядческом Рогожском кладбище в семейной усыпальнице. Самоубийцу старообрядцы на кладбище ни за что бы не похоронили — здесь морозовские миллионы были бы бессильны.

Версия первая: самоубийство

В 1797 г. зуевский крестьянин Савва Васильевич Морозов основал небольшое ткацкое производство. Через 40 лет он уже владел несколькими фабриками в Московской и Владимирской губерниях. Его младший сын Тимофей Савич унаследовал семейное дело. К середине века Морозовы выдвигаются в элиту российского бизнеса и становятся лидерами текстильного производства в России.

К концу 1880-х во главе семейного дела оказываются вдова Тимофея Савича Мария Федоровна и ее сын Савва Тимофеевич. За 17 лет их совместного руководства фирма значительно расширила производство. В апреле 1905 г. успешный семейный тандем распался. Савва Тимофеевич по инициативе матери был отстранен от дел. Его чудачества переполнили чашу терпения и родных, и других акционеров Никольской мануфактуры.

Савва Тимофеевич совсем не укладывается в патриархальный образ купца-старообрядца. С середины 1890-х годов Морозов начинает играть самостоятельную политическую роль. Он становится лидером «московских текстилей», миллионеров, выходцев из старообрядческих семей, недовольных современным российским политическим строем. Они ненавидят чиновников, излишнюю регламентацию экономики, казнокрадство. И чем дальше, тем больше смыкаются с другими недовольными самодержавием общественными группами: от земцев — оппозиционных дворян — до находившихся на крайнем левом фланге политического спектра социал-демократов и социалистов-революционеров. Как и многие другие либеральные купцы, он дает революционерам деньги, пристраивает их на работу.

Максим Горький вспоминал: «Кто-то писал в газетах, что Савва Морозов „тратил на революцию миллионы“, — разумеется, это преувеличено до размеров верблюда. Миллионов лично у Саввы не было, его годовой доход — по его словам — не достигал ста тысяч. Он давал на издание „Искры“, кажется, двадцать четыре тысячи в год. Вообще же он был щедр, много давал денег политическому „Красному Кресту“, на устройство побегов из ссылки, на литературу для местных организаций и в помощь разным лицам, причастным к партийной работе социал-демократов большевиков».

Но вот начинается революция, и левые убеждения Морозова вступают в противоречие с его интересами собственника. Фабрикант он был, вообще говоря, образцовый. 7500 рабочих Никольской мануфактуры и 3000 их домочадцев бесплатно жили в построенных Саввой Тимофеевичем казармах, где каждая семья размещалась в маленькой отдельной комнате. Бесплатным было освещение, отопление и водопровод. В каждой казарме фельдшерский пункт. Те, кто снимал квартиры в городе, получали специальные квартирные деньги. Савва завел своего рода подсобное хозяйство. Молоко для грудных детей рабочих выдавалось бесплатно.

Розничные магазины за наличные деньги и в кредит обеспечивали рабочих бакалейными, галантерейными, мануфактурными и суконными товарами, готовой одеждой, обувью, съестными припасами, посудой по более низким (на 5–10%), чем рыночные, ценам.

Рабочий день продолжался 9 часов, значительно меньше, чем в целом по отрасли. Заработок был на 15% выше среднеотраслевого.

В записке, составленной для Сергея Витте в январе 1905 г., Савва Морозов сформулировал свою политическую программу, довольно умеренную, напоминающую взгляды партии кадетов: свобода слова и печати, созыв парламента. До начала настоящей революции можно было быть кадетом по идеологии и поддерживать большевиков по принципу «враг моего врага (самодержавия) — мой друг».

Но с началом революции выяснилось: интересы Морозова и желания его рабочих, руководимых большевиками, не сходятся. 14 февраля 1905 г. Никольская мануфактура приступает к забастовке с требованиями: 8-часовой рабочий день, установление минимума зарплаты, неприкосновенность личности и жилища, свобода стачек, союзов, собраний, слова и совести, созыв Учредительного собрания путем прямого, равного, тайного и всеобщего голосования. Требования в принципе невыполнимы без всеобщей кровавой революции.

Меж тем в Орехово-Зуево с начала 1905 г. введены войска. Между ними и стачечниками начинаются столкновения, заканчивающиеся пулями и арестами. Семья Морозовых считает: именно Саввины потачки довели до стачки, убытков, кровопролития. По настоянию жены и матери был созван консилиум, констатировавший 15 апреля 1905 г., что у мануфактур-советника Морозова наблюдалось «тяжелое общее нервное расстройство, выражавшееся то в чрезмерном возбуждении, беспокойстве, бессоннице, то в подавленном состоянии, приступах тоски и прочее». Его отправляют в отставку, фактически объявив душевнобольным. Для Саввы Тимофеевича это еще и личная трагедия. Он создал для своих рабочих лучшие условия жизни и труда в России, идя на серьезные расходы, и потерпел полный крах как собственник, менеджер, политик.

Такой же крах потерпел Морозов и в другом своем предприятии: Московском Художественном театре. Он стоял у основания театра, был, наряду с Константином Станиславским, крупнейшим его пайщиком. Морозов стал директором театра, взял на себя и финансовую сторону дела, и хозяйственную. Он заведовал даже электрическим освещением. С ним согласовывалась «трансферная политика» на актерском рынке, репертуар, распределение ролей.

Морозов за свой счет построил театру здание для репетиций на Божедомке. Здесь же проходил конкурсный набор студийцев, ставились знаменитые капустники. На средства Морозова и под его руководством было построено в 1902 г. главное здание театра на Камергерском. Строительство нового здания обошлось Морозову в 300 тысяч рублей. Общие же его расходы на театр потянули приблизительно на 500 тысяч.

Однако в 1904 г. Савва Морозов разрывает всякие отношения с театром, забирает свой пай и уходит в отставку с поста директора МХТ. Причиной конфликта стали расхождения с одним из основателей — Владимиром Немировичем-Данченко.

Театроведы объясняют ссору так: Морозов влюблен в актрису театра Марию Андрееву и дружит с постоянным автором МХТ Максимом Горьким. Он активно лоббирует их интересы, используя свое денежное и организационное участие в театральных делах. Немирович против, Станиславский на его стороне. Тогда Морозов, Горький и Андреева решают покинуть МХТ и основать свой новый театр в Петербурге. Разрыв с театром, на создание которого ушло столько сил — еще один стресс для властолюбивого миллионера. Проигрывать он не привык.

А тут еще трагические перемены в личной жизни. Будущую жену он отбил у своего двоюродного дяди. Зинаида Григорьевна Морозова быстро становится гран-дамой. В роскошном особняке на Спиридоновке Морозовы принимали Станиславского и Немировича-Данченко, Качалова и Собинова, Чехова и Книппер, Левитана и Бенуа, известных адвокатов Маклакова и Кони. О Шаляпине Морозова вспоминала: «Он приезжал и пел как райская птица у меня в будуаре. Обедал у нас запросто, и я помню, раз он приехал, а я лежала у себя с больной ногой (подвернула ее), и обедать идти в столовую мне было трудно. Он сказал, что меня донесет. Я думала, что он шутит. Вдруг он схватил меня и понес».

Но купеческий (как мы бы сейчас сказали — «новорусский») шик вызывал у знаменитых гостей иронические усмешки. Максим Горький: «В спальне хозяйки — устрашающее количество севрского фарфора, фарфором украшена широкая кровать, из фарфора рамы зеркал, фарфоровые вазы и фигурки на туалетном столе и по стенам на кронштейнах. Это немножко напоминало магазин посуды. Владелица обширного собрания легко бьющихся предметов m-me Морозова с напряжением, которое ей не всегда удавалось скрыть, играла роль элегантной дамы и покровительницы искусств».

Постепенно чувства между некогда страстно любившими друг друга супругами ослабевают. Жили под одной крышей, детей вместе воспитывали, но лично близки уже не были. Страсти хватило лишь на десять лет.

Последние годы Савва был страстно влюблен в одну из самых красивых женщин своего времени, актрису МХТ Марию Федоровну Андрееву. Они состояли в связи, которая разрушилась, когда Андреева ушла к другу Морозова Максиму Горькому. Когда Горький во время игры в бильярд поведал Савве Тимофеевичу о том, что Мария Федоровна ушла к нему, и они теперь гражданские муж и жена, шок у Морозова, по воспоминаниям, был настолько сильным, что он на мгновение потерял способность слышать.

Итак, еще до стачки на Никольской мануфактуре Морозов лишился и любимой женщины, и своего детища — Московского Художественного театра. А к весне 1905 г. он по существу лишен своего состояния и объявлен сумасшедшим. Земля у него уходила из-под ног. Хозяин жизни становится героем водевиля, персонажем светской хроники.

Поездка в Ниццу — не увеселительная прогулка. Скорее бегство от позора, добровольная ссылка. Он уезжает с женой, с которой надо по-новому выстраивать отношения. Его сопровождает врач. Если он и не болен психически, то состояние глубочайшей депрессии налицо. 13 мая его находят мертвым. Самоубийство — самое логичное предположение. Тем более, что оно является официальной версией, долгие годы не вызывавшей никаких сомнений. Они стали появляться только через много лет после гибели Саввы Тимофеевича.

Купить книгу на Озоне