Метка: Издательство «БХВ-Петербург»

• «БХВ-Петербург», 2011
• Виталий Мельников — режиссер всеми любимых фильмов: «Начальник Чукотки», «Семь невест ефрейтора Збруева», «Здравствуй и прощай», «Старший сын», «Женитьба», «Выйти замуж за капитана», «Царская охота», «Бедный, бедный Павел», «Агитбригада „Бей врага“!» и многих других. Но и сама его жизнь могла бы послужить основой для увлекательного сценария. Судьба В.Мельникова насыщена событиями и фильмами. И, конечно, встречами с яркими людьми: Сергеем Эйзенштейном, Михаилом Роммом, Эльдаром Рязановым, Евгением Леоновым, Михаилом Кононовым, Юрием Богатыревым, Олегом Ефремовым, Олегом Далем, Натальей Гундаревой, Светланой Крючковой, Виктором Сухоруковым и другими. А поскольку в самом названии своей книги режиссер объединяет жизнь и кино, он увлеченно рассказывает о том, что любит и умеет делать лучше всего — о съемках фильмов.

---

После смерти Эйзенштейна что-то во ВГИКе неуловимо изменилось. Исчезла у нас, как мне кажется, точка отсчета. Прежде мы, сталкиваясь с чем-то непонятным, требующим ясного отношения или оценки, невольно спрашивали себя, а как поглядел бы на это лобастенький? Он не был для нас учителем ни формально, ни по существу, но авторитет его был так высок, что, находясь с ним под общей вгиковской крышей, мы чувствовали себя защищенными, принятыми под его высокое покровительство. Он был, в наших глазах, олицетворением порядочности, примером достойного служения профессиональному долгу. Теперь такого человека у нас не было.

Между тем, в кино произошли два важных события. Событие первое: после очередного ночного просмотра
в Кремле Сталин якобы сказал мимоходом Большакову: «Лучше меньше, да лучше». Замечание было воспринято буквально. Большаков остановил съемки игровых картин на всех студиях страны. Оставшиеся незавершенными картины взялись дружно редактировать и «улучшать». Механизм редактирования сложился, в общем-то, давно. Под «редактированием» скрывался, прежде всего, идеологический контроль. Для этого существовала Главная редакция при Министре, а на каждой студии трудились еще и свои главные редакторы с армией неглавных. Разрешая съемки новой картины, к ней всегда прикрепляли еще одного редактора, хоть и не главного, но самого въедливого. Он назывался «редактор картины». Этот редактор никаких решений не принимал, но должен был присматривать за фильмом на всех стадиях производства: при утверждении сценария, при утверждении артистов на главные роли, а также при ознакомлении с текущим, только что отснятым, материалом.

Редактор должен был своевременно сигнализировать обо всех отклонениях от сценария и о других прочих отклонениях. При этом, опасаясь за собственную персону, редактор картины всегда пытался предугадать еще и мнения цепочки вышестоящих «главных» — проявить усердие. Эта система поголовного слежения всех за каждым как бы пульсировала, то усиливая, то на время ослабляя свою активность. Сейчас она работала на полную мощность. Претензии к фильмам предъявляли теперь самые неожиданные и вздорные. Нередко их переставали «улучшать» и просто закрывали. Часто режиссер так и не узнавал, за что его фильм «положили на полку».

Наступил день, когда в производстве осталось пять фильмов на весь Советский Союз. Наступил коллапс, всеобщая безработица. Ведущим режиссерам теперь частенько предлагали работать попарно, не считаясь с творческими желаниями. Руководство, таким образом, убивало сразу двух зайцев — решало проблему трудоустройства и заставляло эти парочки невольно присматривать друг за другом. Менее значительных, с точки зрения Большакова, работников просто увольняли. Списки увольняемых были очень длинными. Я видел их в вестибюле «Мосфильма» и видел лица уволенных.

Вторым важным событием для нас стало назначение
в нашу мастерскую нового художественного руководителя. Им стал Михаил Ильич Ромм. Головня познакомил его
с каждым из нас, и новый мастер сказал вступительное слово. Ромм говорил об ответственности Художника перед Партией и Народом, о роли кино в жизни и воспитании людей. После этого Головня вручил ему список вновь обретенных учеников и тихонько удалился. По-моему, Михаил Ильич чувствовал себя неловко. Он как-то поспешно, вскользь, успокоил нас, что он вполне понимает и разделяет педагогические взгляды Юткевича и сохранит преемственность «в той мере, в какой это окажется возможным». А еще он сказал, что надеется, что нам дадут шанс проявить себя на предстоящей производственной практике. «Но вот беда, — посетовал Ромм, — именно сейчас возникли сложности на киностудиях и, фактически, нет картин, находящихся в производстве. Сам я сейчас тоже пока не снимаю, но сделаю все, чтобы вы смогли пройти практику у моих коллег. А пока что, — добавил Ромм, — я прошу вас проявить терпение». Наступила длинная пауза. Михаил Ильич еще раз перечитал список и сделал какие-то пометки. Список он аккуратно положил в портфель и щелкнул замком. «Вот, что я вам скажу, ребята, — почему-то тихо сказал Ромм, — нужно уметь служить. Этому вам предстоит научиться». Фраза была странная и какая-то непедагогически грустная.

В начале лета иностранцы стали разъезжаться на практику по своим «народным демократиям». Грузины большой группой устроились к Чиаурели. Он начал снимать картину про Сталина «Незабываемый девятнадцатый». Карлос Льянос попросился к Роману Кармену. Они были знакомы по каким-то общим испанским делам, а Кармен вскоре намеревался снимать документальный фильм о бакинских нефтяниках.

Однажды меня встретил Головня и спросил, не хочу ли я пойти на практику к Владимиру Шнейдерову. Это был известный режиссер, снявший популярные приключенческие фильмы «Джульбарс» и «Гайчи». Шнейдеров много путешествовал, снимал ленты на Ближнем Востоке и на Крайнем Севере. Впоследствии Владимир Адольфович придумал «Клуб кинопутешественников» и долго его возглавлял. Конечно же, я хотел к Шнейдерову!

В тот же день я пришел на «Союздетфильм». Студия была здесь же, по соседству со ВГИКом. Отыскав на дверях название картины: «В каспийских джунглях», я вошел. Стены кабинета были увешаны фотографиями верблюдов, песков и бедуинов. С другой стены таращились всякие ритуальные маски и оленья голова с развесистыми рогами. Среди всей этой экзотики стучал на машинке маленький человечек с зализанным пробором.

— Виталий! — вдруг громко закричал зализанный.

Я шагнул вперед.

— А тебе чего? — удивился зализанный.

— Я — Виталий, практикант из ВГИКа, — пояснил я.

— И чего ты умеешь делать, Виталий? — спросил человечек.

Я сказал, что, наверное, пока что, ничего не умею.

— Виталий! — опять закричал человечек.

Дверь отворилась, и вошел длинный парень, чуть старше меня, но уже с лысинкой.

— Вот, еще один Виталий, на мою голову! — представил нас зализанный. — Отправляйтесь оба с творческим заданием — искать по аптекам гвоздичное масло!

— А деньги? — спросил мой тезка.

— Денег нет! Ну? Вы что стоите? Познакомитесь по дороге!

— Это директор картины, Китаев, — сообщил мне тезка, когда мы вышли из студии.

— А сколько стоит гвоздичное масло? — спросил я.

— Никогда не трать своих денег на казенные нужды, — поучительно сказал спутник, — деньги у Китаева есть, но он не любит их тратить. Он от этого заболевает.

Мы познакомились. Мой тезка — Виталий Гришин — работал ассистентом у Юлия Фогельмана, знаменитого по тем временам оператора. Фогельман снял хороший фильм «Гармонь». Снял «Гибель Орла» и всем известный фильм «Пятнадцатилетний капитан». Виталий мимоходом сообщил, что он племянник того самого Гришина, который секретарь МГК.

— Но ты не обращай внимания — я нормальный человек, — успокоил меня тезка. — Здесь полно блатарей, потому что работать в кино считается модным. А я, между прочим, вкалываю! Уже три года! Сам Фогельман меня пригласил!

Виталий рассказал, какая нам предстоит роскошная жизнь. Шнейдеров задумал серию фильмов о Волге.

— Сперва мы на хорошем теплоходе поплывем вниз по реке, не спеша выбирать натуру, а потом завершим путешествие в устье, в заповеднике «Дамчик». Здесь, — рассказывал Виталий, — начнутся первые съемки. После этих съемок мы вернемся вверх по реке, снимать следующие фильмы, используя уже выбранную натуру.

Только к вечеру мы вернулись на студию с бутылочкой дефицитного гвоздичного масла. Оно, оказывается, понадобилось Китаеву для спасения съемочной группы от волжских комаров. В кабинете Шнейдерова шло совещание — обсуждался маршрут теплохода, перечень необходимой аппаратуры и снаряжения. Увидев меня рядом
с упитанным Виталием Гришиным, Шнейдеров сказал, что мы являем собою наглядную диаграмму: «Я ем кашу Геркулес!» и «Я не ем кашу Геркулес!».

— Вот он — не ест кашу Геркулес! — указал Шнейдеров на меня, — докладывайтесь, молодой человек.

Я рассказал, на каком я курсе учусь и откуда родом. Узнав, что я из Сибири, Шнейдеров оживился.

— Вот это хорошо! Ты наш! — Шнейдеров оказался человеком веселым и разговорчивым. Тут же, прервав совещание, он рассказал Фогельману и окружающим историю, которая приключилась с ним где-то в Якутии.
Дело было в двадцатых годах, когда там живы еще были туземные обычаи. Застигнутый пургой, Шнейдеров заночевал у местного старейшины. Они славно подкрепились жареной олениной и спиртом. Даже поменялись именами для укрепления дружбы. Прислуживала молодая жена хозяина. Она постоянно хихикала и лукаво поглядывала на Шнейдерова. Муж-якут что-то сказал жене, и она с готовностью закивала. После сытной трапезы хозяин попросил гостя оказать ему честь и разделить ложе с его молодой женой. Оказывается, в этих краях хозяин должен отдать гостю лучшее, что он имеет, и отказ — смертельная обида. Тогда Шнейдеров, якобы, предложил хозяину выпить по последней, притворился смертельно пьяным и старательно храпел всю ночь рядом с молоденькой хозяйкой.

— На вас это не похоже, — усомнился Фогельман.

— Да вы лучше послушайте конец истории! — защищался Шнейдеров: Прошло года три, а может и четыре.
И вот, в один прекрасный день ко мне вбегает перепуганная жена и сообщает, что мне звонят из Верховного Совета по поручению какого-то Владимира Адольфовича. «Этот Владимир Адольфович просил передать тебе, Владимир, — тут жена сделала круглые глаза — что он хотел бы повстречаться с тобой, потому что вы давно не виделись». Мы долго сидели с женой и гадали, кто из моих приятелей способен на подобную шутку и в чем тут подвох. Гадали мы до тех пор, пока не раздался новый звонок. Тут к телефону побежал я сам. Вежливый чиновничий голос сообщил, что, если я не против, Владимир Адольфович посетит меня завтра, в обеденное время. «Вы уж, пожалуйста, товарищ Шнейдеров, — голос чиновника стал доверительным, — запаситесь чесночной настой-
кой — он любит». И чиновник повесил трубку. Размах розыгрыша был угрожающий. Мы с женой представили себе накрытый к обеду стол с дурацкой чесночной настойкой
и радостные лица приятелей, которые все это затеяли.

— Ну нет, — успокоила меня жена, — это слишком уж неправдоподобно.

Тем не менее, с утра она пошла на рынок, а меня отправила за чесночной настойкой. Такого напитка в магазинах не оказалось, и мне посоветовали обратиться в аптеку. «Вам сколько бутылочек?» — презрительно спросила провизорша. Оказывается, чесночная настойка является дешевым и любимым напитком безнадежных выпивох. К трем часам мы с женой уже сидели за обеденным столом.
В центре стояло множество бутылочек с чесночной настойкой. Мы решили пойти до конца — стало даже интересно. Позвонили ровно в три. Я пошел открывать. В дверях появился мой стародавний знакомец, старейшина-якут. Теперь он был облачен в модный чесучевый костюм. На груди его красовался депутатский значок. Я познакомил его с женой, и он ловко поцеловал ей ручку.

— О! Вот это сюрприз! — закричал гость, увидев на столе бутылочки с настойкой.

Начались вежливые разговоры. Гость налег на чесночную настойку, опрокидывая бутылочки прямо в рот. Оказывается, когда-то в Якутии попробовали было ввести сухой закон, но совершили ошибку — одновременно завезли и эту настойку как средство от цынги. Республика, конечно, принялась интенсивно лечиться. Наш гость, ныне вознесшийся до правительственных приемов, яств и напитков, пристрастился, оказывается, пить только эту мерзость «в память о славных временах и комсомольской юности».

С «Владимиром Адольфовичем» все оказалось еще проще. Давний обмен именами наш гость принял всерьез. Когда в Якутии началась всеобщая паспортизация, он назвался Владимиром Адольфовичем, что и было зафиксировано в паспорте. В именах и отчествах местное начальство не очень-то разбиралось — сочло, что у гражданина такое длинное имя.

Пошла веселая беседа, количество бутылочек на столе сокращалось. Гость был в ударе и каждую очередную бутылочку выпивал теперь за здоровье моей жены. «А помните нашу первую встречу?» — спросил он и подмигнул. Потом он пожелал осмотреть нашу спальню. Спальня депутату понравилась, и он захотел вздремнуть. Мы с женой переглянулись, тихонько вышли и стали совещаться: дать ли гостю проспаться здесь или разыскивать неизвестного чиновника в Верховном Совете? И тут послышался голос из спальни. Гость просил мою жену принести ему последнюю бутылочку в постель, «на сон грядущий». Жена взяла было эту бутылочку и двинулась к спальне. Не помню, что я крикнул жене, — рассказывал Шнейдеров, — кажется, я крикнул ей: «не сметь!». Жена удивилась. И тогда я вынужден был рассказать ей про древний обычай.

Но, вместо того, чтобы испугаться, жена принялась меня допрашивать злым шепотом, с кем и как часто я соблюдал древний обычай? Я рассказал все, но она, как вот теперь Фогельман, не поверила. Надо сказать, что мы до этого тоже попробовали настойку и беседа пошла на повышенных тонах.

— Я пойду к нему и все узнаю,— пригрозила жена.

— Ах, ты пойдешь к нему? — язвительно переспросил я.

— Да! А что? Теперь я свободная женщина!

Неизвестно, чем бы все это закончилось, но дверь отворилась и вышел якут в моем халате. Он поглядел на жену и укоризненно покачал головой.

— Я жду,— сказал он.

Мы с женой застыли в напряжении.

— Ведь у нас есть… еще одна бутылочка! — закончил депутат и целеустремленно пошел к столу.

Постепенно я стал привыкать к группе, людям и особенностям кинопроцесса, как высокопарно выражались теоретики во ВГИКе. Я понял, что кинопроцесс — это постоянное преодоление нелепых трудностей и непредсказуемых препятствий. Меня призвал Китаев и дал очередное творческое задание. Нужно было срочно раздобыть подробную карту волжского бассейна. Китаев собственноручно напечатал бумагу в какое-то Главное картографическое управление при Совете Министров и к ней присовокупил еще, почему-то, просьбу в Генеральный штаб. Китаев любил все делать с размахом. Сразу же возникли непреодолимые трудности. Три дня я не мог получить пропуск в это, как оказалось, сверхсекретное Управление. На четвертый день третьестепенный чиновник сообщил мне, что империалисты снова бряцают оружием, и если
к ним попадет карта, на которой обозначены стройки коммунизма — Сталинградская и Куйбышевская ГЭС… Ну, вы сами понимаете, что будет! «Вам, молодой человек, нужен не пропуск, а допуск к секретной информации», — подытожил он.

На Пироговку, к Генеральному штабу меня, конечно,
и близко не подпустили. Теперь каждый раз, встречая меня в студийных коридорах, Китаев почему-то взглядывал на часы и грозно спрашивал: «Где!?» Я решил посоветоваться с Виталием Гришиным.

— Ни за что не дадут тебе карту, — предсказал тез-
ка. — Ты разве не знаешь, что вокруг этих ГЭС самые большие лагеря. Зэки там строят коммунизм. Карту лучше просто украсть.

— Где? — осторожно спросил я.

— Да в Ленинке! А я постою на стреме, — пообещал племянник первого секретаря МГК.

В тот же вечер мы пошли «на дело». Предъявив студенческий билет, я получил пропуск. Виталий с кем-то поздоровался и прошел вообще без пропуска.

— Лучше спереть карту-вкладыш, их часто даже не регистрируют, — шептал Виталий.

Я сразу нашел довоенную книжонку под названием «Ох, Жигули, вы Жигули». В серединку была вложена карта с этим самым «волжским бассейном». Там извивалась голубая змейка — вся Волга со Средне-русской возвышенностью, городами, селами и устьем! Прямо в читальном зале я хищно потянулся за вкладышем.

— Не так! — прошипел Виталий, — пошли в туалет!

Когда я вышел из кабинки, под рубахой хрустнуло.

— Здесь? — спросил мой сообщник.

Я кивнул. Пока я сдавал книжку (но уже без вкладыша), мне чудилось, что карта уж очень шелестит… нет! — хрустит!.. нет! — грохочет под моей рубахой! И все на меня смотрят. Наконец, девушка на контроле тиснула сиреневую отметку, и я шагнул на свободу. Первое, что я увидел, выйдя из библиотеки: в киоске у выхода красовалась новенькая книжка «Ох, Жигули, вы, Жигули». «Издание второе, дополненное». Книжку дополнили поэтическим описанием строек коммунизма, но, естественно, без лагерей. Была приложена и карта — тоже, само собой, без
лагерей. Карту Китаев у меня взял, равнодушно кинул
в портфель и побежал дальше по своим важным делам.

Картина у нас была маленькая, группа маленькая, проблемы тоже не масштабные, но они были подобием, если не сказать, пародией на большие проблемы большого кинопроцесса. К Шнейдерову пришел редактор картины — скромный человек с учительской внешностью. Он сказал, что у него важное дело и покосился на меня.

— Ничего, — ответил Шнейдеров, — это практикант. Пусть сидит и практикуется.

Редактор положил перед Шнейдеровым сброшюрованные листы с текстом. Дальше я стал свидетелем примерно такого диалога:

Шнейдеров: Ну?

Редактор: Третий вариант вполне приемлем…

Шнейдеров: Чего мнешься?

Редактор: Джунгли.

Шнейдеров: Чего джунгли?

Редактор: Сценарий называется «В каспийских джунглях»

Шнейдеров: Знаю.

Редактор: Я-то ничего, но главный говорит, что могут быть осложнения…

Шнейдеров: Почему?

Редактор: Это просто смешно, но главный говорит, что «джунгли» — иностранное слово. А зачем нам в фильме о великой русской реке иностранное слово? Это не я говорю! Это главный говорит! Вы понимаете?

Шнейдеров: Это просто смешно!

Редактор: Вот я тоже говорю, что смешно, но «джунгли» нужно как-то заменить! Могут возникнуть какие-нибудь ассоциации, аллюзии! Мы ведь привыкли, к примеру, говорить: «капиталистические джунгли», имея в виду те джунгли, где человек человеку волк. А в этом случае…

Шнейдеров: Волки в джунглях не водятся.

Редактор: А кто водится?

Шнейдеров: Тигры.

Редактор: Ну, вот я и говорю — какие же тигры на Волге?

Шнейдеров: Ты меня не путай!

Редактор: «Джунгли» не пройдут!

Шнейдеров: И не пугай!

Шнейдеров (после паузы): Виталий! Тащи словарь синонимов! На всякий случай.

Редактор: Ну, вот и ладненько!

Картину решено было назвать: «В зарослях волжской дельты». Скучновато, но зато без «джунглей». Уже уходя
с утвержденным сценарием, редактор вдруг вернулся. «Владимир Адольфович! — сказал он испугано, — „дельта“ — тоже нерусское слово!» Шнейдеров молча швырнул в него толстый словарь синонимов.

• «БХВ-Петербург», 2012
• В первобытном обществе существовало строгое разделение обязанностей между мужчинами и женщинами: мужчины добывали пищу, женщины поддерживали очаг и занимались воспитанием детей. В Средние века женщина была Прекрасной Дамой, и мужчины почитали за честь выполнить любой ее каприз. До ХХ века женщины не работали, а находились на иждивении мужчин. Все суфражистки были безобразными старыми девами, ненавидевшими представителей противоположного пола. В истинности этих утверждений убеждены многие, но все они ложны. Попытку отделить мнения от истины и предпринимает автор этой книги. Исследуя один исторический период за другим, она показывает, насколько сильно опутана настоящая женственность ожиданиями того, что ей исконно несвойственно.

---

«Место женщины — на кухне». Так до сих пор полагают многие мужчины и, что самое примечательное, и многие женщины. Часто эту мысль выражают более наукообразно: «В силу анатомических и физиологических различий между мужским и женским организмами очевидно, что женщина самой природой предназначена для рождения и воспитания детей, а потому не следует требовать от нее достижений в других областях человеческой культуры». Или более галантно: «Женщина — настолько прекрасное и благородное создание природы, что она не должна развивать свой ум в ущерб духовной красоте. Ее предназначение — быть вдохновительницей мужчины, нежной женой, матерью, хранительницей домашнего очага».

Интересно, что если мы попробуем применить те же формулировки ко второй половине человечества, сразу станет очевидна их абсурдность. Скажите кому-нибудь, что предназначение мужчины в том, чтобы зачинать детей, или в том, чтобы ходить на работу, — едва ли хоть один здравомыслящий человек согласится с вами. Он возразит, что мужчина обладает свободой воли и может сам выбирать свое предназначение. Но обладает ли теми же привилегиями женщина? И если да, то из чего она может выбирать?..

Когда речь заходит о «естественном», изначально предопределенном, неравенстве между мужчиной и женщиной, обычно приводят исторический аргумент. Считается, что женщины с самых древних времен занимались лишь домашним хозяйством, прятались за мужской спиной; а те культуры, в которых «нормальное» соотношение между полами нарушалось, попросту вымирали. Утверждается также, что только ХХ век внес путаницу в отношения между мужчинами и женщинами — до этого все было в порядке: «Адам пахал, а Ева пряла». Но так ли это? Неужели всю сложность отношений между людьми, весь бесконечный спектр человеческих индивидуальностей можно уместить в одну простенькую формулу? Наверное, нет. Как же обстоят дела на самом деле? Давайте попробуем разобраться…

Тайна смерти Люси

С точки зрения археолога или историка первобытного мира, Библия — достаточно поздний источник, и шансы библейской Евы стать общепризнанной «первой леди» в истории человечества весьма невелики. Во-первых, практически каждая культура создала миф о женщине-прародительнице, а во-вторых, при археологических раскопках не раз обнаруживали останки женщин, живших на планете за миллионы лет до того, как была написана первая буква.

Одна из этих женщин — африканка-австралопитек Люси. Ее нашел в 1970-х гг. в Эфиопии молодой антрополог Дональд Джохансон. Исторический возраст Люси оценивают в 3–3,7 миллиона лет, биологический же — от 25 до 30 лет. По нашим меркам Люси была очень миниатюрна: ее рост — всего-навсего 107 см, а вес — менее 70 км. При этом она была вполне взрослой особью, что определили по зубам мудрости, прорезавшимися у Люси за несколько лет до смерти. Кроме того, у нее начали проявляться признаки артрита, о чем свидетельствует деформация позвонков.

Что мы сегодня знаем о жизни Люси и ее сородичей? До обидного мало. Объем их черепа был больше, чем у человекообразных обезьян. Вероятно, они ходили на двух ногах, жили большими семьями, пользовались костяными орудиями, но каменных еще не изготавливали. Питались корнями, сочными стеблями травы, птичьими яйцами, мясом мелких животных. По всей видимости, не брезговали и падалью, добывая костный мозг из обглоданных хищниками скелетов копытных животных. Возможно, они были рыболовами, жили на берегу озера и питались рыбой или моллюсками. Имелось ли у них какое-нибудь разделение труда? Существовала ли какая-нибудь социальная стратификация? Говорил ли кто-нибудь Люси, что ее место на кухне? Были ли у нее дети? Воспитывала ли она их в одиночестве или ей помогали другие женщины ее семьи? Знала ли она, кто отец ее детей? Знал ли он о своих детях и проявлял ли он к ним интерес?

Всего этого мы не знаем. Археологические раскопки дают очень мало материала, свидетельствующего о быте наших предков, живших почти четыре миллиона лет назад. Если попытаться спроецировать на это давно исчезнувшее общество нравы, царящие среди прапраправнучатых племянников Люси — шимпанзе, ответ на вопрос о разделении труда будет отрицательным. Хотя самцы и самки в обезьяньем стаде различаются и по размерам, и по поведению, нельзя сказать, что самцы являются кормильцами, а самки — хранительницами домашнего очага. Все они собирают пропитание и порою даже делятся добычей друг с другом. Самцы дерутся между собой и даже, объединившись в банды, ведут войны за территорию, но это обусловлено особенностями их пола. Сражаясь за самок, они соперничают друг с другом, но практически никогда — с самими самками: не делят с ними территорию, права и обязанности. С детенышами в первую очередь нянчатся их матери, однако другие члены семьи, в том числе и самцы, не считают зазорным поиграть с малышами.

Если мы обратимся к опыту современных племен, живущих собирательством или рыболовством, то увидим некоторое сходство: обязанности между мужчинами и женщинами распределены практически равномерно, но часто выполняются сообща: не существует работы слишком тяжелой, слишком сложной или «неподобающей» для женщин. И, что самое удивительное, нет особой разницы в физическом развитии мужчин и женщин — они обладают одинаковой силой и выносливостью. Как пишет исследователь-антрополог Маргарет Мид, «разделение труда существует, но когда роли меняются, никто не возражает». В некоторых культурах как отец, так и мать с рождением ребенка на время исключаются из активной жизни — их оставляют в покое на несколько недель, считая «нечистыми»; затем они вместе возвращаются к работе. Существуют культуры, где беременность и рождение маленького ребенка вовсе не являются «индульгенцией» для женщины и не освобождают ее от работы. А есть такие, в которых именно отец признается ответственным за воспитание детей. Он позволяет своей жене (матери ребенка) кормить малыша и ухаживать за ним, но строго следит за тем, чтобы она при этом ответственно относилась и к другим своим обязанностям. Дети в таких культурах считаются именно детьми отца, и когда они немного подрастают, он проводит с ними много времени: играет, кормит, заботится о них. Женщина в этом случае воспринимается как пришелица из другой семьи, вроде наемной прислуги, которой хотя и поручают присматривать за детьми, но не слишком доверяют. Есть культуры, в которых отец встречается со своими внебрачными детьми, когда те уже становятся взрослыми, а до того момента их воспитывает брат или отец матери.

Но вправе ли мы переносить эти схемы на Люси и ее соплеменников? Конечно же, нет. Мы не знаем, насколько развит был их мозг и насколько сложной была речь, существовало ли у них понятие о родстве, о предках и потомках, об обычаях, табу и «правильном» поведении. Мы даже не можем сказать наверняка, является ли Люси нашим непосредственным предком или относится к одной из многочисленных побочных ветвей эволюционного древа.

Итак, нам очень мало известно о жизни Люси. Мы знаем только, что жила она по нашим меркам весьма недолго, а о причинах смерти можем только догадываться. Ее скелет сохранился практически полностью, а на костях не было обнаружено следов от зубов хищников. Возможно, она умерла от падения с высоты. Возможно, утонула в озере. Возможно, скончалась от какой-то болезни. Скелет Люси постепенно покрывался пылью и грязью, погружаясь все глубже и глубже. Песок под давлением напластований со временем стал твердым, как скала. Люси пролежала в каменной могиле миллионы лет, пока дожди не вынесли ее останки на белый свет.

Тайна выживания человечества

Развившись из обезьян в людей, самцы гоминидов по-прежнему продолжали соперничать друг с другом за внимание самок. Вероятно, здесь имел место своеобразный естественный отбор, в ходе которого более сильные и агрессивные особи получали преимущество в размножении. По всей видимости, старший самец изгонял из стаи самцов-подростков, достигших половой зрелости, и те должны были вести одинокую холостяцкую жизнь, пока не набирались достаточно сил для того, чтобы защищать свой гарем. Такой образ жизни вполне соответствует образу жизни собирателей.

Однако, когда очередное оледенение вызвало в экваториальных областях Африки многолетнюю засуху, наши предки вынуждены были двинуться в Азию и заняться охотой, осваивая тем самым новый способ добычи пищи. Недостаточное количество пропитания способствовало росту конкуренции между различными группами первобытных людей. В такой ситуации изгнание молодых мужчин из общества казалось непозволительной роскошью. Однако и оставлять их «просто так» было нельзя — сформированные за миллионы лет инстинкты не позволяли старшему терпеть соперничество со стороны младших.

Возможно, человечество так и угасло бы, подобно тысячам иных видов, не сумевшим приспособиться к изменившимся условиям существования. Но наши предки нашли выход. Они совершили одно величайшее открытие, равное по значимости изобретению каменных орудий, «укрощению» огня или обращению к земледелию. Но на этот раз оно не было связано с техникой или природой, а лежало в сфере социальных отношений. Речь идет о появлении табу на инцест и вытекающей отсюда экзогамии. Отныне все женщины и мужчины племени, возводя свой род к единому предку-тотему, считались братьями и сестрами. Браки между ними были строжайше запрещены. В жены дозволялось брать только «чужеродок» — женщин других племен. Таким образом, с одной стороны, мужчины могли жить рядом, не вступая в конкуренцию за женщин, а с другой — племена получили возможность налаживать торговые и добрососедские отношения, заключая перекрестные браки.

По-видимому, первое время на равных существовало две системы «внешнего брака». В одном случае жена оставалась в доме своих родителей (или своего брата), а муж навещал ее по ночам. В другом, более привычном для нас — женщина отправлялась жить в семью мужа, где ее встречали (не всегда ласково) свекровь и золовки.

Старые-старые сказки

Пережитки первобытной системы до сих пор сохранились у некоторых племен Океании. Как уже говорилось выше, в некоторых культурах функции отца, по сути дела, выполняет брат матери, биологический же отец никак себя не проявляет до совершеннолетия детей. Он продолжает жить вместе со своими родителями и сестрами, заботясь о них. Когда же дети вырастают и становятся трудоспособными, отец забирает их в свою семью. Пережитки такой системы брака долгое время сохранялись в Японии: первые три ночи жених приходил к невесте тайно, под покровом тьмы, а потом родные невесты совершали торжественный обряд с красноречивым названием «обнаружение места». Разумеется, в средневековой Японии это было не столько обычаем, сколько куртуазной игрой: отец невесты и жених заранее заключали брачную сделку, но за тысячи лет до этого такой ночной брак действительно мог быть тайным.

Память об этих обычаях сохранилась до наших дней в форме сказок, которые мы рассказываем детям. В любом сборнике греческих мифов можно найти историю об Амуре и Психее; в любом издании немецких легенд — предание о Зигфриде, который ночью неузнанным приходит к Брунгильде; в любом собрании русских сказок — историю о Финисте Ясном Соколе. Нас не должно удивлять, что «ночные мужья» часто являются под видом волшебных существ — оборотней, а то и просто богов. Ведь они происходят из другого племени, от иного тотема, поэтому кажутся «не совсем людьми». Кроме того, зачастую они приходят из леса, который еще с первобытных времен считался магическим местом.

В тех же сборниках мы найдем сказку об «обещанном ребенке», который, вырастая, должен отправиться в Подземное или Подводное царство, потому что был «обещан» некоему волшебнику еще до рождения. Возможно, такого рода сюжет — воспоминание о давнем обычае отправлять совершеннолетнего мальчика в дом его отца. Замечательно, что из волшебного путешествия мальчик, как правило, приводит себе жену — дочь Подземного или Подводного царя, т. е. девушку из другой деревни, принадлежавшую другому тотему.

Однако если племя избирало более «традиционный» способ свадьбы, когда женщину похищали или добровольно передавали мужу, это отнюдь не являлось гарантией супружеской любви и доверия. Девушка, пришедшая из другой деревни, зачастую так и оставалась чужачкой, ее сторонились, полагая, что она может навести порчу на членов своей семьи. И для того чтобы избежать этого, принимали особые меры.

Так, у одного из народов Новой Зеландии муж должен накормить молодую жену особым супом, который готовит сам. Когда же суп почти съеден, муж берет последний клубень ямса, ломает его пополам, половину съедает сам, а половину кладет на стропило крыши. Считается, что после такого обряда он получает часть души своей жены; она же теперь не может причинить ему вред, выдав, например, колдунам, потому что в противном случае пострадает сама.

В некоторых племенах муж и жена живут вместе, но когда жена рожает, ее забирают обратно в родительский дом, а чтобы получить ее назад, муж должен платить выкуп. При этом, как правило, он бывает груб со своей женой, относится к ней как к служанке или источнику приданого, зато подчеркнуто нежен и уважителен со своими сестрами. И такое поведение — вовсе не проявление его характера или личных качеств: вздумай он терпимее относиться к матери своих детей, соплеменники обязательно выговорили бы ему, что нельзя столь неосторожно вести себя с чужачкой.

И снова сказки многих народов бережно сохранили предания о «необыкновенных», «найденных», «завоеванных» женах, будь то Царевна-лягушка, Белая Лань, женщина-птица, женщина-рысь или женщина-трава в финно-угорских сказаниях, женщина-тюлень в преданиях эскимосов или «женщина-звезда» в легендах индейцев.

Таким образом, придя к экзогамии, человечество спасло себя от вымирания, но заплатило за это спасение высокую цену. Отныне мужчины и женщины воспринимали друг друга как чужаков, как иностранцев, как пришельцев из другого мира. Недаром в сказках «жена из леса» — Царевна-лягушка или дочь Подводного Царя — обычно оказывается чародейкой. Благодаря «внешним» бракам внут-ри деревни постепенно начинают складываться общины, объединявшие замужних женщин и их дочерей — «чужеродок», которым суждено было уйти в другие поселения. Мужчины в свою очередь разрабатывали целую систему ритуалов, связанных с охотой или инициацией, и хранили ее в глубочайшей тайне от женщин. И хотя лозунг «Мужчины — с Марса, женщины — с Венеры» еще не прозвучал, но уже очень скоро утренняя звезда Венера станет символом Великой Богини, благосклонной к женщинам и приносящей мужчин в жертву.

• «БХВ-Петербург», 2012
• Автор книги, биолог и путешественник, увлекательно и с юмором описывает свои удивительные приключения на Мадагаскаре и в Восточной Африке — Кении, Танзании, Уганде, Руанде и Сомали. Пешком, автостопом и на двухместном самолете он исследует неисхоженные туристами места, наблюдает за жизнью редких видов животных, знакомится с нравами и бытом местных жителей и даже выкупает из рабства девушку.
  
  Книга снабжена цветными вклейками с уникальными фотографиями из архива автора.

---

Среди множества странных сведений, привезенных Марко Поло якобы из Индии, было и упоминание о Мадагаскаре — «большом красном острове» в южных морях. Откуда Марко взял это слово, до сих пор неизвестно. Скорее всего, это искаженное «малагаси» — самоназвание островитян. Арабским морякам загадочная южная страна давно была известна как Джазира аль-Комор, Остров Луны. Марко утверждал, что там водятся птицы Рух величиной со слона и лесные призраки с человеческой душой. Над баснями мнимого путешественника вся Европа еще долго смеялась.

Я уже провел в дороге неделю, и все, что отделяет меня от заветного острова — длинная очередь в кассу компании Air Madagascar, известной в народе под ласковым прозвищем «Air Mad». За окном нервно шумит полуденный трафик. Солнце едва пробивается сквозь дымку смога. Найроби, Кения. Путешествие начинается как обычно: мало времени, мало денег, кругом страны одна интереснее другой. Особенно скучать по дому в таких чудесных краях вряд ли пришлось бы, но в этот раз дома у меня все равно нет. Перед отъездом я освободил квартиру, которую до того снимал, арендовал гараж и запихнул туда машину и все вещи. Я свободен настолько, насколько в наше время это вообще возможно.

— Билеты сегодня дороже на десять долларов, потому что наша команда проиграла в футбол, — говорит кассирша.

— В смысле, команда авиакомпании?

— Нет, сборная страны. Они обещали пожертвовать деньги на развитие туризма, если выиграют. Когда вы собираетесь обратно лететь?

— Не знаю, может, я вообще на пароме вернусь.

— Мы билеты в один конец не продаем. Ничего страшного, — быстро говорит она, увидев мое выражение лица, — цена все равно почти одинаковая. Вы же не собираетесь у нас, хи-хи, насовсем остаться? С вас пять долларов за страховку.

— Какую еще страховку?

— Страховку самолета на случай, если он упадет.

— Привыкай, браток, это Африка, — хлопает меня по плечу стоящий следом в очереди парень. — Скорей бы к нам долететь, у нас все по-другому.

Мне все равно. В такое место, как Мадагаскар, не может быть легкого пути, иначе часть кайфа пропадет.

Хотя «Лемурия» древних сказок находится совсем рядом с Африкой, попасть туда во все времена было непросто. В проливе, отделяющем остров от материка, очень сильное течение. Поэтому Мадагаскар оставался необитаемым очень долго — может быть, до второго-третьего века нашей эры. А когда люди туда все-таки проникли, они пришли не из Африки. Они приплыли на пирогах с балансирами с нынешних Явы и Суматры, совершив самое дальнее массовое переселение в древней истории.

Островитяне и поныне стараются иметь с Африкой как можно меньше общего, даже на юге, где население совсем чернокожее в результате средневековой миграции из Танзании и Мозамбика. Разница чувствуется мгновенно. В аэропорту тебя мурыжат лишних полчаса, оформляя визу и ставя все-таки дату в обратный билет, но слупить лишние деньги никто не пытается. При выходе в зал ожидания к тебе не кидается десяток незнакомых людей с воплями «Здравствуй, друг! Купи сафари!» Мальгаши — народ очень спокойный и сдержанный.

С самолета остров вправду выглядит красным, и море вокруг красноватое: реки смывают почву. Леса не видно, только поля, пастбища и овраги на склонах гранитных холмов. Столетия тави (подсечно-огневого земледелия) привели к тому, что Мадагаскар потерял 95% лесов.

Перед посадкой я спрашиваю соседа, встречает ли его машина. Он обещает подвезти до города и, к моему удивлению, не ленится дождаться меня у входа, пока я разбираюсь с визой и меняю деньги. Впрочем, все скоро разъясняется: он полевой зоолог. Джип долго ползет через кварталы бесконечных предместий, а мы обмениваемся новостями.

В 1960 году Мадагаскар обрел независимость после 65 лет французского правления. С тех пор страной руководил президент Ратсирака — мужик, видимо, не слишком сволочной, но ленивый и вороватый. Страна прочно застряла в десятке самых бедных в мире. В 2002-м его, наконец, с некоторым скрипом свергли, и к власти пришел Раваломанана, бывший уличный разносчик, а ныне владелец молочной компании.

На острове разом задвигались шестеренки. Экономика начала расти (прежде никто и не подозревал, что тут есть экономика). Нескольких чиновников уволили за тупость и лихоимство. В апреле 2005 года страна добилась здоровенного кредита на строительство дорог. Я прилетел на Мадагаскар месяц спустя, а кредит все еще не был разворован — с таким в «третьем мире» не часто столкнешься. Более того, дороги и вправду начали строить! Фантастика.

Не все реформы горячо полюбившегося народу Раваломананы легко понять. Например, он ввел новые деньги, но вместо того, чтобы убрать выросшие за годы инфляции нули, сделал новую денежку (ариари) равной всего лишь четырем старым (франкам). Оказывается, когда в XIX веке французы захватили страну, они заменили ариари на франки именно по этому курсу. Теперь самостийность восстановлена. Ура.

Мой новый друг подбрасывает меня до южной автостанции — забитого маршрутками пустыря. Уже довольно поздно, но мне везет: последний автобус на юг еще не ушел. Можно провести ночь в дороге и сэкономить день. Почетных пассажиров (меня и бандитского вида здоровяка с татуировкой) сажают на переднее сиденье. Весь багаж едет на крыше, так что я довольно быстро начинаю замерзать. Центральная часть острова — Haut Plateaux, Высокие Плато — отличается на удивление прохладным климатом. Я ничего не говорюв слух, но мне молча передают с задних рядов одеяло.

— Меня зовут Андатаратанака, — сообщает «бандит» на отличном английском, — я зоолог, изучаю лесных цветочных мушек.

Ого! Такого количества зоологов на душу населения я еще не видел. Конечно, любой натуралист мечтает сюда попасть, но чтобы сто процентов первых встречных оказались коллегами!

Для биолога Мадагаскар — не остров, а маленький континент. Почти никто из обитающих тут животных и растений не встречается за его пределами. Флора и фауна богатейшие: одних лягушек видов двести, больше, чем во всей Северной Америке. Впрочем, на Высоких Плато леса давно сведены, и от биологического разнообразия практически ничего не осталось. Можно ехать часами по золотисто-желтой саванне, видя только пегих ворон, коров-зебу и изредка жаворонков. Когда-то тут водились наземные лемуры величиной с гориллу, горные бегемоты и еще множество ни на что не похожих зверей. Но за несколько столетий люди ухитрились подъесть всю крупную фауну.

Пока до рассвета еще далеко. Дорога петляет по холмам и узким улочкам кирпичных городков. Совы то и дело подхватывают с асфальта замерших в лучах фар мышей. Сонные коровы жуют жвачку на обочине. На горном перевале мы останавливаемся на разминку. Воздух чистый и очень холодный, в небе висят тонкие перистые облака. Луна окружена кольцом гало, а точно посередине между кольцом и луной ярко-ярко светится Юпитер. Красиво.

Маленькая придорожная столовая. Всем выдают еду — тарелку пересушенного риса и блюдечко с ломтиками рыбы — начинается настоящая мадагаскарская дорога. Добираюсь к обеду.

Я в долине горной реки. Склоны вокруг покрыты густым лесом. Туман так и не разошелся. По торчащим из воды камням расселись маленькие синие зимородки. Все вокруг мокрое, накрапывает дождик. Теоретически на острове как раз начинается сухой сезон. Но в горах, тянущихся вдоль восточного побережья, очень влажно круглый год.

Национальный парк Раномафана — один из самых легкодоступных, поэтому туристов тут очень много — человек десять. Туристы приезжают в заповедники Мадагаскара почти исключительно ради лемуров, найти которых в лесу, не будучи профессионалом, не так уж просто. Поэтому в конторе любого парка вас встречают гиды — молодые ребята, а порой и девушки. Все они говорят на двух-трех европейских языках и очень неплохо знают местную фауну, вплоть до латинских названий. Стоят их услуги от доллара до десяти, в зависимости от продолжительности прогулки.

В этом парке я провожу три дня. Все надеюсь, что дождь кончится, но перерывы длятся от силы минут пять. Живность тут к дождю и холоду привычная: все как ни в чем не бывало болтаются по лесу, только бабочек почти не видно. Зато наземных пиявок полно: если не смазывать ежечасно ноги и сандалеты репеллентом, приходится каждые несколько шагов останавливаться и снимать маленьких бойких червячков, иначе обувь вскоре становится липкой от крови и начинает мерзко хлюпать. У туристов, и даже у гидов, пиявки неизменно вызывают ужас и отвращение. Мне они, честно говоря, симпатичны: шустрые, неунывающие, с расписными спинками, есть даже со «светящимися» зелеными полосами вдоль боков, как у неоновых рыбок. Правда, вскоре выясняется, что в отличие от азиатских пиявок укусы местных на второй день начинают здорово чесаться.

Наземные пиявки — одна из многочисленных загадок мадагаскарской биогеографии. Они водятся еще в Юго-Восточной Азии, Австралии и Чили, но в Африке их нет. От соли они быстро погибают, так что морем добраться явно не могли.

Прочие обитатели леса не обращают на меня внимания. Каждое утро стайка гидов разбегается по лесным тропинкам в поисках лемуров. По их свисту можно засечь местонахождение лемуров на склонах и подойти к ним попозже, когда туристы уйдут. Лемуров тут много: тихие, похожие на медвежат бамбуковые, шустрые бурые, расписные краснопузиковые, а высоко в кронах — большие мохнатые лемуры-сифака, черные с белой спинкой. Их семьи то движутся куда-то, с шумом и треском прыгая с дерева на дерево, то вдруг останавливаются и долго сидят под дождем, флегматично жуя листья и разглядывая меня круглыми глазищами.

Впоследствии мне удалось познакомиться со всеми сорока видами мадагаскарских лемуров, от здоровенных индри до крошечных мышиных, но я все равно каждый раз внутренне чуть-чуть вздрагивал, встречаясь с ними глазами. Что-то в них есть, какая-то чертовщина, волшебство леса. Доброе волшебство: нет на свете более дружелюбных, безобидных и вообще очаровательных зверей. Достаточно провести с группой лемуров несколько часов, и они становятся совершенно ручными: прыгают тебе на плечи, берут за пальцы мягкими кожаными ладошками, а уж если их за ушком почесать или бананом угостить — вы друзья навек. Все это, конечно, возможно только в заповедниках: там, где на них еще охотятся, лемуры бывают настолько осторожными, что их даже мельком увидеть трудно. Ночные лемуры не так легко идут на контакт, но все же мне пару раз удавалось и их погладить. Шерстка у лемуров густая и необыкновенно мягкая, это скорее пух, чем мех.

Привыкнуть к ним невозможно. Сколько бы ты с ними ни встречался, всегда потом выходишь из леса, улыбаясь, и еще долго живешь с хорошим настроением. Как будто увидел в саду живого эльфа или, проснувшись среди ночи от шороха, обнаружил возле новогодней елки настоящего Деда Мороза с мешком подарков.

За всю историю Мадагаскара был только один случай, когда лемур укусил туриста: некий любитель природы попытался вытащить из дупла спящего лемура-авахи, чтобы сфотографировать на солнце, и был тяпнут за палец. Эту историю теперь рассказывают во всех национальных парках в качестве ужастика. Не буду говорить, из какой страны был этот человек.

Иногда мне кажется, что все миллионы лет эволюции лемуров были направлены на достижение максимальной очаровательности. Не знаю, почему мировая индустрия мягких игрушек до сих пор не перешла полностью на игрушечных лемуров. Каждый вид хорош по-своему, но абсолютное воплощение симпатичности — серые бамбуковые лемуры, называемые еще нежными (gentle lemurs). Они не любят зря суетиться и целыми днями скрываются в густых зарослях, ловкими пальчиками расщепляя побеги бамбука для методичного пережевывания.

Впрочем, лемурами магия мадагаскарских лесов не ограничивается. В сплетениях лиан и густых кустах прячутся хамелеоны. Мадагаскар — их родина, отсюда они расселились до самой Индии, но нигде больше их не бывает так много. Искать их легче ночью: светлые брюшки хорошо видно в луче фонарика, а иногда даже в свете автомобильных фар. Местные жители еще не так давно панически их боялись. Прикоснуться к хамелеону вообще было немыслимо, но даже перешагнуть через него или отбросить на него тень считалось очень плохой приметой. Кроме полусотни видов «обычных«хамелеонов всех цветов радуги, тут водятся еще карликовые. Размером они со спичку или сигарету и живут на земле в опавших листьях. Увидеть их очень трудно. Мадагаскарцы практически все болезни, невезение и прочие неприятности объясняли тем, что человек перешагнул через незамеченного хамелеона. Сейчас суеверия постепенно забываются, но все же переползающий дорогу хамелеон может надолго парализовать движение: никто даже по другой стороне шоссе не станет его объезжать, пока ящерица, раскачиваясь на каждом шагу, не скроется в придорожной траве.

По гребням холмов в Раномафане расставлено несколько навесов от дождя. В крышах живут дневные гекконы — большие ящерицы невозможно ярко-зеленого цвета с алыми пятнышками. В холодную погоду они прячутся по щелям, но их нетрудно увидеть, если размазать по одной из балок кусочек банана. Они выползут наружу и быстро слижут угощение розовыми язычками. Кроме бананов, полезно иметь при себе апельсин — в сумерках им можно иногда выманить из кустов робкую пятнистую цивету, нечто среднее между кошкой и мангустом.

По вечерам к этим навесам подтягиваются туристы. В национальных парках острова публика на редкость приятная — наверное, потому, что ни «пижамники», ни «пляжники» сюда не забираются. Проливной дождь никого не смущает. На Мадагаскаре многим суждено открыть для себя главную тайну дикой природы: ночь интереснее дня. Прогулки по лесу с фонариками в поисках всякой необычной живности — одно из основных местных развлечений.

Днем хотя бы иногда приходится встречать «нормальных» зверей и птиц. Ночью практически все обитатели леса выглядят настолько причудливо, что их и узнать не всегда удается. Пауки маскируются под цветы или капли птичьего помета, лягушки в ручьях — под гальку, палочники — под обросшие мхом сучки, богомолы — под бутоны орхидей. Один местный жук, так называемый жирафовый долгоносик, поразительно похож на подъемный кран. Змеи притворяются колоннами бродячих муравьев, улитки — ореховыми скорлупками. Вокруг тебя кипит настолько сложная и непонятная жизнь, что голова идет кругом.

Особенно приятно найти в ветвях плоскохвостого геккона. Местные жители когда-то верили, что днем эти гекконы становятся невидимыми. На самом деле они просто распластываются по коре деревьев, растопырив украшенные бахромой пальцы, и становятся неотличимы от пятен лишайников. Ночью же они довольно шустро передвигаются по кустам — можно поймать и угостить червячками. Только брать их в руки надо осторожно: кожа у них очень тонкая и нежная.

После трех дней дождя моя видеокамера перестает работать, а полиэтиленовый плащ покрывается плесенью от сырости. Приходится купить новый за доллар. Выхожу на дорогу и ловлю микроавтобус с местным шофером и парочкой итальянских туристов. Почему-то брать машину напрокат с шофером тут почти вдвое дешевле, чем без.

• «БХВ-Петербург», 2012
• Автор книги знает о Северной Корее не понаслышке. За статьи и документальные фильмы, созданные после поездок в эту закрытую страну, он подвергался угрозам со стороны сотрудников посольства КНДР в России. И только вмешательство заместителя министра иностранных дел РФ помогло разрешить ситуацию мирным путем.
  В этой книге Леонид Млечин рассказывает о подлинных и тщательно скрываемых от населения КНДР биографиях великих вождей: Ким Ир Сена, Ким Чен Ира и «молодого генерала» Ким Чен Ына, который не так давно взошел на престол; о закулисной истории трехлетней корейской войны, которая едва не стала ядерной; о том, как Ким Ир Сен умело вышел из-под опеки СССР и КНР и создал свое маленькое королевство. Подробно описано экономическое положение в стране, население которой голодает десятилетиями. И, конечно, историю Северной Кореи невозможно рассказать без истории Южной.
  
  Книгу иллюстрируют фотографии путешественника и блогера Сергея Доли.

---

Человек десять со значками великого вождя Ким Ир Сена
заполнили нашу маленькую редакционную приемную.

— Кто позволил тебе лезть в наши дела? Как ты посмел
поднять руку на нашего вождя, которого мы обожаем?
Кто тебе заплатил? Кто дал тебе материал? Мы знаем, на кого ты
работаешь!

Несколько любезных
гостей встали по бокам, и в мгновение ока я оказался в дружеском кольце.

— Ты нам ответишь за оскорбление вождя!

Двое крепких парней подступили ко мне с кулаками.
На мое счастье, разговор по душам не состоялся. Секретарь редакции привела дежурившего у входа в наш журнал охранника. Это были уже перестроечные времена, и нашей редакции пришлось сменить милую женщину-вахтера на профессионала. Появление двухметрового светловолосого юноши в пятнистой куртке поубавило пыла у бравых служителей культа северокорейского вождя. Раздалась отрывистая команда на корейском языке, кольцо разомкнулось, гости по-военному четко
перестроились в привычную шеренгу.

Вперед вышел старший по
группе:

— Как посмел журналист оклеветать славный и трудолюбивый корейский народ, процветающую Корейскую Народно-Демократическую Республику, великого вождя Ким Ир Сена и
любимого руководителя Ким Чен Ира?

Пылкий монолог был типовой, знакомый мне по предыдущему визиту северокорейских друзей. Они появились в нашей редакции неделей раньше и потребовали встречи с главным редактором, а затем пожелали взглянуть на «жалкого
наймита южнокорейских милитаристов, являющихся марионетками американского империализма».

Я предстал пред светлые очи двух сотрудников посольства
КНДР, которые тоже пожелали узнать, кто же дал мне материалы для статей о положении в Северной Корее.

Мне было что ответить.

Я никогда не забуду то, что увидел в Северной Корее.

Эти марширующие дети, которые годами не видят сахара и
которых ничему не учат,
кроме фальшивой биографии Ким
Ир Сена и Ким Чен Ира. Эти окна без занавесок (личную
жизнь нельзя скрывать от партийных товарищей; партийный
руководитель по месту
жительства обязан знать, кто из его подопечных чем занимается). Это школьники студенты, которые вечером вынуждены читать книги под светом уличных
фонарей — к восторгу иностранных туристов, не понимающих, что при тусклых лампах дешевого дневного света, установленных в домах, читать просто невозможно.

Это выброшенные на ветер национальные богатства, используемые только для сохранения династии Кимов. Северная
Корея очень богата природными ископаемыми (это на Юге
подземные кладовые пусты). Она экспортирует драгоценные и
редкие металлы, да еще получает валюту от живущих в Японии
богатых корейцев, и все эти деньги уходят на армию, оружие,
удовлетворение потребностей великого вождя и номенклатуры. Эта страна, где чуть ли не каждое дерево украшено табличкой: «Здесь такого-то числа побывал великий вождь и дал указания на месте». И где ежедневно все население поет во
время политической заутрени: «Живем, не завидуя никому на
свете».

Иностранцы, попавшие в Северную Корею, удивлялись:
магазины есть, а никто в них не за
ходит и ничего не покупает.

В Северной Корее нет торговли, а есть распределение по карточкам. Ким Ир Сен
говорил, что распределение и есть высшая форма торговли. Он не сам это придумал. Северная Корея — трагическая карикатура на советский социализм. Или,
точнее, сталинский социализм, доведенный до идеала.

Северная Корея — это концлагерь масштабом в целую
страну. «В стране, где газеты заполнены только хорошими новостями, тюрьмы полны хорошими людьми», — говорил американский сенатор Патрик Мойнихен. Это в полной мере относится к Северной Корее.

И два человека, которые десятилетиями играли целой
страной, — Ким Ир Сен и его сын Ким Чен Ир. Два единственных толстых человека во всей Северной Корее, где все худы, как спички. Можно подумать, что они съедали все, что есть в стране, и даже не делились с тогдашним министром
обороны О Дин У, третьим членом всевластного постоянного
комитета политбюро ЦК Трудовой партии Кореи (ТПК).

Я присутствовал в Пхеньяне на торжественном заседании в
честь дня рождения Ким Ир Сена. Это был апрель 1987 года,
пышно отмечалось его семидесятипятилетие. Появление всякого иностранного гостя, пусть даже журналиста, воспринималось как свидетельство восхищения всего мира великим вождем. Вот почему я оказался совсем рядом с ним.

Он широко улыбался и стоял так, чтобы скрыть от гостей
обширную опухоль на шее. Северная Корея — это страна хмурых лиц. Веселье
и улыбки не поощряются: страна в состоянии войны и постоянного трудового подвига… Даже сын великого вождя, обремененный многотрудными обязанностями,
сохраняет выражение постоянной озабоченности судьбой родины. Пожалуй, один лишь Ким Ир Сен пребывал в хорошем настроении мог его не скрывать.

Во время поездки по Северной Корее мне не удалось побывать не только у кого-либо дома (это невозможно при всех тоталитарных режимах), но даже в офисе журнала, который меня
пригласил. Все встречи беседы проходили в зал
е приемов.
Ни корреспонденты нашей прессы, ни российские (как прежде советские) дипломаты ни у кого дома не бывали.

В Пхеньяне в центральной библиотеке никто не смог
сказать мне, сколько в хранилище книг. Это знакомая нам
мания секретности доведена в Северной Корее до абсурда. Здесь
запрещены даже Бах, Моцарт, Чайковский — западная музыка!

Пхеньян никогда не спит. Даже поздно ночью над городом
видны вспышки света из разных районов доносится музыка:
строительство идет и днем, и ночью. Далеко за полночь
можно
увидеть не только мужчин, но и женщин с детьми: после официальной работы люди вынуждены отправляться на стройки
социализма, где работают совершено бесплатно.

Дети могут вольно или невольно донести на родителей:
учителя расспрашивают детей о том, что
говорят дома папа и
мама. Каждый месяц в каждой квартире проводится «санитарная проверка» — проще говоря, обыск. Жители каждого дома
разбиты на группы, где каждый отвечает за поведение остальных — система коллективной ответственности.

Словом, впечатлений
от поездки в Северную Корею было
предостаточно.

Но северокорейские дипломаты, которые явились в нашу
редакцию с протестом, не нуждались в моих ответах. Один из
них взял на себя роль переводчика и, действительно, пытался
излагать речь своего коллеги, но тот, как выяснилось, говорил
по-русски не хуже «переводчика» и постоянно его поправлял.
Зато «переводчик» старательно все записывал — не мои ответы, разумеется, а монологи старшего по званию.

Это была знакомая картина. Северокорейские дипломаты
всегда приходят вдвоем, и «переводчик» неизменно плохо говорит по-русски. В кругах, знакомых северокорейскими
обычаями, утверждают, что у «переводчика» другая задача:
представить посольству отчет о том, достойно ли вел себя
старший по чину во время выполнения своей миссии, хорошо
ли пропагандировал идеи великого вождя.

Сотрудникам посольства КНДР в Москве не позавидуешь.
Каждая статья, описывающая реальную ситуацию в стране,
рассматривается в Пхеньяне как злобный выпад против великого вождя (очередного) и как прокол в их деятельности. Не знаю, каким бывает наказание за такой прокол, но отвечать на «злобные выпады» приезжают все время новые люди. На сей
раз посольским визитом дело не обошлось. Вероятно, мои
статьи в Пхеньяне сочли из ряда вон выходящими. По сему
поводу и были мобилизованы крепкие ребята с добродушными лицами сотрудников службы безопасности Северной Кореи, знакомыми мне по незабываемой поездке в Пхеньян.

Я внимательно выслушал наших северокорейских гостей,
хотя, когда в редакцию врываются люди, желающие поскандалить и подраться, естественней было бы желание вызвать наряд милиции. Тут случай особый: в редакции московского
журнала скандалили угрожали расправой граждане другого
государства, иностранцы. Сотрудники северокорейских спецслужб чувствовали себя в
России как дома. Вероятно, привычка к вседозволенности, попустительство со стороны соответствующих наших органов придавали северокорейским спецслужбистам отваги. Они решили, что и советскими
гражданами могут обходиться тем же самым образом, что и
дома. Жаль, что наше министерство иностранных дел и ведомство госбезопасности вовремя не развеяли эту иллюзию и не
объяснили «дипломатам» из КНДР правила поведения в чужой стране.

— А если на улице за такую статью изобьем, еще рискнешь
написать? — поинтересовался на прощание один из северокорейских гостей. Представился он аспирантом. По виду больше
тянул на прапорщика.

Вторая, не мене приятная встреча северокорейскими
друзьями произошла через несколько лет, когда я уже работал
на телевидении. Для канала «ТВ Центр»
мы сняли два документальных фильма о правящей северокорейской династии —
«Красный монарх» (о Ким Ир Сене) и «Наследник престола» (о Ким Чен Ире).

Когда первый фильм вышел в эфир, северокорейское посольство устроило настоящую атаку на наш канал. Посыпались протесты — в министерство иностранных дел, Государственную Думу. К мэру Москвы Юрию Михайловичу Лужкову
(канал «ТВ Центр» — московский) приехали с требованием не
выпускать в эфир вторую программу. Наивные люди из нашей
пресс-службы дали корейцам мой домашний телефон…

Они звонили каждые несколько минут, требуя, чтобы я отказался от фильма. Потом перешли к угрозам. Последний звонок был утром: «Если вечером программа выйдет в эфир,
ночью будешь в морге».

Северокорейские чиновники — редкостные демагоги и
лгуны, но обещания такого рода они обычно исполняют.

Колеги-журналисты восприняли эти слова как оскорбление: с какой стати иностранцы позволяют себе угрожать российскому журналисту? Об этой истории рассказали несколько
телевизионных каналов, все подробности сообщила популярная программа «Человек и закон». Прямо при мне коллеги
соединились северокорейским посольством и запросили
официальный комментарий. Мрачный голос характерным
акцентом посоветовал: «Вы в это дело не лезьте!»

Заместитель министра иностранных дел Росии позвонил
мне домой и сказал, что только что вызывал к себе посла
КНДР: «Я предупредил его, что если с нашим журналистом
что-то случится, всем будет понятно, чьих рук это дело».

Второй фильм тоже вышел в эфир, а мне московские власти
сменили телефонный номер, так что больше я не слышал приятные голоса
северокорейских дипломатов. Кто-то из коллег пошутил: «Звонить тебе больше некому. За такие проколы виновных,
наверное, расстреливают прямо в посольском подвале».

Оба фильма, надо понимать, оказались удачными. Все эти
годы ко мне регулярно наведываются за
интервью иностранные журналисты, интересующиеся Северной Корей, в первую очередь японцы. Они побаиваются своих непредсказуемых соседей. Разные японские каналы показывали наши
фильмы. Спрос оказался настолько большим, что кассета с
оригиналом первого фильма исчезла из нашего редакционного
архива, откуда ничего нельзя вынести. Кто-то поленился сделать копию и продал оригинал. Подозреваю, все тем же японцам, которые в таких случаях не скупятся.

Интерес к правящей в Северной Корее династии не
уменьшается, поскольку очень мало людей знают о том, что
там происходит. А уж нарисовать портреты покойных Ким Ир
Сена, Ким Чен Ира их наследника Ким Чен Ына совсем не
просто.

• «БХВ-Петербург», 2012
• В сборник вошли лучшие произведения Захара Оскотского
  в жанре публицистики, истории, футурологии. Основа сборника —
  книга «Гуманная пуля» — произведение о науке и ее взаимосвязи
  с политикой, о роли науки в событиях ХХ века и в будущих
  событиях XXI века. Читатель сможет убедиться: со времени
  первого издания книги ее ближние прогнозы сбылись, а в наши
  дни растет вероятность того, что сбудутся и дальние прогнозы.
  В настоящем сборнике книга «Гуманная пуля» дополнена историческими очерками, эссе и статьями.

• Купить книгу на Озоне

Веком воистину победной научно-технической революции,
эпохой безгрешного, общеполезного ее торжества был
не ХХ век, а ХIХ. За какое-нибудь столетие, время жизни
одного крепкого старика, мир изменился больше, чем за
несколько предшествующих тысячелетий.

ХIХ век начинался при свечах, с ручными мануфактурами,
парусниками, дилижансами, средневековыми эпидемиями
чумы и холеры, а заканчивался — громадными заводами,
использующими точные станки и сложные химические
технологии, океанскими лайнерами, автомобилями, электрическим
освещением, телефонами, радиосвязью и, наконец,
медициной, вполне сравнимой с современной.

Благотворность перемен ощущалась и осознавалась в развитых
странах всеми слоями общества. По свидетельству
Марка Алданова, к началу ХХ века в среде интеллигенции
вера в научно-технический прогресс заменила религию.
Перспективы казались безграничными. Считалось, что наука
в самом скором времени избавит человечество от всех бед,
и прежде всего от такого пережитка дикости, как война.

Одни авторы утверждали: развитие промышленности,
кредита и акционерства, железные дороги, пароходы, телефоны
и телеграф настолько тесно связали экономику и всю
жизнь самых разных стран, что война между ними стала
так же невозможна, как война между различными частями
одного и того же организма.

Другие с огорчением признавали, что войны, увы, возможны
и в век разума. Однако, благодаря все той же науке,
причиняемые войнами страдания неуклонно уменьшаются.
Вот самый известный и вдохновляющий пример. В конце
ХIХ века при переходе на бездымный порох калибр винтовок
уменьшили с 10–12 до 6,5–8 мм. Пули приобрели вытянутую,
обтекаемую форму, свинец заключили в твердую
оболочку из медного сплава. В ходе англо-бурской и русско-
японской войн обнаружилось, что эти новые пули наносят
несравненно более легкие раны, чем прежние, крупнокалиберные,
из сплошного мягкого свинца.
Явление «гуманной пули» породило целую лавину восторженных
публикаций, от серьезных исследований в медицинских
журналах до безграмотных статеек в бульварных
газетах. Словосочетание «гуманная пуля» на время
сделалось одним из символов прогресса. Эти пули воспеты
художественной литературой (вспомнить хотя бы известный,
многими читанный в детстве роман Буссенара «Капитан
Сорви-Голова»).

В недалеком же будущем, утверждали оптимисты-футурологи,
война и вовсе сведется к борьбе немногих, технически
совершенных единиц. Как рыцари, будут сходиться
дредноуты на море, дирижабли и аэропланы в небесах. А
народы воюющих стран, точно зрители на турнире, станут
наблюдать за ареной и болеть за свои команды.

Прекрасные иллюзии вдребезги разлетелись в 1914-м, от
первых же залпов всемирной бойни. О «гуманности» пуль
никто больше не вспоминал: густые ливни этих пуль, извергаемые
усовершенствованными пулеметами, скашивали цепи
солдат, как траву. К тому же, главным поражающим
фактором стала артиллерия, а осколки снарядов давали
страшные рваные раны.

Что же проглядели оптимисты начала ХХ века, бурно радовавшиеся
быстрому развитию науки?

Илья Эренбург писал: «Наибольшая опасность для человечества
проистекает из того обстоятельства, что научный
прогресс опережает прогресс моральный». Если не вступать
на зыбкую почву рассуждений о том, что такое моральный
прогресс, источник опасности можно обозначить более сухо:
рассогласование между нарастающей скоростью научного
прогресса и медленным течением социальных процессов
приспособления общества к новым научно-техническим
состояниям.

Одно из самых грозных порождений этого запаздывания
— явление так называемого демографического перехода.
О нем сейчас пишут и говорят довольно много, но почему-
то без упоминаний о его искусственном происхождении.
В результате он начинает казаться неким природным явлением,
вызывая подчас недоуменные вопросы. Например,
почему население какого-то отсталого региона, до недавнего
времени малочисленное, вдруг лавинообразно увеличивается?

Между тем причинно-следственные связи здесь достаточно
просты. Для любого народа, прежде, чем он вступает
на путь научно-технического прогресса, характерен сельский
образ жизни, с низкой производительностью труда и
высокой рождаемостью, которая компенсируется высокой
смертностью. Численность населения прирастает умеренными
темпами.

Но уже на ранних стадиях прогресса развитие медицины
(гигиена, борьба с инфекционными болезнями, прививки
и т. п.) вызывает резкое снижение детской смертности и увеличение
средней продолжительности жизни, а развитие сельскохозяйственных
технологий (удобрения, высокоурожайные
культуры, механизация) обеспечивает быстро растущее
население продовольствием. Таким образом, естественные
ограничители размножения устраняются прогрессом, в то
время как новые, обусловленные самим прогрессом, еще не
успели выработаться. Происходит «демографический
взрыв» — начальная фаза демографического перехода.

Бурный прирост населения продолжается в течение нескольких
поколений, пока сохраняется свойственная для
прежней отсталости высокая рождаемость. Затем, — по мере
роста образования и культуры, изменения структуры
занятости (оттока из сельского хозяйства в промышленность и сферу обслуживания), соответствующего переселения
из деревень в города, улучшения условий жизни, —
темпы прироста постепенно снижаются и, наконец, численность
населения стабилизируется: на уровне, многократно
превышающем первоначальный. Так — в идеальном
варианте, без катастроф — заканчивается демографический
переход.

В действительности же он никогда и нигде не проходит
спокойно. Всегда и везде сопровождается страшными потрясениями.
Быстрый рост населения, ломка традиционных
жизненных укладов, наличие громадных масс молодежи
порождают вспышки массового безумия. Именно для этого
периода характерно высказывание Ницше о том, что, «если
безумие отдельного человека — исключение, то безумие
партий, классов и целых наций — закономерность».

Как ни странно, в наши дни даже в серьезных исторических
трудах, исследующих происхождение мировых войн,
речь обычно идет об экономике, игре политических сил,
особенностях психики лидеров и т. д. Такие первопричины,
как научно-технический прогресс и порожденный им в конце
XIX — начале ХХ века демографический взрыв в Европе,
— почти не упоминаются. А вот для многих современников
событий было ясно, что дело прежде всего в демографии.
Достаточно обратиться к опубликованным в СССР
в 1960 году воспоминаниям Альфреда Тирпица, военно-морского
министра кайзеровской Германии в 1897–1916 годах.
Он откровенен без затей: «Накануне 1914 года в Германии
была очень высокая рождаемость, население страны каждый
год прирастало на несколько миллионов человек. Мы —
не милитаристы, но сам рост населения вынуждал нас бороться
за жизненное пространство, за колонии, за новые
рынки сбыта своих товаров!»

Тирпиц, используя последние достижения науки и техники
своего времени, создал огромный флот сверхмощных
линкоров-дредноутов. Но, когда мы говорим об эпохе «утраты
иллюзий», сразу вспоминается более значительный пример.
Кажется, сама жизнесмертная двойственность науки,
соединение безграничных возможностей человеческого разума
и самоубийственных тенденций человеческого безумия,
— предельно, как в огненной точке линзы, сфокусировались
в судьбе немецкого химика Фрица Габера.

Накануне Первой мировой войны одной из главных
опасностей, угрожавших человечеству, считался «азотный
голод». Бурный рост населения в европейских странах (об
Азии с Африкой тогда не слишком задумывались, да настоящий
демографический взрыв там еще и не начался)
требовал постоянного увеличения плодородия почв, а значит,
все большего количества азотных удобрений. Их единственным
природным источником являлись залежи чилийской
селитры, и они должны были быть исчерпаны в ближайшие
десятилетия.

При этом человечество буквально окружено миллиардами
тонн азота, который составляет 80 процентов земной
атмосферы. Но из-за чрезвычайной инертности атмосферного
азота его невозможно путем обычных реакций перевести
в состав химических соединений («связать»). Так что
надвигавшийся «азотный голод» грозил обернуться для народов
Земли голодом самым что ни на есть вульгарным,
пищевым.

Но вот грянул роковой август 1914-го. Одним из первых
действий союзников стала организация морской блокады
Германии. Английские крейсерские эскадры, сменяя друг
друга, днем и ночью бороздили Северное море. Главной
целью было отрезать Германию от источников стратегического
сырья. Военные специалисты Антанты особо уповали
на то, что без чилийской селитры немцы не смогут производить
азотную кислоту. Следовательно, прекратится производство
взрывчатых веществ и порохов, замрут заводы
боеприпасов, немецкая армия останется без патронов и
снарядов. Такой крах Германии, по расчетам союзных штабов,
должен был наступить, самое большее, через полгода.

Однако проходили месяцы, а немецкие пушки на всех
фронтах не только не смолкали, но грохотали все яростнее.
Производство боеприпасов в Германии непрерывно увеличивалось.
От морской блокады и вызванной ею нехватки
продовольствия и товаров страдало мирное население, а не
военная промышленность. И уж чем-чем, а азотной кислотой
промышленность эта была обеспечена в избытке. Дело
в том, что в 1913 году Фриц Габер сумел-таки разрешить
проблему связывания атмосферного азота. К началу войны
под его руководством успели построить и запустить мощные
заводы.

Способ Габера — синтез аммиака из водорода и атмосферного
азота в определенном диапазоне высоких температур
и давлений на поверхности катализатора — своим
изяществом способен поразить даже неспециалиста. Это
один из самых красивых технологических процессов, созданных
человеческой мыслью. При окислении полученного
из воздуха аммиака уже несложно изготовить и азотную
кислоту, и удобрения.

Военное руководство Германии прекрасно понимало
значение работ Фрица Габера. И в начале 1915 года немецкие
генералы обратились к нему за помощью: не может ли
Габер придумать средство, которое позволило бы расшевелить
войну, завязшую в окопах, дать наступательную силу
и свободу маневра германским армиям? Габер, который
всегда считал себя прежде всего «хорошим немцем» и полагал,
что интересы «фатерланда» превыше всего, в том
числе и морали, предложил нестандартное решение: отравляющие
газы!

Результатом первой газовой атаки 22 апреля 1915 года,
когда облако хлора с попутным ветром было выпущено из
баллонов на позиции английских войск, стали не только
сотни погибших и тысячи искалеченных людей с сожженными
легкими и выжженными глазами. Результатом был
и страшный взрыв негодования в странах-противницах
Германии. И хотя в Англии, во Франции, в России быстро
переняли методы ведения химической войны, приоритет
Германии в применении бесчеловечного оружия (первого
оружия массового уничтожения), ее вина — твердо укрепились
в общественном сознании.

Всего за годы Первой мировой войны от действия отравляющих
веществ пострадало людей больше, чем при атомных
бомбардировках Хиросимы и Нагасаки. И те, кто не
погиб сразу, мучились и умирали от отравления уже после
войны, подобно тем, кто, пережив атомные взрывы, погибал
от радиоактивного облучения. Говорят, что один немецкий
ефрейтор, австриец по происхождению, получил на
фронте отравление английским газом, и это сильно сказалось
впоследствии на его психике.

Победившие страны Антанты объявили о намерении покарать
немецких военных преступников. Была попытка
создать трибунал. В 1919 году был опубликован список из
более чем 800 фамилий тех, кто виновен в преступлениях
против человечества. Одной из первых стояла фамилия Габера,
как инициатора чудовищной газовой войны.

Однако на радостях (считалось, что закончилась последняя
война в истории) судить так никого и не стали. А Габеру
вскоре присудили… Нобелевскую премию. Конечно, не
за отравляющие газы, а за синтез аммиака из воздуха, давший
человечеству неиссякаемый источник азотных удобрений.
Это был юридический прецедент, решивший вопрос о
гении и злодействе: гений вознаграждается, а совместное с
ним злодейство только добавляет сенсационности. Газеты
писали о Габере: «Он задушил тысячи и спас от голода
миллионы». Пожалуй, даже миллиарды.

Сейчас говорят о «зеленой революции» последних десятилетий:
создании высокоурожайных зерновых культур,
которые улучшили положение с продовольствием в густонаселенных
странах Азии и Африки. Но первой и главной
«зеленой революцией» было открытие Габера. Без него все
эти громадные массы населения оказались бы обречены на
голодное вымирание, а скорее всего — просто не появились
бы на свет. Так что Фрица Габера можно смело считать
отцом демографического взрыва, который грянул в ХХ веке
в развивающихся странах, стал уже источником великих
потрясений и сулит еще бо́льшие веку следующему.

В 20-х годах Габер еще раз удивил мир необычностью
и размахом своего мышления. Чтобы помочь разоренной
Германии, пораженной послевоенной инфляцией, выплатить
победителям огромные репарации, он решил добыть
золото… из морской воды, где оно содержится в растворенном
виде. Все свои личные средства он вложил в подготовку
экспедиции и на специально оборудованном судне совершил
длительное плавание, исследуя различные зоны
Мирового океана. Увы, концентрация золота в воде оказалась
слишком мала для того, чтобы промышленная технология
его выделения оказалась рентабельной. Однако своими
исследованиями Габер заложил основы современной
океанохимии, чем опять-таки послужил во славу немецкой
науки.

Финал его жизни был неожиданным и страшным. В 1933 году
нюхнувший газу ефрейтор пришел к власти. И фанатичному
патриоту Габеру, которому милитаристская Германия
была обязана, как ни одному из своих ученых, фашисты
немедленно и беспощадно напомнили о том, о чем
он сам до тех пор, судя по всему, не слишком задумывался:
о еврейском его происхождении. Габера травили, ему
угрожали расправой. Старый ученый бежал из страны
и в 1934 году умер от сердечного приступа (по легенде, покончил
с собой).

В дальнейшем наука ХХ века не раз еще будет вызывать
ужас: то ядерным оружием, то космическими лазерами, то
генной инженерией. Ужас, но не разочарование. Потому
что больше не повторится очарование. После 1914 года не
вернется никогда безоблачная вера в доброе божество
науки.

Маршрут 3. С Раскольниковым по окрестностям Сенной

Маршрут идет по одному из самых запущенных и трущобных
городских урочищ. Если во времена Достоевского квартал был
набит людьми активными, социально-опасными, то сейчас его
базис составляют разночинцы, пенсионеры и алкоголики, знакомые
друг с другом со школьной скамьи. Это, конечно, не Гарлем,
но нищих и пьяных вы увидите, без сомнения.

Новый российский капитализм у Сенной площади носит
какой-то домашний, коммунальный характер. Может быть, это
и неплохо для наших локальных целей: genius loci этих мест не
изменился с тех пор, когда по нему бродили Достоевский и Раскольников.

С 1860 по 1873 год Федор Достоевский жил именно здесь, поменяв
девять квартир. Больше всего времени ему пришлось обитать
к северу от Сенной площади, между Гороховой и Садовой
улицами и Вознесенским проспектом.

Это перенаселенные кварталы, прилежащие с юга к административному
центру. Тут нет ни театров, ни учебных заведений,
ни парков. Каменные ущелья доходных домов, амбары, рынки.
Так что впрямь задумаешься, как Родион Раскольников: «Почему
именно, во всех больших городах, человек не то что по одной
необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться
именно в таких частях города, где нет ни садов, ни фонтанов, где
грязь и вонь, и всякая гадость».

Гороховая и Вознесенский вели соответственно в Семенцы
и Роты — зафонтанные предместья, бывшие военные городки.
Среди их жителей преобладали обитатели гвардейских казарм,
с некоторым вкраплением студентов (рядом — институты: Технологический,
гражданских инженеров, путей сообщения).

Полуостров, образуемый каналом рядом с Сенной площадью,
называют Петербургом Достоевского. Здесь писатель прожил
много лет, тут происходят основные события «Преступления
и наказания». Петербург Достоевского — такой же топоним, как
«Острова» или «Охта». Всякий в Питере покажет, как добраться
до этой в некотором смысле измышленной части города. Вопрос
о том, существует ли в реальности «Дом Раскольникова»
или «Дом Рогожина», то есть имел ли Федор Михайлович в виду
вполне определенные адреса, лестницы и чердаки, — дискуссионен.
Петербуржцы, однако, твердо знают, где именно Свидригайлов подслушал разговор Сонечки и Родиона Раскольникова.
И с этой виртуальной реальностью приходится считаться. Петербург
Достоевского существует так же, как Лондон Диккенса
или Париж Бальзака. Гулять здесь стоит, освежив в памяти
историю, случившуюся однажды летом с неким нищим студентом
и старухой-процентщицей.

Хотя значительная часть зданий здесь действительно сохранилась
со времен Достоевского, улицы все же сильно изменились:
булыжную мостовую сменила асфальтовая, большая часть
домов подверглась капитальному ремонту или была надстроена,
исчезли многие знаменитые рынки Садовой улицы, разрушены
две главные высотные доминанты — церковь Вознесения Господня
и церковь Спаса-на-Сенной.

Между Фонтанкой и каналом Грибоедова в старом Петербурге
располагалась Спасская часть. Она лежала по обе стороны
от Большой Садовой — главной в городе того времени торговой
улицы. От Гостиного Двора до Крюкова канала тянулись рынки.
В Апраксином дворе торговали дичью, фруктами, грибами и ягодами,
на Сенном рынке — мясом и овощами, на Горсткином —
рыбой, на Александровском — подержанными вещами, на Никольском
— всем перечисленным, и там же нанимали на работу
прислугу и поденщиков. Местность изобиловала ремесленными
мастерскими, амбарами, недорогими трактирами. Население
было крестьянским и купеческим. Много жило в этом районе
бойких ярославцев — русских янки. Кишмя кишели нищие, карманные
воры, спившиеся личности, дешевые проститутки. И хотя
в советское время большинство рынков закрылось, район не
потерял своего духа: здесь торгуют всякой недорогой всячиной,
людно, много пьяных и бомжей, дома как-то особенно грязны
и неухожены.

За каналом Грибоедова — Казанская часть, чуть более чистая
и благоустроенная. Ее особенность — необычайно плотная жилая
застройка, почти полное отсутствие зелени, дворы-колодцы.
Во времена Достоевского на Мещанских улицах (Большая Мещанская
сейчас называется Казанской, Средняя — Гражданской,
Малая Мещанская — Казначейской) жило много протестантов,
по преимуществу немцев. 35 % населения составляли католики
и протестанты (выше, чем в среднем по городу, в 2 раза).

Вообще преобладал наплывной, неукорененный в городе элемент.
Если в составе населения столицы урожденные петербуржцы
составляли треть, то здесь их было всего 7%. Велика
была доля родившихся за границей и в Прибалтике.

Большая часть доходных домов в середине XIX века уже
была построена. Места здесь — чрезвычайно густонаселенные
(плотность населения в 27 раз превышала среднюю по городу).
Исследователь тогдашнего города отмечал: «Этот квартал…
оказывается самым пестрым из всех, в нем стекаются представители
решительно всех губерний и частей России и всех государств
Западной Европы. В нем же коренное население, которое
везде представляет избыток женщин, оказывается состоящим
преимущественно из мужчин, а пришлое население, наоборот,
преимущественно из женщин». Дело в том, что «упомянутые
кварталы отличаются стечением большого количества одиночно
и вместе живущих женщин легкого поведения, между которыми
финляндки и курляндки на Сенной и лифляндки в Подьяческих
занимают видное место».

Близкий знакомый Достоевского, автор имевшего сенсационный
успех романа «Петербургские трущобы», Всеволод Крестовский
писал об этих местах: «В Мещанских, на Вознесенском
и в Гороховой сгруппировался преимущественно ремесленный,
цеховой слой, с сильно преобладающим немецким элементом.
Близь Обухова моста и в местах у церкви Вознесения Господня,
особенно на Канаве, и в Подьяческих лепится население еврейское,
— тут вы на каждом почти шагу встречаете пронырливоозабоченные
физиономии и длиннополые пальто с камлотовыми
шинелями детей Израиля».

Плотная застройка этой части города, сохранившаяся до нашего
времени, узкие дворы-колодцы, скучные, мрачные коридоры
улиц, прорезаемые живописно изогнутым Екатеринин ским
каналом (ныне — Грибоедова), придают кварталам Спасской
и Ка занской частей особое своеобразие. Эти районы и называют
«Петербургом Достоевского».

Нелишним будет привести описание здешних дворов из тогдашних
справочников и путеводителей: «Небольшие узкие дворы,
окруженные со всех сторон четырех- и пятиэтажными флигелями,
изображают собой скорее колодцы или ямы, чем дворы.

Между камнями булыжника всегда много мусора, который нельзя
при всем старании дворников удалить прутьями метел. В боковых
и задних частях дворов расположены коровники, конюшни,
мусорные, навозные ямы и, наконец, простые общие отхожие
места, изо всех этих помещений несется зловоние, распространяющееся
по двору. На тех же дворах выгребные ямы покрыты
люками с часто разломанными деревянными крышками. Иногда
при домах бывают световые дворики, на них сваливается нередко
всякий мусор, и они превращаются в помойную яму с невыносимым
зловонием… Во многих домах существуют чердачные,
подвальные и угловые помещения, густо заселенные. Все переустройства
и переделки в этих домах сводились исключительно
к тому, чтобы утилизировать каждый уголок дома, с целью вместить
возможно большее число квартир.

Квартиры, которые находятся на вторых и задних дворах,
имеют один ход — по темной, узкой, нередко зловонной лестнице,
лестничные марши крутые, ступеньки и площадки мокры
и скользки от грязи и от изливающихся на них жидкостей из находящихся
тут же простых отхожих мест. Хотя еженедельно, по
субботам лестницы моются дворниками, но это мытье производится
метлами, еще более размазывающими грязь, то оно собственно
мытьем не может быть названо.

В первой комнате от входа в такие помещения находится плита,
если же при квартире устроен ватерклозет, а не простое отхожее
место, то он помещается тут же. Комнаты в этих квартирах
очень маломерны, иногда высотой менее 3,5 аршин. Большей
частью они состоят из 1, 2 или 3 больших комнат, разгороженных
тоненькими, оклеенными дешевыми обоями переборками,
чаше всего не доходящими до потолка. Поэтому при скудном
освещении вообще такие квартиры превращаются во множество
клетушек темных или полутемных, без всякой вентиляции, если
не считать печь, с постоянной сыростью на стенах и на откосах
окон. Иногда в этих же сырых помещениях находятся чугунные
печки с длинными патрубками через всю комнату. К обшей характеристике
квартир в домах необходимо отчасти также и то,
что редко можно видеть дома, в квартирах которых не было бы
крыс, мышей, клопов и тараканов«.

Словом, «пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек
и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики
и полуразвалившиеся извозчики».

Семеновский плац (ныне — Пионерская площадь)

Ранним утром 22 декабря 1849 года 21 карета с осужденными
петрашевцами в сопровождении конвоя конных жандармов
тронулись из Петропавловской крепости. Окружным путем они
следовали на Семеновский плац — огромную площадь между
Фонтанкой и Обводным каналом, предназначенную для строевых
занятий трех расположенных поблизости гвардейских полков:
Семеновского, Егерского, Московского.

Петрашевцев высадили из карет у казарм Семеновского полка,
примерно на углу нынешних улиц Звенигородской и Марата
(тогда — Николаевской). Семеновский плац покрывал снег.
Было очень холодно. Приговоренных арестовали в апреле, и они
мерзли в весенней одежде, в которой их взяли под стражу. На
плацу и крышах близлежащих зданий скопились горожане, привлеченные
необычным зрелищем.

«Была тишина, утро ясного зимнего дня, и солнце, только что
взошедшее, большим, красным шаром блистало на горизонте
сквозь туман сгущенных облаков», — вспоминал один из осужденных
Дмитрий Ахшарумов.

«Направившись вперед по снегу, я увидел налево от себя, среди
площади, воздвигнутую постройку — подмостки, помнится,
квадратной формы, величиною в три-четыре сажени, со входною
лестницею, и все обтянуто было черным трауром — наш эшафот.
Тут же увидел я кучку товарищей, столпившихся вместе и протягивающих
друг другу руки и приветствующих один другого после
столь насильственной злополучной разлуки… Лица их были
худые, замученные, бледные, вытянутые, у некоторых обросшие
бородой и волосами… Вдруг все наши приветствия и разговоры
прерваны были громким голосом подъехавшего к нам на лошади
генерала, как видно распоряжавшегося всем…

— Теперь нечего прощаться! Становите их, — закричал он…
После того подошел священник с крестом в руке и, став перед
нами, сказал: «Сегодня вы услышите справедливое решение вашего
дела, — последуйте за мною!» Нас повели на эшафот, но не
прямо на него, а обходом, вдоль рядов войск, сомкнутых в каре…
Священник, с крестом в руке, выступал впереди, за ним мы все
шли один за другим по глубокому снегу… Нас интересовало всех,
что будет с нами далее. Вскоре внимание наше обратилось на серые
столбы, врытые с одной стороны эшафота; их было, сколько
мне помнится, много… Мы медленно пробирались по снежному
пути и подошли к эшафоту. Войдя на него, мы столпились все
вместе… Нас поставили двумя рядами перпендикулярно к городскому
валу… Когда мы были уже расставлены в означенном
порядке, войскам скомандовано было «на караул», и этот ружейный
прием, исполненный одновременно несколькими полками,
раздался по всей площади свойственным ему ударным звуком.
Затем скомандовано было нам «шапки долой!»

…После того чиновник в мундире стал читать изложение вины
каждого в отдельности, становясь против каждого из нас…
Чтение это продолжалось добрых полчаса, мы все страшно зябли.
По изложении вины каждого, конфирмация оканчивалась
словами: «Полевой уголовный суд приговорил всех к смертной
казни — расстрелянием, и 19-го сего декабря государь император
собственноручно написал: „Быть по сему“».

Мы все стояли в изумлении; чиновник сошел с эшафота. Затем
нам поданы были белые балахоны и колпаки, саваны, и солдаты,
стоявшие сзади нас, одевали нас в предсмертное одеяние…
Взошел на эшафот священник… «Братья! Пред смертью надо покаяться…
Кающемуся Спаситель прощает грехи… Я призываю
вас к исповеди…»

Никто из нас не отозвался на призыв священника — мы стояли
молча… Тогда один из нас — Тимковский — подошел к нему
и, пошептавшись с ним, поцеловал Евангелие и возвратился на
свое место…

Священник ушел, и сейчас же взошли несколько человек
солдат к Петрашевскому, Спешневу и Момбелли, взяли их за
руки… подвели их к серым столбам и стали привязывать каждого
к отдельному столбу веревками… Им затянули руки позади
столбов и затем обвязали веревки поясом. Потом отдано было
приказание «колпаки надвинуть на глаза», после чего колпаки
опущены были на лица привязанных товарищей наших. Раздалась
команда: «Клац» — и вслед за тем группа солдат — их было
человек шестнадцать, — стоявших у самого эшафота, по команде
направила ружья к прицелу на Петрашевского, Спешнева
и Момбелли…

Сердце замерло в ожидании, и страшный момент этот продолжался
с полминуты… Но вслед за тем увидел я, что ружья, прицеленные,
вдруг все были подняты стволами вверх. От сердца отлегло
сразу, как бы свалился тесно сдавивший его камень. Затем
стали отвязывать привязанных… и привели снова на прежние
места их на эшафоте. Приехал какой-то экипаж — оттуда вышел
офицер — флигель-адъютант — и привез какую-то бумагу, поданную
немедленно к прочтению. В ней возвещалось нам дарование
государем императором жизни и, взамен смертной казни,
каждому, по виновности, особое наказание«.

Достоевский был приговорен к четырем годам каторги и бессрочной
солдатчине.

С петрашевцев сняли белые балахоны и капюшоны. На эшафот
поднялись двое палачей. Они поставили на колени осужденных
и у каждого над головой сломали шпагу. Затем каждый
из осужденных получил арестантскую шапку, овчинный тулуп
и сапоги, а на середину эшафота бросили груду кандалов. Двое
кузнецов надевали на ноги осужденным тяжелые железные
кольца и заклепывали их.

Воспоминание о Семеновском плаце навсегда осталось в памяти
Достоевского. Он останавливался на нем и в своих устных
рассказах, и в «Дневнике писателя». В романе «Идиот» воспоминание
Достоевского об инсценировке казни вплелось в рассказ
князя Мышкина о последнем дне приговоренного: «Потом, когда
он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он
отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет
думать: ему все хотелось представить себе как можно скорее и
ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три
минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто же? Где
же? Все это он думал в те две минуты решить. Невдалеке была
церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала
на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту
крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей:
ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он через три
минуты как-нибудь сольется с ними».

Солнце играло на куполе Введенского собора, разрушенного
в 1930-е годы (сейчас в скверике напротив Витебского вокзала
— памятный знак на месте храма).

В конце XIX века на месте плаца был организован ипподром.
На рубеже 1950–1960-х годов на месте бывшего ипподрома разбита
Пионерская площадь, построено здание Театра юных зрителей,
поставлен довольно нелепый и устрашающий памятник
Александру Грибоедову.

• Издательство «БХВ-Петербург», 2012 г.
• В 1941–1944 годах на берегах Невы произошла одна из крупнейших в истории человечества гуманитарных катастроф. Миллион мирных граждан, в основном женщин и детей, умерли от голода, холода и бомбежек в блокадном Ленинграде. Еще полтора миллиона красноармейцев и солдат вермахта погибли в битвах за город. В течение многих десятилетий «правду»
  о войне писали генералы и политработники. В середине 2000-х годов петербургский «Пятый канал» предпринял попытку опросить еще оставшихся рядовых блокадников и фронтовиков. Были взяты около сотни интервью.
  В 4-серийный документальный фильм «Ленинградский фронт» вошла только малая их доля. В этой книге авторы попытались дать слово всем.

• Купить книгу на Озоне

Вторжение

21 июня 1941 года в 22 часа солдаты и офицеры группы армий
«Север» были выстроены поро́тно в лесах Восточной Пруссии. Командиры зачитали приказ Гитлера: «Под гнетом тяжелых забот,
будучи обреченным на многомесячное молчание, я, дождавшись своего
часа, обращаюсь к вам, мои солдаты! Начинается наступление, по своим масштабам и протяженности крупнейшее из всех, которые когда-либо знал этот мир. В союзе с финскими дивизиями, плечом к плечу
стоят наши товарищи — победители Нарвика у Северного Ледовитого
океана. Вы стоите на Восточном фронте. Судьба Европы и будущее
Германского рейха, существование германского народа отныне всецело в ваших руках».

На рассвете 22 июня по всей линии советско-германской границы
началось немецкое наступление. Захват Прибалтики, а затем Ленинграда молниеносными ударами с севера и юга — первоочередная задача гитлеровского плана «Барбаросса». После соединения с финскими войсками Балтийское море должно было стать внутренним озером
Германии. К тому же Гитлер придавал взятию Ленинграда мистическое значение.

Адольф Гитлер: «Имя может придать географическому месту значимость. С захватом Ленинграда, большевиками будет утрачен один из
символов революции и может наступить полная катастрофа».

Вермахт — лучшая армия мира, армия спортсменов и техников.
Машина, отлаженная в каждой детали. Рядовые имеют десять классов
образования. В строевых частях плечом к плечу земляки и одноклассники, пруссаки, померанцы, вестфальцы. Эти части за два года войны
не знали поражений. Они захватили Польшу, взяли Париж, подняли
знамя со свастикой на горе Олимп. Для них Восточная кампания —
короткая экспедиция в дикую страну, поход Европы на Азию. Русских
следует уничтожить или приучить служить Великой Германии.

Командовал группой армий «Север» один из лучших и самых опытных полководцев фюрера фельдмаршал Вильгельм фон Лееб.

ДОСЬЕ:

Фельдмаршал Вильгельм фон Лееб,
65 лет. Истовый католик, аскет.
В 1900 году брал Пекин. В Первую
мировую войну успел повоевать и на
Восточном, и на Западном фронте, за
храбрость награжден рыцарским
титулом. Ведущий теоретик
современной войны. Работа фон Лееба
«Оборона» использовалась при
написании полевого устава Красной
армии. Под его командованием
немецкие войска оккупировали Чехию,
прорывали во Франции линию Мажино.
К нацистской идеологии критичен,
находился под наблюдением гестапо.

Немецкая группа «Север» состояла из двух армий — 16-й и 18-й.
В подчинении фельдмаршала Лееба 1500 танков, 725 тысяч солдат,
760 боевых самолетов. 16-я немецкая армия двигалась к Таллину,
18-я — к Луге.

С первых же дней войны советские войска терпели тяжелые поражения. Немцы почти безболезненно прошли Литву и сходу взяли мост
через Западную Двину в районе Даугавпилса. С тыла позиции Прибалтийского фронта прикрывала оборонительная линия, построенная в
30-е годы на границе Латвии и Эстонии. Однако 4 июля немцы ворвались в город Остров — ключевой узел оборонительной линии. 9 июля
фашистские танки на улицах Пскова. В то время Псковская область
входила в состав Ленинградской, поэтому можно сказать, что с этого
момента начинается битва за Ленинград. Немецкие войска за один
день с боями проходили свыше 30 километров. До Ленинграда оставалось всего 280 километров. К 20 июля немцы планировали взять город.
Никто тогда не мог представить, что битва за Ленинград станет самой
долгой и кровавой в истории Второй мировой войны.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Мельников Владимир

Застала меня война в Солнечногорске, под Москвой. Там находился танковый
полигон бронетанковой московской академии. Я служил радистом в учебном
полку. 22 июня нас ночью подняли по тревоге и сообщили, что началась война. 24 июня наш отдельный танковый батальон погрузили на платформы и отправили в Латвию оборонять Ригу, но в дороге мы встретили немцев. 26 июня
около реки Даугава (город Дагда) начался мой первый бой. Наш батальон вошел в состав 46-й танковой дивизии полковника Копцова. С этой дивизией мы
и отступали на Сущево, Себеж, Опочку. Наш Т-26 подбили, командир мой лейтенант Ларионов погиб, а меня, благодаря тому, что между мной и командиром
стоял стальной гильзоулавливатель, только контузило. Танковая дивизия за
два дня была уничтожена. Нашу танковую роту уничтожил по существу собственный командир, капитан Кузнецов. Он не знал обстановки, не ориентировался по карте, водил вокруг леса кругами. А в это время немцы нас расстреливали. Из моих товарищей мало кто остался жив. Я со станции Сущево эшелоном выехал в Ленинград. Всю дорогу бомбили немцы, в Старой Руссе меня
ранило в ногу. Но я на это не обращал внимания, я ехал домой, в город свой
родной. В Ленинград.

Баранов Иван

Я родился в деревне в Вологодской области, работал на заводе в Ленинграде,
оттуда был призван на действительную службу. Начало войны застало меня в
Риге. Я служил на Балтике в 41-й авиационной эскадрилье2. Нас бомбили уже
ночью 22 июня. Мы отступали. Это позорно было для нас. Нам вслед люди
кричали нехорошие слова: «Что же вы?» По приказу мы отправили из города
самолеты, подорвали часть своих объектов и имущества, а сами (команда катерников и водолазов во главе с капитаном Гайдукевичем) отправились на катерах в Таллин, но встретили фашистские подводные лодки, были обстреляны
и вынуждены высадиться.

Отремонтировав свои катера в Балтийском порту, решили идти в Таллин. Там
бомбили, один корабль с гражданским населением погиб у нас на глазах: наши
катера спасали утопающих целые сутки.

А в это время 41-я эскадрилья прибыла под Кингисепп, на озера Липовое и
Белое. Когда мы с нею соединились, уже начались настоящие боевые действия. Постепенно отступали до Ленинграда.

Морозов Михаил

21 июня 1941 года наш линкор «Марат» из
Кронштадта пришел в Таллин. Дали команду
личному составу: желающим сойти на берег — записаться. А мы с прошлого года не
были в Таллине. Город нам очень нравился.
Записались, поступил сигнал приготовиться.
Приготовились. Ждем построения. Время
идет, построения нет. Два часа — молчок,
три часа — молчок. В четыре часа заиграл
походный сигнал вахтового. Весь личный состав в недоумении. Как так? Куда? Только
пришли — опять уходить. Ну, мы занимаем
свои посты. Наше дело — что? Прогреть
машину в первую очередь, а кочегарам приготовить котлы. Снимаемся с якоря, уходим.
Часов около трех приходим в Кронштадт,
становимся на большой рейд. Заняли боевые посты. В холодильном отделении у нас
красота — свету много, тепло. Нас шесть
человек.

И где-то часа в четыре — автоматы зенитные. Воздушная тревога сыграла.
Вдруг — в корме удар. Не успели опомниться от этого удара — и еще удар,
над нами. Я доложил, что слышал взрыв в корме. И сразу — еще взрыв. Со
мной рядом. И свет гаснет, меня кверху поднимает, трубку телефона из рук
вырывает. Закрепил трубку в темноте, докладываю, что слышал взрыв на правом холодильнике. Мне отвечают: «Свяжись с правым холодильником, у нас
с ними связи нет».

После боя только восстановилось все, что произошло в тот день. Как раз в четыре часа утра наши сигнальщики заметили группу самолетов над фарватером, которые сбрасывали что-то на парашютах. Доложили командиру. Командир корабля — в штаб. (Штаб на аэродроме.) Аэродром отвечает, что все самолеты на месте. Никаких полетов нет. И вдруг с одного самолета груз
взорвался. Оказывается, они сбрасывали мины на парашютах. Зенитчики открыли огонь по самолетам. Вот так началась война. В общем, «Марат» первым
и принял войну.

Казаев Петр

Месяца за два до начала войны, как только сошел лед, у нас на Балтийском
флоте (и по всем флотам) начались учения. Помню, 25 мая 41-го года я смотрел открытие Петергофских фонтанов. Это было мое последнее увольнение
на берег, после него до начала войны я на берег не сходил, все время проводились боевые подготовки. Увольнение личного состава запретили. Нарком
Военно-морского флота Кузнецов объявил по всем флотам готовность номер
один. Многие базы сухопутных войск пострадали от неожиданного нападения,
сухопутные войска несли большие потери. А из военно-морских баз флота ни
одна в начале войны не пострадала. Ни один корабль не пострадал, потому
что все были готовы к бою.

Начало войны застало меня в Кронштадте, в должности командира «морского
охотника» за подводными лодками. Еще никто не знал о начале войны, а мне
уже пришлось в три часа ночи с 21-го на 22-е провести бой с самолетами противника. Меня послали в дозор, в район Шепелевского маяка (между островом
Сескар и Выборгским заливом, это точка перекреста фарватеров). В три часа
ночи увидел, что со стороны Финляндии летят три самолета в сторону Кронштадта. Запросил опознавательные, опознавательные не ответили. Один попытался пикировать на меня. Я приказал открыть огонь. Самолет задымился.
Тогда они повернули и ушли в сторону Финляндии. Таким образом, до Кронштадта я им не дал долететь.

Меня к 12 часам дня отозвали, пришел на Кроншлот, иду докладывать командованию, что провел бой с самолетами противника. Сам сомневался еще тогда. Думаю, боже мой, как докладывать? А ну как своего сбил? Но тут объявляют о начале войны. Все, отлегло. Начальство мои действия признало правильными, поблагодарило: молодец. Вот так началась для меня война. За
первые два месяца мой «морской охотник» только в подобных одиночных боях
сбил три самолета противника.

После падения оборонительной линии вдоль старой советской границы 1939 года, так называемой «Линии Сталина», между Псковом и
Ленинградом не оставалось никаких серьезных оборонительных рубежей. Город давно готовился к нападению. Но не с юга, а с севера.
Кадровые части, обстрелянные в Зимней войне, располагались вдоль
финской границы. 25 июня 1941 года советская авиация нанесла бомбовый удар по аэродромам Финляндии, которая формально еще не находилась в состоянии войны с Советским Союзом. Финны активных
боевых действий не предпринимали, и часть советских войск перебросили на юг, навстречу немецким армиям. Но 10 июля, на следующий
день после взятия немцами Пскова, финские войска, под командованием маршала Маннергейма, перешли в наступление. Для них путь на
Ленинград вдвое короче, чем для немцев — 120 километров.

Маннергейм был крайне недоволен приказом Гитлера, особенно
словами о том, что немцы стоят плечом к плечу с финскими дивизиями. Он заявлял: «Рейхсканцлер своей формулировкой не посчитался с
международно-правовыми реалиями, не говоря о том, что явно забегал
вперед». В переговорах с послом Германии Маннергейм говорил: «Мы
ничего не желаем завоевывать, и Ленинграда тоже». На международной арене Финляндия тяготела к Англии и США. С самого начала
бывший генерал русской армии скептически оценивал шансы Гитлера
на победу во Второй мировой войне. Главная цель Маннергейма —
добиться независимой Финляндии в границах 1939 года как можно
меньшей кровью. Советская бомбардировка 25 июня не оставила
Финляндии шанса отсидеться в стороне. Всю страну охватила жажда
реванша за территории, потерянные в результате Зимней войны. Финские националисты требовали большего — захвата советской Карелии.
В Хельсинки, у здания парламента проходили бурные манифестации.
Самый популярный лозунг — «Свобода Карелии и Великая Финляндия». 10 июля 1941 года маршал Маннергейм принял должность главнокомандующего. В его приказе о наступлении говорилось: «Свобода и
величие светят нам».

ВОСПОМИНАНИЯ:

Кашин Иван

До войны я жил в Малой Вишере, под Ленинградом. На второй день войны мы,
комсомольцы, двинулись в военкомат, чтобы нас призвали на фронт. Мне было 14 лет, другим мальчишкам примерно также, но ростом я походил на семнадцатилетнего. Паспорта у меня еще не было. В военкомате спрашивают:
«Сколько вам лет?» Я говорю: «17 на днях исполняется». Меня направили к
врачу. Врач осмотрел, улыбнулся и говорит: «Годен». Вот так я попал в армию.

Из комсомольцев сформировали отряд в 300 человек, и отправили нас строить аэродром между поселком Койвисто и Выборгом. Мы валили деревья, выкорчевывали корни и ровняли землю. Почти два месяца работали. А потом
финны двинулись на нас. Была мясорубка такая, что не передать. Всем, кто
работал на аэродроме, был отдан приказ — отступать, а наш комсомольский
отряд оставили прикрывать отступление. Вот там я и принял первый бой.

У нас были автоматы и винтовки — и все. Финны нас окружили, выбраться не
было возможности. Когда нас взяли, раненых разместили на площадке, а убитых — сбросили в траншею. Я был ранен. К каждому стал подходить финский
капитан. Что-то спрашивал. А когда ко мне подошел, я плюнул ему в лицо.
И вот это меня спасло. Финны накинули петлю мне на шею, а веревку привязали к машине и поехали, но я успел подсунуть под петлю руки. В какой-то
момент от боли я потерял сознание и шофер решил, что я мертв. Меня сбросили в канаву мертвого, а я был живой. Шрамы на шее остались у меня на всю
жизнь.

Ночью я пришел в себя и стал пробираться к своим. Десять дней шел. Без пищи, без всего. Что было в лесу, тем и кормился. Дошел до Белоострова, а там
река широкая. Я — через реку, поплыл, но сил не было, стал тонуть. Меня
спасла девушка. Помогла дойти до своего дома в Белоострове и стала лечить.
И уже поправившись, я снова побрел к своим. Там меня проверили и отправили воевать под Красный Бор.

К 1941 году Ленинград — второй по величине город страны: 3,5 миллиона человек. Крупнейший центр оборонной промышленности. После
1918 года, когда правительство переехало в Москву, город сильно
«ощипали». В Москву отправлена большая часть императорских сокровищ, Академия наук, многие издательства, на рубеже 20–30-х гг.
варварской чистке подвержены Эрмитаж, великокняжеские и императорские резиденции. Ленинградские большевики, — те, кто делал революцию 1917 года, трижды испытали на себе уничтожительные кампании: в 1926 году, когда Григорий Зиновьев проиграл войну со Сталиным; в 1934-м, после загадочного убийства Кирова; и в 1937-м. Тем
не менее, ни Сталин, ни Гитлер не рассматривали Ленинград как провинцию.

Во главе ленинградской партийной организации с 1934 года Андрей
Александрович Жданов. При этом Жданов — член Политбюро ВКПб,
Секретарь ЦК и Председатель Верховного Совета РСФСР. Поэтому
повседневное руководство городом он передоверяет своим заместителям Алексею Кузнецову, Якову Капустину и председателю Исполкома
Петру Попкову.

Жданова война застала на отдыхе в Сочи, где он несколько дней
безуспешно ожидал вызова в Москву к Сталину. Однако Сталин приказал ему немедленно отправляться в Ленинград без заезда в столицу.
Жданов хорошо понимал, что это могло означать опалу. С 1939 года он
считался одним из самых пылких сторонников союза с Германией.
Именно Жданов, будучи с 1935-го членом Военного совета Ленинградского военного округа, был персонально ответственен за подготовку
города к обороне. Только 1 июля 1941 года состоялось первое заседание Комиссии по вопросам обороны Ленинграда под председательством Жданова.

Верховное командование защите Северной столицы уделяет особое
внимание. 11 июля в Ленинград прибыл литерный поезд маршала Ворошилова. Ему поручено командование обороной Ленинграда.

После финской кампании, Ворошилову ответственных дел не поручали. Теперь у «первого маршала» появился шанс вернуть былую славу и стать спасителем Ленинграда. Ворошилову подчинены войска Северного фронта, которые растянулись от Ленинграда до Мурманска,
Северо-Западного фронта, беспорядочно отступающего к Таллину и
Луге, Балтийского и Северного флотов. И этого слишком мало, чтобы
отразить удар с юга. Что мог противопоставить Ворошилов немцам?
Кадровые части выбиты в приграничных сражениях. Войска состоят в
основном из новобранцев — деревенских парней, никогда не бравших
в руки оружия. Большинство командиров — недавние выпускники
училищ. Меж тем, по Киевскому шоссе от Пскова к Луге приближалась 4-я танковая группа Гепнера — боевой кулак группы «Север». На
реке Плюссе немецкие танки столкнулись с частями Красной армии и
неожиданно получили отпор.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Муштаков Порфирий

Начало войны я встретил в Лужском лагере, где располагалось Первое Ленинградское артиллерийское училище. Я там преподавал топографию и приборы.

На фронт я попросился добровольно, вместе с друзьями — лейтенантами
Володей Дубовым (он погиб под Тихвином) и Филиппом Шелегом. Начальник
Артиллерийского училища вручил нам предписания, пожал крепко руки, и мы,
каждый с маленьким чемоданчиком и шинелью, отправились. Мама со мной
попрощалась и дала соли: «Сынок, соль возьми, пригодится!» И действительно, мама оказалась права. Так пригодилась потом соль!

Меня назначили командиром гаубичной батареи. Было тяжело, потому что немецкая авиация господствовала. Пригнали к нам коней, а тут бомбежка —
и кони разбежались, со слезами пришлось собирать. Часа два по всему лесу
их искали. Наконец собрали и начали упряжки создавать, торопились, потому
что уже и орудия привезли. Солдат пришлось обучать, как окоп выкопать, как
орудие проверить перед стрельбой. Многие были совсем необученные, а я —
профессионал все-таки.

Уже 11 июля мы вступили в бой. Это было между Лугой и Псковом на реке
Плюсса. Главная полоса проходила в населенном пункте Городец. Наш артиллерийский 710-й гаубичный полк 177-й стрелковой дивизии4 стоял в этом
месте. Мой наблюдательный пункт находился чуть-чуть севернее Городца. Когда фашисты начали наступать, у нас все было уже пристреляно. Я только успевал командовать. Мы хорошо побили их там.

Боеприпасов хватало. На тяжелых ЗИСах их подвозили прямо на огневую позицию. Помню ночные удары по населенному пункту Наволок, где размещался
штаб немецкой разведки. Мне командир артиллерийского дивизиона поставил
задачу — ударить ночью, километров на десять по дальности стрельбы. А гаубицы у нас — 122-миллиметровые, у них дальность стрельбы — 11 километров 800 метров. Мы удары нанесли точно, разведчики сказали: «Машины немецкие так загорелись в Наволоке, что фашисты забегали, как угорелые».

Встретив организованное сопротивление, генерал Гепнер принял
смелое решение. Дорога вдоль реки Луги считалась непроходимой для
танков. Но Гепнер бросил свои основные силы по бездорожью. Пройдя 150 километров на север, немецкие танки с ходу форсировали Лугу
у Большого Сабска и захватили пустующие советские укрепления на
правом берегу. Ворошилов бросил в бой курсантов пехотного училища
и 2-ю дивизию народного ополчения. Но контратаки ополченцев и
курсантов — безуспешны. Гепнер доложил фон Леебу: дорога на Ленинград открыта.

Однако 15 июля Ворошилов нанес под Сольцами неожиданный
контрудар танками во фланг немцам. Три немецких дивизии оказались
прижаты к озеру Ильмень. Вермахту пришлось направить танки под
командованием Манштейна на выручку полуокруженной у озера Ильмень группировке. Фон Лееб вынужден приостановить наступление на
Ленинград.

Темпы наступления группы армий «Север» сегодня кажутся невероятными. Но наиболее прозорливые немецкие генералы уже поняли:
что-то не так. В конце июля вермахт только готовится захватить Ленинград. А ведь за это же время войны с Польшей и Францией уже
были выиграны. Все германские мемуаристы отмечают неожиданную
стойкость советских войск в обороне и отличное вооружение. Один из
самых неприятных сюрпризов — тяжелый танк КВ-1, броню которого
не могла пробить ни одна немецкая противотанковая пушка. Немцы
называли все, что происходило в бою с ними, «эффектом колотушки».
Снаряды стучали по броне, не причиняя вреда. В немецких мемуарах
атаки КВ описываются как нашествие марсиан из романа Уэллса: чудовищные монстры, безнаказанно утюжащие позиции противотанковых батарей. В борьбе с КВ выручала немцев лишь тяжелая артиллерия и 88-миллиметровые зенитные пушки.

Глава из книги Феликса Медведева «Мои Великие старухи»

О книге Феликса Медведева «Мои Великие старухи»

—Я хочу вас познакомить с человеком необыкновенной,
фантастической судьбы,— сказала
Белла Ахмадулина. — Бывшей княжной. Увы, бывшей дворничихой.
Ее отец дружил с Лермонтовым (Фантастика! Отец моей современницы
дружил с Лермонтовым. Но как такое возможно? — Ф.
М.), она появилась на свет, когда отцу было за семьдесят. Этот случай
— матримониальные фантазии природы.

Мы вышли на улицу Воровского, миновали арку старинной постройки.
Узкий дворик — неправильной формы колодец — упирался
в убогую, выщербленную дверь. Зарешеченные окна. Ни души.

— Это здесь.

Мы постучались…

Шел самый перестроечный и во многом действительно светлый,
«надеждный» год нашей новой истории — 1987. Весна, еще многое
закрыто, запрещено, еще балом правит Егор Лигачев, еще идет
война в Афганистане и Сахаров томится в горьковской ссылке. И
Ельцин еще состоит в членах Политбюро. И многие свободы еще
были впереди. К одной из подвижек к демократии я как журналист
оказался счастливо причастен — к реабилитации, возрождению в
России дворянского сословия.

Познакомившись с княжной Екатериной Александровной Мещерской, представительницей знаменитейшего русского рода, и
узнав перипетии ее драматической биографии, я начал готовить
статью о ней для журнала «Огонек». Как говорила моя героиня, она
гордилась не тем, что среди Мещерских были герои, а тем, что среди героев были Мещерские. Командиром молодого Суворова был
Иван Мещерский, а его сын Алексей служил у Суворова адъютантом. Герой Шипки князь Эмануил Мещерский несколько месяцев
держал осаду Шипки, пока не подошли скобелевские войска, он
умер геройской смертью. Мещерский Иван Николаевич, магистр
высшей математики, создал «теорию переменной массы тел».
«Уравнения Мещерского» использовались при разработке гвардейских минометов «Катюша», а появление советских искусственных
спутников Земли было бы невозможно без его теории.

За неподобающее происхождение Екатерине Александровне
пришлось заплатить сполна. Голодная и полулегальная, на правах
приживалки, жизнь во флигеле своего имения, скитания, лишение
права работать и иметь паспорт, арест, опять арест…

Роковые серьги Натальи Гончаровой

…В один из вечеров, угостив меня непревзойденной рисовой
кашей, сваренной по старинному рецепту, Екатерина Александровна подошла к окну и, как мне показалось, поплотнее задернула
штору. Потом заперла дворницкую свою комнатенку на лишний
крючок.

— Я вам доверяю и хочу попросить об одной услуге, — вернувшись в кресло, стоявшее возле шкафа красного дерева, негромко произнесла хозяйка. — Мне восемьдесят три года, моя жизнь
идет к концу. И я хотела бы отблагодарить человека, который много лет был рядом, помогая мне, разделяя все мои невзгоды. Эту
женщину вы видели. Она здесь домоправительница. И потом, нужны средства на будущие похороны, ведь сбережений у меня нет.
Как я живу, вы видите. Перед вами остатки когда-то огромного отцовского наследства — картина кисти художника прошлого века,
старинный подсвечник и несколько редких книг. Нет ни Рокотова,
ни Кипренского, ни Рубенса, ни Боттичелли, обращенных в пользу
государства приказами Ленина и Дзержинского. Не могу же я требовать сегодня возвращения незаконно изъятого имущества. Меня
и так арестовывали тринадцать раз. И последний раз в 1953 году.
Но совесть моя перед Господом чиста. (Я весь превратился в слух.
Екатерина Александровна была серьезным, честолюбивым, жестким человеком, и я понимал, что только обстоятельства непреодолимой силы заставляют ее раскрыться передо мной.)

Екатерина Александровна поднялась из кресла и, как мне показалось, торжественно-печально подошла к комоду, повернула ключик, куда-то вглубь просунула руку и извлекла оттуда нечто в старинной коробочке. От комода до меня четыре шага. Я замер.

— Вот, откройте…

Я нажал малюсенькую кнопочку, и коробочка открылась.

— Что это?

— Это серьги, которые принадлежали Наталье Николаевне Гончаровой. Она их получила в подарок к свадьбе от матери.

Я потерял дар речи. Что говорить, как реагировать на услышанное. Серьги Натальи Николаевны Пушкиной? Но как они оказались
в этом доме?

Словно уловив мое волнение, Мещерская продолжала:

— Знаете ли вы о том, что Мещерские связаны родственными
узами с Гончаровыми? Да, да, с теми самыми, пушкинскими. Сначала брат Натальи Николаевны Гончаровой, Иван, женился на красавице-княжне Марии Мещерской, тетке моего отца, а последней
владелицей гончаровского Яропольца была княжна Елена Мещерская — дочь старшего брата моего отца, вышедшая замуж за одного из Гончаровых. Каждое лето до семнадцатого года вместе с мамой я ездила в Ярополец на могилы родственников.

Наталья Николаевна носила эти серьги недолго. Мать Натали
была в отчаянии, что ее красавица-дочь вышла замуж «за какого-то
поэта-полунегра, который был охоч до карт и погряз в долгах». Насмотревшись на сумбурную жизнь молодой четы, она отняла у дочери рубиновые серьги. Затем они оказались у Марии Мещерской.

У Елены Борисовны Мещерской-Гончаровой, тети Лили, как мы ее
называли, детей не было, и она передала сережки моей матери,
чтобы я, когда мне исполнится 16 лет, их носила.

— Но как же вы смогли сохранить такую реликвию? Ведь чтобы заработать на хлеб, вы после революции работали швеей!

— Так и сохранила. Мне, еще девчонкой начавшей кормиться
собственным трудом, незнакома алчность к вещам. Пожалуй, мы с
мамой особенно тяжело переживали лишь в тот день, когда у нас
реквизировали портрет отца работы Карла Брюллова. Кстати, сейчас он находится в Киеве в Русском музее, а бронзовый бюст отца,
сделанный Паоло Трубецким, — в запасниках Третьяковской галереи. Единственную реликвию семьи Мещерских, с которой я не
расставалась и, несмотря на нужду и голод, хранила и даже носила,
это «пушкинские серьги». Я думала, что перед смертью передам их
народу, как и все, что у нас было, но, как говорится, «земля приглашает, а Бог не отпускает». Я так тяжело больна и слаба, что превратилась в беспомощного инвалида. По правде сказать, мне никогда не хватало пенсии, так как при моем больном сердце, а тем более после того как я сломала шейку правого бедра, а позже и
левого, без такси я никуда. Вот почему сейчас, на пороге могилы, я
вынуждена расстаться с этой, — Екатерина Александровна отчетливо произнесла, — реликвией.

Я впился глазами в чуть поблескивающий под бликами сорокаваттной электролампочки удивительный раритет. Дрожащей рукой
вынул из коробки и положил на ладонь. Это были изящной работы
золотые сережки — на изогнувшейся веточке рассыпались бриллиантовые капли, а среди них кровавыми огоньками горели гладкие
красные рубины. Казалось, они ничего не весили. Но от сережек, и
я это отчетливо ощущал, исходила какая-то аура. Казалось, что я
держу в руках одушевленное существо. Недаром считается, что
вещи прирастают к владельцам и что в них переселяется часть души человека. Да, да, в природе нет ничего мертвого. Даже камень
имеет душу. Мистические аллюзии в моей голове остановила Екатерина Александровна:

— Помогите мне продать эти серьги… Купите их для своей жены. У вас есть деньги?

Вопрос, так решительно обращенный ко мне, был для меня не
столь неожиданным, сколь сакраментальным: я коллекционировал
автографы и фамильные реликвии, но не многие знают, что «живые» деньги для собирателей редкостей — явление иллюзорное. И
у меня вырвалось:

— Но как оценить сережки, которые держал в руках сам Пушкин?! Разве они имеют цену? Быть может, обратиться в музей?
Екатерина Александровна не то чтобы немного смутилась, но
мне показалось, ей стало как-то неловко. Ведь речь шла о тонкой
нравственно-материальной субстанции, о судьбе сокровища, которое пуще ока хранилось в ее доме более века. Мещерская как-то
скомкано заговорила о несомненной бесценности пушкинского раритета, который трудно измерить деньгами, и назвала сумму, которая, безусловно, была достойна этой «диковины». Сразу ответить
на столь неожиданное предложение я не решился, пообещав подумать несколько дней.

Прошло недели три, за время которых я не звонил в дом на улице Воровского. Ждал отсутствующего в Москве знакомого антиквара. Но, если честно, каким бы заманчивым ни было для меня
приобретение уникальных серег, душа моя, что называется, не лежала к экзотической
сделке. Да и тем более, моя скромная и почти равнодушная к дорогим украшениям жена Мила не проявила интереса к этой покупке:
«Носить серьги жены Пушкина — это уж слишком…»

Меня вызывает товарищ Яковлев

И вдруг однажды редактор журнала «Огонек» Виталий Коротич
сообщил, что меня вызывает к себе Александр Яковлев, в те времена член Политбюро, главный идеолог партии.

— Яковлев? Но зачем я ему понадобился?

— Вам скажут на месте. Что-то, связанное с княжной Мещерской.

Сломя голову я помчался в здание на Старой площади, получил
пропуск, поднялся на четвертый этаж и вошел в помещение, на котором висела табличка «А. Н. Яковлев».

Но к члену Политбюро меня не пригласили. Помощник Александра Николаевича с ходу деловито протянул какое-то письмо и
предложил ознакомиться с его содержанием здесь же, в комнате, за
столом у окна.

— Мы хотели, чтобы вы использовали это письмо для публикации в «Огоньке». Сегодня это очень важно, считает товарищ Яковлев, — напутствовал меня цековский чиновник.

Письмо оказалось довольно длинным, на тринадцати страницах,
и, как только я начал читать, меня околдовала красивая, интеллигентная русская речь. Это было письмо Мещерской к Раисе Максимовне Горбачевой с приколотой к верхнему уголку маленькой
запиской «А. Н. Яковлеву: Прошу помочь».

Екатерина Александровна рассказывала о тяжелой своей судьбе,
об отце и матери, о роде князей Мещерских, верой и правдой служивших государю и Отечеству. Особенно красочно сообщала она о
несметных богатствах своих предков. И это при том, что в советское время ей пришлось служить и ткачихой, и дворничихой. Моя
героиня молила Раису Максимовну о помощи. Она извещала о сохраненных ею для потомков серьгах Натальи Николаевны, которые
могла бы предложить заинтересованным лицам за соответствующую материальную компенсацию.

Ознакомившись с письмом, сам факт которого был для меня,
конечно же, неожиданным, я обратился к референту с просьбой
взять письмо с собой в редакцию. Через пять минут, получив захватывающее своим содержанием послание, я покинул здание, вызывавшее у многих его посетителей волнение и страх. А буквально
через день кто-то, словно опомнившись, прислал со Старой площади курьера, который отобрал у меня этот документ. Но копию с
него я все же успел снять…

Через некоторое время в журнале «Огонек» вышла моя статья
«Княжна Мещерская: жизнь прожить…». Она вызвала оглушительный резонанс, волны которого ушли далеко за пределы Советского
Союза. Мещерская стала известной повсюду. Журнал «Новый мир»
опубликовал написанную ею автобиографическую повесть, которая
вскоре вышла отдельным изданием. В СССР возникло заново возрожденное Дворянское общество, получили право гражданства
многие традиции и атрибуты отечественной истории.

Как-то я позвонил Екатерине Александровне. Она поблагодарила меня за публикацию и между прочим сказала, что стала получать большую пенсию. «Всесоюзную, —
с гордостью произнесла Мещерская. И добавила: — Умирать теперь будет спокойнее… Я рада, что мое письмо прочитали на самом верху».

«Что ж,— думал я, — княжне-страдалице, раздавленной российским переломом, пусть и на самом краю жизни, наконец-то воздано». Но все-таки какова судьба серег Натальи Николаевны? Где
они? Сохранились ли? И чьи ушки украшает невесомый шедевр
замечательного мастера? Носит ли их любимая женщина какого-нибудь долларового нувориша или супруга сановного «хозяина
жизни»? А может быть, они попали в музей? Или на аукцион? Ответить на эти вопросы я не мог.

1992 

Кристаллы, таящие смерть

Версия князя Евгения Мещерского, изложенная им в письме в
газету «Мир новостей», где я опубликовал ранее приведенную историю о княжне Мещерской и серьгах Натальи Николаевны Гончаровой:

Много тысяч лет цари Ширинские передавали из поколения в поколение таинственные кристаллы. Их было много. Какая-то тайна
хранилась в их сверкающих гранях. Не секрет, что древние бриллианты заключают в себе непостижимую для человеческого разума таинственную силу. Бог — на небе, а царь или князь — наместник Господа — на земле, и то, что принадлежит или принадлежало ему, должно
к нему вернуться, ибо его собственность дана ему Господом и Господом же может быть только отобрана. Как только алмазы похищались,
они несли последующим владельцам неисчислимые беды. Смерть и
кровь всегда сопутствовали дальнейшей истории этих камней. По-видимому, алмазы обладают способностью хранить информацию и
воздействовать ею на людей. И кристаллы Ширинских царей обладали способностью нести беды и смерть… Их дарили врагам. И враги
погибали. Их вставляли в перстни и серьги и дарили неверным женам.
Эти легенды очень древние, и я не знаю, что здесь правда, а что вымысел. Но из поколения в поколение передавались в роду князей Мещерских — потомков Ширинских царей — таинственные кристаллы.

Князь Петр Иванович Мещерский был самым младшим в семье
моего прапрапрапрадеда князя Ивана Сергеевича Мещерского.
Именно он был наиболее дружен с Александром Сергеевичем
Пушкиным. Ведь усадьба князей Мещерских Лотошино находилась в нескольких верстах от гончаровского Яропольца. Поэтому
молодые люди могли ездить друг к другу каждый день. Гостеприимство князей Мещерских было общеизвестно. Звучала музыка.
Вечерами пели романсы. Читали свои и чужие стихи. Петр Мещерский обожал Пушкина. В компании со своим старшим братом Иваном он часто ездил с ответным визитом в Ярополец. Видимо, там и
проговорился кто-то из братьев о таинственных серьгах, что хранились у отца князя Ивана Сергеевича Мещерского. Сначала это
только вызывало желание поговорить о непонятном и мистическом, особенно когда потухал закат и серый сумрак расползался по
закоулкам старинного дома.

Но спустя несколько лет Александр Сергеевич Пушкин вдруг
вспомнил об этих алмазах. Ревность? Да, именно ревность воскресила в памяти давно забытое. Наталья Николаевна Пушкина (урожденная Гончарова) блистала на балах. Очаровательная, юная — она
не могла не привлекать к себе внимания. И царя в том числе. Я не
знаю всей истории о том, как поэт уговорил князя Петра дать для
Натальи эти серьги. Знаю только, что они не были куплены. Возможно, поэт взял их для Натальи Николаевны лишь на время, чтобы проверить, как она ему верна. Петр отговаривал его от опасной
затеи, рассказывал странные истории о гибели женщин, носивших
эти украшения и замысливших измену. Но, очевидно, эти истории
еще больше распаляли воображение Александра Сергеевича. Да,
Наталья Николаевна носила эти серьги с алмазами, но смерть настигла не ее, а супруга. Как серьги вернулись в семью, также неизвестно. О них упоминала последняя владелица Яропольца, моя
двоюродная прабабка княжна Елена Борисовна Гончарова (урожденная Мещерская).

Потом, очевидно, они попали к князю Александру Васильевичу
Мещерскому — владельцу Алабинского дворца, а от него — к его
второй супруге Екатерине Прокофьевне Мещерской (урожденной
Подборской).

Ее отец организовал брак восемнадцатилетней дочери с шестидесятидвухлетним (вот почему князь Мещерский мог знаться с
Михаилом Лермонтовым! — Ф. М.) старцем князем Мещерским. Я
не берусь обсуждать законность этого брака, хотя весь свет и дочь
Наталья (от первого брака) возмущались происшедшим. Известны
слова Натальи Мещерской, будущей герцогини Руффо: «Сокровища Мещерских погубят вас и вашу душу. Эти алмазы не приносят
счастья…». Действительно, революция разрушила все планы новоиспеченной княгини Екатерины Прокофьевны Подборской. А перед этим событием были и скоропостижная смерть мужа-старца, и
отказ князя Паоло Трубецкого (того самого, знаменитого скульптора. — Ф. М.) жениться на ней и признать свою дочь Екатерину, которая родилась 4 апреля 1904 года, спустя четыре года после смерти Александра Васильевича Мещерского (автор письма здесь не
точен, по одним источникам, князь умер в 1903, по другим — в
1909 году. — Ф. М.) Екатерина Александровна потом всю жизнь
будет называть его отцом и путать даты своего рождения и его
смерти. Она говорила мне, показывая серьги «от Наталии Гончаровой», что мать всегда очень чувствовала их на себе, и невыносимая
усталость и подавленность возникали каждый раз, когда она их надевала.

Мать и дочь тринадцать раз сидели в тюрьме. Бедствовали.
Страдали и боролись со своими несчастьями. Они называли много
причин, которые вмешались в их судьбу, но я думаю, что все эти
несчастья смодулировали для них ширинские алмазы, которые сияли в тайном свете ночных ламп и… мстили. Незаконное обладание
убивало владельцев. Лишь в конце своей жизни Екатерина Александровна Мещерская решилась избавиться от злополучных кабошонов. Она их кому-то продала или подарила, и сразу благополучие, может быть, впервые в жизни, повернулось к ней…

1998

В 2002 году меня пригласили в Литературный музей
А. С. Пушкина для участия в телевизионной передаче. «Мы снимаем сюжет о серьгах Натальи Николаевны Гончаровой, о которых
вы когда-то писали, — сказал мне режиссер столичного канала. — 
Мы ждем вас на Пречистенке».

Каково же было мое удивление, когда я увидел в витрине ту самую реликвию, пришедшую из пушкинских времен.

Несмотря на съемочную суматоху, я, конечно же, оглянулся на
события пятнадцатилетней давности, вспомнив рассказ Екатерины
Мещерской о ее трудной судьбе, и порадовался неожиданной
встрече с загадочным рубиновым артефактом, который я когда-то
держал на своей ладони.

«Если прав князь Мещерский, приславший когда-то письмо в
газету, хорошо, что эти злополучные драгоценности хранятся теперь под толстым пуленепробиваемым стеклом в музейном „плену“ и никому уже не смогут навредить», — подумал я.

А как же «пушкинские серьги» попали в музей? Ах, ну да,
письмо княжны Мещерской Раисе Максимовне! Но сотрудники
музея мое любопытство не удовлетворили.

Во время работы над книгой я решил позвонить одному влиятельному активисту Фонда культуры и поинтересовался, не знает
ли он истории с серьгами княжны Мещерской. «Конечно, знаю, —
буднично-равнодушно ответил он, — я сам их держал в руках. Так
же как и все, кто присутствовал на заседании Фонда (человек двадцать), когда Раиса Максимовна Горбачева поведала собравшимся
музейщикам, историкам, пушкинистам о судьбе серег, которые когда-то принадлежали Наталье Николаевне Гончаровой. Цель того
заседания была конкретной: определить подлинность серег, оценить их и решить их дальнейшую судьбу. Решили: „пушкинские
серьги“ должны находиться в литературном музее великого поэта».

Для меня в этой почти детективной истории наконец была поставлена точка.

Глава из книги Бориса Романова «Мистические ритмы истории России»

О книге Бориса Романова «Мистические ритмы истории России»

Случайно ли вообще появление египетских сфинксов в Санкт-Петербурге? Какие невидимые космические нити связывают наш город с Древним Египтом? Известный петербургский астроном и исследователь
К. П. Бутусов в начале 1999 года опубликовал статью
«Космический смысл Санкт-Петербурга» («НП», 4 февраля
1999 года), в которой раскрыл удивительные связи географии столиц и истории мировых империй. Правда, он начинает свое исследование со времен Александра Македонского (IV век до н. э.), но мы увидим, что и более Древний
Египет вписывается в его концепцию.

Как известно, столица великой империи Александра
Македонского город Александрия, заложенный императором в 332–331 гг. до н. э., — столица Египта при Птолемеях, была политическим, экономическим и культурным
центром мирового значения. Сплавом египетской и эллинистической культур. Затем, в составе Римской империи
(с 30 г. до н. э.) и Византии (с IV века н. э.) Александрия
продолжала оставаться крупнейшим мировым культурно-экономическим центром, вторым после Рима. В IV веке
Рим пал, завоеванный варварами; в VII веке Александрия
была завоевана арабами. Так вот, Александрия, напоминает Бутусов, географически находится точно на 30-м меридиане — том самом, который в Санкт-Петербурге называется «Пулковским». Таким образом, его можно назвать
еще и «Александрийским». Мы же заметим, что и столица
Древнего Египта Фивы, и (еще точнее) Ахенатон (при Эхнатоне) также располагались вблизи этого нашего «Александрийско-Пулковского» меридиана.

С основанием императором Константином в 324–330 гг.
города Константинополя в качестве столицы Византийской
империи (и после падения Рима) эстафета политико-экономического и культурного центра античного мира переходит сюда. Константинополь также находится почти
точно (менее градуса) на нашем 30-м меридиане. Константинополь называли «золотым мостом между Востоком
и Западом». По степени интенсивности городской жизни,
по развитию культуры и политическому значению Византия долгое время опережала Западную Европу, так же как
в свое время Александрия, являясь мировым политическим
и культурным центром, мостом между культурами. Наи-
высшего расцвета Византия достигла в VI веке, а в
IX–X веках поддерживала оживленные торговые отношения с Киевской Русью. В 1204 году Византия была завоевана крестоносцами, а в 1453 году — турками.

В 957 году в Константинополе приняла крещение легендарная киевская княгиня Ольга, а в 989 году произошло
Крещение Киевской Руси. Эстафета политико-экономического, культурного и религиозного центра переместилась в
Киев, — снова точно на север по 30-му меридиану! Заметим при этом, что как Александрия, так и Константинополь,
и древний Киев являлись «мостами культур». В 1132 году
происходит распад Киевской Руси. Александрия была центром империи почти 300 лет и еще столько же сохраняла
свое важнейшее политико-экономическое, культурное и
религиозное значение. Константинополь со времени расцвета (VI век) и до падения также простоял почти 600 лет.
Киев от расцвета до распада был столицей почти 300 лет.

Затем почти на 600 лет, с XII по начало XVIII века эстафета «столиц восточноевропейских империй» временно перемещается в сторону от генерального 30-го меридиана, попадая сначала во Владимир, а потом в Москву. Эти
600 лет — время кровавых правителей, непрерывных войн
и больших смут (подчеркнем, в основном на религиозной
почве) не только в России, но и в остальной Европе. История как бы сделала загадочный зигзаг на географическом
поле.

Но в начале 1700-х гг. зигзаг вновь распрямляется.
16 (27 н. с.) мая, вновь точно на 30-м меридиане основан
Санкт-Петербург, через несколько лет наш город становится столицей Российской империи. Как и Александрия,
и Константинополь, и Киев он назван по имени своего основателя и расположен на берегу моря (Киев — речной
порт).

Теперь внимание, самое удивительное открытие К. Бутусова! ГЕОГРАФИЯ: Александрия находится на широте
чуть больше 31 градуса, Санкт-Петербург — на широте
чуть меньше 60 градусов. Между ними, почти точно,
28.5 градуса вдоль дуги нашего 30-го меридиана. ИСТОРИЯ: с момента основания Александрии до момента основания Санкт-Петербурга прошло 2035 лет. АСТРОНОМИЯ:
как известно, угловая скорость прецессии земной оси
составляет 1 градус за каждые 72 года. РЕЗУЛЬТАТ: за
2035 лет прецессия составила, таким образом, 28.3 градуса — почти точно угловое расстояние между Александрией и Петербургом! В связи с этим удивительным совпадением К. Бутусов пишет: «Можно с уверенностью говорить,
что передача политической и культурной эстафеты от
Александрии через Константинополь, Киев (и Москву —
которая „проглотила“ зигзаг 600 лет) к Петербургу направлялась космическими силами и была неотвратима независимо от воли людей…»

С марта 1918 года, когда столица «совдеповской» России снова была перенесена в Москву, начался новый ненормальный «зигзаг» истории. Словно какие-то деструктивные космические силы вмешались в историю с географией. Почти весь ХХ век прошел для России под знаком
воинствующего атеизма и противостояния двух систем. Но вот начался новый век, новое тысячелетие. Мне уже приходилось писать о том, что в 2012–2014 гг. Санкт-Петербург может стать все же столицей новой России, может
быть даже новой конституционной монархии (Конференция «Предназначение „Санкт-Петербурга“», 25 декабря
1999 г., газета «Вечерний Петербург», 22 апреля 2000 г.).
На это указывают те же ритмы, о которых мы говорили
выше. Не буду утомлять читателя сложными астрономическими выкладками, приведу только одну «подсказку». Выше мы рассказали о календарном цикле 96 лет, когда повторяются символы азиатских («китайского» и «персидского») календарей. Так вот, роковой 1917 год был годом
«Змеи» и «Всадника на белом коне». Те же символы повторятся в 2013 году. Вообще в 2012–2014 гг. сходятся несколько сильных планетных и календарных ритмов. Так,
в 2012 году заканчивается самый загадочный цикл Майя
(начавшийся в 3114 г. до н. э.). На 2014 год приходится самый большой календарный цикл совмещения азиатских
календарей 960 лет (когда повторяются не только символы
годов, но и их «стихии», цвета) — в отсчете от разделения
Восточной и Западной Церквей в 1054 году…

Можно сказать, что весь мир и Россию ожидают в
2012–2014 гг. величайшие перемены как в политико-экономической, так и в культурной, и в религиозной сферах.
Для России 1991–2012 гг. — это переходный период. Время перехода от СССР к новому социально-экономическому порядку и новой духовной идее. От 1832–1834 гг.,
от наших сфинксов, это будет 180 лет, ровно половина
круга Зодиака, считая, как это принято у астрологов со
времен Древнего Египта, что одному году соответствует
один градус зодиакального круга. Для нашего города период 1991–2014 гг. соответствует примерно «времени Петрограда» (1914–1924 гг.). Хотя город и переименован в
Санкт-Петербург в 1991 году, но полностью соответствовать своему историческому имени и предназначению он
начнет с 2012–2014 гг., хотя, конечно, 2003 год (300-летие)
был важной вехой на этом пути.

Надо сказать, что впервые идею о том, что мы переживаем с 1991 года «время Петрограда», высказал в своей
книге «Взлет и падение Симона Волхва» известный петербургский историк В. Никитин. Между прочим, там же он
назвал последнюю декаду марта 2000 года важнейшей в
истории новой России после 1991 года. То есть за три года
до события предугадал выборы нового президента (26 марта 2000 года) — с точностью чуть ли не дня! В той же книге он назвал египетских сфинксов «хранителями высшей
тайны Санкт-Петербурга» и предсказал, что тайна наших
сфинксов будет раскрыта весной 2000 года. Как видно, он
ошибся меньше чем на год — совсем немного для предсказания такого масштаба. Ведь сфинксы Аменхотепа III
скрывали свои тайны 167 лет! Планета переворотов, Уран
в марте—августе—декабре 2002 года вновь проходила точно тот же самый градус зодиака, который она проходила в
январе 1834 года и затем в январе 1918 года.

Теперь пора вернуться к началу нашего исследования:
в первой главе мы упоминали о том, что «наших» сфинксов сначала собиралась купить Франция, и что только
французская революция 1830 года помешала этому. Однако в 1829 году, кроме сфинксов, французское правительство по предложению того же известнейшего египтолога
Шампольона договорилось с халифом Египта (Мехмедом
Али) о покупке знаменитого уже тогда Луксорского обелиска. Каменного удлиненного гранитного монолита высотой
22 метра и весом 220 тонн, увенчанного малой копией пирамиды Хеопса и покрытого по всем четырем граням
множеством египетских иероглифов (эти надписи также
расшифровал Шампольон). Историки считают, что этот
обелиск установил при входе в храм Луксора фараон Рамзес II, — тот самый, при котором евреи под предводительством Моисея покинули Египет.

Так вот, 23 декабря 1833 года, после более чем двухгодичного, очень тяжелого пути, этот обелиск на специально
построенном для его перевозки во Франции судне «Луксор» прибыл в Париж. Еще три года ушло на поиски для
него подходящего пьедестала, и, наконец, 25 октября
1836 года, в присутствии королевской семьи и огромных
толп народа Луксорский обелиск был установлен в центре
площади Согласия, близ Елисейских полей и дворца Тюирильи. Это магический центр Парижа, «политический пуп
города», как называют его французы. В последние дни мая
1777 года, при торжественном открытии площади, в честь
свадьбы наследника престола и Марии Антуанетты, на
площади, когда начался фейерверк, в толпе возникла паника. В давке погибли десятки людей, сотни были искалечены. До 15 августа 1792 года в центре площади стояла
конная статуя Людовика XV, которую в тот день революционные толпы сбросили с пьедестала, а площадь переименовали в площадь Революции. Они установили на этом
месте колоссальную сидячую статую Свободы. Однако во
время революции эта статуя была в одну ночь разрушена
и загадочно исчезла. 10 мая 1793 года на этом месте установили гильотину, которая без устали «работала» до
1795 года. Только за время сорока семи дней Большого
террора в 1794 году было отсечено 1376 голов!

Итак, 23 декабря 1833 года Луксорский обелиск прибыл
в Париж и 25 октября 1836 года он был торжественно установлен в центре площади Согласия. Казалось бы, и место магическое, и история установки похожа на историю
установки в Санкт-Петербурге египетских сфинксов, и
древнеегипетская история от «нашего» Аменхотепа III и
его сына Эхнатона до Рамзеса II связана напрямую (историей Моисея и исхода евреев из Египта), — однако,
сколько не искал я связей дальнейшей истории Франции с
этими датами (23 декабря 1833 года и 25 октября 1836 года)
через циклы планет — не нашел! Ни «парижская коммуна» 1870 года, ни падение Парижа 14 июня 1940 года, ни
освобождение Парижа в августе 1944 года, ни «майская
студенческая революция» в Париже 1968 года, ни другие
важнейшие события истории Франции никак не связаны
космическими ритмами с Луксорским обелиском! Правда,
календарный цикл 12 лет (цикл Юпитера) действует (1848,
1860, 1872, 1884, 1896 и т. д. — знаменательные для Франции годы), но он действует и в обратную от 1836 года сторону — в этом ряду выделяются, например, 1812, 1800 годы — важнейшие войны Наполеона. Так что Луксорский
обелиск просто сам был установлен в этом календарном
ряду, — кстати, для Франции 1836 год больше ничем особенным и не выделялся.

Если говорить о событиях недавних лет, то, напомним,
сразу после того, как в 1995 году на этот обелиск в рекламных целях натянули огромный «презерватив», террористы провели в парижском метро серию терактов, взрывов, с многочисленными жертвами, — и СМИ дружно связали эти события. Однако сам 1995 год, опять же, не
связан с 1833-м или 1836-м никакими планетными или календарными циклами.

Почему? Наверное, все же потому, что Париж находится на 3-м, а не на 30-м географическом меридиане! Чудеса
происходят на меридиане Пирамид, только на столицы
этого меридиана действует вектор Сфинкса!

Купить книгу на Озоне

Отрывок из книги Льва Лурье «22 смерти, 63 версии»

О книге Льва Лурье «22 смерти, 63 версии»

13 мая 1905 г. в четыре часа дня в роскошном «Ройяль-отеле» во французском городе Канны прозвучал выстрел. Еще через полчаса отель наполнился десятками полицейских, какими-то шишками из мэрии и загадочными иностранными дипломатами. На носилках вынесли накрытое простыней тело. Собравшиеся зеваки шептались о странной смерти загадочного русского миллионера. Еще через сутки без лишней огласки покойника в присутствии нескольких полицейских уложили в два свинцовых и один дубовый гроб и вывезли в неизвестном направлении. Власти приложили все усилия, чтобы скрыть обстоятельства этой загадочной смерти. Что же произошло в Каннах 13 мая 1905 года?

Эта смерть остается загадкой до сих пор.

Когда в расцвете сил, отдыхая на французской Ривьере, от пулевого ранения в грудь умирает русский миллионер, а уже через день его тело отправляют в Москву, неминуемо возникают вопросы. Если этот миллионер еще и всероссийски знаменит, замешан в политику и претендует на роль главного русского мецената — смерть его выглядит загадочной вдвойне. Ничего удивительного, что гибель Саввы Тимофеевича Морозова, а он и был тем загадочным русским, которого обнаружили мертвым в одной из комнат бельэтажа «Ройяль-отеля», мгновенно обросла слухами и породила самые невероятные предположения.

Савва Тимофеевич Морозов — фабрикант. В 1905 г. ему 43 года. Семейный бизнес старообрядческой купеческой династии Морозовых — текстильное производство. Базовое предприятие — Никольская мануфактура в Орехово-Зуево. Савва Тимофеевич получил прекрасное образование в Московском университете и Кембридже. В возрасте 27 лет фактически возглавил семейное дело. Меценат. Финансировал создание и поддерживал на протяжении первых шести лет Московский Художественный театр, потратив на него более полумиллиона рублей. В начале 1900-х оказывал значительную материальную помощь подпольной партии большевиков.

Морозов умирает 13 мая 1905 г. Время неспокойное. Идет война с Японией. В России — революция. Умер Морозов не от сердечного приступа, а от пули. Совершенно непонятно, почему уже через сутки французская полиция закрывает дело и отправляет тело в Москву. Ведь причины и обстоятельства смерти можно было вскрыть только на месте.

В день смерти, по показаниям жены, Морозов пребывал в хорошем настроении. Они вместе после завтрака долго гуляли по парку. Когда вернулись в гостиницу, Савва пошел к себе в комнату отдохнуть, сославшись на жару. Когда раздался выстрел, жены дома не было — она уехала в банк. Вернувшись, Зинаида Григорьевна Морозова обнаружила мужа лежащим на кровати, с закрытыми глазами, с раной в груди. Он был уже мертв. Как выяснилось потом, пуля прошла через легкое в сердце.

Рядом валялся браунинг. При осмотре помещения лейтенант полиции комиссариата 2-го округа Канн Антуан Антосси обнаружил еще записку — «В моей смерти прошу никого не винить» — на которой подписи не стояло. Внешне, не вдаваясь в детали — самоубийство.

Такое ощущение, что французы просто умышленно не стали ни в какие детали вдаваться. Быстренько оформили все необходимые документы и избавились разом и от трупа, и от необходимости проводить расследование, отправив тело в Москву, и переслав все документы в Петербург. В России тоже никто никаких расследований не проводил.

Родственники заявили, что Савва Тимофеевич находился в состоянии душевного расстройства и наложил на себя руки, будучи невменяемым. Раз невменяем, значит, умышленного самоубийства не было, и Морозова похоронили на знаменитом московском старообрядческом Рогожском кладбище в семейной усыпальнице. Самоубийцу старообрядцы на кладбище ни за что бы не похоронили — здесь морозовские миллионы были бы бессильны.

Версия первая: самоубийство

В 1797 г. зуевский крестьянин Савва Васильевич Морозов основал небольшое ткацкое производство. Через 40 лет он уже владел несколькими фабриками в Московской и Владимирской губерниях. Его младший сын Тимофей Савич унаследовал семейное дело. К середине века Морозовы выдвигаются в элиту российского бизнеса и становятся лидерами текстильного производства в России.

К концу 1880-х во главе семейного дела оказываются вдова Тимофея Савича Мария Федоровна и ее сын Савва Тимофеевич. За 17 лет их совместного руководства фирма значительно расширила производство. В апреле 1905 г. успешный семейный тандем распался. Савва Тимофеевич по инициативе матери был отстранен от дел. Его чудачества переполнили чашу терпения и родных, и других акционеров Никольской мануфактуры.

Савва Тимофеевич совсем не укладывается в патриархальный образ купца-старообрядца. С середины 1890-х годов Морозов начинает играть самостоятельную политическую роль. Он становится лидером «московских текстилей», миллионеров, выходцев из старообрядческих семей, недовольных современным российским политическим строем. Они ненавидят чиновников, излишнюю регламентацию экономики, казнокрадство. И чем дальше, тем больше смыкаются с другими недовольными самодержавием общественными группами: от земцев — оппозиционных дворян — до находившихся на крайнем левом фланге политического спектра социал-демократов и социалистов-революционеров. Как и многие другие либеральные купцы, он дает революционерам деньги, пристраивает их на работу.

Максим Горький вспоминал: «Кто-то писал в газетах, что Савва Морозов „тратил на революцию миллионы“, — разумеется, это преувеличено до размеров верблюда. Миллионов лично у Саввы не было, его годовой доход — по его словам — не достигал ста тысяч. Он давал на издание „Искры“, кажется, двадцать четыре тысячи в год. Вообще же он был щедр, много давал денег политическому „Красному Кресту“, на устройство побегов из ссылки, на литературу для местных организаций и в помощь разным лицам, причастным к партийной работе социал-демократов большевиков».

Но вот начинается революция, и левые убеждения Морозова вступают в противоречие с его интересами собственника. Фабрикант он был, вообще говоря, образцовый. 7500 рабочих Никольской мануфактуры и 3000 их домочадцев бесплатно жили в построенных Саввой Тимофеевичем казармах, где каждая семья размещалась в маленькой отдельной комнате. Бесплатным было освещение, отопление и водопровод. В каждой казарме фельдшерский пункт. Те, кто снимал квартиры в городе, получали специальные квартирные деньги. Савва завел своего рода подсобное хозяйство. Молоко для грудных детей рабочих выдавалось бесплатно.

Розничные магазины за наличные деньги и в кредит обеспечивали рабочих бакалейными, галантерейными, мануфактурными и суконными товарами, готовой одеждой, обувью, съестными припасами, посудой по более низким (на 5–10%), чем рыночные, ценам.

Рабочий день продолжался 9 часов, значительно меньше, чем в целом по отрасли. Заработок был на 15% выше среднеотраслевого.

В записке, составленной для Сергея Витте в январе 1905 г., Савва Морозов сформулировал свою политическую программу, довольно умеренную, напоминающую взгляды партии кадетов: свобода слова и печати, созыв парламента. До начала настоящей революции можно было быть кадетом по идеологии и поддерживать большевиков по принципу «враг моего врага (самодержавия) — мой друг».

Но с началом революции выяснилось: интересы Морозова и желания его рабочих, руководимых большевиками, не сходятся. 14 февраля 1905 г. Никольская мануфактура приступает к забастовке с требованиями: 8-часовой рабочий день, установление минимума зарплаты, неприкосновенность личности и жилища, свобода стачек, союзов, собраний, слова и совести, созыв Учредительного собрания путем прямого, равного, тайного и всеобщего голосования. Требования в принципе невыполнимы без всеобщей кровавой революции.

Меж тем в Орехово-Зуево с начала 1905 г. введены войска. Между ними и стачечниками начинаются столкновения, заканчивающиеся пулями и арестами. Семья Морозовых считает: именно Саввины потачки довели до стачки, убытков, кровопролития. По настоянию жены и матери был созван консилиум, констатировавший 15 апреля 1905 г., что у мануфактур-советника Морозова наблюдалось «тяжелое общее нервное расстройство, выражавшееся то в чрезмерном возбуждении, беспокойстве, бессоннице, то в подавленном состоянии, приступах тоски и прочее». Его отправляют в отставку, фактически объявив душевнобольным. Для Саввы Тимофеевича это еще и личная трагедия. Он создал для своих рабочих лучшие условия жизни и труда в России, идя на серьезные расходы, и потерпел полный крах как собственник, менеджер, политик.

Такой же крах потерпел Морозов и в другом своем предприятии: Московском Художественном театре. Он стоял у основания театра, был, наряду с Константином Станиславским, крупнейшим его пайщиком. Морозов стал директором театра, взял на себя и финансовую сторону дела, и хозяйственную. Он заведовал даже электрическим освещением. С ним согласовывалась «трансферная политика» на актерском рынке, репертуар, распределение ролей.

Морозов за свой счет построил театру здание для репетиций на Божедомке. Здесь же проходил конкурсный набор студийцев, ставились знаменитые капустники. На средства Морозова и под его руководством было построено в 1902 г. главное здание театра на Камергерском. Строительство нового здания обошлось Морозову в 300 тысяч рублей. Общие же его расходы на театр потянули приблизительно на 500 тысяч.

Однако в 1904 г. Савва Морозов разрывает всякие отношения с театром, забирает свой пай и уходит в отставку с поста директора МХТ. Причиной конфликта стали расхождения с одним из основателей — Владимиром Немировичем-Данченко.

Театроведы объясняют ссору так: Морозов влюблен в актрису театра Марию Андрееву и дружит с постоянным автором МХТ Максимом Горьким. Он активно лоббирует их интересы, используя свое денежное и организационное участие в театральных делах. Немирович против, Станиславский на его стороне. Тогда Морозов, Горький и Андреева решают покинуть МХТ и основать свой новый театр в Петербурге. Разрыв с театром, на создание которого ушло столько сил — еще один стресс для властолюбивого миллионера. Проигрывать он не привык.

А тут еще трагические перемены в личной жизни. Будущую жену он отбил у своего двоюродного дяди. Зинаида Григорьевна Морозова быстро становится гран-дамой. В роскошном особняке на Спиридоновке Морозовы принимали Станиславского и Немировича-Данченко, Качалова и Собинова, Чехова и Книппер, Левитана и Бенуа, известных адвокатов Маклакова и Кони. О Шаляпине Морозова вспоминала: «Он приезжал и пел как райская птица у меня в будуаре. Обедал у нас запросто, и я помню, раз он приехал, а я лежала у себя с больной ногой (подвернула ее), и обедать идти в столовую мне было трудно. Он сказал, что меня донесет. Я думала, что он шутит. Вдруг он схватил меня и понес».

Но купеческий (как мы бы сейчас сказали — «новорусский») шик вызывал у знаменитых гостей иронические усмешки. Максим Горький: «В спальне хозяйки — устрашающее количество севрского фарфора, фарфором украшена широкая кровать, из фарфора рамы зеркал, фарфоровые вазы и фигурки на туалетном столе и по стенам на кронштейнах. Это немножко напоминало магазин посуды. Владелица обширного собрания легко бьющихся предметов m-me Морозова с напряжением, которое ей не всегда удавалось скрыть, играла роль элегантной дамы и покровительницы искусств».

Постепенно чувства между некогда страстно любившими друг друга супругами ослабевают. Жили под одной крышей, детей вместе воспитывали, но лично близки уже не были. Страсти хватило лишь на десять лет.

Последние годы Савва был страстно влюблен в одну из самых красивых женщин своего времени, актрису МХТ Марию Федоровну Андрееву. Они состояли в связи, которая разрушилась, когда Андреева ушла к другу Морозова Максиму Горькому. Когда Горький во время игры в бильярд поведал Савве Тимофеевичу о том, что Мария Федоровна ушла к нему, и они теперь гражданские муж и жена, шок у Морозова, по воспоминаниям, был настолько сильным, что он на мгновение потерял способность слышать.

Итак, еще до стачки на Никольской мануфактуре Морозов лишился и любимой женщины, и своего детища — Московского Художественного театра. А к весне 1905 г. он по существу лишен своего состояния и объявлен сумасшедшим. Земля у него уходила из-под ног. Хозяин жизни становится героем водевиля, персонажем светской хроники.

Поездка в Ниццу — не увеселительная прогулка. Скорее бегство от позора, добровольная ссылка. Он уезжает с женой, с которой надо по-новому выстраивать отношения. Его сопровождает врач. Если он и не болен психически, то состояние глубочайшей депрессии налицо. 13 мая его находят мертвым. Самоубийство — самое логичное предположение. Тем более, что оно является официальной версией, долгие годы не вызывавшей никаких сомнений. Они стали появляться только через много лет после гибели Саввы Тимофеевича.

Купить книгу на Озоне