Лев Наумов. Магазин Фортуны

Лев Наумов родился в Ленинграде 3 июля 1982 года. Окончил Санкт-Петербургский государственный университет информационных технологий, механики и оптики по специальности «прикладная математика». В 2011 году получил ученую степень доктора философии в университете Амстердама.
В 2014 году вышла первая книга прозы Льва Наумова «Шепот забытых букв», которая была удостоена Царскосельской художественной премии, а также вошла в длинные списки премий «Национальный бестселлер» и «Ясная поляна».
Рассказ «Магазин Фортуны» публикуется в авторской редакции.
 

МАГАЗИН ФОРТУНЫ
 

Я довольно много путешествую и редко приезжаю в одно и то же место дважды. Поверьте, мне случалось бывать в городах, которые, вне всяких сомнений, слишком хороши для этого мира. Один из таких — Прага. Для меня она выделяется из числа прочих скоплений улиц, домов, мостов и площадей не только тем, что два года назад именно здесь произошло важное событие моей жизни, но и тем, что, несмотря на это, город при втором посещении поразил меня еще сильнее, чем прежде.

Обычно повторный визит происходит неохотно и вяло, как будто вынужденно. Но сейчас был совсем не такой случай. Возможно даже, наконец, я оказался в Праге впервые, а предыдущий мой приезд был, так или иначе, вторым, пусть это и противоречит хронологии. Что именно вновь привело меня сюда, я пока не понимал, но позавчера где-то внутри возникло физическое ощущение, что я должен приехать…

Утро. Я шел точно тем же маршрутом, что и два года назад: с вокзала мимо Национального музея в сады Челаковского, потом по Вацлавской площади, далее небольшими улочками к Староместской, на которой я провел минут двадцать, открывая для себя заново Тынский костел; оттуда — к Пинкасовой синагоге и еврейскому кладбищу, затем по еще более маленьким улочкам к иезуитскому Клементинуму, а там, кажется, в третий переулок направо… По пути я начал понимать, почему неравнодушен к Праге более, чем к другим городам. Я вычислил, что люблю ее вдвойне: один раз — весь город как целое, а второй — район Старе-Место, как своего рода город в городе.

Я совершенно не отдавал себе отчета, что именно ведет меня по уже проторенной однажды тропе. Оказавшись у вывески «Магазин Фортуны», я остановился. Определенно, прежде она мне не встречалась. Забыть столь интригующее название было бы невозможно. Не имея определенной цели в своих блужданиях, я все же чувствовал себя ведомым каким-то неизвестным, но чрезвычайно важным и безотлагательным делом. Стоя перед вывеской, некоторое время я пытался сначала вспомнить, потом догадаться и, наконец, придумать, в чем же оно заключается. Внезапно пошел дождь, что было удивительно, поскольку еще недавно небо казалось совершенно ясным. Меня посетила очевидная мысль о том, что размышления можно продолжить внутри. Я вошел.

За прилавком стоял пожилой человек в котелке, пенсне и почему-то с тростью. Весь магазин и сам продавец выглядели так, будто время внутри этого помещения на полвека отстает от того, что идет за дверью. Хотя, судя по важному виду, стоящий за прилавком вряд ли являлся простым торговцем. Скорее, это был хозяин магазина. Увидев меня, он незамедлительно снял котелок, убрал его под прилавок, поставил тросточку к стене позади, а надетое пенсне поменял на другое, заметим, весьма похожее.

— Добрый день. Какой милый у вас… головной убор, — сказал я на ломаном чешском.

На самом деле мне больше хотелось похвалить интересную трость, инкрустированную разноцветными, но, скорее всего, недрагоценными камнями и вдобавок украшенную позолоченным изображением четырехлистного клевера. Однако я совершенно забыл слово «hůl» 1, а возникшее в голове «sukovice»2 абсолютно не подходило к случаю и могло нарушить куртуазность поведения, диктуемую самой архитектурой района. На мгновение я задумался о том, что в Праге слово «sukovice» почему-то все время вертится на языке.

Пожилой человек мило и бессмысленно улыбнулся в ответ. Такая реакция привела меня в замешательство — то ли мой чешский оказался «ломаным» настолько, что собеседник не понял ни слова, то ли сам он не говорил по-чешски, то ли я был ему неинтересен. Последнее, впрочем, казалось странным, ведь так или иначе хозяин являлся негоциантом. Я решил напомнить ему об этом, спросив с фальшивой ноткой недовольства:

— Что вы продаете?

Он молча пожал плечами и обвел рукой витрины, расположенные по периметру магазина. Это внушало надежду на жизнеспособность моего чешского, но обращало в ничто шансы на разговор, тогда как в такую погоду беседа с незнакомцем представлялась мне весьма уместной.

Я начал рассматривать прилавки. Набор товаров был довольно неожиданным. С одной стороны, существенную часть ассортимента составляли книги — магазин вполне мог бы сойти за книжный. С другой же наличествовало множество разного рода старинных украшений: бижутерии, браслетов, перстней, запонок, сережек. Особенно меня удивило, что в большинстве случаев парные предметы имелись лишь в единственном экземпляре. Кому нужна, например, левая серьга без правой? В этом смысле магазин походил на непритязательную антикварную лавку. Но в числе продаваемых предметов я также обнаружил деревянный волчок, множество подков, амулеты в виде кадуцея и свастики, нефритовых жуков-скарабеев, изображения тигров, несколько, по всей видимости, кроличьих лапок и засушенных морских звезд, китайские фонарики, огромное количество разнообразных редких монет, перья разных птиц, в том числе и гусиные, заточенные для письма, иные письменные принадлежности, платки и другие таинственные тряпицы, одно платье, десятки игральных костей, множество изображений цифры «семь», а также, как я потом догадался, различные наборы из семи тех или иных предметов, четыре пенсне, два монокля, картофелину, клинки, копья, арбалеты, шлем какого-то древнего воина, лук и колчан со стрелами, осколки зеркала и многое другое. Все это было расставлено аккуратно, но создавало впечатление совершенного хаоса. Например, прекрасная диадема соседствовала с наперстком, томиком Шопенгауэра и гильзой на цепочке. Никакой системы в этом собрании не наблюдалось. Если бы не ряд ценных старых изданий и интересных украшений, я бы решил, что товары магазину поставляет какая-нибудь свалка.

Предыдущие попытки завести разговор не вызывали большого желания пробовать вновь, однако мне хотелось попрактиковаться в чешском. К тому же, если бы я сейчас не заговорил, то, вероятно, не удержался бы от смеха.

— Хозяин, много ли дохода приносит ваш магазин? — спросил я.

— Я ждал вас сегодня тремя минутами ранее, — ответил он весьма недовольно, причем на идеальном английском. — Что именно задержало вас, позвольте полюбопытствовать?

— Вы говорите по-английски? — удивленно воскликнул я на родном языке. Веселость мгновенно улетучилась. Напротив, бессмысленность заданного вопроса заставила меня смутиться. Куда разумнее было бы поинтересоваться, почему, собственно, он ждал именно меня, причем в определенный час. И неужели важность моего случайного визита такова, что даже три минуты имеют значение? Хотя, надо полагать, в таких обстоятельствах многие бы растерялись.

— Почему вы решили, что я хозяин? — заговорил он вновь, уклонившись от ответа, который, впрочем, был очевиден.

— Дело в том, что вы держитесь так важно… — залепетал я смущенно.

— А-а-а… Мой товар обязывает.

— Вот это вот? — прыснул я, указав на витрины, что, определенно, было наглостью. На моем лице незамедлительно отразилось понимание того, как я оконфузился.

Хозяин же отреагировал спокойно:

— Да, и это, и то. Здесь продаются уникальные предметы. Не просто вещи, а дары! Дары ее величества Фортуны. И этот магазин принадлежит не мне, а Ей. Впрочем, вероятно, вам это осознать будет трудновато, — он все-таки уколол меня, — так что, когда вы будете позже вспоминать о нашей встрече, можете называть меня хозяином, если хотите. Посмотрите сюда. — Он подошел к витрине. — На той полке, в сторону которой вы изволили пренебрежительно махнуть рукой, находится пергамент с «Илиадой». Тот самый, который Александр Македонский клал под голову, чтобы великий труд Гомера приносил ему победы. А это, — он указал на соседнюю витрину, — перо из шляпы Дон Жуана, даровавшее ему удачу в амурных делах. Вы думаете, что женщины любили его за красоту, мужественность, велеречивость и прочие романтические пустяки? Нет, ему просто везло: ни одна не могла устоять. Это галстук Жака-Этьенна Монгольфье, младшего из братьев — изобретателей воздухоплавания. Именно из-за сей малозначительной, казалось бы, детали туалета их первый неудачный шар не рухнул на землю, а был счастливо подхвачен внезапным воздушным потоком. Только благодаря этому галстуку они не разуверились в своей затее, а продолжили работу над аэростатом, доведя его, в конечном итоге, до такого технического уровня, что безграничная благосклонность госпожи Фортуны перестала быть необходимой для его полета. Есть и не столь известные, но от того ничуть не менее примечательные и дорогие вещи. Это — кожаный браслет негра Бенджамина, раба с плантации на берегу Миссисипи. Благодаря такой, казалось бы, безделице Бен смог сбежать от своих хозяев в один из свободных штатов. Что вы улыбаетесь? Для этого нужно было фантастическое везение, ведь он пустился в путь с женой и тремя маленькими детьми на дырявой лодке, а за ними скакали одиннадцать молодцов с собаками. Госпожа позаботилась о беглецах, и когда вся семья Бена пряталась в зарослях тростника, а охотники за рабами проходили всего в шести метрах, ни один из его крошек не издал ни звука. Лодка же преодолела весь предначертанный ей путь и пошла ко дну не раньше, чем должно. А вот этот мундштук — взгляните — источник вдохновения бомбейского писателя, а по совместительству и адвоката, Мира Бахадура Али… Отчего вы улыбаетесь? Вы что, не верите мне? — спросил наконец хозяин спокойно, без тени недовольства.

Признаться, я испытывал смешанные чувства. Будучи впечатлен теми историями, которые он рассказывал, как любой разумный человек, я затруднялся относиться к ним с доверием. Наша встреча представлялась мне лишь сказочно интересным эпизодом контакта с больным или творческим сознанием. Хотя, болен ли мой собеседник в действительности или же он является гениальным фантазером, пока я сказать бы не взялся. Да и важно ли это? И есть ли какая-то возможность отличить одно от другого?

— Я не улыбаюсь, просто… я поражен. Но откуда у вас все это? Пергамент Александра Македонского — ему же две тысячи лет, надо полагать?

— Немного больше на самом деле. Я собираю вещи по всему миру, приобретаю у перекупщиков, заказываю у, как вы говорите, «хозяев» других магазинов Госпожи — мой ведь вовсе не единственный. Это, кстати, приходится делать через подставных лиц из других стран. В этом парадокс нашего существования — каждый из владельцев старается собрать в своей лавке как можно более крупную коллекцию предметов, осиянных Госпожой, однако при этом мы вынуждены постоянно продавать их — таков уговор с Ней. Но наихудшая сделка для нас — та, что приведет к пополнению другого магазина. Разумеется, каждый «хозяин» знает, что коллеги стараются добыть что-то из его ассортимента. Мы занимаемся этим ремеслом столько лет, что, как правило, безошибочно отличим заказ наемного перекупщика от пожеланий рядового, ничего не подозревающего клиента. Но в конечном счете мы относимся друг к другу с уважением и симпатией. Коль скоро коллега потратил немало усилий, чтобы обеспечить себе инкогнито, то мы играем в эту игру, совершаем «наихудшие сделки» и почти никогда не отказываем конкурентам.

— Я не понимаю… — Он излагал разумно, но мое практичное сознание человека XX века не могло не отметить нарочитых противоречий. — Какой «уговор с Ней»? Если вы хотите собрать большую коллекцию, то зачем же вы тогда вообще продаете свои… экспонаты. — Я подумал, что это слово подойдет лучше, чем «товары». — Почему же у вас магазин, а не музей?!

— Такие вещи, как наши товары, — он использовал более привычное слово, — очень нужны людям. Особенно сейчас — вы же видите, что творится в Европе… Как я уже сказал, я ждал вас сегодня. Не догадываетесь, почему?

Я пожал печами.

— Загляните в свой кошелек, там вы найдете странную монету…

— Я и так знаю, что у меня она есть, — сказал я, но все равно полез в бумажник. — Жена подарила мне древнюю китайскую монету и сказала, что она принесет нам счастье. Я не суеверен и потому считаю это прихотью и нелепостью, хотя из любви к жене всегда ношу монету с собой. Но откуда вы?..

— Эта монета не на счастье, — улыбнулся хозяин и покачал головой. — Она на удачу. Первый ее владелец — Чжан Цзяо, основатель Тайпин дао, «учения великого равенства», ответвления даосизма. Этот человек ввел в религиозный обиход эсхатологические мотивы, что для Китая тогда было в новинку. Чжан учил, что эпоха «синего неба», которое олицетворяло правящую династию Хань, скоро закончится и на смену придет «желтое небо». Император, по понятным причинам, этих взглядов не разделял. Вскоре паства Чжана была вынуждена превратиться в армию так называемых «желтых повязок» и поднять восстание. Невзирая на малочисленность, стихийное войско одерживало одну победу за другой и захватило значительную часть Китая. Но однажды одурманенный очередным отступлением императорских войск Чжан отдал эту монету, расплачиваясь за провизию. На следующий день восстание «желтых повязок» было жестоко подавлено, а Чжан и его братья — убиты. Случилось это в сто восемьдесят четвертом году.

Сделав небольшую паузу, хозяин продолжил.

— Вы хотели спросить, откуда я знаю о том, что монета у вас? Ваша жена купила ее в моем магазине два года назад, за день до свадьбы, которую вы праздновали в Праге. Она пришла ко мне и рассказала, что хочет сделать удивительный и дорогой подарок своему жениху. Тогда я предложил ей эту монету за немалые, поверьте, деньги. И каков же результат? Вы знаете, что творится сейчас в мире… Не извольте сомневаться, за прошедшие два года вы могли погибнуть шесть раз.

— Именно шесть? — переспросил я, пораженный аптечной точностью.

— Да. Более того, скоро будет седьмой смертельно опасный для вас случай, но и его вы переживете, не беспокойтесь.

— И вы думаете, что дело именно в монете? — Мой скепсис резко пошел на убыль после того, как я услышал историю, многие обстоятельства которой хозяин магазина не мог бы узнать ни от кого, не будь он непосредственным участником событий. Действительно, мы поженились здесь, в Праге. Тогда я оказался в этом великолепном городе впервые, хотя… разумеется, это еще не значит, что монета принадлежала некому Чжану Цзяо.

— Я не думаю, я знаю это. А теперь, будьте любезны, верните мне монету. Свою роль в вашей жизни они уже сыграла. Монета отработала деньги, которые заплатила мне ваша жена, а потому она вам более не принадлежит. Не сомневайтесь, теперь она бесполезна для вас. Ее место здесь, на полке.

Я покорно вынул монету, но все же уточнил, прежде чем отдать:

— А как же тот седьмой случай?

— Он уже миновал. Кстати, вы, вероятно, полагаете, что все товары разложены на витринах хаотично? Это не так. Они следуют в строгом лексикографическом порядке по фамилиям своих великих владельцев. Потому место монеты Чжана Цзяо здесь — между Честертоном и Чингисханом…

— Она же не только «монета Чжана», но и моя, — сказал я довольно капризно, никак не решаясь положить монету в протянутую руку хозяина.

— Конечно, — ответил он снисходительно и кивнул с улыбкой. В его голосе появились некие гипнотические интонации. — Не робейте и не сомневайтесь. Повторяю, вам она больше не понадобится. Госпожа может порой обманывать, я же — никогда. Для того, наверное, я и нужен Ей. Поймите, эта монета послужит еще многим, но она всегда будет возвращаться на полку между Честертоном и Чингисханом. Она навсегда останется монетой Чжана Цзяо. Таков уговор.

И все же я не отдал ее. Подчиняясь непонятному импульсу, я собственноручно положил монету на ее место.

— Вот и славно. А теперь вам нужно идти. Спасибо, что зашли, — сказал хозяин холодно. После этого он незамедлительно надел котелок, вновь сменил пенсне и взял в руку трость.

Я откланялся и пошел в сторону двери, однако вопрос, заданный в самом начале нашего странного разговора, не давал мне покоя и вынудил остановиться.

— Простите, но… что это дает лично вам? Велик ли доход с такого магазина?

Черт побери, столько времени хозяин давал мне понять, что спрашивать об этом имело бы смысл, если бы я беседовал с деревенским лавочником… Сейчас я сожалел о трех вещах: о том, что зашел в этот магазин, где вел себя как полный идиот; о том, что отдал монету, напоминавшую мне о жене, и о том, что не вышел вон за мгновение до того, как повторно спросить о профите. Я думал было ретироваться, не дожидаясь ответа, но хозяин тут же отозвался, не помедлив ни мгновения. Его голос снова стал доверительным, и меня это удивило — казалось, он сам хочет высказаться.

— Видите ли, дорогой мой, магазин дает мне куда больше, чем деньги. Он дает мне свободу. Я самый свободный человек на свете. Такой власти над собой больше нет ни у кого. Я свободен от превратностей Судьбы. Вы удивитесь, но дело в том, что, будучи владельцем этой лавки, я имею некоторую связь с Госпожой, а также влияние на Нее… Прощайте, — неожиданно закончил он.

Таинственный ответ таинственного человека… Я еще раз пожалел о своем вопросе, поклонился и вышел вон.

Вдохнув холодный пражский воздух, я почему-то вспомнил, что сегодня 14 февраля 1945 года. Был уже глубокий вечер, хотя мне казалось, что в магазине я провел не больше четверти часа. Оглядевшись, я остолбенел. Весь город вокруг обратился в руины. Можно ли было не заметить этого раньше? Или что же — будучи в магазине, я не услышал, как вокруг разрываются бомбы? Не услышал рев пролетающих бомбардировщиков? Такого быть не может! Но поглядите — вокруг нет ни одного уцелевшего дома… Даже верхние этажи здания, в котором размещался магазин Фортуны, были разрушены. Как это понять?!

Я повернулся и снова посмотрел на вывеску. Выведенная вычурным манером надпись выглядела насмешкой на фоне окружающей разрухи и дыма. Только теперь я обратил внимание на небольшую табличку возле входной двери, таившую в себе ответы на мои вопросы. Прочитав текст на ней, я вынул свой молескин и переписал надпись: «Мне предложили свободу. Ради этой награды я и стараюсь. Ты спросишь, что такое свобода? Не быть рабом ни у обстоятельств, ни у неизбежности, ни у случая. Низвести фортуну на одну ступень с собою. А она, едва я пойму, что могу больше нее, окажется бессильна надо мною. Мне ли нести ее ярмо, если смерть — в моих руках?»3 И подпись: «Владелец магазина — господин Сенека».

1 Трость (чеш.).
2 Клюка (чеш.).
3 Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луциллию (пер. С. Ошерова).

 

Иллюстрафия на обложке рассказа: Eliska Podzimkova

Янн Мартел. Высокие горы Португалии

  • Янн Мартел. Высокие горы Португалии. — М.: Эксмо, 2017. — 384 с.

Каждый справляется с болью утраты по-своему. Кто-то начинает ходить задом наперед, кто-то — запоем читать Агату Кристи, а кто-то заводит необычного друга. Три совершенно разные судьбы сходятся в мистическом пространстве — Высоких Горах Португалии.

Лауреат Букеровской премии Янн Мартел для своего нового, блистательного романа о вере и скорби нашел гармоничный, полный лиризма стиль. «Высокие горы Португалии» в своей фантазии и пронзительности поднимаются до заоблачных высот.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Бездомный

Томаш решает пройтись пешком.

От его скромной квартирки на улице Сан-Мигел в пользующемся дурной славой квартале Алфама до старинного дядюшкиного особняка в зажиточной Лапе путь не близкий — почти через весь Лиссабон. Где-то час ходьбы. Но утро выдалось погожим и теплым — прогулка обещала быть приятной. Давеча заезжал Сабиу, дядюшкин слуга, — забрал его чемодан и деревянный кофр с нужными бумагами для поездки в Высокие Горы Португалии, так что Томашу остается одно — перебраться самому.

Он ощупывает нагрудный карман куртки. Дневник отца Улиссеша на месте — завернут в мягкую тряпицу. Глупо брать его с собой, крайне неосмотрительно. Не дай бог потеряется — беда. Будь он посмышленей, оставил бы его в сундуке. Но этим утром Томашу нужна особая моральная поддержка — как всякий раз, когда он идет к дядюшке.

Даже в столь сильном возбуждении он не забывает прихватить подаренную дядюшкой трость вместо повседневной. Рукоятка дядюшкиной трости сработана из слоновой кости, а палка — из африканского красного дерева, и все же она не совсем обычная: сбоку, прямо под рукояткой, на ней имеется выдвижное кругленькое зеркальце. Оно чуть выпуклое — и отраженная картинка выглядит уж больно расплывчатой. Однако ж проку от зеркальца ни на грош, да и сама придумка неудачная, потому как рабочая прогулочная трость по природе своей пребывает в постоянном движении, а стало быть, отражение беспрерывно скачет и мелькает, сводя всю затею на нет. Но столь причудливая трость — дядюшкин подарок, сделанный на заказ, и всякий раз, собираясь навестить дядюшку, Томаш берет ее с собой.

С улицы Сан-Мигел он выходит на площадь Сан-Мигел, идет по улице Сан-Жуан-да-Праса, потом сворачивает под Арку Иисуса — простой и знакомый с детства маршрут для пешей прогулки через весь город, средоточие красоты и сутолоки, торговли и культуры, испытаний и наград. У Арки Иисуса он вдруг вспоминает Дору — она улыбается, желая прикоснуться к нему. Вот когда трость может сгодиться: воспоминания о Доре неизменно выводят его из равновесия.

— А ты у меня богатенький, — как-то сказала ему она, когда они лежали в постели у него дома.

— Боюсь, нет, — возразил он. — Вот дядюшка у меня богатенький. А я — бедный сын его бедного братца. Папаше счастье в делах никогда не улыбалось, не то что дядюшке Мартиму, вот уж везунчик каких поискать.

Он никогда об этом ни с кем не говорил — не откровенничал насчет превратностей судьбы своего отца, его деловых планов, рушившихся один за другим, что вынуждало его то и дело рассыпаться в благодарностях перед братом, спасавшим его снова и снова. Но Доре можно было открыться.

— Эх, что ни говори, а у богатеньких непременно кубышка где-нибудь да припрятана.

Он усмехнулся:

— Да ну? Я и понятия не имел, что мой дядюшка утаивает свое богатство. А раз так, если денег у меня куры не клюют, почему ты не хочешь пойти за меня?

По дороге на него таращатся прохожие. Одни отпускают колкости, большинство других — благие пожелания.

— Гляди не навернись! — участливо взывает какая-то дамочка.

К такому общественному вниманию Томаш привык; за насмешливыми кивками не угадывает доброжелательства.

Непринужденной походкой он знай себе вышагивает в сторону Лапы, вскидывая то одну ногу, то другую, а потом с той же очередностью резко опуская их. Изящная поступь.

Он наступает на апельсиновую корку — но не поскальзывается.

Не замечает спящую собаку — но пяткой впечатывается в каком-нибудь сантиметре от ее хвоста.

Оступается, спускаясь по какой-то кривой лестнице, — но, удерживаясь за поручень, с легкостью вновь обретает устойчивость.

Мелкие незадачи вроде этих случаются и дальше.

При упоминании женитьбы улыбку с лица Доры как рукой сняло. С ней всегда было так: то беззаботная веселость, то вдруг глубокая озабоченность.

— Нет, твоя родня наверняка укажет тебе на дверь. А семья — это все. Ты не можешь гнушаться ими.

— Ты моя родня, — возразил он, глядя ей прямо в глаза. Она покачала головой.

— Нет уж.

Его глаза, большую часть времени избавленные от тягостной необходимости смотреть вперед, разом обмякают в глазницах, точно два пассажира в шезлонгах на корме судна. Они не вперяются в землю, а блуждают по сторонам, будто во сне. Примечают изгибы облаков и деревьев. Мечутся вслед за птицами. Наблюдают, как лошадь, сопя, тянет повозку. Останавливаются на упущенных ранее архитектурных изысках зданий. Следят за суетой на улице Кайс-де-Сантарем. Словом, утро этого приятного позднедекабрьского денька 1904 года обещает дивную прогулку.

Дора, прекрасная Дора. Она прислуживала в доме у его дядюшки. Томаш положил на нее глаз в первый же свой визит к дядюшке, когда ее только-только взяли на службу. Он не смел отвести от нее глаз и выбросить ее из головы. Он лез из кожи вон, стараясь быть с девушкой как можно учтивее, выискивая любую возможность перемолвиться с нею словечком то по одной ничтожной мелочи, то по другой. Так он мог разглядывать ее тонкий нос, ясные черные глаза, мелкие белоснежные зубы, каждое ее движение. Он вдруг стал частым гостем. И точно помнил тот день, когда Дора поняла: он обращается с нею не как со служанкой, а как с женщиной. Ее глаза мельком встречались с его глазами, взгляды на мгновение сливались, и она тут же отворачивалась, — но лишь после того, как уголки ее рта успевали растянуться в участливой улыбке.

Тогда его распирало от избытка чувств, и классовые и общественные барьеры, совершенно немыслимые и неприемлемые — все шло прахом. В другой раз, когда он подавал ей свою куртку, их руки соприкоснулись, и они не спешили нарушить это соприкосновение. С этого все и завертелось. До той поры у него если с кем и была интимная близость, то лишь с двумя-тремя проститутками, и всякий раз это сперва ввергало его в крайнее возбуждение, а после — в глубокое уныние. И всякий раз он стыдливо бежал прочь и клялся, что такое больше не повторится. С Дорой же это ввергало его сперва в крайнее возбуждение, а после — в высшей степени крайнее. Она теребила густые волосы на его груди, прильнув к ней головой. И у него не возникало ни малейшего желания бежать прочь.

— Выходи за меня, выходи, выходи!.. — упрашивал он. — И мы принесем друг другу богатство.

— Нет, мы принесем друг другу бедность и одиночество. Ты ничего не знаешь. А я знаю и не желаю тебе такого.

Плодом их безмятежной любви стал кроха Гашпар. Если б не его горячие мольбы, Дору непременно выставили бы за дверь дядюшкиного дома, когда обнаружилось, что у нее есть младенец. Отец только и поддерживал его, уверяя, что он должен жить любовью к Доре, чего никак нельзя было сказать о дядюшке, молча сносившего бесчестье. Дору перевели на незаметную должность в самом чреве кухни. И Гашпар так же незаметно жил в доме Лобу, вкушая незаметную любовь своего отца, который незаметно любил его мать.

Томаш навещал их так часто, как только позволяли приличия. А Дора с Гашпаром наведывались к нему в Алфаму, как только ей выпадали выходные. Они шли в парк, садились на скамейку и глядели, как играет Гашпар. В такие дни они походили на самую обычную супружескую пару. Томаш был влюблен и счастлив.

Минуя трамвайную остановку, он слышит, как по рельсам грохочет трамвай, новенький транспорт, появившийся от силы года три назад, ярко-желто-сине-сероватый. Пригородные пассажиры рвутся вперед, чтобы забраться в него, а другие пригородные пассажиры спешат из него выбраться. Томаш обходит тех и других — кроме одного, на которого натыкается. После короткого взаимного общения с извинениями, предложенными и принятыми, он движется дальше.

Посреди тротуара торчат два-три булыжника, но он легко и плавно перешагивает через них.

Задевает ногой кофейный стул. Тот подскакивает, и только.

Смерть забрала Дору с Гашпаром одним решительным махом — как ни старался врач, которого вызвал дядюшка, все тщетно. Сначала язвы в горле и потеря сил, потом жар, озноб, боли, мучительное глотание, затрудненное дыхание, судороги, расширенные зрачки, удушье, обморок… и конец — землистые тела, скомканные и безжизненные, как простыни, на которых они перед тем метались. Он был рядом с каждым из них. Гашпару было пять, а Доре — двадцать четыре.

Смерть отца, несколькими днями позже, он не застал. Он был в музыкальном салоне в доме Лобу — молча сидел с одной из своих кузин, леденея от скорби, когда вошел дядюшка, мрачный как туча. «Томаш, — проговорил дядюшка, — у меня ужасные вести. Силвештру… твой отец умер. Я потерял единственного брата». Слова всего лишь звуки, но Томаш почувствовал, как они раздавили его физически, как обрушившаяся каменная глыба, и он возопил, точно раненый зверь. Его горячечно-несуразный отец! Человек, взрастивший его, потакавший ему во всех его мечтаниях!

Штиль на Неве

Вчера в «Агентстве Бизнес-новостей» прошла пресс-конференция «Как живут петербургские издатели». Представители «Азбуки», «Лимбус Пресса» и «Речи» рассказали, что не так с чтением в России, ругается ли на них Виталий Милонов, почему нам нужен «Книжный клуб Опры» и можно ли повлиять на школьную программу по литературе.
 

Участники:

Александр Жикаренцев 
главный редактор издательства «Азбука»

Ольга Тублина
директор издательства «Лимбус Пресс»

Леонид Янковский 
генеральный директор детского издательства «Речь»
 

 

Недавно компания GfK опубликовала исследование, по результатам которого выяснилось, что Россия вошла в тройку самых читающих стран мира: около 60% россиян читают либо один раз в неделю, либо ежедневно. Действительно ли ситуация с чтением в России как-то меняется?

Александр Жикаренцев: Наверное, все русские издатели немножко удивились этой новости. Я не уверен в корректности опроса, потому что мы очень сильно отстаем от западных стран по продажам книг. Не знаю, где наши люди читают, возможно они читают в интернете. В свое время интернет-пиратство очень сильно подкосило наше издательство. Единственное утешение, что людям это надоедает. Книга — это всегда нечто тактильное, настоящий любитель все равно предпочитает книгу. Волна увлечения гаджетами немножко схлынула, физические книги начали отыгрывать в последнее время свои позиции. Хотя я абсолютно не против электронных книг, я даже за, потому что раз — и ваша книга в каждой деревне нашей огромной страны, сразу решаются проблемы расстояния, логистики. Но, конечно, есть огромная проблема пиратства, мы не научились с ним бороться, у нас законы не действуют.

Замечаете ли вы какой-то заметный прирост интереса читателей к бумажной литературе в последние годы?

Александр Жикаренцев: Если говорить о нашем издательстве, то не замечаем, потому что тиражи изданий не выросли. Может быть, просто стало больше книг на рынке.

Ольга Тублина: Люди продолжают ходить на ярмарки, покупать книги. Но увеличение тиражей я не увидела, поэтому для меня эта новость тоже была удивительной.

Интересна еще одна деталь: если брать, например, процент ответивших, что они читают минимум раз в неделю, то Россия теряет свои позиции в этом рейтинге, со второго места она опускается ниже. Людей, которые читают раз в неделю, больше, чем людей, которые читают ежедневно.

Александр Жикаренцев: Достаточно посмотреть на тиражи на Западе. Очень четкая градация издания: есть hardcover’ы — это очень дорогие книги, есть в мягкой обложке, которая считается массовой. У hardcover’ов тиражи доходят до миллиона экземпляров, соответственно, когда подобная книга выходит в pocketbook’е, то тираж может быть 3-4 миллиона. У нас по пальцам можно пересчитать людей, у которых первые тиражи превышают 100 тысяч экземпляров. Иногда все начинается вообще с 10 тысяч. Взять последнюю книгу Пелевина — 50 тысяч, у Акунина цифры тоже упали, там 100 — 150. На западе тираж последнего «Гарри Поттера» был какой-то атомный, порядка пяти миллионов. У нас — около 150 тысяч. Откуда второе место? Каким образом?

Разнообразие, видимо.

Александр Жикаренцев: У нас стало меньше издательств. В девяностых было много мощных, хороших и самых разнообразных, а сейчас ужались до круга. У нас крайне сложно выживать небольшим издательствам, которые делают отличную литературу. Я постоянно анализирую, что и как продается, и не вижу, чтобы вот у нас тиражи сильно росли. Сначала интернет-пиратство сильно подвинуло нас, эта волна началась в 2008 году — кризис, деньги кончились, и к 2012 году мы достигли практически дна. Продажи книжных книг были минимальные, остались только самые верные читатели, которые не предадут книгу. Вот тогда мы в этом положении замерли и дальше начали потихонечку подниматься.

Какова специфика детского книжного издания? В последние годы замечаете ли возросший интерес к детской книге?

Леонид Янковский: Красивая книга идет всегда. Хорошо сделанная книга — это произведение искусства, она всегда вызывает интерес и восхищение у детей и, наверное, больше у родителей. Многие коллекционируют книги, как в советский период, у многих ностальгия. То время — это, прежде всего, качество иллюстраций, текстов. Вот чего у нас сейчас действительно нет, так это художников. Мы платим не столько, сколько в советское время, когда художник мог иллюстрировать одну книгу в год и абсолютно спокойно на это жить, как Кабаков, Булатов, Васильев. Они брали заказы на детскую литературу, рисовали книгу за полгода и потом следующие полгода занимались своим творчеством. Это ужас, на самом деле, поэтому все талантливые ребята уходят в рисование интернет-игр и теряют свой стиль. Так что понятно, почему с таким успехом сейчас продаются советские издания.

Что можно сделать для того, чтобы привлечь читателя к бумажной литературе сейчас? Может быть, на уровне государства?

Александр Жикаренцев: Если бы люди, на которых смотрят в телевизоре, иногда говорили о том, что они читают. Как Опра Уинфри: она сказала, что у нее на тумбочке лежит «Анна Каренина» — и тут же 150 тысяч были проданы. Вот это здорово. А государство — мне кажется, лучше, чтобы государство просто не мешало. Еще одна из наших самых больших проблем в том, что у нас нет книжной журналистики. Западные издания, Cosmopolitan, Glamour, Vogue пишут серьезные статьи о книжках. Они прочли книжку и ее осмысляют. У нас открываешь Glamour, а там статья про то, как три подруги поехали на море и что из этого получилось. Серьезно, практически я процитировал одну из их рецензий — иногда там одно предложение, иногда три. Так про книги не пишут. На Западе дело чести — иметь своего книжного журналиста, который будет рассказывать людям, что читать. У нас источников информирования практически нет, журналы убрали сейчас страницу критики, остался чуть ли не единственный Лев Данилкин. Слава Богу, в интернете сейчас начинают развиваться какие-то ресурсы, какие-то блогеры более-менее активно пишут о книжках, но в блогах люди делятся только своими эмоциями. Это хорошо, замечательно и очень нужно, но должна же быть какая-то поддержка со стороны журналистики.

В Литве завели уголовное дело на издательство, которое напечатало книгу Галины Сапожниковой «Кто кого предал» о событиях 13 января 1991 года, и судят их за то, что там якобы неправильная трактовка событий. А у нас бывают ситуации, когда приносят рукопись или книгу, которая может отпугнуть издательство?

Леонид Янковский: В детской литературе главный принцип в подборе книг — это, прежде всего, «не навреди». Это главный критерий, потому что действительно любое напечатанное слово играет большое значение для всех. И, конечно, качество.

Ольга Тублина: Книги как-то пока не трогают, нет такого, чтобы книгу выпустили, а Милонов взял и отругал. У нас есть такого типа книги, но никто не обращает внимания. И вообще, в любой книге можно все, что угодно найти. Мы, по крайней мере, ни разу с этим не сталкивались. Ровно один раз было с «Сатанинскими стихами» Рушди, когда наше издательство купило права на книгу: все переведено и уже напечатано, но потом к одному из совладельцев нашего издательства, мусульманину, обратились люди из мечети с посылом «защитить мы вас не сможем». Вокруг нашего издательства ходили люди. На Западе на эту книгу наложили запрет, и мы решили уничтожить тираж и не подвергать жизни своих сотрудников и переводчиков опасности. Но государство тут ни при чем. Единственное, что сейчас требуют, — ставить маркировку «18+» и запаковывать книгу в пленку, но это к политике не имеет отношения.

Александр Жикаренцев: Мы стараемся быть аполитичными. Мы всегда руководствуемся качеством и стоим в стороне от этих терок.

Как у издателей осуществляется обратная связь с писателями? Некоторыми писатели сетовали на то, что при общении с издательствами у них складывается впечатление, что там не читают рукописи. Если вы отказываете, как вы это делаете?

Ольга Тублина: Этим занимается главный редактор. Главный редактор нашего издательства — Павел Крусанов, это ложится на его плечи. Мы, на самом деле, маленькое издательство. Во всем мире они занимаются тем, что находят новых авторов, и они не могут раскрутить его так сильно, как большие. Но благодаря своим первым издателям авторы становятся известными — о них пишут критики, и потом их быстренько большие издательства переманивают. Иногда мы публикуем автора, который нам очень нравится, а его книги потом не продаются. Часто думаем, что это замечательная вещь, она будет продаваться, а она просто у нас лежит. Мы ее все равно любим, дарим своим знакомым. Просто карты не легли.

Зато любимую книжку издали.

Ольга Тублина: Да, это нужно. А иногда отвечаем: «Извините, портфель переполнен, у нас максимум выходит 40 книг в год». Иногда не читаем, потому что понимаем, что все равно мы не опубликуем, за одну-две страницы можно понять, графоман автор или нет. Поверьте, отказывать кому-то — это тоже тяжело. Но сейчас для маленьких издательств существуют гранты, они даются на издание петербуржцев, это происходит через Союз писателей.

Александр Жикаренцев: Говорили про членов Союза писателей — простите, конечно, но сейчас то, что ты его член, вообще ничего не значит. Настоящих писателей там не так уж и много. Я считаю, что хорошая книга должна «пойти» у читателя. Замечательный пример — Мариам Петросян, «Дом, в котором…». Ну вот не бывает так, что такая рукопись не найдет читателя. Ростки пробьются, они упорные, такое не похоронишь, оно обязательно пробьется, но человек должен иметь определенную настойчивость. Мы все знаем из примеров западной литературы, сколько издательств отвергли «Гарри Поттера» сначала. Нужно верить в себя.

Ольга Константиновна упоминала гранты, расскажите подробнее.

Ольга Тублина: Гранты есть разные: нашего петербургского Комитета по печати, есть Федеральное агентство, которое каждый год объявляет грант. Можно подать заявку на четыре книги, получишь ты обычно две или три. Понятное дело, что продаются книги, которые затратны, когда ты тратишь много на перевод, авторские права или иллюстрации. На это жить нельзя, но это помогает издать какую-то хорошую книгу.

Александр Жикаренцев: Гранты очень помогают небольшим издателям, это существенная подпитка, потому что помогает выжить. Мы — крупное, поэтому стараемся грантами не пользоваться, но иногда подаем заявку с расчетом получить деньги только под трудоемкий перевод. Мы долго переводили книгу Жауме Кабре «Я исповедуюсь» — она гениальная, уровня «100 лет одиночества» Маркеса. Там каталанский язык, очень сложно найти переводчиков, это действительно дорого. Когда мы нашли эту книгу, то решили публиковать, и не важно, заплатят нам или нет. Грант был просто приятным бонусом. Есть миф, что писатель живет на свои гонорары. Их в мире немного. Почти все где-то работают, на кафедрах филологии или еще где-то. Конечно, все знают Джоан Роулинг, которая стала миллионером, но это исключение из правил. Писатели, которые публикуют роман в два-три года, если его потом не выпускают огромным тиражом, жить на это не смогут.

А издательства могут влиять на формирование Министерством образования школьной программы по литературе? Имеет ли смысл вводить новых авторов в школьную программу, а не идти по тем лекалам, которые являются стандартом уже 20-30-40 лет?

Ольга Тублина: Если вносятся изменения, то в старших классах, когда начинается современная литература. Например, наше издательство выпустило «Литературную матрицу» — альтернативный учебник. Мы сначала попросили, чтобы современные писатели написали о тех, кто входят в программу 10-11 класса, а потом уже в дополнение предложили свой набор внеклассного чтения «Советская Атлантида». Понятное дело, что это принципиально ни на что не влияет. Но многие учителя пользуются, а некоторые ругают — говорят, что пользоваться этим совершенно невозможно.

Александр Жикаренцев: Мы делали серию книг из школьной программы, но она, к сожалению, не пошла. Брали школьные произведения и просили наших филологов и ученых откомментировать их для школы, чтобы школьник не просто читал книжку или учебник, а чтобы еще какой-то умный человек рассказал про нее так, чтобы она раскрылась. Как ни странно, раньше была мощная традиция предисловий, а сейчас голый текст — и готово. Сделали Довлатова и опомнились: как мы можем сделать школьную библиотеку категории «18+»? В итоге так и не издали.

Фотографии предоставлены «Агентством Бизнес-новостей»

Системный сбой

Призрак в доспехах (Kôkaku Kidôtai)

Режиссер: Руперт Сандерс
Страна: Япония, Великобритания
В ролях: Скарлетт Йоханссон, Йохан Филип Асбек, Такеши Китано, Жюльет Бинош, Майкл Питт и другие
2017

 

Япония, наше не столь далекое и — точь-в-точь как в книге футуролога Фукуямы — постчеловеческое будущее. Мир окончательно превратился в большую цифровую деревню, а люди сильно увлеклись бионическими модификациями: в ходу различные импланты, и все существенно меньше беспокоятся насчет старения и смерти — ведь теперь можно поставить себе новые киберглаза или киберпечень. Но, как быстро выясняется, нравится это далеко не всем. Некий хакер довольно жуткими способами (например, перехватив управление роботом-гейшей и сделав из него машину ужаса и смерти) начинает методично зачищать всю верхушку главной — и, как выяснится позже, тоже вполне себе кровавой — корпорации в области подобных улучшений. Разобраться с этим поручают специальному отделу под юрисдикцией непосредственно премьер-министра: там есть многомудрый пожилой руководитель (Такеши Китано), красивый киборг с искусственным телом, но человеческим мозгом по прозвищу Майор (Скарлетт Йоханссон) и нордический громила Бато (датчанин Пилу Асбек). Естественно, в процессе расследования на поверхность всплывают скрытые факты, гремят выстрелы, меняются местами добро и зло.

Задолго до премьеры перезагруженного «Призрака в доспехах» (на всякий случай напомним, что в его основе лежат одноименные манга Масамунэ Сиро и аниме-дилогия Мамору Осии) интернет заполнило утомительное фанбойское нытье о том, «почему главную героиню играет не азиатка» и что «Скарлетт — жирненькая» (про «pork in the shell» не пошутил только ленивый). Если бы это были главные проблемы фильма, все было бы просто отлично — но, увы, нет. Оригинальный японский «Призрак» 1995 года называют великим фильмом не просто так: даже отбросив выдающуюся визуальную эстетику, которую потом позаимствовали и создатели «Матрицы», и кто только не, до сих пор приятно удивляешься, насколько это многослойная история. Ее можно прокручивать в голове как угодно: тут и опасность технологий, и религиозный спор о душе, и тема невозможности любви — причем все игралось на полутонах и символах.

Новое же кино британца Руперта Сандерса получилось отвратительно лобовым: фактически это не ремейк, а компиляция из дилогии и достаточно попсового побочного сериала. Всегда неприятно, когда авторскую работу подгоняют под массовые стандарты, но тут этого и вовсе сверх всякой меры. Деперсонифицированная, а оттого более страшная, угроза из первой части превратилась в целых двух антагонистов, и если Майкл Питт как-то справляется с ролью (человеку на роду написано играть психопатов, и очень здорово, когда артист на своем месте), то линия с Питером Фердинандо в роли коварного дельца не выдерживает никакой критики. Второстепенные персонажи не прописаны в принципе — Жюльет Бинош в основном просто ходит с грустным лицом, Китано пару минут играет мощного деда-самурая с револьвером и афоризмами, а зачем в кадре присутствуют остальные, вообще до конца не ясно. Наконец, Йоханссон моментами сильно не попадает в образ отмороженного киборга с глобальными экзистенциальными проблемами, кроме того, иногда ее снимают так, будто в «Призрака» вклеили куски из фильма «Мстители». Ситуацию не спасает даже появление в финале шагающего танка, который так любят фанаты оригинала — тем более, что в последние минуты авторы заняты утомительным разжевыванием сюжетных перипетий. Единственное, за что можно похвалить все происходящее, так это за визуальную часть — хотя бы в этом проявленную нежную любовь к первому «Призраку». Правда, порой кажется, что голова Скарлетт существует отдельно от обработанного на компьютере тела — лучшей метафоры, чтобы описать этот красивый, но нескладный фильм, пожалуй, и не придумать.

Александр Павлов

Дайджест литературных событий на апрель: часть 1

Утвердившая свои позиции весна радует разнообразием мероприятий. Главные события литературного мира на первую половину апреля – в дайджесте «Прочтения».

 

1 АПРЕЛЯ

Лекция Андрея Аствацатурова «Уильям Фолкнер: принять Бога или отвергнуть?»
Охта Lab начинает авторский курс филолога и писателя Андрея Аствацатурова «Шедевры американской прозы ХХ века». Первая лекция посвящена знаменитому роману Уильяма Фолкнера «Шум и ярость» — произведению, персонажи которого сталкиваются со страшными искушениями и пытаются их преодолеть.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», 2 этаж, ул. Якорная, 5А. Начало в 17:00. Билеты доступны на платформе TimePad.

 

2 АПРЕЛЯ

Презентация книги Саши Филипенко «Красный крест»
Автор Саша Филипенко знаком публике по роману «Травля», ставшему одним из самых популярных текстов среди публикаций российских «толстых» журналов. Новая книга «Красный крест» построена на документальной основе — истории контактов Наркомата иностранных дел СССР и Международного Красного Креста в годы войны. В романе читателя ждут шокирующая история молодого героя, напряженный сюжет и парадоксальная развязка.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, магазин «Подписные издания», Литейный пр., 57. Начало в 14:00. Вход свободный.

 

3 АПРЕЛЯ

Открытый диалог Анны Наринской и Евгения Асса
Литературный критик Анна Наринская и архитектор Евгений Асс обсудят борьбу простоты и сложности в искусстве. В разговоре также примут участие художники Дмитрий Гутов и Александра Паперно, композитор Павел Карманов, философ Александр Рубцов, скрипачка Елена Ревич, культуролог Анатолий Голубовский.

Время и место встречи: Москва, архитектурная школа «МАРШ», ул. Нижняя Сыромятническая, д. 10, стр. 2, 5 этаж. Начало в 19:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

 

Презентация романа Андрея Рубанова «Патриот»
Андрей Рубанов — писатель и кинодраматург, участник шорт-листа литературной премии «Большая книга» и четырехкратный полуфиналист литературной премии «Национальный бестселлер». Главный герой романа Сергей Знаев — эксцентричный бизнесмен, в прошлом успешный банкир, а ныне — банкрот. Его сегодняшняя реальность – долги, ссоры со старыми друзьями, воспоминания. Вдруг у него обнаруживается сын, о существовании которого он даже не догадывался.

Время и место встречи: Москва, книжный магазин РЕСПУБЛИКА на Цветном, Цветной бульвар, 15 стр. 1, этаж 1 (Универмаг «Цветной»). Начало в 19.30. Вход свободный.

 

3 и 4 АПРЕЛЯ

Презентация книги Дины Рубиной «Бабий ветер»
Главная героиня книги — в прошлом парашютистка и пилот воздушного шара — вынуждена начинать новую жизнь в чужой стране, где сталкивается с вереницей странных персонажей и обескураживающих картин жизни общества. Как ни странно, из этой гирлянды, по выражению героини, «калек» вырастает гротесковый, трагический, ничтожный и высокий образ современной любви. Дина Рубина представит читателям роман и проведет автограф-сессию.

Время и место встречи: 3.04. Санкт-Петербург, книжный магазин «Буквоед», Невский пр-т, 46. Начало в 19:00. Условия участия — на сайте магазина.
4.04. Санкт-Петербург, «Дом книги», Невский пр-т, 28. Начало в 19:00. Вход свободный.

 

4 АПРЕЛЯ

Встреча «„Исчезание“ Жоржа Перека: звуки и буквы»
В романе «Исчезание» писатель Жорж Перек не использует слова с самой употребительной гласной французского языка — «е». Это правило «само» порождает текст, заставляет раскрывать потенциал языка. Переводчики Валерий Кислов и Стефан Рок, иллюстратор Ник Теплов, джазовые музыканты Владимир Волков и Вячеслав Гайворонский проведут вас на литературно-музыкальный перфоманс, посвященный роману — настоящему памятнику эклектике и абсурду.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, Новая сцена Александринского театра, наб. реки Фонтанки, 49A. Начало в 19:30. Билеты доступны на сайте театра.

 

5 АПРЕЛЯ

Презентация книги Антона Долина «Джим Джармуш. Стихи и музыка»
Кинокритик Антон Долин начинает путешествие по творчеству культового режиссера с последней его работы — фильма «Паттерсон», а заканчивает дебютной лентой «Отпуск без конца». Дополняют рассказ посвященные Джармушу стихи Виктора Коваля, Андрея Родионова и других поэтов, статьи музыкальных критиков о вдохновлявших режиссера песнях и избранные интервью главного героя книги.

Время и место встречи: Москва, «Московский дом книги», Новый Арбат, 8. Начало в 19:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

 

6 АПРЕЛЯ

Антиутопии: от Замятина до Стругацких
Литературовед Артем Новиченков проведет лекцию об особенностях жанра антиутопии: поговорит о способах отражения прошлого и будущего в романах Уэллса и Замятина, братьев Стругацих и Алана Мура; расскажет об особенностях русской антиутопии и целях автора при создании таких романов.

Время и место встречи: Москва, Дом инженера, Курсовой переулок, 17/1 . Начало в 20:00. Билеты доступны на платформе TimePad.

 

7 АПРЕЛЯ

Творческий вечер «Изучение мемуаров о Лермонтове»
Библиограф Ольга Валентиновна Миллер расскажет о последних литературных новинках, посвященных жизни и творчеству поэта. Встреча проводится в рамках проекта «Лермонтов: наследие».

Время и место встречи: Санкт-Петербург, библиотека им. М.Ю. Лермонтова, Литейный пр-т, 17-19. Начало в 18:30. Контакты для записи доступны на сайте библиотеки.

 

8 АПРЕЛЯ

Лекция Бориса Аверина «Максим Горький в России и за границей»
Советская идеология представляла нам идеализированный, а потому очень скучный образ Горького. Литературовед Борис Аверин использует новые сведения о жизни и творчестве писателя, чтобы представить слушателям настоящего Горького — человека, яркого в любви, в политике и, конечно, в творчестве.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», 2 этаж, ул. Якорная, 5А. Начало в 17:30. Билеты доступны на платформе TimePad.

 

8-9 АПРЕЛЯ

Практическая конференция «Интернет про книги»
Алена Бондарева, Павел Гуров, Алексей Ткачев, Наталья Артемова — люди, занимающиеся продвижением чтения и культурных проектов — расскажут о том, как ориентироваться в потоке информационных ресурсов о литературе, и о том, как сделать свой проект успешным и авторитетным.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», 2 этаж, ул. Якорная, 5А. Начало в 12:00. Вход свободный.

 

9 АПРЕЛЯ

Встреча с Блейком Краучем
Блейк Крауч — настоящий мастер триллера, автор нашумевшей трилогии «Сосны», по книгам которой был снят одноименный сериал. Автор приедет в Петербург, чтобы рассказать о новом романе «Пустошь. Дом страха». Главный герой книги получает письмо о женщине, убитой на территории его загородного дома. Страшные находки ведут к не менее ужасающим событиям, заставляя читателей вместе с героем разгадывать этот зловещий психологический ребус.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, книжный магазин «Буквоед», Невский пр-т, 46. Начало в 17:00. Вход свободный.

Лекция Валерии Мартьяновой «Нечего читать или новая подростковая литература»
Видеоблогер Валерия Мартьянова развенчивает миф о том, что современные подростки сторонятся чтения: она расскажет о своем опыте работы с детьми и о по-настоящему увлекательных подростковых книгах.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, Библиотека имени Гоголя, Среднеохтинский пр-т, 8. Начало в 18:00. Вход свободный.

 

10 АПРЕЛЯ

«Стихотворения чудный театр…» – вечер, посвященный Белле Ахмадулиной
Стихи поэтессы прочтут со сцены артисты Чулпан Хаматова, Александра Урсуляк, Екатерина Смирнова и другие. В вечере также примут участие Борис Мессерер, Наталья Петрожицкая (сопрано) и Алексей Гориболь (фортепиано), состоится премьера фортепианной пьесы Сергея Ахунова «Bella».

Время и место встречи: Москва, театр «Мастерская Петра Фоменко», Кутузовский пр-т, 30/32. Начало в 19:00. Билеты доступны на сайте театра.
 

11 АПРЕЛЯ

Лекция Михаила Елизарова «Сказочный мистический фундамент: „Черная курица“ и „Городок в табакерке“»
Писатель Михаил Елизаров проведет лекцию на тему многослойности двух произведений детской литературы: расскажет о мотиве инициации и тайных обществ в повести Антония Погорельского «Черная курица или Подземные жители», а также о деградации гуманизма и терроре в сказке Одоевского «Городок в табакерке».

Время и место встречи: Москва, ул. Воздвиженка, 9, конференц-зал. Начало в 19:30. Билеты доступны на сайте проекта «КультБригада».

Открытие фестиваля медиапоэзии «101»
Темой третьего фестиваля медиапоэзии стали текстовые машины. В программе — презентация первого советского поэтического генератора и современного приложения Fiber, лекция об истории форм цифровой поэзии и медиапоэтический концерт.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, Новая сцена Александринского театра, наб. реки Фонтанки, 49A. Начало в 19:30. Билеты доступны на сайте театра.

Презентация книги Карла Проффера «Без купюр»
Эллендея Проффер Тисли представляет книгу Карла Проффера «Без купюр», в которую вошли никогда ранее не публиковавшиеся на русском языке очерки «Литературные вдовы России», а также «Заметки к воспоминаниям об Иосифе Бродском».

Время и место встречи: Москва, книжный магазин «Москва», ул. Тверская, 8/2, стр. 1. Начало в 19.00. 

«Яснабаттл»
«Яснабаттл» — вариация на тему популярных сегодня литературных «баттлов». Актрисы Электротеатра «Станиславский» Елена Морозова и Татьяна Бондарева прочтут отрывки из книг лауреатов литературной премии «Ясная Поляна» Тимура Зульфикарова и Анатолия Кима.

Время и место встречи: Москва, Электротеатр «Станиславский», ул. Тверская, 23. Начало в 19:00. Билеты доступны на сайте театра.

 

13 АПРЕЛЯ

Лекция «Владимир Набоков»
В творчестве Набокова соединяется русская и европейская культура, прошлое, настоящее и будущее литературы. На встрече филолог Марина Смусина расскажет о произведении, в основу которого легло описание творческого процесса, о романе, с которого началась мировая слава Набокова, — о знаменитом «Даре».

Время и место встречи: Санкт-Петербург, библиотека им. М.Ю. Лермонтова, Литейный пр-т, 17-19. Начало в 18:30. Вход по пригласительным билетам (доступны на абонементе).

Презентация романа Андрея Рубанова «Патриот»
Главный герой новой книги Рубанова  — бизнесмен Сергей Знаев, уже появлявшийся в романе «Готовься к войне». В «Патриоте» героя ждут не лучшие времена, которые, впрочем, не станут концом его истории – лишь фоном для рефлексии. Воспоминания о 90-х контрастируют здесь с зарисовками современной жизни, новые русские — с одержимыми математикой подростками-идеалистами, благородность идей — с грубостью их воплощения.

Время и место встречи: Москва, книжный магазин «Москва», ул. Тверская, 8. Начало в 19:00. Вход свободный.

Лекция Бориса Аверина «Свадьба по Пушкину: жизнь и поэзия»
В рамках нового курса лекций «Русская литература как роман» литературовед Борис Аверин расскажет о том, как связаны между собой история создания «Маленьких трагедий» и события личной жизни Пушкина, о том, что общего между свадебным сюжетом и процессом творческого осмысления истории.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, Дом Журналиста, Невский пр-т, 70. Начало в 20:00. Билеты доступны на платформе Time Pad. 

 

14 АПРЕЛЯ

«Ардис» как ковчег для русской литературы
Презентация книги Карла Проффера «Без купюр» при участии Эллендеи Проффер Тисли.

Время и место встречи: Москва, книжный магазин «Республика», Цветной бульвар, 15, стр. 1, этаж 1 (Универмаг «Цветной»). Начало в 19.30.

 

15 АПРЕЛЯ

Экскурсия «С Лермонтовым по Литейной части»
Лермонтов прожил в Петербурге в общей сложности немногим более семи лет — эти страницы его жизни общеизвестны. Однако помимо них существуют и другие адреса, связанные с именем поэта. Таким местам и будет посвящена пешеходная экскурсия, организованная библиотекой имени Лермонтова.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, сбор у библиотеки им. М.Ю. Лермонтова, Литейный пр-т, 17-19. Начало в 12:00. Контакты для регистрации доступны на сайте библиотеки.
 

Встреча «Новый язык медиа — как вести диалог с читателем?»
На каком языке современные медиа разговаривают с аудиторией и как меняется этот язык в эпоху визуальной революции и геймификации? Эти и другие важные вопросы обсудят издатель «Медузы» Илья Красильщик, главный редактор сайта журнала «Собака.ru» Михаил Стацюк и главный редактор интернет-газеты «Бумага» Кирилл Артеменко.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Охта Молл», 2 этаж, ул. Якорная, 5А. Начало в 15:00. Регистрация доступна на платформе TimePad.

Лекция Андрея Аствацатурова «Джером Сэлинджер: поиск оснований»
Вторая лекция в рамках курса лекций «Шедевры американской прозы ХХ века» посвящена культовому американскому писателю Джерому Дэвиду Сэлинджеру и его сборнику «Девять рассказов». Филолог, писатель Андрей Аствацатуров расскажет о том, что стоит за сюжетом рассказов, в чем заключается их тайна и секрет популярности.

Время и место встречи: Санкт-Петербург, ТРЦ «Oхта Молл», ул. Якорная, 5А. Начало в 17:00. Билеты доступны на платформе TimePad.

Иллюстрация на обложке дайджеста: Jeannie Phan

Поворот не туда

  • Пьер Леметр. Три дня и вся жизнь / Пер. с фр. М. Брусовани. — СПб.: Азбука: Азбука-Аттикус, 2017. — 256 с.

Пьер Леметр — известный французский писатель и сценарист, всю жизнь посвятивший литературному творчеству, получивший, помимо прочих наград, престижную Гонкуровскую премию. «Три дня и вся жизнь», являясь, по сути, психологическим триллером, напоминает его более ранние произведения, вызвавшие восторженную реакцию читателей и критиков. Такие как, например, роман «Свадебное платье жениха», который стал известен благодаря виртуозно закрученному сюжету и глубокому психологизму в изображении героев.

Сюжет романа разворачивается в конце девяностых годов. Главный герой книги — двенадцатилетний мальчишка по имени Антуан. Он живет в совсем небольшом провинциальном городке, таком, где всего одна школа, соседи неизменно обсуждают за ужином тех, кто не пришел к воскресной мессе, а главная достопримечательность — раскидистое дерево на центральной площади. Родители Антуана в разводе, он живет с матерью, госпожой Куртен, которую автор описывает парой коротких, но очень метких фраз:

…как любой мальчик его возраста, он ощутил себя ответственным за мать. Она была женщина надоедливая (порой даже откровенно невыносимая), однако Антуан, похоже, видел в матери что-то, что извиняло все: ее приземленность и недостатки, ее характер, обстоятельства… Для Антуана было немыслимо сделать мать еще более несчастной. Он так никогда и не освободился от этой уверенности.

На протяжении всего романа она представляется персоной крайне неприятной, даже отталкивающей.

Бланш Куртен родилась в Бовале, здесь она выросла и жила, в этом заштатном городке, где за всеми наблюдают, где чужое мнение имеет колоссальное значение. В любых обстоятельствах она делала то, что полагалось делать, просто потому, что все вокруг поступали так же. Она дорожила своей репутацией, как своим домом, а может, даже как своей жизнью, потому что точно умерла бы в случае утраты доброго имени. Полуночная месса была для Антуана всего лишь очередной обязанностью среди прочих… чтобы его мать в собственных глазах оставалась женщиной, с которой можно иметь дело.

Госпожа Куртен кажется женщиной принципиальной, чопорной, интересующейся сплетнями больше, чем собственным сыном, порой не замечающей очевидного, иногда даже глупой. Она не вызывает ни сочувствия, ни интереса к ее судьбе. Однако эта героиня — одна из тех, кто в какой-то момент открывается совершенно с другой стороны, заставляет обернуться назад, вспомнить ее поступки и переосмыслить их. И именно она предлагает читателю задуматься над наиболее неоднозначными вопросами романа — что есть вина и как ее измерить; почему от ошибок взрослых так часто страдают дети; как, стараясь помочь, не навредить еще больше? Тяжелому психологическому триллеру — тяжелые декорации. Вместе со многими другими жителями Боваля Бланш составляет душную, отталкивающую атмосферу города, из которого хочется бежать.

Сам же Антуан — обычный подросток, со своими мечтами и страхами, желаниями и комплексами. Он любит бегать в лесу и мечтает, чтобы девочка по имени Эмили оценила его по достоинству. Его волнует, что мать не разрешает ему играть с другими мальчишками в приставку, а боится он того, что друзья посмеются над его задумкой построить шалаш. Рядовой мальчишка, каких множество в любой стране и в любом городе. Пока одно событие не переворачивает всю его жизнь: ненамеренно Антуан становится убийцей. Нелепая ярость, предназначавшаяся другому, неловкое движение, несчастный случай, результат которого — оборванная жизнь малыша-соседа.

Что же теперь делать? Признаться? Спрятать тело? Сбежать из страны? Паника, страх разоблачения и долгие, до звона натягивающие нервы, часы ожидания — когда же за ним придут? Три самых страшных дня в жизни подростка закончились, но след от них еще долгие и долгие годы будет тянуться за героем. Вторая часть романа повествует о повзрослевшем Антуане — молодом мужчине, получившем медицинское образование, в чьей душе прочно поселились тени прошлого, которые еще дадут о себе знать.

В самом начале романа читателя будто ловят на стальной крючок, вроде бы и небольшой, но намертво вцепившийся в самое сердце. Страшное в своей простоте убийство обрушивается на вас с первых страниц и, как и на самого Антуана, давит до последней строки. Однако читатель эту тяжесть понимает скорее головой. Конечно же, это страшно — осознать, что своей глупостью убил настоящего, живого ребенка, который вот еще минуту назад сверкал глазками из-под челки. Страшно нести его тело сквозь лес, страшно искать выход. Страшно ему, Антуану, но читателю — нет. Не страшно. Не больно. Может быть, немного грустно. Герой ведет себя так, как и положено паникующему мальчишке, его мысли и действия создают четкую картину происходящего. И вроде бы его состояние описано подробно, и вроде бы поступки говорят сами за себя, но есть какое-то но. В тексте множество важных, обращающих на себя внимание деталей:

Комментатор давал описание ребенка: что на нем было надето; куда он предположительно мог направиться. Рост метр пятнадцать. Поди знай почему, но эта цифра разбила Антуану сердце.

Метр пятнадцать. Читатель прекрасно понимает, почему цифра «разбила сердце» герою. Но — очень жаль — его сердца она не трогает. Иногда создается впечатление, будто читаешь учебник по психологии. Эмоции — вот они, разложены, расписаны, будто бы препарированы на холодном столе, разглядывай — не хочу. Пьер Леметр отражает происходящие с героем события четко и очень логично. Но вместе с этим очень не хватает возможности сочувствовать герою, жить с ним. Хотя, возможно, это и к лучшему — слишком тяжелый путь пришлось бы проделать.

Слог автора ненавязчив, лаконичен, в некоторой степени даже скромен. В романе не встретишь витиеватых описаний пейзажей; чего уж говорить, даже внешность главного героя остается неизвестной. Что, впрочем, кажется здесь очень уместным. Ничего лишнего, перегружающего текст, отвлекающего читателя от напряженного повествования.

Атмосфера романа Пьера Леметра — вытягивающие душу ожидание и неопределенность, давящее чувство вины пополам с параноидальными мыслями и фантазиями, желание искупления — оставляет неприятное «послевкусие», тяжело оседает чем-то кислым в горле: в чем же была ошибка? Кто виноват больше и виноват ли кто-то вообще? Это вопросы, на которые едва ли когда-нибудь появятся верные ответы.

Екатерина Супрун

Маргарита Хемлин. Искальщик

  • Маргарита Хемлин. Искальщик. — М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2017. — 288 с.

«Искальщик» — один из романов финалиста премий «Большая книга», «Русский Букер» и «НОС» Маргариты Хемлин (1960–2015), не опубликованных при жизни автора. Время действия романа — с 1917 по 1924-й, пространство — украинская провинция, почти не отличимая от еврейских местечек. Эта канва расцвечена поразительными по достоверности приметами эпохи, виртуозными языковыми находками. Сюжет в первом приближении — авантюрный. Мальчики отправляются на поиски клада. Тут-то, как всегда у Маргариты Хемлин, повествование головоломным образом меняет течение — а с ним и судьбы людей, населяющих роман. По уверению Лазаря Гойхмана, главного героя, рассказывающего все — до самого стыдного и жуткого, «в каждой насущной минуте человека есть такое, что в дальнейшем может стать вопросом вплоть до непостижимой тайны». Выслушайте Лазаря, он таки прав.

Искальщик

Дальше такое.

Рувим для меня наметил школу. А для себя он наметил работу, работу и еще раз работу.

Рувим очень отдавал должное книгам. Читал и читал, читал и читал. И наизусть шпарил многое. Именно Рувим убедил меня, что лучшее лекарство от текущей жизни — чтение. Еще в скитаниях по боевым дорогам он ночами пересказывал мне истории и Греции, и Рима. После того как я пожаловался на непонятность, он перешел на окружающее — и от него я усвоил имена Гоголя, Некрасова, Надсона и ряда других.

И Рувим добился — конечно, с годами, — что единственная моя отрада нашлась-таки в книгах. Я не всегда смотрел на название — просто хватал и глотал заместо хлеба. Где обнаруживал — там и приседал за чтение. Конечно, Нат Пинкертон, Арсен Люпен, Робинзон Крузо, Жюль Верн тоже, «Остров сокровищ», «Капитан Сорви-голова», «Всадник без головы». 

Но такие книжки на дороге не валялись. Рувим выклянчивал у кого-то мне на одну ночь. А в старых подшивках журналов (их Рувим натаскивал целыми пудами) я обнаруживал много захватывающего — и романы из другой жизни, и наши, с русскими именами.

Особенно стихи душевного содержания сами впивались мне в сердце. «Хорошо умирать молодым», например, мне сильно переворошили все внутри. Я ставил себя на место внезапно и нечаянно погибшего героя с кудрями, а рядом видел женщину, которая рыдает над этими самыми кудрями.

Что интересно. Мне так сильно представлялось каждое слово, так я в каждое слово в книжке проникал и повторял на разнообразные лады, что оно рассыпалось по буковке и я обратно эти самые рассыпанные буковки нанизывал, вроде на ниточку, на свое юное сознание, и в себя, уже в собственном, близком моему уму, виде и смысле, глубоко впитывал.

Я отдавал внимание и театральным постановкам. На детские свои гроши накупал семечек и стремился попасть хоть как ближе к сцене с живыми, неподдельными людьми-артистами. Тяга к прекрасному жила и жила во мне. И во многих людях тоже, надо сказать.

Ужасное и беспощадное время диктовало свои законы — а сердце просило красоты и возвышенности. В Чернигове появлялись артистические группы даже из Киева и Харькова. И костюмы цветастые, и все тому подобное. И бархат, и другое блестящее. И декорации…

В общем, я любым образом стремился к прекрасному. И получал его там, где находил. Даже можно назвать другим словом — вырывал прекрасное с мясом и кровью.

Вот мои университеты. И мне не чужды с того раннего подросткового возраста и Шиллер, и Шекспир, и другие классические настроения.

Я даже иногда, чтоб порадовать Рувима, рассказывал вслух стихотворные строки. Не скрою, я ожидал получения заслуженной похвалы.

Но Рувим такого не любил, а перебивал меня с улыбкой и смущением:

— Не надо. Я стихи вслух не люблю.

Однажды я назло не остановился, а подряд стал кричать все, что в рифму засело в моей голове.

И тогда Рувим мне аж рот зажал и тихо приказал заткнуться, а то немедленно придушит.

Конечно, потом оправдывался и задобривал меня по-всякому.

Причину своего нелицеприятного поступка Рувим объяснил следующим образом:

— Лазарь, у тебя в голове помойное ведро. Ты к себе в голову тащишь без ошибки именно мусор. У меня есть надежда, что жизнь твою помойку почистит. Сильно почистит. Но говорю тебе как ответственный за тебя человек: разбирай уже сам. Потихоньку, а разбирай.

Сквозь залившую меня обиду я упрекнул Рувима в том, что он на меня наговаривает с перехлестом. Оскорбляет из зависти. У меня и память, и выражением я владею вроде артиста. У него же этого нема вообще. Отсюда и зависть. К тому же у меня вся жизнь впереди, а у него наоборот. А стихи, между прочим, — это мудрость человечества. И я эту мудрость сильно постигаю.

После моих разъяснений Рувим перестал таскать книги. А те, что были, уволок. Я плакал и цеплялся за отдельные листочки. Только напрасно. Рувим в своей идиотской непреклонности очистил-таки нашу комнатку.

Вспоминая деда, я невольно сравнивал себя и его.

Он всю свою жизнь мусолил одну единственную книгу — Тору. Я, в свою очередь, не собирался останавливаться. Постановил себе — читать и читать всегда и везде. А при отсутствии книг расспрашивать разнообразных людей про их случаи. И сам делал потом из этих россказней в своем уме целые романы. И получалось, что из каждого самого незаметного и даже глупого человека можно сделать книгу. Надо только зацепиться за какие-нибудь важные концы. А если их нету, так надо придумать от себя, из своей головы.

Постепенно я вывел единство и противоположность придумки и брехни. И отдал предпочтение брехне как наивысшей стадии придумки. Придумка имеет границы. Брехня — нет и еще раз нет.

И тут скажу важное и больше возвращаться к нему не буду.

Я — хозяин всего на свете, так как я есть хозяин себя. Всего, что только существует во мне. И мыслей. Не говоря про действия.

Я — хозяин всего, что именно внутри меня. До тех пор, пока оно не выйдет наружу.

А выпускать же ж надо! Такова потребность человека и любого члена живого мира природы. То есть и мысли выпускаются. В виде слов, например. И я им уже не хозяин, получается? И я поклялся, что буду хозяином даже после того, как каждую свою мысль, чаяние или надежу, тем более в виде слов, так или иначе выпущу. А кто такой хозяин? Это который выпустить выпустил вроде наружу, но посчитал наперед — какая польза будет. И какой вред.

Тогда еще не было в ходу словосочетания фразы «хозяин жизни». И думаю, хорошо. А то б я мог запутаться в размышлениях. А так — без понятия моей отдельно взятой жизни как части общего хозяйства — мир мой оказался устроенным просто и ясно.

Никому я не верю. Никому. Только себе верю. Потому что я ж знаю, где я брешу, а где нет. А за других отвечать не могу. И хочу, может, — а не могу.

Путем долгих размышлений я пришел к выводу, что брехня имеет большую созидательную силу.

Человечеству вбили в голову — нету дыма без огня. А именно что есть. И как раз если брехать совсем на пустом месте — то ожог получится особенно сильно.

Потому что человек не готов всей своей историей поколений — чтоб на пустом месте. И поверит в такую умную брехню с утроенной силой своего разума.

И тому, кто построит такую брехню, надо будет помнить каждое свое словечко и даже буквочку, чтоб находиться в курсе дальнейшего и держать дальнейшее в крепком и надежном кулаке.

Ну вот.

Да, всему прекрасному в себе я обязан книгам и их содержаниям.

Представления о XXI веке: Литература

На прошлой неделе в СПбГУ завершилась XLVI Международная филологическая конференция, где среди прочих работала секция «Современная русская литература». Журнал «Прочтение» попросил нескольких докладчиков ответить на вопросы о том, почему их заинтересовало творчество того или иного автора, кто еще им нравится из современных писателей.

 

Иоанна Кула, Ph. D., доцент Вроцлавского университета
Тема: Литературный герой в поисках литературы (на примере избранных произведений В. Маканина)

Первое произведение Владимира Маканина, которое я прочитала, — рассказ «Кавказский пленный», он находится в списке обязательного чтения в нашем университете. Это случилось довольно давно, у рассказа не было перевода на польский язык — кстати, нет его и до сих пор. «Кавказский пленный» мне понравился, я начала читать другие книги Маканина, современные произведения — те, что были написаны в девяностые и двухтысячные годы. Потом, как ни странно, вернулась к раннему творчеству — это тексты совершенно другого типа, хотя, конечно, можно найти связь между всеми книгами автора. Маканин заинтересовал меня кавказской темой, его своеобразным лейтмотивом: это и вышеназванный рассказ, роман «Андерграунд, или Герой нашего времени», и, разумеется, «Асан» — произведение, вызвавшее очень серьезные споры. Название рассказа «Кавказский пленный» — несомненно, игра слов, отсылка к Пушкину, Лермонтову, Толстому плюс полемика с Достоевским: ведь рассказ начинается словами о том, что красота спасет мир. Но здесь она не только не спасла мир, но даже наоборот — причем красота человеческая, с одной стороны, и красота как возможность обратить внимание на окружающий мир — с другой.

«Асан» — произведение о войне в Чечне. Оно более реалистическое, в нем появляется натурализм. Очевидцы — писатели, которые опубликовали свои рассказы или, как Прилепин, целый роман («Патологии») о войне — очень возмущались, говорили, что Маканин во многом ошибается, что он не знаком с чеченскими реалиями. Хотя для него война — нечто условное, общая метафора сражения, борьбы.

В последнее время у меня даже сформировалось такое понятие, как «русская кавказская литература». Не знаю, правильно ли это определение, но под ним я понимаю писателей родом из кавказских республик, пишущих на русском языке. Среди прочих это Алиса Ганиева — думаю, она может познакомить русского читателя с этой литературой, ее традициями, обычаями. Она имеет возможность «достучаться» и до читателя, и до зрителя — Ганиева, насколько я знаю, выступает на самых разных площадках, включая телевидение.

 

Юлия Владимировна Меладшина, аспирант Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета
Тема: Странники и пророки в контексте романа В. Шарова «Возвращение в Египет»

Гоголь как писатель мне очень интересен, очень близок, но, когда встал вопрос о выборе темы диссертации, сказано про него было уже очень много. Так возникла модификация темы — гоголевский текст в современной литературе. К Гоголю в наше время интерес чрезвычайный, и не осветить эту тему при моей любви к нему было просто кощунственно. Сейчас очень актуальна установка на дописывание «Мертвых душ» и переосмысление его произведений. Например, Владимир Шаров очень активно этим занимается (роман «Возвращение в Египет» тому доказательство), можно вспомнить А. Королева с его романом «Голова Гоголя». Это, наверное, два ярких представителя, которых можно назвать сходу. В той или иной мере Гоголь как претекст, Гоголь как объект интертекстуальной переклички возникает у многих современных авторов.

Думаю, интерес современной литературы к Гоголю обусловлен его личностью, очень таинственной, и различным пониманием его произведений. Он постоянно их дописывал, давал какие-то комментарии, которые нередко друг другу противоречили. В данном контексте можно вспомнить комедию «Ревизор». Эта многозначность трактовок его творчества, причем с благословения самого автора, незавершенность великого труда («Мертвые души»), который он позиционировал не иначе как новую Библию (я, конечно, сгущаю краски, но факт остается фактом), и вызывают интерес.

Главная проблема работы с современниками — недоиследованность. Ты идешь, не видя ориентиров в виде трудов маститых ученых, по сути ты в центре истории, которая еще в процессе написания. С классиками работать сложно, потому что трудно сказать что-то новое. С современниками работать сложно, потому что ты первопроходец.

 

Дмитрий Кириллович Баранов, аспирант Санкт-Петербургского государственного университета
Тема: Игра с читателем в рассказе В. Пелевина «Ника»

Вообще я занимаюсь Довлатовым. Но мне было интересно, есть ли у других авторов какие-нибудь еще варианты решения тех культурных и художественных проблем, с которыми работает довлатовский текст, за счет игры с читателем, сопоставимой с той, которую предпринимает Довлатов. Виктор Пелевин подошел: был в достаточной степени похож, в достаточной непохож для продуктивного сопоставления, а постмодернистская идея недоверия к слову была сравнима с культурной ситуацией довлатовского времени.

Абсолютно любой текст любого времени выстраивает отношения с читателем, которые можно описать как игру. В некоторых случаях эта игра приобретает какой-то отчетливый вид: когда текст в те или иные моменты заставляет читателя строить определенные схемы ожиданий, то нарушает, то оправдывает их; заставляет читателя достраивать текст тем или иным образом, а затем разрушает сложившуюся картинку. Но глобально от времени это никак не зависит и зависеть не может: работало в «Декамероне», работает и у Довлатова. Игра с читателем в литературе всегда остается актуальной, потому что это особенность любого текста.

Поэтика современников, наверное, в отличие от классиков, не такая архаичная, теснее связь с современностью, с жизненным опытом исследователя, поэтому проще найти что-то интересное для себя, легче от замкнутых историко-литературных дел выйти к реальной действительности.

 

Иллюстрация на обложке статьи: Golden Cosmos

Границы сна

  • Лена Элтанг. Царь велел тебя повесить. Рукопись

Если перед сном много переводить Набокова с одного иностранного языка на другой, то приснится роман Лены Элтанг. Но это неточно.

Произнося это имя, Ле-на Эл-танг (кончик языка, разумеется, толкнулся о зубы), трудно найти в себе силы говорить о какой-то конкретной книге, хочется говорить обо всех романах сразу. Недаром «Побег куманики», «Каменные клены», «Другие барабаны» и теперь «Царь велел тебя повесить» претендуют на объединение в тетралогию. Прозе Элтанг тесно под замком книжной обложки. Главный герой ее книг — слово — рвется за пределы бумажных страниц, требуя, как в лирике, быть произнесенным вслух. Это проза без национальности, без времени — но на русском языке и современная, и в этом таится очередное противоречие, одно из многих.

Тонко, красиво и страшно. Читая Лену Элтанг, поневоле думаешь о том, что составлять буквы в слова — древнее искусство, никак не профессия. Магия не принадлежит какой-то одной культуре, заклинания не измеряются анализом отдельных слов.

«Царь велел тебя повесить» — полностью переписанные и дополненные второй частью «Другие барабаны» — сохраняет родство с предыдущими романами.

Всегда игра в детектив, всегда Эрос и Танатос, почти неразличимые в своем тесном сплетении. Это не праздный интерес наблюдателя, для которого секс и смерть — события, скрываемые от посторонних глаз, — привлекательны как зрелище. Их болезненное препарирование — тот самый нож, которым герои копаются в себе. Отсюда же интерес к теме запретной любви, инцестуальные мотивы, ведь человек у Элтанг стоит на границе родовой памяти и подсознания, самим своим существованием примиряя Юнга и Фрейда.

Здесь будут указаны и точные годы, и полунамеки на приметы времени, но все они — не более чем декорации: герой фиксирует свои мысли на ноутбуке, хотя с тем же успехом мог бы записывать их гусиным пером на пергаменте. Времени нет: как обычно у Элтанг, частное по-джойсовски сплавляется с мифологическим всеобщим.

Это письмо будет длинным, Ханна, так что читай его понемногу, ведь мне нужно уместить сюда целую связку не связанных на первый взгляд вещей, причем, некоторые из них не имеют к моей жизни никакого отношения — и это хорошо, хотя и опасно. Чужую жизнь можно употреблять только в гомеопатических дозах, словно змеиный яд, наперстянку или белену.

Герои пишут и ищут, письмо и поиск — тождественные понятия. «Устная речь — довольно грязное дело, письмо гораздо чище», — говорил Жиль Делез, и манера письма Лены Элтанг — образец идеальной чистоты, едва ли не совершенства стиля без малейшего намека на красивости, со зримыми метафорами, отодвигая которые, читатель постепенно сможет выстроить в уме фабулу. После чего поймет, что это совершенно неважно. Форма побеждает содержание: не знаю, читает ли кто-то прозу Элтанг ради сюжетов. Перед нами особая категория сновидческой прозы, где в одной точке сходятся внешнее и внутреннее:

Служанка дает мне новый раствор, горький, как болиголов, приходится запивать его молоком. От него мне снятся странные четкие сны, а явь, наоборот, мутнеет.

Предметность позволяет зафиксировать это меняющееся пространство. Нечто, увиденное во сне, недолгое время остается собой, превращается во что-то иное, и для Элтанг важно запечатлеть физическое состояние предмета, создавая иллюзию реальности. Вещи — то, за что можно уцепиться в непрочном, кажущемся мире. Только вещам и можно верить, а больше — ничему, даже (особенно!) собственным воспоминаниям.

Вещи обманывают нас, ибо они более реальны, чем кажутся, писал Честертон. Если считать их самоцелью, они непременно нас обманут; если же увидеть, что они стремятся к большему, они окажутся еще реальней, чем мы думали. Настоящие вещи живут в скрытой возможности, а не в свершении, вроде пачки бенгальских огней или пакетика семян.

Вещи не могут быть плохими или хорошими — и не бывают однозначными герои Лены Элтанг. Вещами управляет человек, человеком же управляет текст. Герой в тюрьме, хотя не совершал убийства — неумолима логика детской считалочки, абсурдной, как «Процесс». И весь роман — как та самая считалка, когда после четырех неожиданно следует десять, а за десяткой вдруг поджидает смерть.

Раз, два, три, четыре, десять, царь велел тебя повесить.

Мария Лебедева

Шамиль Идиатуллин. Город Брежнев

  • Шамиль Идиатуллин. Город Брежнев. — СПб.: Азбука: Азбука-Аттикус, 2017. — 704 с.

Тринадцатилетний Артур живет в лучшей в мире стране СССР и лучшем в мире городе Брежневе. Живет полной жизнью счастливого советского подростка: зевает на уроках и пионерских сборах, орет под гитару в подъезде, балдеет на дискотеках, мечтает научиться запрещенному каратэ и очень не хочет ехать в надоевший пионерлагерь. Но именно в пионерлагере Артур исполнит мечту, встретит первую любовь и первого наставника. Эта встреча навсегда изменит жизнь Артура, его родителей, друзей и всего лучшего в мире города лучшей в мире страны, которая незаметно для всех и для себя уже хрустнула и начала рассыпаться на куски и в прах.

Шамиль Идиатуллин — автор очень разных книг: мистического триллера «Убыр», грустной утопии «СССР™» и фантастических приключений «Это просто игра», — по собственному признанию, долго ждал, когда кто-нибудь напишет книгу о советском детстве на переломном этапе: «про андроповское закручивание гаек, талоны на масло, гопничьи „моталки“, ленинский зачет, перефотканные конверты западных пластинок, первую любовь, бритые головы, нунчаки в рукаве…». А потом понял, что ждать можно бесконечно, — и написал книгу сам.

 

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

6. После третьих петухов

— Зря на дискотеку не осталась, — громко сказал я, дожидаясь, пока опять отставшая, оказывается, Танька догонит.

— Говорю же… Репетиция… Ты-то… Оставался бы… — пропыхтела она, размахивая руками, как пьяный дирижер.

— Да нет уж. Давай уж я посмотрю, что такое настоящее, это самое, театральное мастерство.

Я на самом деле обиделся.

Придумать номер для выступления на праздничном концерте оказалось не то что трудно, а почти невозможно. Все, что я предлагал, не нравилось Витальтоличу, и наоборот. Я бы вообще на выступление забил, а Витальтолич, небось, одобрил бы, если бы не обещание Марине Михайловне. Обещания любые надо выполнять, но вот такое — особенно.

От отчаяния я принялся листать валявшиеся дома древние книжки и в одной, вытащенной, кажется, из макулатуры пару лет назад, нашел рубрику «Школьный театр», и в ней — длиннющий стих Сергея Михалкова про то, как неспокойно жить на свете, если где-то в кабинете созревает план войны. Он был, конечно, зверски похож на все остальные стихи Михалкова про дядю Степу, ДнепроГЭС и про то, как встали с русскими едины белорусы-латыши и молдаванечуваши, а татары почему-то не встали, что, помнится, страшно оскорбляло Дамира, заставляя рассказывать, какие татары Герои Советского Союза и вообще молодцы. В стихотворении, которое я нашел, не было ни татар, ни молдаван с чувашами, зато были Зимний со Смольным и Пентагон с ракетами — то есть и в тему, и актуально.

Витальтолич, когда я показал книжку, пожевал губами и сказал:

— Вот ни фига себе.

И рассказал, что слышал этот стих недавно, в «Юном литейщике». Его читали на концерте в честь открытия третьей смены. Правда, текст был короче раза в два и кончался куда воинственней. В книжке после строк «Всевозможные ракеты есть, конечно, и у нас. Мы не делаем секрета из того, что то и это круглый год — зимой и летом наготове! Про запас!» шли слова про то, что мы готовы «ради мира и труда с этой техникою новой распрощаться навсегда» — ну и дальше про миру мир. А пацаненок в лагере после «Про запас» продекламировал: «Так сказать, на всякий случай, чтобы мог в любой момент в нашей технике могучей убедиться президент». И убежал под овации.

Я подумал и сказал:

— Круто ваще. А что значит «убедиться в технике»?

— Ну, в смысле, поймет, что броня крепка и все такое, — сказал Витальтолич.

Он явно не понял вопроса. Я решил не занудствовать — ну и не учить лишнего. К тому же такая концовка была интересней. И мы решили учить вариант «Юного литейщика».

Я две недели репетировал, перед зеркалом даже, интонации менял, охрип два раза, помимо своего стиха нечаянно вызубрил еще штук семь, полдесятка песен и даже вроде пару танцев —пока на репетиции эти долбаные ходил как проклятый.

И все для того, чтобы Танька после концерта в ответ на мое небрежное «ну как?» сказала:

— Ну, ты хорошо читал.

Хорошо, блин. Я шикарно читал, мощно, аж стены тряслись, занавес качался и первые ряды щурились — а потом хлопали так, что чуть ли не кровь из ладошек брызгала.

Я пожалел даже, что мамку с батьком не позвал. Они вообще не знали про мое выступление. Я подумал, ну на фиг, вдруг облажаюсь, стыдоба будет — особенно если они примутся жалеть или, наоборот, рассказывать, что все дураки, а я один красавчик и выступил роскошно.

А я на самом деле роскошно выступил, да вот оценить оказалось некому. Даже Витальтолич, гад, не пришел — на работе у него не срослось, извинялся через Марину Михайловну. Сама Марина Михайловна похвалила — ну как похвалила: когда я ушел за кулису под аплодисменты, пролетела мимо, молча показывая большой палец. От пацанов я, конечно, ничего, кроме тупых приколов, не ждал и спрашивать ни о чем не собирался — фигли нарываться-то. А вот Танька, похоже, в коридорчик, куда вела дверь из-за кулис, прибежала специально, когда я выпускал остатки пара, бродя туда-сюда, прижимая пылающие ладони к холодным синим стеклам и прислушиваясь, что там в зале и не требуют ли «Генералов в Пентагоне» на бис. Но там уже вальсировали пятиклашки из танцшколы. И в такт вальсу раздалось цок-цок-цок, цок-цок-цок.

Танька почти вбежала, увидев меня, замедлила шаг, отсалютовала и сказала: «Привет артистам!»

Которые, значит, просто хорошо читают.

— А играл, значит, плохо? — уточнил я.

— Ам-м, — сказала Танька. Явно хотела поинтересоваться, правда ли, я еще и играл, но быстренько нашла этой реплике замену: — Интонацию взял верно, артикулировал хорошо, и вообще — громко так…

— Как Денис Кораблев, да, громче Козловского? — вспомнил я и решил, что пора оскорбиться всерьез. — Умные все, блин. Посмотрел бы я, как ты читаешь ересь такую и перед толпой, главное.

— Правда? — спросила Танька, распахнув глаза. Не голубые и не карие, оказывается, а серые с черными крапинками — только теперь разглядел.

— В смысле — что правда?

— Правда посмотрел бы?

Теперь уже я сказал «ам-м», но совсем без мыслей. То есть пара мыслей возникла, но таких дебильных, что лучше на них не останавливаться.

— Пошли тогда, — решительно сказала Танька, по няв, видимо, что ответа поумнее от меня не дождется.

— Куда?

— Ну, ты же хотел посмотреть, как я ересь всякую читаю.

— Что, прямо сейчас?

Танька смотрела на меня.

— Ну пошли, — сказал я.

Я шел, а Танька бежала — и к остановке, и от остановки. Медленная она какая-то, к тому же сапоги, видать, скользят. Я подзадолбался останавливаться и поворачиваться, ожидая. Танька, похоже, тоже подзадолбалась. Окликнула меня, когда вышли из автобуса, и я рванул к переходу. Я остановился и посмотрел нетерпеливо. Было холодно, вдоль проспекта Мира, как всегда, свистел ветрила, а ДК горел входом и поясами окон уже рядышком, осталось дорогу перейти и площадь пересечь.

— Артур, ты правда меня до ДК проводишь и на репетиции останешься? — спросила Танька, очень медленно подходя.

— Ну да, сказал же, — подтвердил я недовольно.

— Тогда руку давай.

Блин, подумал я, посмотрел по сторонам и неловко подставил локоть. Танька взялась за него очень ловко — не вцепилась, не прижалась и не повисла, как многие бабы на парнях висят, — но и буквой «Ю» не держалась, чтобы, значит, обязательно длинная черточка посредине. Она именно опиралась на мой локоть, но не как на перила, а как, не знаю, на дружеское плечо. Возможно, именно это и называется чувство локтя, а не то, чем нам классная в той школе плешь проедала. Увидела бы она меня сейчас — ну или не она, а наша Ефимовна, например, — припадок бы случился, точно говорю. Не хотелось бы, чтобы увидела, конечно. А может, и хотелось. Да какая разница — все равно придется идти так, как не мне, а Таньке удобно, то есть сильно медленнее.

Танька, кстати, тоже сменила аллюр. Теперь она шагала не смешной походкой матросика, который готовится к танцу вприсядку, а нормально, как в школе примерно. И говорила спокойно, будто так и надо — вечерами с одноклассником под ручку рассекать:

— О, еще без десяти только. Я обычно минут сорок добираюсь, что от школы, что из дома, а с тобой как на космическом корабле «Союз» просто.

— Побежали? — предложил я, как тот джинн из анекдота.

— Э, не-е!

Танька, похоже, совсем не заигрывала и не смущалась. Вообще вела себя очень естественно. Я успокоился и тоже решил быть естественным.

— Что ставите-то? — спросил я и решил блеснуть образованностью: — «Гамлета», небось, как большие?

Танька на подковырку не повелась:

— «До третьих петухов», по Шукшину.

— О. Про жуликов, что ли, как в «Калине красной»?

Танька улыбнулась.

— Можно сказать, и про жуликов. Сказка. Для взрослых.

Сказка и впрямь оказалась для взрослых. Совсем. Мне пару раз даже неловко стало —хотя в основном я ржал как дурак. Я такого в театрах не видел.

То есть я в театрах толком и не был, два раза в «Автозаводце» и разок в ДК КамАЗа как раз: из других городов приезжали ТЮЗы со спектаклями про Карлсона, Хоттабыча и Мюнхгаузена. Но то утренники совсем, хоть и со взрослыми актерами. А тут — вроде сказка, но какая-то недобрая и царапающая. Про Ивана-дурака, которого послали за справкой, что он умный.

Дурака играл пацан класса из десятого. Сперва он мне совсем не понравился: рыхлый, рыжий и рожа туповатая. А потом я сообразил, что рожа туповата по роли, а роль непростая. Иван-то, как обычно, когда дурак, а когда наоборот, хоть и не очень симпатичный, честно говоря. Ну и остальные персонажи тоже не очень симпатичные, хоть и прикольные. Например, тройка пацанов примерно моего возраста выглядела и вела себя очень по-разному — один как комсомольский активист, второй как зачморенный отличник, а третий такой в натуре автор, — не знаю, по роли или нет, но двигался, говорил и даже как будто сплевывал он как натуральный конторский пацан. Широкие штаны, олимпийка, лысая башка, все дела. А я, дебил, только минуте на пятой понял, что они не просто так всю дорогу втроем ходят, не отступая друг от друга, а изображают Змея Горыныча, три его головы. Когда дошло, я чуть под кресло не рухнул. Классная же идея, все такие разные — и все одно и то же. Сразу вспомнились три источника и три составные части, я представил себе Горыныча с бошками Маркса, Энгельса и Ленина и вообще чуть не сдох от смеха со стыдом пополам. Не дай бог, сболтну кому, блин. Но тут отличник сказал по какому-то поводу: «Источники», комсомолец поправил: «Составные части», а конторский вскинулся: «Кому на?!» — и я вздрогнул и понял, что не сам по себе антисоветчину представил, а после прозрачной подсказки со сцены.

Я торопливо, хоть и со скрипом, переключился обратно на репетицию — и тут же скрип исчез, потому что на сцене начались совсем недетские шутки. Иван-дурак неприлично, растопыренными пальцами и ширинкой вперед, крутился вокруг дочки Бабы-яги, а та, крутя пальцем у щеки, то поигрывала бровками, то вдруг нависала над Иваном, почти попадая в его ладони разными интересными местами, и басовито рычала лозунги на какие-то совсем левые темы. Зрелище было довольно ржачным, но ржать я не мог, потому что дочку Бабы-яги играла Танька. 

Мне не понравилось, как она играла, говорила и вообще вела себя. Как шмара какая-то, честное слово. Я даже сомневался в том, что она играет, а не натурально собирается повалить рыжего на пол и нахлобучиться сверху. Меня аж в жар бросило, так что я потихоньку стянул кофту, оставшись в парадной концертной рубашке. Было неуютно, хотелось то ли свистнуть и рявкнуть: «Э, закончили порнографию там!», то ли тихо уйти, и пусть они резвятся как хотят. Но на сцену выперлась троица Горынычей, которая наехала рыжему на уши так, что я аж крякнул, — причем неожиданно самым жестким оказался не конторский, а комсомолец, по полной, мне рыжего жалко стало.

Я даже немножко отвлекся от Таньки, притихшей и испуганно присевшей в сторонке, от рыжего, которому натурально заломили руки и готовились делать что-то неприятное, и вообще от сцены. Задумался: это что, получается, тот самый случай, когда сказка — ложь с намеком? Типа конторские могут дерзить как хотят, а рыжие перед ними прыгать, но потом придет комсомолец-активист и поставит любого раком? И то гда это, наверное, правильная сказка? А можно и по-другому считать: что комсомолец круче и беспощадней любого конторского — тот в морду даст, а этот вон башку отрезать собирается вполне серьезно. И тогда сказка что — антисоветская? Принято говорить, что власть строгая, но справедливая, с этим фиг поспоришь. А если наоборот — справедливая, но строгая? Или справедливая, но жестокая? Или просто жестокая по-любому, а насчет справедливости уж как получится? И власть не виновата, никто не виноват, просто жизнь так устроена: справедливость в ней то ли есть, то ли нет. Запланирована, но, как говорится, поставщики и смежники подводят. А вот жестокость всегда с перевыполнением плана идет. То, что я это понимаю, — нормально, конечно. А то, что это на сцене показывают или там в фильме, — это разве нормально? По-моему, антисоветчина немножко. Или нет?