Рубрика: Заметки

Фольклор во все времена щедро подпитывал литературу. Авторы черпали в нем мотивы, сюжеты, речевые обороты; наконец, делали фольклорных персонажей героями своих книг. Рабле, Вальтер Скотт, Салтыков-Щедрин — этот ряд можно продолжить и современными писателями (например, Пелевиным). И всегда фольклорный персонаж, становясь персонажем литературным, хоть чуть-чуть, но изменялся. Изменялся его характер, привычки, и самое главное — изменялась его роль в тексте. Попадая в литературу, герой выполнял совсем другие задачи, нежели в фольклоре. Это происходило даже не обязательно по воле автора, просто литература диктовала свои законы, а художественный замысел требовал от героя этим законам подчиняться.

Процесс трансформации фольклорного персонажа очень любопытен. Герой неминуемо что-то утрачивает и что-то приобретает. Двоим, быть может, самым известным фольклорным героям суждено было измениться до неузнаваемости; причем один из них прочно застолбил свое место в мировой литературе, роль другого оказалась несколько скромнее.

Первый дошедший до нас вариант народной книги о Тиле Уленшпигеле датирован 1515 годом. Анекдоты о Ходже Насреддине вошли в обиход задолго до этого. И Уленшпигель, и Насреддин, согласно легендам, жили на самом деле. Могила Уленшпигеля находится в Мёльне (Германия), а могила Насреддина в Акшехире (Турция). Некоторые истории из сборников о похождениях этих персонажей сюжетно схожи (история о том, как герой учит читать своего осла, или о том, как герой расплачивается с торговцем звоном монет).

Фольклорный Уленшпигель известен прежде всего как ловкий хитрец, обводящий вокруг пальца дураков и простаков, попадающихся у него на пути. Б́ольшая часть историй о нем сводится к тому, что Уленшпигель, поступая на службу к какому-нибудь ремесленнику, всячески пакостит в доме у своего хозяина. Образ Насреддина, по сравнению с Уленшпигелем, гораздо богаче. Насреддин также дурачит людей, но нередко и сам остается в дураках. Насреддин может быть глупым, умным, смелым, трусливым, щедрым, жадным. Он может быть вором, а может быть и жертвой воров. Он может лебезить перед сильными мира сего, а может говорить им дерзости. Впрочем, перейдя из фольклора в литературу, оба героя стали совсем другими.

Шарль де Костер (его книга вышла в 1867 году) сделал Уленшпигеля уроженцем Дамме, городка близ Брюгге (нынешняя Бельгия). Леонид Соловьев (1-я часть «Повести о Насреддине» была издана в 1939, 2-я — в 1956 году) назвал родиной своего героя Бухару. Таким образом, уже в первых главах обеих книг авторы заявили, что не собираются слепо следовать традиции. (Напомним, что изначально Уленшпигель был уроженцем Германии, а анекдоты о Насреддине бытовали по крайней мере у двадцати семи народов).

Но от традиции авторам уйти все же не удалось. Так, в «Легенде об Уленшпигеле» около двадцати глав являются пересказом фольклорных историй. Но некоторые истории (например, рассказ о том, как Уленшпигель, соревнуясь с другим шутом, съел собственные экскременты) не могли быть включены автором в книгу, иначе образ освободителя Фландрии от гнета испанцев был бы сильно принижен

Леонид Соловьев поступил иначе. Те анекдоты, в которых Насреддин выглядит остроумным пройдохой, дурачащим богачей, в его книге представлены как реальные события. А анекдоты, в которых герой сам остается в дураках или пресмыкается перед знатью, рассказаны эмирским шпионом, врагом Насреддина.

Итак, литературный Уленшпигель стал вести себя чуть приличнее (хотя скабрезных историй в романе хватает). Зато он превратился в певца свободы и приобрел новую черту характера — жажду мести. Уленшпигель мстит за смерть отца, за разоренные города, за зверства инквизиции. Теперь он не обычный плут и не просто злой насмешник. Он — дух Фландрии и защитник угнетенных. Такой Уленшпигель, благодаря писательскому мастерству де Костера, перерос своего предшественника, и именно таким его знает большинство читающей публики.

А что Насреддин? У Соловьева он не глуп, не труслив, не жаден и не заискивает перед вельможами. Он помогает беднякам, смешит народ и наказывает жестоких богачей. Необходимо отметить, что вторую часть своей повести Соловьев создавал после того, как отсидел в сталинских лагерях. Пережитый писателем кризис позволил ему сделать вторую часть несколько глубже. Так, если в первой части повести главного злодея — бухарского эмира — смело можно назвать набитым дураком, который ничего не соображает, то хан Коканда из второй части уже не так прост. Он даже по-своему справедлив. Сам же Насреддин здесь оказывается не только искателем приключений, но и серьезно занимается поисками внутренней гармонии (что было исключено в анекдотах). В конце книги Насреддин находит то, что искал, и оптимистичные строки, завершающие повесть, можно смело назвать лучшим из того, что было написано Соловьевым, писателем с трагической судьбой.

«— Жизнь! — воскликнул он, вздрогнув и затрепетав, не замечая слез, струившихся по лицу.

И все вокруг дрогнуло, затрепетало, отзываясь ему, — и ветер, и листья, и травы, и далекие звезды.

Странное дело: он всегда знал это простое слово, но проник во всю его бездонную глубину только сейчас, — и когда проник, это слово стало для него всеобъемлющим и бесконечным».

За что мы любим анекдоты? За то, что даже самые мрачные из них обнаруживают те же ценности, которые открыл для себя Нассредин. Жажда жизни, любовь к жизни — вот главные качества и Уленшпигеля, и Насреддина. Кстати, эти качества не были утрачены при переходе персонажей в художественную литературу. Герои любили жизнь и ценили ее превыше всего и благодаря этому обрели бессмертие.

Но они оставили свой след не только в литературе. Не раз и не два Насреддин и Уленшпигель вдохновляли кинорежиссеров на создание фильмов. Из них я бы выделил два. Первый — «Насреддин в Бухаре» (1943), снятый по сценарию самого Леонида Соловьева и поставленный Яковом Протазановым. Фильм немного наивен по сравнению с книгой «Возмутитель спокойствия», но именно в этом и заключается его прелесть. Второй — «Легенда о Тиле» Александра Алова и Владимира Наумова (1976).

Несмотря на то, что режиссеры выпустили некоторые сюжетные линии и тем самым слегка выпрямили образ Уленшпигеля, они представили на суд зрителя собственную интерпретацию. Им удалось очень точно передать атмосферу Фландрии XVI века, и в этом авторам фильма помогли полотна живописцев эпохи Возрождения, особенно Босха и Брейгеля. Каждый кадр фильма снят настолько тщательно, что создается впечатление, будто режиссеры, подобно археологам, восстанавливали прошлое по крупицам, чтобы в итоге получить четкую и ясную картину того, какой была Фландрия много лет назад.

Ну, а книги о Насреддине и Уленшпигеле успешно переиздаются и сегодня («Насреддин» существует даже в формате MP3). Ничего удивительного — эти книги проверены временем. Главное же в них то, что они демонстрируют связь между фольклором и литературой и служат своеобразными проводниками в те времена, когда хорошая шутка ценилась превыше всего и когда люди за кружкой пива или пиалой чая пересказывали друг другу анекдоты, которым суждено было остаться в вечности.

Виталий Грушко

Михаил Веллер из тех писателей, которые способны удивить, разозлить и даже шокировать. Судите сами: Веллер объявлял себя философом (книга «Все о жизни»); заявлял, что лишь одному ему известно, как вывести Россию из кризиса («Великий последний шанс»); баловался эротическими рассказами («Забытая погремушка»); ударялся в мистику («Самовар»). И это только верхушка айсберга. Есть у Веллера и роман воспитания «Приключения майора Звягина», и роман-пророчество «Гонец из Пизы» (другое название «Ноль часов»), и несколько десятков первоклассных рассказов, и чего только нет.

А в последнее время Веллер стал еще и публичным человеком. Он с удовольствием выступает в различных телепередачах, где, к удивлению многих его почитателей, ведет себя чересчур эмоционально: ругается, кричит и разве что не топает ногами.

Но читают Веллера действительно много. Тиражи его книг впечатляют. Пишет же Веллер интересно, убедительно и, в основном, хорошо. Одна из его книг переросла популярность автора и стала народной.

«Легенды Невского проспекта» были изданы в 1993 году. Это было время, когда люди в России только начали переосмыслять свое прошлое, и книга пришлась весьма кстати. Многие восприняли ее как рассказ о беспощадном советском режиме, и действительно — в некоторых новеллах сборника советские реалии были едко высмеяны автором. На самом же деле «Легенды» гораздо шире. Веллер написал сборник, композиционно схожий с лучшими образцами литературы эпохи Возрождения («Декамерон» Боккаччо, «Кентерберийские рассказы» Чосера и т. д.). В тех книгах писатели доказывали, что человеческая жизнь самоценна вне зависимости от догм, навязываемых средневековой моралью. Веллер написал о том же. О людях, которые не хотели строить коммунизм, а хотели жить себе в удовольствие. Свои новеллы он разбавил ироничными замечаниями, а сам выступил в роли стороннего наблюдателя. Итог превзошел все ожидания — книга стала сверхпопулярной.

Главное достоинство «Легенд», на мой взгляд, заключается в том, что они перестали быть собственно литературой и приобрели статус историй, которые непонятно кто и придумал. Я сам был свидетелем тому, как на военных сборах группа студентов во время перекура травила анекдоты, и вдруг один из них начал рассказывать легенду «Танец с саблями», не подозревая о том, что у нее есть автор.

Получается, что Веллер, хорошо знавший городской фольклор, взял за основу своей книги несколько действительно существовавших в реальности баек, кое-что добавил от себя, львиную долю текста просто выдумал, а потом, когда книгу прочли, авторство Веллера стало уже ненужным — легенды прочно укоренились в сознании людей.

Не случайно Веллер выступил с чтением «Легенд» на радио. Он первым понял, что его истории хорошо лягут на слух. При прослушивании этих передач трудно было представить, что текст отшлифовывался и проходил через авторскую правку, — все выглядело как импровизация.

Фольклор отличается от художественной литературы тем, что в сказке, были, легенде не бывает лишних героев. Каждый герой обязательно выполняет какую-то функцию. В «Легендах Невского проспекта» за любым персонажем закреплена строго отведенная ему роль. Милиционеры, фарцовщики, военные, студенты — все они появляются в книге не для красоты, а для того, чтобы, четко выполнив свою задачу, отойти на второй план и уступить место другим.

У Веллера были попытки написать продолжение «Легенд». К сожалению, они не удались. «Легенды разных перекрестков», например, включают в себя несколько историй, откровенно проигрывающих по занимательности сюжетов и богатству фантазии. Да и Веллер, похоже, заинтересовался совсем другим. Писателя все больше занимает политика — о ней он говорит с экрана телевизора, ей посвятил последнюю книгу. Но войдет ли он в историю как политик — вот вопрос. Что же касается «Легенд Невского проспекта», то они уже давно застолбили себе место в истории нашей литературы, и более того — в русском фольклоре.

Виталий Грушко

Где заканчивается литература и начинается реальная жизнь? Большинство наверняка считает, что литература — это только часть жизни, и без того богатой и многообразной. Еще одна распространенная точка зрения заключается в том, что любой литературный текст — всего лишь попытка автора создать свой собственный мир или показать объективную реальность (а вы верите в объективную реальность?) со своих субъективных позиций. Таким образом, мы имеем множество текстов, ни один из которых не показывает жизнь такой, каковой она является на самом деле.

Так ли это? Писатели XX века, века для литературы переломного, неоднократно доказывали обратное. Постмодернизм смыл границы между текстом и человеком, его воспринимающим. Милорад Павич, например, не раз делал читателя героем своих произведений. А Борхес в рассказе «Вавилонская библиотека» предположил возможность существования книги, которая в полной мере отражала бы реальную жизнь.

Постмодернизм канул в прошлое. Элемент игры, некогда доминировавший в литературе, утратил свои позиции. Но основная идея осталось на поверхности — литературный текст не ограничивается сам собой, он способен трансформироваться, видоизменяться, вступать в диалог с другими видами искусства, а значит, и влиять на нашу жизнь.

У этого процесса есть свое определение — интермедиальность. Данный термин возник только в конце XX века, он был необходим для того, чтобы прояснить многие моменты, которые и раньше обращали на себя внимание, но теперь стали активно изучаться.

Литература выросла из мифа. Литература впитала в себя элементы фольклора. Литература дала жизнь кино. Для всех этих явлений необходимы были сопутствующие условия, главное из которых — взаимодействие художественных кодов разных видов искусств.

Любое произведение искусства имеет свой, особый язык. То, что можно показать в кинофильме, невозможно выразить на бумаге или холсте. Но бывает и так, что текст, принадлежащий к какому-то определенному виду искусства, включает в себя чуждые, на первый взгляд, для него элементы языка.

Некоторые литературные тексты, например, обладают кинематографичностью (скажем, рассказы Хемингуэя) — их легче переводить на язык кино. Некоторые тексты настолько музыкальны, что достаточно подобрать к ним правильную мелодию, и они превращаются в песни (романсы на стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина).

Анекдот, столь любимый многими жанр, нещадно эксплуатирует литературных героев и нередко включает в себя литературные штампы. При этом анекдот является частью фольклора, который зародился раньше литературы. Это можно объяснить только тем, что и фольклор, и литература уже не могут обойтись друг без друга, ибо в своем развитии они вынуждены подчиняться тем же законам, каким подчиняется любой вид искусства.

Вот почему сегодня невозможно представить литературу как нечто обособленное, замкнутое в себе (как, впрочем, и музыку, и живопись, и кино). Литература — понятие более широкое, чем может показаться на первый взгляд.

Сами того не замечая, мы мыслим стереотипами, которые навязала нам литература. Даже человек, не читающий книг, находится под ее влиянием. Кино, музыка, телевизионная реклама — плоды трансформации литературных текстов. В свою очередь литературные тексты возникают благодаря непрекращающемуся потоку информации, которая находится вокруг нас.

Все это требует тщательного анализа и изучения. Литература вошла в нашу жизнь, не спросив нас об этом. Давайте же разберемся, как это произошло.

Впрочем, это не касается магазинов, где продают шкафы купе. Сейчас можно приобрести какие угодно шкафы купе в москве, стоит лишь определиться с предпочтениями.

Виталий Грушко

Самое страшное, что может случиться с человеком, пришедшим в театр и удобно устроившимся в мягком кресле, — это приступ внезапно нахлынувшей скуки, которая не отпустит его до конца спектакля. Человеку захочется выйти из зала и отправиться домой, но все-таки он останется сидеть в кресле, так как чувство долга перед самим собой одержит верх. Он непременно должен досмотреть представление, чтобы потом можно было сказать: «Да, я видел это. Ничего особенного». Зато когда спектакль закончится, скучающий зритель захлопает громче всех — он будет благодарен актерам за то, что наконец-то они довели дело до конца и теперь он с чистой совестью может уйти.

Но есть актеры, которые умеют держать зал. Они способны воодушевить самого сонного и предвзято настроенного зрителя. К таким актерам относится Евгений Гришковец.

Казалось бы, на его спектаклях априори должно быть скучно. Минимум декораций, минимум визуальных эффектов, сюжет едва прослеживается, а на сцене стоит один-единственный человек и что-то рассказывает. Но скучно не бывает почти никогда.

Гришковец рассказывает истории, которые каждый из нас знает и так. Эти истории покоятся где-то в недрах подсознания, и мы часто забываем о них. А еще мы не можем их четко сформулировать. Поэтому, когда Гришковец, не упуская ни одной мелочи, напоминает нам о том, как, например, в детстве мы неохотно просыпались и через силу шли к школе, мы улыбаемся, потому что когда-то это пережили. Мы улыбаемся услышанной истории как старому знакомому, которого не видели много лет, а потом жадно слушаем дальше, в надежде услышать еще что-то, о чем нам давно известно.

Но вот Гришковец начинает говорить о своей службе на Тихоокеанском флоте. И хотя мы не служили на флоте, истории все равно кажутся нам знакомыми — настолько убедителен дар рассказчика.

Об армейских историях Гришковца хотелось бы сказать особо. Дело в том, что существуют две точки зрения относительно того, как надо изображать армию в художественных произведениях. Об армии либо говорят с пафосом (примером может послужить фильм Федора Бондарчука «Девятая рота»), либо рубят всю правду-матку (роман Михаила Веллера «Ноль часов»). Гришковцу удалось найти золотую середину. Он никого не обидел — ни офицеров, ни матросов старшего призыва. Но он показал все те нелепости, которые сопровождают армейские будни. Показал с юмором и с легкой ностальгией. Наверняка все те, кому довелось пройти через службу на флоте, признали Гришковца «своим».

Пьесы Гришковца трудно читать на бумаге. Тому есть три причины. Во-первых, Гришковец всегда импровизирует, и это можно легко понять — какому артисту захочется в течение двух часов бубнить заранее заготовленный текст? Во-вторых, речевые сбивки («фирменный» прием актера) невозможно перенести в его книги (хотя такие попытки и делаются). В-третьих, шутки Гришковца лучше воспринимаются на слух. Они произносятся с особой интонацией, после многозначительной паузы — ну как такое выразить на бумаге? Гришковец по-настоящему интересен на сцене, здесь он может творить чудеса. Он способен превратить пустую сцену в палубу военного корабля (спектакль «Как я съел собаку»), или в американский хайвэй («Планета»), или в Лувр («ОдноврЕмЕнно»).

Три упомянутых спектакля, кстати, уже вышли на DVD. Но вряд ли просмотр диска может компенсировать поход в театр. Гришковца надо увидеть «живьем», только тогда вы сможете с полной уверенностью сказать, что присутствовали при рождении чего-то необычного.

Гришковец, при том, что он просто стоит на сцене и рассказывает истории, очень артистичен. У него замечательная мимика. Он демонстрирует ее редко, скупо, как бы нехотя. Но шила в мешке не утаишь — Гришковец как артист, несомненно, способен на большее. Недаром он сыграл несколько маленьких ролей в кино. И хотя многое уже достигнуто (помимо прочего, написано несколько книг, которые я нахожу менее удачными, чем спектакли), Гришковец только начинает. Он все еще находится в творческом поиске. Интересно, куда заведет артиста его богатое воображение?

Виталий Грушко

• М.: Эксмо, 2005
• Переплет, 352 с.
• ISBN 5-699-12715-1
• Тираж: 7100 экз.
• Купить электронную книгу на Литресе

Еще первая книга Георгия Николаевича Данелия, «Безбилетный пассажир», начиналась с грозного предупреждения. Всем «нечестивцам», пытающимся найти в ней мотив, мораль или сюжет, автор, умело прикрываясь цитатой из Марка Твена, грозил ужасными карами. Такими надписями, насколько я помню, злоупотребляли цари Древнего Египта, отпугивая воров, покушавшихся на их сокровища. Например, сходная по стилистике надпись украшала вход в сокровищницу фараона Тутанхамона, однако она не остановила дотошных археологов двадцатого века. Не остановило это и меня, и, «проглотив» первую книгу за один присест, я не нашел ничего общего между Данелия и Тутанхамоном.

Зато обнаружил много общего между собой как читателем этой книги и Говардом Картером, нашедшим великую сокровищницу фараона. Я, видимо как и сэр Говард, просто наслаждался обнаруженными внутри богатствами. Я пребывал в диком восторге. Передо мной раскинулась россыпь великолепных как жемчужины коротких историй, обычных и необычных, смешных и грустных, занятных и просто красивых. Мотива, морали или общего сюжета в книге обнаружить не удалось, да я и не пытался…

Понятно, что вторую книгу Георгия Николаевича я взял в руки, уже заранее мысленно облизываясь и причмокивая от удовольствия. А что вы хотели? Это бедняге Картеру повезло только один раз в жизни. Отечественному читателю повезло больше. Данелия написал «вторую серию».

Книга меня не разочаровала. Я снова прочитал ее за один присест, снова насладился яркими, запоминающимися, грустными и смешными историями. Возможно, грустить пришлось на этот раз несколько чаще. Однако я «выпил до дна» и вторую книгу Данелия, словно бокал хорошего, несколько терпкого, грузинского вина.

Но даже когда я читал вторую книгу режиссера, все время мучился: зачем автору понадобилось так запугивать потенциального читателя? И вот, кажется, я догадался. Этим Данелия хотел сказать, что, публикуя свою книгу, он не претендует на гордое звание писателя. Он остается замечательным кинорежиссером, даже взявшись за перо. Уважаемый Георгий Николаевич! Мы это знаем! Нам и не нужно моралей с мотивами. Почти как турецкого берега с Африкой. Без них гораздо лучше!

Книги Данелия (правильно было бы сказать — первая и вторая серии) написаны (правильнее было бы сказать — поставлены) великолепным и неподражаем мастером кинематографа. Из этого не следует, что по ним можно снять фильм. Из этого следует, что они и есть фильм. Яркий, запоминающийся, сильный, как и предыдущие работы режиссера. Просто каким-то случайным образом они предстали перед нами в виде текста. Книги Данелия, которые свободно можно начинать читать и перечитывать с любого места, кинематографичны. Они воспринимаются прежде всего зрительно. Сцена из второй книги, где старик-крестьянин бредет по разрушенной деревне в «секонд-хендовской» майке с пожухлой надписью «Manhattan Bank», до сих пор стоит перед моими глазами, словно кадр из хорошего кино. Возможно, я буду помнить ее всю жизнь.

В своих книгах, как и в своих фильмах, Данелия работает в жанре трагикомедии. Он заставляет читателя то падать на пол от смеха, то стыдливо утирать слезящиеся глаза. Ведь это только кажется, что это простой жанр. Противопоставление черного и белого. В шахматах тоже есть только черные и белые, однако это весьма непростая игра. Кроме того, сама жизнь, кажется, предпочитает эту стилистику всем прочим.

С этим, пожалуй, согласились бы все. Даже сэр Говард Картер и великий фараон Тутанхамон.

Данила Рощин

Первая премия «Национальный бестселлер» была вручена в первый раз в 2000 году. Независимость премии обеспечивается принципиально новой технологией, заключающейся в наличии трех никак между собой не пересекающихся уровней отбора.

Как сообщает сайт премии, на первом этапе значительное число номинаторов (назначаемых оргкомитетом с охватом всего спектра школ и вкусов — здесь представители основных издательств, «толстых» журналов, деятели русской литературы России и зарубежья) называет по одному произведению, вышедшему в отчетном году или знакомому номинатору в виде рукописи. Так формируется лонг-лист. Он публикуется с указанием, кто кого выдвинул.

На втором этапе Большое жюри (около 20 человек), также формируемое оргкомитетом и состоящее в основном из профессиональных литературных критиков разных направлений, оценивает выдвинутые произведения. При этом жюри никогда не собирается вместе и ничего не обсуждает коллективно. Каждый критик отбирает из всего прочитанного два произведения, одному из которых выставляет 3 балла, второму — 1 балл. Результаты отбора также публикуются — с указанием, кто как проголосовал. Произведения (5-6), набравшие наибольшее число баллов, образуют шорт-лист.

На третьем этапе Малое жюри, формируемое оргкомитетом и состоящее уже не столько из профессиональных писателей, сколько из просвещенных читателей, авторитетных деятелей искусства, политики и бизнеса, — делает уже читательский выбор из произведений шорт-листа.

В случае дележа первого места право определить победителя предоставляется Почетному председателю Малого жюри. Голосование происходит во время процедуры присуждения премии.

Председателями почётного жюри в разные годы были Ирина Хакамада, Владимир Коган, Валентин Юдашкин, Александра Куликова, Леонид Юзефович и Эдуард Лимонов. В 2002 году Владимир Коган реализовал своё право выбора победителя, когда одинаковое количество баллов набрали по результатам голосования малого жюри Александр Проханов с «Господином Гексоген» и Ирина Денежкина с «Song for lovers», решив в пользу Проханова.

За 6 лет в шорт-листе премии фигурировало 35 литературных произведений. Больше одного раза были номинированы работы лишь четырёх авторов: Александра Проханова, Захара Прилепина, Павла Крусанова и Дмитрия Быкова. Причём если первые трое попали в шорт-лист дважды, то Дмитрий Быков — четырежды. Побеждать же удавалось только двум писателям из этого почётного списка: Александру Проханову и Дмитрию Быкову. Что интересно, оба становились лауреатами после того как их работы побывали в шорт-листе 2 года подряд.

9 июня 2006 года, в Санкт-Петербурге, в отеле «Астория» прошла церемония вручения премии «Национальный бестселлер» за 2005 год. Голоса Малого жюри распределились следующим образом: Дмитрий Быков «Борис Пастернак» — 3 балла; Захар Прилепин «Санькя» — 2 балла; Андрей Рубанов «Сажайте и вырастет» — 1 балл; Сергей Доренко «2008» — 0 баллов; Игорь Сахновский «Счастливцы и безумцы» — 0 баллов; Павел Крусанов «Американская дырка» — 0 баллов. В жюри входили: Екатерина Волкова, актриса; Светлана Ячевская, юрист; Юлия Беломлинская, писатель; Демьян Кудрявцев, генеральный директор ИД «Коммерсантъ»; Илья Хржановский, кинорежиссер; Михаил Шишкин, писатель. Голоса членов жюри распределились так: Екатерина Волкова и Юлия Беломлинская — за Прилепина, Светлана Ячевская — за Андрея Рубанова, Демьян Кудрявцев, Илья Хржановский и Михаил Шишкин — за Дмитрия Быкова.

Менуэт, — танец заморский, танцует, минует, сиречь, никого не задевает.
Из старинной летописи

Премия «Нацбест», сиречь «Национальный  бестселлер», существует уже шестой год. Одно это уже неплохо. Кроме того, впечатляет сама концепция. Подумать только — бестселлер, да еще национальный! Здоровый оптимизм, или, скорее, точно просчитанный ход, в том смысле, что национальный бестселлер может быть еще и неплохой литературой, только радует.

Совет избранных архонтов, авторитетное жюри весьма разнородно по составу, однако заслуживает доверия. Премия медленно, но верно делает свое дело. Дренажные работы по осушению болота современной русской словесности идут полным ходом. Скоро, надежда не умерла, впередсмотрящий выкрикнет свое заветное слово, причем это уже не будет «учебной тревогой».

Однако пока корабль плывет…

В 2006 году в short-list «Нацбеста», в частности, вошли и следующие книги: Павел Крусанов. Американская дырка (издательство «Амфора»); Захар Прилепин. Санькя (издательство «Ad Marginem»); Сергей Доренко. 2008 (издательство «Ad Marginem»).Их авторы в равной степени претендуют на гордое звание создателя национального бестселлера.

Объединяет все три романа только одно — их действие происходит в некой иной реальности, неком чудном, но не очень отдаленном будущем. Российская действительность в них узнаваема, но при этом выглядит немного странно. Словно отражение в луже. В остальном эти книги совершенно несхожи. Для того чтобы оценить их «зараз», придется применить особую схему, соорудить этакую временную «опалубку».

Итак, начнем.

Павел Крусанов. Американская дырка

Жанр: хм, пожалуй, эзотерическая фантастика (esoteric fiction). Полный набор алхимических таинств, включая нефилософские откровения Пифагора и Эмпедокла в общедоступном изложении. Русская «Книга мертвых».

Мнение: в погоне за барочной легкостью стиля автор старается обогнать самого себя, словно ослик, рвущийся к привязанной перед носом морковке. В результате, когда читаешь Крусанова, приходится прерываться каждые двадцать страниц. Просто для того, чтобы в голове утих звон. И, к сожалению, это не звон волшебных колокольчиков. Тональность другая.

Работая в высоком жанре «курехинской шутки», автор щедро разбрасывает по тексту остроумные и едкие замечания, строит воздушные замки вымыслов, бравирует кругленькими словечками и узнаваемыми фамилиями. Однако если у Курехина это получалось легко и воздушно, то Крусанов «волочится по земле», ухватившись в последний момент за веревочку монгольфьера с гордым названием «девяностые».

Когда-то онтологическое откровение: «Ленин — гриб» — заставляло валиться на пол от смеха в катарсисе просветления. Теперь же цветастые рассуждения о том, что он, может быть, например, еще и майский жук, не вызывают особенной радости. Шутка, повторенная дважды…

Гипотетический читатель: Гермес Трисмегист Психопомп.

Характерная цитата: «Мир так устроен, что его, как мешок с крысами, надо время от времени встряхивать. Крыс нужно отвлекать или развлекать, иначе они сожрут друг друга. Белые сожрут черных, желтые — белых, рыжие — желтых, маленькие — больших, хромые — шепелявых. И потом, о каком анархизме речь? Если мы с нашими ценностями встанем в центре мира, мы сможем переписать его матрицу».

Захар Прилепин. Санькя

Жанр: фантастическо-оптимистическая трагедия (politic science fun fiction).

Мнение: добротная литература. Практически нет ничего лишнего. Но и чего-то из ряда вон выходящего тоже. Взвешенный пафос и психологическая глубина книги Прилепина многим читателям напомнит национальный бестселлер прошлого века, роман Горького «Мать». Однако сюжетно она ближе «Молодой гвардии» Фадеева. И та, и другая книга написаны по мотивам реально происходивших событий. Изменены только имена и некоторые названия, однако реалии легко узнаются. Новые молодогвардейцы Прилепина, члены партии «Союз Созидания», сражаются с беспощадным и коварным врагом, подвергаются пыткам, решительно идут навстречу любви и смерти.

Вот только если молодогвардейцы Фадеева шли на смерть с глубокой верой в освобождение родины и светлое будущее, то герои Прилепина умирают тяжело, с глухим отчаянием и яростным надрывом, столь свойственным любой исторической рефлексии.

Гипотетический читатель: молодой человек.

Характерная цитата: «Саша хмуро оглядывал фиолетовые стены отдела, старые, облупленные столы, снова думая о том, что все это ему запомнится на всю жизнь.

Еще он подумал, что сейчас можно рвануть, как в прошлый раз, выбежать в раскрытую дверь отдела, юркнуть в какой-нибудь двор, куда угодно… но отчего-то не было ни сил, ни желания…»

Сергей Доренко. 2008

Жанр: ненаучная фантастика (agnostic fiction). Сон Доренко. Теневой эффект подсознания.

Мнение: многие думают, что главный герой этой книги — Путин  В. В. Они ошибаются. Главный герой там, он же «бог все-на-свете-могущий-и-везде-проникающий», — Сергей Доренко. Наверное, это «постэфирный» синдром бывшего тележурналиста.

Самое удручающее, что, как и в телерепортажах, громыхающее тяжелое доренковское хамство — всего лишь завуалированный вид комплиментарности. Такая особая форма подхалимства. Оригинальный способ обратить на себя внимание начальства.

Чтобы там ни говорили про пелевинский буддизм, он, как оказалось, гораздо честнее доренковского даосизма. Новообращенный последователь «Великого Ничто», как и следовало ожидать, написал нечто отнюдь не великое, а скорее большое. Большое сделается еще больше и лопнет, говорят даосы. Наверное, тут они правы…

Гипотетический читатель: личный психоаналитик Доренко.

Характерная цитата: «Надо избежать этой финальной эякуляции, этой финальной передачи власти над жизнью и смертью ценой своей жизни. Этой финальной передачи магической власти русских царей. Мы унесем с собой семя русской власти вниз по течению. Мы спрячемся. Мы власть спрячем. Не время сейчас эякулировать».

Итого

По «счету гамбургских бойцов» все рассмотренные здесь произведения оказались недостаточно весомы. Если и есть среди них бестселлер, то никак не национальный, а если есть что-то национальное, то никак не бестселлер. Однако, мы прекрасно понимаем, дело тут скорее не в соответствии, а в «величии замысла». Конкурс «Нацбест» — дело нужное и важное. Ведь это только кажется, что слова «Национальный бестселлер» никого не задевают, словно танцоры в старинном менуэте.

Постскриптум

Надеемся, что в этом году обладателем премии станет не художественная проза, часть из которой мы рассмотрели здесь, а опус Дмитрия Быкова о Пастернаке, в наш обзор, увы, не попавший.

Данила Рощин

От приезда Орхана Памука ожидали большего. Своими заявлениями о геноциде курдов и армян он зарекомендовал себя в глазах русского читателя чуть ли не как турецкий диссидент. Все думали, что его интервью будут острыми, политизированными, что писатель будет говорить о проблемах, связанных с религиозной нетерпимостью, но этого не произошло. Мы привыкли к тому, что российские деятели искусств в телевизионных выступлениях часто берут на себя роль ясновидцев и не боятся делать самые смелые заявления. Но если в России поэт больше, чем поэт, то в Турции писатель — это просто писатель. Памук ограничился высказываниями о возможном вступлении Турции в Евросоюз, а в интервью на радиостанции «Эхо Москвы» прямо заявил: «Политика занимает достаточно незначительное место в моей жизни, мне не очень приятно, печально, грустно, что меня воспринимают прежде всего как политика, в меньшей степени как писателя».

Памук приехал в Москву 31 мая, а в Петербург 5 июня. В тот же день в отеле «Коринтия Невский Палас» состоялась его пресс-конференция, а 6 июня Памук выступил перед читателями в магазине «Буквоед на Восстания».

Может, это и хорошо, что писатель мало говорил о политике. Больше внимания было уделено творчеству, а книги Памука стоят того, чтобы о них говорили много. Писатель признался, что никто не учил его писать романы. В юности он хотел стать художником, но судьба распорядилась иначе. Памук подчеркнул, что в его романах присутствует, как он выразился, мятежный дух. По лицу писателя было видно, что для него это очень важно.

На вопрос о возможной экранизации некоторых его произведений автор отреагировал достаточно агрессивно. Он заявил, что периодически получает предложения от различных режиссеров, но при этом ведет себя, как капризная невеста, которая упорно не хочет выходить замуж. «И если невеста в конце концов соглашается на замужество, то я никогда не разрешу снять фильм по какому-нибудь моему произведению. Ни один актер не сможет сыграть то, что я воображал, придумывал и вынашивал в себе в течение многих лет».

На встрече с читателями Памук продемонстрировал хорошее чувство юмора. Так на вопрос, какой чай лучше — русский или турецкий, он ответил, что все мы завариваем чай из английских пакетиков. Полагаю, что здесь он слукавил.

Неизбежным был вопрос о влиянии русской литературы на творчество писателя, тем более что встреча состоялась в день рождения Пушкина. Памук посетовал на то, что не может читать Пушкина в оригинале, а из переводов его устраивают только переводы Набокова.

Писатель ушел от ответа на вопрос, почему люди в России живут так бедно. Он обратил вопрос в шутку — дескать, такие проблемы в Турции принято обсуждать после распития некоторого количества спиртного.

Людей на встречу пришло достаточно много, и это были не только журналисты. К концу встречи в магазине выстроилась огромная очередь за автографами. Встреча продолжалась всего час, и по ее завершении осталось чувство легкой неудовлетворенности: все-таки Памук, положа руку на сердце, не был до конца откровенным. Наверное, главное, не сказанное им на встрече, содержится в его книгах, которые, слава богу, хорошо продаются и, смею надеяться, активно читаются.

Виталий Грушко