Презентация книги Дмитрия Воденникова в Доме Книги на Невском 62

26 октября в 19.00 в Доме Книги на Невском 62 состоится презентация книги Дмитрия Воденникова «Здравствуйте, я пришел с вами попрощаться».

Издательство «Livebook» представляет вашему вниманию новую книгу Дмитрия Воденникова – «Здравствуйте, я пришел с вами попрощаться».
Один из ярчайших современных поэтов, лидер «новой искренности», впервые представляет вниманию читателей свой документальный роман-исповедь, рассказывающий о двух самых драматичных и пронзительных годах его жизни. Вся книга декламирует, поёт, шепчет и кричит, о том, как начать новую жизнь после кризиса и перелома, как подняться из любовного праха и снова начать ЖИТЬ.

Об авторе: Воденников в поэзии — определяющая величина, как бы ему ни хотелось быть исключительно частным лицом. В эти годы, возможно, он один и способен показать, весит ли что-нибудь поэт в этом трижды перевернувшемся мире, или уже давно составляет «последнюю величину», отсвет, блик свечи, готовой погаснуть. Дмитрий Воденников – автор нескольких поэтических сборников, среди них: «Holiday», «Как надо жить — чтоб быть любимым», «Мужчины тоже могут имитировать оргазм», «Вкусный обед для равнодушных кошек» и «Черновик».

Подробнее о книге на : сайте издательства

80 лет ДК им. Крупской, 15 лет Книжной Ярмарке

Книжная ярмарка в ДК им. Крупской накрепко связана с историей Петербурга. Расположенная в одном из старейших в городе Дворцов культуры, она приняла от него эстафету и ныне олицетворяет новую эпоху книжной культуры. Книжная ярмарка является колыбелью свободной книжной торговли в России — она появилась раньше, чем ярмарка в московском «Олимпийском». Этот год для ярмарки юбилейный: 80 лет исполняется ДК им. Крупской, 15 лет — самой Книжной ярмарке и 10 лет — расположенной в ее стенах ярмарке «Мир самоцветов». По случаю тройного юбилея в ДК им. Крупской состоится пресс-конференция.

В субботу, 20 октября в ДК им. Крупской будет проводиться праздничная юбилейная программа:
• 14.00 Встреча писателя Дмитрия Вересова с читателями и презентация его нового романа «Летописец».
• 12.00—16.00 Моментальная лотерея для посетителей ярмарки: подарочные альбомы, модные бестселлеры и просто хорошие книги в качестве призов!
• В течение всего дня: подарки пятнадцатилетним в честь юбилея Книжной ярмарки.

Также в рамках празднования будут проходить 2 выставки:
• «Редкая книга» (организатор — Издательство «Редкая книга из Санкт-Петербурга»)
• фотовыставка «Человек Читающий» (организатор — межрайонная централизованная библиотечная система им. М. Ю. Лермонтова)

Издательство «Редкая книга из Санкт-Петербурга» выпускает книги ручной работы тиражом от двух до двадцати пяти экземпляров. Книги напечатаны вручную на печатном станке XIX века или каллиграфически выполнены на бумаге ручной выделки. Книги украшены иллюстрациями знаменитых петербургских художников в оригинальных печатных техниках: литографии, офорте, гравюре на дереве, монотипии, резцовой гравюре. Переплеты выполнены переплетчиками-реставраторами высшей категории из кожи, шелка, металла, дерева, керамики и мрамора. Уникальные образцы книг высочайшего художественного уровня бережно хранятся в крупнейших музейных коллекциях.

Передвижная фотовыставка «Человек Читающий» организована Межрайонной централизованной библиотечной системой имени М. Ю. Лермонтова при поддержке Комитета по культуре Правительства Санкт-Петербурга в рамках литературно-книжной акции «Время читать!» совместно с кафедрой кино и фотоискусства Университета культуры и искусств Санкт-Петербурга. В конкурсе приняли участие более сорока фотолюбителей. Фотоработы участников конкурса оценивало авторитетное жюри. Работы участников и победителей выставлялись в залах Центральной библиотеки им. М. Ю. Лермонтова.

Программа «Праздник чтения» Французского Института в Петербурге

17 октября 2007 года

Выставка «Новая коллекция французской литературы в фондах ЦГПБ им. В.В. Маяковского»
с 11.00 до 19.00 в Дубовом зале ЦГПБ им. В.В. Маяковского, наб. Фонтанки, 46

26 октября 2007 года

Лекция Тьерри Ленца (президент Фонда Наполеона) «Геополитика и дипломатические традиции Европы со времен Наполеона»

в 18.00 в Белом зале ЦГПБ им. В.В. Маяковского, наб. Фонтанки, 46

Лекция пройдет на французском языке с синхронным переводом на русский

Алексей Иванов: «Я не проект!»

Алексей Иванов:
«Я не проект!»

На II Санкт-Петербургском книжном салоне, что прошел в конце мая в выставочном комплексе «Ленэкспо», Алексей Иванов представлял свой свежайший роман «Блуда и МУДО», вышедший, как и все его книги последних лет, в издательстве «Азбука-классика». Несмотря на рискованное название (так, например, начальство «5-го канала» просто запретило упоминать «Блуду» в репортажах с Салона), а, может, и благодаря ему, книга о приключениях провинциального современного художника с замашками Казановы, спасающего, что твой Брюс Уиллис, местный Дом пионеров от алчных коррупционеров, пользовалась немалым успехом — как и сам автор. Роман презентовали два дня подряд и оба раза залы, где Иванов выступал перед публикой и журналистами, был битком. Злободневный (в том числе и по языку) плутовской и сатирический роман пришелся по вкусу и специалистам по словам, и широкой публике. «Блудо и МУДО» было подробно отрецензировано в № 4/5 «Прочтения», а сейчас мы предлагаем вам эксклюзивное интервью, в котором Алексей Иванов рассказал, каково это — быть автором бестселлеров в России, как складываются его отношения с издателями, критиками, кинопродюсерами, что он предпочитает из современной русской литературы и почему он категорически не желает помогать начинающим авторам.

— Алексей, есть большой соблазн отождествить вас с героем вашего романа Борисом Моржовым, тем более что биографии героя и автора явственно рифмуются. Как вы к такому отождествлению отнесётесь?

— Я отнесусь к этому с грустным смирением. Отождествлять героя и автора неправильно, но такое случается сплошь и рядом, всегда было и всегда будет. Причина очень проста. Такое отождествление — это низведение читателем писателя до своего уровня. Необходимая профанам профанация. Зачем по «Мастеру и Маргарите» рассуждать о роли добра и зла в мире? Чего доброго, вдруг окажется, что ты сам — какой-нибудь Степа Лиходеев. Гораздо проще объяснить поведение Воланда тем, что затюканный Булгаков ждал, что Сталин «сам придет и сам все даст» ему. А Христос-Иешуа простит Булгакова за сотрудничество с дьяволом, потому что «все люди добрые».

— Сколько в Моржове от вас?

— Как можно ответить на этот вопрос? В процентном отношении?

— Да.

— Пятьдесят. Как Моржов, я ношу очки, но, в отличие от Моржова, не пользуюсь биноклем. Дело-то не в общей пропорции, а в отношении к фундаментальным вещам.

— Вот важного, фундаментального в этом герое — сколько от автора?

— Ну хорошо, и здесь — пятьдесят процентов. Но теперь уже нужно говорить на конкретные темы. Считаю ли я жизненный уклад «дешевым порно»? Строю ли я свой фамильон? Согласен ли я с пониманием всеобщей невменяемости как Кризисом Вербальности? И так далее по тексту.

— Что явилось толчком к написанию романа?

— На это ответить невозможно. Мне многократно задают подобный вопрос, и я придумал такой ответ, который тиражирую столько, сколько меня спрашивают. Вот вы можете сказать, в какой точки окружности линия начинает поворачивать?.. Также и в жизни о появлении замысла невозможно сказать ничего определенного. Просто весь нажитый опыт постепенно трансформируется в замысел. Скажем, написать правду про пионерский лагерь мне хотелось ещё классе в седьмом — сразу по моему возвращению домой. При желании, и это событие можно считать толчком к написанию «Блуды». Это произошло около 30 июля 1984 года.

— Хорошо, но когда вы поняли, что уже делаете этот текст?

— Это произошло спустя несколько месяцев после того, как вышло «Золото бунта». Я подождал, как «Золото» отрефлексирует пресса, а потом пришла пора ответить издательству, что я планирую делать дальше.

— Означает ли это, что ваш издатель как-то давит на вас или просто рекомендует делать то-то и то-то?

— Не означает. Издательство на меня ни в коем случае не давит. Но люди же чисто по-человечески интересуются…

— И все же: вы можете писать роман год, два, или, написав, вообще решить его не печатать? Насколько вы свободны в своей профессиональной деятельности, в своих отношениях с издателем, в частности?

— Для меня это уже какой-то неуместный креатив — писать роман два года, а потом никому его не дать. Я поневоле наигрался в эти игрушки, когда меня и так не печатали. Мне хватит. Есть, конечно, более возвышенный вариант — как у Гоголя, например. Но Гоголь не роман писал, а переделывал человечество. Я же таких амбиций не имею. Да и вообще, трюк «а-ля Гоголь» прокатывает только один раз. Последующие его повторения смешны и нелепы. А ежели автор за два года написания романа не успел понять, что роман не получается,— значит, он не профессионал. Я абсолютно свободен в своих отношениях с издательством, но мне комфортнее знать, к какому примерно сроку я должен закончить новую вещь.

— То есть издательство все же ставит какие-то рамки?

— Сроки я назначаю себе сам. Издательство же иногда о чем-то просит — например, чуть-чуть поторопиться, чтобы презентовать новую книгу на каком-нибудь значимом мероприятии, а иногда и не просит. Но это всего лишь просьбы, а не ультиматумы. Ваши вопросы мне представляются завуалированным выяснением: Иванов — «писатель-проект» или сам по себе? Вы сформулируйте принципы организации «писателя-проекта»… Ритмичность выхода книг, их обилие (проект должен быть долгосрочным), сквозная тема (один и тот же жанр, один и тот же герой, один и тот же прием), удобный для массового читателя формат (небольшой объем книги; темы, которые тривиальны — или и без книги муссируются в прессе), сниженная планка стиля (личные изыски писателя могут оттолкнуть массового читателя) и так далее. Вплоть до литературных негров и синопсисов, которые сочиняют пиар-отделы издательства. Авторская серия — это не «писатель-проект». А впрочем, «проект» писатель или «не проект» — это вопрос веры, мотивации без мотива. Сейчас «Блуда» входит в десятку самых продаваемых книг России. А я планирую реализовывать другие, нелитературные замыслы. «Писатель-проект» не спрыгивает с лошади, которая вырвалась в лидеры.

— Насколько комфортно вам работать с редакторами? Если, например, сравнивать редакторов «ВАГРИУСа» и «Азбуки»?

— Я даже не знаю, кто у меня был редактором в «ВАГРИУСе». Там я был микробом, неразличимым без специальных приборов. В «Азбуке» же мне работать исключительно комфортно, поскольку к моему мнению прислушиваются. Все изменения, все правки согласовываются со мною. Если возникает недопонимание, то оно всегда разрешается к обоюдному удовольствию. Я и сам склонен к компромиссу, если меня убедят в неправоте моего упорства, и редакторы у меня всегда профессионалы, которые уважают мое мнение. Мне с редакторами очень повезло.

— А с прессой? Были ли рецензии, вызывавшие у вас стойкую неприязнь? Не то что понравилось — не понравилось, а просто критик совсем не понял, про что вещь, абсолютно не попал, дурак полный?

— Какой приятный вопрос! Облажать своих критиков — лучшая сатисфакция. Конечно, такие критики есть. И я с удовольствием назову их имена. Номер один — Лиза Новикова из газеты «Коммерсантъ». Просто цепной пес. Ты хоть с тортом приди — все равно искусает. Я слышал много доброго об Анне Наринской, но по отношению ко мне она проявила себя, извините, как сами знаете кто — сами знаете с кем. Я не считаю некорректным отзываться столь неуважительно, поскольку и к себе уважения не встретил. Долг платежом красен. Есть тарантулы и помельче. С грацией парового молота неутомимо долбит меня Екатерина Рубинштейн в «Родном Подмосковье». В Иркутске отыскался некий Саша Серый, который даже фамилию мне в вину поставил. Когда-то я, гуманитарий, работал в университете в лаборатории рекультивации почв, и моя начальница, глядя, как я с гением невежи гублю результаты её научных трудов, уважительно говорила: «Мир дураков богат и разнообразен…» Может, теперь этим критикам переквалифицироваться на рекультивацию? Пользы будет больше.

— Кто из критиков о вас лучше всего написал? Не просто: хороший парень, потому что написал обо мне приятное, а — тот, кто понял, кто интересно проинтерпретировал, найдя в текстах то, что автор, возможно, и сам не видел…

— Таких критиков тоже немало. Лев Данилкин как консервный нож вскрывает мое литературное подсознание — о котором я и сам не догадывался. Пугающе адекватен Борис Кузьминский. Наиболее созвучна мне Галина Ребель. Но она скорее литературовед, а не критик. Ее большие разборы вывешены на моем сайте. А вот в столичную прессу с темой Иванова ее пускают весьма неохотно — мое свиное рыло не для ихнего калашного ряда.

— Экранизации предлагают часто?

— Предлагают. Не знаю, «часто» это или «не часто». Смотря с кем сравнивать.

— Соглашаетесь?

— Принципиальное решение предлагает мой агент.

— То есть вы сами не принимаете участия в выборе кинопартнера?

— Нет, не принимаю.

— «Блуду и МУДО» уже предлагают экранизировать?

— Да вы что, книга вышла неделю назад.

— Но многие продюсеры скупают подходящий материал на корню, еще до публикации…

— Мне уже надоело зарабатывать на продаже прав. Права-то на экранизацию покупают, но кино не снимают. Я уже четыре раза был беременным, но ни разу не разродился. Надеюсь, хоть с «Блудой» получится так, что компания купит права и сразу начнет снимать.

— Сегодня вы один из самых популярных писателей в России при том, что еще два года назад ничто ничего подобного вроде не предвещало. Насколько ваше самоощущение изменилось вслед за изменениями в вашем социальном статусе?

— Самоощущение изменилось, конечно, крепко, потому что оно как раз от статуса по большей части и зависит. С одной стороны, прибавилось уверенности в себе, а с другой стороны больше стало и злости, потому что все равно многое не удается.

— Многое — это что?

— Некоторые проекты, закрутить которые мне до сих пор очень трудно.

— Что это за проекты?

— Об этом мне не хотелось бы сейчас распространяться.

— Вы сейчас, повторюсь, находитесь на вершине всероссийской популярности. Не хочу каркать, но с вершины обычно путь — только вниз. Вы об этом задумывались?

— Спасибо за комплимент, но, на мой взгляд, я далеко не на вершине. Мои тиражи не так велики, как, например, тиражи Марии Семеновой. Меня выбросили из «Букера», четырежды прокатили на «Нацбесте», не дали «Большую книгу». У меня нет ни одного кино, ни одного перевода. Никто ведь не назовёт Дмитрия Быкова «Василём», а я в интернет-магазинах то Сергей, то Анатолий. Так что непокоренных вершин хватает.

— Да, но права на перевод, я знаю, все же проданы…

— Да, права проданы. Но пока ничего не издано. Должно быть издано — в Швейцарии, в Голландии, в Польше, Эстонии, Сербии… Однако, это не Америка с Великобританией, не Франция, не Германия и не Италия.

— Премия у нас часто дается по соображениям внелитературным, и это известно всем. Неужели для вас это все важно: премии, тиражи?

— Да, важно. Тиражи — это и заработок, и показатель востребованности. А премии (за исключением «Большой книги») не столько заработок и показатель читаемости, сколько статус… Я хочу работать. Статус позволил бы мне реализовывать другие, более масштабные проекты, нежели те, что по силам сейчас.

— Мнение критики для вас важно?

— Литературная критика — это не раздача слонов, не суд и расправа, не самовыражение и не сведение вкусовых счетов, как сейчас принято, а механизм ввода текста в культурное пространство эпохи. Я хочу быть в этом культурном пространстве не только де-факто — по топ-листам, но и де-юре — по озвученным смыслам. Потому что я живу среди таких смыслов, культурного воплощения которых не встречаю. А претендовать на свое место в культуре не зазорно, без таких амбиций нужно распечатывать свои опусы на принтере и рассылать друзьям, а не лезть в издательство. Что-то я не слышал про писателей-скромняг, которые просили бы подсократить тиражи своих книг.

— Говорят, у вас до сих пор нет загранпаспорта…

— Правильно говорят. Но у меня и акваланга тоже нет.

— И вы ни разу не были заграницей.

— Не был.

— И не возникало никогда желания куда-то поехать?

— Время от времени такое желание возникает, но не очень сильное. Мне, боюсь, уже некогда ехать за границу просто туристом, а по делам пока не приглашают. Если какое-то дело потребует моего присутствия за пределами нашей необъятной родины, разумеется, я тут же оформлю загранпаспорт и помчусь, никуда не денусь.

— Герой «Блуды и МУДО» — художник. Какие у вас отношения с другими искусствами: кино, музыка, изо?

— В музыке я почти ничего не понимаю. Ну не научили меня в детстве ее слушать. От живописи, вообще от изобразительного искусства, я отошел, хотя по образованию искусствовед. По-прежнему мне очень интересна архитектура, стараюсь следить, что в ней происходит, что появляется нового. Ну, и очень интересно кино. И как искусство, и как развлечение.

— Не хотите попробовать себя в качестве писателя про искусство, про архитектуру, скажем?

— Хочу. Думаю, со временем обязательно попробую. Получится, конечно, опять чудо-юдо, но почему бы и нет?

— Что вам интересно из современной русской литературы? Я, например, увидел следы Пелевина в вашем последнем романе…

— В «Блуде» Пелевин — ложный след. Я специально бросил в кусты эту кошку, чтобы все гончие собаки побежали за ней. Это сказано не в обиду Виктору Олеговичу, потому что в виде таких кошек я использовал и Гоголя, и Набокова, и Ильфа с Петровым, а это — весьма уважаемая компания. В литературе же мне интересно все, что исходит от личного опыта самого человека, интересны мнения и убеждения тех персон, которые по праву заслужили общественное признание. А то, что вызвано к жизни повсеместной болтовней, меня не трогает — будь это нравы Голливуда, третий срок или тайны российского шоу-бизнеса. Мне нравится Дмитрий Быков. Он нахально, с шашкой наголо скачет туда, куда его никто не звал, и всех там рубит. Молодец, так и надо.

— Так как же вы относитесь к Пелевину?

— Пелевин — главное литературное имя эпохи. Мне чудится, что он сказал обо всем. Сейчас — просто забавы мастера. А может быть, под видом забав — спокойный и жёсткий поиск затаившегося, переменившего обличье Зверя, которого Пелевин все равно найдет, вытащит на свет и разорвет на клочки.

— Сорокин?

— Я боюсь, Сорокин стал заложником самого себя. Он не хочет или не может свернуть с той дороги, на движение по которой он потратил слишком много усилий. Хотя мне кажется, все дороги для него открыты. Опять же, ему виднее. Может, это моя оптика слишком поляризована для его текстов.

— А Славникова?

— При всем уважении к талантам Ольги Славниковой, ее мастерству, мне кажется, что она пошла на поводу у столичного формата. Роман «2017» — мертворожденная вещь. Славникова натянула изысканный фрак на экскаватор.

— Протежируете ли вы молодых писателей, читаете ли рукописи, которые вам присылают?

— Рукописи, разумеется, присылают, но помощи я никакой не оказываю. Отчасти из-за того, что у меня нет времени. Отчасти из-за того, что мои возможности не так велики, как кажется. В издательском мире я не авторитет. Да и вообще: меня мурыжили больше десяти лет, и я это выдержал. Литература — это еще и характер. С позиции такого опыта я не вижу причин убирать тернии с чьего-то пути. Но и высаживать тернии ни за что не стану. Хотя за такие слова обиженные авторы сами закидают меня репьями.

Беседовал Сергей Князев

Время и Слово. Литературная студия Дворца пионеров

  • Составление и общее редактирование Ю. М. Валиева
  • СПб.: Реноме, 2006 г.
  • Обложка, 732 с.
  • ISBN 5-98947-029-0
  • 300 экз.

Курс молодого поэта

Это поэт настоящий — пьющий, курящий.
А это — ненастоящий,
                         но тоже пьющий, курящий.
А когда они выпьют из одной бутылки
И, заплакав, закусят с одной вилки,
То сами не понимают, кто настоящий,
А понимает это лишь вышестоящий.

Александр Щедрецов

Нужно ли учиться писать стихи и прозу? Может, и не нужно. Может, иной гений, проводя целые недели в праздности, вдруг в один прекрасный день соберется, сядет за стол, выдернет из стопки чистый лист бумаги и за пять минут сделает набросок очередного шедевра, нисколько не задумываясь о том, что для других литература — тяжкий и неблагодарный труд. Что же это? Правило или исключение из правил? Я думаю, что исключение. Талант — вещь хорошая и необходимая, но он должен быть подкреплен трудолюбием и усидчивостью. Наверное, именно поэтому по всему миру создавались и создаются литературные студии, где юных неоперившихся любителей изящной словесности учат писать стихи и прозу.

Об одной из таких студий — о литературной студии Дворца пионеров города на Неве — написана книга «Время и Слово».

Условно это издание можно разделить на две части: на воспоминания тех, кто был причастен к студии, и на их стихотворные и прозаические произведения. Начинается книга мемуарными записями самых первых литстудийцев, которые посещали Дворец пионеров еще в 30-е и 40-е годы (Анатолий Хаеш, Майя Квятковская, Владимир Британишский и многие другие). Затем следуют воспоминания представителей поколения шестидесятников (Льва Лурье, Петра Брандта, Татьяны Курочкиной). К сожалению, всех участников сборника здесь назвать невозможно — на это ушло бы слишком много места, так что лучше раздобыть книгу и посмотреть самому. (Хотя тираж книги, к сожалению, мизерный.)

После заметок семидесятников-восьмидесятников начинается раздел, представляющий литературное творчество литстудийцев и «дерзайцев». Произведения, помещенные в этот раздел, лишний раз доказывают, что созданию художественных текстов надо учиться. Понятно, что составители сборника собрали самые наижирнейшие сливки с наследия питомцев литературной студии. Но почему-то я уверен, что произведения, не вошедшие в сборник, ничуть не хуже,— настолько хороши произведения, в книгу вошедшие.

Напоследок я хочу сказать о роли наставника. Преподавание — дело сложнейшее. А когда приходится сталкиваться с амбициозными подростками, каждый из которых мнит себя гением, задача преподавателя десятикратно усложняется. Поэты — самые тонкие натуры. Обидеть начинающего поэта ничего не стоит. Поэтому лидер должен быть чутким. Но поэты также самые самовлюбленные натуры. Поэтому иногда их необходимо осаживать, и лидер должен быть еще и чуточку жестким. Кроме того, у него должен быть безупречный вкус и желание выслушать каждого. А еще он должен владеть методикой и уметь правильно выстраивать свои занятия. Именно такими людьми были Глеб Семенов, Рудольф Кац, Нина Князева. Они вырастили несколько поколений людей, неравнодушных к литературе. На подходе новое поколение. Ребята, увлеченные любимым делом. Уверен, они еще заявят о себе.

Виталий Грушко

Захар Прилепин. Все что нас не убивает, а также не спаивает, не сводит с ума и не делает подонками – делает нас сильнее

— Что для Вас означает
получение премии «Ясная поляна»?

— Более всего мне
радостно то, что в составе жюри премии
были люди, чьи имена я слышал, когда еще
сам не умел читать: мои мама и папа выписывали
толстые журналы, активно обсуждали публикации,
и имена Льва Анненского, Игоря Золотусского,
Валентина Курбатова были уже тогда мне
известны. Потом я сам читал их книги, и,
право слово, никогда не думал, что судьба
меня сведёт с этими легендарными людьми.
Ну и сам факт получения премии, носящей
имя Льва Толстого, из рук его прямого
потомка — Владимира Ильича Толстого…
что тут говорить…

— Насколько, на
Ваш взгляд, литературные премии в России
влияют на судьбу писателя?

— Они ее во многом
и зачастую определяют. Бытует мнение,
что книга того или иного писателя вообще
останется незаметной, если ее нет хотя бы в лонг-листах. Это разумное мнение.
Посмотрите, как выросли тиражи, скажем,
Бояшова после Нацбеста. Или вспомним
мощное возвращение Проханова после того же Нацбеста. Новый виток успеха Славниковой
после Буккера. Замечательный интерес
к «Пастернаку» Быкова после «Большой
книги»… Ну и так далее. «Ясная Поляна»
безусловно в числе самых славных, самых
любопытных премий, со своей, ни на кого
не похожей иерархией, со своим пониманием
литературного процесса.

— Чем закончилось
Ваше задержание? Каков был официальный предлог
для задержания?

— Не было никакого
предлога. Задержания эти происходят постоянно,
и мне порядком уже надоели. Меня продержали
три часа, поспрашивали о жизни и отпустили.


В «Патологиях» значительная часть книги
посвящена описанию штурма школы. Насколько
это описание автобиографично?

— Вы спрашиваете,
был ли я в этой школе? Меня там не было.
Я был в другом месте.

— Сержант в «Грехе»
— это ведь Вы? Почему же главный герой
в конце умирает?

— Мадам Бовари —
это я. 

— Когда Вы работали
на кладбище, Вы действительно выпивали
1.5 литра водки в день?

— Какие замечательные
вопросы вы задаете. Я и сегодня иногда
выпиваю 1,5 литра водки в день, и буквально
вчера выпивал с человеком, который может
выпить больше, оставаясь в трезвом рассудке.
Не думаю, что он огорчиться, если я его
назову, это журналист Игорь Свинаренко.

Я только не пойму,
зачем вам это? Если мой герой будет заниматься
онанизмом, вы тоже спросите какое я имею
к этому отношение?


По каким пунктам, если таковые есть,
Вы расходитесь с руководством НБП относительно
политики партии?

— Ни по каким не
расхожусь. Партии под таким названием
нет, и соответственно пунктов никаких
тоже нет. Идеологию тех людей, с которыми
я близок, определяли Марши несогласных.
Идеология оппозиции амбивалентна, и я
нахожу это разумным.


При каких условиях «Другая Россия», на
Ваш взгляд, может прийти к власти?

— При любых. Главное,
чтобы в России осталось хотя бы несколько
праведников и несколько людей, готовых
быть проклятыми при жизни.


В «Саньке» в числе знаменитых антисемитов
вы упомянули свою настоящую фамилию —
Лавлинский. Это такого рода подкалывание
читателя или Вы таки антисемит?
J

— Моя настоящая
фамилия Прилепин, я никогда не был Лавлинским.
Это миф, пущенный в печать с легкой руки
Гали Юзефович. И я, безусловно, не антисемит,
это глупо.

— Костенко в «Саньке»
— в честь знаменитого приднестровского
комбата или просто по созвучию с Савенко?

— В честь любого
из них.

-Как
Вы относитесь к фантастике как к жанру?
Читаете ли кого-нибудь из современных
фантастов?

— Нет. Смотрел «Дневной
дозор», и «Ночной», кажется. Понравилось.

-Какова была Ваша
мотивация, когда вы поехали в Чечню в
1996 году и в 1999-м?

— Поехал за компанию
с хорошими ребятами.

-На Ваш взгляд,
полное замирение с Чечнёй возможно
и если да, то при каких условиях?

— Возможно, при
условии того, что власть в России перестанет
потворствовать местечковым бандитам,
пилить бабки и наконец обретет Смысл
своего существования, ясный и ей самой
и народам, живущим с нами.

-Какой из предыдущих
Ваших видов деятельности понравился
Вам больше всего и почему?

— Все были хороши.
Все что нас не убивает, а также не спаивает,
не сводит с ума и не делает подонками
— делает нас сильнее.

-Что для Вас является
источником вдохновения при написании
книг?

— Знание того, что
у меня есть час свободного времени.

-Про что будет
Ваша следующая книга?

— Про любовь, как
все предыдущие.

Даниил Иванов

Свобода vs Проект

Свобода vs Проект
или Вот наш дом, который построил…

«Счастье для всех… и пусть никто не
уйдет обиженным.»

Аркадий и Борис Стругацкие

Современная литература есть зеркало общества. Более того, между обществом и литературой существует связь. Она подпитывается тем, что можно назвать «культурой». Или «корпоративной культурой» — если представить государство как корпорацию. Особенно если таковая корпорация разрабатывает нечто… назовем это словом «Проект».

В принципе, общество может разрабатывать и Свободу. Правда, о том, что при таком распределении сил получается, отечественная история умалчивает: ей такие атипичные случаи попросту неизвестны.

…В отличие от «Проекта». Вот несколько примеров наиболее характерных его проявлений. В нашем несвободном обществе литература начинает постепенно олицетворять собой Проект и корпорацию. И тогда у автора (работника?) получается не книжка, а Продукт Проекта. Независимо от степени таланта и одаренности. Примеров — более чем достаточно. Причем — в разнообразнейших жанрах и направлениях, от детской литературы до фантастики и мейнстрима.

Сергей Лукьяненко. «Звезды — холодные игрушки», «Звездный лабиринт». Небесталанный автор и, возможно, неплохой человек. Вот цикл его отвратительных на мой вкус (пусть и с ювелирной тщательностью сконструированных) полухайнлайновских романов о «мире будущего», в котором сегодняшний, находящийся на стыке тысячелетий, читатель без труда узнает в картинах Земли, изнемогающей под «гнетом чужих», современную Россию. Вот злобные (вернее, Чужие, не-наши) инсектоидыцзыгу, мышатаалари и прочие обитатели «космического зоопарка», неуловимо напоминающие китайцев, европейцев и иных «басурман». Вот всплески ксенофобских настроений и нацизма-национализма начала нулевых, приблизительно совпадающих с первой стадией «раскрутки» этих текстов. А вот экранизированный «Дозор» (справедливо, по моему мнению, заклейменный некоторыми как «позор»): простые мистические будни простого мистического «чекиста»иного, стоящего выше простых смертных с их «слюнявым гуманизмом». Кстати, за книгой Лукьяненко, в которой герой восстает против чекистовидных «джедаев», пытающихся расписать-распланировать всех и вся, следует затяжная пауза в публикациях, после которой появляется роман «Черновик», где некие таинственные, немые и безымянные, тщательно законспирированные силы пытаются «стереть» главного героя из «текста реальности». Интересно, не навеян ли сюжет реальными событиями жизни автора?

Вот «православный греческий писатель», книга которого выходит пятидесятитысячным тиражом в издательстве с характерным названием «Лубянская площадь». Ни имени автора, ни книги называть не буду, дабы не делать им рекламы. По замыслу автора, книга должна являть собой пример «национальной идеи для молодого подрастающего поколения». Написано так, что невольно думаю: «кажется, у этого автора тоже есть автор». В итоге же получаем агрессивноклерикальное «послание» и яростные наезды на «сатанинствующего» Гарри Поттера. Тут же и предложение церкви ввести предмет «основы православной культуры» в обязательную школьную программу. Причем — сделать это в светском государстве, где представлены едва ли не все мировые религии.

Вот господин Андрей Бушков и его «шантарский» цикл. Интрига, превосходнейший — для жанра развлекательного экшэна — стиль, и… апология «национального героя», «парня из спецотряда», а недавно — и вовсе тридцатитысячные тиражи продукции (слово «книги» в этом месте не способен произнести мой язык и отказываются набирать пальцы) об Иване Грозном и Иосифе Сталине. О том, что эти два «деятеля» вполне так ничего себе люди, и ничто человеческое им не было чуждо, и вообще, они хотели как лучше, для нас с вами старались, а их неверно поняли. Ну да. Не иначе, виной тому происки «гнилой интеллигенции» (Сталина и Грозного на нас нет), с ее — цитирую по памяти и аннотации к последнему «бестселлеру» г-на Бушкова — «слюнявым гуманизмом, еще никогда не доводившим до добра».

Мне даже не хочется думать, что получится, если еще и эта продукция, подобно романам Лукьяненко, встретит «массовый отклик» читателей… Тогда кошмары, описанные Диной Хапаевой в ее недавно вышедшей книге «Готическое общество», и впрямь могут стать явью. Кошмары прошлого века. Неизбежные,— хотя и Гитлер, и Сомоса, наверное, были вполне себе представители одного с нами биологического вида. И им тоже не было чуждо ничто человеческое. Наверное…

А такие, на первый взгляд, несхожие авторы, как Минаев и Багиров? При всех кажущихся различиях это — «двое из ларца, одинаковы с лица». Первый под видом «романа об истинных ценностях» и «кризисе среднего возраста» проводит знак равенства между «западной демократией» и «фуфлом для лохов», а второму удается весьма успешно навести неискушенного читателя на мысль о том, что «случись чего» (имеется в виду националистическая дискриминация живущих в Москве наших соотечественников с Кавказа), так те «выйдут на улицы». Ну, националистическая дискриминация, предположим, уже случилась (вспомним зачисление грузинского вина в разряд «политически неблагонадежных», последовавшую за этим антигрузинскую истерию, антишаверменную кампанию и «изгнание торговцев с рынков»). И что? Вышел кто-нибудь на улицы? Для сравнения: Великобритания, устав от демаршей Кремля, ввела санкции только против представителей кремлевского государства. Туристы и прочие рядовые граждане не пострадали. А я до сих пор вспоминаю сюжет, показанный в период антигрузинской истерии по какомуто европейскому каналу: старушка не могла улететь в Тбилиси несколько дней, потому что в летную погоду не было рейсов.

К тому же после прочтения «шедевра» господина Багирова у читающего, по мнению автора (или авторов?), вероятно, должно сформироваться стойкое убеждение в том, что именно «мировая закулиса» спонсирует все демократическое движение и «бархатнооранжевые» революции. Ну да. И партизанантифашистов по всей Европе во Вторую мировую, наверное, тоже она спонсировала. Мировая закулиса… А еще она, эта самая закулиса, проплатила тремстам спартанцам и Леониду, чтобы у тех был дополнительный стимул доблестно погибнуть при Фермопилах.

Вот господин Михаил Веллер. Тоже, на мой взгляд, вполне достойный прозаик, с завидным упорством твердящий об «угрозе культурной экспансии», о том, что «нельзя договариваться с врагом», и где только не ищущий этого самого внешнего врага, без устали пугая, пугая, пугая… Чем? Я не понимаю. Может быть, чем-то действительно страшным,— вроде КГБ или НКВД…

В действительности же получается, что Веллер клянет «европейский путь» (не забывая, впрочем, назвать попытки построения «правового государства» попытками создать «правовую систему золота и свинца»). И в итоге подводит тем самым читателей к мысли о… все той же губительности пресловутого гуманизма. По крайней мере, для либеральной Европы. Но как бы и не отрицает при этом возможности «особенного русского пути либеральной идеи». Не забывая, однако же, клеймить «воров-олигархов». Такие вот «национальные особенности».

Меня занимает вопрос: как именно человек, создавший настолько свободную книгу, как «Легенды Невского проспекта» (самым сильным эпизодом в которой я считаю тот, где предприниматель-теневик, наживший миллионные состояния и готовящийся с началом всплеска брежневского антисемитизма уехать в Израиль, теряет всё ради того, чтобы ответить милиционеру, нагло сбившему с него шляпу),— как такой писатель мог превратиться в завсегдатая современных ток-шоу? Впрочем, мне сложно судить о том, насколько добровольно господин Веллер сделал свой выбор. С другой стороны, известны случаи, когда авторские позиции кардинально меняются без явных причин.

Вот, например, Владимир Сорокин. «Норма» и «Лёд» — два полюса, два типа героев, две противоположности… А как весело всё начиналось: «Норма» — несъедобная, но тем не менее вполне точно отражающая советские-совковые реалии. Чекисты — почти карикатурные персонажи, то наведывающиеся к парнишке с «золотыми руками» (золото — собственность государства!), то выезжающие по анонимному звонку и расстреливающие «одинокую гармонь» (или, без всякого звонка, в окопах — Осень, которую принимают за шпионку). Вроде бы не совсем люди — скорее, «иные», но не страшные, а, пожалуй, даже забавные в своей наивной карикатурности. И дальше: «Настя» как образчик людоедско-патриархальных традиций, министрызооморфы «Пира», чекисты-опричники изо «Дня» своего имени…

Все закончилось «Льдом». Молчаливый Бро и его суровые, нордические братья не оставили простым, «не иным» людям в литературе ни малейшего шанса. «Простые люди», которые, собственно, и должны составлять «общество», кажется, попросту вымирают как вид. На смену им идут новые персонажи.

Кто же они, эти молчаливые герои, «избранные», братья и сестры Бро с «суровыми сердцами изо льда», незримой волей свергнутые в Избранную Страну? Какая невидимая сила превратила автора «Насти» и «Нормы» в апологета «избранного пути» и «тайного братства суровых адептов»… непонятно какой веры? Кто, выражаясь корпоративно, выступает здесь в качестве «менеджера проекта»?.. Неужели мы все, все наше общество?..

Я полагаю, что и «детская» книжка тиражом в 50 000 экземпляров от издательства «Лубянская площадь», и духлессно-гастарбайтерные «откровения» с сопоставимыми тиражами суть проявления заказа.

Контркреатива. Государственного ли, государева ли, или отдельных «продвинутых личностей»,— дело десятое. Важно другое: и то, и другое, и третье — образцы Продукта.

Проекта

Отчего так происходит?

Почему книга превращается в Продукт, как только в двери автору стучится Проект?

Означает ли это, что общество Проекта — общество тотальной цензуры? И означает ли цензура отсутствие креативности?..

Ведь невозможно быть креативным и свободным, когда к тебе приходят «серьезные люди», суровые проектировщики, и с нордической строгостью говорят: «Значит, так: пишешь детскую книгу для народа про православие, чтобы было по-мужски, без соплей, но духовно, с национальной идеей и ценностями». Или: «Значит, так: пишешь серьезную, но понятную книгу для среднего класса, чтобы было духовно, с национальной идеей и ценностями». И как вариант: «Значит, так: пишешь серьезную, но понятную книгу для масс и среднего класса, до тридцати лет, чтобы было духовно, с ценностями и национальной идеей, но без нацизма. Национализм — можно. Вот папка, в ней грамотными людьми подробно расписано, что такое нацизм, а что — национализм. После прочтения уничтожить…»

Я не понимаю, в чем разница между всеми перечисленными «концепциями» и «авторскими замыслами». Где здесь креатив?.. По-моему, это — серийное производство.

Резюмируя: Проект — всегда отсутствие свободы. А потому и «православного греческого писателя», и Сергея Минаева, и Эдуарда Багирова я считаю нетворящими контркреативщиками.

Они находятся где-то на грани литературы, шоу-бизнеса и политики. Массовые тиражи, массовое сознание, массовая информация. Крайность, в которой, как в кислоте «или в чем хуже», растворяется осознание собственного Я.

Этому проявление несвободы и контркреативности, когда «Я» растворяется в массовом, серийном производстве, в реализации Проекта, хочется противопоставить другое.

Единообразию — множество вариантов.

Застою — движение.

Контркреативу — Креатив.

Адам Асвадов

Интервью с Виктором Топоровым

Кармический скачок

Некоторые полагают, что в России до сих пор литературные премии дают одним книгам, а читают совсем другие. Несколько лет назад Виктор Топоров придумал премию «Национальный бестселлер», которая была призвана сблизить читателей и писателей.

Каково положение дел сейчас, спустя семь лет после создания «Нацбеста», когда литературных премий появилось едва ли не больше, чем существует в стране авторов, когда в премиальный процесс пришли большие деньги, он рассказал накануне очередного объявления результатов «Нацбеста», состоявшегося 8 июня в Зимнем саду отеля «Астория» обозревателю «Прочтения» Наталии Курчатовой, члену Большого жюри «Национального бестселлера» в прошлом году и участнику премиального забега (написанный в соавторстве с Ксенией Венглинской роман «Лето по Даниилу Андреевичу» выдвинут по рукописи) — в этом.

— Ваш взгляд на ситуацию с литературными премиями в России?

— Главная инновация последнего времени — приход в премиальный процесс сравнительно больших денег; прежде всего я имею в виду «Большую книгу» и премию «Поэт»… Есть также ряд премий, стремящихся если не превзойти друг друга толщиной кошелька, то хотя бы зазывно побренчать,— это «Ясная Поляна» и подрастающий «Букер».

Все бы хорошо, но, например, про «Ясную Поляну» мне недавно сказали: в этом году мы даем премию в третий раз и должны дать ее Анатолию Киму, потому что он привел спонсора.

Так что, пардон, единственной премией, которая остается сопоставимой с западными по расчетным ожиданиям устроителей и конечному результату, является наш «Нацбест». Это значит, что результаты премии влияют на продажи премированных и вошедших в шортлист книг. Вот вам пример: прошлогодняя «Большая книга», произошел конфуз. Лауреатом БК стал действующий лауреат «Нацбеста» Дмитрий Быков, третий призер — наш прошлогодний лауреат Шишкин, второй — лауреат премии имени Аполлона Григорьева Кабаков. После присуждения «Нацбеста» продажи книг Быкова и Шишкина выросли в разы. После «Большой книги» речь шла едва о процентах, а продажи Кабакова не выросли вовсе.

Это означает, что к «Нацбесту» существует читательское доверие как к непредсказуемой, скандальной… какой угодно, но в то же время честной премии.

— Как обстоят дела с честной премией? До финала премиальной гонки осталось не так уж много времени.

 — Что касается «Нацбеста», то я категорически не знаю, кто у меня победит через неделю. Объективно — Улицкая, может быть — Сорокин. Лично мне бы хотелось Элтанг, Бояшова или Бабенко — так как это соответствовало бы девизу «проснуться знаменитым».

— Комментируя результаты голосования Большого жюри, Вы сказали, что это самый сильный шортлист за последние несколько лет.

— Да, он сопоставим с 2002 годом, когда в коротком списке были Проханов, Болмат, Лимонов. Премию тогда получил Леонид Юзефович.

В нынешнем году эти шесть позиций совпали с моими в пяти с половиной. Возможно, я заменил бы Быкова или Сорокина на роман «Библиотекарь» Елизарова. Это очень сильный роман. Также жалко мне Алексея Иванова и Алексея Евдокимова. Но никакого альтернативного, личного шортлиста на этот раз нет.

— Вернемся чуть выше… Каковы перспективы в связи с пресловутым «приходом денег»?

— Хороших — никаких. Это означает только то, что собьются рыночные ориентиры. Наша задача с «Нацбестом» была — доказать, что качественный современный роман может быть продан тиражом 50 000 экземпляров в России, а также продан на Запад. Эти вещи значат для писателя ни много ни мало, а перемену участи. Получение «Большой книги» не означает перемены участи. Это разовое вливание, на которое даже нормальную квартиру в Москве не купишь. Перемену участи означает только успех у читателя. Мы ставили себе именно такую цель.

Надувание денежного содержания премий напоминает мне несколько мифическую историю о том, что чиновникам надо повышать зарплату, чтобы они не брали взяток. Нет таких денег, чтобы удовлетворить чиновника, нет их и для писателя, чтобы разом изменить его судьбу… премиальных таких денег нет тем более. Их не бывает. Премия — это вектор, чтобы за тобой пошли толпы. Если это случится, то у тебя все будет. Вот! Подчеркните, пожалуйста: премия — это в идеале серьезный кармический скачок.

Таким образом, неправильно, читай — несправедливо или нечестно, присужденная премия может карму писателя ухудшить или даже погубить. Так, «Большую книгу» Быкову присудили справедливо, но нечестно — и это кармическая неудача. А «Нацбест» — честно, но несправедливо, так как это все же премия за лучшую фикшн-прозу.

Более давний и показательный пример: в первый год существования «Русского Букера» премию получил некто Харитонов за роман «Линия судьбы, или Сундучок Милашевича». Это был недурной роман, заслуживающий попадания в шортлист. В шортлисте, помимо Харитонова, оказались Петрушевская с «Время ночь» и Горенштейн с романом «Место». Председателю жюри Алле Латыниной «Место» показалось скучной книгой, а к Петрушевской она испытывала застарелую личную неприязнь. Харитонов получил «Букера» и после незаслуженного триумфа провалился в небытие.

Еще: долгие годы Андрей Немзер успешно пропагандировал творчество Марины Вишневецкой. Ее хорошо печатали, и она становилась все более известной. Наконец Немзер пролоббировал присуждение ей премии имени Аполлона Григорьева за пятнадцатистраничный рассказ. В результате «Росбанк» прекратил финансирование премии, а Вишневецкая отправилась туда же, куда и Харитонов.

При этом Вишневецкая — это, читай, несостоявшаяся Улицкая… не новая Улицкая, а скорее дублер. А Харитонов — не очень талантливый прозаик, но как раз тот роман был сделан очень ладно, эксплуатировал интерес к Розанову, пробудившийся тогда и до сих пор не угасший…

Был эдакой вещицей в себе, которую присуждение премии превратило, по полюбившемуся мне выражению Александра Секацкого, в «вещь вне себя».

Третий пример: Владимир Маканин получил «Букера-93», присуждаемого, как известно, за лучший роман года,— за маленький и весьма посредственный рассказ «Стол, покрытый сукном и с графином посередине». Когда через несколько лет Маканин опубликовал серьезный роман «Андеграунд, или Герой нашего времени», премию во второй раз ему присуждать не стали.

Я уж не говорю о многочисленных случаях присуждения крупных литпремий действительно или мнимо умирающим… Все же не удержусь от того, чтобы рассказать одну совершенно анекдотическую историю, раскрыв тем самым тайну совещательной комнаты. В тот год я входил в жюри премии имени Аполлона Григорьева. Председатель жюри Сергей Чупринин с невероятной силой лоббировал на малую премию одного поэта. Логика его была такова: богатый, преуспевающий человек нуждается в премии для того, чтобы это скромное общественное признание хотя бы на минуту отвлекло его от десятилетнего уже плача по безвременно ушедшей жене. Доводы подействовали; компромисс со мной, в результате которого главная премия досталась пусть не Елене Шварц, но все равно моему земляку и, в сущности, неплохому поэту Сосноре, был достигнут… А безутешный вдовец не явился на официальную церемонию вручения, прислав вместо себя молодую жену.

— Ясно. Каким в этой связи будет Ваш прогноз?

— Как я уже отметил, в премиальный процесс пришли деньги. «Альфабанк», даже «Бритиш Петролеум», но это внешняя сторона. На оборотной существует так называемый «список Суркова»: перечень культурных мероприятий, разнесенных по трем графам. Тем, кому посчастливилось попасть в первую, любой толстосум, желающий дружить с властью, обязан отстегивать беспрекословно. Литературную часть этого списка возглавляет «Большая книга», но здесь же значится и «Букер», которому обеспечен режим наибольшего благоприятствования за то, что благоразумные букеровцы послали на четыре буквы поанглийски финансировавшего их Ходорковского. Во второй части списка толстосумам предоставляется некоторая свобода выбора: можно дать, а можно и не давать. Это политически релевантные премии. В третьей части те, кому нельзя давать ни в коем случае; скажем, «Нацбест», находящийся, безусловно, во второй части списка, потерял в этом году одного из самых серьезных спонсоров, которому не понравилась прошлогодняя ситуация с жюри во главе с Эдуардом Лимоновым. «Нацбест» — премия не только честная, но и бедная; или, если угодно, бедная, потому что честная, и цена вопроса в данном случае составила 20 тысяч долларов из ежегодного бюджета в 70. Это я к тому, что независимые премии пока остаются… на плаву.

Перспективы интересны: так как власть продолжает эксперимент по внедрению двупартийной системы и линия Мажино проходит по укреппунктам Сурков-Сечин или, если угодно, Грызлов-Миронов, на ничейной территории возникает определенное пространство свободы. Которое сейчас несколько неуклюже пытаются заполнить собою бравые ребята из «Русской Жизни». Одним словом, дальнейшее развитие событий даже в премиальной сфере — непредсказуемо.

Наталия Курчатова

Доппельгангер гастарбайтера

Доппельгангер *
гастарбайтера **

Я — такой же, как ты, Читатель. Я пью пиво. А потом хожу в туалет (если удастся найти, а если не удастся, то назначаю туалет в любом удобном месте). Я бью морды тем, кто не может ответить. Исправно максаю чирики ментам и полтаны гайцам, чтобы избежать лишних сложностей. Я трахаю баб. А мне трахают мозги. Поэтому я голосую и буду голосовать за Путина. И уважаю тех, кто может разбить мое хайло или посадить в обезьянник за отсутствие регистрации или просто потому, что день не задался и никто не захотел проплатить ни чирика. А значит, я — Настоящий Мужчина. Я — совершенно такой же, как ты. Может быть, даже хуже, потому что кроме пива, девок и мордобоя люблю джаз, гравюры Хокусая, офорты Питера Брейгеля-старшего и классическую провансальскую поэзию. В подлиннике. Это говорит о моей гнилой интеллигентской природе, которую невозможно вытравить ничем. Я пробовал.

Еще я ненавижу хохлов, потому что эти сволочи заполонили московскую землю и лезут дальше на всю Россию. Ты хочешь знать, за что они так отвратительны мне, Читатель? Интересно, почему я не националист и люблю Москву, Россию, а хохлов не перевариваю? Не, правда интересно? А вот потому что.

Малые Бл…дки

Малые Бл…дки — крошечное украинское сельцо. Я там вырос. Среди Опанасюков, Рабиновичей, Цыбулей, Бронштейнов и других хохлов. Проклятые украинцы жрали сало и окружали меня с детства. Старались загнобить. Не давали списывать. Плакали, если получали за это по носу, и жаловались родителям. Или директору. У директора тоже была украинская фамилия: Либерман. Малолетние украинцы злорадно хихикали, глядя, как моих родителей, эстонскую немку Клару Иоганновну Аламяэ, и папу, бессарабского болгарина Мирчу Фэтфрумосовича Петрова, вызывают к украинскому директору по фамилии Либерман. И только мне, простому эстонскому пацану по имени Ехан Мирчевич Петров, было не до смеха.

Однажды на перемене в восьмом классе ко мне подошел одноклассник, хохол Изя Ундервуд. Он предложил мне срубить бабок влегкую: посторожить ларек у знакомого барыги вместо него. Я повелся, как первоклассник. Думал, Изя Ундервуд предлагает дело и мы надыбаем товара, а потом толкнем его на рынке. Оказалось, Ундервуд просто хотел, чтобы я его подменил, а тырить товар не собирался. Но было поздно. Хозяин опознал свой товар на местной барахолке. Хозяин был тоже украинец, как Изя, но Изю это не спасло. Потому что папа у Изи был простой украинец, а у хозяина — не простой, а зампредседателя колхоза «Наветы сгоряча». Так Изя Ундервуд получил свой первый срок. А я — второй. И понял, что хохлы, плетя свой мировой заговор, не щадят никого.

Бологое

Откинувшись через полтора месяца по УДО, я решил осесть в Бологом. Моя интеллигентская природа упрямо рвалась в Петербург. Мой расчетливый эстонский разум упорно нашептывал: «В Москву, хорошо бы в Москву!» Ему вторил сумрачный германский гений, он же — арийская кровь. Однажды в Бологом ко мне подошел знакомый украинец, Хаим Гольдберг, и предложил заняться сетевым маркетингом. Так я впервые узнал, что такое «клиент», «крыша», «разводилово», «сегментация рынка», «московская прописка» и «лицо прибалтийской национальности».

Москва

В этом звуке для сердца русского слилось еще больше, чем в звуке «откат» или «пиздец». Я еще помнил, что такое «московская прописка» и «регистрация». Это такая муйня, которая, в общем, на хрен никому не нужна, но без нее вас не берут на нормальную работу, любой мент может под настроение влегкую срубить с вас бабла. А я че, хуже мента? Я открыл контору, в которой собирал бабки за то, чтобы сделать регистрацию. Регистрацию я, ясен пень, никому не делал и делать не собирался, но какая гнида стала бы стучать на меня, читатель, за то, что я не стал делать то, за что они платили мне деньги и что государство не стало бы делать бесплатно, но за что оно все равно позволяло ментам и мне сшибать бабло?.. В общем, все было путано. Когда я поднялся на непуганых лохах настолько, что смог ходить по гламурным клубам, в одном таком гламурном клубе ко мне подошел тайный хохол Леха Меняев. Он спросил: «Хошь влегкую срубить реального бабла»? Так я узнал, что такое современная русская литература, «национальный проект» и «воспитание патриотизма печатным словом». Еще я узнал, что такое «массмедиа» и «третий срок»… но лучше бы я этого не знал.

Про часы

…Собственного времени всегда мало. И когда ты поймешь, что оно заканчивается,— когда Твое Собственное Время вернется в Общее Время,— ты должен будешь ответить себе на Самые Главные Вопросы: зачем оно ваще было у меня? Именно у меня? Кто мне его дал? И какой смысл в том, чтобы Мое Время вернулось в Общее Время?.. Каким я сделал его — Свое Собственное Время и Общее Время?.. Так что посмотри на свои часы, Читатель.


* Доппельгангер — в немецкой мифологии XIX—XXI вв. спиритуальная проекция личности и / или предмета, возникающая в удалении от источника проекции. Обладает сходством с оригиналом, не имея с ним, в сущности, ничего общего.
** Гастарбайтер — любой человек, который хочет заработать денег в другой стране, потому что в своей стране ему мешают, и которому мешают заработать денег в другой стране, потому что он гастарбайтер.

Отечественная фантастика для детей, или Где наш ответ Гарри Поттеру?

27 сентября в 19 часов в атриуме Дома книги (Невский, 28, «Дом Зингера») состоится «круглый стол» на тему «Отечественная фантастика для детей,

или Где наш ответ Гарри Поттеру?» Почему в России так мало появляется фантастики для детей младшего школьного возраста? Крапивин — кого мы еще можем вспомнить из авторов, постоянно работающих в этом жанре? Эпигонов Джоан Роулинг? Авторов религиозно-морализаторских сказок -таких, как Елена Чудинова и Юлия Вознесенская? Что мы можем противопоставить Гарри Поттеру, «Воздушным пиратам», персонажам Дианы Уинн Джонс и Филиппа Пулмэна, книгам многочисленных зарубежных фантастов? И стоит ли что-то им противопоставлять? Нуждаются ли дети в современной фантастике? Или достаточно тех книг, что уже написаны? Какой вообще должна быть фантастика для детей? Чем она может отличаться от фантастики для подростков 13-15 лет?

Эти и другие вопросы обсудят за круглым столом в Доме книги петербургские писатели и издатели. В обсуждении участвуют писатели: Марианна Алферова, Валерий Воскобойников, Анна Гурова, Наталья Дубина, Андрей Ефремов, Александр Етоев, Александр Житинский, Александр Мазин, Сергей Махотин, Екатерина Мурашова, Михаил Нахмансон, Антон Первушин, Елена Первушина, Елена Хаецкая, Михаил Яснов,

а также издатели и критики: Сергей Бережной (Амфора), Василий Владимирский (Азбука, журнал «FANтастика»), Ольга Миклухо-Маклай (Азбука), Александр Прокопович (Астрель-СПб), Евгения Тихонова (Азбука), Анна Хорева (Астрель-СПб),

«Круглый стол» проводится при поддержке издательства «Астрель-СПб» и журнала «FANтастика».