Рубрика: Отрывки

• Издательство «Азбука-Аттикус», 2012 г.
• Автор культового романа «Над пропастью во ржи» (1951) Дж. Д. Сэлинджер
  вот уже шесть десятилетий сохраняет статус одной из самых загадочных фигур
  мировой литературы. Он считался пророком поколения хиппи, и в наши дни его
  книги являются одними из наиболее часто цитируемых и успешно продающихся.
  «Над пропастью…» может всерьез поспорить по совокупным тиражам с Библией,
  «Унесенными ветром» и произведениями Джоан Роулинг.
  
  Сам же писатель не придавал ни малейшего значения своему феноменальному успеху и всегда оставался отстраненным и недосягаемым. Последние полвека своей жизни он провел в затворничестве, прячась от чужих глаз, пресекая любые попытки ворошить его прошлое и настоящее и продолжая работать над новыми текстами, которых никто пока так и не увидел.
  
  Все это время поклонники сэлинджеровского таланта мучились вопросом, сколько еще бесценных шедевров лежит в столе у гения и когда они будут опубликованы. Смерть Сэлинджера придала этим ожиданиям еще большую остроту, а вроде бы появившаяся информация содержала исключительно противоречивые догадки и гипотезы. И только Кеннет Славенски, по крупицам собрав огромный материал, сумел слегка приподнять завесу тайны, окружавшей жизнь и творчество Великого Отшельника.

• Перевод с английского А. Дорошевича, Д. Карельского
• Купить книгу на Озоне

В январе 1939 года Сэлинджер записался на
два курса в Колумбийский университет. Сочинять рассказы студентов учил редактор журнала
«Стори» Уит Бернетт, а поэтическое мастерство
преподавал поэт и драматург Чарльз Хэнсон Таун.
Сэлинджер к тому времени еще колебался, какому словесному
жанру себя посвятить. Любитель театра, он вполне видел себя
автором киносценариев, но писать рассказы ему было не менее
интересно. Поэтому он и занялся сразу двумя предметами —
и в том и в другом наставниками были признанные мастера,
разительно отличавшиеся один от другого в смысле стиля
и общего подхода к творчеству.

Уит Бернетт любил рискованные предприятия. В 1931 году,
в самый разгар Великой депрессии, он со своей тогдашней
женой Мартой Фоули затеял издавать в Вене журнал «Стори».
В 1933 году супруги перебрались в Нью-Йорк, где их редакция обосновалась на Четвертой авеню. По замыслу Бернетта,
журнал «Стори» должен был знакомить публику с произведениями молодых талантливых писателей — как правило, теми,
что были отвергнуты более консервативными и массовыми
изданиями. Эстетическое чутье Бернетта обычно не подводило — именно он открыл миру таких авторов, как Теннесси
Уильямс, Норманн Мейлер и Трумэн Капоте. В 1939 году, при
весьма скромном тираже около 21 тысячи экземпляров и вечно
шатком финансовом положении, «Стори» высоко котировался
в писательских кругах и считался самым актуальным литературным
изданием.

В противоположность Бернетту, Чарльз Хэнсон Таун являл
собой воплощение солидности. К 1939 году, в свои шестьдесят
один, Таун отметился едва ли не во всех мыслимых областях
словесности. Зарабатывал он редакторством, поочередно
и весьма успешно возглавляя ряд широко известных журналов,
в том числе «Космополитен», «Макклюрс» и «Харперс базар».
При всей загруженности редакторской работой он всегда
находил время писать.

Назвать его «плодовитым» и «разноплановым» — значит
не сказать ничего. Таун произвел на свет изрядное количество
пьес, романов, песенных текстов и даже как-то составил
руководство по этикету. Но любовью всей его жизни была
поэзия. Его лирика, как и произведения во всех остальных
жанрах, пользовалась успехом, поскольку полностью отвечала
ожиданиям читателей. Стихи у Тауна всегда рифмованные,
полные цветастых фраз — в его время как раз этого
и требовала публика. Характерный образец его поэтического
творчества — стихотворение «Самоубийца», написанное
в 1919 году:

Когда неверной поступью отправился он к Богу,

Прервав на полуслове песнь, не довершив трудов,

Кто знает, что за мрачною он прошагал дорогой
И много ль одолел долин, стремнин, холмов?

С улыбкой грустной, чаю я, его Создатель встретил.
— О, нерадивый, — молвил Он, — куда ж ты так спешил?
Что книгу жизни прочитать непросто, ты заметил.
Но азбуку ее, увы, не доучил.

Не очень понятно, чему именно Сэлинджер надеялся выучиться
у автора такого рода стихов. Скорее всего, в Тауне его
привлекла не поэтическая слава, а репутация признанного драматурга.
Однако в университете Таун преподавал именно стихосложение,
и, таким образом, Сэлинджеру пришлось изучать
род литературы, к которому он никогда прежде не проявлял
сколько-нибудь заметного интереса.

Поступление в Колумбийский университет стало для
Сэлинджера третьей попыткой получить высшее образование.
В Урсинус-колледже он бахвалился перед однокашниками, что
когда-нибудь напишет Великий Американский Роман. Под
предлогом того, что только так смогут раскрыться его способности,
он выбил у родителей разрешение заняться в университете
писательским мастерством. Но, несмотря на это, с самого
начала семестра был, как и прежде, вял и рассеян. На курсе
у Бернетта Сэлинджер редко брал слово и за все время так
практически ничего и не написал. Спустя годы Бернетт напоминал
бывшему студенту, как тот отсиживался в заднем ряду,
бесцельно глазея в окно.

К поэтическому курсу Сэлинджер относился гораздо
добросовестнее. Очевидно, ему больше хотелось подражать
Чарльзу Хэнсону Тауну, чем Уиту Бернетту, — как литератор,
Таун пользовался гораздо большим успехом, к тому же Сэлинджер
разделял его интерес к театру. Прозаических университетских
работ Сэлинджера до нас не дошло, зато в архиве Чарльза
Хэнсона Тауна, среди студенческих сочинений 1939 года,
сохранилось стихотворение, подписанное «Джерри Сэлинджер»
и озаглавленное «Ранняя осень в Центральном парке».
Начинается оно так: «Слякоть и хмарь, обреченные тлению
листья…»

В конце первого семестра в Колумбийском университете
Сэлинджер получил в награду — скорее за усердие, чем за проявленные таланты — экземпляр поэтического сборника Тауна
«Апрельская песнь», вышедшего в 1937 году. Не исключено,
впрочем, что эту книгу получили все его соученики по поэтическому
курсу. Экземпляр Сэлинджера снабжен дарственной
надписью:

Джерому Сэлинджеру,
за постоянное усердие на занятиях
весеннего семестра 1939 года
в Колумбийском университете,
от Чарльза Хэнсона Тауна, Нью-Йорк, 24 мая 1939.

Так или иначе, в один прекрасный момент с Сэлинджером
произошло нечто, что вывело его из полусонного состояния.
И произошло это на занятии не у Тауна, как можно было бы
подумать, а у Бернетта. Случай, на первый взгляд малозаметный, имел огромное значение для Сэлинджера.

Как-то Бернетт решил вслух прочитать студентам рассказ
Уильяма Фолкнера «Когда наступает ночь». Он читал эту вещь
ровным, бесстрастным голосом. «Фолкнер говорил с нами
напрямую, без всяких посредников, — писал позже Сэлинджер. — Бернетт ни разу не вторгся между автором и его возлюбленным молчаливым читателем». Это чтение послужило
Сэлинджеру уроком писательского самоограничения и уважения к читателю. На всю жизнь усвоив поданный Бернеттом урок, он всегда старался оставаться словно бы в стороне,
не вклиниваться между читателем и повествованием, подавлять свое авторское присутствие, чтобы оно не мешало непосредственному восприятию читателем героев и их поступков.

Как позднее вспоминал Сэлинджер, Бернетт частенько опаздывал на занятия и заканчивал их раньше положенного, но свой предмет преподавал толково и доступно. Он заражал
учеников своей любовью к жанру рассказа, и сама эта любовь
давала им больше, чем подробнейшие объяснения. Знакомя
студентов с авторами самого разного ранга, пишущими
в самой разнообразной стилистике, Бернетт не навязывал
своего отношения и тем самым внушал студентам мысль, что
умение читать книги не менее важное, чем умение их хорошо
писать.

В конце концов Сэлинджер поддался обаянию Уита Бернетта,
начал активнее участвовать в занятиях и писать дома,
для себя. Понапрасну просидев в аудитории целый семестр, —
глядя в окно и перебрасываясь шуточками с соседями, — осенью
он предпринял вторую попытку и снова записался на курс
к Бернетту.

С сентября Сэлинджер начал посещать занятия, которые
Бернетт вел вечером по понедельникам. Он опять тихо сидел
в заднем ряду, и ничто не говорило о том, что в Джерри происходит
важная перемена. Что он мало-помалу изживает в себе
насмешливую самоуверенность, под знаком которой проходили
прежние годы его учебы. В письме, адресованном Бернетту
в ноябре 1939 года, Сэлинджер с сожалением признает,
что был до сих пор слишком ленив и чрезмерно занят собственным
«я».

Теперь он настроился на самый серьезный лад и после
одного из занятий, собравшись с духом, вручил преподавателю
подборку своих рассказов. Бегло просмотрев ее, Бернетт был
поражен — под маской безразличия в парне с заднего ряда
скрывался незаурядный талант. «Казалось, что эти несколько
рассказов написаны на одном дыхании, — вспоминал Бернетт
много лет спустя. — Большинство из них были потом
опубликованы».

К концу осеннего семестра Сэлинджер уже считал Уита
Бернетта своим наставником, его отзывы и советы были для
Джерри исключительно важны, а авторитет непререкаем.
Сэлинджер буквально из кожи лез вон, лишь бы снискать
благосклонность Бернетта. В письмах той поры, изобилующих признаниями в собственном невежестве и дифирамбами в адрес наставника, он предстает самым что ни на есть
восторженным юношей. Джерри настолько благодарен Бернетту за принятое в нем участие, что клянется пойти ради него
на все, что угодно, — разве что не на убийство.

Осенью 1939 года Сэлинджер написал рассказ «Молодые
люди» и показал его Бернетту. Бернетт, которому вещь чрезвычайно
понравилась, предложил отослать ее в «Кольерс», иллюстрированный
журнал, где рассказы размещались в окружении
назойливой рекламы. Публикация рассказов в «Кольерс»,
«Сатердей ивнинг пост», «Харперс базар» и подобных им женских
журналах, в так называемом глянце, в 1930-е и 1940-е годы
была самым обычным делом.

Утром 21 ноября Сэлинджер собственноручно отнес рукопись в редакцию «Кольерс». Там ее прочитали — и, в полном
соответствии с опасениями автора, отвергли. Таково было
первое столкновение Сэлинджера с превратностями писательского ремесла, и ему хватило мужества признать этот опыт
не напрасным.

Проведя своего студента через искус глянцем, Бернетт
забрал рукопись «Молодых людей» себе. Несколько недель она
пролежала в редакции «Стори», пока главный редактор решал,
печатать рассказ или нет. Сэлинджеру, которому Бернетт
ничего определенного не обещал, эти недели наверняка показались вечностью.

Бернетт не собирался протаскивать Сэлинджера в печать.
Не сказать, что он открыл в парне, который отмалчивался
на занятиях в заднем ряду, редкостное литературное дарование
и проложил ему прямую дорогу к славе. Сначала он заставил
Джерри самого попытать счастья. Как литературному наставнику
Бернетту, должно быть, хотелось опубликовать произведение
своего подопечного, но как учитель он прежде предоставил
ему возможность испробовать другие варианты и взял
рассказ только после того, как Сэлинджеру отказали в другом
журнале.

Джерри только-только отметил свой двадцать первый день
рождения, когда в январе 1940 года редакция «Стори» уведомила
его, что рассказ «Молодые люди» будет напечатан в ближайшем
номере. В ответ Сэлинджер сообщил Уиту Бернетту,
что он «потрясен» известием и наконец может вздохнуть
с облегчением. «Ну и слава богу! — воспроизводил он вероятную
реакцию однокашников. — А то мы думали, это все один
треп». Теперь вдохновленному успехом Сэлинджеру не терпелось
целиком посвятить себя писательскому труду — в Колумбийский
университет он после каникул больше не вернулся.
Его формальное образование на этом было завершено.

Поверив, что «Молодые люди» открыли ему путь к блестящей
литературной карьере, Сэлинджер носился с рассказом как
с долгожданным младенцем. Пятого февраля редакция «Стори»
сообщила, что собирается рассылать рекламные листки с анонсом
рассказа и известием о появлении на литературной сцене
нового имени. Сэлинджер с удовольствием составил список
адресов, по которым хотел бы, чтобы была доставлена реклама,
а вскоре после этого получил сигнальный экземпляр номера
с рассказом.

По словам Сэлинджера, каждый день ожидания публикации
был для него как канун Рождества. Он без конца строил
планы, где бы лучше отметить выход рассказа, а пока сидел
дома — родители в это время куда-то уехали, предоставив
Джерри самому себе, — целыми днями слушал пластинки, пил
пиво, устраиваясь с пишущей машинкой то в одной, то в другой комнате, и вслух, не смущаясь отсутствием слушателей,
читал свои вещи.

Только 24 февраля, то есть почти через полтора месяца после
того, как журнал принял его рукопись, Сэлинджер вспомнил,
что надо бы поблагодарить редакцию «Стори». На восторженное
письмо Джерри Бернетт ответил с отеческой теплотой.
Он выразил надежду, что в напечатанном виде рассказ не разочарует
«критического глаза» автора, и пригласил Сэлинджера
на ежегодный майский ужин Писательского клуба 2. Тот
с радостью принял приглашение.

Наконец сочинение Дж. Д. Сэлинджера было представлено
миру — пять страниц в весеннем номере журнала «Стори»
занимал рассказ, за который автору с некоторой задержкой
было заплачено 25 долларов.

В рассказе в нелепом виде выведены чем-то похожие
на самого Сэлинджера и на его богатых приятелей персонажи,
глубоко озабоченные пустяковыми обстоятельствами
своего бездумного существования. Это довольно типичная
для того времени вещь, написанная под сильным влиянием
Фицджеральда.

Рассказ «Молодые люди» состоит по большей части из диалога
между не пользующейся успехом девушкой по имени
Эдна Филлипс и Уильямом Джеймсоном-младшим, застенчивым
юношей, вечно грызущим ногти и поглощающим скотч
бокал за бокалом. Дело происходит на вечеринке, беседа клеится
плохо — Эдна тщетно пытается завладеть вниманием
Джеймсона, а тот тем временем не сводит глаз с кукольной
блондинки, охмуряющей поклонников в соседней комнате.

Подобно многим будущим персонажам Сэлинджера,
парни и девушки в «Молодых людях» беспрерывно курят. Это
дает автору возможность ввести опорную деталь — черный,
изукрашенный блестками портсигар, в котором у Эдны в кончаются сигареты. Когда Джеймсону удается наконец избавиться от ее общества, Эдна поднимается наверх, в комнаты,
куда ни ей, ни остальным гостям заходить не полагается.

Двадцать минут спустя она возвращается. Соблазнительная
блондинка сидит в окружении парней. Один из них сжимает
стакан с виски в одной руке и обкусывает ногти на другой.
Эдна открывает свой портсигар в блестках — в нем откуда-то взялись штук десять сигарет. Она закуривает и просит
компанию поставить другую пластинку. Эдна Филлипс хочет танцевать.

• Издательство Corpus, 2012 г.
• Это история Золушки со Среднего Запада, которая мечтает о карьере модельера и отправляется попытать счастья в Нью-Йорк, где встречает истинного аристократа, красавца-антрополога. Тот решает поставить эксперимент: за три месяца сделать из провинциалки звезду нью-йоркского бомонда и написать книгу, в которой откроет всю правду. Он сутки напролет проводит с девушкой, обучает ее хорошим манерам, водит по светским приемам и постепенно забывает о том, что в его планы никак не входит влюбиться в предмет своего исследования.
  
  Первая книга Брайди Кларк была опубликована в девятнадцати странах и стала бестселлером. «Светская львица за одну ночь» — второй роман американской писательницы.
• Перевод с английского Юлии Жуковой, Валентины Сергеевой
• Купить книгу на Озоне

— Ну Уайет, ну солнце мое, ну пожалуйста! Когда ты сердишься, у меня просто сердце останавливается!

Уайет Хейз IV закурил свой излюбленный «Данхилл», стараясь сохранить на лице спокойное выражение. Стоявшая перед ним девушка — роскошная красавица, грациозная, как породистая кошка, моложе его на восемь лет — казалось, и впрямь испытывает все те неприятные ощущения, какие ей и полагалось испытывать. Играла музыка, их обтекала модная толпа, а ее хоть к аппарату искусственного дыхания подключай.

Звали красавицу Корнелия Рокмен. Светло-русые волосы, зеленые, опушенные черными ресницами глаза, прелестнейший из носиков, какие только может сотворить пластическая хирургия. Возможно, вы о ней слышали. Если вас заманили на прием в честь презентации «Таунхауса», как заманили Уайета, вы просто не можете не помнить ее фотографию. Она самодовольно улыбалась с обложек разложенных по всему элитному клубу номеров новорожденного журнала и красовалась на огромных рекламных постерах на улицах Нью-Йорка: Корнелия благосклонно смотрит на вас, точно святая покровительница какого-нибудь купца или аристократа на ренессансном портрете. Это доказывает, как обманчива бывает внешность.

— Прости меня, Уай! Слышишь, прости, — Корнелия уже не говорила, она едва шептала. — Я ведь почти и не знаю Тео Голта. Просто Дафна — это мой пресс-секретарь — попросила меня встать рядом с ним, чтобы сделать несколько снимков. Мне нужно привлечь к себе побольше внимания, ведь я хочу принять участие в рекламной компании «Бэджли Мишка», тут одними красивыми платьями на светских тусовках не обойдешься.

Это ей-то надо привлечь к себе побольше внимания?! Да постерами с изображением этой анорексички и без того весь Манхэттен обклеен!

Уайет медленно выдохнул дым. Стряхнул пепел с лацкана своего вечернего бархатного пиджака. Молчание длилось, длилось… Точеное личико Корнелии исказилось от страха. Уайет внимательно рассматривал тлеющий конец сигареты. (Он был единственный, кому позволялось курить в помещении, именно поэтому он и не расставался с этой привычкой.)

— Ради бога, скажи что-нибудь! — взмолилась Корнелия.

Что он мог ей сказать? Что его девушка ведет себя как последняя плебейка, жаждущая стать героиней светской хроники, а он не может закрывать на это глаза? Если Корнелия готова пасть так низко, рекламируя себя, если она бежит на красную ковровую дорожку, чтобы повертеться возле очередной знаменитости, он наблюдать за этим безобразием не станет.

— Брось, Корн, ни к чему все это, — наконец произнес он, назвав ее именем, которое она терпеть не могла. Ему противно было наблюдать, как ее глаза тревожно бегают по лицам собравшихся в зале гостей — заметил кто-нибудь, что между ними произошла размолвка, или нет. Ее стремление вызывать всеобщее восхищение окончательно доконало его. — Мне завтра рано вставать. Поэтому я с тобой прощаюсь.

— Как прощаешься? Ты же только что из Зимбабве, мы даже повидаться толком не успели…

— Из Танзании, — уточнил он.

— Ну конечно же из Танзании! Я и хотела сказать — из Танзании! А завтра? — Она склонила голову, устремив на него один из своих самых обольстительных взглядов. — Я могу приехать…

— Не получится, — он небрежно поцеловал ее в нежную, как у ребенка, щеку и пошел прочь, не замечая толпящихся вокруг богатых и именитых законодательниц большого света, а также золушек, пытающихся к нему примкнуть, которые кивали или махали ему, чтобы привлечь внимание.

Пусть наша экономика едва держится на плаву, страна втянута в войну, а мир на грани экологической катастрофы, глядя на женщин в клубе «Даблз», никогда об этом не догадаешься, думал Уайет. Нынче вечером клуб был похож на роскошный цветник коктейльных платьев: красные от «Валентино», зеленые от «Прада», розовые и золотистые от «Оскар де ла Рента», самые же экзотические цветы, в переливах синего и фиолетового, сотворил «Кавалли». И нарядившиеся в них юные прелестные создания жаждали быть сорванными, образно выражаясь, рукой такого мужчины, как Уайет Хейз IV. Они приехали сюда, сверкая фамильными бриллиантами, надеясь, что об их присутствии на рауте, где собрались сливки общества, завтра же напишут на сайте Parkavenueroyalty.com или, что было бы еще удачнее, на страницах нового журнала «Таунхаус», о котором все сейчас только и говорят. Очаровательные девушки. Не только хорошо одеты, но и по-женски обаятельны. Однако сегодня Уайет равнодушно прошел мимо.

Шагая по раззолоченному фойе, где непонятно зачем поставили огромную, в пять футов высотой банку с жевательными конфетами, Уайет все еще видел перед собой ошеломленное, с подступающими слезами лицо Корнелии. Очень хорошо. Пусть хотя бы поплачет.

Воздух на улице был влажный, собирался дождь. Стоя под золотым навесом и зябко кутаясь в плащ, Уайет слышал, как стучит в висках его сердце. Будь он другим человеком, устроил бы драку в каком-нибудь кабаке — именно это ему сейчас было нужно. Расквасить бы кому-нибудь физиономию, да всю силу вложить в удар, чтоб от души.

Корнелия просила у него прощения, но просила только потому, что он разозлился. Пусть она сколько угодно раскаивается, но факт остается фактом: она бросила Уайета за минуту до того, как ее должны были снимать Патрик Макмаллен и прочие журналисты, чтобы повертеться возле Тео Голта, хвастливого наследника разбогатевшего на частных инвестициях миллиардера Говарда Голта. Конечно, у Уайета не было ни малейшего желания подставлять свою физиономию под вспышки камер — он прятался от них при любой возможности. Ему просто не понравилось, что его спутница несется сломя голову, чтобы оказаться на фото с другим.

Шагая мимо витрин универмага «Барниз» с их, как всегда, замысловатым рождественским оформлением, Уайет пытался объяснить пренебрежение Корнелии ее неутолимой потребностью быть в центре внимания, что естественно для особи женского пола, одержимой стремлением занять положение доминантной курицы в курятнике, который зовется Верхним Ист-Сайдом. Он ведь на самом-то деле не любит Корнелию, напомнил он себе, хоть и встречается с ней уже несколько месяцев. Правда, она удостоилась одобрения матери Уайета, законодательницы хорошего тона в высшем свете, а этот барьер мало кому из его экс-девушек удавалось взять. (Корнелия не вызвала у миссис Хейз каких-то особенно теплых чувств, просто она знала ее родителей по Палм-Бич и была спокойна, что наследница Рокменов не охотится за состоянием ее сына.)

Конечно, Корнелия сногсшибательно хороша — роскошные рыжеватые волосы, безупречная кожа, пухлые губы, стройное тело. Осанка и манеры подлинной аристократки. Уайету нравилось, что они так хорошо смотрятся вместе. Где бы они ни появились, они были самой красивой и элегантной парой. Так, во всяком случае, всегда казалось ему. У нее, как выяснилось, было на этот счет другое мнение.

А ведь он сегодня днем даже заглянул в ювелирный магазин Гарри Уинстона, чтобы заранее выбрать рождественский подарок, и купил классический браслет-дорожку — бриллианты в платине. Завтра он его вернет.

Сердце у Уайета Хейза IV не было разбито. Но он страдал, страдал сильнее, чем от сердечной раны. Он никогда бы никому не признался, даже самому себе, в самый темный и глухой час ночи, что ему так больно оттого, что его унизили.

Всю свою жизнь, все 37 лет он всегда и везде был козырным тузом, самым красивым и сильным львом в прайде, мужчиной, ради которого любая женщина — светская львица, богатая наследница, модная тусовщица, супермодель, кинозвезда, а то и все они вместе в одном лице — готова тотчас же бросить своего поклонника. Да, такое случалось бессчетное число раз: какая-нибудь молодая женщина устремлялась к нему, расталкивая толпу, хотя рядом с ней был ее спутник. Сколько Уайет себя помнил, женщины только и делали, что заглядывали ему в глаза, ловили каждое его слово и свято верили всему, что он говорил.

Да и неудивительно. Он высок, породисто красив, виртуозно играет в теннис и сквош, член лучших клубов, гордый потомок переселенцев с «Мейфлауэра», баронов-разбойников и по меньшей мере одного покойного президента Соединенных Штатов. Плюс он был, как говорят за пределами его круга, «упакован под завязку».

Но главное — главное! — он пользуется уважением в ученой среде, окончил Гарвардский университет и защитил там диссертацию… Он исследователь, философ! Возможно, за последние пять лет он не слишком ярко проявил себя на поприще науки, но все равно три почетные буквы перед его именем, «д.ф.н.» (доктор философских наук) подтверждают его несомненные достижения. Разве журнал «Квест» не назвал Уайета «всемирно известным биоантропологом и самым завидным женихом Нью-Йорка»? Так и назвал, Уайет вырезал эту статью, может кому угодно показать.

Ну и что с того, что у него виски слегка поседели? Он — Уайет Хейз, возраст ему не страшен.

И все равно он не мог прогнать тревогу. С каких пор его девушка стала продумывать, с кем стоит фотографироваться, а чье общество не столь выигрышно? Корнелия даже не попыталась уговорить его сняться вместе с ней. Слишком спешила попасть в кадр с двадцатипятилетним — или сколько ему там — Тео, оказаться на фоне его прилизанной башки и жизнерадостной приклеенной улыбочки. Естественный порядок вещей был катастрофически нарушен. А Уайет неплохо разбирался в естественном порядке вещей, он изучал его всю свою сознательную жизнь. Молодая львица знает, когда пришла пора оставить стареющего вождя и уйти к перспективному возмужавшему самцу. Разве Корнелия не поступила сейчас именно так?

Правила игры меняются, он не мог этого отрицать. Взять хотя бы Саутгемптон, он весь застроен безвкусными особняками нуворишей, сверкает новенькими «бентли», разбогатевшие выскочки выставляют свое богатство напоказ, как знамя, — от городка его юности и следа не осталось. Экономические потрясения провели четкую границу между дельцами энергичными, напористыми и теми, кому этих качеств не хватало, в результате напористые стали еще жестче, еще крепче и еще более жизнеспособны, они лезли напролом. Их пролезшие в общество женщины были и того хуже. В отличие от своих предшественниц, благовоспитанных барышень с развитым чувством гражданского долга, нынешние светские красавицы думают только о себе, они хищные, расчетливые паразитки, которые хотят, чтобы о каждом их шаге писали в газетах. Их чувство ответственности исчезло вместе с морщинами на лбу, которые разглажены ботоксом, — его заменила жажда известности. Им и в голову не придет сделать что-то для блага общества, использовать свое привилегированное положение для чего-то более возвышенного, чем покупка туфель или продажа сумочек. Светская женщина нового времени привлекает к себе внимание всеми доступными ей способами. Она умеет только брать, брать, брать. И теперь Корнелия, смотрящая с обложки «Таунхауса», была воплощением того мира, в котором все перевернулось вверх ногами.

Уайет заглянул в витрину магазина «Эрмес». Горько было у него на душе. Хотелось, чтобы все опять стало, как было когда-то. Может быть, его приятель Трип где-нибудь поблизости. Уайету необходимо было выпить, или даже напиться.

После того как он бросил Корнелию в слезах, на душе у него было одиноко и пусто. Какие-то глубинные чувства — равно как и вполне суетные — требовали, чтобы он восстановил для себя свой прежний мир.

• Издательство «Азбука-Аттикус», 2012 г.
• Фрэнсис Скотт Фицджеральд, возвестивший миру о начале нового века — «века джаза», стоит особняком в современной американской классике. Хемингуэй писал о нем: «Его талант был таким естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки». Его романы «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна» повлияли на формирование новой мировой литературной традиции XX столетия. Однако Фицджеральд также известен как автор блестящих рассказов — из которых на русский язык переводилась лишь небольшая часть. Предлагаемая вашему вниманию книга — первая из нескольких, запланированных к изданию, — призвана исправить это досадное упущение. Итак, впервые на русском — чертова дюжина то смешных, то грустных, но неизменно блестящих историй от признанного мастера тонкого психологизма. И что немаловажно, русские тексты вышли из-под пера таких мастеров, как Людмила Брилова и Сергей Сухарев, чьи переводы Кадзуо Исигуро и Рэя Брэдбери, Чарльза Паллисера и Джона Краули, Томаса де Квинси, Олдоса Хаксли и многих других уже стали классическими.
• Перевод с английского Л. Бриловой, С. Сухарева

Часть Нью-Джерси находится под водой, а за прочими
частями бдительно присматривают власти. Там и сям,
однако, попадаются участки садов, усеянные старомодными
каркасными домиками с просторными тенистыми
верандами и красными качелями на лужайке. Не исключено,
что на самой просторной и тенистой из веранд
тихонько раскачивается на средневикторианском ветру
уцелевший со старых гамачных времен гамак.

Когда на подобную достопримечательность из прошлого
века набредают туристы, они обыкновенно останавливают
автомобиль, смотрят, а потом бормочут:
«Что ж, понятно, этот дом состоит сплошь из коридоров,
крыс в нем видимо-невидимо, а ванная комната
всего одна, но какая же уютная тут атмосфера…»

Турист здесь не задерживается. Он продолжает путь
к своей елизаветинской вилле из прессованного картона,
к ранненорманнскому мясному рынку или к средневековой
итальянской голубятне — потому что на дворе
век двадцатый и викторианские дома вышли из моды
вместе с романами миссис Хамфри Уорд. Туристу не виден
с дороги гамак, но иногда в гамаке сидит девушка.
Так было и в этот день. Девушка дремала в гамаке, не
ведая, очевидно, о том, какое неэстетичное ее окружает
зрелище: каменная статуя Дианы, к примеру, дурацки
скалилась под солнцем на лужайке.

Во всей этой сцене наблюдалась какая-то неумеренная
желтизна. Желтым было, например, солнце; особо
гадкой, обычной для гамаков желтизной выделялся
гамак; желтизна рассыпанных по нему девичьих волос
отличалась от него в куда лучшую сторону. Девушка
спала, плотно сжав губы и положив под голову сцепленные
ладони, — юным созданиям свойственна такая
поза. Грудь ее вздымалась и опадала так же плавно, как
ходила туда-сюда кромка гамака. Ее имя, Амантис, было
таким же старомодным, как дом, в котором она жила.
Досадно, но вынужден заметить, что исчерпал на
этом все черты, сближавшие ее со средневикторианской
эпохой.

Будь мой рассказ фильмом (надеюсь, со временем
это осуществится), я снимал бы без устали, пока можно;
я приблизил бы камеру и снял сзади шею девушки,
желтый пушок под границей волос, снял бы щеки и руки
— теплый цвет ее кожи; мне ведь нравится воображать
ее спящей, — наверное, и вы в юные дни спали
точно так же. Затем я нанял бы человека по имени Израэль
Глюкоза, чтобы он сочинил какую-нибудь дурацкую
интермедию, потому что мне нужен переход к другой
сцене, разыгравшейся дальше по дороге — где точно,
неизвестно.

По дороге ехал автомобиль, в нем сидел южный
джентльмен, сопровождаемый камердинером. Джентльмен,
как водится, направлялся в Нью-Йорк, однако
столкнулся с затруднением: верхняя часть его автомобиля
несколько смещалась относительно нижней. Время
от времени оба седока высаживались, поточнее
прилаживали корпус к ходовой части и после этого,
подрагивая невольно в унисон с вибрацией мотора, двигались
дальше. Имей машина заднюю дверцу, ее можно
было бы отнести к самой заре автомобилестроения.

Покрытая пылью восьми штатов, она была украшена
спереди внушительным, однако не работающим таксометром,
а сзади — многочисленными флажками с надписью:
«Тарлтон, Джорджия». Когда-то давно кто-то начал
красить капот в желтый цвет, но, к несчастью, был
отозван, успев довести работу только до половины.

Когда джентльмен с камердинером проезжали мимо
дома, где спала в гамаке Амантис, с автомобилем случилась
оказия: корпус упал на дорогу. Единственным
оправданием моему столь внезапному сообщению служит
то, что произошло это и в самом деле совершенно
внезапно. После того как затих шум и рассеялась пыль,
господин со слугой поднялись на ноги и стали осматривать
обе разъединившиеся половины.

— Гляди-ка, — произнес раздосадованный джентльмен,
— эта чертова кукла развалилась окончательно.

— На две половины, — согласился камердинер.

— Хьюго, — сказал джентльмен, немного подумав, —
нам нужны молоток и гвозди, чтобы заново их сколотить.

Господин со слугой оглядели викторианский домик.
По обе его стороны простирались к слегка беспорядочному,
пустынному горизонту слегка беспорядочные поля.
Выбора не было, чернокожий Хьюго открыл калитку
и вслед за господином двинулся по гравиевой дорожке,
едва удостаивая пресыщенным, как подобает
бывалому путешественнику, взглядом красные качели
и каменную статую Дианы, которая обращала к ним
источенное непогодой лицо.

В тот самый миг, когда оба приблизились к веранде,
Амантис проснулась, рывком села и оглядела гостей.

Джентльмен был молод, лет двадцати четырех, звали
его Джим Пауэлл. Одет он был в готовый тесный
костюм, пропыленный и, как можно было подумать, способный в любую минуту улететь, отчего и пристегивался
к нижней одежде рядом из полудюжины нелепых
пуговиц.

Избыточное количество пуговиц украшало также
и рукава пиджака; Амантис не могла не посмотреть на
боковые швы брюк: нет ли пуговиц и там. Зеленую шляпу
украшало перо какой-то унылой птицы, трепетавшее
на теплом ветру.

Гость согнулся в церемонном поклоне и одновременно
обмахнул шляпой свои пыльные коленки. При этом
он улыбнулся, прикрывая выцветшие голубые глазки
и показывая белые ровные зубы.

— Добрый вечер, — произнес он с отчаянным акцентом,
характерным для обитателей Джорджии. — У меня
сломался автомобиль прямо перед вашей калиткой.
Вот я и решил узнать, нельзя ли одолжить у вас молоток
и гвозди. Мне ненадолго.

Амантис рассмеялась. Она смеялась и не могла остановиться.
Мистер Джим Пауэлл смеялся тоже — из вежливости
и солидарности. Его камердинер, мучительно
озабоченный собственным цветным взрослением, единственный
сохранял важную серьезность.

— Мне, наверное, лучше представиться, — сказал
посетитель. — Я Пауэлл. Живу в Тарлтоне, Джорджия.
Этот черномазый — мой мальчишка Хьюго.

— Ваш сын? — Девушка, совсем растерявшись, переводила
взгляд то на одного, то на другого.

— Нет, он мой камердинер — вы ведь так, наверное,
выражаетесь? Мы у себя привыкли кликать негров
мальчишками.

При упоминании прекрасных обычаев своей родины
Хьюго заложил руки за спину и хмуро и надменно
уставился себе под ноги.

— Ага, — пробормотал он, — камердинер я и есть.

— А куда вы ехали? — осведомилась Амантис.

— На Север, провести там лето.

— Куда именно?

Турист небрежно взмахнул рукой, словно бы охватывая
этим жестом Адирондакский парк, Тысячу Островов,
Ньюпорт, но сказал только:

— Попытаем Нью-Йорк.

— Вы там раньше бывали?

— Никогда. А вот в Атланте был тысячу раз. Да и
в этой поездке мы в каких только не побывали городах.
Господи боже!

Он присвистнул, имея в виду бесконечные красоты
проделанного ими путешествия.

— Послушайте, — сказала Амантис озабоченно, —
вам необходимо поесть. Скажите вашему… вашему камердинеру,
пусть пойдет к задней двери и попросит кухарку
прислать нам сандвичей и лимонада. Или, может,
вы не пьете лимонад? Сейчас его мало кто любит.

Мистер Пауэлл крутанул пальцем, направляя Хьюго,
куда было указано. Потом робко уселся в кресло-качалку
и принялся чинно обмахиваться перьями своей
шляпы.

— Вы, право слово, очень любезны, — сказал он
Амантис. — А на случай, если мне захочется чего покрепче
лимонада, у меня припасена в машине бутылочка
старого доброго виски. Я ее взял с собой, а то
вдруг здешний виски мне совсем в горло не полезет.

— Слушайте, — сказала девушка, — а ведь моя фамилия
тоже Пауэлл. Амантис Пауэлл.

— Да что вы говорите? — Джим Пауэлл разразился
восторженным смехом. — Может, мы с вами родня.
Я происхожу из очень хорошей семьи. Правда, бедной.
Но в этом году мне привалила удача, вот я и решил
провести лето где-нибудь на Севере.

Тут на веранду вышел Хьюго и подал голос:

— Белая леди за задней дверью спросила, не хочу
ли я тоже перекусить. Что ей ответить?

— Ответь: с удовольствием, мэм, раз уж вы так добры,
— наставил его господин. Когда Хьюго ушел, он поделился
с Амантис: — Голова у мальчишки совсем пустая.

Шагу не хочет сделать без моего разрешения. Я его
воспитал, — добавил он не без гордости.
Когда прибыли сандвичи, мистер Пауэлл встал.
Он не привык общаться с белыми слугами и, очевидно,
ждал, что их познакомят.

— Вы замужняя дама? — спросил он Амантис, когда
служанка ушла.

— Нет, — ответила она и добавила, поскольку в свои
восемнадцать могла себе это позволить: — Я старая
дева.

Джим Пауэлл снова засмеялся из вежливости.

— Вы хотите сказать, вы светская барышня?
Амантис помотала головой. Мистер Пауэлл заметил
сугубую желтизну ее желтых волос и был восторженно
поражен.

— Разве, судя по этим замшелым владениям, скажешь
такое? — жизнерадостно отозвалась она. — Нет,
я самая что ни на есть деревенская барышня. В женихи
мне годятся фермеры или вот многообещающий молодой
парикмахер из соседней деревни с остатками волос
на рукаве — состриг недавно с чьей-то головы.

— Вашему папе не следовало бы отпускать вас гулять
с деревенским парикмахером, — осуждающе заметил
турист. Задумался. — Вам обязательно надо быть
светской барышней.

Джим принялся выбивать ногой ритм по настилу веранды,
и скоро Амантис обнаружила, что невольно к нему
присоединилась.

— Стоп! — скомандовала она. — А то вы и меня заставляете.

Джим опустил взгляд на свою ногу.

— Простите, — смиренно проговорил он. — Не знаю…
у меня просто привычка такая.

Оживленному разговору положил конец Хьюго, появившийся
на ступеньках с молотком и гвоздями.
Мистер Пауэлл неохотно встал и посмотрел на часы.

— Черт, нам пора. — Он нахмурился. — Послушайте.
Вы хотите быть нью-йоркской светской барышней,
ходить по всяким балам и прочее, о чем пишут в книгах,
— как там купаются в золоте?

Амантис подняла глаза и с улыбкой кивнула. Кое как
она выбралась из гамака, и оба бок о бок пошагали
к дороге.

— Тогда я посмотрю, что можно сделать, и дам вам
знать, — упорствовал Джим. — Хорошенькой девушке
вроде вас без общества никуда. Ведь может статься, мы
с вами родственники, а нам, Пауэллам, надо держаться
вместе.

— Чем вы собираетесь заниматься в Нью-Йорке?

Они уже подходили к калитке, и турист указал
на плачевные остатки своего автомобиля.

— Водить таксомотор. Этот самый. Только он все
время разваливается на части.

— И вы рассчитываете на этом зарабатывать в Нью-Йорке?

Джим опасливо на нее покосился. Нужно бы ей сдерживать
себя, ну что за привычка для хорошенькой девушки
— трястись всем телом по самому пустому поводу.

— Да, мэм, — ответил он с достоинством.

Амантис смотрела, как господин со слугой водрузили
верхнюю половину автомобиля на нижнюю и, яростно
орудуя молотком, скрепили их гвоздями. Потом мистер
Пауэлл взялся за руль, камердинер забрался на соседнее
сиденье.

— Премного обязан вам за гостеприимство. Пожалуйста,
заверьте в моем почтении вашего батюшку.

— Непременно, — заверила его Амантис. — Навестите
меня, когда будете возвращаться, если вам не доставит
неудобства общество парикмахера.
Мистер Пауэлл взмахом руки отмел в сторону эту
неприятную мысль.

— Вашему обществу я в любом случае буду рад. — 
Как бы надеясь, что под шум мотора его прощальные
слова прозвучат не так дерзко, он тронулся с места. — 
Из всех девушек, которых я здесь, на Севере, видал, вы
самая красивая — другие вам и в подметки не годятся.

Мотор взвыл и задребезжал — мистер Пауэлл из южной
Джорджии на собственном автомобиле, с собственным
камердинером, с собственными устремлениями и
в собственном облаке пыли продолжил путь на север,
чтобы провести там лето.

• Издательство «Азбука», 2012 г.
• Любовь побеждает не только расставания и смерть, но даже предательство, обиды и ненависть… Герои нового сборника Виктории Токаревой приходят к осознанию этого через неизбежные человеческие страдания, противоречивые повороты судьбы. Что-то неуловимое и всепрощающее вдруг оказывается сильнее страстей человека. И уже никто никого не судит, у каждого свои столкновения с собой и миром, свои поиски сквозь ошибки. «Пушкинское спокойствие» — так можно сказать о прозе Виктории Токаревой. Ее произведения утешают, помогают видеть жизнь как нечто неразгаданное.
• Купить электронную книгу на Литресе

В афишах его имя писали метровыми буквами: ПАВЕЛ КОЧУБЕЙ. А ее имя внизу — самым мелким шрифтом, буковки как муравьиные следы: партия фортепиано — Ирина Панкратова.

Несправедливо. Она окончила музыкальную школу и консерваторию, училась пятнадцать лет, сидела за роялем по четыре часа в день. У всех — детство, отрочество, юность, а у нее гаммы, этюды, сольфеджио.

Мама Ирины не ходила на концерты. Ее ущемляла второстепенная роль дочери. В консерватории Ирина считалась самой яркой пианисткой на курсе. Педагог Россоловский готовил ее к концертной деятельности. А в результате Ирина — аккомпаниатор. Обслуживающий персонал. Обслуживает голос певца.

Мама конечно же была неправа. Аккомпаниатор — серьезная творческая работа. Тем более такой аккомпаниатор, как Ирина Панкратова.

Ирина чувствовала певца на уровне тонких материй. Подготавливала каждый его вдох, растворялась, становилась неслышимой когда надо. Во время проигрышей набирала силу, но только для того, чтобы вовремя отступить, дать дорогу певцу. Он — ВСЕ. Она — на подхвате. Главное — результат. А результат всякий раз был высочайший.

За кулисами выстраивались очереди. Певцу несли букеты. Ирине — никогда, но она не обижалась. Была равнодушна к цветам. Все равно на другой день завянут. Долго стоят только сиреневые репья, но репьи никто не дарит. А зря.

В зале неизменно присутствовала семья Кочубея. Мама Софья Петровна, жена Ксения и сын Вова. Мама выглядела моложе жены, всегда свежепричесанная, модно одетая. Жена выглядеть не старалась. Чем хуже, тем лучше.

Ее позиция была крепка. Первое — сын Вова. Второе — болезнь Павла, невидимые миру слезы.

Павел — алкоголик. Вот он стоит на сцене, красавец испанского типа, голос нечеловеческой красоты, хочется плакать от восторга. И плачут. Дуры. Павел распускает хвост как павлин, наслаждается властью таланта. Однако все кончится запоем. Поставит возле себя ящик водки и будет пить три дня. Пить и спать, проваливаться в отключку. Потом снова выныривать из небытия, пить и спать. А по полу будут плавать алкогольные пары, запах разбитых надежд. Кто это будет терпеть? Только Ксения, жена без амбиций, на десять лет старше.

Алкоголиком не становятся, алкоголиком рождаются. Мама Софья Петровна это знала. Порченый ген достался в наследство от деда. Чего боялись, то случилось. Удружил дед.

Софья Петровна умела смотреть вперед. Ее любимому и единственному Павлу нужна была в жены не звезда, не секс-бомба. Ему была нужна запасная мама. И она высмотрела подходящую: Ксения. Ксения — старше. Это хорошо. Не сбежит. Ксения родила сына — это тоже хорошо. Не просто хорошо, определяюще. Смысл жизни.

Павел сначала бунтовал. Ему хотелось не запасную маму — зрелую и тяжелую, а именно звезду или в крайнем случае тихую интеллигентную девочку в очках, со скрипкой у щеки. Ему хотелось восхищаться и заботиться, но получалось, что все заботились о нем, и в нем постепенно отмирал мужчина и укреплялся сын — сыновнее, потребительское начало.

Павел страдал и напивался, а когда напивался — все становилось все равно. Какая разница: сыновнее, отцовское, главное — дотащиться до туалета.

Ирина Панкратова ничего не знала про алкоголизм и алкоголиков.

Она росла с мамой и сестрой исключительно в женском обществе. Отец отсутствовал по неизвестным причинам. Вокруг них не было пьющих знакомых. Такая эпидемия, как пьянство, прошла мимо Ирины.

Для нее Павел Кочубей был коллега, работодатель и кумир. Она обожала его за ум и талант. Серьезное сочетание.

Казалось бы, какая разница, кто поет: умный или дурак. Музыка написана, слова тоже. Пой себе, и все. А разница. Дурак заливается соловьем, а о чем поет — не вникает, думает о постороннем, например: чего не хватает в холодильнике. И публика тоже думает о постороннем. Жидко хлопает или не хлопает вовсе.

Павел Кочубей осмысляет каждую музыкальную фразу, он погружен в настроение. Он весь — ТАМ. За горизонтом. Его здесь нет. И зала здесь нет. Когда тает последний звук, публика постепенно возвращается в реальность и жарко благодарит аплодисментами за свое отсутствие, за свои горизонты. За тем и ходят на концерты. За собой.

Такие исполнители, как Павел Кочубей, — редкая редкость. За это можно все простить, и запои в том числе. Запой длится три дня в месяц. Но все остальные двадцать семь дней он — гений. И красавец.

Павел красив не агрессивной грубой красотой красавца. Такую внешность, как у Павла, дает только ум, застенчивость и хорошее воспитание.

Ирина смотрит на него не отрываясь. Инопланетянин. Как бы она хотела уткнуться своим лицом в его шею, вдыхать чистый черешневый запах. Вот где счастье…

Ирина молчала о своей любви. Павел был несвободен, и сознаться в любви — значило ступить на чужую территорию. А это — война. Ирина не могла ступить, но и не любить она тоже не могла.

Так и жила, страдая и аккомпанируя.

Павел не замечал других женщин, которые лезли к нему изо всех щелей, как тараканы. Их можно понять. Когда он пел, в него невозможно было не влюбиться. Ксении и самой когда-то снесло голову. Приличная молодая женщина, кандидат наук, она превратилась в сыриху. От слова «сыр». Это название пошло от поклонниц Лемешева, которые прятались от холода в магазине «Сыры», напротив дома Лемешева.

Сырихи есть у каждой знаменитости. У Павла Кочубея они тоже были, и он охотно пользовался ими при случае. Зачем отказываться, когда сама идет в руки. Правда, не со­средоточивался на случившемся. Забывал на другой день, а иногда и раньше. Но Ксения все-таки боялась, а вдруг влюбится… Выручали запои. Когда Павел пил — ничего не помнил. После запоев ужасно себя чувствовал. Подступало чувство вины. Хотелось доказать себе и другим, что «я царь еще»… И тогда он пел как бог. Душа поднималась в горние выси, никто не мог с ним сравниться. И залы ложились к его ногам, как укрощенные звери. И женщины были готовы отдаться тут же, на сцене, или прийти к нему домой и вымыть полы.

Павлу необходима была эта власть, она его поддерживала в собственных глазах. Через какое-то время начиналась предалкогольная депрессия, в душе разверзалась пропасть, ниже которой не упасть. Дно вселенной.

Так и жил, объединяя в себе расстояния от самого дна до самой высоты.

Ирина Панкратова мечтала о самостоятельной концертной деятельности.

В свободное от работы время сидела за роялем по пять часов. Ее любимые композиторы: Чайковский, Шопен, Рахманинов.

Когда долго не подходила к роялю, начинала тосковать, перемогаться, как будто находилась в замкнутом помещении. В лифте, например.

Хотелось вырваться на волю. И когда открывала ноты, у нее от нетерпения дрожали руки. Тоже своего рода музыкальные запои, но эти запои не опустошали, а, наоборот, наполняли, очищали.

Ирина думала иногда: а как живут люди, которым не дана музыка?.. И любить она могла только человека от музыки, посвященного в ее веру.

Сырихи преследовали Павла, как стая собак. И случалось, догоняли, и он отсутствовал по неделе. Вот где нервотрепка: придет, не придет… А вдруг напоролся на молодую хищницу… Не устоит, только пискнет.

Эти молодые певички из шоу-бизнеса поют в коротких шортах, задница — наружу и сиськи вываливаются из лифчика. Голос — нуль, только и умеют что вертеться. «Смотрите здесь, смотрите там, может, я понравлюсь вам»…

Ксения ненавидела их биологической ненавистью, а Софья Петровна вздыхала украдкой. Лишила сына счастья. Обеспечила ему стабильность, а счастье украла. Заменила од­но другим. Заменила бриллиант стекляшкой. Любовь заменила привычкой. Бедный, бедный Павел.

Все оправдывал Вова. У него должна быть полная семья, и она у него есть: папа, мама и бабушка.

А любовь… Она благополучно проходит и часто превращается в свою противоположность. В ненависть. Так что не стоит печалиться. Главное — дело и дети.

Ирина мечтала о концертной деятельности, но концерты — это мечта. А реальность — Павел. Она жила только в те минуты, когда видела его и слышала. Она неслась с ним на одной волне, и куда ее занесет — не имело значения. Только бы он. Только бы с ним. Без Павла все было холодно, темно, как в погребе. Появлялся Павел — и вокруг Куба, солнце, карнавал.

Они могли молчать подолгу, просто присутствовать в одном времени и пространстве. Они не уставали друг от друга. Наоборот. Все становилось разумным и насыщенным, как будто в суп добавляли соль и специи.

Мама Ирины беспокоилась: дочь зациклена на женатом и пьющем. Что, больше нет других мужчин?

Других мужчин не существовало для Ири-
ны. Так… Ходят… Гомо сапиенсы. Какой от них толк? Что они добавляют в жизнь?

А Павел — это сама музыка, красота и осмысление. Он осмысляет жизнь вокруг себя и дарит это другим. Берите, если способны взять…

Ирина обожествляла Павла. Сотворила себе кумира. А ведь это грех. Но что поделать? Хочется иметь личного бога.

Иногда ее охватывала паника: а что же дальше? Дальше — ничего. Надо хвататься за весла и отгребать как можно дальше, как лодка от тонущего «Титаника». Иначе засосет в воронку. Умом понимала, но возраст любви бушевал в ней. Желание любить, продолжать род, быть верной и жертвенной. Готова была умереть за него. Слава богу, что это не понадобилось.

Часто репетировали в его доме. Это было уютнее, чем в пустом холодном зале.

Закрывали плотно дверь, а за дверью шла повседневная жизнь. Ксения ходила в тесном халате, все время что-то терла, стирала, варила. Батрачила, как домработница. Она была милая и безобидная, как кошка. Кошку невозможно пнуть, хочется погладить.

Сыночек носился по дому, как хозяин жизни, — писклявый, трогательный. Ему разрешалось все. Иногда он выходил из берегов, и тогда бабушка делала ему замечание, выговаривала со строгим лицом. Вова заглядывал в самые зрачки бабушки, искал слабину. И находил. И тогда из него исторгался победный вопль, Вова шел вразнос, был неуправляем, как Чернобыльская АЭС перед взрывом. Излишняя любовь перечеркивает всякое воспитание.

Но что делать? Невозможно же не любить такого единственного и самого драгоценного!

Ирина вела себя скромно. Ела мало. Поиграла и ушла.

Все случилось в день его рождения. Летом.

Семья была на отдыхе в Прибалтике. Далеко. Павел попросил Ирину помочь по хозяйству. Накрыть стол.

В доме осталась прислуга тетя Зина. Вместе с тетей Зиной начали хлопотать, придумывали холодные закуски.

У Ирины были «вкусные» руки. Особенно ей удавались паштеты и салаты. Она совмещала несовместимое, и получалось то, что во Франции называется «петит шедевр». Маленький шедевр.

Тетя Зина купила перепелиные яйца для украшения блюд. Они их сварили, облупили и стали пробовать. Стояли друг против друга, жевали, прислушиваясь к вкусовым ощущениям. Эти минуты почему-то врезались в память. Ничего особенного не происходило. Жевали, смотрели бессмысленно. А вот запомнилось, и все.

Дальше пришли гости, в основном музыканты с женами, певцы, критики, кое-кто из начальства.

Павел любил начальство. Расположить к себе нужных начальников — значит сделать дорогу ровнее, без ям и колдобин. Значит, получать хорошие залы и выезжать за границу. Много хорошего происходит на гладкой дороге. Главное — экономия времени. Экономия жизни.

Гости собрались в прекрасном настроении, в предчувствии реальной выпивки, эксклюзивной закуски и качественной беседы.

Мама Павла готовила незабываемо прекрасно, но в этот раз мамы не было. И жены не было. Сидела никому не известная аккомпаниаторша, молодая и никакая. А что она здесь делает?

На последних афишах они все время были вместе, а это значит: совместные репетиции, совместные гастроли. Может, любовница? Тогда почему приперлась на семейный праздник и села? Не сама же она приперлась. Хозяин позвал. А впрочем, какая разница? Водка холодная, вина — грузинские, закуски — свежайшие.

Застолье разворачивалось. Павел напился и даже танцевал. Двигался он не очень. Пузом вперед.

Всем было беспричинно весело. Самое качественное веселье — беспричинное.

Несколько раз звонили из Прибалтики. Мама волновалась: не запил ли? Конечно, запил. Но первые часы запоя — это квинтэссенция счастья. Это то, из-за чего… Потом уже проваливаешься в черный мешок и ничего не помнишь. А вначале… Небо над головой рассыпается салютом победы, торжеством бытия…

Ирина не ушла домой. Помогала тете Зине убрать со стола. Выполняла приказы Павла: дай воды, дай пепельницу, дай то, это, сядь, принеси, ляг рядом…

Ирина металась, подносила, уносила, легла рядом.

Как это случилось? Он позвал, она покорилась. Куда девалась тетя Зина? Заснула в другой комнате или бодрствовала?..

Гости ушли — это она помнила. Павел быстро заснул. И это помнила. А вот она — не спала. Любила его каждой клеточкой, каждым миллиметром своего тела. Покрывала его лицо тихими летучими поцелуями. Лицо, и руки, и плечи. Оберегала, как грудного младенца. Нежность переливалась через край. Он мог задохнуться от ее нежности. Но обошлось.

В какую-то минуту ей стало страшно: бог может отомстить за такую полноту счастья. Ирина соскользнула с дивана, встала на колени, подняла глаза и руки к небу, попросила шепотом: «Не отомсти…»

На рассвете решила убраться домой. Не хотела встречаться с тетей Зиной. Позорище какое. Ходит в дом, числится другом дома, а сама крадет, как паршивая кошка.

Ирина устала от напора любви и чувства вины. Хотелось грохнуться в свою постель и отключиться ото всего.

Ирина сняла с себя его руку и ногу. Встала. Оделась. Уходя, возвела глаза к небу, дескать: мы договорились.

Она, конечно, виновата. Но что же делать, если Павел — главный мужчина ее жизни. Больше никто. И никогда. Только с ним общая дорога — музыка. Самое неконкретное из искусств. Литература — это мысль. Живопись — это зрение. А музыка — душа. Ее не опишешь, не нарисуешь и даже не представишь себе.

Значит, у них — Ирины и Павла — общая душа. И общее тело. Как можно любить кого-то, кроме него: горячая кожа, черешневый запах, а нежность такая, как будто сама родила.

Ирина ушла домой. Она знала, что три дня Павел будет выключен из жизни. Будет пить и спать. Презренный запой, тяжелый недуг. Но сколь тяжелые недостатки, столь весомые достоинства. Патология одаренности — расплата за талант. Но лучше талант с расплатой, чем ни того ни другого. Лучше бездны и пропасти, чем равнинная скука.

• Издательство Издательство «Лемакс», 2012 г.
• Альтернативный гангстерский эпос от самого культового автора Балканского полуострова. Хроника преступного мира как отражение циничной реальности, где человеку уготована роль вещи… Исповедь городского парня, который волей случая становится профессиональным убийцей… История беспощадного уничтожения собственной личности… Бесконечный путь в точку «икс», откуда никому нет возврата.
  
  Зоран Чирич — писатель, переводчик, колумнист — извечный возмутитель литературного спокойствия. Его сравнивают с Марио Пьюзо и Чарльзом Буковски и называют не иначе как «самым печально известным Балканским писателем». Роман «Хобо» — своеобразная визитная карточка Зорана Чирича, книга, которая принесла своему автору первый ошеломительный успех

• Перевод с сербского Ларисы Савельевой

В парикмахерской «Затылок» пахло вареньем. Я решил, что это запах засахарившегося варенья из инжира, хотя на самом деле понятия не имел, как пахнет варенье из инжира. Короче, воздух был приторно сладким, скорее всего, из-за сахарной воды с яичным белком, применявшейся для фиксации прически. Людьми не пахло, да их здесь и не было, кроме троих мастеров в видавших виды халатах, на которых кое-где проглядывал исконный белый цвет. Они сидели на скамье для ожидающих клиентов и листали газеты.

Самый старший из них, ссохшийся человечек с морщинистым лицом, вскочил и подошел к нам, спотыкаясь на невидимых неровностях пола, выложенного синей и белой плиткой. Когда он заговорил, из его рта тонкой струйкой брызнула слюна. «Здравствуй, Петр. Какими судьбами?». До этого я не слышал, чтобы к Пене так кто-нибудь обращался. Значит, его звали Петр.

«Я по делу», угрюмо сказал Петр Пеня. «И чем скорее мы с ним покончим, тем лучше будет мне, и полезнее для здоровья тебе».

«А что за дело?», спросил человечек, уставший от старения и не надеющийся, что найдется дело, от которого он сможет помолодеть.

«Тебе надо подписать эти документы», Пеня сунул ему под нос бумаги. В его жесте было что-то полицейское.

«Какие документы?», человечек сник.

«Договор на рекламу твоей клиники парикмахерских услуг». Несмотря на то, что голос его звучал как у Святого Петра, Пеня не выдумывал: над витриной была вывеска на кириллице «Клиника парикмахерских услуг», пыльные неоновые буквы высотой сантиметров в десять, красного цвета на синем фоне.

«А на что мне это?», удивился человечек, разглядывая бумаги с обеих сторон.

«Нужно». Пеня был неумолим. «Такие времена. Барон хочет рекламировать тебя на своем радио».

«О-о-о», простонал пожилой мастер, увидев цифру, проставленную в договоре. «Откуда у меня такие деньги?», он машинально вытянул руку, чтобы вернуть Пене документы, но тот крепко схватил его за запястье.

«Значит так», рявкнул Святой Петр. В порыве неожиданного вдохновения он потащил поблекшего сухопарого человечка к парикмахерскому креслу. «Садись, сейчас я тебя брить буду», пророкотал Пеня, глянул на себя в зеркало и остался доволен. Он весь был как бритва, с тупым лезвием.

«Да ты чего это?», только и успел сказать человечек. Пеня схватил его за волосы и принялся таскать как мать — дочку, которая в переходном возрасте стала вести себя вразрез с нормами морали. У пожилого брадобрея волос было немного, может быть, поэтому ему было особенно больно. Старческая прическа быстро превратилась в редкие торчащие кустики волос.

«Что же ты делаешь, Петр, побойся Бога», заскулил он, сжавшись в комок. «Ты что забыл, я знал мать Барона, мы были соседями».

Пеня помрачнел, он вскипел от бешенства, потом вдруг побледнел так, словно наступил на свежее, дымящееся паром говно. «Чью это ты мать вспомнил, кобель старый?» Он толкнул человечка в кресло и несколько раз треснул его по голове, прочно стоя над ним с расставленными ногами. «Может быть, ты ее знал так же, как знал и мою мать?», Пенин рык заглушил стариковские вопли о помощи.

Сказать, что Пеня впал в ярость, — это ничего не сказать. Ярость показалась бы милостью и кротостью по сравнению с тем, что сейчас накатило на Пеню. Мешать ему было бы безумием, и я просто сделал знак тем двоим, что сидели на скамейке, чтобы они продолжали читать газеты.

Старый мастер рыдал, умолял и заклинал Пеню остановиться. Парикмахерское кресло тряслось от ударов вместе с ним.

А я-то поначалу не мог понять, с чего нас занесло в этот занюханный салон, где стригут, укладывают, сушат феном, ухаживают за бородами и усами… Оказывается, вот оно что. Пеня захотел, чтобы зазвучала реклама его отчима, или кем он там ему приходится, чтобы его мастерство, обогащенное жизненным опытом и подтвержденное взятым в рамку дипломом, стало общим достоянием. Похоже, у великих мастеров старость всегда несчастливая.

Короче, я мог бы поклясться, что этого человечка вообще не было в списке Барона. И все же в конце концов ему пришлось умыться под краном, чтобы на договор не попало ни капли крови. Едва держащаяся на шее разбитая голова почти коснулась бумаги, когда он дрожащей рукой сжал ручку. После этого, я был уверен, он не подпишет и собственного завещания. Впрочем, вряд ли у него останется, что завещать.

«Я всегда знал, что ебешь большим пальцем», сказал Пеня несколько более спокойным тоном. На этот раз он обошелся без ухмылки.

Старикан скомкал свой экземпляр, бросил его в корзину для мусора и проковылял за коричневую занавеску, за деньгами.

Неудачный ход, он может навести на размышления, а я знал, чем кончится дело, если Пеня пустится в размышления. Поэтому я решил, что самое время обратить внимание на двоих, продолжавших сидеть. Хотя смотреть на них было противно. «Что пишут газеты?», спросил я у них. Две пары глаз с ужасом взглянули на меня, нагнетая мучительную тишину. «Неужели все так плохо?», продолжил я. «Без паники, парни. Газеты всегда врут. Но ведь люди должны чем-то заниматься, правда?». Без толку, они не знали, куда им деваться, что делать со своими газетами и своими глазами.

Пеня вернул их в колею. «Что? Чего вылупились?». Рявкнул так, что у них снова заработала система кровоснабжения. «Как вам моя прическа?» Бритая голова ослепительно блеснула, и они тут же уткнулись носами в газеты, очень, очень стараясь стать невидимыми.

«Видите, мужики», я помогал им сидеть тихо. «Одно хорошее бритье может изменить вашу жизнь». Они опять ничего не сказали, парализованные ужасом.

Тут приполз старый парикмахер с довольно большой пачкой денег в руке. Казалось, в любой момент он может их выронить. К счастью, все кончилось быстро. Обошлось без пересчета, без таскания за уши, без единого произнесенного слова. Ни у одной из сторон не было желания мучить другую.

После нашего визита «Затылок» стал действительно похож на «клинику парикмахерских услуг». Неон никогда не лжет, даже когда не светится.

Следующим пунктом назначения был итальянский ресторан «Аванти». Он считался элитным местом — так говорили и гости, и персонал. Я не переваривал рестораны, куда идешь пожрать, а вместо этого приходится выполнять трудное задание, потому что там важно, чтобы твой желудок разбирался в столовых приборах и знал, из каких бокалов пьют белое, а из каких красное вино. Здесь продавали не вкусные блюда, а вкус, и продавали его людям, страдающим отсутствием вкуса.

Пеня листал роскошно оформленное меню в кожаном переплете, на котором вычурными золотыми буквами было вытиснено имя ресторана Мы ждали, когда придет хозяин, мы явились без предупреждения, чтобы не упустить его. Ввиду того, что он был человек «светский», ему приходилось иметь кое-какие дела с Бароном. В частности, некоторое время назад Барон втюхал ему впечатляющее количество трески и консервированного тунца, а когда тот запротестовал, то ему пришлось купить у Барона еще и целый рефрижератор мясного фарша и муки из запасов гуманитарной помощи — на случай, если захочет расширить дело и открыть «итальянскую кебабницу» и «итальянскую блинную». После этого между ними установились отношения взаимной настороженности.

Мы терпеливо ждали, развалившись в креслах среди мрамора, бронзы, матового стекла, картинок с флорой и фауной — это место было так отполировано и стерилизовано, что напоминало «вечное пристанище» своего хозяина. Я бы не возражал, если бы так оно и было

Когда мы в третий раз заказали по порции «чиваса», заставив лощеного официанта принести бутылку и наливать у нас на глазах, появился и сеньор Пепи, похоже, мы нарушили все принятые здесь нормы хорошего тона. Казалось, что когда он учился манерам, то немного перестарался — в его теле как будто не было ни одной кости. Пидерски элегантный, он приветствовал нас наиграно утомленным тоном. Ёб твою мать, ведь лето существует для того, чтобы люди потели, и даже самый тонкий батист не мог защитить его от летнего выделения влаги. А мы пришли предложить ему не кондиционеры и ледогенераторы, а кое-что погорячее. Самую горячую новинку в городе. Ясное дело, он прекрасно знал о причине нашего визита. Рассказы о «Радио Барон» кружили по всему городу. Это было смягчающим обстоятельством для всех и для всего, включая дорогостоящий инвентарь «Аванти». Натянутый разговор быстро оживился, по принципу «шутка догоняет шутку».

Пеня с большим шармом прокомментировал, что Пепи больше не придется тратить деньги на диски и плееры. «И должен сказать, музыка у тебя — дрянь. Заснуть можно. Диджей, я прав?»

Я принял пас: «Абсолютно», и вернул ему мяч. «Если только ты не собираешься организовать здесь поминки. Но нет проблем, мы и это можем вставить в джингл».

«Это коктейль-кассеты со специально подобранной музыкой», Пепи сообщил нам об этом утомленным тоном, считая, что людям с пистолетами за поясом нет смысла говорить о пространстве, которое всегда ин. Люди с пистолетами всегда аут.

«Радио Барон» — вот настоящий коктейль«, произнес я тоном эксперта. «Башню сносит тут же. Бывают и такие гости, которые заказывают именно то, что ты им подаешь». Он посмотрел на меня так, словно я говорю о коктейле Молотова. Ничего удивительного: он был стреляный воробей и знал, что в конечном счете все сведется к стрельбе и разборкам.

«Ага. Под музыку „Радио Барон“ в качестве основного напитка им придется пить виски даже со спагетти». Пеня перечислял ресторанные козыри, которые остаются в силе даже в вегетарианских столовых. «Можно подавать им омаров из свиной рульки и кетчупа, они и не заметят. Ты как успешный ресторатор и сам знаешь, главное это уровень обслуживания».

Мы все трое улыбались и действовали друг на друга благотворно, буквально тая от позитивности наших деловых отношений. «Чивас» нас тотально окультурил.

В какой-то момент полного релакса Пепи упомянул о компенсации. Пеня сказал, что это неплохая идея и сообщил, что Барон получил почти половину грузовика «колгейта», и что весь этот груз мы можем предложить ему в качестве «компенсации за деньги», потому что «колгейт» гораздо лучше любой «итальянской пасты».

Услышав об этом экстравагантном плане, Пепи стал несколько мудрее и слегка севшим голосом начал расспрашивать о нашем «медиачуде». Он понял, что мы слишком далеко отошли от главной темы. В отличие от людей, вооруженных пистолетами, деловые люди всегда стараются быть ин. Дело не дело, если оно не сделано. Но, боже мой, есть дела и дела. Впрочем, кто это может знать лучше, чем «светский» человек?

Мы позволили ему выторговать себе как раз ту сумму налом, которая была заранее определена в договоре. В аккуратности педантичного сеньора Пепи у нас сомнений не было.

В летних испарениях, пропитанных солнцем и бензином, «Радио Барон» расширяло круг своих слушателей и спонсоров, они же распространяли слухи о нем, хоть и шепотом, но через мегафон. Что было совершенно логично, ведь «Радио Барон» заначило их заначки и не скрывало намерения делать это дальше, снова и снова.

Это довольно сильно отличалось от серьезных «гоп-доп» схем. Я имею в виду, что когда оборот «геры» идет на килограммы, настоящий покупатель и настоящий продавец никогда не видят друг друга. А продажа радиоминут сводилась к «общественной жизни» плюс немного бухгалтерского учета, статьи которого были из крови и мяса. Мы с Пеней наслаждались, наблюдая за усилиями наших клиентов всеми возможными способами избежать встречи с нами. Поскольку и они, и мы относились к кругу людей, которых следует избегать, наша встреча, как ни крути, была неизбежна. Вопрос был только в тайминге.

Мы настигали их, желтых и раздувшихся, затаившихся в ловушках для крыс, при этом с достойно поджатыми хвостами. Околдованных нашим маркетингом. Окаменевших как фигуры на фасаде мэрии. Их лица были как на детских рисунках — перекосившимися, с остекленевшими глазами и темными кругами под ними. Пустой взгляд, зубастая улыбка. Сначала вычисляли, загибая пальцы за спиной, на заднице, потом стоически сдавались. Имелась причина более реальная и убедительная, чем любая сила и любое утешение: они платили налог для избранных.

Я равнодушно смотрел, как они потными ладонями поглаживают свои бумажники из мягкой кожи, как, скованные стремлением держаться беззаботно, достают свернутые трубкой пачки денег из жестяных коробок от халвы «Витоша», как снова и снова, будто перебирая четки, расправляют мятые купюры, пока их желудки сводит судорога невысказанных проклятий. Публика их сорта никогда не перестает плакать из-за пролитого молока и никогда не разбирается в том, где основная сумма, а где проценты. При этом они искренне убеждены в собственной дальновидности. Они патологически верят в то, что являются «приближенными лицами», надежными и защищенными, крепко связанными с системой, которая экономит их время и силы, расправляясь с теми, кто к «приближенным лицам» не относится. А раз так, то они притворяются, что им самим хотелось, чтоб их обчистили, стыдясь признаться в том, что им нравится, когда их выебывают. Они не желали опускать себе цену. Хотели напоследок продаться за пристойные деньги. Чтобы их купили, чтобы быть купленными. Разве это не достаточно фэнси для типов в пестрых металлик-прикидах, залоснившихся до блеска в поисках потерянной молодости?

Ну, какие-то вещи происходят даже и тогда, когда они не происходят, настолько они предсказуемы. Типа одного единственного будущего, которое существует. И не нужна никакая фантазия, чтобы догадаться, каково это будущее. Нет шансов, что оно когда-нибудь зайдет слишком далеко, что бы ни означало слово «далеко». Так что мы с Пеней продолжали работать с именами из списка Барона. Одни мы помечали галочкой, другие вычеркивали, а некоторые обводили красным карандашом, например, имя владельца мясного магазинчика «Стейко». Владете, хозяину забитых животных и их потрохов, холодильников и охлаждаемых витрин, мы нанесли визит как раз в день Святого Ильи. И если именно Святой Илья был его небесным покровителем, то отпраздновал он этот день довольно необычно. То есть, я хочу сказать, он встретил нас с обрезом. Не человек, а бифштекс, совершенно непрожаренный. Мы удалились под градом его ругательств. Дальше я в детали входить не буду, ну, насчет того, что было, когда мы вернулись. Лучше бы ему было ограничиться топориком для рубки мяса и ножом, хотя и это бы ему мало помогло. Нет, крови не было, но было больно. И ему, и его сыну. Пене пришла в голову идея взять подкрепление — Летучего Ёбаря, профессионала, который по заказу трахал и через передний, и через задний проход. «Би-жиголо», как он сам себя называл, предлагаясь тем, кто придерживался заднепроходного тренда. Он разбивал в пух и прах их стыд и прокладывал пути в жопах нишвилских сливок. Разумеется, без «разрешения на работу» от Барона ему пришлось бы осуществлять прием только в общественных туалетах и парках, потому он сразу согласился выполнить поставленную «задачу». И не стал снобистски привередничать. Тем более что Летучий Ёбарь особенно разборчивым не был. Удовольствие должно быть удовольствием, правда? И строптивый мясник Владета смог лично убедиться в том, что громила лучше педрилы. Его сын, у него на глазах, потерял невинность, а он, на наших глазах, потерял рекламу. Хотя и отслюнил налом взнос за полгода. В качестве аванса, за лучшие времена. Вероятно, религиозные люди сказали бы, что в таком несчастном случае повинен святой Илья. Пусть будет так. Я не был знаком со святыми, но возможно, что нрав у них крутой.

• Издательство «Магистр», 2012 г.
• Пять развернутых практических кейсов из профессиональной практики известного психотерапевта и консультанта по личностному развитию лидеров, к.м.н.
  Ольги Лукиной. Рассказанные от первого лица истории позволят вам увидеть и понять глубинные процессы, определяющие жизнь и бизнес лидеров разных типов.
  Удивиться тому, что порой скрывается за фасадом успеха руководителя.

  По новому взглянуть на свои собственные сильные и слабые стороны, и увидеть мир вокруг местом своей самореализации, а не полем битвы за выживание. Ольга Александровна показывает, как бессознательные процессы лидера влияют на его рациональные решения, на его собственную мотивацию и эффективность.
  А также на поведение и мотивацию людей в его компании.

  «Клинический подход» Ольги Лукиной делает очевидными и позволяет устранить «блоки», препятствующие эффективному управлению, делегированию, преемственности в компании. Вместе с автором и героями кейсов мы отправимся в рискованный и захватывающий поход за их целостностью и эффективностью.

  Увидим, как узнавая и принимая себя и окружающее целиком, без «слепых зон», лидер возвращает себе возможность быть автономными, эффективно решать свои жизненные задачи, быть устойчивыми во время кризисов и строить гармоничные отношения с людьми. Возвращает возможность быть внутренне свободным и делать свою жизнь такой, о какой мечтал. Книга предназначена для читателей, глубоко интересующихся бизнес — психологией, вопросами лидерства и собственного развития.

Свобода выбора существует

Внутренняя свобода, суть свобода выбирать — это не только возможность влиять на исход событий и менять окружающий мир. Это еще и грандиозное переживание, сопоставимое по значимости с переживанием дружбы, творчества, созидания, победы, любви. «Ни для кого не представляется сомнительным, что мы нуждаемся в йоде или витамине С. Я хочу напомнить вам: тот факт, что мы нуждаемся в любви — это явление того же порядка» — писал Абрахам Маслоу. Я позволю себе продолжить его мысль: человек, лишенный свободы выбора, также несчастен и нездоров, как человек лишенный любви. Разница лишь в том, что отсутствие любви как правило остро ощущается и подталкивает нас к действиям. А отсутствие свободы выбора, обычно, воспринимается как данность, объективное несовершенство мира, нечто естественное.

Почему-то принято считать, что свободный выбор — прерогатива каких-то отдельно взятых «сильных мира сего», наделенных властью, деньгами, оружием, выдающейся силой, физической или духовной. Бесспорно, такие люди обладают инструментами влияния на окружающий мир и могут предопределять исход событий. Но в какой степени это является свободой выбора? Является ли вообще? С моей точки зрения идея личностного превосходства одного человека над другим и внутренняя свобода — это совершенно разные вещи. Внутренняя свобода каждого отдельного человека — свобода, как возможность выбора, присуща каждому, заложена в каждом самой природой, и реализуется (иногда максимально, иногда минимально, иногда и вовсе не реализуется) в каждой конкретной жизни. Меня всегда интересовало противостояние человека и того, что в разговорной речи мы называем «судьба», а на языке психотерапии — «жизненный сценарий».

«Психологи-популяризаторы всегда говорят о „принятии ответственности“, но все это — только слова: невероятно трудно, даже невыносимо признать, что ты и только ты сам строишь свой жизненный проект», это мнение известного современного американского психоаналитика Ирвина Ялома, и оно очень созвучно с моим. Иногда признать, что отказ от выбора — тоже выбор, не просто трудно, но и страшно.

Вера в собственное бессилие, отрицание возможности повлиять на исход событий отнюдь не снимают с нас ответственности. В первую очередь перед самими собой. Поступая так или иначе, мы слишком часто оправдываем принятое решение словами: «У меня не было другого выхода». Я думаю, что в девяти случаях из десяти такое заявление не оправдывает поступки и не снимает ответственности. Оно лишь «маскирует» чувство вины перед самим собой и уводит нас в сторону от реальности, создавая дистанцию между человеком и его собственной жизнью, превращая жизнь в «спектакль», лишая ее подлинных переживаний и наполняя фальшивыми.

Свобода выбора существует. Эта способность заложена внутри нас с самого рождения. Это нечто сродни таланту, сокрытому в новорожденном — невидимому таланту, который по мере взросления начнет проявлять себя и который человек либо успешно реализует и благодаря тому испытает глубочайшее удовлетворение, либо не реализует и испытает страдание длиною в жизнь, порой даже не понимая, в чем причина несчастья.

В каждый момент своей жизни мы можем свободно выбирать свое отношение к ситуации; действие, чувство, реакцию и несем ответственность за сделанный выбор и последствия. Выбирая свободно, мы принимаем на себя ответственность. (Вот почему выше я говорила о свободе не только как о возможности, но и как об испытании). Но это, вопреки общему мнению, не омрачает события, а напротив — делает еще более захватывающими, значимыми и интересными. Возможно, все сказанное побуждает к немедленному оспариванию, или производит, пока, впечатление неких абстрактных формулировок. Как автор, я не ставлю перед собой задачу убедить читателей в своей правоте. Я лишь хочу, чтобы по мере повествования мои мысли становились яснее для читателя, и к финалу книги, перестав быть абстракцией, наполнились ясностью. Надеюсь, что мой опыт и опыт моих клиентов, положенный на бумагу, станет для кого-то поводом к пересмотру взглядов и причиной перемен к лучшему.

Первооткрыватели

Ко мне обращались за помощью люди с острым конфликтами в отношениях, стрессами, депрессиями, посттравматическими расстройствами. Я работала с увлечением, продолжая удерживать курс на лечение психотерапией. Медикаменты я рекомендовала только в тяжелых ситуациях — в качестве «эмоционального обезболивания», на небольшой промежуток времени.

Несмотря на то, что в то время многие люди просто побаивались обращаться к психотерапевту, моя практика увеличивалась и становилась разносторонней. За помощью ко мне обращались люди с самыми разными проблемами: с затяжными послеродовыми депрессиями, неврозами, навязчивыми страхами. Появлялись клиенты, утратившие смысл жизни после тяжелых потерь, люди отчаявшиеся построить близкие отношения.

Я не избегала сложных, тяжелых случаев и бралась работать с пациентами близкими к состоянию безнадежности, готовыми поставить крест на своей жизни. Их душевная боль, страх, тоска, депрессия были такими интенсивными, что сама жизнь теряла для них смысл.

Для некоторых клиентов затяжные душевные переживания обращались проблемами физического здоровья. Люди теряли сон, не могли есть. Возникали повторяющиеся интенсивные боли и расстройства функций различных органов. Жизнь была под угрозой.

Ситуация усугублялась тем, что ни они сами, ни, зачастую, врачи, до конца не понимали, что происходит и что с этим делать. Выдвигались разнообразные версии диагнозов, назначалось лечение, которое, в лучшем случае, приносило временное облегчение.

Но мои первые пациенты были особенные и очень смелые люди. Где-то в глубине души они не собирались сдаваться, они боролись и искали помощь. Из обрывков статей в разных журналах, из доступной психологической литературы, из разрозненной информации, полученной от врачей, они начинали понимать, что им может помочь психотерапия.

Но что это такое? Как это происходит? Кто эти врачи? Все было покрыто тогда таинственностью и неизвестностью. Однако это их не останавливало. Они страстно хотели перестать страдать и вернуть в свою жизнь краски. Они готовы были работать со мной. В поисках своего психотерапевта они не имели возможности воспользоваться чьей-то рекомендацией; они доверяли собственному выбору, который базировался зачастую на интуиции. Очевидно, что эти люди были первооткрывателями, и в них явно присутствовали лидерские качества.

Я помню всех своих пациентов; я крепла и взрослела вместе с ними. Я видела результаты своего труда: радость и надежду в глазах людей, вернувшихся к полноценной жизни. Они делились со мной счастьем выздоровления, и я чувствовала глубокий смысл в своей работе. Это было здорово. Мне нравилась моя работа.

Лидер идет дальше

Однажды ко мне на прием пришла молодая пара: жена привела к психотерапевту мужа — тридцатилетнего преуспевающего бизнесмена, склонного к экстравагантным развлечениям, неумеренным тратам и алкоголю. Супруги переживали острый кризис в отношениях. Оба человека оказались в равной степени талантливыми, умными и яркими людьми. Вне всякого сомнения, они были достойны друг друга. Любили друг друга. И сами же не хотели расставаться. Но непонимание между ними росло с каждой минутой, побуждая к взаимному уничтожению. И даже на первом приеме они умудрились поругаться при мне столь страстно и эмоционально, что, казалось, начнут крушить мебель в моем кабинете.

Внешне поведение было классическим для состояния глубокого и острого конфликта. Каждый из них был по-своему не удовлетворен жизнью, и самое большое количество обвинений и ярости доставалось партнеру.

Но каждый случай уникален и никогда не повторяется, поскольку каждый человек уникален. К каждому человеку, к каждой паре, нужно отыскать индивидуальный подход. Совершенно невозможно работать по заранее заготовленной схеме, если хочешь добиться успеха в психотерапии.

Вот и с этой парой мы принялись за поиски такого подхода. Поначалу работа продвигалась трудно, и дело было не только в неуправляемых эмоциях. Проблемой стало то, что каждый из супругов искренне верил в свою непогрешимость и правоту. Перебрасывая вину друг другу, они не то, что ничего не могли поменять, они теряли друг друга, разрушая любовь. Потребовалось приложить много усилий, прежде чем они поняли, что делят между собой пополам ответственность за происходящее.

Постепенно, шаг за шагом, мы выстраивали новую систему их взаимоотношений, учились доверять, аккуратно выражать свои чувства, уважать и учитывать различные интересы друг друга.

Через полгода пара вышла из штопора. Они нащупали возможность решать конфликты и регулировать острые ситуации без психотерапевта. Мы попрощались с приятным чувством выполненной работы. Но, полгода спустя, молодой человек (по имени — Сергей) пришел ко мне снова. Теперь один. И на этот раз проблема не касалась брака.

Сергей рассказал, что после психотерапевтической работы его отношения с женой качественно изменились. Он пережил совершенно новый для себя опыт человеческого контакта. Не просто взаимопонимания, а именно контакта, дающего ему возможность хотя бы на время быть собой. И этот опыт смутил моего клиента: поняв, каким он может быть в моменты свободы от страха, стеснения, лицемерия, накопленных недосказанностей и обид, совсем молодой человек осознал, что большую часть жизни, за пределами дома, ведет себя «не так».

Он стал задумываться над тем, что отношения со многими значимыми для него людьми не приносят ни радости, ни удовлетворения. И происходит это уже давно.

Сергея поразило, насколько же порой его действия противоречат его собственным намерениям и желаниям. Впервые он вдруг задумался над разрывом между собственными чувствами (тем, что внутри) и собственными действиями (тем, что снаружи).

Мой клиент поймал себя на странном ощущении — некоем раздвоении — на того, кто ходит в костюме, сидит на совещаниях, неистово спорит с бизнес-партнерами, лицемерит, напивается в ресторанах, и того, кто наблюдает за этим, отмалчиваясь внутри — того, кто чувствует, но не думает, чувствует, но не делает, чувствует, но не живет, испытывая при этом отвращение к себе. Все это побуждало Сергея к поиску ответов на вопросы: почему так происходит? Кто же этот кто-то внутри? Сергея интересовало, возможно ли в принципе дать ему свободу проявлять себя? А главное — нужно ли?

«Может ли быть единство между тем, кто внутри и тем, кто снаружи? Не разрушит ли это то, чего я уже достиг в своей жизни, в своем бизнесе? Или это может усилить меня?» — спрашивал мой клиент.

«Хренова туча времени на ерунду»

Слава богу, в жизни Сергея за последнее время не произошло никаких драматических событий — ни болезней, ни смертей близких, ни серьезных проблем в бизнесе. Передо мной сидел вполне здоровый, успешный, состоятельный, внешне уверенный в себе человек и взволнованно говорил о том, что хотел бы стать самим собой. Стать естественным. Смелым. Хотел бы, не стесняясь себя, открыто выражать мысли и эмоции. Хотел бы развиваться сам и эффективно развивать свой бизнес, который считал важнейшей частью своей жизни. Хотел бы не тратить, по его меткому выражению, «хренову тучу времени на ерунду», на выяснение отношений с партнерами, на разборки с подчиненными, на обиды и хроническое раздражение. Изменив отношения с женой, он подумал, что мог бы усовершенствовать отношения и с другими людьми. В его голове постоянно возникали новые бизнес-идеи, проекты. Они возбуждали, влекли его. И одновременно с этим он чувствовал внутри себя какие-то «стопоры». И поэтому он обратился ко мне за помощью.

Еще не подозревая, что стою на пороге освоения целого нового направления в работе, я с азартом согласилась с ним работать. С самых первых сессий мы стали фокусировать внимание на отношениях моего клиента с его бизнес-партнерами (двумя соакционерами его компании).

Сергею казалось, что лучшие годы их партнерства остались в прошлом, в юности. Несмотря на экстрим, в те времена все было легко и ясно. Была одна понятная общая задача — заработать побольше денег, чтобы потом… (Когда я попросила Сергея закончить это предложение, внятно ответить он не смог). Они заработали. Что дальше? Задача выжить перед ними больше не стояла. Возникли новые задачи, связанные с развитием бизнеса, и это потребовало от Сергея и его партнеров новых действий и даже новых отношений. Каждый из них понимал, что нужно поставить цели, выбрать общую стратегию, провести серьезные организационные изменения. Но на практике у них ничего не получалось. И, как мы выяснили, не получалось, прежде всего, договориться. Каждый из них был сильным, ярким человеком и имел свое видение будущего.

Для удержания равновесия Сергею приходилось постоянно играть какой-то спектакль: то восхищать, то заискивать, то запугивать, то хитрить. И это продленное во времени соревнование «кто кого?» держало в бесконечном напряжении, оставляя неприятный осадок, граничащий с отвращением к самому себе, ведущем в итоге к банальному пьянству и экстремальным развлечениям, опасным для жизни.

По мере знакомства с ситуацией, я узнавала, что Сергей был склонен регулярно уходить в крайности. С одной стороны, не имея навыка открыто озвучивать и отстаивать собственные интересы, он застревал в позиции невыслушанного, непринятого во внимание, и чувствовал себя униженным. С другой стороны, накапливание обиды, своеобразное долготерпение моего клиента время от времени обращались всплесками активного, радикального отстаивания своих идей и решений. В таких случаях Сергей настаивал на собственных решениях, даже не будучи уверенным в их рациональности — фактически, он просто подавлял волю партнеров, компенсируя тем самым свои прошлые обиды и унижения.

И это приводило к новому кругу взаимных обвинений, напряжению и топтанию на месте, а в итоге к финансовым потерям.

Итак, нам с Сергеем удалось прояснить, что под давлением эмоций он и его коллеги доказывали друг другу личностную силу и состоятельность, часто забывая о «взрослых», настоящих целях — собственно, самом бизнесе и его эффективности.

После этого мы проработали отношения Сергея с двумя заместителями. Оказалось, что и здесь имели место взаимные претензии, обиды и обвинения. Босс был недоволен отдачей, считая одного из замов неэффективным, а другого — недостаточно лояльным. Неудовлетворенность их работой перерастала в хроническое раздражение и желание расстаться. Но, допустив мысль об увольнения замов, Сергей тут же приходил к мысли об их незаменимости.

Что касается самих заместителей, то они считали свою зарплату недостаточно большой, свою деятельность не по достоинству оцененной, а указания босса весьма неконкретными.

Разбираясь в проблеме, мы выяснили, что отношения Сергея с замами выходят за рамки деловых, зачастую переходя в приятельские. Это сковывало Сергея, он не мог принимать необходимые рациональные решения, возникало ощущение безвыходности.

Все это удивительным образом напоминало суть и структуру конфликтов внутри семьи — все та же неспособность вести уважительный диалог, открыто выражать суждения, слышать других, все тот же страх быть собой, стеснение, скованность, ориентация на чужое мнение.

Я отчетливо видела предельно знакомые мне элементы внутренней несвободы, стоящие в основе механизма почти любого межличностного конфликта. Фактически, в бизнесе мой клиент использовал ту же модель поведения, что еще так недавно использовал дома с женой. Только теперь, на фоне «оздоровленных» и «повзрослевших» отношений с женой, отношения с соакционерами и подчиненными воспринимались им мучительно и неприятно.