- Издательство «Азбука-Аттикус», 2012 г.
- Фрэнсис Скотт Фицджеральд, возвестивший миру о начале нового века — «века джаза», стоит особняком в современной американской классике. Хемингуэй писал о нем: «Его талант был таким естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки». Его романы «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна» повлияли на формирование новой мировой литературной традиции XX столетия. Однако Фицджеральд также известен как автор блестящих рассказов — из которых на русский язык переводилась лишь небольшая часть. Предлагаемая вашему вниманию книга — первая из нескольких, запланированных к изданию, — призвана исправить это досадное упущение. Итак, впервые на русском — чертова дюжина то смешных, то грустных, но неизменно блестящих историй от признанного мастера тонкого психологизма. И что немаловажно, русские тексты вышли из-под пера таких мастеров, как Людмила Брилова и Сергей Сухарев, чьи переводы Кадзуо Исигуро и Рэя Брэдбери, Чарльза Паллисера и Джона Краули, Томаса де Квинси, Олдоса Хаксли и многих других уже стали классическими.
- Перевод с английского Л. Бриловой, С. Сухарева
Часть Нью-Джерси находится под водой, а за прочими
частями бдительно присматривают власти. Там и сям,
однако, попадаются участки садов, усеянные старомодными
каркасными домиками с просторными тенистыми
верандами и красными качелями на лужайке. Не исключено,
что на самой просторной и тенистой из веранд
тихонько раскачивается на средневикторианском ветру
уцелевший со старых гамачных времен гамак.
Когда на подобную достопримечательность из прошлого
века набредают туристы, они обыкновенно останавливают
автомобиль, смотрят, а потом бормочут:
«Что ж, понятно, этот дом состоит сплошь из коридоров,
крыс в нем видимо-невидимо, а ванная комната
всего одна, но какая же уютная тут атмосфера…»
Турист здесь не задерживается. Он продолжает путь
к своей елизаветинской вилле из прессованного картона,
к ранненорманнскому мясному рынку или к средневековой
итальянской голубятне — потому что на дворе
век двадцатый и викторианские дома вышли из моды
вместе с романами миссис Хамфри Уорд. Туристу не виден
с дороги гамак, но иногда в гамаке сидит девушка.
Так было и в этот день. Девушка дремала в гамаке, не
ведая, очевидно, о том, какое неэстетичное ее окружает
зрелище: каменная статуя Дианы, к примеру, дурацки
скалилась под солнцем на лужайке.
Во всей этой сцене наблюдалась какая-то неумеренная
желтизна. Желтым было, например, солнце; особо
гадкой, обычной для гамаков желтизной выделялся
гамак; желтизна рассыпанных по нему девичьих волос
отличалась от него в куда лучшую сторону. Девушка
спала, плотно сжав губы и положив под голову сцепленные
ладони, — юным созданиям свойственна такая
поза. Грудь ее вздымалась и опадала так же плавно, как
ходила туда-сюда кромка гамака. Ее имя, Амантис, было
таким же старомодным, как дом, в котором она жила.
Досадно, но вынужден заметить, что исчерпал на
этом все черты, сближавшие ее со средневикторианской
эпохой.
Будь мой рассказ фильмом (надеюсь, со временем
это осуществится), я снимал бы без устали, пока можно;
я приблизил бы камеру и снял сзади шею девушки,
желтый пушок под границей волос, снял бы щеки и руки
— теплый цвет ее кожи; мне ведь нравится воображать
ее спящей, — наверное, и вы в юные дни спали
точно так же. Затем я нанял бы человека по имени Израэль
Глюкоза, чтобы он сочинил какую-нибудь дурацкую
интермедию, потому что мне нужен переход к другой
сцене, разыгравшейся дальше по дороге — где точно,
неизвестно.
По дороге ехал автомобиль, в нем сидел южный
джентльмен, сопровождаемый камердинером. Джентльмен,
как водится, направлялся в Нью-Йорк, однако
столкнулся с затруднением: верхняя часть его автомобиля
несколько смещалась относительно нижней. Время
от времени оба седока высаживались, поточнее
прилаживали корпус к ходовой части и после этого,
подрагивая невольно в унисон с вибрацией мотора, двигались
дальше. Имей машина заднюю дверцу, ее можно
было бы отнести к самой заре автомобилестроения.
Покрытая пылью восьми штатов, она была украшена
спереди внушительным, однако не работающим таксометром,
а сзади — многочисленными флажками с надписью:
«Тарлтон, Джорджия». Когда-то давно кто-то начал
красить капот в желтый цвет, но, к несчастью, был
отозван, успев довести работу только до половины.
Когда джентльмен с камердинером проезжали мимо
дома, где спала в гамаке Амантис, с автомобилем случилась
оказия: корпус упал на дорогу. Единственным
оправданием моему столь внезапному сообщению служит
то, что произошло это и в самом деле совершенно
внезапно. После того как затих шум и рассеялась пыль,
господин со слугой поднялись на ноги и стали осматривать
обе разъединившиеся половины.
— Гляди-ка, — произнес раздосадованный джентльмен,
— эта чертова кукла развалилась окончательно.
— На две половины, — согласился камердинер.
— Хьюго, — сказал джентльмен, немного подумав, —
нам нужны молоток и гвозди, чтобы заново их сколотить.
Господин со слугой оглядели викторианский домик.
По обе его стороны простирались к слегка беспорядочному,
пустынному горизонту слегка беспорядочные поля.
Выбора не было, чернокожий Хьюго открыл калитку
и вслед за господином двинулся по гравиевой дорожке,
едва удостаивая пресыщенным, как подобает
бывалому путешественнику, взглядом красные качели
и каменную статую Дианы, которая обращала к ним
источенное непогодой лицо.
В тот самый миг, когда оба приблизились к веранде,
Амантис проснулась, рывком села и оглядела гостей.
Джентльмен был молод, лет двадцати четырех, звали
его Джим Пауэлл. Одет он был в готовый тесный
костюм, пропыленный и, как можно было подумать, способный в любую минуту улететь, отчего и пристегивался
к нижней одежде рядом из полудюжины нелепых
пуговиц.
Избыточное количество пуговиц украшало также
и рукава пиджака; Амантис не могла не посмотреть на
боковые швы брюк: нет ли пуговиц и там. Зеленую шляпу
украшало перо какой-то унылой птицы, трепетавшее
на теплом ветру.
Гость согнулся в церемонном поклоне и одновременно
обмахнул шляпой свои пыльные коленки. При этом
он улыбнулся, прикрывая выцветшие голубые глазки
и показывая белые ровные зубы.
— Добрый вечер, — произнес он с отчаянным акцентом,
характерным для обитателей Джорджии. — У меня
сломался автомобиль прямо перед вашей калиткой.
Вот я и решил узнать, нельзя ли одолжить у вас молоток
и гвозди. Мне ненадолго.
Амантис рассмеялась. Она смеялась и не могла остановиться.
Мистер Джим Пауэлл смеялся тоже — из вежливости
и солидарности. Его камердинер, мучительно
озабоченный собственным цветным взрослением, единственный
сохранял важную серьезность.
— Мне, наверное, лучше представиться, — сказал
посетитель. — Я Пауэлл. Живу в Тарлтоне, Джорджия.
Этот черномазый — мой мальчишка Хьюго.
— Ваш сын? — Девушка, совсем растерявшись, переводила
взгляд то на одного, то на другого.
— Нет, он мой камердинер — вы ведь так, наверное,
выражаетесь? Мы у себя привыкли кликать негров
мальчишками.
При упоминании прекрасных обычаев своей родины
Хьюго заложил руки за спину и хмуро и надменно
уставился себе под ноги.
— Ага, — пробормотал он, — камердинер я и есть.
— А куда вы ехали? — осведомилась Амантис.
— На Север, провести там лето.
— Куда именно?
Турист небрежно взмахнул рукой, словно бы охватывая
этим жестом Адирондакский парк, Тысячу Островов,
Ньюпорт, но сказал только:
— Попытаем Нью-Йорк.
— Вы там раньше бывали?
— Никогда. А вот в Атланте был тысячу раз. Да и
в этой поездке мы в каких только не побывали городах.
Господи боже!
Он присвистнул, имея в виду бесконечные красоты
проделанного ими путешествия.
— Послушайте, — сказала Амантис озабоченно, —
вам необходимо поесть. Скажите вашему… вашему камердинеру,
пусть пойдет к задней двери и попросит кухарку
прислать нам сандвичей и лимонада. Или, может,
вы не пьете лимонад? Сейчас его мало кто любит.
Мистер Пауэлл крутанул пальцем, направляя Хьюго,
куда было указано. Потом робко уселся в кресло-качалку
и принялся чинно обмахиваться перьями своей
шляпы.
— Вы, право слово, очень любезны, — сказал он
Амантис. — А на случай, если мне захочется чего покрепче
лимонада, у меня припасена в машине бутылочка
старого доброго виски. Я ее взял с собой, а то
вдруг здешний виски мне совсем в горло не полезет.
— Слушайте, — сказала девушка, — а ведь моя фамилия
тоже Пауэлл. Амантис Пауэлл.
— Да что вы говорите? — Джим Пауэлл разразился
восторженным смехом. — Может, мы с вами родня.
Я происхожу из очень хорошей семьи. Правда, бедной.
Но в этом году мне привалила удача, вот я и решил
провести лето где-нибудь на Севере.
Тут на веранду вышел Хьюго и подал голос:
— Белая леди за задней дверью спросила, не хочу
ли я тоже перекусить. Что ей ответить?
— Ответь: с удовольствием, мэм, раз уж вы так добры,
— наставил его господин. Когда Хьюго ушел, он поделился
с Амантис: — Голова у мальчишки совсем пустая.
Шагу не хочет сделать без моего разрешения. Я его
воспитал, — добавил он не без гордости.
Когда прибыли сандвичи, мистер Пауэлл встал.
Он не привык общаться с белыми слугами и, очевидно,
ждал, что их познакомят.
— Вы замужняя дама? — спросил он Амантис, когда
служанка ушла.
— Нет, — ответила она и добавила, поскольку в свои
восемнадцать могла себе это позволить: — Я старая
дева.
Джим Пауэлл снова засмеялся из вежливости.
— Вы хотите сказать, вы светская барышня?
Амантис помотала головой. Мистер Пауэлл заметил
сугубую желтизну ее желтых волос и был восторженно
поражен.
— Разве, судя по этим замшелым владениям, скажешь
такое? — жизнерадостно отозвалась она. — Нет,
я самая что ни на есть деревенская барышня. В женихи
мне годятся фермеры или вот многообещающий молодой
парикмахер из соседней деревни с остатками волос
на рукаве — состриг недавно с чьей-то головы.
— Вашему папе не следовало бы отпускать вас гулять
с деревенским парикмахером, — осуждающе заметил
турист. Задумался. — Вам обязательно надо быть
светской барышней.
Джим принялся выбивать ногой ритм по настилу веранды,
и скоро Амантис обнаружила, что невольно к нему
присоединилась.
— Стоп! — скомандовала она. — А то вы и меня заставляете.
Джим опустил взгляд на свою ногу.
— Простите, — смиренно проговорил он. — Не знаю…
у меня просто привычка такая.
Оживленному разговору положил конец Хьюго, появившийся
на ступеньках с молотком и гвоздями.
Мистер Пауэлл неохотно встал и посмотрел на часы.
— Черт, нам пора. — Он нахмурился. — Послушайте.
Вы хотите быть нью-йоркской светской барышней,
ходить по всяким балам и прочее, о чем пишут в книгах,
— как там купаются в золоте?
Амантис подняла глаза и с улыбкой кивнула. Кое как
она выбралась из гамака, и оба бок о бок пошагали
к дороге.
— Тогда я посмотрю, что можно сделать, и дам вам
знать, — упорствовал Джим. — Хорошенькой девушке
вроде вас без общества никуда. Ведь может статься, мы
с вами родственники, а нам, Пауэллам, надо держаться
вместе.
— Чем вы собираетесь заниматься в Нью-Йорке?
Они уже подходили к калитке, и турист указал
на плачевные остатки своего автомобиля.
— Водить таксомотор. Этот самый. Только он все
время разваливается на части.
— И вы рассчитываете на этом зарабатывать в Нью-Йорке?
Джим опасливо на нее покосился. Нужно бы ей сдерживать
себя, ну что за привычка для хорошенькой девушки
— трястись всем телом по самому пустому поводу.
— Да, мэм, — ответил он с достоинством.
Амантис смотрела, как господин со слугой водрузили
верхнюю половину автомобиля на нижнюю и, яростно
орудуя молотком, скрепили их гвоздями. Потом мистер
Пауэлл взялся за руль, камердинер забрался на соседнее
сиденье.
— Премного обязан вам за гостеприимство. Пожалуйста,
заверьте в моем почтении вашего батюшку.
— Непременно, — заверила его Амантис. — Навестите
меня, когда будете возвращаться, если вам не доставит
неудобства общество парикмахера.
Мистер Пауэлл взмахом руки отмел в сторону эту
неприятную мысль.
— Вашему обществу я в любом случае буду рад. —
Как бы надеясь, что под шум мотора его прощальные
слова прозвучат не так дерзко, он тронулся с места. —
Из всех девушек, которых я здесь, на Севере, видал, вы
самая красивая — другие вам и в подметки не годятся.
Мотор взвыл и задребезжал — мистер Пауэлл из южной
Джорджии на собственном автомобиле, с собственным
камердинером, с собственными устремлениями и
в собственном облаке пыли продолжил путь на север,
чтобы провести там лето.