Людмила Улицкая представляет свой новый роман в Петербурге

Людмила Улицкая посетит 8—9 декабря Санкт-Петербург с презентацией новой книги «Даниэль Штайн. Переводчик» и представит ее поклонникам своего творчества 8 декабря в 18.00 в магазине «Буквоед», на Лиговском, 10, в рамках проекта «Культурная Среда» и 9 декабря в 17.30 в «Доме Книги» на Невском, 62.

История создания романа со слов автора: «Прообразом Даниэля Штайна стал кармелит Даниэль Руфайзен, который во время Второй мировой войны вывел из гетто 300 обреченных на смерть евреев. А затем стал монахом. Я познакомилась с ним в 1992 году. Тогда брат Даниэль был проездом в Москве, следуя в Белоруссию на встречу с бывшими пленниками гетто и их потомками. Когда Руфайзен вошел в мой дом, мне показалось, что я вижу апостола: маленького, потрясающе приватного, в сандаликах. Он был острым, но очень терпимым человеком. Святым. Так случилось, что в моей жизни брат Даниэль появился в минуту глубочайшего кризиса. Мы проговорили с ним несколько часов, и я поняла, что состояние кризиса — это нормальное состояние».

Выставка иллюстраций Михаила Гавричкова к сказкам Гофмана

Отель «Европа» и издательство «Вита Нова» к Рождеству и Новому году открывают выставку иллюстраций к самой рождественской из сказок — «Щелкунчику» — и другим произведениям Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Название выставки — «Волшебный зал» — напоминает образ волшебной комнаты из новелл великого сказочника, в которой переплетаются реальность и романтические фантазии. Казалось бы, образы Рождества — праздника, в котором больше мистики и сказки, чем религиозности, давно утрачены, но в иллюстрациях Михаила Гавричкова оживает романтическое и фантасмагорическое гофмановское Рождество. В экспозиции представлено более 50 из 147 оригиналов иллюстраций, подготовленных специально для книги «Сказки» Гофмана.

Иллюстрации М. Гавричкова к Гофману по праву считаются одними из лучших в мире. Работы художника хранятся в университетских стенах Кембриджа и в Эрмитаже, в замке Мальборг и в Российской национальной библиотеке. М. Гавричков — участник более 120 международных выставок, 22 из которых — персональные.

Выставка продлится с 6 декабря 2006 года по 6 февраля 2007 года.

Будиль Йёнссон. Десять размышлений о времени (Ti tankar om tid)

Быль о потерянном времени

Все началось с того, что однажды одна шведка, в миру профессор ядерной физики, решила остановить время.

Вы уже, вероятно, подумали, что подалась она с этой целью в далекий индийский ашрам, где путем долгих медитаций, под руководством известного гуру, потратив энную сумму крон…А вот и не угадали!

Взяла она отпуск на две недели и решила ничего не делать. И это ей не сразу, но удалось: «В первую неделю я разобрала весь хлам на чердаке и приготовилась циклевать полы, но затем несколько успокоилась. Я все время находилась дома. Это очень важно. Не уехать, не заняться чем-то другим — просто ждать. И тогда вечность потихоньку возвратилась».

Ну как тут было не написать об этой очередной победе европейской современной женщины в меру умную, в меру оптимистическую, в меру философскую книгу, тем более, что к тому времени размышлений «по поводу» на различных носителях у нее накопилось предостаточно?

Так и появились «Десять размышлений о времени» — десять небольших эссе, посвященных проблеме механицизма западной цивилизации и попыткам его преодоления с минимальными потерями для себя и окружающих, так сказать, в рамках действующего законодательства.

Видимо, мало кому еще удавалось в Швеции удержаться от циклевания полов во время отпуска, поэтому в предисловии читатель предупреждается, что ему предстоит не просто прочитать книгу, а пройти при этом некие четыре ступени. И оно бы ладно, но оказывается, что прохождение это не равно времени прочтения, и первая ступень тоже не предоставляется в качестве бонуса: «Для того, чтобы подняться на первую, вам надо привыкнуть к мыслям иного рода, кроме вечных: «Ну совершенно нет времени!», «Нет, у меня не хватит на это времени!» или «Вообще не понимаю, как я все это успею!»

«Многое из того, что легло в эту книгу, присутствовало в моей жизни в течение последних двадцати лет», пытается настроить нас автор на серьезный лад в предисловии под названием «Прочти сначала это», отсылающем тем не менее продвинутого читателя к многочисленным отдельным текстовым файликам «Read me!», обычно прилагаемым к software и редко читаемым. Однако, если Вы продвинутый читатель, законопослушно читающий все эти «Read me!», то уже никто не сможет помешать Вам прочитать это предисловие.

К счастью же для читателя, просвещенного не только в сфере IT-технологий, о которых автор как-то восторженно — и в то же время не очень внятно — упоминает далее в тексте, вся нагнетаемая мистика чисел и каббалистика (вернее — гематрия) слов на этом заканчивается.

Надо вырваться из рутины, в которую каждый ввергается по собственному недосмотру, прекратить решительно все подчинять жесткому плану, наслаждаться нерасчлененным пунктами расписания, неструктурированным временем, быть здесь и сейчас, отринуть модный западный пессимизм — вот что, если прибегнуть к обобщению, говорит Йёнссон на протяжении всей книги. Поскольку «Десять размышлений о времени» выдержали на родине автора три издания, можно только порадоваться за шведов, которые кроме пресловутого «шведского социализма» имеют свободу «датского» выбора — быть или не быть, с уточнением «кем», «где» и «когда», согласно последним каталогам потребительских товаров.

Если Вам хочется ощутить себя весьма компетентным в разного рода «темпоральных» (от tempus — время) вопросах, не подвергая свой рассудок неизбежным перегрузкам, каковые в подобных случаях почти неизбежны, эта не очень объемная книжечка точно для Вас.

Если же Вы уже непредусмотрительно подвергали его безжалостной атаке творениями Мирча Элиаде, Люсьена Леви-Брюля, Клода Леви-Строса, Виктора Николаевича Топорова и Евгения Алексеевича Торчинова (в частности, главой «Линейность времени и идея истории» его книги «Религии мира. Опыт запредельного. Трансперсональные состояния и психотехника»), все прелесть непредвзятого благоговейного прочтения Вам уже заказана.

Например, там, где автор пытается объяснить особенности восприятия циклического и линейного времени, она довольствуется сомнительным противопоставлением системы греческой логики… структуре китайского сезонного чередования пяти перводвигателей (иначе — первостихий) У Син, совершенно не вдаваясь при этом в подробности. Конечно, профессор ядерной физики не обязан знать о пяти веках Гесиода, но мог (то есть могла) бы справиться о традиционном академическом противопоставлении концепции времени иудео-христианского мира и концепции времени древних греков и индийцев.

Итак, «Десять размышлений о времени». Четыре ступени, десять глав. Конечно, это четыре мира-олама (олам, перевод греческого слова αιων — /эон/ «век») и десять сеферот Кабаллы. Однако автор о такой аналогии ничего не пишет. Не будем это делать и мы.

Валерий Паршин

Ирина Гривнина. Генеральская дочь

  • М.: Текст, 2005
  • Переплет, 192 с.
  • ISBN 5-7516-0518-7
  • 1500 экз.

Генералы и страна эльфов

Повествование охватывает почти семь десятков лет жизни в СССР — от Революции 1917 года до Перестройки. Несмотря на название и заявление в аннотации, что, мол, генерал Иона  О. как настоящий получился, в книге генерала и его дочки почти нет. Так, эпизодические упоминания, видимо, чтобы оправдать название. Убрать обоих — ничего не изменится. Хотя… Нет, я не прав — генерал нужен, чтобы автор мог написать о репрессиях тридцать седьмого года. Сейчас ведь если хочешь считаться большим писателем, ты просто обязан принять участие в разоблачении культа личности, да. Без этого серьезного писателя представить нельзя. Особенно если писатель давным давно эмигрировал за рубеж и теперь вещает о судьбах России из прекрасного далека.

Репрессии, конечно же, не единственное позорное пятно, о котором пишет автор. Танки в Чехословакии, преследования свободолюбивых поэтов во времена хрущевской оттепели, происки кровавой гэбни в годы застоя и, в противовес этому беспределу — деятельность отважных диссидентов. Очень актуально для 2006 года, очень. Видимо, Ирина Гривнина считает, что еще не все маски сорваны и, о ужас, кто-то еще сомневается, какой кошмарной страной был СССР для бездельников-интеллектуалов.

Главный герой повествования — внук упомянутого генерала. Настоящий интеллигент отечественного розлива. Великовозрастный неудачник без нормального образования, четких жизненных ориентиров и с размытой системой ценностей. При этом, разумеется, чуткая душа, обостренное чувство справделивости, раздутое самомнение и ворох всяких талантов, найти применение которым он не может в силу собственной лени. Поначалу я думал, что автор, создавая такого героя, хотел высмеять всю эту инфантильную братию. Слишком уж много штампов — чувствительный мальчик, недостойное окружение, внутреннее одиночество, занятия фортепиано, трогательные записи в детском дневнике и так далее. Потом смотрю — нет, все всерьез.

Герой, как положено настоящему интеллигенту, живет в стране эльфов, изредка высовывая нос в реальную жизнь. Там ему не нравится. Еще бы! Гривнина позаботилась об этом от души. Граждане без высшего образования — сплошь «быдло» и «потомственные алкоголики», граждане с высшим образованием — негодяи, заботящиеся только о своей шкуре. И только наш герой, отрастивший крылья, видит мерзость, окружающую его, и жутко из-за этого переживает. В открытую борьбу со злом он вступить не может — страшно, могут и по морде дать. К тому же быдло все равно не поймет порывов его прекрасной души. У Гривниной с этим строго — героя никто не понимает. В том числе и он сам.

Наконец генеральский внук, изнывающий от безделья и собственной никчемности, присоединяется к диссидентскому движению. Там ведь открыто бороться не надо. Подполье, явки, пароли, споры шепотом на кухне. Что характерно — в книге ни слова о том, за что эти ребята боролись. Оно и понятно. Никакой уважающий себя интеллигент не борется за что-то. Он всегда борется против чего-то. Если сражаешься за Родину — ты быдло. А вот если против государства — интеллигент. Все просто. К слову, и в диссидентах герой надолго не задерживается. Там, оказывается, тоже не страна эльфов. Так что все, к счастью, заканчивается трагично.

При этом сама жизнь диссидетнов описана весьма куцо. Хоть и говорится в аннотации, что Гривнина сама была диссидентом и даже успела посидеть в тюрьме до эмиграции, это как-то не чувствуется. Впечатление такое, что либо в этой деятельности очень много тайн, которые автор раскрывать пока не в праве, либо знает обо всем понаслышке.

Словом, вся книга — унылые метания творческой натуры и унылые обличения советской власти. Очень, знаете ли, свежо…

Кирилл Алексеев

Доминик Сурдель, Жанин Сурдель. Цивилизация классического ислама (La Civilisation de L’Islam Classique)

  • Перевод с фр. В. Бабинцева
  • Екатеринбург: У-Фактория, 2006
  • Переплет, 544 с.
  • ISBN 5-9757-0083-3
  • 10 000 экз.

Сразу отмечу: книга «не для всех». Это не столько популярное, сколько научное издание, причем фундаментальное. И потому потребует от читающего если не специальной подготовки, то хотя бы интереса к другой культуре. А она того заслуживает…

Много ли об исламе знает средний европеец? Не слишком. В основном на уровне штампов: верующие склонны к радикализму, женщины бесправны, нельзя есть свинину и употреблять спиртное, восточные сладости, шаурма, «тысяча и одна ночь», джинны… А главное, такое представление не дает знания и понимания людей той культуры, которая рядом. Причем не только географически, но и генетически.

Исламская цивилизация на 622 года моложе христианской. Отсчет формально ведется с проповеди Мухаммедом новой Веры. Но насколько она новая? На самом деле, ее фундамент — в иудаизме и христианстве. Тем интереснее сравнить развитие трех версий одних и тех же догм о Боге-Творце и его взаимоотношениях с людьми. А эта динамика лучше всего отражается в культуре, которая, в широком смысле слова, представляет собой мир материальных и духовных ценностей, созданных цивилизацией. Серия «Великие цивилизации», в которую входит и данное исследование, как раз ориентирована на решение этой задачи.

По мере чтения книги можно открыть и с удивлением для себя, обывателя, обнаружить, что средневековый классический ислам изыскан и уж никак не примитивен. Пусть там не пили пива, зато там, в отличии от христианства, были бани и алгебра, кофе и античная философия, дошедшая до Возрождения лишь благодаря арабам (христианские фанатики в свое время сожгли языческие тексты).

Очень интересно и поучительно провести параллели (с поправкой на 622 года, поскольку ислам моложе) с христианством. И читая о нем можно отметить идентичность шариата и домостроя, крестовых походов и джихада… Корни-то одни… Какой-то сейчас год по Хиджре? 1384-й от Рождества Христова, который упоминается в Коране как «Мессия, Иса, сына Марьям, что будет славен в этой и будущей жизни и среди приближенных Господа» (Коран, 3:40-41).

Так вспомним это время в христианстве. Жанна д’Арк жила, как раз тогда тамплиеров только разгромили… Средние или Темные Века… Правда, у крестоносцев и инквизиторов не было таких технологий. Но это — детали. А по сути — идентичность. Корни-то одни — оформление просто разное. Читатель, взгляни…

Алексей Яхлов

Остров

  • Россия, 2006
  • Режиссер: Павел Лунгин
  • В ролях: Петр Мамонов, Виктор Сухоруков, Дмитрий Дюжев, Нина Усатова, Юрий Кузнецов
  • 112 мин.

Фильм из разряда невозможных

Фильм «Остров» Павла Лунгина — событие в нашем кинематографе из разряда невозможных. Невозможных в прошлом, не столь уж отдаленном, и — как еще казалось совсем недавно — невозможных в настоящем, плавно переходящем в прошлое. То, что фильм своим вопиющим «мракобесием» не вписывается в подзабытые ныне каноны кинематографа социалистического реализма, кажется, и так понятно. Однако он почти в равной степени покушается на попрание среднепотребительских голливудских форматов, делающих наш постсоветский (постсоцреалистический) кинематограф хоть и коммерчески оправданным, но эпигонски вторичным.

И снял «Остров» вроде бы не тот режиссер (предыдущие его работы «Такси-блюз», «Линия жизни», «Свадьба», «Олигарх», ни — тем более — «Бедные родственники» такого фильма не предвещают), и снялись в нем вроде бы не те актеры (достаточно вспомнить образы, созданные Петром Мамоновым в фильмах «Игла», «Пыль», «Такси-блюз»; Виктором Сухоруковым — в «Бакенбардах», «Антикиллере», «Жмурках», «Про уродов и людей», «Брат», «Брат-2»; Дмитрием Дюжевым — в «Бригаде», «Охотниках за иконами», «Жмурках»), от которых можно было бы такое «святотатство» (оно же — изгнание торговцев из храма) ожидать. Но свершилось!

И что особенно важно, дело даже не в том, что вдруг необъяснимым образом прорвалось сквозь мейнстрим картонной глянцеватой форматности с его красующимися перед камерой актерами-фотомоделями что-то действительно настоящее, всамделишное, сопоставимое по глубине и выразительности только с фильмами Тарковского. Это уже было. О «возвращении великого русского кино» заговорили еще в 2003 году, когда на Венецианском фестивале, а далее и на многих других, был признан лучшим фильмом режиссерский дебют Андрея Звягинцева «Возвращение».

«Остров» — не просто возвращение исконно русского искания Абсолютного в обыденном, мучительного и светлого одновременно. И даже не реанимация русского богоискательства. Он — нечто гораздо большее. Теперь у нас есть первый православный фильм. Не фильм о православии или мирском бытии православных монахов с холодным документально «внешним» взглядом камеры, а именно православный — по сути, по духу, по той внезапной молитвенной исповедальной искренности, каковая делает всякое лицедейство таинством, снимая неизбежную условность игры, тем самым утверждая ее обрядовую силу. И поэтому этот фильм нельзя смотреть, пожевывая поп-корн и посасывая через трубочку кока-колу, его надо прожить, позволив себе рискованную в нынешних условиях роскошь сопричастности и неотстраненности. Только тогда в душе останется теплый еле уловимый след прикосновения Вечности.

Остров

Дмитрий Соболев
Остров

  • Авторский сборник
  • СПб: Амфора, 2006
  • Переплет, 352 с.
  • ISBN 5-367-00249-8
  • 20 000 экз.

Однако у каждого храма есть чертежи. Фильм «Остров» был представлен на Венецианском фестивале, стал официальным фильмом открытия кинофестиваля «Кинотавр-2006», победителем фестиваля «Московская премьера-2006» и только-только вышел в массовый прокат, а сценарий его, написанный Дмитрием Соболевым, уже доступен отдельной одноименной книгой, правда, в сборнике трех сценариев разной художественной ценности и тематической направленности. Сборник снабжен предисловием протоиерея Аристарха Егошина, хотя касаются его рассуждения, как уже можно было догадаться, исключительно только первого сценария и носят название «О повести Дмитрия Соболева «Остров». Во втором предисловии, уже «от автора», осторожно говорится, что «мы (т. е. сценаристы. — В. П.) не создаем законченного произведения, мы создаем полуфабрикат (сценарий), план будущего фильма, который должны анимировать, вдохнув в него жизнь, режиссер, актеры, оператор, художник, монтажеры <…> Поэтому не судите строго мои тексты, они изначально писались не для чтения, а прежде всего для воплощения на экране». Собственно говоря, зритель серьезный и отзывчивый может даже не открывать эту книгу, с обложки которой смотрят на него проникновенные глаза старца Анатолия в исполнении Петра Мамонова. «Полуфабрикат» не только анимирован до полного оживотворения, но и серьезно подправлен, чтобы не вышло из него — паче чаянья — какого-нибудь нового бутафорского русско-итальянского «Тихого Дона». На некоторых таких правках стоит остановиться.

В фильме словно устранено время, что делает все происходящее в нем со-временным и вне-временным — в те годы действующего монастыря на каком-либо острове Русского Севера просто не могло существовать. В сценарии тема кощунственного торжества богоборческой власти более чем отчетлива: моряки нацистского Kriegsmarine разглядывают монастырь, приспособленный под нужды ГУЛАГа, и храм, оскверненный советской символикой. «У вас хорошая литература и хороший язык, — говорит Савостьянову немецкий офицер, подтолкнувший его к предательству, — но после семнадцатого года у вас стал скотский язык. Вы все испачкали. За то, что вы сделали с вашей культурой, вас надо всех уничтожить…»

Павел Лунгин остановился перед искушением посчитаться с воинствующими безбожниками, что сразу же сместило бы фокус фильма из интимно-духовной сферы в сторону банальной политики, чего нельзя сказать об авторе «киноповести». Слава Богу, все это не вошло в фильм.

Изменена и финальная сцена фильма. В сценарии отсутствует несение на своих плечах отцом Иовом (его роль исполняет Дмитрий Дюжев) креста на могилу старца Анатолия, свидетельствующее о его духовном перерождении. Нет в нем и лодки, уносящей гроб с телом старца Анатолия.

Иными словами, не спешите бросаться читать сценарий, даже если он и назван «киноповестью», радость дегустирования «полуфабриката» (позаимствуем это точное определение у автора сценария) и сама по себе сомнительна, в данном случае — тем более.

Валерий Паршин

Кристофер Бакли. Флоренс Аравийская (Florence of Arabia)

  • Перевод с англ. А. Геласимова
  • М.: Иностранка, 2006
  • Переплет, 528 с.
  • ISBN 5-94145-413-9
  • 7000 экз.

Прощай, политкорректность

«Официальная резиденция Его Превосходительства принца Бавада бен Румалла аль-Хамуджа, посла королевства Васабия в Соединенных Штатах Америки, занимала солидный жилой комплекс стоимостью 18 миллионов долларов на берегу бурной реки Потомак, в нескольких милях вверх по течению от Вашингтона, округ Колумбия. Эмблема на главных воротах этого роскошного комплекса представляет собой герб королевского дома Хамуджа, выполненный в ярком сусальном золоте: финиковая пальма, полумесяц и ятаган, витающий над чьей-то головой. При ближайшем рассмотрении становится заметно, что вид у этой головы не очень довольный, причиной чему, несомненно, является факт ее отсечения вышеупомянутым ятаганом».

Обитательница этого самого комплекса, самая молодая, самая красивая и самая вздорная (автор пишет — независимая) из жен принца по имени Назра решительно не хочет отправляться на родину вслед за супругом, которого назначили министром иностранных дел Васабии, откуда, по Бакли, в Америку поступает немалая часть импортируемых нефти и газа и где «ей пришлось бы прятать свое прелестное личико под безобразной чадрой и, пожалуй, еще меньше она спешила вернуться в страну, где женщин по прежнему секли, забивали камнями до смерти и рубили им головы в одном специально отведенном месте в столице, которое в народе, из-за повседневности этих мероприятий, получило название площадь Секир-Башка».

Назра постаралась сбежать и попросить в Америке политического убежища — и вскоре окончила свои дни на вышеназванной площади.

Потрясенная подруга покойной принцессы, сотрудница Государственного департамента США Флоренс Фарфалетти, пишет докладную записку с планами переустройства Васабии и Ближнего Востока вообще путем эмансипации женщин и отправляет ее по начальству. Доклад ее не остался без внимания кого следует, и Фарфалетти в компании угрюмого спецназовца, проныры-пиарщика и замкнутого до аутизма коллеги-арабиста командируют в дружественный США Матар открывать там спутниковый телеканал для женщин, вещающий на арабском. Думаю, отечественному читателю меньше всего надо объяснять какая дорога вымощена благими намерениями…

Все тексты Бакли, этого опытного художника слова, при всей своей актуальности, злободневности, конъюнктурности, если хотите, написаны без какого бы то ни было заискивания перед читателем — и при этом, что называется, reader-friendly. Этот — не исключение. Отличное чтиво: текст ладно скроен, крепко сшит, герои прописаны, все сюжетные линии увязаны между собою, саспенс держит, о том, кто же тут главный злодей, узнаешь, крякнув от неожиданности, на последних страницах, часто смешно, наконец: «То, что я пишу, — говорит Кристофер Бакли в интервью „Коммерсанту“, — должно быть смешным. Потому что я не считаю себя „серьезным писателем“. К экрану моего компьютера прилеплена маленькая бумажка, на которой написано „KIF“ — это моя мантра. Эти буквы означают „keep it funny“ — это должно быть смешным. И каждый раз, когда я начинаю воображать себя Толстым или Достоевским, вид этой бумажки спускает меня с небес на землю».

В общем, Бакли как Бакли. Но есть нюанс. Никогда еще Бакли не выдавал текст столь неполиткорректный. У него и в предыдущих вещах встречались фразы вроде «Евангелист Иоанн — консультант по организации сбыта», ехидные описания Рейгана, сраженного Альцгеймером etc. Но здесь у него случилось настоящее «Не могу молчать» (Лев Николаевич, привет). Шутки шутками, но заслуженный, да что там — народный юморист США Кристофер Тейлор Бакли, написал книжку, после который исламисты должны забыть о существовании Салмана Рушди.

Персонажи отпускают реплики вроде «Пророк Магомет был дегенератом», коренные обитатели страны Васабии в знак лояльности правящему дому и сорока тысячам наследных принцев ритуально жуют верблюжье дерьмо, секир-башка — главная национальная забава, даже самые либеральные и западнически ориентированные арабы у Бакли — не более чем варвары, говорящие животные. Запад есть Запад, Восток есть Восток; этот самый арабский восток, по Бакли — не другая цивилизация и культура, это просто другой биологический вид, с которым нельзя иметь никаких дел, кроме, быть может, финансовых (что все персонажи, за исключением идеалистки Фарфалетти, и делают — не без выгоды для себя). Весь американский масскульт говорит: нельзя ни о чем всерьез договариваться с чужими: марсианами, вампирами, прибывшими из других галактик дракончиками. Муллы, шейхи и бедуины Бакли — в этом ряду.

Упреки в необъективности и отсутствии взвешенности Бакли отводит: «Я и не утверждаю, что смог как-то исключительно глубоко проникнуть в арабскую душу. То, что я написал об арабских странах, возможно, и не отражает действительного положения вещей. Это отражает мое понимание того, что там происходит». Иными словами, по Бакли, для сферы ментального презумпция вменяемости и цивилизованности отсутствует. Если у художника есть основания думать о героях и прототипах так, как он думает — значит, так оно и есть.

Выход романа «Флоренс» по-русски практически совпал с невыходом в наш прокат фильма британского комика Саши Барона Коэна «Борат: знакомство с американской культурой на благо славного казахского народа». Показательное совпадение.

В фильме тоже англосаксы чморят со всей дури азиатскую нефтяную державу, даже приемы похожи: так, например, любимый напиток аборигенов — перебродившая лошадиная моча.

Кино, судя по всему, хлам полный, но успех его показателен: 26 млн долларов выручки в США — за первый уик-енд.

Похоже, политкорректная формула национальной идеи Штатов: ни одна блоха не плоха, все черненькие, все прыгают, — окончательно сдана в утиль.

Актуально нынче: «Либо нас перережут цветные, / либо мы их сошлем в иные / миры. Вернемся в свои пивные».

Как хотите, так к этому и относитесь.

Сергей Князев

Шань Са. Врата Небесного спокойствия (Porte de la paix celeste)

  • Перевод c фр. Е. Клоковой
  • М.: Текст, 2006
  • Переплет, 192 с.
  • ISBN 5-7516-0606-X
  • 3000 экз.

Романтический побег из Пекина

На русском языке вышли три романа не то китаянки, не то француженки Шань Са. «Врата небесного спокойствия» — это роман, за который двадцатипятилетняя красавица в 1995 году получила Гонкуровскую премию в номинации «лучший дебют». Русская критика большей частью встретила роман как минимум настороженно; еще бы, ведь наши диссиденты самые диссиденистые диссиденты в мире, а тут какая-то девочка: баланды не жрала, параши не чистила — а туда же!

История начинается с разгона студенческой демонстрации на площади Небесного спокойствия в 1989 году — танки, солдаты, трупы, море крови. Героине, одной из лидеров студентов, удается бежать с площади, простой рабочий прячет ее у себя, а потом отвозит к своим родителям в глухую деревню на берегу моря. Авторское хулиганство заключается в том, что история бегства выразительницы народных чаяний от бездушного государственного аппарата незаметно превращается в историю бегства автора от «реалистического» романа, от условностей жанра диссидентской прозы. Героиня, автор и читатель вместе убегают из политики в легенду, из восемьдесят девятого года в осень, из Пекина — к Небесным вратам.

Сама Шань Са говорит, что это «любовная история, герои которой ни разу не встретились». Это верно, но не совсем. В финале они все-таки встречаются, он — завороженный чтением ее пронзительных дневников, она — узнавшая, что свобода — это свобода жить; встречаются взглядами, и от их соприкосновения текст вдруг взрывается и, как ракета, устремляется за пределы земного тяготения. Можно сказать, что все главное в этой повести происходит уже после того, как читатель переворачивает последнюю страницу.

Впрочем, читатель, желающий узнать, что такое современная китайская литература, будет, вероятно, удивлен: это, как кажется, не китайская литература. Повесть превосходна, но она лежит в традиции литературы европейской, а опорными конструкциями здесь служат тексты Новалиса и Золя, так что встречи с загадочным сфинксом не происходит, читатель оказывается тет-а-тет с прелестным, легким, нежным, прекрасно переведенным — совершенно европейским текстом.

Вадим Левенталь

Джеймс Бонд: вечное возвращение

Скоро уже сорок пять лет, как агент 007 по имени Джеймс Бонд появился на большом экране. Многое изменилось, однако каждое возвращение бравого представителя Секретной Службы Великобритании ожидаешь с нетерпением. И фильмы обычно не разочаровывают. Хотя прежде чем поговорить о последнем, давайте вспомним об особенностях и традициях сериала.

Все знают, что все началось с романов Иэна Флеминга о борце с мировым злом (читай — советскими спецслужбами) Джеймсе Бонде. По правде сказать, романы отнюдь не выдающиеся: динамика терялась за техническими деталями, сюжеты особой оригинальностью не отличались, чрезмерная серьезность в описании схваток агента казалась излишней. Флеминг хоть и называл свои книги «шуткой», однако на литературном уровне с чувством юмора у него было не все в порядке. Скажем, с классиком шпионского триллера Леном Дейтоном его не сравнить. Но в чем Флемингу не откажешь — героя он придумал интересного.

Экранизировать шпионские истории решили в начале 1960-х: кино боролось с телевидением за зрителя, в моду входили зрелища более яркие и экстравагантные, чем были раньше. При переносе на экран романы Флеминга преобразовались в эффектные, динамичные, сексуальные истории с приглушенной политической окраской (продюсеры не возражали бы против проката в СССР, расширением рынка они были озабочены куда больше, чем книгоиздатели; оттого мировое зло представляли выдуманные суперзлодеи, в крайнем случае — отщепенцы КГБ). При этом всячески подчеркивалась самоирония и пародийность этих историй.

Шпионский боевик, полный необходимых атрибутов жанра, но несерьезно сам к себе относящийся — заметное достижение кинематографа. Особенно отчетливо это заметно в первых фильмах («Доктор Но» Теренса Янга, 1962). В них же оформляются традиции сериала: обширная география, изобретательные трюки и спецэффекты, комедийные элементы, разделение каждой картины на своего рода мини-фильмы с «ложными финалами», визуальные «визитные карточки» (заставка с Бондом, стреляющим в зрителя под заглавную тему не то Монти Нормана, не то Джона Бэрри (об авторстве до сих пор спорят), изощренные титры), запоминающиеся заглавные песни от популярных исполнителей и, естественно, «девушки Бонда», ослепительные красавицы. Фильмы 1960-х все перечисленные каноны не просто обыгрывают, они заставляют зрителя наслаждаться ими. Те картины даже не кажутся устаревшими, от них по сию пору исходит заряд положительных эмоций. Не самые великие режиссеры Теренс Янг, Гай Хэмилтон, Льюис Гилберт именно в картинах сериала достигли наибольших высот в карьере.

Высоко поднялась и планку самого сериала: По сию пору критики и зрители восхищаются схваткой Бонда и вертолета в «Из России с любовью» Янга (1963), ритмом «Голдфингера» Хэмилтона (1964), подводными съемками «Шаровой молнии» Янга (1965), умопомрачительной битвой в финале «Живешь только дважды» Гилберта (1967). А какова была первая «девушка Бонда» Урсула Андресс («Доктор Но»)! И не забывайте замечательные песни Ширли Бэсси («Голдфингер», «Бриллианты навсегда»).

Хотя и этого было бы мало, ошибись продюсеры с выбором исполнителя главной роли. Чего, к счастью, не произошло. Великолепный Шон Коннери в одночасье стал звездой и поспособствовал успеху сериала, предложив не просто образ суперагента, но персонажа ироничного, чувствующего несерьезность ситуации и точно передающего ее зрителю. Недаром в дальнейшем карьера Коннери шла только по восходящей, и никому и в голову не придет вешать на него ярлык «актер одной роли».

Мне все фильмы с Коннери по душе. Но особенно я бы выделил «Из России с любовью» и «Живешь только дважды». Тем более, что последний едва ли не в первый раз познакомил западного зрителя со звездами японского жанрового кино: красавицей Ми Хама, завсегдатаем гангстерской и самурайской классики Тецуро Танба.

Клише, но истинная правда — удержать корону труднее, чем получить. Выдерживать уровень первых фильмов «бондианы» оказалось сложно. Первоначальный уровень повторить, пожалуй, и не удалось. Но авторы делали все, чтобы не разочаровать зрителя и оставить сериал на первом плане, не дав ему затеряться в потоке развлекательной продукции, сохраняя прежние традиции. В общем и целом с этой задачей они справились. Хотя проблем хватало.

Ушел Коннери, которого попробовали заменить малоизвестным Джорджем Лэйзенби. Не вышло — «На Секретной службе Ее величества» Питера Ханта (1969) мог войти в золотой фонд «бондианы», но слабая игра Лэйзенби отличный фильм подпортила, даже больше чем не слишком уместный драматический финал. Коннери вернулся для фильма «Бриллианты навсегда» Хэмилтона 1971 года, но без большого энтузиазма. Подходящая замена нашлась в 1973-м, телевизионный актер Роджер Мур, дебютировавший в фильме «Живи и дай умереть» того же Хэмилтона. Мур и стал Бондом до 1985 года. Профессиональный самоироничный актер. Однако в полной мере заменить Коннери ему было не суждено. Да и фильмы стали ощутимо уступать былой классике. Все вроде было на месте: виртуозно поставленные гонки на катерах («Живи и дай умереть») или лыжные трюки («Шпион, который меня любил» Гилберта, 1977), песни («Live and let die» Пола Маккартни), красавицы (Кароль Буке в «Только для твоих глаз» Джона Глена, 1981), зрелищность, юмор. Однако легкость 60-х воспроизвести было уже трудно. Фильмы с Муром смотрятся хорошо, они добротно выполнены, но выбрать из них лучший я бы не смог. Качественные работы, лучше многих боевиков 70-80-х, но не больше. А к середине 80-х «бондиана» стала подозрительно сливаться с приобретавшими все более внушительный размах голливудскими картинами «экшн», многие из которых, кстати, заимствовали находки из прежних фильмов «бондианы». Риск утратить индивидуальность стал особенно очевиден с приходом на роль Бонда Тимоти Долтона в 1987 году («До потемнения в глазах» Глена). Долтон трактовал ироничного 007 как благородного мстителя и, если в своем дебюте такой подход еще казался уместным, то в «Лицензии на убийство» 1989 года Бонд уже мало отличался от персонажа американского полицейского кино. Тогда «бондиана» взяла тайм-аут, а кое-кто уже списал агента 007 на пенсию.

Не тут-то было. Пауза закончилась в 1995 году с выходом «Золотого глаза» Мартина Кэмпбелла. Поклонники вздохнули с облегчением: снова эффектнейшие трюки, песня не от кого-нибудь, а Тины Тернер, юмор, красавицы (Фамке Янссен!), а главное — точно выбранный Бонд. Пирс Броснан действительно стал лучшим со времен Коннери агентом 007. Такого сочетания внешней привлекательности, физической силы, аристократизма и самоиронии не было ни у Мура, ни у Долтона. Неважно, что уровня Коннери Броснан так и не достиг (это невозможно), он стал идеальным Бондом 90-х. Что до фильмов, то они по-прежнему не разочаровывали, хотя и не могли сравниться с лучшими образцами серии. Поэтому проще было не сравнивать «И целого мира мало» Майкла Эптида (1999) с «Голдфингером», а получать от него удовольствие, как от хорошо исполненного зрелища. При этом я бы два фильма с Броснаном выделил как наиболее удавшиеся. Оказалось, что придание «девушкам Бонда» сильной индивидуальности и приглашение отличных актрис только идет сериалу на пользу. Поэтому «Завтрашний день бессмертен» Роджера Споттисвуда 1997 года и «Умри, но не сейчас» Ли Тамахори 2002 года, где рядом с Броснаном блистали ослепительные и талантливейшие Мишель Йео и Холли Бери соответственно, стали лучшими в «эпоху Броснана».

Но вот и Броснан ушел. После долгих поисков найден преемник: не звезда, но гарантированно хороший актер, Дэниэл Крейг. Для его дебюта создатели задумали сюрприз. И не один. Вспомнили и Флеминга: с его сюжетами сценаристы всегда обходились вольно, а с середины 80-х от автора не осталось даже названий. Теперь же для экранизации выбрали первый роман писателя, «Казино „Рояль“». Не самый удачный, даже по меркам Флеминга — сюжет теряется в описании азартных игр, приготовления коктейлей и чрезмерном мелодраматизме. Ранее избегавшийся кинематографистами — если не считать абсурдистскую несуразицу 1967 года Джона Хьюстона, Кена Хьюза, Вэла Геста, Роберта Пэрриша, Джо Макграта и Ричарда Толмеджа (да, в том «Казино» столько режиссеров), даже не включаемую в «официальную бондиану» и запомнившуюся только игрой Вуди Аллена. И это не все — фильм должен стать предысторией, рассказать о становлении Бонда как «агента с правом на убийство». И сюжет должен достаточно точно следовать перовоисточнику, только с поправкой на сегодняшний день: Бонд должен принять участие в большой карточной игре и обыграть бухгалтера террористов Ле Шифра, вынудив того сдаться. Прежде нужно разорить Ле Шифра, сорвав запланированный теракт, да и после большой игры Бонда ждут многочисленные опасности.

И вот фильм начинается… Сразу недоумение: где фирменная заставка? Пролог отчего-то черно-белый, что-то странное. Хотя вот оно: фирменный выстрел в аудиторию, изобретательные титры, головокружительное действие (сцены в Африке впору заносить в неоклассику боевых сцен), разнообразная география (странноватая, правда: Карловы Вары оказываются в Черногории), красивые актрисы, юмор? Нет, здесь «Казино «Рояль» неожиданно отходит от традиции. Мартин Кэмпбелл избирает манеру серьезной шпионской драмы, усиленной для большего эффекта традиционной бондовской атрибутикой. 007 здесь не ироничный аристократ, но ошибающийся и страдающий человек, на наших глазах трансформирующийся в циничного и обаятельного «агента с правом на убийство». «Бондиана» не просто возвращается к первому роману Флеминга, она возвращается к изначальной авторской интонации. Могло получится претенциозно и скучно, получается захватывающе и оригинально. Драматичный шпионский боевик сегодня, когда «экшн» стал объектом для комедийных и черноюмористических экспериментов разного качества — это оригинально. Авторы «бондианы» выбирают точный ход, поэтому «Казино „Рояль“» выделяется на фоне современного развлекательного кино. А точная адаптация романа, сохранение авторской интонации вместе с приглушением флеминговской претенциозности делают «Казино» еще и примером качественной экранизации, улучшающей первоисточник. Что до Крейга — он в роли «драматического Бонда» на месте. Выбор оказался удачным. Коннери, правда, может быть спокоен, но Мур и Долтон уже нет. О конкуренции с Броснаном пока промолчим.

«Казино „Рояль“» по силам стать лучшим фильмом жанра «экшн» этого года. Недостатки у картины есть, заглавная песня Криса Корнелла слабее предыдущих, Ева Грин в главной женской роли точно не достойная пара Крейгу (хотя после сногсшибательной Холли Берри подобающей «девушки Бонда» мы не скоро дождемся, думаю), у нее драматическая роль не слишком убедительно получается. Но это так, если сравнивать с последними фильмами серии. «Бондиана» повернула в новое русло, сохраняя внешнее следование традиции, предложила иной подход, отличный от виденного раньше. Я не отказываюсь от своей привязанности к классике серии 60-х, считаю их непревзойденными, но новая трактовка сериала мне кажется интересной. Поэтому жду следующей части. Ведь это здорово, что по прошествии сорока с лишним лет Джеймс Бонд продолжает интриговать зрителя.

Иван Денисов

Мирон Петровский. Книги нашего детства

В двадцатые-тридцатые года XX века, в условиях все усиливающегося давления режима на все стороны культурной жизни, в мрачной предгулаговской и предвоенной атмосфере в России сложилась уникальная мощнейшая детская литература. Этот феномен до сих пор не оценен и не изучен так, как он того заслуживает. «Серьезное» литературоведение брезгует детской литературой — эти слова не устают повторять «несерьезные» исследователи, берущиеся за эту тему. И они правы.

А между тем, как справедливо замечает Мирон Петровский, «Крокодил», «Человек рассеянный», «Приключения Буратино», «Волшебник изумрудного города» — это тот набор книг, который обязательно читали все жители империи. Кто-то не читал Достоевского, кто-то не читал Блока, Шолохова или даже историю партии, но все до единого знают, что на вопрос «Что за станция такая — Дибуны или Ямская?» с платформы говорят «Это город Ленинград». Очевидно, что именно эта, детская, литература как объединяющая все слои общества в большой степени формировала сознание соотечественников в XX веке.

Первое издание этой книги вышло двадцать лет назад, в 1986 году. Удивительно, но и по сегодняшний день она остается единственным масштабным исследованием текстов детской литературы именно как литературных произведений — не с точки зрения идеологии или педагогики, а с точки зрения литературоведения. «Книги нашего детства», пара статей Бориса Гаспарова, десяток статей нескольких менее известных авторов — вот в общем-то и все, что написано о детской литературе.

Книга Мирона Петровского объединяет пять эссе о пяти текстах: кроме вышеуказанных, это еще и «Сказка о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» Маяковского. Этот труд не похож на серьезное академическое литературоведение, при чтении которого у неспециалистов сводит скулы от скуки. Здесь нет обилия специальных иноязычных терминов, а слово «дискурс» на четыреста страниц не встречается ни разу. Напротив, это увлекательное, легко написанное размышление о, как выясняется, очень важных и серьезных вещах: о чем эта детская литература? Почему эти тексты с восторгом читают и дети, и взрослые? Что оставляют они в душе читателя?

Петровский рассказывает историю каждого текста, выявляет литературные и реальные источники образов. Три из пяти эссе рассказывают историю травли текста советской пропагандой. Кроме того, освещается история создания классических иллюстраций к текстам. Петровский показывает, как писатель и художник работают вместе над книжкой, которая мыслится не как иллюстрированный текст, а как единое произведение. Но главное — Петровский раскрывает, как теперь говорят, message каждого текста. Оказывается, что в самые мрачные годы в России почти незаметно для власти детская литература вела со своим — маленьким ли, взрослым ли — читателем речь о таких ценностях, которые никакого отношения не имели ни к одной из «священных коров» эпохи. Так что слова С. А. Лурье в послесловии к книге, где он сравнивает Петровского с Пушкиным («…восславил свободу — в наш-то жестокий век») относятся скорее к героям Петровского — Чуковскому, Маршаку, Маяковскому, Толстому и Волкову. И именно «Книгам нашего детства» мы обязаны тем, что знаем это.

Читать не вошедшее в книгу послесловие

Вадим Левенталь