Ишь, навертел!
Виктор Пелевин. T. М.: Эксмо, 2009.
Предсмертные слова почтенной Алены Ивановны как нельзя лучше подходят к новому роману Пелевина. Такого сада расходящихся тропок, он же клубок сходящихся змеек, у него, пожалуй, еще не было. Я совершенно не собираюсь говорить о том, плохо это или хорошо: желающих обругать ПВО, как и желающих пропеть ему осанну, и так довольно. Интересней попытаться распутать клубок.
Для начала дадим общую формулу творчества Пелевина. Она очень простая:
S → O
O → S
O = S = 0
Здесь S — субъект, О — объект. Однако поскольку их все равно нет (равно нулю), то этими буквами можно обозначить что угодно — бытие и сознание, Чапаева и Петьку, Запад и Восток, или вот, например, в новом романе — героя и автора, многобожие и единобожие.
Стрелочка обозначает риторическую трансформацию одного в другое.
Иллюстрации можно брать с любой страницы любого произведения:
Руки Аллаха есть только в сознании Будды. Но вся фишка в том, что сознание Будды все равно находится в руках Аллаха («Generation П»).
Или вот такой диалог:
— Сознание твое где? — В голове. — А голова твоя где? — На плечах? — А плечи где? — В комнате. — А где комната? — В доме. — А дом? — В России. — А Россия где? … — На Земле. — А Земля где? — Во Вселенной. — А Вселенная где? … — Сама в себе. — А где эта сама в себе? — В моем сознании. — Так что же, Петька, выходит, твое сознание — в твоем сознании? — Выходит так («Чапаев и Пустота»).
Или любой каламбур. Или любой сюжетный поворот. Или любую сентенцию из нового романа «T»:
Мы создаем этих богов так же, как они нас (князь Тараканов);
Многие понимают, что пылинка создана небом. Но мало кто понимает, что небо создано пылинкой (В. И. Чапаев — да, он снова с нами);
Наказание для так называемых земных творцов заключается в том, что именно их душам впоследствии приходится играть героев, испекаемых другими демиургами (старый каббалист Брахман);
содомиты, которым нравятся красивые мальчики, в следующей жизни становятся красивыми мальчиками, за которыми охотятся содомиты (лама Джамбон).
Принцип, надеюсь, ясен.
Теперь попробуем ответить на вопрос «Как сделан новый роман Пелевина?» Для этого, кстати, совершенно не обязательно его читать. Достаточно взглянуть на первую фразу издательской аннотации:
Мастер боевых искусств граф Т. пробирается в Оптину Пустынь.
Если знаешь формулу, то этой фразы достаточно, чтобы догадаться о содержании романа. «Боевое искусство» надо превратить в свою противоположность: тот, кому наносят удары (объект), своим бездействием побеждает наносящего удары (субъекта действия). Значит, речь пойдет о непротивлении злу насилием, риторически и иронически превращенном в боевое искусство. Граф Т. (Толстой, стало быть) — субъект сознания и действия, но он же должен стать объектом манипуляций, балаганной куклой, которая, в свою очередь, захочет восстать против своего Карабаса, то есть стать субъектом. «Оптина Пустынь» — объект (цель) движения — не может остаться только объектом, она должна превратиться в состояние сознания. Следовательно, Оптина Пустынь внутри нас. А тем, кто хорошо знает Пелевина (то есть усвоил вторую часть формулы), нетрудно будет сразу же догадаться, что Оптина Пустынь — это пустота.
Пустота всегда и есть та замена серебряной папиросочницы, которую автор «щеголевато увертел в чистую белую бумагу и обвязал так, чтобы помудренее было развязать», чтобы вручить ее старушонке-процентщице в виде полноценного увесистого заклада.
Этой белой бумаги — то есть объяснений того, что такое герой и все его приключения — в романе много, даже многовато. Это может быть сон настоящего Льва Толстого, которому некий индийский гость вручил амулет, помогающий увидеть будущее. Или подлинное бытие графа Т. в мире, где есть только один правящий бог — гермафродит с кошачьей головой, которого корыстные церковники выдают за Господа Всеблагого, в то время как на самом деле он занят пожиранием душ верующих. Возможно также, что граф Т. — это граф Т., и он действительно идет в Оптину Пустынь, а его пытаются сбить с пути разные бесы. Но все же основная версия такая: граф Т. — всего лишь литературный герой, которого творят по очереди пять членов банды писателей-криэйтеров, сильно напоминающих Минаева, Акунина*, Пепперштейна и самого Пелевина (в конце еще является «православный реалист» — кстати, по-моему, самый талантливый из всех). Под руководством редактора Ариэля Эдмундовича Брахмана они создают художественный мир, который можно продать. Поскольку во время создания мира меняется конъюнктура, то меняется и сам мир. Если попы закажут покаяние Толстого или его адские муки — то будет покаяние или муки. А если проект закроют, то героев можно слить в другой проект — компьютерную стрелялку «Петербург Достоевского».
Главное отличие нового романа от предыдущих — в том, что субъект здесь оказывается полиморфным, его по очереди творят разные боги. «Многобожие» есть постоянное творение человека:
Если, например, приказчик из лавки поиграл на балалайке, затем набил морду приятелю, потом продал балалайку старому еврею, сходил в публичный дом и пропил оставшиеся деньги в кабаке, это значит, что приказчика по очереди создавали Аполлон, Марс, Иегова, Венера и Вакх.
Это здорово, это остроумно, это настоящий Пелевин. Впрочем, если вспомнить homo zapiens, человека переключаемого из «Поколения П», или творимых криэйторами медийных фантомов-политиков из того же романа, то это остроумие и эта новизна несколько поблекнет. Однако, как известно, сила Пелевина не в новизне, а в умении по-новому сформулировать свою главную мысль — которая у него, в отличие от многих вечно новых авторов, своя собственная и глубоко прочувствованная.
Да и есть ли новые мысли? Вот у Шекспира сказано:
Life … is a tale
Told by an idiot, full of sound and fury,
Signifying nothing1.
Это, в общем-то, точно отражает содержание романа «T», если только внести маленькую поправку: поставить перед словом tale слово bestseller.
Хотя если задуматься… Ведь тут король М. самого Шекспира идиотом называет!
С точки зрения литературного героя, создавший его автор — это бог. И если герой неглуп (а граф Т. очень не глуп), то он может догадаться, что его создатель, во-первых, человек, которому не чуждо ничто человеческое, а во-вторых, что Творец — редкая скотина. И тогда отсутствующий полиморфный субъект, он же объект, получает некоторые шансы стать полноправным субъектом. Для этого, как народным языком объясняет Т., «надобно научиться распознавать всех бесей, которые в душе поднимаются, и узнавать их в лицо и поименно. Еще до того, как они в силу войдут. Чтобы ни один тобой завладеть не мог. И тогда от умоблудия постепенно излечишься». Очень полезный, между прочим, совет, чисто практический. И очень сильно повышающий значимость литературы: ведь чтобы знать, кто тебя пишет, надо знать, кто что вообще пишет в отечественной словесности.
Ну, а чтобы освободиться от автора окончательно, надо его попросту убить: скормить какому-нибудь гермафродиту или просто грохнуть топором. Тогда ты станешь полноправным субъектом, тогда ты поедешь на телеге навстречу солнцу, а на границе этого мира лошадь прочтет тебе стихи о том, что исчезает и автор, и читатель, и текст.
В 1990-е годы Россию писал, в основном, Пелевин. В 2000-е ее пишут разные люди и с разными целями. ПВО прав, их надо идентифицировать и взять к ногтю. Но только вряд ли это указанные в романе мастера масслита. Лучший из них — мастер ретродетектива Г. Овнюк — способен писать только выдуманную Россию, которая должна была бы быть, да так и не стала. А что до той серой слизи, которая дана нам в ощущениях и называется современной русской жизнью, то мне лично все больше кажется, что ее пишет Роман Сенчин, и ничего ужаснее представить себе нельзя.
Задача современного писателя — ощутить, что тебя постоянно пишут другие и попытаться от них избавиться. Пелевин, как всегда, подсказывает выход.
1Жизнь — история, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, не значащая ничего.
Андрей Степанов
* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.
