Рубрика: Рецензии

• Жорж Перек. Исчезание / Пер. с фр. В. Кислова. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017. — 400 с.

Смелые лингвистические эксперименты Жоржа Перека сделали его эпохальной фигурой не только во французской литературе, но и во всем мире. Панграммы, палиндромы, гетерограммы, моновокализмы, анаграммы — лишь малая часть безумной языковой игры, в которую на протяжении всей жизни играл Перек.

В 1967 году был написан «Человек, который спит» — история, где главный герой постепенно отрешается от реальности, становится тенью, почти бесплотным духом, перед которым, как в полусне, мелькают люди, парижские улицы, машины, скамейки, деревья — час за часом, день за днем. Апатия. Медленное самоубийство. Вычеркивание себя. Вероятно, то, о чем писала Марина Цветаева в стихотворении «Прокрасться»:

А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем —
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтобы не оставить тени

На стенах…
Может быть — отказом
Взять? Выписаться из зеркал?..

Тему исчезновения, присутствующую почти во всех произведениях Перека, критики склонны связывать с трагичной смертью его отца и гибелью матери в концлагере.

Спустя два года после «Человека, который спит» был написан роман «Исчезание» — огромная, изобильная работа, требующая немалой концентрации внимания читателя. На этот раз Перек полностью исключил из текста букву «е». Интересно, что в разных переводах отсутствуют разные буквы: в испанском переводе — буква «а», в японском — звук «l»; в русском переводчик Валерий Кислов упразднил букву «о». Созданная автором липограмма как гигантский лабиринт Дедала — извилистый, запутанный и безвыходный. Читатель — Тесей, который должен распустить нить и снова собрать ее в клубок, не один раз прочитав роман.

…самурай без меча,
курящий удав, играющий в керлинг,
сверкающий мрак, слепящая тьма,
крик резкий навзрыд в псалмах кафедральных,
ласка тарантула,
десять купчих, плюющих на груду златую,
триумф неудачи,
самум, пыль несущий чрез финский туннель,
глубины платка
сумели бы наверняка указать спасительный
путь для Антея Гласа…

Главный герой Антей Глас, страдающий бессонницей и периодически впадающий в полубредовые состояния и галлюцинации, внезапно исчезает и оставляет после себя дневник с непонятными и странными записями. Друг Гласа бросается его искать, далее все превращается в абсурдную метафизически-мистическую кашу, в которой один за другим гибнут или исчезают люди, ближе всех подобравшиеся к разгадке тайны. Такова цена знания. Неслучайно Перек множество раз упоминает в романе Сфинкса. В книге завуалированы не только мифы и легенды, но и различные классические романы, такие как «О дивный новый мир» и «Моби Дик»; вскользь упоминаются герои романа Достоевского:

— Ты Карамазьева знаешь?
— Ага, знаменитые братья?
— Нет. Я имею в виду их кузена, Рене Карамазьева, таксиста из Клинянкура. Раньше Рене слегка халтурил на Гласа и на меня. Следует узнать, известен ли ему факт исчезания Антея.

Перек отвлекает читателя, ведет по ложному следу, интригует. Эти умелые манипуляции сдобрены кровосмесительными и романтичными историями, черным юмором, который, как считает лингвист и исследователь франкофонии Сирил Асланов, «может понять только француз».

Можно предположить, что техника и виртуозность несколько ослабляют содержание и смысл произведения, загоняют его в жесткие рамки и заставляют подчиняться своим законам. Но в романах Перека этого не замечаешь: его тексты настолько приятно тягучи и цельны, что читатель и не задумывается, какой титанический труд стоит за естественным, на первый взгляд, словесным водоворотом.

Натали Трелковски

• Лена Элтанг. Царь велел тебя повесить. Рукопись

Если перед сном много переводить Набокова с одного иностранного языка на другой, то приснится роман Лены Элтанг. Но это неточно.

Произнося это имя, Ле-на Эл-танг (кончик языка, разумеется, толкнулся о зубы), трудно найти в себе силы говорить о какой-то конкретной книге, хочется говорить обо всех романах сразу. Недаром «Побег куманики», «Каменные клены», «Другие барабаны» и теперь «Царь велел тебя повесить» претендуют на объединение в тетралогию. Прозе Элтанг тесно под замком книжной обложки. Главный герой ее книг — слово — рвется за пределы бумажных страниц, требуя, как в лирике, быть произнесенным вслух. Это проза без национальности, без времени — но на русском языке и современная, и в этом таится очередное противоречие, одно из многих.

Тонко, красиво и страшно. Читая Лену Элтанг, поневоле думаешь о том, что составлять буквы в слова — древнее искусство, никак не профессия. Магия не принадлежит какой-то одной культуре, заклинания не измеряются анализом отдельных слов.

«Царь велел тебя повесить» — полностью переписанные и дополненные второй частью «Другие барабаны» — сохраняет родство с предыдущими романами.

Всегда игра в детектив, всегда Эрос и Танатос, почти неразличимые в своем тесном сплетении. Это не праздный интерес наблюдателя, для которого секс и смерть — события, скрываемые от посторонних глаз, — привлекательны как зрелище. Их болезненное препарирование — тот самый нож, которым герои копаются в себе. Отсюда же интерес к теме запретной любви, инцестуальные мотивы, ведь человек у Элтанг стоит на границе родовой памяти и подсознания, самим своим существованием примиряя Юнга и Фрейда.

Здесь будут указаны и точные годы, и полунамеки на приметы времени, но все они — не более чем декорации: герой фиксирует свои мысли на ноутбуке, хотя с тем же успехом мог бы записывать их гусиным пером на пергаменте. Времени нет: как обычно у Элтанг, частное по-джойсовски сплавляется с мифологическим всеобщим.

Это письмо будет длинным, Ханна, так что читай его понемногу, ведь мне нужно уместить сюда целую связку не связанных на первый взгляд вещей, причем, некоторые из них не имеют к моей жизни никакого отношения — и это хорошо, хотя и опасно. Чужую жизнь можно употреблять только в гомеопатических дозах, словно змеиный яд, наперстянку или белену.

Герои пишут и ищут, письмо и поиск — тождественные понятия. «Устная речь — довольно грязное дело, письмо гораздо чище», — говорил Жиль Делез, и манера письма Лены Элтанг — образец идеальной чистоты, едва ли не совершенства стиля без малейшего намека на красивости, со зримыми метафорами, отодвигая которые, читатель постепенно сможет выстроить в уме фабулу. После чего поймет, что это совершенно неважно. Форма побеждает содержание: не знаю, читает ли кто-то прозу Элтанг ради сюжетов. Перед нами особая категория сновидческой прозы, где в одной точке сходятся внешнее и внутреннее:

Служанка дает мне новый раствор, горький, как болиголов, приходится запивать его молоком. От него мне снятся странные четкие сны, а явь, наоборот, мутнеет.

Предметность позволяет зафиксировать это меняющееся пространство. Нечто, увиденное во сне, недолгое время остается собой, превращается во что-то иное, и для Элтанг важно запечатлеть физическое состояние предмета, создавая иллюзию реальности. Вещи — то, за что можно уцепиться в непрочном, кажущемся мире. Только вещам и можно верить, а больше — ничему, даже (особенно!) собственным воспоминаниям.

Вещи обманывают нас, ибо они более реальны, чем кажутся, писал Честертон. Если считать их самоцелью, они непременно нас обманут; если же увидеть, что они стремятся к большему, они окажутся еще реальней, чем мы думали. Настоящие вещи живут в скрытой возможности, а не в свершении, вроде пачки бенгальских огней или пакетика семян.

Вещи не могут быть плохими или хорошими — и не бывают однозначными герои Лены Элтанг. Вещами управляет человек, человеком же управляет текст. Герой в тюрьме, хотя не совершал убийства — неумолима логика детской считалочки, абсурдной, как «Процесс». И весь роман — как та самая считалка, когда после четырех неожиданно следует десять, а за десяткой вдруг поджидает смерть.

Раз, два, три, четыре, десять, царь велел тебя повесить.

Мария Лебедева

• Ричард Форд. День независимости / Пер. с англ. С. Ильина. — М.: Фантом Пресс, 2016. — 608 с.

Дом на изгибе холма. Сплошная охра травы. Застывшая фигура девушки. Она переведет дыхание и снова, превозмогая боль, отправится в путь — ползком к маяку, возвышающемуся на горизонте.

Для визуала знаменитая картина Эндрю Уайета «Мир Кристины», изображающая преодоление физической немощи и надежду человека на обретение счастья, могла бы послужить подходящей иллюстрацией к роману «День независимости» Ричарда Форда. Вот только главный герой произведения, пробираясь сквозь заслоны нескончаемых рефлексий, от метафизического своего дома все больше отдаляется, собственному желанию вопреки.

Судьба второго романа знаменитой тетралогии Ричарда Форда о жизни Фрэнка Баскомба оказалась на редкость завидной — книга отмечена престижными литературными премиями Пулитцера и Уильяма Фолкнера. На русском «День независимости» был опубликован в 2016-м, спустя двадцать один год после выхода книги на родине писателя в США.

Риелтору Фрэнку Баскомбу нравится быть гарантом светлого будущего — сбывать своим клиентам дома, наполненные «джерсийским солнцем», тогда как в личной его жизни господствует ностальгия по прошлому. Попытки Фрэнка возобновить отношения с бывшей, но все еще любимой женой Энн, вернуться под покров семейного счастья напрасны, как и его попытки наладить контакт с настоящим: с подругой Салли, с сыном Полом — подростком, отбившимся от рук. Одним словом, за фасадом вполне благополучной жизни скрывается обыкновенное одиночество. Фрэнк пытается заселить свой обособленный остров дорогими ему людьми, но безуспешно: никто не желает разделить с ним его неприкаянность.

В отсутствие рядом со мной Энн и детишек я, по сути дела, чувствовал себя, как смотритель маяка при свете дня, — одиноким и ненужным.

Да, стоит спросить еще раз: есть ли причины думать, что дом — любой дом, — с его штукатуркой и балками, деревьями и кустами, когда-либо дает в его предположительной сущности приют какому-то нашему духовному призраку, доказуя тем самым свое и наше значение?

Выбранный Фордом медитативный стиль повествования удивительно созвучен поведению самого героя, словно взбирающегося вверх по необратимо движущейся вниз ленте эскалатора. Однако от нескончаемого самоанализа Фрэнка пробуждает хлесткая пощечина — несчастный случай, произошедший с Полом во время их совместной поездки в Спрингфилд. Эта внезапная шоковая терапия, которой подвергается и сбитый с толку герой, и читатель, уже втянувшийся в неспешный нарратив, является, пожалуй, главным достоинством романа.

Машина готовится к предпоследнему броску. Пол (бита на плече) с секунду наблюдает за ней, а потом, к моему удивлению, нескладно переступает на «пластину» и поворачивается лицом к машине, и та, не имея ни мозгов, ни души, ни снисходительности, ни страха, ни опыта, а лишь умея швыряться мячами, продавливает сквозь темную прореху еще один мяч, и тот, пронизав живой воздух, бьет моего сына в лицо, и сын навзничь рушится на землю с каким-то жутким шлепком — «твок». И вот тут уже все меняется.

Смутная горечь и предвкушение перемен — знакомая многим тревожная смесь ощущений, настигающая в преддверии больших праздников. Для Фрэнка Баскомба канун 4 июля становится периодом ментальной ревизии, избавлением от ветоши прошлого, а стало быть, подлинным Днем независимости. В финале своей экзистенциальной одиссеи Фрэнк так ничего и не обретает, разве что осознает: путь, ведущий к дому, и есть беспроигрышная формула земного счастья.

Нонна Музаффарова

• Джон Сибрук. Машина песен. Внутри фабрики хитов / Пер. с англ. С. Кузнецовой. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. — 336 с.

Книга журналиста Джона Сибрука рассказывает, как создаются всем известные хиты, через истории нескольких непосредственных участников процесса: начиная со взлета студии Cherion и шведской поп-музыки в 90-е годы, положившего начало шуткам о том, что половину всех песен на радио пишут несколько лысых шведов, останавливаясь на феноменах бойз-бендов и кей-попа и заканчивая появлением стриминговых сервисов. Много внимания уделено самим исполнителям, к примеру Ace of Base, Бритни Спирс, Рианне и Тейлор Свифт, хотя в разговоре о них у автора прорезается тон ведущего передачи о жизни звезд. Иногда по ходу дела всплывают смутные фигуры топ-менеджеров музыкальных корпораций — они предстают простыми бизнесменами, а совсем не исчадиями ада. Однако намного более живыми получились рассказы про тех участников бизнеса, которые действительно находятся в тени: финансового махинатора от мира музыки или специалистки по мелодиям для других артистов, текстовика Кэти Перри.

Сибрук верно подмечает, что хит — это не просто сумма усилий продюсеров, исполнитель, удачно совпавший с настроением песни, и сильная промо-кампания с ротациями на радио; даже когда в книге участники записи чувствуют, что «это оно», часто чуда не происходит и хит не рождается. Тем не менее львиную долю повествования герои с упорством стереотипных стартаперов проводят в студии, придумывая хуки — цепляющие внимание короткие вокальные фразы, от повторения которых в композиции зависит, будет ли песня «заедать» у слушателей (хороший пример — начало песни Bad Romance Леди Гаги, где нас встречают два хука подряд). При этом Сибрук даже не упоминает другие элементы, благодаря которым многие песни становятся запоминающимися и узнаваемыми. Взять хотя бы риффы — миллионы знают группу Deep Purple именно по сыгранным на гитаре квинтам из Smoke on the Water; или слоганы — запоминаемые вне зависимости от мелодии сочетания слов, особенно важные в хип-хопе (I got 99 problems but a bitch ain’t one и так далее). Здесь автор, очевидно, следует за самой индустрией, окончательно сконцентрировавшейся на подаче песни таким образом, что она гарантированно застрянет у вас в голове и вы будете напевать ее еще полдня — чего гораздо сложнее добиться с помощью риффа.

Зато Сибруку неплохо удаются описания собственно музыки — сложная для таких книг часть, где можно было бы легко скрыться за ничего не объясняющими в каждом конкретном случае понятиями «европоп» и «урбан», между которыми мечутся герои. Он не перегружает читателя терминами — ничего сложнее «восьмых» и «шестнадцатых» вы не найдете — и вместо этого говорит о музыке как обычный слушатель. 

Тут же звучат их знаменитые малый барабан и бочка, а между битами ощущается та же воздушность, что отличала The Sign. Основной рифф, который повторяет мелодию припева и содержит в себе хук, прописан на синтетических трубах (кивок в сторону The Final Countdown) в поразительно быстром темпе. Он даже смахивает на регтайм, только с отчетливо европейским акцентом — словно ускоренная версия военного оркестра в Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band.

Но если одновременно включать песни, упоминаемые в тексте, то даже с таким простым словарем можно довольно четко ухватить суть методов разных продюсерских групп, которую старается передать автор, и взглянуть на поп-музыку в новой системе координат.

Продюсеры славятся своим фирменным звучанием. У Тимбалэнда (Тимоти Мосли) это фанковые восточные струнные; у Доктора Дре — вдохновленный «пи-фанком» гангста-бит. Студия Cheiron узнается по сочетанию «мокрой» бас-бочки и «сухого» малого барабана.

Эта система более дискретна и позволяет оперировать меньшими промежутками времени, чем титанические «90-е» или «нулевые», и, что самое важное, она гораздо точнее описывает судьбы не только верхушек чартов, но и музыкального рынка вообще.

Пересказывая тенденции смены звучаний на протяжении последних двадцати лет, Сибрук объясняет их простым, но наиболее верным образом: вкусами поколений, каждому из которых как воздух нужна своя собственная музыка; ведь песни сами по себе не могут выдохнуться — это все же не кока-кола, как бы навязчиво автор не сравнивал их с конвейерным производством. Брюзжание чувствуется в том, как Сибрук одновременно с восхищением и разочарованием описывает механику появления современного хита:

Метод «трек-и-хук» больше способствует «фабричному» темпу создания. Продюсеры одновременно пишут целую партию треков и рассылают по электронной почте топ-лайнерам. Часто бывает, что продюсер отсылает один и тот же трек нескольким авторам мелодий — в крайних случаях их число доходило до пятидесяти — и выбирает из их идей лучшие. Кроме того, метод «трек-и-хук» позволяет разделить работу между узкими специалистами, еще больше уподобив процесс конвейерному производству. Песня раздается по частям мастерам куплетов, хуков, бриджей, текстов — здесь флаг первопроходцев тоже принадлежит студии Cheiron. Все это напоминает скорее создание телесериала, чем песни. Иногда одна мелодия становится плодом трудов нескольких авторов, каждый из которых добавляет от себя по кусочку.

Сибрук явно горюет по фигуре автора-исполнителя, изливающего в песне свои подлинные чувства, забывая, что в поп-музыке важно скорее то, какими чувствами песня наполняет слушателя. Дело в том, что книга, подающаяся как вышедшая из-под пера культуролога, является не чем иным, как дополненным сборником статей автора журнала «Нью-Йоркер». Так, объясняя, почему певцу PSY удалось то, чего не смогла добиться на американском рынке вся индустрия кей-попа, Сибрук туманно изрекает, что «иногда приходится позволить искусству победить», хотя ответ тут довольно очевидный: в своем Gangnam Style PSY с идеальной иронией передал образ невероятно далеких от западной культуры корейских звезд, тогда как они безуспешно пытались стать в доску своими на чужом поле. Таких недоговорок, упрощений и хаотичных прыжков по истории современной музыки здесь, к сожалению, масса. И, в отличие от песен Макса Мартина, явно видно, какие части этой книги были написаны вместе, а какие добавлены потом, для объема. В конце же Сибрук не очень ловко выдает титры в духе фильмов, снятых на основе реальных событий: сегодня наши герои живут в Лос-Анджелесе, и у них все хорошо.

В общем-то, это просто интересные байки, истории побед и поражений, рассказанные из-за кулис музыкальной индустрии, переживающей очередную масштабную трансформацию. Но даже терпящая финансовые убытки, с ее бесконечными ссорами, магазином iTunes и стриминговыми сервисами, эта индустрия все еще остается ужасно интересной для стороннего наблюдателя. И главная заслуга книги в том, что она рассказывает про важные в этой сфере вещи человеческим языком: появляется желание продолжить читать про поп-музыку, потому что это — всего лишь первый куплет и припев, после которых хочется услышать продолжение песни. 

Лев Калиниченко

Ожидаемые весенние новинки детских издательств как на подбор посвящены экологии, миру природы и его непростым отношениям с миром индустриальным. Эта закономерность стала заметна только при оформлении обзора, и значит, тема не просто модна, а действительно кажется важной издателям, чьи книги адресованы детям. Мы подготовили для вас подборку таких «живых» книг, пробуждающих воображение, фантазию, сострадание к героям и желание изменить мир в лучшую сторону.

 

• Николай Голь. Ух и друзья. — Август, весна; Детское время, весна

В апреле известному поэту, переводчику, драматургу и детскому писателю Николаю Голю исполняется 65 лет, и для всех нас издание его новой книги станет настоящим подарком! Главные герои детективной сказочной повести — лесные жители, обитатели Старого Логова — чудесного и веселого леса на окраине большого города. Роль Шерлока Холмса отведена волчонку по имени Ух, а его верный напарник — кролик Морковкин — почти как доктор Ватсон помогает другу в расследовании увлекательных дел. Им помогают изобретатель Архимед Кузьмич Пифагоров, маленький Медведь со своей бабушкой Большой Медведицей и даже Внутренний Голос! Героям книги вместе с юными читателями (школьниками младших и средних классов) предстоит повстречать в лесу инопланетян, поломать голову над таинственным медом, научиться верить друзьям, думать и анализировать.

 

 

•  Джеймс Паттерсон. Дом роботов. — Карьера Пресс, весна
• Джеймс Паттерсон. Охотники за сокровищами. — Карьера Пресс, весна

Еще один юбиляр этой весны — Джеймс Паттерсон (James Patterson), в марте ему исполняется 70 лет. Он попал в книгу рекордов Гиннеса как автор, чьи книги чаще всего становятся бестселлерами New York Times. Паттерсон считает, что только родитель может по-настоящему привить ребенку любовь к чтению, и старается создавать литературу, которая может в этом помочь.

В издательстве «Карьера Пресс» готовятся к выходу его книги «Дом роботов» и «Охотники за сокровищами».

В доме обычного мальчика Сэмми Хейс Родригеса живет целая толпа роботов: Молния стрижет лужайку, господин Тридоблеска постоянно убирается, хвостатый МакХвать сторожит дом. Однажды один из роботов отправляется вместе с мальчиком в школу и становится там очень популярным, а когда эту новоявленную звезду похищают, Сэмми с друзьями решает найти его и вернуть домой. Не правда ли, немного напоминает «Электроника»?

Главные герои книги «Охотники за сокровищами» — брат и сестра Бик и Бек — живут на двадцатиметровом паруснике и помогают папе с мамой искать исторические артефакты на дне океана. Но однажды им приходится отправиться на поиски собственных родителей и при этом не только найти множество ценностей, но и разгадать различные загадки. Бик рассказывает эту увлекательную историю, а Бек рисует динамичные скетчи, и поэтому книга очень напоминает комикс.

 

 

•  Торбен Кульманн. Город Кротов. — Карьера Пресс, март

Настоящая находка для родителей и педагогов, желающих всерьез говорить с детьми об экологии. Художник Торбен Кульманн, несмотря на молодость, уже известен во всем мире. Он изучал графический дизайн и технику книжной иллюстрации в Гамбургской высшей школе, и это заметно: его дипломный проект в виде книжки-картинки сразу сделал его лауреатом многих национальных конкурсов и обладателем нескольких премий в Германии. После завораживающих мышиных историй Торбена Кульмана «Линдберг» и «Армстронг», после невероятных полетов над Землей и Луной пришло время опуститься под землю, в город Кротов (Moletown). Это рассказ о том, как кроты решили освоить очаровательную поляну, соорудили транспортную сеть, придумали технологичные дома, разработали многочисленные системы. За этой увлекательной инженерной работой они не заметили, когда их луг перестал быть таким же прекрасным, как раньше…

 

• Карина Схапман. Мышкин дом. Самми и Юлия в парке развлечений. — Пешком в историю, весна

Книга еще об одном жилище — увлекательное путешествие по мышиному домику и парку развлечений. Мышкин дом — это серия книг про Самми и Юлию. И детям, и взрослым понравится разглядывать фотографии домика, построенного из простых материалов — картонных коробок, папье-маше, обрезков ткани. Одних только комнат — целых сто! А еще коридорчики, прихожая, балконы… После чтения о мышиных приключениях обязательно захочется построить собственный Мышкин дом. Этому можно научиться на сайте Студии Схапман.

 

 

• Сандро Наталини. История жизни: от первичного бульона до наших дней. — Пешком в историю, весна

Жизнь на нашей планете зародилась миллиарды лет назад в морской воде. Тогда из множества органических веществ возникли первые формы жизни, которые можно назвать нашими очень дальними предками. Необычайные превращения, ну и, конечно, сотни миллионов лет эволюции привели к появлению самых разных животных и человека! Книга рассказывает не только о возникновении и развитии жизни, но и о том, почему древняя многоножка вырастала до метра длиной, с какой скоростью бегал тираннозавр, что общего между китом и оленем, и о других занимательных фактах.

 

• Барнетт Мак. Волшебная пряжа. — Карьера Пресс, март

Первая книга Барнетта Мака — и сразу же отмечена премией Калдекотта (премия Американской библиотечной ассоциации за лучшие литературно-художественные произведения для детей и юношества) и другими наградами. Художник Джон Классен, создавший прекрасные рисунки к книге, — не только иллюстратор, но и аниматор: он один из создателей мультипликационных фильмов «Кунг-фу Панда» и «Каролина». В «Волшебной пряже» Классен поселил уже узнаваемых героев — зверей из книги «Где моя шапка?», но это уже совсем другая история.

В черно-белом городе, засыпанном снегом и сажей, девочка Анабель находит коробочку с разноцветной пряжей и вяжет для себя и друзей другой, цветной мир. Счастье, что пряжа не кончается. Но без злодея, крадущего коробочку с пряжей, эта история не была бы такой жизненной и захватывающей. Интересно, что черно-белые рисунки созданы с помощью черных чернил и гуаши, а цветное вязание — из отсканированной текстуры радужного свитера.

 

• Станислав Востоков. Брат-юннат. — Белая Ворона/Albus Corvus, апрель

Жизнь в Ташкентском зоопарке бьет ключом: канюк требует корма, пеликанам пора стричь крылья, а вредный журавль по кличке Журик так и норовит побольнее клюнуть. Брат-юннат знакомится с суровыми буднями зверинца под чутким руководством зоотехника Сергея. В этой юмористической повести Станислав Востоков рассказывает о том, как начиналась его карьера натуралиста в 90-е годы.

Иллюстрации к книге созданы замечательной художницей Верой Цепиловой. Ее мастерские анималистичные рисунки знакомы читателям Станислава Востокова по книге «Кум Королю», они отмечены на Всероссийском конкурсе «Образ книги» в номинации «Лучшие иллюстрации к произведениям для детей и подростков».

 

 

• Маргарита Ковалева. Витославлицы: путеводитель-игра по музею деревянного зодчества. — Фордевинд, апрель

Серия «Путеводители для детей» издательства «Фордевинд» широко известна среди читателей. Настоящими хитами стали книги о Петербурге и его окрестностях, путеводитель по Золотому кольцу и Великому Новгороду и вышедшая уже в этом году книга «Метро Петербурга: путеводитель-игра по станциям». Поэтому нет сомнений, что и книга-квест по Витославлицам — Новгородскому музею под открытым небом — тоже долгожданна для всех, кто любит путешествовать и открывать новое. Она раскроет секреты закоулков Витославлиц, превратит читателя в историка, этнографа и археолога, расскажет про обычаи и традиции, игры и обряды, ремесла и крестьянский быт наших предков.

 

• Анастасия Орлова. Маленький-маленький ветер. — Гриф, весна

Вот-вот выйдет из печати яркая, наполненная отличными стихами книга детского писателя Анастасии Орловой — лауреата премии имени С. Я. Маршака в номинации «Дебют в детской литературе» за книгу «Яблочки-пятки» (2013). Новая книга Орловой «Маленький-маленький ветер» уже не сверкает голыми пятками — она «обута» в чудесные розовые сандалики. От нежнейших стихотворных строчек — мурашки, как от маленького ветерка, возникшего от движения золотых крылышек насекомого. Сочная пастель Марины Кутявиной — это не просто иллюстрации к стихам, а отдельные маленькие истории, составленные из фруктов, цветов, бабочек, птиц, трав, древесных ветвей.

 

Иллюстрация на обложке статьи: Akira Kusaka

Надежда Каменева

• Этгар Керет. Семь тучных лет. — М.: Фантом Пресс, 2016. — 224 с.

Чтобы выйти из зоны литературного комфорта, нужно сначала туда войти. У Этгара Керета давно получилось это сделать. Короткие рассказы еще в начале нулевых вознесли его на пьедестал, где крупными буквами написано: «главный писатель Израиля». И, как и Меер Шалев, который по праву делит с ним это звание, он популярен далеко за пределами своей маленькой страны.

Однако, в отличие от многих авторов, привыкших писать в одном жанре и не жаждущих ничего менять, Керет продолжает развиваться. Он пишет сценарии, которые получают призы на кинофестивалях, стихи и пьесы. В 2016 году вышла его книга документальной прозы «Семь тучных лет». Она написана на английском и не будет переведена на иврит — родной язык писателя. Слишком личная, она населена по-довлатовски узнаваемыми персонажами. Мешать их комфорту, выйдя из зоны своего, Керет не готов.

«Семь тучных лет» — это короткие зарисовки Керета о полных тревог и терзаний годах между рождением его сына и смертью отца. Один год — несколько историй: ими автор готов поделиться только с «незнакомцами». Повседневность, которая порой абсурднее любого литературного сюжета, Керет описывает со свойственной ему легкостью — именно за этот тон многие любят его рассказы:

Мой сын — Просветленный: как человек, много читавший о буддизме, прослушавший две-три лекции всяких гуру и даже переболевший однажды поносом в Индии, я должен заявить, что мой грудной сын — единственный среди моих знакомых, кто сумел достичь Просветления. Он действительно живет в настоящем: он никогда не хранит обиды, никогда не боится будущего. Собственное эго совершенно ему не указ. Он никогда не пытается защитить свою честь и не требует признания своих заслуг.

Керет во многом — израильский Довлатов. Столь же остроумный, наблюдательный и всегда немного грустный. Однако, в отличие от Сергея Донатовича, у которого были не самые простые отношения с действительностью, Керету в своем мире хорошо. Пишет ли он о войне, ортодоксальной сестре, раздаче автографов — его не оставляет ирония и, что особенно интересно, любовь. К писательству, к своей семье, к дорогой, но такой непредсказуемой стране. Обычные дни, бытовые вещи, понятные человеческие переживания за счет искренности приобретают глубину, показывают свое «двойное» дно:

Когда мы наконец встаем, Лев спрашивает, где ракета. Я машу туда, где был взрыв.

— Судя по звуку, грохнуло недалеко от нашего дома, — говорю я.

— О-о-о-о, — разочарованно тянет Лев. — Теперь Лаав, наверное, опять найдет осколок. Вчера он принес в школу кусок железки от ракеты, на ней был знак фирмы и название по-арабски. Ну почему она так далеко взорвалась?

— Лучше далеко, чем близко, — говорит Шира, стряхивая с брюк песок и муравьев.

— Лучше всего, если бы она взорвалась так далеко, что с нами ничего не случилось бы, и так близко, что я насобирал бы осколков, — резюмирует Лев.

Керет — атеист, его брак не признается ни раввинами, ни государством, а война в его стране не затухает ни на один день. Но для того, чтобы узнать его политическую позицию по тому или иному вопросу, лучше прочитать многочисленные интервью, а не эту книгу. «Семь тучных лет» про другое: про то, как человек ездит, ест, разговаривает с людьми, гуляет, играет в Angry Birds — просто живет в предложенных обстоятельствах:

— Почему эта игра так вам нравится? — спросила она.

— Мне нравятся странные звуки, когда птица врезается, — захихикал Лев.

— Мне нравятся физико-геометрические аспекты, — пожал плечами я. — Расчеты углов, все такое.

— Мне нравится убивать, — прошептала моя жена дрожащим голосом. — Разрушать здания и убивать. Это так весело.

— Игра очень положительно влияет на координацию. — Я все еще пытался смягчить эффект.

— Смотреть, как этих свиней разносит на куски и как их дома рушатся, — продолжила жена, уставившись зелеными глазами в бесконечность.

На русском книга о том, «как быть Этгаром Керетом», читается прекрасно, в том числе потому, что автору повезло с переводчиком. Писатель, который работает с материалом другого писателя, часто предлагает свою версию текста, а не передает изначальный текст. Но Линор Горалик — не тот случай. Она уже переводила рассказы Керета, ей самой близка короткая форма и понятны израильские реалии. Те, кто обращался к оригиналу, отмечают внимательное отношение Горалик к тексту, верную передачу лексики и сохранение важных оттенков смысла. Как пишет в рецензии для «Коммерсаната» Анна Наринская, цитируя «Семь тучных лет», «не испытываешь угрызений совести»:

С религией дела мои обстоят так: у меня нет Бога. Когда я себе нравлюсь, мне никто не нужен, а когда мне хреново и внутри у меня разверзается огромная пустая дыра, я просто знаю, что Бога, способного ее заполнить, никогда не было на свете и не будет.

Еще долго после прочтения книги, открываешь то одну, то другую страницу, перечитываешь отдельные абзацы, зачитываешь вслух кому-нибудь важному: «Смотри, как это у него здорово получилось». А еще делаешь это для себя: чтобы еще раз ощутить израильское тепло, точность выбранных слов, простое сопереживание.

Валерия Темкина

• Павел Басинский. Лев Толстой — свободный человек. — М.: Молодая гвардия, 2016. — 416 с.

Павел Басинский известен как автор нескольких книг о Льве Толстом и его окружении («Лев Толстой: Бегство из рая», «Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: История одной вражды», «Лев в тени Льва»). Последняя — «Лев Толстой — свободный человек», в отличие от предыдущих, обращается уже не к отдельному периоду жизни писателя или же конкретному вопросу его творчестваи философии. Это попытка создать полное жизнеописание гения русской литературы XIX века, насколько это возможно в ограниченном объеме книги.

Басинский прослеживает жизнь писателя, начиная с истории его рода и заканчивая смертью, описывает детство, потерю родителей, годы становления Толстого как личности, службу на Кавказе и в Крыму, обращается к его любовным историям, к «семейному проекту», жизни в Ясной поляне, истории его религиозных исканий, отречения от церкви, собственности и, наконец, ухода из дома в 1910 году.

Существует не одно жизнеописание Л.Н. Толстого, и поэтому встает вопрос: что отличает работу Басинского в ряду других? Автор создает будто бы популярную биографию Толстого, обращаясь к основным событиям его жизни, уже знакомым читателям, сколько-нибудь интересовавшимся судьбой писателя. Однако одновременно с описанием общеизвестных мест, которые словно адресованы людям, далеким от мира частной жизни писателя, Басинский рассказывает о специфике перевода Толстым Евангелия, об особенностях масонства его друга Черткова. Эти главы занимают значительное место в объеме книги, что вызывает вопрос о том, кто все-таки является ее адресатом: массовый или подготовленный читатель. Есть опасения, что после прочтения в недоумении останется как первый, так и второй.

Главный метод Басинского в создании биографических книг — это обращение к воспоминаниям современников, к переписке, биографическим свидетельствам и активное их цитирование. Целыми абзацами. И с одной стороны, рождается впечатление причастности: читатель словно знакомится с рассказом из первых рук. С другой стороны, это ощущение может быть ложным, потому что авторская методология работы с материалом вызывает большие сомнения. П. Басинский приводит цитаты, как правило, без указания на год и жизненные обстоятельства. Но иногда обращение к воспоминаниям требует развернутого комментария о том, каков был контекст определенного высказывания, какие отношения связывали Толстого и его собеседника, причем не вообще, а в конкретный момент времени. Так, например, известно, что дочери Толстого оценивали воспоминания своей матери Софьи Андреевны как «неправду», сокрушались о том, что именно им, созданным в пику воспоминаниям отца, «поверят». И как раз им часто «верит» Басинский. Кроме того, в методе, избранном автором, отсутствует ценностная иерархия воспоминаний. В один ряд встают и высказывания армейских сослуживцев, имевших краткое знакомство с Толстым, и воспоминания друзей, сопровождавших его на протяжении многих лет. Получается некий калейдоскоп высказываний, суждений, которые связываются между собой единственно по желанию Басинского.

Еще одним следствием этого подхода является утрата голоса самого Толстого. Он словно оказывается пассивным наблюдателем собственной жизни и смотрит на нее даже не своими, а чужими глазами. В первой половине книги Басинский представляет Толстого как подражателя, копирующего людей, которые оказываются рядом; как человека, следующего по течению жизни и не совершающего самостоятельных поступков:

Равнодушен к нему был и Дмитрий [брат Л.Н. Толстого]. Митя с детства был серьезен. «И я тоже хотел в этом подражать ему», — признается Толстой. В раннем возрасте Дмитрий, может быть, под влиянием тетушки Ергольской, стал очень религиозным. «Религиозные стремления, естественно, направили его на церковную жизнь. И он предался ей, как он все делал, до конца. Он стал есть постное, ходить на все церковные службы и еще строже стал относиться к себе». То же случится с самим Толстым в конце семидесятых годов, в начале «духовного переворота». Он тоже станет есть постное и ходить на все церковные службы, пока не разочаруется в Церкви. Выходит, что и здесь Лева вроде бы подражал Мите. Даже знаменитое толстовское «опрощение» придумал не он, а Митя. «Он не танцевал и не хотел этому учиться, студентом не ездил в свет, носил один студенческий сюртук с узким галстуком…».

Басинский лишает раннего Толстого рефлексии. Упрощает и сводит к случайности внешних обстоятельств и его уход из университета, и отъезд на Кавказ:

Во всем, что не касалось внутреннего мира, он был абсолютным фаталистом. Легко менял внешние условия жизни, отдаваясь на волю случая. Легко бросил университет, легко оставил хозяйство и легко отказался от светской жизни ради суровой службы на Кавказе.

Но это события не произошли сами собой: согласно другим источникам, это был выбор Толстого, достаточно драматический и обусловленный не только внешними, но и внутренними мотивами.

Лишены внутреннего развития, многогранности и многие современники писателя, которых описывает Басинский. Разумеется, многие герои Толстого имеют реальных прототипов. Однако в первой половине книги возникает ощущение, что автор не ставит перед собой цель воссоздать атмосферу эпохи, чтобы услышать ее голос. Кажется, что Басинскийвыстраивает галерею портретов людей, которые появились в жизни писателя только для того, чтобы позже стать героями его произведений.

После прочтения книги Басинского появляется желание обратиться непосредственно к воспоминаниям Толстого, прочитать и его философские труды, и переписку с издателями, разобраться в дневниках его детей и близких. Но от объема материала начинает голова идти кругом — получается, чтобы хотя бы как-то вместить всю полноту и сложность жизни Толстого в одну книгу, нельзя не избежать упрощения смыслов и сужения горизонта событий. Выбор — погружаться ли в полотно жизни и творчества Толстого целиком или обойтись той фрагментарной действительностью, что сообразно своим интенциям выбрал Басинский, — остается за читателем.

Мария Михновец

• Дорит Линке. По ту сторону синей границы / Пер. с нем. В. Комаровой. — М.: Самокат, 2017. — 484 с.

Судьба детей, выросших у моря, — плыть. Особенно если тебя все время дразнят «рыбья голова». Если ты постоянно смотришь на синюю границу на горизонте, значит, мечтаешь ее пересечь. И это относится к любой границе, поставленной вопреки твоей воле.

Автор книги Дорит Линке родилась в 1971 году в Ростоке, где выросла, получила образование и работает пловчихой-спасателем. Действие ее дебютного романа происходит в последние годы перед падением Берлинской стены, разделяющей ГДР и ФРГ. Стена официально возводилась как «антифашистский оборонительный вал», но по факту эти сто пятьдесят пять километров бетона, металла, колючей проволоки и сторожевых вышек стали символом холодной войны.

Там, где два мира делились по рекам и водоемам, ограждений не было, но эти зоны постоянно контролировались. Может быть, зримое отсутствие границы и приводило к мысли, что ничего не стоит ее пересечь. Тысячи граждан ГДР пытались сделать это, и те, кому удалось встретить в нейтральных водах дружественное судно, вошли в легенды.

В книге-ровеснице романа Линке — сборнике рассказов Полины Жеребцовой «Ослиная порода» — жители города Грозного тоже передают друг другу легенды о смельчаках, вырвавшихся на волю:

<…> — У нас в классе был мальчишка. Его звали Тарас. В свои двенадцать лет он уже курил сигареты, пил пиво и приставал к девчонкам… У Тараса была мечта, о которой он каждый день рассказывал в школе: сбежать из СССР. Ничего-то этот второгодник не умел, кроме как немножко играть на трубе. «Вот вырасту и стану музыкальной звездой в Америке!» — хвастался он… И однажды — исчез!

Милиция искала, родные плакали, только его не нашли. Потом, через несколько лет, установили, что мальчишка из Ростова-на-Дону добрался на попутках в Крым, проник зайцем на торговый корабль, везущий в ящиках апельсины, и уплыл в Америку! Он сделал это в двенадцать лет!

Через четверть века его сестра получила письмо. Тарас написал, что забрался в огромный ящик с апельсинами и ел их всю дорогу до Америки…

Но если «кадры советской кинохроники» Грозного узнаваемы всеми, кто жил в СССР, то погружение в 1980-е годы в ГДР приводит тех же людей в некоторое замешательство. Ганзейский Росток в Передней Померании — самый крупный порт ГДР. Здесь, на советской стороне Германии, общество живет по особым законам: нужно уметь подчиняться, твердить заученные фразы, ходить строем. Политинформация, портреты Ленина и Брежнева, лозунги, одинаково звучащие на любых языках. Рядом живут участники Второй мировой, и дети часто играют в военных блиндажах. Что самое удивительное — всюду комиксы, сникерсы и баунти, мармеладные мишки, свободная форма одежды в школе. Как будто на черно-белые советские фотографии 1970-х наложены аляповатые, сделанные на полароид снимки наших 1990-х.

Вот как появляется в истории самый харизматичный герой — саксонец Йенс:

Техасы, явно на два размера больше, болтались — того и гляди окончательно сползут — на его тощей заднице. Придерживая пояс рукой, он приковылял к моей парте и осторожно присел на стул рядом. Потом вытащил из коричневого ранца учебник русского. Его украшала огромная наклейка с Дональдом Даком.

— Ф ру-у-усском я фаще-е-е не секу, — шепнул он мне. — Ты мине-е-е бомо-о-оже-е-ешь? Его диалект был невыносим, а красный велюровый джемпер — непомерно велик…

Главные герои романа — дети как дети, неразлучная троица друзей, которых заставляют стыдиться западных ценностей (и мармеладных мишек!), притворяться, что они счастливы. Но как можно чувствовать себя счастливым, когда за неповиновение тебя исключают из школы, а твоему другу грозит колония? Можно попытаться бежать через Стену, ведь все говорят, что там жизнь намного лучше.

Йенсу удается пересечь границу законно — в поезде, с родными, с надеждой на радужное будущее. А двое оставшихся, Ханна и Андреас, решаются на побег, который не под силу многим взрослым.

…Тренировки зимой, весной, летом, а в конце августа — старт. Переплыть Балтику! Сначала это представлялось совершенной фантастикой. Но время шло, и идея становилась все более реальной и осязаемой. Через несколько недель план созрел. Все равно других вариантов у нас не было.

Так почему бы и не попробовать?

— Хватит ждать чуда, — повторял Андреас. — Возьмем все в свои руки!

Советская эпоха, видимая сегодняшними людьми, мифологизирована. Это взгляд сквозь толщу воды, отчаянно кривое пространство, в котором мало кто отваживается выяснять истину. На каждое «так было!» в кино, литературе да и просто в воспоминаниях еще живых свидетелей обязательно найдется свое «было совсем не так!». И это касается не только России — не менее острые споры ведутся и в остальном мире, некогда помеченном красной звездочкой.

Поэтому произведения о том времени всегда будут предметом болезненной дискуссии, если только не рассматривать их с верного ракурса — с точки зрения искусства. И в этом плане чтение романа «По ту сторону синей границы» доставляет невероятное удовольствие. Это поэма в прозе, воспевающая упорство и решимость. Ритм задают серые волны Балтийского моря, мерные движения умирающих от усталости пловцов, стихи и песни, которые они поют и шепчут, чтобы не потерять связь с реальностью. Плавание описано до мельчайших подробностей, это даже немного «Жизнь Пи» — такая же жуткая красота:

Оборачиваюсь, смотрю назад, — позади по темной воде тянется светлый мерцающий след. Зеленые точки вспыхивают рядом с ластами Андреаса, как будто звезды спускаются с неба в море и за нами возникает наш собственный Млечный путь. Шнур тянет за запястье, надо плыть дальше. Несколько энергичных гребков — и я нагоняю Андреаса. Спасибо планктону: его свечение помогает разглядеть стрелку компаса. Она показывает на север…

Кто победит — всепоглощающая серая масса или отважный одиночка? Кто доплывет — уверенный в своей цели или отчаянный?

«Рыбные головы» или «рыбьеголовые» — ироничное прозвище немцев, живущих на побережье Балтийского и Северного морей. Может, именно рыбьи головы помогают нашим героям плыть? Однако характеры Ханны и Андреаса выстроены так, что становится понятно: в них есть еще кое-что, кроме звериного желания выжить. Воля и разум.

Книга Дорит Линке наверняка вызовет споры. Однако она точно поможет решиться на судьбоносный шаг, придаст сил тем, кто видит перед собой непреодолимую стену. Основанная на историческом материале, она говорит о преодолении внутренних границ, о мечте и решимости творить свою жизнь самостоятельно вовеки.

Надежда Каменева