Настоящее кино о придуманном человеке
Мне довелось ехать в поезде с разговорчивым господином, который, садясь за стол, неожиданно возмутился: «Вот Пеле — великий игрок, король футбола, ну что ж он так позорит себя — такой кофе плохой делает!»
Я не видел Пеле, но видел Марадону — я услышал фамилию аргентинца в 1986 году по первой программе в черно-белом телевизоре «Рекорд», и когда через полчаса вышел во двор, весь двор кричал: «Марадона, Марадона, пас, пас!» Недавно мы с другом зашли в винный бутик и купили портвейн с изображением Диего Армандо — портвейн «п…ц печени».
В прошлом году в Италии вышел фильм «Рука Бога», который посвящен падению Марадонца, величайшего в мире футболиста, героя народной демократии, великого чемпиона. Лента получилась душещипательной и полной саспенса: ожиревший номер 10 жонглирует апельсином, прежде чем потерять сознание, упасть лицом в землю и быть увезенным на «скорой». Эти сцены соседствуют с фамильными зарисовками бедной католической семьи, на которых юного Диего бранит отец: футболист не усторожил бидоны с водой — и яростная мать бросается на защиту сына.
Как обычно бывает, мыльная опера, полная ложного пафоса, выходит на экраны одновременно с лентой известного режиссера, дублируя ее. Так случилось и на этот раз: документальный фильм Эмира Кустурицы, снятый в 2006 году, попал в программу Каннского и Московского кинофестивалей.
Журнал Premiere оценивает работу Кустурицы в одну «звезду», иронизируя насчет балканского режиссера: фильм полон автоповторами и автоцитатами и больше рассказывает о сербских цыганах, чем о кумире Аргентины. Так, Кустурица в одной из сцен говорит своей матери, находящейся при смерти, что она увидит живого Диего. Но дело в том, что Марадона давно уже не принадлежит себе, его образ превращается в антиглобалистский бренд, и сербские цыгане, играющие в карты, режущие друг друга бутылкой, — это не в меньшей степени тот самый Марадона, который дружит с Фиделем Кастро и Уго Чавесом, демонстрирует новые татуировки, жиреет, принимает кокаин и слушает записи No Smoking Orchestra.
Все эти жесты аргентинца стали возможны благодаря его футбольному мастерству и самопровозглашению «десницей Божьей», после того как он забил гол рукой в ворота англичан в памятном четвертьфинале мексиканского Мундиаля. И именно с Марадоной связана традиция, своеобразная культура жеста, нарушающая принцип ФИФА fair play. Когда-то в журнале «Костер» я прочитал заметку «Диегито из команды „Красная звезда“», в которой, в частности, рассказывалось, что гол рукой не был простой случайностью, но был одним из приемов короля футбола — он забил таким образом массу мячей в Аргентине, а также выступая за «Барселону».
Ролан Барт писал о боксерах сороковых годов, отмечая, что их характерные жесты — подлые удары ниже пояса, захваты, укусы — создают своеобразную комедию нравов, где один из актеров Подлец, второй — Здоровяк, третий — Пчела, четвертый — Заморыш. В футболе именно гол Марадоны инициировал целую серию подобных жестов на грани фола на поле и за его пределами.
Зидан продавливает тело южноафриканского футболиста; Тотти плюет в лицо сопернику; англичане отказываются меняться майками с россиянами; Батистута лежит на газоне «Динамо», корчась от боли, с трибун несется: «Батистута — пидорас»; Бебето качает младенца; Роже Милла танцует с угловым флажком; победившая команда ныряет рыбками, взявшись за руки; кресла летают с западной на восточную трибуну; Блан целует Бартеза. Жестов множество — и камера следит.
Говорят, что в девяностые годы футбол стал жестче: игроки стали вырывать друг другу ноги, плевать в лицо, разбивать носы, выкрикивать расистские лозунги и, напротив, бороться с проявлениями расовой нетерпимости, обмениваться футболками и сестрами. Зрительское переживание, наслаждение от игры связано с нарушением правил игры и принципов fair play — еще несколько лет назад английские и немецкие болельщики наводняли города и готовились к бойне «стенка на стенку». Нарушить правила, пересечь белую черту линии поля и совершить при этом вопиющий жест — такова роль футбольного трикстера. Так, на матче чемпионата России — без участия столичных команд — однажды на поле выбежал болельщик в форме судьи, подскочил к арбитру и показал ему красную карточку, после чего спустил штаны.
Владимир Топоров связывал появление футбола с древним поминальным обрядом земледельцев. Игра голым черепом и оголение тыла — осквернение образа живого человека как приношение мертвому — таков современный культ смерти, именно этим он и привлекает внимание масс.
Один анекдот раскрывает суть футбольного травести, того театра, о котором шла речь выше.
После римского дерби «Рома» — «Лацио», в котором «волки» разгромили соперников, Хуан Себастьян Верон переоделся проституткой и пошел по ночному Риму. Ему встретилась старушка, которая спросила его мужским голосом: «Хуан Себастьян, что ты здесь делаешь?» — «Как ты узнала меня?» — спросил аргентинец. «Дело в том, что я — Синиша Михайлович».
Подобные рассказы достойны колонки «27 строк о спорте» — туда попадает и Марадона с новой тату, и разводящийся Тьерри Анри. Говорят: матч забывается — счет остается. В конечном итоге забывается и счет, а остается только этот жест, нарушающий правила, оскорбление и гримаса боли и ужаса.
Я поспорил со своим другом, сказав ему, что его жена родит ребенка в день финала Кубка мира 2006. Так и случилось. Но на девяностой минуте игры он сказал мне в отместку: «Сейчас Зидана удалят — и Франция проиграет». То, что произошло потом, — известно всем. Но дело тут в другом. Футбол перестал для меня существовать после жеста Лысого: то, что он боднул Матерацци, обозначило для меня тот предел футбола, окончательно обесценило правила этой игры и лишило ее всякой привлекательности — придав ей на мгновение высший смысл, то, чего я всегда ждал от этого зрелища, смысл, который померк, едва сверкнув.
Владимир Москвин
