Эдуар Бразе. Трактат по вампирологии доктора Авраама Ван Хельсинга, доктора медицины, доктора философии, доктора филологии и проч.

  • Издательство «Книжный клуб 36.6», 2012 г.
  • Все знают Абрахама Ван Хельсинга — прославленного охотника на вампиров, бессмертного героя романа Брама Стокера «Дракула». Однако мало кому известно, что Ван Хельсинг не только существовал во плоти, но и писал книги. Последнее из его произведений — а также главное дело жизни — это «Трактат по вампирологии», составленный в самом начале XX века. В нем автор задает важные вопросы: существуют ли вампиры в действительности? как давно человечество знакомо с кровопийцами? какие обличья принимают они, чтобы совратить, а затем и обратить людей? что можно им противопоставить? каким оружием бороться с вампирами? — и дает свои ответы. Это уникальное исследование истории и особенностей вампиров, проведенное знаменитым победителем Дракулы и… возможно, вампиром тоже!

    Французский писатель Эдуар Бразе случайно обнаружил сей потрясающий раритет у амстердамских букинистов, отредактировал и обработал текст и заново выпустил в свет, обогатив издание выдержками из других знаменитых трактатов, посвященных вампирам, и литературными произведениями на ту же тему. Получилась уникальная и драгоценная коллекция, в которую вошли сочинения таких авторитетов (помимо Ван Хельсинга), как Дом Кальме, Коллен де Планси, Шарль Нодье, Джон Полидори, Э.Т.А. Гофман, Эдгар По, Шарль Бодлер и др.

Я не очень-то люблю писать. Держать перо — пытка для скрюченных артрозом пальцев. Не выучившись в юные годы технике стенографии — которая, меж тем, удобна для быстрых записей и была бы весьма полезна мне во время длительного обучения медицине, философии и метафизике на крупнейших европейских факультетах, — я вынужден умещать слова, одно за другим, на строках тетради в синей холщовой обложке; они подобны пугливым и ленивым барашкам, чьи зыбкие контуры обведены сиреневыми чернилами. Нет, решительно, я не люблю писать, и если я и взялся теперь за работу над трактатом, то лишь потому, что меня вынуждают необходимость и чувство долга, намного превосходящие мое желание отдохнуть (нужно заметить, вполне заслуженное). Я всего лишь старый, очень старый человек, и за всю длинную насыщенную жизнь у меня было не так уж много свободного времени! Теперь же пришла пора, когда я мог бы прогуливаться по утрам вдоль каналов любезного моему сердцу Амстердама, города, где я родился и где когда-нибудь умру, а вечерами позволять себе кружечку траппистского пива и набитую «Амстердамером» трубку в одной из уютных таверн, окаймляющих квартал Красных фонарей. О да! Как хотелось бы мне целыми днями бродить по извилистым переулкам родного города, философствовать вместе с другими стариками той же закалки, сетуя на беспечность молодости, никчемность старости и нелепость жизни, и ничем другим не заниматься! Увы! Я лишен сих безобидных радостей и вынужден пожертвовать пивными парами и табачным дымом ради аскетичной строгости рабочего кабинета, где полки трещат под тяжестью научных и эзотерических трудов. Ибо отныне моя миссия в этом мире — пусть даже, исполняя ее, я испущу последний вздох — написать трактат, работа над которым предназначена мне судьбой. Я посвящаю его всем тем, кто так или иначе столкнулся или еще столкнется в будущем с одним из величайших зол, известных человечеству. Я хочу помочь им постичь его причины и истоки и побороть его тлетворное влияние. Да, моя миссия заключается в том, чтобы составить, а затем опубликовать — конечно же, на собственные средства, так как я сомневаюсь, что у кого-либо из издателей хватит духу внести в свой каталог записки, посвященные столь рискованной теме, — достоверный и безапелляционный «Трактат по вампирологии»!

Вампиры! С начала времен они — гноящаяся рана на теле больного человечества, темная сила, неустанно отвращающая людей от пути добра и божественных истин, чудовищная гидра с сотней голов, которые немедля вырастают заново, стоит их отрубить, ненавистное семя Сатаны и Каина, заклятые враги сынов Адама.

Тем не менее их существование до сих пор оспаривают на скамьях медицинских факультетов. Считается, что вампиры — воображаемые создания, бредни, порожденные слабыми и нездоровыми умами, видения лунатиков, пришедшие из их сумрачных снов, сказочные существа. Они становятся героями лживых историй, какие рассказывают на вечерних посиделках, ими населены кошмары детей, боящихся темноты и ночного одиночества.

Я же совершенно не намереваюсь отвергать легенды и сказания, суеверия и верования, которые так раздражают ученых. Поскольку, по правде говоря, это единственные заслуживающие доверия источники, дошедшие до нас из глубины веков; именно благодаря им люди (разумеется, за исключением ученых) поверили в существование вампиров и научились остерегаться их. И всеобщий скептицизм, преобладающий в наш материалистический и приземленный век, не в силах это изменить. Да, к древним сказаниям, забытым легендам, удивительным верованиям, стародавним суевериям должен обратиться настоящий, незашоренный человек науки, если он хочет пролить свет на феномен, о котором мы слишком долго ничего не знали. Именно это незнание позволило вампирам спокойно плодиться и размножаться!

Ибо вампиры существуют, да, существуют, и не только в страшных историях. Если кто-то и может (должен!) во всеуслышание заявить о столь ужасном факте, то это я, Абрахам Ван Хельсинг, доктор медицины, доктор философии, доктор филологии, доктор естественных наук, доктор теологии, старший преподаватель и ученый Лондонского медицинского университета, ныне вышедший на пенсию. Позволю себе добавить к длинному перечню солидных дипломов не признанную медицинским факультетом специальность — меж тем, крайне полезную и необходимую! — охотника на вампиров. Да, я, Абрахам Ван Хельсинг, заявляю, что вампиры существуют, потому что ваш покорный слуга боролся с ними всю жизнь. Я горжусь победой над одним из опаснейших представителей вида — графом Дракулой, которого в недавнем прошлом я преследовал от Лондона до самой Трансильвании в сопровождении молодого Джонатана Харкера, его прелестной супруги Мины, лорда Артура Годалминга, моего ученика доктора Сьюарда и, конечно, незабвенного Квинси Морриса! Несчастный погиб, вонзив кинжал в сердце графа Дракулы, чье тело перевозили в замок в Карпатских горах. Да, я тот, кто разоблачил, поборол и уничтожил Дракулу. Я отдал свою кровь, пытаясь вернуть к жизни одну из его жертв, бедную Люси Вестенра. И ныне, променяв кровь на чернила, а кол на перо, я по-прежнему веду охоту!

Однако я не намерен возвращаться к обстоятельствам низкого существования Дракулы и рассказывать о немалых усилиях, приложенных мною, чтобы навсегда стереть его с лица земли. Об этом уже поведал — столь талантливо, что мне о подобном и не мечтать, — мой близкий друг Абрахам Стокер, почетный член тайного братства посвященных Golden Dawn и автор романа о графе Дракуле. Всем известно, как главные действующие лица мрачной и драматичной истории обменивались личными дневниками и письмами; тем же, кто еще не в курсе, я рекомендую прочитать это великолепное произведение.

Сейчас передо мной другая цель. Будучи ученым, я решил написать серьезный, основательно подкрепленный документами трактат на эту жуткую тему, одного упоминания о которой достаточно, чтобы мои некогда рыжие, ныне же белые, как снег, волосы встали дыбом. Но я должен отрешиться от своей чувствительности и вполне понятного отвращения, дабы отметить выдающиеся и очевидные факты, знание которых, я надеюсь, поможет другим охотникам на вампиров по-своему продолжить то, что стало делом моей жизни.

Ибо, как я сообщил моим добрым друзьям на собрании в кабинете доктора Сьюарда, где нашим секретарем была необыкновенная миссис Мина Харкер, — напомню, та встреча состоялась 30 сентября некоего знаменательного года, через два часа после ужина, то есть ровно в двадцать один час, — существование вампиров более не может подвергаться сомнению. Ведь многие из нас стали непосредственными свидетелями этого явления, а точнее, увы, жертвами, как это было с Джонатаном Харкером, его супругой Миной и покойной Люси Вестенра. Я сам долгое время относился к вампирам скептически, и если бы, несмотря на многочисленные ученые и почетные звания, я не сохранил открытый к постижению сверхъестественного разум, то ни за что не поверил бы в некоторые широко распространенные факты. Основываясь на протоколе, который наша милая Мина составила с исчерпывающей точностью, я привожу здесь сии факты, в ту пору досконально мной разобранные. Они будут последовательно рассмотрены в главах, следующих за этим коротким, но необходимым обращением к читателю.

Вампир, или vampyr, не умирает, как умирает пчела, когда вонзает жало в эпидермис жертвы. Напротив, в смерти страдальцев он черпает силы и, совершив злодеяние, становится еще могущественнее, еще легче отыскивает новую добычу и теперь уже ее заражает своим ядом.

Он не умирает, однако и не живет. Он находится на грани между жизнью и смертью, в постоянном стремлении выжить. В сущности, это живой мертвец, или, точнее, «не-мертвый», что еще ужаснее и трагичнее.

Вампиры существуют и существовали всегда, даже в давно минувшую эпоху античности. О них упоминали в Египте, Древней Греции и Риме. Своей проклятой кровью они отравили и старушку Европу, от Соединенного Королевства и Франции до Кавказа, включая Германию, Румынию, Венгрию и Болгарию. Они также добрались до Индии, Китая и Японии. Во время массовых переселений они следовали за ордами варваров, свирепых гуннов, саксонцев, мадьяр и славян. Для вампиров нет границ, ни территориальных, ни временн́ых, поскольку, будучи не-мертвыми, они наделены некой формой бессмертия.

В отличие от нас, простых смертных, вампир не боится ускользающего времени. Он не умирает и не стареет, пока может пить кровь живых. Более того, он молодеет! С каждой пинтой высосанной крови он набирается энергии и жизненных сил. Ничем другим вампир не питается. Зато кровь необходима ему в избытке! Целыми литрами, причем регулярно! Потребность утолять жажду этим живительным флюидом вынуждает его беспрестанно умножать число жертв, которые, заразившись через укус его ядом, в свою очередь избегают естественной смерти и присоединяются к гнусной вампирской когорте.

Помимо тяги к крови и зависимости от нее, вампир обладает рядом физиологических особенностей, позволяющих легко его опознать. Прежде всего, он выходит только ночью, солнечные лучи для него губительны. На рассвете вампир должен незамедлительно вернуться в гроб, на кладбище, где он похоронен. Из-за ночного образа жизни и прилежных посещений кладбища у него серое, мертвенно-бледное лицо, но как только вампир напьется свежей крови, оно розовеет и приобретает цветущий вид. Выступающие вперед клыки, которые он вонзает в яремную вену жертвы, подобны клыкам хищных зверей и некоторых видов летучих мышей. У вампира сросшиеся брови, они образуют непрерывную полосу густых кустистых волос над глазами, горящими недобрым, кровожадным, похотливым огнем. Мощь его безмерна, в руках вампира заключена сила двадцати человек. Другие характерные приметы: он не отбрасывает тени, как несчастный Петер Шлемиль, продавший тень дьяволу, и не отражается в зеркалах — очевидный признак того, что в неприкаянном теле не-мертвого не обитает душа. Ночью он видит так же хорошо, как мы с вами — средь бела дня: весьма полезное свойство для вампира, обитающего почти в полной темноте.

Хотя вампир и был когда-то человеком, в нем не осталось ничего человеческого. Это демон, лишенный жалости и каких бы то ни было чувств. Вампир подобен зверю, мало того, по своей воле он может превратиться в ночное животное, такое, как летучая мышь или сова, в хищника, например, волка или лису, а также в мелкого вредителя — крысу, ящерицу, муху, паука. Он, как людоед из детских сказок, способен по желанию увеличиться или уменьшиться в размерах, настолько, что протискивается в любую, даже самую маленькую щель, — и это очень пригождается вампиру, когда ему нужно попасть в заколоченный гроб или же совсем исчезнуть, словно его и не было. Он также с легкостью превращается в тучу, дым, молнию, раскаты грома и любые другие природные явления. Вызывает туман или грозу, помогающие ему скрыться, или принимает вид пылинок, парящих в столбе лунного света. Как же в таком случае определить, где он находится, чтобы попытаться его уничтожить? Эта диковинная задача не раз приводила в отчаяние самых храбрых мужей. Ибо как ухватить нечто бесформенное или имеющее столь разнообразные формы? Как бороться против того, что без конца ускользает и рассеивается? Как преследовать то, что вечно исчезает? Как уловить неуловимое? Последняя, но не менее ужасная личина вампира — порождаемый им страх. Поскольку эти кровопийцы существуют прежде всего за счет страха, напускаемого ими на своих жертв!

Итак, вампир не человек, коль скоро он не-мертвый; в нем одновременно есть что-то от зверя, ребенка и ученого старика. Но нет зверя свирепее, чем он, нет ребенка более капризного и развращенного, нет ученого более близкого к ереси, и никто не заслуживает анафемы больше, чем он. Вампирам свойственны грубость, жестокость, сладострастие, эгоистичное и самовлюбленное поведение — незрелое, инфантильное. И все же благодаря многолетнему опыту у них развились хитрость и сообразительность, появились обширные тайные познания.

Их знания тем более опасны, что получены главным образом из запретных источников. Вампиры часто прибегают к некромантии, то есть, как видно из этимологии слова, к прорицанию через посредство мертвых. По их зову покойники поднимаются из могил и служат им как верные рабы. Кроме того, вампиры обучаются в университете Сколоманс, в затерянной среди лесистых гор проклятой школе, где сам дьявол открывает ученикам тайны природы, неизвестный язык животных и жуткие возможности черной магии. Но за один раз Сатана набирает лишь десять последователей. Девять из них отправляются восвояси с дипломом в кармане, десятый же остается в аду — такова плата за уроки Лукавого. Дракула, или Влад III (1431–1476), воевода румынского княжества Валахия, проходил обучение именно в Сколомансе — это подтверждает мой друг профессор Арминий из Будапештского университета.

Тем не менее, хоть вампир и всемогущ (или почти всемогущ), у него есть свои слабости и естественные ограничения, зная которые, его можно одолеть. Как сказано выше, он должен вернуться в гроб до восхода, иначе его спалят солнечные лучи. Если вампир не выполнит это обязательное условие, но все-таки сумеет укрыться где-нибудь от дневного света, есть три строго определенных момента, когда он может вернуться в свое логово: на рассвете, в самый полдень и на закате.

Мы отметили, что вампир способен проникнуть куда угодно, проскользнуть в микроскопическую трещину. Но вместе с тем он не в силах спонтанно появиться там, куда его не звали. Так, вампир переступит порог дома лишь после того, как кто-нибудь его пригласит. Впоследствии, однако, никто уже не помешает ему возвращаться туда, когда заблагорассудится, — через дверь, окно или каминную трубу. Говорят, вампир с трудом преодолевает большие водные пространства; он управляет судном только во время отлива и штиля.

Наконец, он не выносит священных символов, таких, как изображения креста, распятие, святая вода. Отпугивают вампира и некоторые растения, например, чеснок и шиповник.

Что же касается способов прервать его позорное и парадоксальное существование, то на сегодняшний день они хорошо известны: выстрелить в сердце вампира освященной пулей, предпочтительнее серебряной, в упор или через гроб; обезглавить его или пронзить колом. Кстати сказать, в лавочках старого Амстердама, а также в некоторых кварталах Лондона и Брюсселя можно найти так называемые «Vampire killing kits» — шкатулки из ценных пород дерева, содержащие все необходимое для охоты на вампира. Обычно в набор входит пистолет; коробочка с серебряными пулями; склянка с чесночным соком для смачивания пуль; гирлянда из сушеных цветков чеснока (как правило, привезенных из Харлема, где мой друг Вандерпол круглый год выращивает их в теплице); большой флакон со святой водой из Ватикана; два маленьких флакончика — с порошком серы, пары которой обращают кровососов в бегство, и с солью; распятие из дерева и меди; медальоны с изображением святых и, наконец, противовампирная сыворотка профессора Эрнста Бломберга. Наборы составляет и выпускает именитый оружейный мастер из Льежа Николя Пломдёр.

Для полноты к этому арсеналу стоило бы добавить и церковные облатки, коими я, получив индульгенцию, лично воспользовался, чтобы запечатать гроб Люси на кладбище в Кингстеде и создать непреодолимое духовное препятствие, через которое она тогда не смогла пройти. Однако мне предпочтительно не настаивать на этом пункте, столь яростно отвергнутом теологами, что я чуть было не поплатился за содеянное отлучением от Церкви. Похоже, что облатки, истинное тело Христово, не признаются средством экзорцизма, и их использование для борьбы с вампирами сродни святотатству. Не хотелось бы заново начинать спор, который поднял столько шума вокруг персоны старого доктора, целиком посвятившего себя защите несчастных жертв, что подверглись нападению бесноватых. И тем не менее я могу подтвердить эффективность описанного метода. Уверен, что на Небесах мне простят такое необычное использование Святейшего Тела Господа Нашего Иисуса Христа, который гораздо больше расположен отпускать нам прегрешения, чем иные священники, рьяные служители веры.

Однако довольно запутанных теологических рассуждений, пора перейти, если можно так выразиться, к животрепещущему вопросу — хотя речь пойдет скорее о смерти, нежели о жизни. Как я сказал моим добрым друзьям, покидая их после нашего путешествия в Трансильванию и победы над силами Зла, мы не нуждаемся в доказательствах, как и в людях, которые поверили бы нам. Не доказательства, но умные объяснения и подлинные свидетельства будут опорой всем поборникам правды и противникам дьявола — им я смиренно посвящаю эту книгу. Да удастся им, по моему примеру, всегда сражаться со Злом и никогда не отрекаться от Добра.

Между тем, уже поздно, и я вынужден прервать дежурство у письменного стола. Не откажу себе в стаканчике шнапса и в добром табаке.

Андрей Виноградов. Трубадур и Теодоро, или Две двести до Бремена

  • Издательство «Книжный клуб 36,6», 2012 г.
  • Живет себе на Майорке человек. Живет и, в общем, не тужит. В меру попивает, в меру что-то пишет, потому как журналист или даже писатель, в меру тоскует и ностальгирует, потому что в прошлом это наш российский советский человек. К нему ходит в гости друг, опять-таки из наших, испанцы заглядывают (и, между прочим, испанки тоже), мухи залетают (но очень редко). В общем, жизнь идет. Но чего-то в этой жизни не хватает. А потом в ней появляется Теодоро. Вот, пожалуй, и все…
    Кто такой Теодоро? Почему человека зовут Трубадуром? Какую роль здесь играют часы «Юность»? Причем тут сомалийские пираты, русская мафия, король российской эстрады и король Испании, сидящий за соседним столиком? А вот чтобы получить ответы на эти вопросы, надо прочитать всю книжку — добрую, человеческую, местами забавную, местами печальную, но очень искреннюю историю, написанную чистым, живым языком, причем так, что оторваться от чтения до самой последней страницы практически невозможно.

Удивительный выдался день — стоит шагнуть из дома на террасу, как — «х-х-ха!» — будто выдохнет кто прямо в глаза… Моргать, тереть — бесполезно, не видно ровным счетом ничего. Очертания близкого берега, и те не угадываются, только память подсказывает, где их искать. Память и слух.

Слышно по-прежнему хорошо, нормально слышно: море пришептывает, и собака лает издалека. Лает как заведенная…

Туман из облака-сугроба превратился в мелкую водяную взвесь, еще более непроницаемую, чем раньше. Она окончательно отъединила Трубадура от внешнего мира, превратившегося теперь в бескрайнюю студенистую массу. Толкаться в этом мире-медузе у него не было ни желания, ни нужды.

Закрыл глаза, зажал уши ладонями — темно, собака лает… Открыл глаза, убрал руки — сумерки, собака… существенно громче, море… Общий знаменатель — собака.

Достал уже этот чертов знаменатель.

Трубадур покачивался в кресле, раздумывая, чем себя занять, коли уж так сложилось, что даже отвратительная погода не помогла вернуться к остывающей рукописи. Такая вот незадача. Из всех способов нокаутировать незадавшийся день только один покорял исключительной простотой и надежностью. С его помощью Трубадуру случалось и удачливые деньки штабелями укладывать. Бывало, что и недели, не сказать больше…

Резоннее, да и честнее, пожалуй, было задать себе вопрос: «Чем бы заняться еще?» — если, конечно, полагать три выпитых бокала веским аргументом в пользу главного занятия. Трубадур считал аргумент достаточно веским, а поэтому речь могла идти о каком-нибудь менее значимом деле, проще сказать — побочном. Только вот никаких продуктивных идей на этот счет у него не было.

«Ладно. Пусть будет что будет. Ситуация расстраивает, но не нервирует», — сформулировал свои ощущения Трубадур. Единственное, что нервировало по-настоящему, — непрекращающийся собачий лай.

— У независимых наблюдателей складывается впечатление, — Трубадур негромко импровизировал вслух, подражая манере известного телеведущего, — будто кто-то задался целью проверить жителей городка, подковой огибающего одну из самых живописных бухт испанской Майорки, на устойчивость к… — Тут он несколько замялся. — На устойчивость к внешним раздражителям лающего типа в зимний период. — Выдох, вдох. — Возможно, для того, чтобы позже сравнить полученные данные с аналогичными замерами, произведенными среди скотоводов центральной Монголии и московских милиционеров…

Нескромным глотком Трубадур на треть облегчил хрустальную емкость и подумал при этом, что майоркианцы — и он вместе с ними — однозначно окажутся ближе к ментам: работать неохота, а без денег не проживешь. «Такой, можно сказать, общий девиз и вектор устремлений».

— Товарищи ученые, не очень ученые и прочие исследователи! Выключите, пожалуйста, собаку! — обратился он строгим голосом к таинственным вредителям, сориентировавшись примерно, из какой точки может разноситься по бухте собачий лай.

«Бред, но в целом смешно», — мысленно похвалил он себя.

Собаку обращение Трубадура оставило равнодушной, она и не думала умолкать.

— Сейчас все допью и примусь за составление жалобы!

Эта угроза тоже не возымела действия.

«Жаловаться будем… Кому же мы будем жаловаться? А вот кому! Трепещите, нарушители тишины! Жаловаться мы будем самому прокурору… Самому главному прокурору… Карзону. Вот какому прокурору мы будем жаловаться».

Трубадур был доволен собой. Обычно с памятью на имена у него возникали почти неодолимые проблемы, отчего круг знакомых состоял, в основном, из людей незаурядных, запоминающихся хотя бы манерой одеваться, на худой конец заиканием, и обладателей неизбитых имен — Элеонора, Аристарх, Яков. Была среди них и Милада фон Топф, известная до недавнего времени как Людка Горшкова. Кстати сказать, с родным именем Трубадур тоже ее примечал, видимо, чувствовал потенциал.

Говоря по правде, из всех служителей испанской Фемиды никого другого, кроме Карзона, Трубадур не знал. Да и в этом случае сведения о прокуроре сводились к нескольким статьям о непримиримом и бескомпромиссном борце с русской как будто бы «мафией», а по сути — со всем и всяким русским в Испании. Как раз с «мафией» у прокурора выходило, похоже, не очень.

«Жаль, с двумя буквами в прокурорском имени промашка вышла. — Трубадур дважды с барским пренебрежением произнес вслух измененную под свой замысел фамилию прокурора. — А то ведь, могло статься, прислуживал далекий прокурорский предок в парижских кабаках московским купцам… Или, того хуже, казакам… Казачки наши, со всем уважением, щедрыми были только на оплеухи. Вот и мстил бы потомок, не догадываясь, что вся ярость в генах… — балагурил про себя Трубадур. — Если бы так, совсем другое было бы дело, совсем иной переплет. Вполне заслуживал бы понимания прокурор. Я бы его точно понял. А так… Ладно, все равно буквы не те…»

Некоторое время Трубадур безуспешно охотился в памяти за фамилией актера, первым сыгравшего главного казака отечественного кино Григория Мелехова. Потом, через Карзона и фактурные мелеховские усы, припомнил совсем не местного, а очень даже советского прокурора — из собственного далекого прошлого. Близкого товарища отца. Вместе с родителем Трубадура они охотились: в годы войны — на немцев, потом — на лосей, кабанов, чаще на уток…

Не так чтобы очень давно один хорошо знакомый Трубадуру демократический журналист-краевед добавил в список прокурорских трофеев «врача-вредителя», инженера, тоже «вредителя», борца с коммунизмом — фальшивомонетчика, двух диссидентов и автора довольно примитивного и скучного политического анекдота. По поводу сочинителя анекдота у Трубадура были большие сомнения. Чувство юмора у прокурора было — дай бог каждому, вряд ли он стал бы заниматься такой откровенной «кислятиной».

Трубадур обожал, когда прокурор объявлялся в их доме — шумный, веселый, всегда с подарками… Только раз за все время он видел его опечаленным, можно сказать, угрюмым. Причем настолько, что за менее дружеским столом, если не на поминки собрались, такое настроение сочли бы невежливым, а то и оскорбительным. На поминках, кстати, даже могла бы потасовка выйти — не любят родственники усопших, когда кто-либо из посторонних скорбит по утрате больше их самих, вопросы разные в голову лезут. Понятное дело, чаще такие истории случаются с секретаршами, ассистентками, аспирантками… С прокурорскими работниками — крайне редко.

Родители как могли развлекали гостя, но получилось не очень складно, так как обычно балагурил сам прокурор. Раз-другой, между рюмками, он дежурно поулыбался отцовским шуткам, а потом… как швырнет в сердцах недоеденный огурец в стену, прямо над телевизором. «Ну что за жизнь такая, ребята?! Копнешь — дерьмо! Сплошное дерьмо!»

В то время Трубадуру было лет семь. Прокуроров, по малолетству, он еще не боялся, тем более своих — друзей семьи, и потому происшествие хоть и впечатлило его, однако не очень сильно. Подумаешь, расшумелся человек, с кем не бывает. Обычно в их спокойном, в общем-то, доме на повышенных тонах обращались только к нему — отпрыску. Случалось такое довольно часто и всегда по делу. (К последнему выводу, как это бывает, Трубадур пришел, когда родителей уже не было с живых, и каяться пришлось в одиночку.) Короче говоря, удивить пацана криками было трудно. Швыряние огурцами — до этого случая ни члены семьи, ни их многочисленные знакомые не грешили подобным пренебрежением к гостеприимным стенам — больше заинтересовало, чем шокировало. Трубадур уже прикинул, как здорово будет пулять огурцами в дощатый забор во дворе, и как далеко, с хрустом, будут разлетаться зеленые осколки. Оставалось только найти источник снарядов. Несколько известных запасливостью семей, живущих в их доме, он знал, и где стояли их сараи — тоже. «Соленые даже лучше… От соленых брызги полетят…» А уж из слов прокурора он и вовсе ничего нового для себя не вынес. Правда, вместо сказанного «копнешь» мальчишка расслышал «какнешь» и был уверен, что не ослышался. Мама часто зажимала ему ладонями уши, когда прокурор бывал у них в гостях. Это не помогало, наоборот — ясно становилось, что именно надо запоминать.

Засыпая той ночью, он не сомневался, что на самом деле в его жизни все устроено точно так же, как и у прокурора: какнешь — дерьмо. Трубадур сказал бы: «говно» — складнее и понятнее. Только кричать по этому поводу он точно не стал бы — кого удивишь? — и бросаться чем попало куда попало — тоже…

Рассудительность семилетнего Трубадура могла бы служить основанием для законной гордости — мало кому удается в детстве похвастаться этим качеством. Как, впрочем, и в юности. А если честно, то и в зрелости… Иными словами, вполне можно было бы позадирать нос, хотя бы слегка, но куда его задирать, если в нем сплошной насморк…

Обои пришлось переклеивать во всей гостиной, так как остаток «родного» рулона, извлеченный из кладовки, оказался слишком ярок, изрядно пылен и до обидного мал. Трубадур нюхал ласковый запах домашнего клея, сваренного в старой кухонной кастрюле, помогал родителям намазывать этот кисель на отмеренные куски обоев и думал, что все-таки здорово вышло с огурцом: бордовые в золотой ромбик стены ему нравились гораздо больше, чем пострадавшие от удара овощем бледно-желтые с розовыми кленовыми листьями, девчачьи какие-то… Он елозил по бумаге малярной кистью, то и дело попадая коленками на мокрые участки, и повторял в такт мазкам сказанные прокурором слова, точнее, то, как он их услышал. По большому счету, разница между «копнуть» и «какнуть» оказалась не такой уж существенной не только на слух: тайна одной профессии и обыденное явление в другой — его, Трубадура, будущем ремесле… К тому времени, когда он вспомнит эту историю и повеселится от души, описывая ее в первом своем рассказе, стены гостиной еще трижды поменяют свой цвет.

«Вот же, чертова псина, куда завела своим лаем… Опять прокурора вспомнил…»

Надо сказать, слишком часто в последние дни настигала Трубадура прокурорская фраза, по-детски трогательно переиначенная без малого полвека назад. Вот и сейчас он отлично понимал, почему ему не работается, а зеленая папка с набросками ничего, кроме раздражения, не вызывает. Остальное — пустое: погода… собака… Чертовски хотелось настоящего чуда, пусть маленького.

— Могли бы уже и облагодетельствовать. Так сказать, за выслугу лет, — подумал он вслух, рассматривая тусклую сорокаваттную лампочку на углу дома сквозь янтарь содержимого хрустального бокала. — Жила была лампочка и вдруг стала солнышком… Вот тебе, друг мой, и чудо. Как заказывал. Ну что ж, и на том спасибо. — Трубадур символически приподнял бокал. — За волшебников.

Каждый из нас, по его мнению, был большим волшебником по части отлынивания от насущных забот. Кто бы спорил.

Ая эН. Библия в SMSках

  • Издательство «Время», 2012 г.
  • «Библия в SMS-ках» не просто получила одну из главных премий «Книгуру» — Первого всероссийского конкурса литературы для подростков — она вызвала самые острые споры и среди сетевых читателей (они же члены детского жюри), и среди взрослых-экспертов. Само столкновение в названии книги столь далеких друг от друга понятий высекало такие полемические искры, будто речь шла не о конфликте поколений, а о войне двух враждебных цивилизаций. Между тем цивилизация у нас общая, а границы между людьми пролегают вовсе не по возрасту, а там, где и всегда — между добрыми и злыми, искренними и подлыми, доверчивыми и коварными. «Все, как на самом деле», «характеры живые», «я таких знаю» — это из откликов на сетевую рукопись. Теперь книжку можно взять в руки, и наверняка ее читатели, подобно героям романа Аи эН, обменяются не одной сотней SMS-ок — и одобрительных, и негодующих. Главное — чтобы прочли.

    Могут ли найти общий язык 72-летняя богатая бабушка-паломница Вигнатя и ее 14-летняя боевая внучка Ева, не разделяющая буквально ни одного жизненного принципа своей бабушки? А если Еве поможет ее продвинутый старший брат, начав пересказывать «Библию» весело, коротко, в виде смс-ок? Всё сильно усложняется, когда Ева знакомится со своим сверстником Салимом, который ищет отца и борется за жизнь младшего братика.

Жизнь прошла мимо. Прошла, равнодушно помахивая сиренево-зелеными ресницами в полосочку и
зелено-сиреневой сумкой в клеточку. Прошла, не заметив Вигнати, неприметно сидящей на
полосато-клетчатой скамейке детской площадки коттеджного поселка. Жизнь, прошедшая
мимо, была яркой и молодой, знакомой Витнате с самого своего рождения, и звали ее Вероника. Или
Виктория. Кажется, Виктория. Вика. Впрочем, какая разница? И как только родители позволяют
девочке из приличной семьи наряжаться и краситься таким диким образом? Вера Игнатьевна
поджала тубы со следами тщательно выщипанных усиков и стряхнула пепел в пасть китчевой
оранжевой лягушке.

Впрочем, чего ожидать от родителей шестнадцатилетней соседской вертихвостки, если все вокруг
такое же дикое, даже мусорница-жаба на детской площадке? Мир сошел с ума.

Жизнь прошла мимо, а мир сошел с ума. Это надо признать, с этим надо смириться и с этим ничего
не поделаешь.

На площадке, несмотря на солнечный августовский день, никого не было. Даже голубей. Вера
Игнатьевна извлекла из пачки вторую сигарету. Но курить не стала, а положила ее на скамейку рядом
с телефоном. Телефон молчал. Сигарета тоже. Вера Игнатьевна — тем более. Они сидели втроем на
скамейке и молчали.

Детская площадка была совсем небольшая. Слева — два сооружения для юных скалолазов: горки под
башенками, лесенки, перекладины, под горками — два домика-шара с треугольными окошками.
Справа — качели и металлический пенек, на котором сто лет назад торчала карусель. Почему ее
сейчас нет?

Когда-то давно Вигнатя приводила сюда внучку Еву. Иногда сама, иногда — вместе с няней.
Однажды какая-то чужая девочка, кажется, не Вика, но по возрасту так же чуть старше внучки,
раскрутила карусель, и та несильно ударила Еву в плечо. Евка от обиды громко расплакалась, а
чужая девочка от испуга — еще громче. И это было счастье, настоящее счастье. Только в тот момент
они все не знали этого. Успокаивали девочек, ругали нерадивых нянек и себя заодно. Нянек —
больше, себя — меньше, а потом и девочек: «Вы уже большие, должны сами быть внимательнее», а
потом опять нянек… Это было счастье — самое-пресамое настоящее! Словно вчера это было…
Вигнатя улыбнулась, но улыбку тут же сменили слезы. Того чудного дня уже не
вернуть… Ни-ког-да, никодашеньки…

Нет-нет, вот еще глупости! Не плакать, не плакать, только не плакать. Слишком много дел и
слишком мало времени, чтобы сентиментальничать. Вигнатя лихорадочно достала третью сигарету
и сунула ее в рот. Почему не звонят из клиники? Она скосила глаза на телефон, увидела вторую
сигарету, вынула изо рта третью и положила ее рядом со второй. Может, мобилка села или тут нет
приема? Вера Игнатьевна ткнула в пару кнопок.

— Любуня?

— Да, Вер Игнатъна!

— Ты… ты не забыла… не забыла полить цветок в гостевом домике?

— Так мы ж его еще неделю назад перенесли в бильярдную, Игнатьна!

— Да? А… а в гостевом теперь ни одного горшка не осталось?

— Ну!

— Ладно… Дети звонили?

— Вроде нет. А должны были?

Дети могли позвонить в том случае, если врачиха из клиники позвонила им, а не напрямую ей. Но
раз нет, то нет. Ладно. Подождем.

—Ладно, Любунь. Я скоро буду. Пока.

Итак, телефон работает исправно, детям из клиники пока не звонили, но ведь и ей пока не звонили.
Может, позвонить самой? Сейчас половина первого. Сказали, что результат будет известен после
двенадцати. Значит, уже известен.

Вера Игнатьевна решила не звонить. Вместо этого она собралась с мыслями, деловито достала из
сумочки ежедневник, а из пачки, неосознанно, — четвертую сигарету. Надо составить список
неотложных дел. Самое неотложное — завещание. Значит, дело номер один — юрист.
Фирменной перьевой ручки на привычном месте, в боковом внутреннем кармане, не оказалось.
Вигнатя уложила не раскуренную четвертую сигарету рядом с остальными и поискала ручку в косметичке. В косметичке семидесятидвухлетней сухощавой вдовы, продолжающей контролировать
одну из фирм мужа и вести преподавательскую деятельность в институте (две лекции в семестр,
четвертые курсы), ручки также не обнаружилось. Была тушь, которой
Вигнатя никогда не пользовалась, была пудреница, которой Вигнатя пользовалась крайне редко,
была обводка для губ, которую приходилось покупать пачками, так быстро и незаметно она
расходовалась. И — ни фирменной ручки, ни запасной шариковой. Вера Игнатьевна горько
усмехнулась. Самого необходимого в жизни всегда не бывает под рукой. Вот так таскаешь всю жизнь
с собой только ненужное барахло. Тушь. Зачем она? В гробу не будешь краше, чем есть. А в
последний путь патологоанатомы тебя отштукатурят собственным дешевым гримом, он у них
небось один на всех. От этой мысли плакать почему-то не захотелось. Будущее не вызывало никаких
эмоций. Наверное, потому, что его не существовало.

Вигнатя равнодушно отправила в пасть лягушке тушь, вслед за ней — пудреницу. Рука с пудреницей,
впрочем, на долю секунды задержалась перед пастью. Но это так, случайно. Наверное, случайно.
Обводка механически вернулась в косметичку. Где же ручка? Может быть, она на дне сумки? Зонт.
Кошелек. Визитница. Одноразовые платочки.

Тонкий шарфик в пакетике. Сумочка с лекарствами: корвалол, валерьянка, желудочное, мазь от
ожогов — Вигнатя с детства боялась ожогов. Бутылочка с холодным фирменным чаем. Хлебцы —
пачка. Две леденцовые конфетки.

Коробочка с ерундой, якобы освежающей дыхание. Щипчики — почему они валяются отдельно, не в
косметичке?

Может и ручка так же, отдельно? В кармане с молнией: паспорт, права, ключи от дома, ключи от
машины, еще пара визиток, страховой полис, бумаги из клиники, рекламный листок «горящие
туры». Туры полетели в лягушку вслед за пудреницей.

— Гурл!

Голубь приземлился возле столбика от карусели и с интересом принялся наблюдать за сидящей на
скамье старушенцией в кремовых брюках и светлой свободной кофте
с бежевыми ненавязчивыми разводами.

— Гурлым?

Вера Игнатьевна вскрыла упаковку с хлебцами, раскрошила один и кинула в сторону голубя.

— Гургл!

Пернатый мозговой парень не заставил себя уговаривать: бодро перепорхнул поближе к скамейке и
приступил к обеду. «Как это просто — сделать птицу счастливой!» — подумала Вигнатя. Голубь
молча тыкался клювом в крошки.

Возможно, он предпочел бы другое меню, но… «Взгляните на птиц небесных, — вспомнилось вдруг
Вере Игнатьевне, — они не сеют, не жнут, не собирают в житницы и…»

Дальше не вспоминалось. Отрывок этот был из Библии, из знаменитой Нагорной проповеди,
которую Вигнатя много лет цитировала на своих лекциях по истории этики. Но кусок про птиц она
никогда не цитировала, поэтому наизусть не помнила. Голубь клевал без энтузиазма. Может, был
сытый, а может, уже сейчас наелся. Много ли такому малышу надо? «Птичка божия не знает ни
заботы, не труда» — всплыло в слегка воспаленном ожиданием звонка мозгу Вигнати — «то, как вол,
она летает, то ей горе не беда…»

Почему — как вол? Откуда взялся вол? Птичка летает, как птичка. Как же там было, в оригинале?
Без четверти час. Почему они не звонят? Вот гады! Просто безобразие. Сказали четко — после
двенадцати. Но уже почти час дня! Такие деньги с пациентов гребут, и ничего не могут сделать
вовремя! Может, они позвонили детям?

Вере Игнатьевне почему-то не приходило в голову, что ее «дети» — сын и невестка — живут в
Америке, и даже если врачу пришло в голову им позвонить, он не стал бы делать это в час дня,
учитывая разницу во времени между Москвой и Чикаго. А вообще, интересно: как именно мысли
«приходят в голову»? Если верить нейрофизиологам…

Может быть, врачиха позвонила внукам: Еве — нет, она еще ребенок, у врачихи и телефона ее нет, а
вот Максу могла.

— Любуня…

— Да, Вергнатьна!

— Ты это… ты вот что. Загляните в холодильник. Там нам этого… творога не надо купить?
Любуня послушно потопала к холодильнику. Видно, она возилась на кухне, потому что долго ждать
не пришлось.

— Есть пачка. И еще этих взбитых полно. С джемами.

— Ну, это для Евки, это не в счет. Кстати, она там не звонила?

— Кому, мне?!

Четырнадцатилетняя Ева и бабушке родной звонила только когда деньги нужны были.

А уж Любе…

— А Макс не звонил?

— А чего ему сегодня из Италии звонить? Они же завтра прилетают. Небось отдыхает там последний
денек-то со своей… френдой. На полную катушку.

— Всем бы вам только развлекаться! — взорвалась вдруг Вигнатя. — и что это за словечко —
«френда»?

Любовь Антоновна потеряла дар речи. Это она-то развлекается? Нет, конечно, ей грех жаловаться —
живет, как за пазухой и сыр в масле, и работы немного — у других горничных бывает не продохнуть,
но… Но она честно выполняет все обязанности, и они же с Вигнатей просто как родные, давно уже
так, и… пип, пип, пип! Хозяйка, она же старая подруга, бросила трубку. Любуня шумно вздохнула и
оглядела просторную, заставленную всякой всячиной кухню. Посуда вымыта. Обед почти готов.
Пожалуй, надо бы заняться огурцами. Последние в этом сезоне, жалко, если пропадут…

Вера Игнатьевна посмотрела на часы. Двенадцать пятьдесят одна.

— Гургл-гургл-гурлым?

— Надо было Богу остановиться на птицах! — объявила она голубю. — И не создавать такую
сволочь, как человек! Иди сюда, мой славненький, я тебя покормлю. Мне-то уже не нужно…

Голубь вразвалочку подошел, поскольку второй хлебец рассыпался у Вигнати прямо возле ног.

Жизнь прошла мимо. Удачная она была или не очень — какая разница? Все кончено. В любом случае все кончено. Даже если результат биопсии будет отрицательным, это почти ничего не меняет.
Семьдесят два, это само по себе — приговор. Почему раньше она об этом не задумывалась?! Непостижимо…

Либи Астер. Пропавшее приданое

  • Издательство «Текст», 2012 г.
  • Лондон, начало XIX века. Мудрый Эзра Меламед — сыщик не по профессии, но по призванию. Когда пропадает приданое юной леди из его еврейской общины, он берется поймать вора. Теперь ему придется покинуть привычные фешенебельные улицы столицы и отправиться за уликами в безусловно сомнительные кварталы. Но, найдя всего-навсего одну пуговицу, одну гинею и ключ, сможет ли мистер Меламед вернуть невесте ее приданое?
  • Перевод с английского А. Фруман
  • Купить книгу на Озоне

— Ну что же они так долго? Твой отец никогда раньше
не был безрассудным упрямцем.

Миссис Роза Лион — чудесная мать, жена и вообще
женщина, достойная всяческих похвал — бросила взгляд
на закрытую дверь. По ту сторону пресловутой деревянной
преграды находилась библиотека — комната, обычно
не представлявшая интереса для хозяйки дома. Но в
тот вечер на библиотеке сосредоточилось внимание всех
домашних, ибо именно там мистер Сэмюэл Лион, глава
семьи, вел беседу с мистером Меиром Голдсмитом.

— Папе и мистеру Голдсмиту нужно многое обсудить,
— ответила Ханна, старшая дочь. Она не поднимала
глаз от белой скатерти, которую вышивала, но румянец
выдал ее: Ханна тоже была далеко не безразлична к
разговору в соседней комнате.

— А вот я так не думаю, — заявила миссис Лион. — 
Ты, милая моя Ханна, самая прелестная девушка на свете.
Дэвид, сын мистера Голдсмита, — самый славный
юноша на свете. Так что может быть правильнее, чем
сыграть свадьбу?

— Они должны решить денежные вопросы, мама, —
сказала Ханна, продолжая вышивать и краснеть. — Быть
может, мистер Голдсмит надеется найти более выгодную
партию для своего единственного сына.

— Чушь! Может, мистер Голдсмит и продал половину
содержимого своей ювелирной лавки герцогу Йоркскому, но всем известно, что герцоги всегда покупают в
кредит, так что деньги он получит только через несколько
лет. А в том, что касается достатка, и если на то пошло,
знатных заказчиков, то твой отец — достойный
сват для мистера Голдсмита, да и для любого другого еврейского
купца в Лондоне.

На этих словах миссис Лион испуганно оглянулась
по сторонам. Кто хвалится богатством, тот привлекает
к себе внимание темных сил. И хотя миссис Лион гордилась
тем, что родилась и выросла в Лондоне — самом
современном, передовом городе Европы, — все же она
поспешила прибегнуть к надежному средству, которому
научилась от бабушки, а та, еще в детстве — от своей бабушки,
в родной Праге.

— Тьфу! Тьфу! Тьфу! — быстро и решительно проговорила
миссис Лион. Затем, чтобы неосторожно сказанные
слова уж точно не накликали беду, она произнесла молитву:
«Пусть Всевышний, да будет благословенно Имя Его,
дарует всем евреям в Англии и где бы то ни было процветание,
доброе здравие и мир! И — Боже, храни короля!»

— Аминь, аминь, — отозвались дети.

Избавившись от дурного глаза, миссис Лион вернулась
к насущному вопросу. Она обратилась ко второй дочери:

— Ребекка, не хочешь ли совершить небольшой моцион?

(Читатель, дочь по имени Ребекка — это я! Но я уже
открыла тебе мою тайну. Чтобы вести повествование
должным образом, я скрылась под бесстрастной, словно
сфинкс, маской Автора.)

Ребекка подняла глаза от фарфорового блюдца, которое
расписывала, и удивленно посмотрела на мать.

— Ты хочешь прогуляться по Девоншир-сквер в такой
поздний час, мама?

— Разумеется, нет, Ребекка. Но, полагаю, мы можем
немного пройтись по комнате.

Поскольку миссис Лион уже встала, Ребекке ничего
не оставалось, как отложить кисточку и повиноваться.
Мать и дочь прошествовали под руку из одного конца
комнаты в другой. Дойдя до библиотеки, миссис Лион
задержалась на несколько мгновений, слегка склонившись
к закрытой двери.

— Мама, прижмись ухом к замочной скважине! Так
гораздо лучше слышно! — посоветовал Джошуа: в свои
пять лет он уже овладел искусством подслушивать разговоры.

— Ничего подобного я делать не намерена, дитя
мое, — сурово ответствовала миссис Лион, с неохотой
отходя от двери. — Я бы ни за что не вмешалась в беседу,
если меня не звали. И я удивлена, что мой ребенок
советует мне подобные вещи. Не знай я, что ты невысок
для своего возраста, а значит, не можешь дотянуться
до замочной скважины… даже не знаю, что бы я подумала.

— Но я же могу дотянуться! — возразил Джошуа.
Он сбегал за скамеечкой для ног и поставил ее у двери.
Осторожно сняв домашние туфли, чтобы не оставить
следов на вышитой шелковой обивке, он влез на скамейку
и приложил ухо к замочной скважине.

— Джошуа! Немедленно отойди от двери! — крикнула
Ханна.

— Тише, Ханна, — ответил Джошуа. — А то как я
услышу?

— Твоя сестра права, Джошуа, — заметила миссис
Лион с легким вздохом. Через несколько секунд она добавила:
— Будь добр, поставь скамейку на место.

Джошуа с видом оскорбленного достоинства слез со
скамейки и сунул ноги в туфли.

— Хорошо, мама, раз ты так хочешь.

— Надеюсь, что ты и трех слов не разобрал, Джошуа,
— сказала миссис Лион, глядя, как ее сын задвигает
скамейку на место.

— Трех не разобрал, и даже двух не разобрал, — ответил
Джошуа, лукаво ухмыляясь. — Зато я слышал, как
папа и мистер Голдсмит сказали одно слово.

— Какое же? — осведомилась Ребекка, зная, что мать
и Ханна не станут расспрашивать чертенка после того,
как сами отчитали его за дурное поведение.

— Лехаим!

— Что? — вскрикнула миссис Лион. Она взглянула на
Джошуа, затем на Ханну, а потом на дверь, после чего
рухнула на ближайший стул и залилась счастливыми
слезами.

Ханна вскочила, уронив на пол вышивку. Ребекка
бросилась к сестре и стала осыпать ее поцелуями, а две
младшие девочки, Эстер и Сара, взялись за руки и закружились
по комнате. Они уже почти было врезались
в Джошуа — который был занят тем, что прыгал от восторга,
— когда дверь библиотеки распахнулась и в комнату
вошли мистер Лион с мистером Голдсмитом.

— Мазл тов, миссис Лион! — воскликнул мистер
Лион. — Мазл тов, Ханна! Теперь ты…

Увидев, что творится в гостиной, он растерялся и замолк.

— Кажется, Лион, — с улыбкой сказал мистер Голдсмит,
— ваша семья уже узнала новости.

Карла Фридман. Два чемодана воспоминаний

  • Издательство «Текст», 2012 г.
  • Знаменитый фильм «Оставленный багаж» с участием Максимилиана Шелла и Изабеллы Росселини, снятый по этому роману, получил два приза Берлинского кинофестиваля.

    Это пронзительная история о молодой девушке по имени Хая, студентке философского факультета университета в Антверпене. Она подрабатывает няней в ортодоксальной еврейской семье и всем сердцем привязывается к их младшему сыну Симхе (его имя переводится с иврита как «радость») — четырехлетнему «худенькому мальчику в вечно мокрых штанишках», мечтающему стать утенком в пруду городского парка. Через некоторое время Симха-Радость тонет в том самом пруду. Это переворачивает ее жизнь. Она пытается уйти от осмысления случившегося, переводится с философского на физический факультет. Но история ее родителей — матери, которая бежит от воспоминаний в мир кулинарии и шитья, и отца, готового перекопать весь город в поисках зарытых в чужом саду «чемоданов воспоминаний» с книгами, скрипкой и старыми фотографиями, — снова и снова возвращает ее к вечным вопросам и осмыслению своего еврейства. Она даже пишет письмо покойному Альберту Эйнштейну по поводу его «гипотезы Бога».

    Роман аллегоричен, как и большинство его персонажей.

  • Перевод с нидерландского И. Гривниной
  • Купить книгу на Озоне

Помещение,
где мыли
посуду,
было
тесным
и кишело
тараканами.
Здесь, в тепле
и
сырости,
они прекрасно
себя
чувствовали,
ползали
по стенам,
полу
и потолку.
Забирались
даже
в стенныe
часы,
и на загаженной
ими нижней
половине
циферблата
не разобрать
было
времени.
Ближе
к вечеру
помещение
все больше
напоминало
турецкую
баню.
Я стаскивала
свитер
и, оставшись
в одной
рубашке,
трудилась
над окутанными
горячим
паром
раковинами.
Тогда
меня
просили
включить
вытяжку,
огромный
вентилятор
вверху
начинал
вращаться,
тараканы
со свистом
вылетали
из него,
и мне приходилось
стряхивать
их с голых
плеч и лица.
Однажды
— горный
ландшафт
из липкой
посуды
только
начинал
вырисовываться
в раковине
— мне дважды
пришлось
смахнуть
с губ
одного
и того
же упрямого
таракана,
и я взяла
расчет.
Это было
в январе.

Теперь
я регулярно
ходила
в университет.
Не то чтобы
мне этого
хотелось,
но как раз
начались
экзамены.
Устные
принимали
в
общем
зале.
Наши
профессора
сидели
за разными
столами,
но ни перед
одним
не стояло
таблички
с именем.
Предполагалось,
что мы
должны
знать в лицо
тех, кто читал
лекции.
Можно
было,
конечно,
войдя
в зал, громко
осведомиться:
«Кто из вас профессор
Клинкерс?» или: «Профессор
Авербеке,
будьте
добры,
поднимите
руку!» Но я понимала,
что
вряд ли после
этого
получу
приличный
балл.

Прожить
на доходы
от службы
в цветочном
магазине
оказалось
невозможно.
Я не
покупала
ни газет,
ни журналов,
ни книг,
чтобы
выкроить
хоть что-то на еду. Но к концу
марта
нужда
стала
реальной:
в кухонном
шкафчике
остались
пачка
маргарина,
скукоженный
тюбик
томатного
пюре
и три яйца.
Я
съела
омлет,
приправленный
томатом,
и отправилась
к квартирной
хозяйке
за газетой.
Под рубрикой
«Требуются
для работы
по дому» я нашла
объявление:
семья
срочно
искала
няню
для гулянья
с детьми.

«Работа
для лентяев,
— прокомментировала
объявление
хозяйка.
— Возишь
по парку
детскую
коляску,
а тебе
за это еще и деньги
платят».

На право
вождения
детской
коляски
не
нужно
было
сдавать
специальных
экзаменов.
У меня
не было
опыта
ухода
за детьми,
но они,
во всяком
случае,
не могли
оказаться
хуже
тараканов.
Так что я решительно
отправилась
знакомиться
со своей
будущей
работодательницей
госпожой
Калман.

Небо
над куполом
Центрального
вокзала
было
ярко-
голубым.
Зажав
под мышкой
«Антверпенскую
газету», я шла по Пеликановой
улице.
Здесь начинался
Еврейский
квартал
— так называли
это место
антверпенцы.
Не то чтобы
этот район
был населен
исключительно
евреями,
но евреи
составляли
здесь
абсолютное
большинство.
Облаченные
в
традиционное
платье,
они придавали
этой
части
города
неповторимый
колорит,
исчезнувший
практически
по всей Европе
после
организованной
Адольфом
Гитлером
Катастрофы.
Антверпенцам
начинало
казаться,
что
время
остановилось,
когда
они попадали
на
эти улицы,
где течение
жизни
сдерживалось
вековыми
традициями.
Только
я не знаю
другого
места,
где остановка
времени
сопровождалась
бы таким
шумом
и суетой,
как
здесь, в «маленькой
Варшаве», где прошла
моя юность.

Я шла мимо
хасидов
в лапсердаках
и меховых
шапках,
яростно
спорящих
между
собою,
домохозяек,
громко
перебранивающихся
с
торговцами.
Близ Брильянтовых
улиц мужчины,
собравшись
группками
на тротуаре,
что-то обсуждали.
За стеклами
очков
поблескивали
близорукие
глаза.
Некоторые
носили
бороды
и пейсы,
другие
были чисто
выбриты,
но на всех красовались
традиционные
черные
шляпы.
Они стояли
так плотно,
что легко
было
представить
себе
акробата,
бегущего
по
их шляпам,
как по дорожке
стадиона
и устанавливающего
новый
олимпийский
рекорд.

C Симоновoй
улицы
я свернула
под железнодорожный
мост. Мне навстречу
попались
трое детишек
из хасидского
садика.
Казалось,
они явились
в своих
черных
ермолках
из какого-
то занюханного
польского
местечка.
Лица
их были
до смерти
серьезны,
они крепко
держались
за руки,
словно
за ближайшим
углом
их поджидали
конники
Пилсудского.
За все
золото
мира
я не согласилась
бы, даже
в шутку,
помешать
им продолжать
путь или разлучить
их. Едва
я их миновала,
кто-то окликнул
меня.
Я обернулась
— и нос к носу
столкнулась
с дядюшкой
Апфелшниттом,
соседом
моих
родителей,
живших
неподалеку
отсюда.
В
свои семьдесят
пять лет он держался
по-королевски
прямо
— не шел, но гордо
шествовал
по жизни.
Дети
с нашей
улицы
за глаза
так и
звали
его — Королем
Большой
Чибисовой,
и
кланялись,
словно
придворные,
когда
он проходил
мимо.
Широкоплечий,
с высоким
лбом
и княжескими
повадками,
он, несомненно,
был явлением
впечатляющим.
Но я, с детства
пропадавшая
в его доме,
знала,
что на самом
деле
он — человек
по натуре
кроткий
и, верно,
именно
поэтому
не всегда
может
позволить
себе
роскошь
проявить
истинную
твердость.

— Зайдешь
ко мне? — спросил
он, беря
меня
за руку.

— Не сегодня.

— Ты редко
бываешь
дома.
Вспомни
пятую
заповедь.

— Почитать
родителей
можно
и на рас-
стоянии.

— Конечно,
но нечего
тогда
удивляться,
что они этого
не замечают.
Как твои успехи?

Я пожала
плечами:

— Откуда
мне знать? Чем больше
я читаю,
тем меньше
понимаю.
Может
быть, мне надо
было
выбрать
что-то более
практическое.
Философия
слишком
абстрактна.
Что толку
с того,
что, уставясь
в окошко
на небо,
спрашиваешь
себя,
как все это возникло?
Это ненамного
полезнее,
чем исследовать
состав
почвы
на Луне.

Патрик Несс. Война хаоса

  • Издательство «Рипол Классик», 2012 г.
  • Три армии идут на Нью-Прентисстаун, каждая хочет уничтожить две другие.

    Тодд с Виолой оказываются между трех огней — и вырваться из этого ада невозможно.

    Как остановить кровопролитие? Как не потерять надежду на мир, когда у врага — такое численное преимущество? Если война действительно превращает людей в чудовищ, на какие страшные решения она толкнет главных героев?

    И тогда к истории подключается третий голос — голос, искаженный жаждой мести.

    «Война хаоса» — головокружительный финал трилогии «Поступь Хаоса», удостоенной множества литературных премий, мощный и динамичный роман о власти, выживании и ужасах войны.

  • Перевод с английского Екатерины Романовой
  • Купить книгу на Озоне

— Война, — говорит мэр Прентисс, сверкая глазами. — Наконец-то!

— Заткнись, — осаживаю его я. — Нашел чему радоваться. Только ты один и рад.

— Тем не менее, — с улыбкой произносит он, — она началась.

А я, конечно, уже гадаю, не допустил ли самую страшную ошибку в своей жизни, развязав ему руки и позволив командовать армией…

Но нет.

Нет, только так мы сможем ее спасти. Я пошел на это ради нее.

Мэр сдержит обещание, даже если мне придется его убить.

И вот, когда сонце опускается за горизонт, а мы с мэром стоим на руинах собора и смотрим через городскую площадь туда, где по склону холма зигзагом спускается армия спэклов, возвещая о своем прибытии сокрушительным трубным ревом…

Когда за нашими спинами в город вторгается армия «Ответа» под командованием госпожи Койл, прокладывая себе путь бесконечными Бум! Бум! БУМ!..

Когда с юга на площадь уже входят отряды армии мэра — и первым за новыми приказами скачет мистер Хаммар…

Когда жители Нью-Прентисстауна, спасаясь от верной смерти, бегут что есть мочи в разные стороны…

Когда корабль-разведчик приземляется на холме неподалеку от госпожи Койл — хуже места просто нельзя и придумать…

И когда Виола…

Моя Виола…

…с переломанными ногами мчится сквозь сумерки верхом на коне…

Да, думаю я.

Началось.

Конец близок.

Конец всему.

— О да, Тодд, — говорит мэр, радостно потирая руки, — ты совершенно прав.

И снова повторяет страшное слово, как бутто наконец сбылась его самая заветная мечта.

— Война!

НАЧАЛОСЬ

Две битвы

[Тодд]

— Мы должны немедленно ударить по спэклам! — кричит мэр своим людям, направляя Шум прямо им в головы.

И в мою тоже.

— Они собираются у начала дороги, — говорит он, — но дальше им не пройти!

Я кладу руку на спину Ангаррад. Они с Морпетом прискакали с заднего двора почти сразу, как я развязал мэра. Перешагнув через стражников, которые помогли мне схватить мэра и до сих пор неподвижно лежат на земле, мы быстро забрались в седла, и к этому мгновению на главной площади уже начала беспорядочно выстраиваться армия.

Впрочем, не вся: длинная вереница солдат все еще тянется по дороге с южного холма — дороге, на которой должна была развернуться битва.

Жеребенок? думает Ангаррад, и я чувствую, как все ее тело пронзают иголочки страха. Она напугана до полусмерти.

Я тоже.

— БАТАЛЬОНЫ, СТРОЙСЯ — командует мэр. В ту же секунду мистер Хаммар, мистер О’Хара и мистер Тейт отдают честь, а солдаты начинают строиться и снуют в толпе так быстро, что смотреть больно.

— Знаю, — говорит мэр. — От красоты глаза слепит, правда?

Я навожу на него винтовку — винтовку, которую отобрал у Дейви.

— Помни о нашем соглашении. Ты позаботишься о Виоле и не будешь пытаться меня контролировать. Только в этом случае я сохраню тебе жизнь. Только для этого я дал тебе свободу.

Его глаза вспыхивают.

— Выходит, тебе нельзя выпускать меня из виду! Придется и в бой вместе со мной пойти, Тодд Хьюитт. Ты готов?

— Готов, — отвечаю я, хоть и не готов ни разу, просто стараюсь об этом не думать.

— У меня предчувствие, что ты не подведешь.

— Заткнись. Один раз я тебя побил — побью еще раз.

Он ухмыляется.

— Ничуть в этом не сомневаюсь.

— К БОЮ ГОТОВЫ, СЭР! — кричит со своего коня мистер Хаммар, отдавая честь.

Но мэр не сводит с меня дразнящего взгляда.

— Они готовы, Тодд. А ты?

— Да начинай уже!

Тут его улыбка становится еще шире. Он поворачивается к своей армии.

— Сначала в атаку пойдут две дивизии — Его голос, змеясь, проникает в головы всех присутствующих — уши затыкать бесполезно. — Первой пойдет дивизия капитана Хаммара, следом — дивизия капитана Моргана! Капитаны Тейт и О’Хара дождутся прибытия остальных солдат и вооружения, после чего как можно скорее вступят в бой.

Вооружения?

думаю я.

— Если, конечно, к тому времени битва уже не закончится…

Солдаты смеются — громко, испуганно, натужно.

— Соединившись, вооруженные силы Нью-Прентисстауна загонят армию спэклов обратно на холм и покажут им, что такое НАСТОЯЩАЯ ВОЙНА!

Одобрительный рев солдат.

— Сэр! — кричит капитан Хаммар. — Как нам быть с армией «Ответа», сэр?

— Сперва разобьем спэклов, — отвечает мэр. — После этого сражение с «Ответом» покажется нам детской забавой.

Он обводит взглядом своих солдат, а потом смотрит на холм, по которому еще спускается армия спэклов. В следующий миг он вскидывает высоко над головой стиснутый кулак и посылает в мир самый громкий Шумный крик, какой мне доводилось слышать — он проникает прямо в душу.

— К БОЮ!!!

— К БОЮ!!!

— отзывается армия и быстрым маршем покидает главную площадь.

Мэр опять переводит взгляд на меня — вид у него такой, бутто он еле сдерживает радостный смех. Не сказав ни слова, он пришпоривает Морпета, и они уносятся вслед за армией.

За армией, ушедшей на войну.

Следуй? спрашивает Ангаррад, истекая страхом, точно п́отом.

— Он прав, — говорю я. — Нельзя выпускать его из виду. Он должен сдержать слово и выиграть войну. Он должен спасти ее.

Ради нее, думает Ангаррад.

Ради нее, с чувством думаю я в ответ.

И мысленно проговариваю ее имя…

Виола.

Тотчас Ангаррад бросается в бой.

[Виола]

Тодд, думаю я, скача на Желуде меж людей, толпящихся на дороге — каждый пытается бежать то от ужасных трубных звуков с запада, то от бомбежки госпожи Койл на востоке.

БУМ! взрывается очередная бомба, и неподалеку в небо поднимается огненный шар. Крики вокруг почти невыносимы. Люди, бегущие вверх по дороге, врезаются в тех, кто бежит вниз, и все путаются у нас под ногами.

Так мы никогда не доберемся до корабля переселенцев первыми.

На западе снова трубят в рог, и снова все вокруг оглашается людскими криками.

— Скорее, Желудь, — бормочу я, — что бы это ни было, мои друзья смогут…

Внезапно кто-то хватает меня за руку и едва не сдергивает на землю.

— Отдай коня! — орет на меня какой-то человек, все сильней дергая за руку. — Отдай!

Желудь переступает с ноги на ногу и вертится на месте, пытаясь вырваться, но вокруг нас столпилось слишком много народу…

— Отпусти! — кричу я.

— Отдай мне коня! Спэклы идут!

От удивления я едва не вываливаюсь из седла.

— Что?!

Но он меня не слушает, и даже в темноте я вижу пылающий в его глазах ужас.

ДЕРЖИСЬ! кричит Шум Желудя, и в следующий миг конь встает на дыбы, обрушивая копыта на моего обидчика, а потом уносится в ночь, расталкивая всех, кто преграждает нам путь.

Мы выезжаем на относительно свободный участок дороги, и Желудь припускает вперед еще быстрей.

— Спэклы?! — вслух спрашиваю я. — Что это значит? Не могли же они…

Спэклы, думает Желудь. Армия спэклов. Война.

Я оборачиваюсь на скаку и смотрю на огни, спускающиеся зигзагом по холму.

Армия спэклов.

На город идет еще одна армия.

«Тодд?» думаю я и понимаю, что каждый удар копыта по дороге уносит меня все дальше от него. И от схваченного мэра.

Вся надежда на корабль. Мои друзья нам помогут. Не знаю как, но они помогут нам с Тоддом.

Мы остановили одну войну — остановим и другую.

И я снова твержу в мыслях его имя, «Тодд, Тодд», чтобы издалека придать ему сил. Мы с Желудем несемся навстречу «Ответу», навстречу кораблю-разведчику, и я несмотря ни на что надеюсь на чудо…

[Тодд]

Ангаррад бросается вслед за Морпетом и армией, которая мчится к холму, бесцеремонно сшибая с ног жителей Нью-Прентисстауна, которые ненароком оказываются у них на пути. Армия состоит из двух батальонов — во главе первого скачет орущий во всю глотку мистер Хаммар, а во главе второго — чуть потише орущий мистер Морган. В целом по дороге марширует человек четыреста: винтовки подняты, лица искорежены воинственным криком.

А Шум…

Их Шум чудовищен. Он сливается в единый страшный рев, похожий на огромного и злобного великана, шагающего по дороге.

От этого звука сердце так и норовит выпрыгнуть из груди.

— Держись поближе ко мне, Тодд! — кричит мэр и немного сбавляет ход, чтобы я мог с ним поравняться.

— Не волнуйся, я с тебя глаз не спущу. — Я покрепче стискиваю винтовку.

— Это для твоего же блага, — бросает он через плечо. — И потом, ты мне тоже коечто обещал. Нам потери от дружественного огня сейчас ни к чему. — Он подмигивает.

Виола, думаю я, мысленно бросая в мэра сгусток Шума.

Он морщится.

Да и ухмылочка с его лица сползает.

Мы едем дальше, по главной дороге через западную часть города, мимо развалин первых тюрем, которые «Ответ» спалил в результате своей самой крупной диверсии (если не считать севодняшнего удара). Здесь я был всего раз, когда бежал на площадь с раненой Виолой на руках: нес ее из последних сил, нес навстречу надежде и спасению, но нашел только человека, который сейчас скачет рядом со мной, который убил тысячу спэклов, чтобы развязать эту войну, который пытал Виолу, который убил родного сына…

— Разве сейчас ты предпочел бы видеть на моем месте другого человека? — спрашивает мэр. — Разве я не гожусь для войны?

Чудовище, думаю я, вспоминая слова Бена. «Война превращает людей в чудовищ».

— Неправда, — возражает мэр. — Прежде всего она делает из нас мужчин. Без войны мы только дети.

Очередной трубный рев чуть не сносит нам головы. Некоторые солдаты сбиваются с шага.

Мы поднимаем глаза к подножию холма. Туда сейчас стеклось больше всего факелов: спэки собирают силы, чтобы дать нам отпор.

— Готов повзрослеть, Тодд? — спрашивает мэр.

[Виола]

БУМ!

Очередной взрыв гремит прямо впереди, совсем близко, и над кронами деревьев взлетают дымящиеся щепки. От страха я забываю о сломанных лодыжках и пытаюсь пришпорить Желудя — но тут же сгибаюсь пополам от боли. Повязки Ли (он до сих пор на юге, ищет «Ответ» там, где их нет, пожалуйста, пусть с ним все будет хорошо) хорошо фиксируют ноги, но все же это не гипс. Боль пронзает все мое тело вплоть до железного клейма, рука под которым снова начинает пульсировать. Я закатываю рукав. Кожа вокруг железа красная и горячая, а сама полоска все так же прочна и непоколебима: ее не снять и не отрезать, теперь я 1391-я до конца своих дней.

Такую цену мне пришлось заплатить.

Чтобы найти его.

— И теперь мы сделаем все, чтобы эта плата не оказалась напрасной, — говорю я Желудю, который ласково называет меня жеребенком и мчится дальше.

Воздух наполняется дымом, впереди показываются огни. Люди вокруг так же бегают в разные стороны, но здесь, на окраине города, их гораздо меньше.

Если госпожа Койл и «Ответ» ударили с востока, от министерства Вопросов, то они уже давно прошли мимо холма, на котором когда-то стояла радиобашня. Там наверняка и приземлился корабль. А госпожа Койл развернулась и на какой-нибудь небольшой быстрой двуколке помчалась им навстречу. Но кто тогда остался за главного?

Желудь несется вперед, дорога поворачивает…

БУМ!

Впереди вспыхивает свет, и еще одно общежитие взлетает на воздух: в ослепительном пламени на секунду мелькает отражение дороги.

И тут я их вижу.

«Ответ».

Мужчины и женщины шагают рядами друг за другом: у кого на груди, у кого прямо на лицах намалевана синяя «О».

И все с винтовками наготове…

А сзади едут телеги с взрывчаткой…

И хотя многих я узнаю даже издалека (госпожу Лоусон, Магнуса, госпожу Надари), они все мне как чужие — такие у них ожесточенные, суровые, сосредоточенные лица, такие напуганные, но храбрые и решительные глаза… Я невольно останавливаю Желудя и боюсь ехать дальше.

Вспышка света затухает, и они снова скрываются в темноте.

Вперед? спрашивает Желудь.

Я немного медлю, гадая, как они меня встретят. И станут ли вообще разбираться, кто это к ним скачет — может, от греха подальше сразу пальнут по мне из всех ружей?

— Выбора нет, — говорю я.

И когда Желудь уже хочет пуститься вскачь…

— Виола? — доносится из темноты.

[Тодд]

Мы подходим к большому чистому полю: справа от нас ревет река, а впереди виднеются бурлящая стена водопада и зигзаг дороги. Армия с ревом входит на поле — капитан Хаммар во главе, — и хотя я был здесь всего однажды, я отлично помню, что раньше тут стояли дома и деревья. Видимо, мэр заранее расчистил это место, чтобы сделать из него поле боя…

Прямо как знал…

Думать об этом мне некогда, потомушто мистер Хаммар уже орет: «СТОЙ!», и солдаты начинают останавливаться, выстраиваясь в боевом порядке. Все мы смотрим вперед…

И вот они…

Первые отряды армии спэклов…

Высыпают на поле — сперва дюжина, потом две, десять, — льются с холма, точно река белой крови. В руках у них факелы, луки, стрелы и какие-то странные белые палки. Пехота толпится вокруг огромных белых зверей: они похожи на волов, но гораздо выше и шире, а из морды торчит массивный рог. Звери эти закованы в тяжелую броню — с виду глиняную, — и на многих спэклах точно такая же. Под глиной прячется тонкая белая кожа…

Очередной трубный рев чуть не рвет мне барабанные перепонки, и вот я вижу сам рог: он приделан к спинам двух рогатых тварей, и в него дует тот огромный спэкл…

И… боже…

Ох господи…

Их Шум…

Он скатывается с горы, сам по себе похожий на страшное оружие, точно пена на гребне огромной волны. Он летит прямо на нас… страшные картинки… наших солдат рвет на кусочки, вокруг творятся неописуемые ужасы и мерзости…

А в ответ уже несутся наши угрозы: головы летят с тонких белых плеч, пули разрывают на части белые тела, всюду кровь и смерть без конца без конца без конца…

— Не отвлекайся, Тодд, — говорит мэр. — Или война унесет твою жизнь. А мне так любопытно узнать, каким мужчиной ты станешь.

— СТРОЙСЯ! — доносится крик мистера Хаммара, и армия тотчас начинает выстраиваться в нужном порядке. — ПЕРВАЯ ЛИНИЯ, ГОТОВЬСЬ! — кричит он, и солдаты вскидывают винтовки, готовые по команде броситься вперед. За первой линией уже образуется вторая.

Спэклы тоже остановились и разворачивают такой же длинный строй у подножия холма. Посреди их первой линии стоит рогатый зверь, а на спине у него закреплено что-то вроде гигантской белой костяной рогатки. За ней на спине зверя стоит спэкл.

— Это еще что такое? — спрашиваю я мэра.

— Скоро узнаем, — ухмыляется он.

— ГОТОООВСЬ! — орет мистер Хаммар.

— Держись ближе ко мне, Тодд, — предостерегает меня мэр. — Не лезь на рожон.

— Да знаю, — с тяжелым чувством отвечаю я. — Ты руки пачкать не любишь.

Он ловит мой взгляд.

— Не переживай, еще успеем перепачкаться!

А потом:

— ВПЕРЕД!!! — во всю глотку кричит мистер Хаммар.

И война начинается.

Книга участвует в конкурсе «Книжная Премия Рунета 2012»

Пьер Байяр. Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали

  • Издательство «Текст», 2012 г.
  • Пьер Байяр (род. в 1954 г.) — автор почти двух десятков книг, специалист по литературоведческому эпатажу и знаток психоанализа, преподаватель университета Париж VIII. Его «Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали» — это весьма неожиданные соображения о чтении. Вместо стандартной пары «читал-не читал» — он выделяет несколько типов общения человека с книгой: ее можно пролистать, узнать содержание от других, а иногда, наоборот, хорошо прочитанную книгу можно начисто забыть.

    Пьер Байяр разбирает ситуации, в которых нам приходится говорить о непрочитанных книгах, и предлагает способы выйти из положения с честью. Он убедительно доказывает, что, вопреки распространенному мнению, вполне можно вести увлекательную беседу о книге, которой вы не читали, в том числе с человеком, который ее тоже не читал.

  • Перевод с французского Алины Поповой
  • Купить книгу на Озоне

Я родился в семье, где читали мало, сам тоже чтением
не увлекался, некогда мне было этим заниматься,
поэтому нередко по стечению обстоятельств, на которые
жизнь большая мастерица, я попадал в нелепые
ситуации и вынужден был говорить о книгах, которых
не читал.

Работаю я в университете, преподаю литературу,
и мне по долгу службы положено рассуждать о книгах,
которых во многих случаях я даже не открывал.
Вообще-то, большинство моих студентов — тоже, но
достаточно бывает, чтобы кто-то один прочитал текст,
о котором я рассказываю, и уже все занятие идет не
так, а сам я в любой момент рискую попасть в глупое
положение.

Кроме того, мне постоянно приходится отзываться о
чужих публикациях в своих собственных книгах и статьях,
потому что в основном они как раз и посвящены
чужому творчеству. Это сложнее, ведь если неувязка,
допущенная в устном выступлении, еще может сойти с
рук, то любой напечатанный комментарий остается на
бумаге и его можно проверить.

В силу этих обстоятельств, которые уже стали для
меня привычными, я считаю, что вполне мог бы прочитать
полный курс лекций, посвященный «нечтению
», или, по крайней мере, поделиться изрядным
накопленным опытом и положить начало размышлениям на эту запретную тему — что, впрочем, не
так-то просто, потому что для этого нужно нарушить
множество разных табу.

* * *

Чтобы вот так взять и поделиться этим опытом, нужна
определенная смелость, и неудивительно, что публикаций
о пользе нечтения так мало. Потому что идея
нечтения натыкается на множество запретов внутри
нас, которые мешают поговорить об этом прямо, как
попытаюсь сделать я. Есть, как минимум, три главных
запрета.

Первый можно условно назвать «обязанностью
читать». Мы все еще живем в таком обществе (хотя
понятно, что дни его сочтены), где к чтению относятся
как к сакральному действу. Особенно мощный ореол
сакральности окружает некоторые канонические тексты
— их список зависит от круга общения, — которых
не прочесть нельзя, если не хочешь лишиться уважения
ближних.

Второй запрет — сродни первому, только слегка
видоизмененный, его можно назвать «обязанностью
читать целиком». Не читать книг — неприлично,
но почти так же неприлично читать наискосок
или пролистывать, а главное — признаваться в этом.
Так, совершенно немыслимо для университетского
преподавателя-гуманитария признаться в том, что
он прочитал роман Пруста только местами, а не от
корки до корки, хотя большинство именно так и
поступили.

Третий запрет касается разговоров о книгах.
Неписаный закон нашей культуры говорит, что необходимо
прочесть книгу, чтобы высказываться о ней
более-менее определенно. Хотя, по моему опыту, вполне
можно вести увлекательную беседу о книге, которой вы не читали, и, может быть, даже с человеком,
который ее тоже не читал.

Больше того, как я покажу в этом эссе, иногда,
чтобы говорить о книге более определенно, лучше
не читать ее целиком или вообще не открывать. И
очень важно, по-моему, не упускать из виду опасность,
которую таит в себе чтение для человека, собравшегося
высказаться о какой-нибудь книге или, хуже того,
писать на нее рецензию.

* * *

Из этой системы обязанностей и запретов вытекает
привычка лицемерить, когда речь заходит о том, какие
книги человек на самом деле читал. Кроме денег и
секса, есть мало областей жизни, о которых было бы
так же трудно услышать от людей правду, как о прочитанных
книгах.

В среде филологов-профессионалов из-за трех
запретов, которые я только что перечислил, привирать
на эту тему — общее место, что объясняется
важной ролью книг в их работе. И хотя сам я читал
мало, но достаточно хорошо знаю некоторые книги
(роман Пруста, к примеру), чтобы догадываться по
разговорам с коллегами, действительно ли они эти
книги прочли. Так вот, могу вам сказать: это редкий
случай.

На тему прочитанных книг лгут другим, но прежде
всего и перво-наперво лгут себе, ведь иногда так трудно
самому себе признаться, что не прочел какой-то
книги, которую в твоем кругу считают «обязательной».
Мы же ловко умеем перекраивать свое прошлое, чтобы
в наших глазах оно выглядело лучше.

Эта повсеместная ложь, которая звучит там, где
говорят о книгах, — просто обратная сторона табу,
наложенного на «нечтение», и тех, вероятно еще детских, страхов, на которых этот запрет держится. Нет
никакой надежды выйти из этого замкнутого круга
целым и невредимым, если мы не разберемся с бессознательным
чувством вины, которое вызывает у
нас тот факт, что мы не читали некоторых книг, и я
хочу его побороть, хотя бы частично, с помощью этого
эссе.

* * *

Рассуждать о непрочитанных книгах, а также о том,
как мы о них беседуем, сложно еще и потому, что
понятие «непрочитанности» очень расплывчато:
сложно сказать, лжем мы или нет, утверждая, что
некую книгу мы читали. Эти высказывания предполагают,
что мы можем провести четкую границу
между «читали» и «не читали», хотя на самом деле
между этими двумя полюсами находится множество
промежуточных способов приобщения к тексту.

Между книгой, прочитанной внимательно, и той,
которую мы никогда не держали в руках и даже о ней
не слышали, есть много промежуточных позиций —
их проанализировать. К тому же в отношении так
называемых «прочитанных» книг хорошо бы разобраться,
что именно мы понимаем под этим словом:
ведь за ним могут стоять очень разные читательские
тактики. И наоборот, многие книги, вроде бы непрочитанные,
оказывают на нас сильное воздействие —
через те отзвуки, которые до нас дошли.

Эта размытость границы между «прочитанным» и
«непрочитанным» заставила меня задуматься о том,
как мы вообще взаимодействуем с книгами. Поэтому
мое исследование будет посвящено не только методам,
позволяющим обойти опасные места в разговоре
на книжные темы, — я собираюсь также, опираясь на
анализ таких разговоров, заложить основы настоящей теории чтения, и особое внимание в ней будет
уделено именно оговоркам, неточностям и всяким
ляпсусам — следствиям тех непоследовательных и
причудливых стратегий чтения, которые не стыкуются
с идеальными представлениями об этом процессе.

* * *

Из сказанного выше логично вытекает план моего
исследования. В первой части я выделю основные
типы «непрочитанности», которые вовсе не сводятся
к тому, что книгу просто не открывали. Книги, которые
мы пролистали, книги, о которых мы слышали,
и книги, содержание которых мы напрочь забыли, —
все, хоть и на разных правах, попадают в обширную
группу «непрочитанных».

Вторая часть будет посвящена анализу конкретных
ситуаций, в которых нам приходится говорить о
непрочитанных книгах. Не стоит, конечно, приводить
полный перечень ситуаций, с которыми в своей
жестокости сталкивает нас жизнь: я приведу лишь
несколько наглядных примеров — иногда это слегка
завуалированный опыт из моей профессиональной
жизни. Примеры помогут мне выявить общую основу
таких ситуаций, на которую я буду опираться, развивая
свою теорию.

Третья часть — самая важная, ради нее я и затеял
всю книгу. Это серия простых советов, вобравших
в себя весь мой опыт нечтения. Советы о том, как
человеку, который столкнется с этими проблемами на
практике, разрешить их наилучшим образом и даже
выйти из ситуации с честью, а параллельно попробовать
разобраться, что же на самом деле представляет
собой чтение.

Э. Л. Джеймс. Пятьдесят оттенков серого

  • Издательство «Эксмо», 2012 г.
  • США, наши дни. Брать интервью у молодого президента корпорации, Кристиана Грея, должна была подруга Анастейши, Кейт. Но Кейт заболела, и судьба столкнула Анастейшу с этим привлекательным, но очень закрытым бизнесменом. Короткое и острое интервью, пара постановочных снимков — и кажется, они больше не встретятся никогда.

    Но Грей снова возникает в жизни Анастейши — стремительно и интригующе. Что делать миллиардеру в хозяйственном магазинчике? Зачем он покупает странный набор верёвок и креплений, так изучающе глядя на неё? И как далеко Анастейша готова зайти, чтобы узнать секрет Грея?

    Психологический роман с яркими эротическими сценами, несомненно, привлечёт внимание искушённых читателей. Противоборство чистой и невинной Анастейши и предпочитающего доминировать над партнёршей Грея — настоящий поединок двух непримиримых миров… Чем он закончится, если в дело уже вмешалась любовь? И в какие дебри запретных наслаждений ведёт Анастейшу путь верёвки и плети?

    «50 оттенков серого» — исповедь, откровение, шокирующий и притягивающий, скандальный и противоречивый роман, как бомба разорвавшийся в западном литературном пространстве, впервые представляется на суд российских читателей. «50 оттенков серого» — первая часть трилогии «50 оттенков», написанной английской писательницей Эрикой Леонард, под ставшим суперизвестным псевдонимом Э Л Джеймс.

  • Купить электронную книгу на Литресе

Впереди показался небоскреб с вертолетной площадкой на крыше. На ней белыми буквами написано слово «Эскала». Она все ближе и ближе, больше и больше… как и мое волнение. Надеюсь, я не обману его ожидания. Он решит, что я его недостойна. Надо было слушаться Кейт и взять у нее какое-нибудь из ее платьев, но мне нравятся мои черные джинсы. Сверху на мне мятного цвета блузка и черный пиджак из гардероба Кейт. Вид вполне приличный. «Я справлюсь. Я справлюсь», — повторяю я как мантру, вцепившись в край сиденья.

Вертолет зависает, и Кристиан сажает его площадку на крыше. Мое сердце выпрыгивает из груди. Я сама не понимаю, что со мной: нервное ожидание, облегчение от того, что мы добрались целыми и невредимыми, или боязнь неудачи. Он выключает мотор: лопасти постепенно замедляются, шум стихает, и вот уже не слышно ничего, кроме моего прерывистого дыхания. Кристиан снимает наушники с себя и с меня.

— Все, приехали, — говорит он негромко.

Половина его лица освещена ярким светом прожектора, другая половина — в глубокой тени. Темный рыцарь и белый рыцарь — подходящая метафора для Кристиана. Я чувствую, что он напряжен. Его челюсти сведены, глаза прикрыты. Он отстегивает сначала свои ремни, потом мои. Его лицо совсем рядом.

— Ты не должна делать того, что тебе не хочется. Ты понимаешь? — Кристиан говорит серьезно, даже отчаянно, серые глаза не выдают никаких чувств.

— Я никогда не стану делать что-то против своей воли. — Я не совсем уверена в правдивости своих слов, потому что ради мужчины, который сейчас сидит рядом со мной, я готова на все. Но это сработало. Он поверил.

Окинув меня внимательным взглядом, Кристиан, грациозно, несмотря на свой высокий рост, подходит к двери, распахивает ее и, спрыгнув на землю, протягивает руку, чтобы я могла спуститься на площадку. Снаружи очень ветрено, и мне не по себе при мысли, что я стою на высоте тридцатого этажа и вокруг нет никакого барьера. Мой спутник обнимает меня за талию и крепко прижимает к себе.

— Идем, — командует Кристиан, перекрикивая шум ветра. Мы подходим к лифту, он набирает на панели код, и дверь открывается. Внутри тепло, стены сделаны из зеркального стекла. Всюду, куда ни посмотри, бесконечные отражения Кристиана, и самое приятное, что в зеркалах он бесконечно обнимает меня. Кристиан нажимает другую кнопку, двери закрываются, и лифт идет вниз.

Через пару секунд мы попадаем в абсолютно белое фойе, посередине которого стоит большой круглый стол черного дерева, а на нем — ваза с огромными белыми цветами. Все стены увешаны картинами. Кристиан открывает двойные двери, и белая тема продолжается по всей длине коридора до великолепной двухсветной залы. Гостиная. Огромная — это еще мягко сказано. Дальняя стена стеклянная и выходит на балкон.

Справа — диван в форме подковы, на котором легко разместятся десять человек. Перед ним современный камин из нержавеющей стали — а может, и платиновый, кто его знает. Огонь уже зажжен и ярко пылает. Справа, рядом с входом, — кухонная зона. Она вся белая, за исключением столешниц темного дерева и барной стойки человек на шесть.

Рядом с кухней, перед стеклянной стеной, — обеденный стол, вокруг которого расставлено шестнадцать стульев. А в углу комнаты сияющий черный рояль. Понятно… он еще на фортепиано играет. По стенам развешены картины всевозможных форм и размеров. Вообще-то квартира больше похожа на галерею, чем на дом.

— Снимешь пиджак? — спрашивает Кристиан.

Я мотаю головой. Мне все еще холодно после ветра на крыше.

— Пить будешь?

Я бросаю на него взгляд из-под опущенных ресниц. После той ночи? Он шутит? Мне приходит в голову мысль попросить маргариту — но не хватает наглости.

— Я буду белое вино. Выпьешь со мной?

— Да, пожалуйста.

— Пюйи-фюме тебя устроит?

— Я плохо разбираюсь в винах, Кристиан, выбирай на свое усмотрение. — Я говорю тихо и неуверенно. Сердце колотится. Мне хочется сбежать. Это настоящее богатство. В духе Билла Гейтса. Что я здесь делаю? «А то ты не знаешь!» — фыркает мое подсознание. Конечно, знаю: я хочу оказаться в постели Кристиана Грея.

— Держи. — Он протягивает мне бокал с вином. Даже хрустальные бокалы говорят о богатстве — тяжелые, современного дизайна.

Я делаю глоток: вино легкое, свежее и изысканное.

— Ты молчишь и даже краснеть перестала. В самом деле, Анастейша, я никогда раньше не видел тебя такой бледной, — тихо говорит Кристиан. — Есть хочешь?

Я качаю головой. Хочу, но не есть.

— У тебя очень большая квартира.

— Большая?

— Большая.

— Да, большая, — соглашается он, и его глаза лучатся.

— Ты играешь? — Я указываю подбородком на рояль.

— Да.

— Хорошо?

— Да.

— Ну конечно. А есть на свете что-то такое, чего ты не умеешь?

— Да… но немного. — Кристиан отпивает вино из бокала, не сводя с меня глаз. Я чувствую на себе его взгляд, когда осматриваю комнату. Впрочем, комнатой это не назовешь. Не комната, а жизненное кредо.

— Присядешь?

Я киваю; он берет меня за руки и отводит к белой кушетке. Внезапно мне приходит в голову, что я чувствую себя, словно Тесс Дарбифилд, когда она смотрит на новый дом мерзавца Алека д’Эрбервилля. Эта мысль заставляет меня улыбнуться.

— Что смешного? — Кристиан садится рядом, опирается локтем на подушку и поворачивается ко мне лицом.

— Почему ты выбрал для меня именно «Тесс из рода д’Эрбервиллей»? — спрашиваю я.

Он, похоже, удивлен вопросом.

— Ты говорила, что тебе нравится Томас Гарди.

— И это все? — Я не могу скрыть своего разочарования.

Кристиан поджимает губы.

— Мне показалось, что он подходит к случаю. Я могу боготворить тебя издалека, как Энжел Клэр, или совершенно унизить, как Алек д’Эрбервилль. — Серые глаза блестят опасно и недобро.

— Если у меня только две возможности, то я предпочту унижение, — шепчу я. Мое подсознание смотрит на меня в ужасе.

Кристиан судорожно вздыхает.

— Анастейша, прекрати кусать губу, пожалуйста. Это ужасно отвлекает. Ты не понимаешь, что говоришь.

— Поэтому-то я здесь.

— Согласен. Подожди минутку, хорошо? — Он скрывается в широком дверном проеме в дальнем конце комнаты и через пару минут возвращается, держа в руках какой-то документ. — Договор о неразглашении. — Кристиан пожимает плечами и, протягивая мне бумаги, тактично притворяется слега смущенным. — На этом настаивает мой адвокат. — Я совершенно сбита с толку. — Если ты выбираешь второй вариант — унижение, то должна поставить подпись.

— А если я не захочу ничего подписывать?

— Тогда вариант Энжела Клера.

— И что означает этот договор?

— Что ты обязуешься никому о нас не рассказывать. Ни о чем, никому.

Я смотрю на него недоверчиво. Похоже, дело совсем плохо. Но меня уже разбирает любопытство.

— Хорошо, я подпишу.

Кристиан протягивает мне ручку.

— Ты даже не хочешь прочесть?

— Нет.

Он хмурится.

— Анастейша, ничего нельзя подписывать, не читая!

— Кристиан, пойми, я и так не собираюсь рассказывать о нас никому. Даже Кейт. Но если это так важно для тебя, для твоего адвоката… которому ты, по-видимому, все рассказываешь, то ладно, я подпишу.

Он смотрит на меня сверху вниз и мрачно кивает.

— Справедливо, мисс Стил, ничего не скажешь.

Я размашисто подписываю обе копии и передаю одну ему. Сложив вторую, кладу ее в сумочку и делаю большой глоток вина. Я кажусь гораздо храбрее, чем есть на самом деле.

— Значит, сегодня вечером ты займешься со мной любовью, Кристиан?

Черт возьми! Неужели я это сказала? В первый момент у него от изумления открывается рот, но он быстро приходит в себя.

— Нет, Анастейша, не значит. Во-первых, я не занимаюсь любовью. Я трахаюсь… жестко. Во-вторых, мы еще не покончили с бумагами, и, в-третьих, ты не знаешь, что тебя ждет. У тебя есть возможность передумать. Идем, я покажу тебе комнату для игр.

Павел Козлофф. Роман для Абрамовича

  • Издательство «Алетейя», 2012 г.
  • Героиня «выросла на Пушкине», и видит в жизни воплощение любимых строк. Два претендента на ее любовь погибли. Наина страшится нового чувства, но не может устоять. Она пишет для любимого рассказ, в котором предостереженье.
  • Павел Козлофф родился в Москве. Окончил академию хореографии и был солистом балета в музыкальном театре им. Станиславского
    Факульет журналистики МГУ дал ему вторую профессию. Затем работал в США в группе «Колорадо-балет», как педагог и балетмейстер. Автор трех романов. Пишет пишет своеобразно, музыкально. А в «Романе для Абрамовича» использует пятистопный нерифмованный ямб, представляя в этом драматическом размере замысловатую даже для наших дней историю.

Второй этаж в особняке Наины был с балюстрадой эбонитовых фигур, как оберегов внутренней террасы, куда был выход только лишь из спальни. Читался замысел решить всё в арт-деко, но то ли так и недозавершили, и это было тоже ничего. Здесь было хорошо мечтать о неге, а этим утром, так случилось, наблюдать. Участок Балков был как на ладони, но будто вымерший, и ждать стало не в мочь.

«И чёрт с ней, как увижу, так узнает, как по ночам покоя не давать. И, всё-таки, кто с нею бултыхался?», — Наина было двинулась уйти, когда подъезд у Балков отворился.

Наташа, лет семнадцать, минус-плюс, на выходе смотрелась, как подросток, без марафета, и одета в сарафан. И только белизна тепличной кожи, да черные круги её глазниц будили мысль об ишемической болезни. Но уж Наина знала — отчего — бледна Наталья и развинчена в походке.

За нею следом вышел кавалер. Нельзя сказать, чтобы особо броский. Но было что-то в этом удальце, взгляд на него мог вспыхнуть интересом. По виду трудно разобраться, сколько лет, но больше двадцати пяти никак не будет. Вся с сантиметр прическа головы, и волосы смотрелись жесткой шерстью, имея рыжий, тусклым золотом окрас. Наверное, они пошли б кудрями, не состригай хозяин так нещадно. Лоб был высок, но сужен от висков. Лицо хранило мощную небритость, как бы границу битвы с бородой. Нос был, пожалуй, что, довольно удлинен, но гармоничен с формой головы. В глаза с разрезом древним ассирийским вкрапились чудом серые зрачки.

Всё так детально следопытка разглядела, когда случайно пару догнала. В конце их улицы расположилась площадь. Не площадь, так, развязка для машин. Но там как раз и были магазины и, в общем-то, приличное кафе. Тем утром вовсе не было народа. Наталья с парнем двинулись туда.

Наине тоже захотелось кофе.

Наталья встретила по ней скользящий взгляд, когда уже усаживалась в кресло. Не поздороваться девица не могла, хотя навряд ли знала даже имя.

— Ну, как твои, Наташа, отдыхают? — простой заход начала разговора Наина без затей произнесла.

— Да, им там нравится. А вы что не у моря? — Наташа глянула, чем дышит её друг. А тот в упор разглядывал Наину, сощурив глаз и чуть скривив губу. Потом сел в кресло и к Наталье обратился.

— Будь вежлива и приглашай подругу. Вы может, к нам присядете на чай?

-Ну, если только я не буду в тягость. Расскажите, чем юность нынче дышит. Я вот Наташина соседка, как-никак.

— Да, познакомься Рома. Мы — соседи, — замялась девушка, не зная, как назвать.

— Наташенька не часто здесь бывает. Вот и не помнит, что меня зовут Наина, — сказала женщина, и по глазам прочла — Наташа хочет отчество услышать. Но Рома уже принял эстафету.

— Какое счастье, что меня зовут Роман, а не Руслан, как в опере у Глинки. Тогда бы повод опасаться вас, как там поется: «по велению Наины».

— Нет, я другая. Я от слова «nine». Моя прабабушка, так вышло, англичанка.

— А мой прадедушка в Бразилии живет, — сказала неожиданно Наталья. — Вернее, не живет, а умер там. А в революцию вёл бой за Петроград.

— Какая тема в ожидании чая, — Роман обвел присутствующих взглядом, — тогда и я подробнее представлюсь. — Он как бы вырос сидя за столом. — Мой дядя раньше нефтью занимался. Теперь политик, даже в Лондоне живёт.

И как конец официальной части к ним юноша пришёл принять заказ. Наина разрешилась очень быстро.

— Я буду кофе, а ребята что хотят, — официант почтительнейше слушал.

— А мне, пожалуй, фрукты…, чёрный чай…. И торта лёгкого ещё хочу кусочек.

— А я, мне кажется, сейчас бы съел быка. Яичницу, два тоста, много сыра. И принесите кофе с молоком.

Наина поднялась: «Я на минутку», и растворилась в глубине кафе.

— Зачем ты пригласил зануду эту, — Наташа сразу начала шептать. — Я и знавать её совсем не знаю. Лишь то, что рядом с нами ихний дом. Они нам этой ночью и звонили.

— Тем более должны поговорить. Тебя, ей богу, вовсе не убудет, а ей, я вижу, любопытно, что и как. Да и какая же зануда, тоже скажешь. Я вижу в ней глубокий острый ум.

— Поэтому слюною весь исходишь. Хоть бы при мне других не раздевал.

— Тебя, мне кажется, совсем не обделили, — Роман прикрыл глаза, как отдыхал. Наталья думала, что это будет ссора. А вышло так, как будто ничего.

«Ведь я его практически не знаю. Но так хочу — не ровен час спугнуть». И разговоры прекратила — будь что будет.

«Зануда» уже двигалась по залу. Как и задумано — явилась, не спеша, и проплыла заливом барной стойки, вся отражаясь в берегах витрин.

Наталья искоса взглянула на Романа: он этот выход, несомненно, оценил.

— Теперь, позволите, я тоже вас покину. Умою руки, чтоб погиб любой микроб, — поднялся Рома, как Наина села, — того гляди и завтрак принесут.

И будто в три прыжка исчез из зала.

— А кто, скажи мне, этот Рома у тебя? — конечно сразу же, но очень равнодушно, Наина бросила, чтоб паузу занять.

— Его все называют Абрамович,- Наташа медленно расправила салфетку, — но только он просил не говорить.

— Как то есть так? Какой-нибудь племянник?

— Не знаю я. Спросите у него.

Дени Грозданович. Искусство почти ничего не делать.

  • «Текст»; 2013
  • Если и существует что-то, чего я, наверное, должен стыдиться, то это, конечно, мое неутолимое желание — увы! — вести более-менее безмятежную жизнь в беспокойном Париже, который (как нам постоянно твердят) сегодня переживает «непреходящий кризис» — а именно период застоя, то есть в то самое время, когда, боюсь, мои современники работают не покладая рук, дабы достичь уровня жизни в соответствии с их представлением о роскоши или жить в согласии с собственной совестью, и при случае терпят страдания во имя лучшего мирового порядка, справедливости, экономической стабильности, и, по их словам (есть ли у меня причины не доверять им?), в конце концов — ради мира лучшего во всех отношениях.

    Дело в том, что после утренних попыток обеспечить свое существование, поскольку моим главным сокровищем остается бесценный запас свободного времени, я никогда не пропускаю ежедневных тренировок по игре в короткий мяч (пытаясь во что бы то ни стало сохранить свой статус среди редких чудаков, помешанных на этой игре, в которую еще играют во дворе восстановленного монастыря, по адресу 74 В на улице Лористон, поклонникам принять к сведению!), потом остаток дня брожу среди букинистов на набережной Сены или по любимым
    книжным, а затем, если погода хорошая, направляюсь к креслам возле оранжереи Люксембургского сада, где, стараясь не замечать насмешливых взглядов моих закадычных партнеров по шахматам (которые продолжают считать мою страсть к чтению просто причудой и которые всякий раз уверены, что наконец-то им удалось состряпать достойную защиту против моего устрашающего дебюта Бёрда — Ларсена), я разглядываю свои дневные трофеи: любуюсь выцветшей обложкой, старым типографским шрифтом и вдыхаю непередаваемый запах прошлого, который от них исходит…

    В такие минуты я забываю о необходимой, политически корректной угрюмости, и мое блаженство (другого слова не подберешь) усиливается, сопровождаемое и вдохновляемое шепотом дружественных теней моих предшественников и собратьев по неистребимой тяге к учености, моих порочных друзей по книжной вседозволенности, которые в свое время, так же как я, бродили в мечтах по тем же аллеям и, судя по их книгам, столь же возмутительно беззаботно взирали на сложности этого мира: Валери Ларбо, Леон-Поль Фарг, Шарль-Альбер Сангрия, Реми де Гурмон, Шарль дю Бос, Андре Моруа, Анатоль Франс, Жорж Лембур, Жан Фоллен [Валери Ларбо (1881–1957) — французский писатель, зачинатель «космополитического» течения в современной французской литературе; Шарль дю Бос (1882–1839) — французский писатель, критик и эссеист; Жорж Лембур (1900–1970) — французский писатель; Жан Фоллен (1903 — 1971) — французский поэт], и среди них самый дорогой моему сердцу, мой духовный учитель Блез Сандрар, который, описывая неровную походку закоренелых читателей-мечтателей, каковыми мы все являемся, говорил:

    «…нетвердый шаг, свойственный любому читателю, хотя бы на малость уступившему своей страсти,
    как будто между артериальной воронкой и гипофизом
    у него фарш из мелко нарубленных книг, отчего мозговые извилины зудят как от миллиарда красных муравьев, ибо редко кто из людей настолько вынослив, что способен подобно кариатидам, не сгибаясь, держащим на голове огромный изящный балкон, выдержать вес целой библиотеки».

    Ну а в плохую погоду? — спросите меня вы. Вы наверняка легко догадаетесь, что со временем я, как и мои сородичи, обзавелся собственным книжным логовом, пещерой, криптой-читальней, стены которой плотно уставлены книгами, где я до вечера наслаждаюсь драгоценными мгновениями, избавленный от механического бега времени, в волшебном уединении с тем, что заменяет мне вечность…

    И все-таки должен признать, что кропотливое создание этого настоящего бумажного бункера не совсем лишено практического и стратегического смысла. Один друг из Лозанны — а поскольку он швейцарец, то сомневаться в его компетентности по данному вопросу не приходится — меня торжественно уверил, что стены с книгами, плотно стоящими и правильно расставленными (на этом швейцарском условии он особенно настаивал), служат не только прекрасной изоляцией звука, тепла и, конечно, мыслей, но и, кроме того, надежной защитой на случай атомного взрыва — по его расчетам полтора часа выживания обеспечено.

    Я подсчитал: этого времени достаточно для прочтения примерно одной главы «Анатомии меланхолии» Роберта Бёртона, нового сборника поэм Уильяма Клиффа или же новой книжечки Жака Реда или Пьера Мишона [Уильям Клифф (р. 1940) — бельгийский франко-язычный поэт; Жак Реда (р. 1929) — французский поэт; Пьер Мишон (р.1945) — французский поэт]. О большем я не прошу.