Метка: Стихи в Петербурге 2010

Да, гоп со смыком это буду я…

Может и нескромно — но нет никакой надежды, что о моей поэзии напишет кто-то другой. Я сочиняю стихи редко.

Только если влюбляюсь или сильно недосыпаю. Песни я раньше сочиняла очень много — в основном в пьяном виде.

Часто прямо на улице. Идешь себе, пьяная, и орешь песню.

А последнее время песни не сочиняются.

А стихи по-прежнему пару раз в год откуда-то возникают.

Я к ним отношусь недоверчиво. Вообще, из всех своих сумашайских ипостасей я уверена только в песнях и в рисовании.

В стихах, прозе, публицистике и, например, пении собственных песен —
никакой уверенности и тем паче эйфории — у меня нет.

Рисованию я с двенадцати лет училась и худо-бедно выучилась,
именно как ремеслу, а не искусству. С большим трудом,
по-ванькажуковски, с выволочками и криками на деревню: маменька, папенька, заберите меня отсюдаааа!

Все равно, учили, учили и выучили.

Я не люблю рисование и кормиться рисованием не люблю.

Но, оказывается, петь песни под гармонь — еще более нервное занятие.

Преуспеть мне ни в чем не дано, потому что вкуса у меня больше?
чем таланта, а трудолюбие отсутствует начисто.

И даже гордый Путь Сумашая получается у меня не вполне. (см. текст про Иру Дудину)

Я бреду по нему, то и дело спотыкаясь, часто замираю и мечтаю о том, чтобы свернуть.

Вот мои всякие ссылки:

Живой журнал: http://poor-ju.livejournal.com/profile

Сайт: http://juliabelomlinsky.spb.ru/

В контакте: http://vkontakte.ru/id9003144?31920

В прошедшем 2010 году я сочинила вот эти стихи:

Рота задрота

«…рота эрота…»

Лев Лосев

Часть первая. Страшная Тайна

Наташе Романовой

У меня был колдырь по кличке Груша.

Он играл на саксе блатняк

В группе Ля Минор.

Ля Минор — клевая группа

И я гордилась, что у меня такой парень.

Но однажды он открыл мне свою Страшную Тайну.

Он сказал, что раз в месяц — снимает тельник,

Одевает фрачную рубашку и золотой жилет

И играет в джазовой филОрмонии

У Гены Гольштейна

В оркестре «Саксофоны Санкт-Петербурга»

Он рассказал мне это — потому что

Хотел выглядеть в моих глазах

Интеллигентным.

Но на самом деле он был

Обычная шпана с Ленинского проспекта.

Пил, курил траву и закидывался спидами.

Узнав эту Страшную Тайну

Я сразу его бросила.

Все знают, что джаз — это Отстой и Мясо.

А в ансамбле Саксы Питера играют одни Задроты.

Часть вторая. Питерские сироты

Геннадию Львовичу Гольштейну

Гольштейн играет на кларнете

Бьет ленинградский метроном

Вокруг чахотошные дети

И золотушные притом

У них испорченные зубы

И в легких злые табаки

У них наверченные трубы

И золотые мундштуки

Четыре слева — ваших нет

Четыре слева — ваших нет

Четыре слева — ваших нет

Играй кларнет

Гремите, питерские сироты

В родное ржавое корыто

Вам все канавы нынче вырыты

И все дороги вам отрыты

Подбрила бровь свою зараза

По рельсам двинулся отряд

И голова противогаза

В окно кивает всем подряд

С огнем и кровью пополам

С огнем и кровью пополам

С огнем и кровью пополам

Играй абрам

Под голос дудки перекрученной

Под незабвенный нафталин

Во славу Родины замученной

Ты вышел в поле не один

Трясите, питерские сироты

В родное ржавое болото

Не плачь Рахиль

Сдавайтесь ироды

Сегодня в бой идут задроты!

Бьет ленинградский метроном

Бьет ленинградский метроном

Бьет ленинградский метроном

Все об одном…

Питер 2010

В Николаеве по-прежнему пыльно.

Поэма Прифронтовой Полосы

«…вымыслу верна…»

Владимир Набоков

Часть первая. Юлишка

Ты приходишь как старый цыган

Всегда пешком

За тобою идет скрипач

с золотым мешком

Ты приходишь пешком

и что вы там о конях?

Кони крадены, проданы, пропиты…

Какие там кони нахх?

Последние двадцать лет

приходишь всегда налегке

Роза в зубах, на шляпе, в петлице

на шляпе, в петлице

на облучке…

…………………………………………

Это все потому что они назвали меня Юлишка

Они специально назвали меня этим

дурацким

карпацким

именем

Юлишка

С таким именем —

только и щелкать пальцами

только и бить в цимбалы…

Из кувшина вино разливать…

Бабушка говорила

Скушно?

Может румынский оркестр тебе позвать?

Мне не скушно, бабушка!

Никогда уж не скушно, блядь…

Румынский оркестр сидит тут давным-давно

В полном составе

Как водится, весел-пьян

В полном составе, выжрали все вино

В полном составе, каждый уже в гавно

Руси́н, румын, цыган

пара жидков с мястечку

и висельник гагауз…

Бабушка-а-а, где ж та речка

в которой я утоплюсь?

…………………………………………

Так же, пешком уходишь

Карты, спички, табак и соль

Вослед тебе раздается

Наш тайный шпионский пароль

Это я, Юлишка

Последние юбки, к богу задрав

Кричу из последних сил:

В Николаеве по-прежнему пыльно!

В Николаеве по-прежнему пыльно!

В Николаеве!

По-прежнему!

Пыльно!

…………………………………………………

Шимон — шпион, чем ТЫ меня тогда напоил?

Часть вторая. Прощание славянского шкафа

У тебя два паспорта

Две страны

На кого работаешь, хуй наны?

На кого работаешь — хуй проссышь…

Все разведки мира — сосут гашиш…

Да и с виду странный

Похоже — псих

Может он работает на двоих?

……………………………………………

На СВОИХ двоих

от чужих утек

У тебя — два паспорта

да не впрок

Разожги мне хуку — достань огня

Сон не в руку — работаешь на меня

У меня — два паспорта

да не впрок

я люблю лишь плоти твоей шматок

Ты уж по инструкции — сбереги

Если что — запрятывай в сапоги

Карты, соль и спички — держи в паху

Если надо тихо — лежи во мху

Вроде все — шпиона недолог путь

Да, во время шмона …сьесть не забудь!

Не язык, товарищ, причем язык?

Вот — таблетка

Пришиваю за воротник.

Что-то сердце бьется

Дрожит рукав

Если что — удар стороною тыльной

Помни, продается Славянский Шкаф

В Николаеве, где по-прежнему пыльно…

Часть третья. Шимон-Шпион

Карты, соль и спички

Лежат в пыли

Вешали шпиона вниз головой

Как повелось, сперва отрычали «пли»

Как повелось, потом рычали отбой

На такого нехер тратить свинец

Пусть пока висит шелудивый пес

Но внезапно, из ставки — рожок… гонец…

Сняли, наспех вытерли, на допрос

Пан полковник — на рыбьем меху пальто

Вот и Юлишку волоком тянут к штабу

— Вообщем, если не скажешь Когда и Кто

Я отдам солдатам — вот эту бабу

Эту самую, гребаную лохань

Я отдам… запилят ее до гробу

Жаль солдат — придется в такую рань

запилить — вот эту, прости… зазнобу

А цена вопроса — простой ответ:

Кто, Когда и Где наступает с тылу?

………………………………………………

Не хочу к солдатам

Да их и нет

Спят солдаты, и каша дома остыла

Наступают наши, ты понял, блядь?

Изо всех углов наступают наши

Да кому ж ты всрался?

кому тут еще наступать?

И к тому же дома застыла каша…

Наступают наши, ты понял, срань?

Изо всех углов, из чумы и тлена…

Поднимайся, Шимон, в такую рань

Нам придется вешать этого хрена

Потому что достало

в каждой бочке

висеть вверх дном

За измену

Правому Делу

Отчему Дому

висеть достало

И к тому же

известно:

Всяк Отчий Дом

Это Правое Дело меняет

раз в три квартала

Наступают наши — моя страна

С красной розой в зубах

от Посада до Голливуда

И согласно присяге —

лишь вымыслу я верна

только Вымыслу, Кривде и Чуду-Юду

………………………………………………………

Моя армия — морок и приворот

Секонд хэнд, ХЭППИ ЭНД

Цыбик дури, баклашка браги…

Выступает Рота Задрота —

гремит фокстрот

Это — главный Шпионский Марш

и Песня Отваги!

Питер 2010

Юлия Беломлинская

Валера Земских — последний идеалист нашего времени.

И даже если с ним выпить и начать спорить о политике —
никаких новостей не открывается.

Человек пьянеет, спорит… а душевное дерьмо из него так и не льется.

А часто ли такое встретишь в Питере?

Пара поколений — сильно покоцано последней революцией.

Народ в общем злой.

А Земских — светло-печальный.

Усы свисают вниз, как у воеводы Вука.

Фамилия «Земских» ему очень подходит.

Он напоминает трагические персонажи Чехова из малоизвестных рассказов.

Малоизвестных, потому что несмешных.

Я помню красивый вечер в «Бродячей собаке», когда Валера
все свои стихи повесил на ниточках — под потолок.

Как елочные, игрушки. Это было весело.

И все равно, стихи были грустные.

Земских — один из трех Президентов и Отцов-основателей «ВАЛИ»

То есть, клуба Любителей «Изабеллы».

«Изабелла» это все же не пол-литра, чтобы непременно ее на троих —
но всю эту историю сочинили именно три питерских поэта:

Дмитрий Григорьев, Арсен Мирзаев и Валерий Земских.

Когда они читают втроем — это бодрое и веселое шоу, и вино «Изабелла» льется рекой…

Но когда я читаю Валеру одного — совсем иное ощущение.

Стихи Валеры хорошо читаются в середине декабря с больным горлом.

О Валере хорошо пишется в середине декабря с больным горлом.

Обмотавшись шарфом и выпив меду, мяты и шалфея.

Это важно: шарф дожжен быть мягкий и питье — вкусное.

Вот я скоро выздоровею, после Рождества дни начнут прирастать, ночи свертываться… и все будет хорошо.

Так хочется уговаривать и самого Валеру.

Он все расстраивается за то, что опять все вышло «как всегда»
и город наш простуженный, недобрый и небодрый…

В эту бессветную зимнюю пору всем нам не хватает йоду

И каждому пошла бы морская капуста, свисающая с усов.

Веселые стихи сейчас звучали бы абсолютным диссонансом.

Земских поэт не питерский, а скорее петербургский

Петербург — самый Неновогодний город на свете

В Петербурге вокруг Новогодья — темнота, ветер, простуда.

Этому не помогут никакие веселые балаганчики.

Ветер воет, по сугробам прут по-прежнему двенадцать.

В сугробе навеки застрял хрустальный башмачок — катькины серые гетры.

И обертка шоколада «Миньон»…

Нет, мы лучше проведем это время по другому.

Простуженный и небодрый…

Но есть особая доброта в грустных стихах.

Особый предрождественский уют в светлой печали.

Земских это — блюзовая баллада.

В Петербурге сейчас идет сезон Настроения Земских…

Биография: http://mfrp.narod.ru/19.html

Видео: http://video.yandex.ru/

Вот стихи:

http://magazines.russ.ru/authors/z/zemskih/

http://zhivoenebo.narod.ru/zemskih.html

Вот живой журнал: http://vzem.livejournal.com/

Валерий Земских. Из последнего

* * *

У меня на столе пять столбиков из пятирублёвых монет

В конфетнице из бересты рассыпью рублёвые

В полиэтиленовом пакетике двухрублёвые

В маленькой металлической баночке из под кинопленки полтинники

В пластмассовой баночке из-под витаминов гривенники

В стеклянном бокале пятикопеечные

В корзиночке рядом с танцующей африканкой копеечки

Есть еще десятирублёвая монета

Она лежит отдельно

Где не помню

Наверное я богатый человек

* * *

Кости ломает погода-палач

Лёг

          а ночь позади

Воробей деловито ворует у голубя корку

Пересыхает река

Вброд по колено

На другом берегу

          другой берег

Обернулся

          кричат

                    машут руками

                              зовут

Пустой плот цепляется за коряги

Солнце торчит из воды оранжевым поплавком

За леску

          намотанную на запястье

Кто-то дёргает

* * *

Сел

Сел в лужу

Лужа большая

Грязная

Не перепрыгнуть

Не обойти

Не вычерпать

Сел и сижу

Со своей правдой

Присаживайтесь

Всем места хватит

* * *

Выскочил из горящего дома

От памяти угли

Дотлевает воля

Дождь побил пламя

Смыл с лица копоть

Топоры стучат

Новый сруб растёт

Пора

          возводить стропила

За спиной смеются

                    и чиркают спичкой

* * *

Лук Одиссея мается без дела

Ткёт половик седая Пенелопа

Пьёт Телемах на площади базарной

Заслушавшись рассказчика слепого

Не довелось увидеть Ахилесса в деле

Спит Менелай

          состарилась Елена

Я строил город из песка у моря

Но грозен Посейдон и ныне

Всё смыл

Барашки юных волн резвятся

Купают деревянного коня

* * *

Макака макала хвостом в лужу

Небо ей было холстом

И в любую стужу

Она расписывала его

          оборотясь к востоку

Но от усилий ее

было мало проку

Я курю на завалинке

Впереди вечер

Солнце сваливает на запад

Стрекочет кузнечик

Но взглянув на облако

                    замираю на миг

Вижу в небе кривляется

Обезьяний лик

* * *

Не для моих ушей бормочет жизнь

Здесь надобны из мрамора и стали

Век нынче грубый

Лучше из бетона

          в опалубке из сучковатых досок

И гвозди

Гвозди непременно должны торчать

                    и звук царапать

Хоть он и так не слишком благозвучен

И всё

          на что ни бросишь взгляд

всклокочено и в грязных пятнах

Уж лучше не бросать

          а спрятать

в коробочку

          что склеил из бумажек

                    исписанных когда-то

столь неразборчиво

          что самому

                    не прочитать

И к лучшему

* * * *

никого нет

но толпятся

          толпятся

мошка пролетела

          одиноко ей

тесно в пустоте

не протиснуться

не развести руками

замрёшь

в холодное кресло вдавив спину

много

          как много

тех кого нет

локтями толкаются

гудят

обвожу взглядом

          никого

лишь собственный волос

лезет в рот

и тянет

из подземелья

* * * *

Она появляется

          из хрустальной избушки

Проскальзывает

          меж фарфоровых статуэток

Смотрится

          в зеркало чистой души

Отпивает

          глоток фимиама

Её тошнит

Она выкарабкивается из канавы

Пьяный бомж посылает её подальше

Но она выхватывает у него

                    бутылку пива

И сплёвывает

          в разбитое окно подвала

* * * *

Покачаться бы в качалке

На веранде

Тень платана

Пёс у ног

Бутылка виски

Пыль вдали

          соседи в гости

И твоя улыбка рядом

* * * *

Постучал по дереву

А оно мертво

Не предохраняет от беды

Поискал беду

Пропадать так сразу

Не нашёл

Как там звёзды встали

Может пронесёт

Мимо ветер гонит прошлогодний лист

Посижу

Посажу ольху

* * * *

Проходя мимо

Я бросаю гранату в окно

Иногда она не взрывается

Тогда я бросаю вторую

Но бывает что и она не взрывается

Тогда я вхожу в дом

Странные люди

* * * *

Приходит

Садится

Молчит

Вот и я помолчу

* * * *

В пути забыли путь

Пересыхает горло

На холмике под чахлою берёзой

Вповалку спят мечтавшие о встрече

Не стоит их будить

Пойдем в низину

Болото нам милей

На кочке клюква

Рассыпалась рубинами

Змея

          из-под ноги в траву

Следы медведя

И северный закат

* * * *

В темноте

Не включайте свет

Пусть длится

Пересохли губы

Молчите

Пряный запах

          чужой любви

* * *

А мы уже лежали и стреляли

В ту пыль что поднималась вдоль дороги

В ответ ни звука

Подобрали гильзы

          ещё горячие

И двинулись назад

Но заплутали

Всё же вышли на дорогу

Пыль поднималась

Было тихо

Лишь выстрелы

* * *

Бегите

          Бегите

А они и бегут

Круг размыкается

На жаровне

Угольки заливает потом

Я никуда не ходил

Много ли было

Ждущих меня на поляне

Но всё же

Машут флажками

Вслед церемонно идущим

          по скользкой лыжне

Целятся

* * *

Бескрылая птица

          уселась на мой балкон

Клювом постукивает

          заглядывает в окно

Не смотри

          поздно

Твоя весть

          не новость

И нечем

          тебя приветить

* * *

К сентябрю всё улеглось

Только море

Покрылось бараньей шерстью волны

                    и помрачнело

По ночам билось о пустой берег

Но тщетно

Никто не сказал ему правды

Перетирало гальку в песок

И близоруким зрачком бухты

Вглядывалось в Луну

Тянулось к ней грудью отлива

Я наматывал на пальцы

Водоросли волос

С неба падали тёмные виноградные гроздья

Медленно раскачивался фонарь

Освещая пустой стол

И мокрое полотенце на спинке стула

Любая земля

Сколько её ни топчи

Остаётся землёй

Отойди в сторону и увидишь

Как она наливается

Не тронь

Не тронь

Ты здесь лишний

Дай ей стереть наши следы

Во дворе плакала девочка от обиды

Безутешно

Громко

Было слышно на облаках

К утру всё стихло

Пока убирать хлам

Собственной жизни

Приснилась чужая комната

Вид из окна

          улица

                    деревья в снегу

Большая тахта

За стеной голоса объедают память

Выплыл

Но воздуха не хватает

Завязал лоскуток вокруг шеи

Цвет то красный

          то белый

                    то синий

Узелок

          то виндзорский

                    то в мыле

И качается пол

* * *

Как не удариться

Углы на каждом шагу

Синяки

          отсрочкой от ран

На бегу

          заглянул в душу

                    слазил в чужой карман

Потолкался на эскалаторе

Застрял

          на перроне

Перестали ходить поезда

Лёг на рельсы

Послушать

          гудит ли земля

Некрасиво

Размазывать день по бетонным шпалам

Многие лета

          долгие зимы

Головой о вывеску

Сапоги на вырост

Закусил губу

          и босиком

Далеко не ушёл

Стою

Обнимаю столб

* * *

Капли дождя

Не ждёшь

Падают в открытый рот

Пытаешься разглядеть

Просвет

Лай собак

Скучающих от безделья

Две берёзы

Два белых гриба

Затоптанны

Ветер

Сделавший своё дело

                    уходит на запад

Чёрная дыра неба

Звезда

          изображает падение

Выдумываем

Вдуваем огонь

В обугленное полено

Дым сливается с Млечным путём

Псы больше не лают

А тихо скулят

* * * *

Эх сынку

Я тебя проиграл

В карты

На которых безлюдные острова

Чёрные горы

Мутные реки

Берег в корягах

Я не двигался

Только смотрел

Как волна уходила

Ветер метил песком по лицу

Кто-то сгорбился и пропал из виду

* * * *

Я поеду в бумажном возке

По коридору

          где пыльные книги

                    за стеклянными дверцами

Жёлтая тусклая лампа

                    над столом

В чернильнице пусто

Смотритель ушел

Не спросишь

          куда повернуть

Устало бредёт

Картонная лошадь

* * *

Копеечка на тротуаре

Поднять

          пройти не замечая

Вернуться

          постоять

                    подумать

И прочь

Всю жизнь ругать себя

Хвалить за бескорыстие

                    рассказывая внукам

В ладье с Хароном

                    печально развести руками

Мол нету ничего

                    не обессудь

Юлия Беломлинская

Стихи в Петербурге 2010. Антология Юли Беломлинской

Свежие поэтические произведения, написанные в городе на Неве. Еженедельная подборка сочиненных в последние месяцы произведений одного автора.

Выпуск двадцать второй. Ира Дудина

Из ЖЖ Иры Дудиной:

«Родилась в Ленинграде. Поэт, писатель, журналист, художник. Автор романа „Пение птиц в положении лёжа“ (Астрель, 2004), сборников стихов „Харизмапад“ (Борей, 2002), „На пиру у Флоры“ (2004, Красный матрос), „Рай и ад“ (Вена, 2006, на русском и немецком языках). Победитель первого петербургского слэма (2003). Автор многочисленных статей, интервью, рецензий в журналах „На Невском“, „НОМИ“, „Хулиган“, „Студенческий меридиан“, „Красный“, газеты „Час пик“. Участник выставок и проектов».

«Лесин дотронулся до меня своими ледяными бледными руками и назвал Жидовочкой. ишь, арапчонок!»

«Анонимус от яврееев меня постоянно обзывает жирножопой. решила проверить. вроде нормальная жопа. не жирная»

«Утром в день Светлого Христова Воскресенья я почувствовала страшную резь в кишках. „Отравили, демоны“, — подумала я смиренно. Боль шла по кишкам, а потом я пошла в туалет и из меня выпал какой-то квадратик с розовым глазком посередине. Он был похож на пластиковый квадратный пакетик, в нём было что-то красноватое. Я решила, что это особый сорт глиста какого-нибудь, может, голова его отпала. „Какая гадость!“,- подумала я, и смачно спустила воду в унитаз.

Боль в кишках прошла. Я пошла возлежать после перенесённых мучений на диван и размышлять о жизни. „Ой, а это, наверное, был тот бриллиант в 0,5 карат!“, — вдруг поняла я про то, что из меня выпало.

Бог меня любит, он меня метит, шельму! Из нескольких сот человек, что были на вечерине, бриллиант сожрала именно я! Бог дал мне просраться розовым бриллиантом! Все на вечеринке хотели бабла, а я его высрала! Мне как поэту суждено было физическим действием показать презрение к благам земным, и деньжищам, и сокровищам!

Христос воскресе!»

Путь Сумашая, или Просраться розовым брильянтом

Ира Дудина — грызет нелегкий хлеб Городского Сумасшедчего.

Вернее сказать, жует заплесневелую корочку
на этой помоешной должности.

Но что еще печальнее, вынуждена делить эту корочку со мною.

Есть другие понятия, например «юродство» — этого понятия
лучше не касаться, если нет желания влезать в теологический спор.

У меня — точно нет такого желания.

Проще вспомнить масс-медийные погонялки «фрик» и «маргинал».

Но настоящий Городской Сумашай — это другое.

Потому что — взаправдашнее.

Ты не становишься этим нарошно и осознанно.

Ты долго не знаешь о том, что именно это твое место.

Тебя еще много раз так обзовут, перед тем как ты задумаешься о том,
что же это вообще такое значит.

Дудина может и до сих пор думает, что она Фрик и Маргинал

Но нет, увы нет.

Фрико-маргинальный путь — это осознанный путь ереси и диссиденства.

Путь орицания. Ради обретения всего того, что отрицаешь.

В случае поэзии — это все те же бабло, слава, загранпоездки, гранты
и прочая халява.

А также уважение и признание всеми этими липками-хуипками,
Данилкиным и прочими «еврепидами у руля».

Ну понятно что стильнее Гельман, чем Айзенберг.

И что жирная «Афиша» круче худого «Прочтения».

А журнал Сноб и вовсе конечная мечта любого Фрика и Маргинала

Но все это — частицы одной системы координат.

И система эта — вертикаль.

Фрик и Маргинал обычно движется снизу.

Четко движется вверх.

Все в том же, нудном порядке укалывая…не скушные терпеливые
кирпичики своего социального становления, но яркие колесики
разноцветной пирамидки-елочки.

Именно эти, правильно уложенные колеса, вывезут его по вертикали вверх.

Это я о Пути Фрика.

Путь Старателя — это путь с терпеливыми кирпичиками.

В том же направлении.

Есть еще Путь Молчалина — но это путь бездари изначально.

И мы таких тут, в Питере, в общем и не видим.

Питер всем видам молчалиных не подходит.

Потому что ловить тут, по большому счету, нечего.

Такие люди изначально повернуты в сторону Москвы.

Вообщем у яркого Фрика-Маргинала, все это в результате получится

Да и у Терпилы-Старателя, если он талантом не обижен,
тоже рано или поздно получится

Ну и дай им Бог.

У Сумашая — ничего не получится.

При этом он может например начать сверху,
с бешеного успеха, и скатится вниз.

Не по пьянке или по наркоте, а чисто по сумашайству.

Потому что он вообще не из этой системы.

Хотя всю жизнь хотел быть именно из этой.

Но он вероятно рожден чем-то другим.

Сумашай Реальный всю жизнь силится, но не умеет сложить
пирамидку своей судьбы в нужном порядке.

Это похоже на программу для даунов в американском Макдональде.

Однажды, наблюдая, как заинька-даун пытается закинуть
благополучно подметенный им мусор на совок,
я увидела себя и всю свою жизнь…

В сумашаи приводят разные дороги.

Дудина явно вылупилась в Городскую Сумашайку из Деревенской дурочки.

Будучи по жизни Анти-Молчалиным, Дудина еще и Анти-Чацкий.

Горе от ума — это не ее проблема.

Никакого ума у Дудиной, в общем, нет.

Она от природы неумная. Но талантливая.

Талантов у нее много — это общеодаренная личность.

Ее умение писать смешно — это, например, талант, называемый «чувство слова».

Есть такой талант.

Ветром Глупости заносит Дудину в различные кроличьи дыры.

А потом выносит на солнце к её любимым цветочкам.

Для следующих приключений.

Если бы я написала что Дудина — поэтесса, «принадлежащая к патриотическому лагерю» — люди бы решили, что я — реально помешалась.

Невозможно представить себе Сумашая, принадлежащего
к чему бы то ни было.

На сегодня Дудина вроде бы принадлежит к какому-то
патриотическому хую, раскинувшему лагерь на ее груди.

Но завтра с ней уж неизвестно что будет.

Личная жизнь Сумашая — это все та же пирамидка,
уложеная по-даунски бессистемно.

У Сумашая могут возникать жены, дети, деньги, работа…

Потом исчезать, потом возникать снова.

Но в итоге, ни семьи, ни карьеры Сумашай сделать не может.

В нашем городе типичные Сумаши это: Кира Миллер,
Ваня Квасов, Коля Васин, Сережа Коробов… ну и разные там
Колесо, Котело…

Женщины — очень редко попадают в Сумашаи.

Потому что от сумашайства быстро впадают в саморазрушение.

И нету рядом любящих жен с материнской заботой

Наоборот, ты сама обычно еще и чья-нибудь мама.

Саморазрушенная женщина — явление трагическое.

У арт-общества вызывает брезгливость, желание отвернуться.

И быстро личное дело такой женщины из папки «Арт»
перекладывают в папку «Клиника».

А сумашай — живет в папке «Арт».

И вызывает интерес, и желание приглядеться и прислушаться.

Ира Дудина — явно не из вундеркиндов, вообще не из ранних.

Мы ровесницы, и в моей юности никакой Дудиной
в Арт-песочнице Питера не было.

Поэтому я всегда считала, что она меня лет на 15 младше.

И выглядит ужасно

Потом выяснилось, что она как и я, с 60-го года.

И выглядит отлично.

Может быть по причине рождения в «гагаринском» 60-м
Дудина так заряжена позитивом и оптимизмом.

Все ее абстинентные стенания по Замученной Родине есть некая клоунада.

Это девушка из мира Феллини и Тенесси Уильямса
или «Мулен Руж» времен Тулуз Лотрека.

Там была такая Ла Гулю…

Лично моя с ней публичная конфронтация —
похожа на пьесу Уильямса «Гнедиге Фройляйн»,
навеки поразившую мое воображение.

Там происходит битва за бросаемую моряками рыбу
между голодными пеликанами
и голодной старухой, цирковой актрисой.

Но если о Питере, то самое близкое:

«Удивляется народ:

в темном переулочке

нищий нищего ибет

за кусочек булочки»

Не такие уж мы и нищие…

Долгое время работали в одном глянце

Я туда слетела сверху — «щелкать мудростью»,
как модная в ту пору литературная дебютантка.

Дудина поднялась снизу, как человек, умеющий
брать интервью, а это — работа адова.

В результате, я как слетела, так и улетела.

На синекуру «щелкать мудростью» — нашли люди и помоднее.

Брать интервью — занятие не для моей рассеянности.

А Дудина там и нынче работает.

Но ни я, ни она на поприще глянца
не обрели денег, или хотя бы связей.

Таков Путь Сумашая — все впустую.

Доброты в Дудиной нет — доброты вообще нет.

Добротою по ошибке зовут разновидность мудрости.

Но простодушие ее — не маска.

Потому что — она реальная дурка, и любые ее попытки найти выгоду
это — все то же заметание дауном мусора на совочек.

В моей жизни давно уж наступил момент
когда я поняла, что от Дудиной надо держатся подальше,

Потому что «дружить с ней с ней — как по болоту идти:
то на кочку встанешь, то провалишься».

Тем более, город наш помойкою богат,
уж как-нибудь две зеленые горбушки в нем все ж таки найдутся.

Мне с Дудиной точно не по дороге
потому что меня в Сумашаи занесло МДП,
вполне уважаемое заболевание.

Очень городское и даже чрезвычайно принятое у евреев.

Чисто так, по наследственности

Этот диагноз включает в себя комплекс вины за всех и вся.

А также повышенную ответственность.

Мудрость он конечно в себя не включает,
но уж точно рядом с безответственной глупостью
Деревенской Дурочки Дудиной,
мне — потомственной Городской Сумашайке,
явно делать нечего.

Когда мои почтенные предки уже бродили по улюлюканье
мальчишек по улицам Мадрида или Одессы,
дудинские разновидности «зе фулл он зе хилл» —
дудели в свои дудки — в сельской местности
где-нибудь в районе карельских болот.

Отсюда и идет дудинская любовь к природе и понимание природы.
Дудина, помимо прочего, сумашай-деревенщик.

Я страдаю, нервничаю и переживаю за все
телеги имени Большой Хни, которые она гонит

Но ей все как по голове обухом.

Конешно я хотела о ней вовсе не писать.

Но с МДП — это невозможно.

Совесть не позволяет.

Место Городских Сумашаек — это то, что нас объединяет

И место это — отнюдь не «у параши».

Потому что параша — в камере.

И тебя туда посылают.

А помойка — элемент свободного мира

И ты ее сам себе выбираешь.

Конечно, бабам за сумашайство надо давать приз.

Но главный приз Сумашая — это и есть свобода.

От всех положенных шор и шорников.

Сайт Иры Дудиной: http://dudira33.narod.ru

Сайт «Богемный Петербург»: http://www.bogemnyipeterburg.narod.ru/

ЖЖ: http://dudira.livejournal.com/profile

Литкарта Росмии: http://www.litkarta.ru/russia/spb/persons/dudina-i/

Красный матрос: http://ficus.reldata.com/km/persons/dudina

Конкретный Петербург: http://konpet.ru/dudina/ira-dudina-stixi.html

Картинки на «Борей-Арт» http://www.borey.ru/content/view/238/9/

Из последних стихов

Ижорский завод

Умер Ижорский завод.

Перестали печи гореть.

Прекратились завоз и отвоз.

Не сверкает медовая медь.

Не стрекочут живо станки.

Не стучат оглушительно молоты.

Не сменяют старцев сынки.

Не льётся в ворота молодость.

Догнивают в конторах бумаги-

Инженеров, бухгалтеров труд.

И какие-то люди-макаки

Прут с завода остатки труб.

На руинах вырос бурьян.

Здесь когда-то кипела жизнь.

Фрезеровщик бывший пьян.

Без работы дома лежит.

Ему нравился шум заводской

И кипенье науки и техники,

Ему нравился ритм простой

И отвёртки в руках у сверстников.

А теперь он остался один,

Избежал он палёной водки.

Осторожно идёт в магазин.

Апельсиновую пьёт «отвёртку».

А недавно его друганы

Позвали на кладбище сторожем.

Вот где жизнь процветает страны.

Вот где крошку склюнет воробышек.

Город Колпино спит за рельсами.

Сторож Коля спит на посту.

Всё знакомы покойнички местные.

Сторож Коля здесь как в цеху.

И весна сменяет зиму.

Снова верба рождает пушок.

Сторож Коля с вином повинный

Вспоминает завода душок,

Как Ижорский завод безобразно

В небо синее дымом чадил.

А теперь вот машинки по трассе

Всё бегут. Сколько в них сил!

И сменились как-то люди.

Где открытая искренность глаз?

Эгоисты в своих машинах

Упрямо жмут на газ.

Ижорский завод жратва пожрала.

Сожрал потреблятский класс.

Дяде Коле в тихой сторожке

Часто снятся заводы гудки.

Его пальцы во снах восторженно

Мнут деталей стальных крендельки.

Ему как-то приснилась покойница,

Баба Шура у южных ворот.

И велела ему успокоиться:

Ижорский завод оживёт!

Дяде Коле не верится в это.

До корней ужран крупный завод.

Дядя Коля бдит до рассвета.

То всплакнёт, то «отвёртки» глотнёт.

И гуляет утренний ветер

Среди тихих покорных могил,

Среди тех, кто страну проворонил,

Среди тех, кто Завод загубил.

Стихи про валенки и про…

А там был шатёр, где пили пиво

И кушали сочные шашлыки.

Там под раскатистую музыку плясали лезгинку

И скалили в танце хищные клыки.

А мимо шла усталая северная нация-

Какие то потушенные невыразительные русаки.

Они шли в многоэтажки домой, одни на диване валяться,

Другие пялиться в ящик, закрывшись на все замки.

По телевизору какой-то некрасивый негр,

Похожий на Поля Робсона, пел песню про валенки…

А по другому каналу трясли небритыми щеками

Какие-то крысиные хари и вещали что-то,

Чтобы телезрители чувствовали себя недоделанными и маленькими.

И было гадко. И хотелось пойти к тем людям,

Которые жарили в шатрах в московских двориках шашлыки.

Хотелось в раскатистых громах плясать хищную лезгинку,

Предав временному забвению какие-то нежные валенки.

* * *

Мы ехали в отсутствие снега —

Попали в отсутствие любви.

Мы ехали в комфорт и негу —

Попали в поломку молитв.

Мы мчались от грязного моря —

Попали в грязные моря.

Мы мчались от торжествующего вора —

Попали туда, где много ворья.

Мы ехали по разбитой дороге —

Попали туда, где дороги гладки тысячу лет.

Мы уехали оттуда, где кровь застыла в народе.

Приехали туда, где крови в народе уже нет.

Брак

Отчего в России всё не так?

От того, что в ней вступают в брак.

Оттого что в ЗАГСе говорят:

«В браке мы наделаем ребят».

Были мы: ты юношей, я девой —

С качеством, прекрасными и белыми.

А теперь с нами случился брак.

Нас списали в брак с тобою, брат.

В браке будем мы некачественно жить,

Все изломаны, с поломкою дружить,

Не притирка, не слиянье, не гармония-

Там, где одиночество поломано.

Что за брак? Откуда взялся брак?

Из каких из иноземных врак?

«Свадьба», «узы», «пышная семья» —

Вот слова хорошие, друзья.

Сужены, в подпруге мы, супруги,

Связаны потуже в жизни вьюге.

Ну а браки делают собаки

В пустырях, где громоздятся баки.

Ни одну лягушку не убила

Ни одну лягушку не убила,

Мчась куда-то на велосипеде.

Ни одну слюнявую прыгушку,

Уходящую с гулянки у соседей.

Ни одну улитку не убила,

Ни одну рогатую дурнушку.

Пусть ползёт на чай к своей подружке

Со своею клейкой длинной жилой.

Ни одну пичужку я не сбила,

Как бы глупую вертлявую пьянчужку.

Пусть летит она, к землице припадает,

Может, в гнёздышко своё- избушку.

Даже гусеницу я не задавила.

Как увижу издали — так и объеду.

Может, попадёт она к обеду

Птицам хыщным, я ж её объеду.

Да и червяка я не давила.

Пальцами возьму — и в травы кину.

Пусть ползёт, в землю лицом вонзило,

Пусть в земле он изгибает спину.

Зато сколько я людей давила

Силою своею молодецкой.

И стихами глупыми душила,

Да и прозою своей турецкой.

Скольким людям спать я не давала.

Не давала двигаться как прежде.

Нет, не Дудина я не Ирина.

Я какой-то Суслов-Сталин-Брежнев.

Роман Полански

Роман Полански, мы с тобой!

В тюрьме швейцарской — полный отстой.

Тебя заманили как лоха́.

Надел наручники коп-блоха.

Это трансмировая шобла

Тебя прихватила за киножабры,

Сухая безглазая евровобла

А также тупая америкожаба.

Есть закон, а есть божьи заветы.

Надо прощать — так Христос учил.

Но США — это стадо горилл,

Их божий дух так и не посетил.

Баба с авоськой, дяденька в джинсах-

Все требуют Ромы Поланского жизни.

Ужратые тли, в них извилины три,

Орут: «Полански! В застенках умри!».

Съесть гамбургер тупо, картошечку фри:

«Полански, Полански, в застенках умри!».

«А лучше ещё электрический стул», —

Рекомендует пиарщик Джон Кул.

Большой режиссёр — это страсти большие.

Грешил и рыдал, и девчушка простила.

И денег ей дал. Юридическа сила —

Пора бы тебе свой носище убрать.

Око за око. Здесь время прощать.

Девство на тёмную славу Полански

Девчушка сменила. Такое избранство.

Вот Джексону Майклу простили мальчат.

А в Полански вцепились. Перед — не зад!

И всё это в тухлой сырной Швейцарии,

Где чёрные деньги по банкам лежат.

ЕвроАмерика, дырка от бублика,

Совсем в маразме бабуля-республика,

Где потреблятство Монбланом растёт,

Где дяденька дядю публично имёт…

Обман, обжорство, Содом и Гоморра,

Смертные казни, богатство чертей.

Мышь толерантности выест дорожки.

Русла проложат кодексы вшей

ЕвроАмерика, ЕвроАмерика —

Знамя Аллаха взовьётся на ней!

Голубь мира

Барак Обама! Голубь мира!

Тебя воспеть желает Ира!

Ракеты с атомной начинкой

Молниеносно сократил

И Гуэнтаэму почикал,

Обама, ты Европе мил!

И Нобелевку тут же дали.

Напряг военных сдулся, как матрас.

Поляки, чехи просияли.

Военных базы — в унитаз!

Но славному Бараку парню

Ещё идейка в голову пришла:

Ослабить штатовскую армию!

Обаме — вечная хвала!

Свободу Геям? Это можно!

Пусть служат в армии они.

Настанут голубые дни!

В бикини воин пайку гложет,

Боеголовку гладит он,

Ну а в минуту перекура

Уж в жопу друга погружён!

Туда ж военная прокуратура.

Какие там цветочки хиппи!

Какие драгс энд лав энд фри!

Трещит от спермы штатов войско,

Оргазмов стон стоит и крик!

Барак Обама, голубь мира,

Он спас планету от вояк!

Расслабься атомный кулак!

Пусть все ебутся в штаб-квартирах!

Недаром геи голубые,

Изнеженные, непростые.

Вклад в дело мира им пора внести.

Как голуби они раскрыли крылья

Планету голубую чтоб спасти!

Недаром геи миром тайно правят,

И геям явно премии дают.

И всюду геи ястребов ебут.

Салют брюнету-голубю Обаме!

Стишки страстны́е

* * *

Закатное зарево зарёвано.

Вызревает зло возмущённых небес.

Человеками райское состояние прозёвано.

Наливается силою бес.

* * *

Ах отец, отец, отец,

Оказался ты подлец.

Слабый, с вялою душой,

От семьи плохой ушёл.

Где же сталь в твоей душе?

Где кремень, чугун и камень?

Ты зачем семью оставил?

Слабый ты мясной житец.

Где усилие, где воля,

Дух где в тела твоём поле?

Где твой молот, плеть и бич,

Где строительный кирпич?

Бабу, хитрого вьюнка,

Надо сжать, ей дать пинка.

Камнем сжать её игру,

Отвести в дому нору.

Где твой разум, о, отец?

Где строительные планы,

Атаманы, капитаны?

Ты отец, в труде потец.

Ты в нутро впускаешь спирт,

Дух твой стух, огонь убит.

Ты мужчина, искра солнца,

Над луною что смеётся,

Ты рождён, чтоб отдавать,

Ну а ты желаешь спать,

Водку и дымы сосать.

Мусор соской собирать.

Если бьют — сопротивляйся

Лучше сдохни, не ломайся.

Лучше смерть чем духа смятка.

Где упорство? Где упрямство?

«Нет» скажи, и все дела.

Тело? Мяса чучела

Если есть в душе упор

Ты мужик, твой ясен взор.

Про скоростной поезд Сапсан между Питером и Москвой

* * *

Как прыятно хуячить поезд Сапсан,

Эту пташку надменной Германии!

Ишь, летит по убитым русским полям,

Повышая доходы нерусской компании!

Если сел на Сапсан и билетик купил —

Значит в гробик России гвоздик забил.

Жироножопый чинуша с деньгами

Мчится, скачет в Москву, чтоб баблища добыть,

Чтобы в банках нулей на бумажках набить,

И воскликнуть слезливо: «Бог с нами!».

Вдоль же рельсов, вдоль железнодорожных путей —

Разорённые русские люди.

Вместо банковских карточек — пара камней,

Прям Сапсанчику в гладкие груди.

А потом на ремонт отправляют нежный Сапсан,

Он не любит на теле царапин.

И растёт уважение к русским камням-

По сто тысяч за парочку вмятин.

Ну а там, вдалеке, пуст и грустен стоит

Для вагонов завод во Всеволожске.

Сокол-поезд там спит, взяткой тварей убит.

Громко дождь стучит, по соколиной башке.

Да народ изъясняется всё по матушке,

Да проклятья звучат откатышкам.

Про рыбу рэп

* * *

Эта женщина торгует рыбой с лотка.

Она в толстой куртке, пропахла солью

До самого лобка.

У неё лицо сомнамбулы,

И в нём какая-то морская тоска.

На неё сморят усохшими глазами

Окунь, камбала и треска.

Там лежит морской заяц,

Тут сомы, лещи и угри.

Их обманули

И в мир для них иной извлекли.

Они жили в плотной стихии,

В которой с радостью протаскивали свою плоть.

Над ними в вышнем мире

Солнце лучами светило,

Там плавал ангелов-людей флот.

И вот эти надводные жители

Запустили в их вотчину сеть.

Они бессмысленно и хладно решали,

Кому жить, а кому умереть.

Но так же и рыбы жили —

Нападали сверху

На проплывавших мимо братков-рыб.

И вот теперь они опочили,

И лежат в виде склизких прекрасных глыб.

Их тайное стало явным.

Им уже последней экзекуции не избежать.

Миноги свои зубастые ротики приоткрыли,

А у скуластой скумбрии ротик упрямо зажат.

«Чего их жалеть — говорит Василий. —

Они накушались мелких братьёв,

Пора им самим скушенными быть!

Мир основан на жестоком насилии.

Главное — быть зорким, жадным,

И как можно искусней по воде хвостиком бить!».

Сон приснился

Шахидки кушают в столовой

В своих застиранных чадрах.

Там, на тарелках, макароны,

Барашка мясо на костях.

Шахидки выпили компоты

И затянули пояса.

Щас отвезут их на работу,

И стрелки взведены в часах.

Такая трудная работа-

В час пик толкаться по толпе,

Взрывачатка лязгает в живо́тах,

Щекочет кнопка на пупе.

К тому же надо улыбаться.

Коль харя мрачна и странна-

Мент бдительный может придраться,

И будет месса сорвана.

Идут шахидочки по граду.

В своих беременных пузах

Несут нехилую гранату.

На них с тоской глядит Аллах.

Стишата

* * *

На меня напал голодный яврей

Долгоносый, худой и безумный.

Не хватало на герыч ему шекелей,

Вот и прыгнул он на мою сумочку.

Я домой шла по тёмным опасным дворам,

Погружённая в дивную думу,

И несла посвященья высоким мирам,

Но из тьмы ктой-то прыгнул как пума.

Сразу в сумку вцепился, гадёныш такой,

И прервал мне высокие думы,

И унёс кошелёк (в нём тыщонка рублей),

Наркобизнесу взнёс мои суммы.

Но скорее то не был тощий яврей.

Это был опущенный русский.

Не давала Россия ему шекелей.

Он поэтому злой был и грустный.

На поэта напал и суму оторвал,

И читает стихи, и рыдает.

А яврея склевал молодой воробей,

И теперь под кустом он блевает.

* * *

Я помню смерть птички

В руинах дворца,

Там красный кирпич

Под ногами крошился,

Готическим сводам

Не видно конца,

И свет ирреально

Сквозь дыры сочился.

На камне

В коричневой мягкой пыли

Лежала нарядная

Мёртвая птичка,

Из складок времён

Её извлекли.

Смотрелась она

Аристократично.

На лобике кобальтом

Крашен пушок.

А грудка цвета

Заката на Ганге.

Безвольно свисал

Её хохолок,

И когти её

Поджимались жеманно.

Вкруг глазика

Бисером выложен круг.

Бездонная жизнь

Как в колодце в нём тлела.

Заботы, тревоги

И щебет подруг —

Всё в золото космоса

Вмиг отлетело.

Как неандерталец

Стоял человек

Над этим изящным

Издельем природы.

Весь в грубое, серое

Скучно одет,

Он выглядел жутким

Угрюмым уродом…

Гармонии с миром

Не в силах достичь

Он жил, только гадя

На травы и в воды.

Природа из мёртвых

Птичьих ресниц

Его укоряла

Из дна небосвода.

Майский вечер на Елагином острове

Как вскипает сирень,

Как дрожит чернь воды,

И пичуги свистят

В этот день, полный неги и солнца.

Вёсла режут волну.

Целый полк нарцисят

Вдруг встаёт из травы,

В каждом жёлтое донце.

И тугие свечи каштанов

Издают явный цвет крем-брюле.

Алый скутер по Невке Малой

Строит пенистый белый барьер.

Рыбачок с скромным жалким мешочком

С изумленьем на скутер глядит,

А на нём, уцепившись в матроса,

Крепкогрудая девка визжит.

«Будет битва. Будет мясо»,-

Так в зёлёном подросток поёт,

И к нему девчонка из класса

Восхищённо и трепетно льнёт.

Рыбачок изловил свою рыбку,

Будет рад его кот городской.

Одевает кофтёнку Лолитка,

Холодеет луч золотой.

Клёны жирно раскрыли клеёнки,

Словно зонт яблонёвый шатёр.

В ресторане над волнами речки

Столик белый уборщик протёр.

В шляпкак летних нарядны старушки.

Майский день их выманил в парк.

Над кудрявой травой комарушки

Пляшут танец старинный «трепак».

Ослепительно серый и белый

В строгих львах Елагин Дворец.

На лугу на Масляном бегает

Словно смазанный маслом скворец.

Ну а дальше пруды всё и заводи.

В лодках нежится люд городской.

Как сто лет назад, грубовато,

По сердцам бьёт Амурчик стрелой.

Написала про Бога

написала про Бога и

Гроза

Молнией била в асфальт так,

что машины как черти сигнализациями орали.

Написла о Боге —

и в Дуйсбурге напластовались телеса,

Пидеры и лезбийки друг друга давили и топтали.

Весь в голубом

Глава великой державы

непонятно кому на мотоциклете подмахивал.

а ко мне вернулся мой русский муж,

красивый, величественный,

он спиртом попахивал.

А на Ладоге ветер свежий дул,

Жара там была как улыбка Крышеня доброго.

Кремль нефтяной смог затянул,

как возврат кредита углеводородного.

Фото Евгения Мякишева

В 12 лет Ваня Квасов был точно такого роста как сейчас — выше меня.

На голове у него были золотые кудри.

Никаких очков. Мы познакомились то ли в на Азове.

В рыбачьем поселке Насыр.

По легенде, я — первая любовь Квасова.

Мне тогда было двадцать четыре.

Дочке моей четыре, а сестре шесть.

Вообщем, на Ваню мы взрослые скинули этих двух детей.

И он им тогда впервые рассказал откуда берутся дети.

Я не буду вам пересказывать, там было что-то не вполне приличное.

Дети, потрясенные, прибежали и просветили нас, взрослых.

Всем было весело.

Да и мне Ваня тогда очень нравился —

но я была приличная взрослая барышня —

не педофилица

и на пионера Ваню, ростом выше меня

смотрела, как на чисто декоративный элемент.

А потом… потом было уже поздно…

Вновь увидела я Ваню через двадцать примерно лет.

Уже вернувшись в Питер после долгих странствий.

Ко мне подошел огромный человек, бритый и в очках.

И радостно сказал:

— Юля! Я — Ваня Квасов!

В жизни не узнала бы.

Мы подружились, у Вани в ту пору была жена Саша.

Дочки Сони еще не было, а сын был где-то заграницей.

Наверное в Америке.

За прошедшие годы Ваня стал по-настоящему знаменит, он получил достойное место в ряду питерских Городских Сумашаев.

Есть Кира Миллер

Митя Шагин

Коля Васин

Колесо

Котело…

и так далее

Включая, например, меня.

Я прохожу под погонялами Беломля и Беломлина.

И вот новое поколение, знакомьтесь — Ваня Квасов.

Если Киру Миллера мы всегда видим в Красном Комбинезоне, Ваня пару лет отпахал в Жолтом…

Встретив Ваню на улице, всегда можно услышать что-то экзотическое, типа

— Мне завтра в Кению!

Или:

— Знаешь, есть такая странная книжка «Похороните меня за плинтусом»…

А книжку эту тогда не знал еще никто.

А Кения — все ж не Париж и не Стамбул…

По профессии Ваня — дизайнер-рекламщик.

Он например сочинил лучшую на свете рекламу компании, продающей двери:

ТОВАРИШЬ ВЕРЬ-

ТЫ КУПИШЬ ДВЕРЬ!

Ваня Квасов неожиданно оказался еврей.

Даже не наполовину, а почти совсем.

Не похож не капельки.

Но характером, конечно, похож.

Хотя тут Питере, все мы нерусские какие-то «достоевцы» (по Лимонову) .

Нервные мы тут…

Достоевец Квасов живет на Декабристов в огромной профессорской прадедовской квартире.

Это похоже на истории с французскими замками, которые обедневшим маркизам нечем топить и не на что ремонтировать.

Там у Вани примерно комнат десять.

И в них стоит такая мебель, рассчитанная на потолки в этой квартире.

А потолки — метров шесть.

Вынести мебель, наверное, можно, но куда ее такую выносить — непонятно…

Буфеты красного дерева — размером со всю, например, мою квартиру.

В ампирных завитушках…

И какие-то рожицы с Рожками и прочие Химеры и Макароны выглядывают сквозь деревянные лилии и ромашки.

Хотя ромашки и лилии это уже модерн.

Значит там есть и такого рода буфеты.

Все это разваливается потихоньку.

Но Ваня иногда работает побольше — зарабатывает денег и свершает истинно питерский ремонт — то есть мозаичный.

Мозаичный Ремонт это когда ремонтируют все мелкими кусочками, тщательно соразмеряя разрушения Замка с прибавлением или убавлением Заработка.

Ваня Квасов пишет стихи и прозу.

Прежде я его много и часто ругала.

В отличие от людей, которые, подобно канатоходцам, идут про тонкому и острому краю Пошлости, никогда не падая за край —

Квасов, абсолютно не замечая этого края — лихо бегает взад-вперед.

Как какой-то контрабандист, которому границы не писаны.

Мое мнение — его стихам, да и прозе, необходим редактор.

Потому что саморедактор Квасова часто подводит.

Я не теряю надежды когда-нибудь сделать квасовское «Избранное», как давеча получилось сделать «Колотун» Мякишева.

И самые тонкие ценители поэзии признают, что это лучшая мякишевская книга.

Так что, возможно придет время, и Квасов отдастся в мои тонкие редакторские руки.

Квасов часто читает со сцены.

Часто — с музыкальным сопровождением.

По стилю это поэт — слэмовый,

Его учителя — такие, как Родионов, Емелин, Немиров…

Соратники — Голубенцев, Горохов…

Местами обитания были такие Дома Культуры, как Платформа, Мод и Ахтунг.

Теперь Танцы и Питер-ОГИ.

Из крупных подвигов городского сумашайства:

Квасов написал «Гимн еврейского детского сада»

Вот тут вся история в квасовском ЖЖ.

http://kvasov.livejournal.com/242799.html

Вот так, с детей начали, к детям и вернулись.

В общем, откуда берутся дети — я и сама толком не знаю.

Но куда дальше эти дети деваются — могу ответить.

По крайней мере тут, в Питере, дети не пропадают.

Все Том Сойеры и Гекельберри Финны — вырастают в веселых или грустных клоунов — в настоящих поэтов.

Украшают Город своими завитушками и макаронами, ромашками и лилиями.

И все это делает Город похожим на один такой огромный буфет красного дерева…

Непрерывно нуждающийся в мозаичном ремонте.

Дорогой Квасов если ты там, в далекой Кении? читаешь эти строки — то знай, я тебя всегда люблю!

С самого твоего детства.

http://vkontakte.ru/kvasov.ivan

http://www.liveinternet.ru/users/60724

http://zhurnal.lib.ru/p/pppjapp_p_p

Иван Квасов. Из последнего

В Путь!

Кения, Кения,

Прочь гони сомнения,

Ждут мои дерзания

Кения, Танзания.

Сколь веревочке не виться…

Возвращается муж из командировки,

А дома мужик висит на веревке,

Вокруг мужика кружатся мухи,

И надо ж случиться такой непрухе!

Мужик к жене: «Что тут случилось?»,

«Оно само в наш дом прикатилось,

Принесло мух, веревку намылило

Шею в петлю и обессилило!

Четыре дня уж висит-качается…»

«А что не сняли?», «Ну, это… нравится!

В доме развлечений не наблюдается,

А этот висит, на веревке мается.

Без тебя скучно и одиноко…»

«Ну ладно, подай томатного сока.»

Рукописи не горят

Мальчик, бегая по Праге

Истерически хохочет,

Потому что мрачный Кафка

Мозги мальчику щекочет.

Часовой поясов

Где-то на белом свете,

Там, где всегда мороз,

Трется спиной Медведев

О земную ось.

Меньше в стране народу,

Меньше полей-лесов,

Меньше у нас свободы,

Меньше поясов.

Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла

Крутится быстрей Земля.

Крутит ее, стараясь,

Вертит земную ось,

Чтоб на Камчатке раньше

Утро началось.

Чтобы в пути к березам

Средненькой полосы

Снизить метаморфозы,

Не подводить часы.

Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла

Крутится быстрей Земля.

Крутит ее Медведев,

Вертит который год,

Чтобы развлечь соседей,

Чтобы отвлечь народ,

Чтобы победным тоном,

Раньше на год иль два

Миша сказал Платону

Главные слова.

Ва-ва-ва-ва-ва-ва-ва

Здравствуй, милая Москва.

Крутит ее все время,

Вертит скорей, скорей,

Чтобы минули годы

Юности моей,

Чтобы промчалась старость,

И наступила смерть…

Сколько ему осталось

Нас на Земле вертеть?

Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла

Крутится быстрей Земля.

Нути’с, попробуем Фрутис

Рекламная песня для йогуртов

Ах, Таня, Таня, Танечка,

С ней случай был такой,

Служила наша Танечка

Гладильною доской.

Хоть сисек не замечено,

Но мацать всякий рад.

Какая чудо-девочка,

Всем классом говорят.

Не может быть?

Представь себе,

Всем классом говорят!

Случился в школе выпускной корпоративный бал,

Директор с заучем уснул, а военрук блевал,

За то чтоб Танечку помять

вели жестокий спор

Мужчины класса номер пять

и старенький вахтер.

Они Татьяну развели

На выпить и пожрать,

А наша Таня на мели,

Устала голодать,

Они позволила себе

Хватать и тут, и там,

Пока лакала божоле,

Прошлись по всем местам,

Увы, нет истины в вине,

Стремитесь к йогурта́м!

Не может быть!

Представь себе,

Стремитесь к йогурта́м!

Свет мой, зеркальце, скажи

Мы делили кокаин

Много нас, а он один.

Вот дорожка для ежа,

Вот дорожка для ужа,

Вот дорожка для котенка,

Вот дорожка для слоненка,

Вот дорожка для коня,

Вот дорожка для меня,

А для волка героин

Пусть ширяется один.

Курам наспех

Получил пиздюлей от фанатов Клячкина.

Убегал дворами, потерял заначку, на,

Наваляли робертинолореттевцы наспех.

Рассказать кому — это ж курам на смех

Терра Пия

У меня гештальт закрылся.

Хуй упал. Но не разбился.

Роман июля

Две равно ожиревшие свиньи

На бойне, где встречают нас событья,

Теряют кишки теплые свои,

И нету сил унять кровопролитья.

Друг друга любят дети мясников,

Роман неистовый на мясокомбинате

Среди мозгов, сердец и языков

Способен вызвать отвращенье. Нате!

Крюк свой

Избавит вас от многих бед

Веревка, мыло, табурет.

38

Раньше в Черную Речку купаться бы я не полез,

Но стал старше, мудрей и теперь мне не страшен Дантес.

Уроки Перельмана (из архивов)

Гниет страна. От воровства, обмана

Не продохнуть! Всяк под себя гребет.

Но вдруг мятежный гений Перельмана

Решил, что будет все наоборот.

И кинув миллион в лицо планете,

Ушел в пустынный лес искать грибы.

Все всколыхнулось, взрослые и дети

Сидят, гадают, абы да кабы.

А что гадать? Поступок прост и ясен.

Есть вечность, есть наука, есть судьба.

Пускай ты не закрасил былых пятен.

И не нашел в Кирилловском гриба,

Но хоть на миг ты выпал из системы

Взглянул вокруг и осознал, где все мы.

Сочинение на тему: «Как я трахнул двух внештатных сотрудников органов»

Две юные супермодели,

Чьи ноги растут из ушей,

В течение ночи потели

Над плотью мужскою моей.

Совсем распоясались, суки,

Наймиты кровавой гебни,

Их крепкие девичьи руки

За чресла хватались мои.

Привычные к пыткам, доносам,

Расстрелам, попранию прав,

Они оставляли засосы

На самых интимных местах.

И сверху, и снизу, и сбоку,

С подсосом, с лобзаньем яиц,

Подвластны кремлевскому оку,

Работала группа девиц.

Так сексу учили в спецшколе,

В холодных подвалах ЧК.

Все сладкие прелести боли

Известны им наверняка.

Лубянка, зачем ты, Лубянка,

На мой покусилась лобок?

Где прежних чекистов осанка?

Где черный, как ночь, воронок?

Где нервы из кованой стали?

Где сталь неморгающих глаз?

Ах, как же вы все измельчали,

Купившись на экспортный газ.

Разведенные мосты…

Мосты рожают корабли

И те плывут на край земли,

Но, помня свод родных мостов,

Вернувшись, длинный трубный зов

Шлют породившим их пролетам.

Горжусь родным торговым флотом!

Юлия Беломлинская

Двадцатый выпуск антологии Юли Беломлинской «Стихи в Петербурге 2010»

Нет, эта история тут вообщем-то не при чем.

Просто, изучая список видеозаписей поэта Ольги Поляковой, я нашла это кино.

Книгу я как-то не люблю.

Не торкает меня лично такая литература.

А кино сильно лучше — там милейшая барышня играет.

И очень Сэр Стивен импонирует мне седыми висками.

Между тем, книга написана умной девушкой — для других умных девушек.

Мерилин Монро никогда не была дурочкой.

Ее репутация могучей интеллектуалки, тоже немного преувеличена, но она много читала. Любила Достоевского. Мечтала сыграть Грушеньку.

Но ей не дали. Там шли какие-то свои терки.

Но уж точно — если баба поумнее, то она не у всех вызывает одобрение.

Мерилин вызывала одобрение у всех Далеких, по ту сторону экрана, с которого она — дурочка. «Всеобщая милочка».

А вот Ближних она раздражала, в том числе и умением читать.

Горе от ума, но женщине с мозгами — вдвойне горе.

И тут очень в помощь История О.

Вот эта идея: научится сидеть, слегка расставив ноги и отвесив нижнюю челюсть…

И так еще немного подзакатив глазки…

Старая беспроигрышная идея.

Но — только для умниц.

Настоящие дурочки — они все давно уж в феминистках.

Ведут честную борьбу на каком-то фронте, где уж лет сто нет никаких военных действий.

Потому что вражеская армия — давно оттуда ушла.

Отступила за полным отсутствием интереса.

Эскадрон Гусар Летучих — на вечной своей зашоренной Лощади Пегаске, давно уж передислоцировался туда, где сидят, приспустив чулки и отвесив варежку всевозможные вариации Истории О.

Как мантру повторяя:

— Ах я такая послушная, ах я такая неземная, какая беспомощная…

Такая — вопчем Синсирли Ёрс Форева.

Про беспомощность умниц — мы все хорошо знаем:

Скарлет о Хара грызет черную репу на выжженном поле.

А в следующем кадре уже тащит застрявшую лошадь то ли с плугом, то ли с бороной.

Наши кисейные барышни еще и круче — еще и без лошади — всю историю чего-то тащат на себе — то плуг, то борону, то раненых…

В лучшем случае — просто мешок все той же репы.

Но это в трудные минуты…

Главное не забывать — как только пушки наконец затыкаются, сразу разумные барышни ныряют в Историю О.

Все эти Репы-картошки,

Кони на скаку,

Избы горящие — не катит

Забыли проехали, сделали вид — что этого не было

Или — не будет.

Но трудно не заметить что героиня Истории О — уже готовая Партизанка Зоя.

Она уже на наших глазах вытерпела порку всех видов и прижигание каленым железом.

Мы запросто представим себе именно такую девушку — в рассказе Ги де Мопассана «Мадмуазель Фифи» или позже в Резистансе.

А в мирное время такая барышня должна непременно писать стихи и рисовать тончайшие акварельное миниатюры.

А если мы о Петербурге…

Да вот собственно неизменное описание такой девушки, созданное очарованным московитом Окуджавой в 1972—м.

«…И одна, едва пахнуло с несомненностью весной,

вдруг на веточку вспорхнула и уселась предо мной.

В модном платьице коротком, в старомодном пальтеце,

и ладонь — под подбородком, и загадка на лице.

В той поре, пока безвестной, обозначенной едва:

то ли поздняя невеста, то ли юная вдова…»

И еще другое, его же:

«…Знаешь, Оля, на улице этой,

где старинные стынут дома,

в поединках сходились поэты,

гимназисты сходили с ума…»

Имя — совпадает.

Я сейчас об Ольге Поляковой

Очень правильно выбран образ —

Кисейная барышня, Гимназистка, Смолянка .

С песенками Вертинского.

С томиком Превера… или Рембо…

С искусствоведческими факультетом Академии Художеств.

Как их было принято называть?

«Факультет невест».

И стояли они неземные, кутаясь в свои шали.

И читали стихи.

Но История — вечная Прифронтовая Полоса, не дает поблажки.

Очередной раскардаж — и опять что-то неподъемное оказалось на хрупких плечиках.

Например — Растерянная Страна.

Вместе со всеми Гусарами и ихними Пегасками.

И нужно было вынести самое дорогое из осажденного города.

И вынесли мужей.

Вышли из засады и снова тишь да гладь.

Теперь мы наблюдаем следующее поколение — Неземных.

Не нужно правды. Про все эти окопы, болота, бинты, подводы…

Про роды. Про околоплодные воды…

Не нужно душной Женской Прозы.

Нужны — воздушные Девичьи Стихи.

Изысканные как акварель смолянки…

Вот запись Мирного Времени:

«Jul. 7th, 2010 | 10:55 pm

Мы все время не можем понять, что нам взять — еще продуктов, чтобы не умереть с голоду, или еще 50 новых книжек-дисков-пластинок…»

Это из «девичьего дневничка» поэта Ольги Поляковой.

Я собиралась дать совет, по поводу одной частой ошибки молодых поэтов…

Но именно у Ольги этой ошибки — не нашлось!

Так что остаются лишь полезные советы «по жизни»:

Возьмите, для начала газель или тележку

Потом — привезите много бурого риса,

мяты на жару

и меда на холод

Гречневой крупы на зиму

Овсянки на все сезоны

Если все это купить в мешках — с голоду не умрете

В буром рисе — все витамины

Репу и картошку?

Да ну их нафиг — в Мирное Время.

На этой же тележке — можно привезти Мемуары Вертинского.

Это огромная книга.

С серебряными страницами.

Она размером с небольшое окошко

Там и стихи его — полное собрание.

И там, у Вертинского найдете про санитарный поезд.

А еще Дорогая Книга «Запретный дневник» Ольги Берггольц.

На Крупе дешевле, чем в других местах.

И как неожиданно много у Берггольц …

Нет, не про Голод Город Героизм Гнев.

Это все знают.

Как там много — про лицо, помаду, челку, брови…

Про платье, и про собственное умение Очаровывать

Берггольц — образ, по силе равный, Цветаевой и Ахматовой

Прошлый век многих скрутил и уничтожил.
А позже лицемерно придавил мемориальной доской.

Всех этих поэтесс-поэттесок-поэтессочек В Шалях.

Факультет Невест?

Скорее — Школа Кариатид.

Но из-под тяжкого мемориального мрамора — в мемуарной прозе, в дневниках — прорастают, как трава из под асфальта:

Тонкая талия или Черная шляпа

Синие глаза или Кружевной воротник —

Бусы Марины…

Бусы Анны …

Бусы Ольги…

Марина купила однажды колеса из старого янтаря вместо мешка крупы.

У Анны бусы почти всегда: белые — жемчуг и черные — агат.

А Ольга не носила бусы, на картинке Мирного Времени видна цепь и кувшинчик на ней.

Может кто-нибудь напишет про все, что они носили?

Такую энциклопедию «Российские Кариатиды. Гардероб и аксессуары».

Все они были — Очень Женщины.

И с радостью играли бы, как мы играем в Историю О.

Если бы судьба не отвесила им чрезмерную дозу Истории.

Может быть, они взяли и нашу порцию Настоящей Беды?

Но никто не отнимет у нас порции Настоящей Боли.

Без которой не пишутся стихи.

Но с этим и в мирное время все в порядке.

Вот — Ольга Полякова.

В контакте http://vkontakte.ru/olga_polyakova

Cтихи в контакте http://vkontakte.ru/notes.php?id=22683&42538

ЖЖ http://olga-polyakova.livejournal.com

Стихи.Ру http://stihi.ru/avtor/nedotukomka

Из последнего:

В память о

Когда нет сил

на самое простое — люблю.

Когда не снять трубку и не набрать номер.

Когда дышать, когда думать — больно,

Что может быть в последний.

В последний раз.

Набери, Ольга,

Набери номер.

Почему тебе страшно —

И ты хочешь кричать.

Ты же знаешь, на тот свет звонки не доходят.

Набери чертов номер в последний раз.

Сын

Истлеет моя красота,

как только истлеет тело.

И станут мои слова

звучать из чужих сердец.

Но будут руки мои

касаться руками сына

холодной морской воды,

и чистых, как снег, небес.

Истлеет моя красота.

Останется только имя.

Истлеет и этот день.

Останется только сын.

Значительно больше

Я сосчитала твои шрамы: на каждой руке,

на каждом запястье, на каждом пальце,

на грудной клетке,

и даже

на самых страшных местах —

и даже в самом сердце.

Подсчеты оказались

неутешительными —

у меня получилось

значительно больше.

Я твой портсигар

Я — твой портсигар.

Коллекционный набор самого лучшего

табачного изделия.

Сделай из меня самокрутку.

Оближи мое тело —

я всего лишь бумага папиросная.

Можешь взять меня без фильтра,

Я знаю, что твое удовольствие

кроется там, где кончается мундштук.

Вдохни в себя мой аромат —

Давай обойдемся без рук,

лишь попытайся губ прикосновением

Передать то, что чувствуешь.

Я — твой личный сорт наслаждения.

Сожги меня. Сожги мою душу.

Мое одиночество (белый, не верлибр)

Мы не будем всегда. Мы — непременно кончимся.

Мы — замолчим и закроем глаза.

А пока я чувствую, как сердце корчится,

как оно рыдает у меня в руках.

Мы не будем всегда. Мы — непременно кончимся.

Как кончается лето — а ты не ждешь.

Будет холодно вновь. И мое одиночество

Не согреет улыбкой сентябрьский дождь.

Мы не будем всегда. Мы — непременно кончимся.

Как кончается пленка — последний кадр.

Не успев поставить в конце многоточие —

Ты улыбаешься, этому рад.

Мы не будем всегда. Мы — непременно кончимся.

Мы — замолчим и закроем глаза.

А пока я чувствую, как сильно хочется,

Как мне сильно хочется тебя обнять.

Уроки

Если бог повторяет уроки дважды —

Значит ли это то, что я снова сяду за парту?

А может опять прогуляю,

Бездарно выкинув строчки

В грязный мартовский снег.

Я не знаю новый ответ и не помню ответ прошлый.

Мне неоткуда ждать подсказок. Люди всегда немы,

Если очень нуждаешься в помощи. Господи.

К чему эти позы. К чему все эти сложности.

Я не вижу ответ в уравнении.

Я одна не умею считать.

Знаешь ли

Знаешь ли ночью бывает такая тоска нахлынет,

Что хочется плакать по-детски, не пряча глаз,

Что хочется сжаться в комочек — и под матрас,

И лишь бы не думать о прошлом — тебя не видеть.

Ты знаешь, бывает нахлынет такая печаль,

Что я говорю себе — пей, но все выпито раньше.

И как же бессмысленно снова добиться поблажек

К себе у себя же самой, обманув наугад.

А знаешь, вот так вот нахлынет безумная грусть

Хоть вешайся, хочешь — стреляйся, не можешь — нож в спину.

Я просто не знаю, когда этот мир я покину.

Я просто не верю, что где-то меня еще ждут.

Я вас напугаю

Эй, ты,

мужчина,

увлеченно готовивший

сегодня,

фасоль

под майонезом.

Женись на мне!

Я — твоя женщина.

Предлагаю руку и сердце.

XD

Cigarro

NN

I

Манжета твоего горла —

вдох-выдох,

трепетание

легкое

тонкой глади.

Белая нитка

явно лишняя

на черной ткани

прокуренных легких.

II

У меня есть ножницы —

я перережу выдох

осознанным молчанием

твоих слов.

В этих пальцах

последние

капли желаний.

Возьми меня полностью

в свой рот.

Он

Он появляется в разгар рабочего дня, когда ты практически теряешь сознание от усталости и недосыпа. Приносит с собой свежесть июньского воздуха, легкость улыбки и нежность касаний. Демонично красивый и страстно желанный, он, конечно, с цветами, и томик Превера в правой руке — для тебя.

В нем на тридцать второй — лучший стих:

Налил в чашечку

Кофе

Налил молока

В кофе

В кофе с молоком

Сахар насыпал

Чайной ложкой

Помешал немножко

И кофе с молоком

Выпил

А потом

Закурил сигарету

Молча курил

И при этом

Кольца пускал

Пепел

В пепельницу стряхнул

И ни слова мне не сказал

Даже не взглянул

Встал

Шляпу напялил

Надел макинтош

Потому что шёл дождь

И вышел под дождь

Слова мне не сказав

Даже глаз

На меня не подняв

А я сижу

Голову сжав руками

И захлёбываюсь слезами.

И в такую минуту, забываешь о мелочном, забываешь о людях, подобных растениям, бездушным и дико пустым.

Когда он снимает с тебя одежду, просто, глазами, бретель за бретелькой, ты вдруг понимаешь:

— Еще бы мгновенье… И я не смогу устоять.

Коллаж

Я всего лишь бумага

Я хотела бы

Передать прикосновением строк

Шепот поцелуев

В плаче многоточий

Ты можешь видеть

Мое отраженье

Можешь написать мне

Сотни секунд

Вечное завтра

Сожги меня

Больно смотреть

Как сплелись тела слов

И застыл твой голос в объятьях почерка

Я хотела бы забыть

Что ты вспомнишь

Что тебе не вернуться обратно

© Ольга Полякова — слова

© Nattsol — коллаж

Были использованы следующие стихотворения:

«Гардины. Верлибром»

«Дождю твоему. Помнишь?»

«Мария-Мадонна»

«Твое имя»

«Марина и Хармс»

«Я — твой портсигар»

Буквы-семена

I

Позволить прикоснуться

к собственным мыслям.

Позволить прикоснуться

к самой сердцевине

строчки-яблока.

Срывая листья,

попробуй не рассыпать

буквы-семена.

II

Какая разница,

ты все испортишь.

Ты хочешь многое

и только сразу.

Что значит взращивать

на сухой почве?

Мои запятые — слезы желаний.

Ни малейшей жалости

Мне не нужно ни малейшей жалости с твоей стороны

потому что я сама не умею жалеть,

потому что нас бессовестней не было впредь, и не будет.

Мне не нужно ни малейшей гордости с твоей стороны,

потому что я сама, как удавки петля,

потому что нас по прежнему носит земля, даже терпит.

Мне не нужно ни малейшей дерзости с твоей стороны,

потому что я сама, как заточенный меч,

потому что нас давно пора выпороть — сечь до победной.

И не нужно ни малейшей нежности с твоей стороны,

потому что я сама все могу объяснить,

потому что нас никто так не сможет любить — не пытайтесь.

«Мы же негры, мы чувствуем, мать его, стиль..»

С одной стороны, он прав, а с другой стороны — все они думают, что мы — негры, потому что мало видели латиносов!

Да, выросло поколение Мирной Жизни, в некоторых делах неопытное.

Работа есть прямо тут — дома, и белая и черная.

Путешествовать можно, но туризм — это не гастарбайтерство.

Что они знают о других народах?

Не сбоку, не сверху, не снизу, а изнутри?

Вообщем, Господь милостив, и нынешние дети вновь имеют возможность изучать экзотические далекие этносы — по книжкам и наивно думать, что мы — негры.

Тогда как каждому, видавшему виды, ясно что мы — типичная классическая Латинская Америка по Татьяне Москвиной — Сибирья, эдакая Севилья в снегу.

Как она об этом догадалась — неизвестно…

Да и не Севилья мы.

И даже не факт что Коимбра, которая «мой солнечный город» там все слишком легкомысленно, мы — Снежная Богота — Колумбия.

Еще — Венесуэла, Уругвай, Парагвай…

Гондурас, который давно беспокоит Петьку и Василий Иваныча:

А ТЫ НЕ РАСЧЕСЫВАЙ!

Легко сказать: не расчесывай…

Если ты истинный поэт — твое дело именно расчесывать.

И не до зуда, а как следует, до первой крови. И до второй…

И потом сдирать все корочки.

Таково призвание поэта.

И эта свинья — Всемирный поэт, конешно везде себе грязи найдет.

Говорят, поэты есть в Англии и в Швеции.

В странах, где пасутся тучные стада бифштексов, уж лет триста как — растут подстриженные газоны и людей уж лет двести как — живьем не варят в серной кислоте все равно есть поэты!

Удивительно…

Вот, например, в чистейшей стране Исландии, ВСЁ население — поэты.

Но там то — понятно.

Там в Исландии чуть отойдешь от Гольфстрима и сразу такой дубак наступает, что не пить невозможно.

А спьяну конешно — чешется, и душа и чресла.

А как начнешь расчесывать — так и закрутятся все эти Руны и Веды…

В Швеции поэт все больше чешет про Одиночество.

И в Англии — про Одиночество.

А в… ну про одиночество не везде.

В таких жарких странах как МЫ и пресловутый Гондурас — много чешут про Неразделенную Любовь.

Вообщем, уместно писать про Артема Кулагина именно сейчас: в плюс 35 по Цельсию без кондиционера.

Артем — хорош, и остальные БОЛТЫ — веселые ребята.

Слово БОЛТ — по любому, отличное.

Как я уже писала прежде для Уда — лучшее название — Болт, потому что Болт толстый, и не с размаху втыкается, но постепенно ввинчивается, а может я и путаю с ШУРУПОМ…

Хотя именно артемовы стихи — втыкаются с размаху.

Это можно назвать и стилем Поэтического Клуба Болт.

Они много читают со сцены, и принято читать хорошо.

Такие слэмово-реповые ребята «перформаторы».

Я ничего про них не знаю.

И сперва, думала сочинить каждому биографию.

Но вот стихи и ссылки: кого втыкнёт — тот поглядит.

Что нужно знать про поэта?

Одну какую-нибудь маленькую деталь.

А вот ловите: Артем умеет готовить Настоящий Клубничный Торт.

Еще: женат на красавице Кацубе.

Наверное, Кацуба и есть «женщина — нож» из артемова стиха.

Она утверждает, что Артем печет лучшие в мире коржи для торта.

Женщина Нож — Мужчина Корж.

Традиционно должно быть как раз наоборот.

Но в поэзии нетрадиционное — всегда в тему.

А если о традиционном…

Строки.

«Завтра сгорит вокзал

Дальше — глаза в глаза» — отличная метафора Страшного Суда

Вот такая, братцы, получается герменевтика…

Да вот, чуть не забыла.

Побуду для болтов Феей Сирени — незваной и с непрошеными советами над колыбелью.

Кацуба получила целую охапку советов.

По жизни.

Мальчикам я «по жизни» советы давать не могу, потому как сама — безболтовая.

Но чисто по поэзии, и даже не от себя лично, а от всяких ученых супер-болтов прошлого.

Итак:

НИОТКУДА, но с искренней любовью. Приказ по общежитию Поэзо-клуба Болт:

Не надо никогда в стихах на русском языке этого «же».

Пример: «мы же негры».

Уже поплясали на этом «же» сатирики и критики всех времен.

Маяковский поднял эту тему в статье «Как делать стихи».

Смеялся над уткинским «не придет он так же вот».

На смерть Есенина, между прочим, и там про лебедя дальше, а этот сокол, понимашь, издевается: — «так живот»!

Недавно злое Топро простебало ясновское «я же поэт» — «ты жопоэт»!

Ребята, не подставляйтесь. Мы — негры, я — поэт.

Произнесите сами себе вслух и услышьте: «же» — не для стихов.

В прозе — нехай буде.

Вот ссылки:

Лично Артем Кулагин

http://vk.com/id275324

Стихи

http://vk.com/notes.php?id=275324&28194

Клуб Болт

http://vk.com/club11349

И вне контакта ру: вебсайт Болта

http://community.livejournal.com/bolt_poetryclub/

Ещё

http://www.mia-vint.ru/reports/2080

Видео в ютубе

Вот стихи «из последнего»

Артем Кулагин

Поэт и толпа

Я восемь лет БОЛТаюсь на крючке,

Копчу на вертеле заплаканную душу,

Стенания ее звучат все глуше,

И толпы сходятся на узком пятачке,

Взглянуть на казнь, страннейшее из зрелищ,

Текут потоки сквозь больные щели,

Хлебая щи развратной карусели,

Дурмана-хмеля налакавшись всласть,

Гурманы точат нож, прекрасный шанс,

Урвать кусочек мысли пожирнее,

Уже ведутся споры: кто сильнее?

Кому достанется крищащий правду глас?

Среди всей этой бранной суматохи,

Зарделись краснотой стальные нервы,

Мне, право, все равно, кто будет первым,

Перечислять обрывком слов мои пороки…

Пророки смолкли: в напряжении звенящем,

Я выел шкуры подгорелый подчеревок,

Оплавил пламенем концы нейлоновых веревок,

И сгинул, в научение крепко спящим.

Клиническая смерть

Сжался в дугу, перемотанный скотчем,

Смел раструб вен в воспалившейся почке,

В пепел истер содержимое живо,

Щелкнул отточенно, с полным нажимом.

Чавкнул отчаянно выжженной пастью,

Сбросил с себя обгорелые ласты,

Пастой ореховой жирно намазал,

С краем отбитым венгерскую вазу.

Вырулил ровно на рваный отрывок,

Пересчитал вслух количество дырок,

Сверил историю доли искомой,

Выждал минуту, и ВЫШЕЛ ИЗ КОМЫ.

Город

Мелкими перебежками,

Белыми-черными пешками,

Смело встаем по местам.

Решки считаем в отчаянии,

Жребием опечаленные,

Верим наручным часам.

Улицы синью наглажены,

Выглядят обескураженно,

Жадною жаждой полны.

Пенсионер недоверчивый,

Дым выпускает колечками,

Слышится запах войны.

Вычурной червоточиной

Высится дом обесточенный,

Просится на перерыв.

Рвется цветастыми клочьями,

Ранними вербными почками,

Города гнойный нарыв.

Рисуй

Рисуй… мотивацию пальцем,

Стараемся… не проваливаться

В умозрительные абстракции,

Уже за двадцать,

Затворами клацать,

Суметь разглядеть профанацию,

Улыбаться…!

Свеситься через перила,

Очередной труп пролетает мимо,

Рассыпаясь на тысячи байт и личин.

Я — пустой, и на это есть масса причин.

Разобрав до фундамента социотип,

Снова упасть в небо.

Голубой стул

Голубой стул выбит из-под ног,

Рыба в сети, умолк пророк.

Матч завершился победой гостей,

И над грудой костей

     Кружит отчуждение…

Дай мне испить исцеляющего забвения!

И шанс принять идеальную форму.

Я — эмбрион.

Я в норме.

Звук

Жадным рывком отозвался оттенок,

Ринулся рьяно отчаянный тенор,

Секста. Синкопа секунды дробит,

Плачет звенящее эхо навзрыд.

Гложет дрожащая цепкая фальш,

Стуком по стулу разносится марш,

Жидким плевком растекается жажда,

Распотрошенным пакетом бумажным.

Жилистый джанки за жаброй зажал,

Желтый, в ажурных узорах кинжал,

ЖЕЛЧЬ ВСЕСОЖЖЕНИЯ СОЖРАНА ВСЯ,

Скрылась волна, звук с собой унося.

Энтузиазм

Корми меня сырой ботвой,

И горечью речей бездарных,

Я — эгоист неблагодарный,

Стреляю в тень перед собой.

Героя главного картуз

Мне нахлобучен на макушку,

Пуста моя стальная кружка,

Осточертел отравы вкус.

Затишьем грома сорвались

Слова забытых мною песен,

Я не печален и невесел,

Гляжу, потупив брови, вниз…

Но оцинкованный карниз

Не станет стартовой площадкой,

Я сплюну и ругнусь украдкой

В толпу кишащих серых лиц.

22 / 11 (22 дробь 11)

22 / 11 кренимся на нос

Наш двухмачтовый по ватерлинию вмерз,

Копошимся тихонько, увязнувв смоле,

Приубавили темп,

Привалились к скале.

22 из 11 мыслей в слух,

22 из 11 одинаковых ног и рук,

22 — бездонный пустой кувшин,

дробь 11 нитью сверхпрочной прошит.

22/11 крупный крючок,

Затвердевший фиксаж, диафрагмы щелчок,

22 переменчив, уперт и напорист,

дробь 11 словом стреляет на скорость.

22/11 выигран матч

В кулуары отложен надушенный ­ клатч

Ты пиши, не капризничай, чаю попей,

Позимуем еще.

Попридержим коней.

Женщина-нож

Женщина-нож нанесла два глубоких пореза,

Счастья глоток или тяжкое бремя аскезы?

Стебель изрезанный чахнет, свозь чакры впитав,

Отягощенный отчаянием вечности сплав.

Женщина-нож, на две части печалью разрезав,

Ищет источник, точащий безволием беса,

Жир обездвиженный жидкостью жизни смывает,

Солью морской наваждений приливы вбирает.

Женщина-нож, обнажив одержимости шельф,

Поводырем проведет через бренности узкую щель,

Нежным теплом первозданным ее окружу,

В ножны любви и терпения женщину эту вложу!

Застряли в чистилище

Застряли в чистилище,

Между морем и городом.

Тянет лютая силища

День к рассвету за бороду.

Смотрят в землю облака серные,

Снег, сжигая глазами колючими.

Трогают окончания нервные,

Песни окраин больных разучивая.

Отчебучило солнце бесстыжее,

Челкой нестриженой взмахнув наотмашь,

Ослепило. Плачем от счастья рыжего,

По пояс, высунувшись в окошко.

Застряли в чистилище.

Сквернословим в полголоса…

Тянет лютая силища

Ночь к закату за волосы.

Без названия 03.2010

Скрежет ржавых орудий

Пронзил запоздалый рассвет.

Отрезал безумие судеб.

К стене приложил трафарет.

Истратил исчерченный чирик.

Счел нужным исчезнуть внезапно.

Не Тимоти Лири, не лирик,

Лишь странник на облаке ватном.

Отлив до отвала наполнил

Отвагой отрезок интриги,

Отбив метрономом условным

Начало прочитанной книги.

Завтра сгорит вокзал

Анализируя карту окружающей местности,

Я внезапно осознал,

Что главные тропы данной окрестности,

Те, которые лесник назвал,

Уже сошлись в определенной точке известности.

И нет пути назад.

Сломаны тормоза.

Завтра сгорит вокзал.

Дальше — глаза в глаза.

Памятник Бродскому на филфаке

Упавший навзничь отщепенец,

Изгнанием истерзанный изгой,

Курил табак, чихал на черный перец,

Пером сплетая саван кружевной.

Бросая зыбкие лета на ветер,

Сгорая в темном и засаленном углу,

Вел спор с рождения и смерти круговертью,

Пускал свой чалый челн в исчадий череду.

Вокзал, мятый пиджак, и чемодан чванливый,

С ничтожным багажом отзвучия первослов,

Через пробел шагнул черты необратимой,

Нырнув под частокол вечерних огоньков.

Он не вернулся, хоть и жив еще,

И чемодан-ярлык оковы изумрудной медью,

Припаян намертво, укрыт не тающим плащом,

В той точке плоскости мы вечные соседи.

Мы же негры

Мы же негры, куда нам деваться от этого?

Наш удел — бить в барабаны

И давно не боимся врага нелепого,

Носим сами мы саваны ку-клукс клана

Мы же негры, и наши вороненые пушки

Всегда заряжены, смазаны и к бою готовы,

Наши рифмы мозги по стенке размазывают,

Наши лица расслаблены и предельно суровы,

Наш расклад всегда сложен аккуратно и правильно:

Бабки, стаф и понятия ровными стопками

Мы сливаем всех белых отступников- праведников,

Пришакаливших типа нечаянно к нашей тусовке,

Мы же негры, мы чувствуем, мать его, стиль,

We live now in da pleasurest furious moment,

Мы несемся на пятой под 110 миль,

Наш лоу-райдер по прежнему бешено гонит,

На хайвей номер 7,

По которому мы,

Возвращаемся в грязный и призрачный город,

Volume up, baib,

Мы жирным битом прокачаем рассвет,

Мы в респекте у всех,

Наше кредо — успех,

We’re TRU and we keep pushing forward!!!

И мне тоже тебя зачем-то послали…

И мне тоже тебя зачем-то послали…

Сквозь натянутый городом смога покров

Наши мысли прорвались в туманные дали

Достучавшись до космоса первооснов

Облачившись в одежды из наших желаний

Вновь вернулись они, повсеместно трубя,

О конце суетливых и жалких стенаний

О начале чудесного вечного дня

О рассвете прохладном,

Что кутает нежно

И меня и тебя в одеяло из чувств,

О единстве и вечности

Шепчут прилежно,

Наполняя нас дымом, приятным на вкус,

Познавая себя без сомнений сливаем

Две души безграничные

В общий котел

Доведя до кипения медленно варим

И сливаем всю накипь из слов

Под стол

А потом мы исчезнем

В реке безбрежной,

Но оставим довольно четкую полосу

Ведь тебя мне тоже зачем-то послали

Я тебя в этот мир на руках внесу!

Старый Мир

***

Изменяя мое осознание

Пыльной бурей врываясь в сердца

Позабыв о словах и желаниях

Старый мир ожидает конца

Будет он позабыт, позаброшен

Как сарай на краю пустыря

Серым пеплом надежд запорошен

Погружаться во мрак фонаря

Это мир, как и все приходящее

Прожив вечность исчезнет за миг

Как мелодия вдаль уходящая

Как во тьме захлебнувшийся крик…

И напишут о том, как когда-то

Был велик тот исчезнувший мир

Были кровь, и огонь, и солдаты,

Лязг штыков и снаряды мортир…

Все проходит, пройдет и это

Есть такая черная полоса

Раз!! И в небо взлетает ракета

Старый мир ожидает конца…

БЕГСТВО

…ПОЭЗИЯ ЗАСТАВЛЯЕТ ДУМАТЬ…

***

Поэт всегда не рад тому,

Что он бежит от всех,

Возможно, только лишь ему

Подвластен мысли бег;

Споткнуться, встать,

Бежать опять, успеть, узнать, увидеть,

Собрать всю волю,

И опять учиться ненавидеть

Поэт бежал, отбросив все сомнения,

Он сломя голову бежал от всех,

И вот, спонтанно, дух преображения,

Поставил точку, возымев над сутью верх.

И долгих вех воспел он окончание,

И новый век в мыслительных исканиях

Он объявил!

     Хватило б сил

Сказать о том, что наболело,

Прорвав покров туманно-белый,

Привычный образ жизни смело

И повседневность одолев, ВОРВАЛСЯ!!!

Изменил сознание,

Открыл всю сущность мироздания,

И сбросил тяжкие оковы

Ненужных слов, законов, правил,

Разрушил все — весь мир оставил

В том первозданном состоянии,

Когда возможны все желания,

Когда сбываются мечты

И вот — туда приходишь ТЫ…!

Вдруг осознав,

Что все, что было,

Лишь отпечаток того мира

В котором нету мысли места,

В котором мнется ум, как тесто,

В котором Я и ТЫ, возможно,

Осознаем свою ничтожность…

Взглянув на отражение, понял он,

Что та борьба — совсем не сон,

НО рано праздновать победу,

Ведь мир вещей подобен бреду

Который можно прекратить!!!

Но кто-то должен научить

Как разобраться с тем, что ложно!

Ответ такой, совсем несложный:

Ведь мы, умом осознавая,

Ссутулясь участь принимаем —

Готовы крест тащить всю жизнь.

Но для чего нам это право?

Бокал с чудеснейшей отравой

Откроет вмиг глаза,

И смысл обретешь,

Как раз когда его совсем не ждешь,

И неожиданности этой

Момент, когда уходят в лету,

Стереотипы осознания,

Вещизм, дешевые мечтания,

И

     ВОПЛОТИВШИСЬ

          В НОВОМ

               ИЗМЕРЕНИИ,

СВОБОДУ ОБРЕТЕШЬ

     И

          ДОЛГОЖДАННОЕ ПРОЗРЕНИЕ!!!

У нее лицо не изменилось с пяти лет.

Есть такие дети — сразу со взрослыми, прекрасными, одухотворенными лицами.

В деревне, в старые времена, такую девочку сразу считали бы Ангелом.

Все в ее жизни — случайно и необычайно укладывается в концепт Поэта.

Родилась в Питере, а потом долго жила в городе с названием Оленегорск.

И сама напоминает — нечто сугубо мифологическое.

Напоминает оленя — с женским лицом.

Вообщем то Белла — изначально не ангел, а такое вот языческое тотемное животное — божество.

И не случайно Оленегорск ее детства привел ее в загадошную страну, где и по сей день — обожествляют оленей и птиц.

Многие ее стихи написаны в зимнем Гоа.

Питерская жизнь Беллы, из волшебной Оленьей Сказки, вдруг с размаху кидает во двор-колодец имени русской классики.

Гоголя и всей прочей Ко.

На здешних болотах в ее красоту влюбился юноша из провинции, остался в Питере, не ел, не пил, страдал…

Да и заболел чахоткой.

Чего в Двадцать Первом веке, по определению, быть не может.

Но вокруг Беллы все может быть.

В поэзии времена — выбирают произвольно.

Ну, дальше конечно сюжет разбили добрые питерские девки.

Юношу схватили, отодрали от роковой любви, уложили в Мариинскую больницу.

Потом еще и в санаторию отправили.

И давай наперебой кормить домашними бульонами, кефирами и творогом.

Все испортили!

На седых лошадях не колыхались плюмажики, старый попик усердно кадилом не махал…

Нынче он любит другую и работает киномехаником в «Майоль».

Все равно, такой любовной истории никто кроме Беллы не удостоился

Эка она нырнула прямо из Двадцать Перового века в Девятнадцатый.

О стихах не буду, стихи такие же волшебные, как и сама Белла.

Страстные, грустные… иногда грациозные.

Без Беллы невозможен поэтический пейзаж Питера

Девочка Олень, пожалуйста, не уезжай от нас в Москву!

Вот тут стихи

http://vkontakte.ru/board3739418

Группа тут

http://vkontakte.ru/club3739418

Вот ЖЖ

http://bellagusarova.livejournal.com

В контакте.ру

http://vkontakte.ru/bellagusarova

Белла Гусарова. Стихи последних месяцев

Изнутри

мама, не прикрывай ладонью пупок

я хочу видеть Чёрное море

на заборе граффити:

«скоро всё сбудется, не пройдёт

и полгода». у тебя будут трудные роды,

поезд на Ленинград — поезд на Питер

везёт вытряхнуть из природы

матери — к ебени,

но я уже утомилась в утробе.

…на родильном столе, как на пляже

будешь лежать, загорелая.

но рядом не ляжет

интересный мужчина.

только доктор скажет о моём выходе:

девочка долго молчит!

вы разволнуетесь — не слыша первого крика

это потом — кричи не кричи — никто не слышит

это потом — чем дальше в лес, тем тише

это потом — время — нервным тиком

будет пульсировать в моём теле

от первого шага

к последнему

Тропики

Завтрак в Арамболе

несколько поворотов до завтрака в Арамболе

греет асфальт подошвы, солнцем нагретый в жижь

ты из Петрова тауна в тропик себя уволя

от перегрева чайного вечером не дрожишь

дремлют соседи с дредами, ставшие здесь дедами

прадедами прапраде… корни воткнув в песок

заняты экзистенцией — внутренними делами

сладостями, желудочный, не разбавляя сок

утро кружится мухами, лапы испачкав манго

пьёшь дольче виту трубочкой, запах гашиша — друг

раста в твоём сознании перебивает танго

мысли о прошлом в солнечный втягиваются круг

их потеряв, ты лёгкая, перистая, без боли

и без очков тонированных — Солнцу направив взгляд

жизнь начинаешь новую завтраком в Арамболе

чувства о прошлом, жаркие яркие, прогорят

Lunch in Chapora

чайника свист не отличен от голоса птицы

ветер страницы листает упанишад

кану в бассейн в лихорадке прохлады напиться

и почитаю подругам гоанских стишат

чай отменить! принесите нам пива к обеду

не наступите на мокрую скользкую тень

тёмною пьяной дорогой на Мандрем поеду

если когда-нибудь кончится солнечный день

если когда-нибудь кончится всё, не заплачу

это оплачено золотом тел и теплом

лёгкой беседы, но ветер приносит на сдачу

бом булинат намасте и божественный Ом

Ужин в Мандреме

вечера на хуторе близ Мандрема

музыкой наполнены и викингом

благородным сильным и венгерским

затяжной тропический викенд

сколько самолётов без меня

родина на грудь себе сажает

в Мандреме моя любовь не дремлет

заливает пивом третий глаз

кормится без вилки и ножа

ес! цивилизация — адью!

украшает ужин ананас

и в кино смеётся Чарли Чаплин

райское цветное побережье

делится плодами — реже реже

хочется писать о незначительных

сложных несущественных вещах

Апрельский

Тропический

негры рэперы

венгры рокеры

байкерши ольги

бьютифул пиплы

я на сансэте в шеке залипла

не знаю — насколько

муравьи жуют дома компьютеры

бродят по байтам…

вандерфул лайф бьютифул

лайт

…и где страданья по утраченным раям?

каким краям

теперь предпочитать свободу?

смотри, как солнце делает touch down

таких закатов не было на свете

пять миллиардов лет

не надо в воду!

и мне не надо сбрасывать на ветер

слова, в которых ветру тяжело

пытаюсь!

небо красится анриал

лететь в него! но я опять бескрыла

верней, подбито правое крыло

лететь в него! в оранжевые дали

в голубизну и пену облаков

мы знали, мы давно об этом знали

что можно жить без ласковых оков

reality reality

риали…

Письмо русскому другу

из Мандрема

по стенам бегает геккон

романтизирует балкон

и алкоголем не смываются мечты

стою босая, как прекрасен мир животных

а ты в Москве цветы в горшках ласкаешь, ты

мою любовь на них не лей, допей с похмелья

в сезон дождей я без тебя не просыхаю

и если не хочу домой, то значит —

я дома, выжимаю виноград

и мой возлюбленный наверно не заплачет

когда решу назад, к тебе, вернуться

я тоже не заплачу — нафига!

пусть мне милее берег океана

проведаю другие берега

к Москве-реке несёт волной фатальной

оттяжной сумасшедшею волной

…геккон, лови большого кукарачу!

прости, мой друг, я отвлеклась, с тобой

жизнь будет как за пазухой у Бога

но если вдруг мой путь свернёт туда

где нет тебя — туда мне и дорога

туда мне и дорога, дорогой!

В прошлой жизни

«в прошлой жизни я был

толстой инфантильной поэтессой…»

И. Жигунов

жду тебя на станции под всем-известным портретом

ты опаздываешь. мысли пускаются в пляс сиртаки

в прошлой жизни я была высокого роста поэтом

носила жёлтое, читала в «Бродячей собаке»

хотела в Америку на Титанике, с Парижем

вдвоём собирала сердца эстетских барышень

когда огонь сигареты передвигается к фильтру ближе

я вспоминаю их лица мундштучные, ночи с открытыми барами

где я снималась с кокса модным тогда абсентом

училась вертеть magnumом как герой итальянских вестернов

мечтала о счёте в швейцарском и жить на проценты

но потом меня потрясла революция местная

мне стало стыдно за свои буржуйские настроения

за то, что не могу отдать долги знакомой поэтессе

ты ли был это? не ездивший на ситроене

начавший курить, чтобы убавить в весе

я ни разу не пригласила тебя в кино

в темноте погладить твои пухлые поэтические колени

от волнения с тебя бы сошли ещё два-три кило

а в моих широких штанинах увеличилось кровяное давление

ты был невозможен, разыгрывал на дачах безвкусные пьесы

таскался с художниками по галереям, пришпиливал к шляпам бутоны

кроме денежного, я не испытывала к тебе интереса

и это казалось мне непростительным моветоном

проблемы с совестью не добавляют цветов в петлицу

опаздываешь, словно и в этой жизни ты поэтесса-инфанта

не имеешь на это права! — я в прошлой была вынуждена застрелиться

в некотором смысле и из-за тебя, точнее, из-за твоего таланта

Из цикла «Мосты в Петербург»

*

не выйти из окна не выть не выпить

всего лишь день, свободный от иллюзий

внимательные взгляды динамитом

опять снесли оптические шлюзы

из розовой пластмассы — серый-серый

водоканал, и в нём гнилая шлюпка

в которой покидаешь берег веры

в любовь о бёдра истрепалась юбка

вся истрепалась, не пойду за новой

по невскому нарядному проспекту

фланируют потомки казановы,

в музей направлю беспокойный вектор

тоски по идеалам пресловутым,

закончу вечер в завываньях блюза —

годами не меняются маршруты

холодных дней свободных от иллюзий.

*

подпольная любовь по лотерее

судьбы нежадной. декабристский город.

на выставке, из зала галереи

хочу украсть портрет одной особы

зима и дождь. осталась ли похожа

модель на эту тень? сто фотокопий

расклейщики прилепят на столбы

подпольные любовники болеют

заматывают шеи в цвет Зенита

к аптеке их! в ближайшей бакалее

куплю лимонной водки от микробов

за шиворот упала капля. множу

шаги неторопливо для утопий

в центральных лужах, в городе зеркальном

так хочется найти себя найти

Ищи меня

Я думаю — укрыться в жёлтой башне

Зарыться в книги, фильмы, чтобы ты

Не знал, как мне летать по жизни страшно,

Как я боюсь смертельной высоты

И отключить мобильные, компьютер

Отчислить из «связистов» кнопкой — выкл.

Все адреса последнего приюта

Убрать из базы данных, не привык

К моим ты чтобы нежностям горячим

Чтобы тревожно стало, потеряв

Надежду, веру — я с любовью спрячусь

Чтобы, меня обильно матеря,

Хотел стреляться с детективом частным

Который не найдёт за много лет

Ту башню, где тебе мерцает часто

И днём и ночью грустный жёлтый свет

Не назвать этот стих словами(( Только каплями

занавеска бумажная шею игриво щекочет

лёгкий бриз напечатал на ней невесомые строки

просижу в этом баре до успокоительной ночи

запивая дешёвый вискарь свежевыжатым соком

я уже не ребёнок, но хрипло рыдаю без мамы

неожиданно землю покинувшей в тысячах милей

от меня, без меня, но без боли, пока в индостане

благовонья дымились на ярко-оранжевой вилле

пока я на звонки без ответа, глушила тревогу

бесполезными ом нам шивайями и харе рамой…

мама-мама ты больше не встретишь меня у порога

мама-мама а я не решусь стать когда-нибудь мамой

Его мама была укротительницей тигров. Отец — актером МХАТа и чтецом-декламатором.
Михаил Болдуман ведет свой род по материнской линии от известного клана Дуровых. Стало быть, тот первый Владимир Дуров, клоун, тот, что выходил не с тиграми, но с собачкой, ему приходится прадедом. Кавалерист-девица Надежда Дурова — бабчатой пратёткой.

А вот с отцовской стороны — древний румынский род Болдуману: и это уже туда — в Трансильванию — во внучатые племянники к самому графу Дракуле.

В общем, в шкафу у Болдумана львы и тигры, храп и топот гусарских коней, скелеты на дыбах и усатые гайдучьи головы на колах…

И вот он умер.

Он умер по-настоящему.

А нам все еще кажется, что это его очередной розыгрыш.

И тут уместно вспомнить шекспировскую «Смерть Меркуцио».

«Друг, ободрись! Не глубока ведь рана…

…Да, конечно: помельче колодца и поуже церковных дверей, но с
меня и ее будет…

Понаведайся ко мне завтра, каким я буду лежать степенным господином. Я прошпигован достаточно для сей земной юдоли!.. Чума на оба ваши дома… Чорт возьми! эта собака, крыса, мышь, кошка, могла убить человека… Хвастун, дрянь, мразь какая-то, которая дерется по руководству к арифметике…»

И башлачовские «Похороны Шута».

«…Лошадка лениво плетется по краю сугроба.

Сегодня молчат бубенцы моего колпака.

Мне тесно в уютной коробке отдельного гроба.

Хочется курить, но никто не дает табака…

………………………………………………………………..

…Еловые лапы готовы лизать мои руки.

Но я их — в костер, что растет из огарка свечи.

Да кто вам сказал, что шуты умирают от скуки?

Звени, мой бубенчик! Работай, подлец, не молчи!…»

Чорный Профессор — персонаж Москвы, Питера и русского Парижа.

Сочинивший свою Легенду и честно отыгравший свою пьесу, никогда не отвлекаясь от этого занятия на что-то обычное — земное.

Хождение к врачам уж точно героической клоунадой не предусмотрено.

Хвост когда-то на вопрос «Где ж ты все-таки живешь? В Москве, Париже Питере или Нью-Йорке?», — ответил: «Вскрытие покажет».

Вскрытие показало — Болдуман живет в деревне Чудово, что подле села Помиранье.

Между Москвой и Питером. Там, в реанимации, снятый с поезда — он умер.

Еще и напоследок устроил близкому другу Мякишеву приключение, столь любимое комедиографами: поездку на спецавтобусе из Чудова в Москву, в обнимку с гробом.

Это конечно Привет От Дяди Дракулы.

У сатириков такая перспектива обычно вызывает дикий хохот.

Вскрытие показало правду — больше всего он жил меж Москвою и Питером.

В Париже недавно обрел пристанище и собирался зимовать.

Французы времен бабчатой пратётки зимовали в Москве, там с тех пор не потеплело.

Болдуман решил в отместку зимовать в Париже.

Но не успел. Вскрытие показало — цирроз.

Но героям положены Смерти Героев. Так именно назвал Болдуман свою лучшую книгу.

Смерти Героев.

Цирроз циррозом, но если сильно не пинать больную печень коваными ботинками, она может служить неожиданно долго.

Вот и болдуманова старушка-печень могла бы еще послужить.

Существует версия: именно эту печень накануне долго пинали гопники в пригородной электричке.

Из шкафа выпадает наследная дача в Переделкино.

Версия повисла в воздухе и тоже обратилась в Легенду.

Недоказуемо — вскрытие-не-показуемо.

Многим хочется верить, что смерть этого героя, не только путь артистического саморазрушения, но и реальное убийство. Так же, многим хочется верить, что Майк Науменко кого-то встретил во дворе, и не сам ударился головой — ударили. И что Янка кого-то встретила на берегу реки Ини, и не сама упала в ее воды — уронили.

Его запросто могли избить, таких как раз и бьют, не разбирая родословную: русско-румынский мальчик с дворянскими корнями в обе стороны, внешне походил на московского еврея из артистическо-экзотических.

Ростом не вышел, носом — вышел. Глаза огромные и ярко синие. Волосы чорные, французский чорный берет, вечно какой-то шарф изысканного узора, трубка, душистый табак… В Париже — легко канал за местного. Но не в пригородной электричке. Не заметить Болдумана было невозможно.

Он играл всегда.

И вот сыграл в последний своя ящик — от деревни Чудово.

Бабы любили его страстно.

По легенде, в машину с ящиком между Гробом и Другом втиснулась очередная Неизвестная Вдова.

Но нет, не Лина. Лина наверное сейчас плачет больше всех.

Если она вообще умеет плакать.

Я сочиняла текст про Лину, с упоением лишая ее зубов и прибавляя ей лет пяток, для него — для Болдумана, тогда живехонького. Сочиняла и злорадно представляла себе, как Чорный Профессор рассмеется, и как он рассердится. И скажет: «Ну, Беломля!» А потом все удивились: я никогда не пишу о женщинах злые слова.

И почему вдруг так о Лине? Такое бабское? Да потому!!!!!

Болуман конечно же был вечно влюблен в эту вечно неуловимую, полу-невидимую Лину Лом.

В Лину, а не в меня.

И к ней, к Лине, обращена вся его героическая Клоунада.

И стихи ее ставил выше моих. И даже в ресторан «Конча-Бонча» водил ее, а не меня.

Конешно я решила хулиганить, дразнить Линою его — живого.

А он взял и умер, за два дня до выхода текста.

И теперь некому смеяться, некому сердиться.

Ну конечно, Лина по прежнему — молода и хороша.

Ей не за сорок, а всего лишь тридцать девять.

И зубы — у нее давно в порядке, Чорный Профессор самолично водил ее, как члена семьи
в поликлинику для творческих работников.

Я больше не буду писать мелкие гадости о поэтессах, потому что не кому больше ревновать.
Болдуман умер.

Да здравствует Болдуман.

А дальше ссылки и ссылки, потому что именно сейчас возможно узнать о Болдумане ВСЕ.

Друзья разбирают архивы …

Вот: http://alexanderbasov.livejournal.com

И вот: http://community.livejournal.com/boldumanu

http://kunshtuk.livejournal.com

Там стихи, рисунки, фотографии, видео…

А я что?

Я остаюсь в своем узком формате.

Он немного успел прожить и написать в этом году.

Вот написанное им совместно с Женей Мякишевым.

Михаил Болдуман. Стихи этого года (совместно с Евгением Мякишевым)

epistola

Стою на почте у окна,

чтоб поскорей отправить в путь

сие послание. Одна

живая трепетная суть —

не жмудь, а — жуть, таёжный жи-

тель неизменных снежных стран —

сказал мне как-то: «Расскажи,

что есть Великий Болдуман?»

На север лыжи положив,

туда, где стылый океан,

я молвил: «Там живут моржи…

моржа крупнее Болдуман!»

Я палкой показал в леса,

сказав: «Красив в лесах олень,

но Болдуманова краса

затмит его и в ночь, и в день!»

Затем я поднял руку вверх

и произнёс: «Смотри скорей —

там, в небесах, кружится стерх,

но Болдуман его быстрей!

А видишь — мудрая сова

на мышь устроила капкан

и ждёт в ветвях? Но раза в два

её умнее Болдуман!»

И вот — по почте, Болдуман,

я срочно сообщаю Вам:

Один доверчивый шаман

уж Вам в тайге построил храм.

nightclub

Звучала музычка весёлая,

Толпа плясала полупьяная,

И вдруг девица полуголая

Ко мне прилезла, вдрызг буяная.

Я заседал в углу — за столиком

С двумя волшебными поэтами —

Один был просто алкоголиком,

Другой зело торчал, поэтому

Мне с ними было комфортабельно —

В ночном сомнительном клубешнике —

Я ж и бухал нереспектабельно,

Да и торчал не на кубешнике.

А девку эту — полуголую —

Я трахнул сразу по лбу чашкою,

Однако не разбил ей голову,

Закушав водку промокашкою.

про геху

* * *

В преддверье сибирской тайги,

В отрогах Алтайских предгорьев*,

В холопах у Бабы-Яги

Служил вечнопьяный Григорьев**.

Но поездом с бурым углём —

Тяжёлым товарным составом —

За длинным халявным рублём

Он лихо махнул с ледоставом

В промозглый, смурной Петербург…

И в поезде том на досуге,

Хранясь от морозов и пург,

Он так танцевал буги-вуги,

Что уголь попа́дал в кювет,

А поезд чуть с рельс не сорвался

И с курса не сбился. Но нет —

До Питера всё же добрался!..

В беспамятстве Баба-Яга

Колотит костяшками ступу:

«Какого я в доме врага

Пригрела! Какую залупу!

Григорьев, задроченный гном!

Ведь был мне — слуга и приятель!

С каким я связалось говном!…

Ты видишь, Ты слышишь, Создатель!..»

Создатель, настроив ушко

На дикие вопли с Алтая,

Подумал: «Нам всем нелегко

С Григорьевым…» Всё. Запятая,

---

* предгорьев — (здесь) предгорий.

Крещение

В Крещенский мороз отрубили тепло —

В Норе у меня… безмазовый сюрприз.

По этому случаю плющу мурло,

Взирая с опаской в (сомнительный)низ:

Не пол, а улёт — не паркет, а каток!

Где люстра была — там возник сталактит —

Соседской воды затвердевший поток…

Что ж… Сколь бы я ни был знатён и мастит —

Я выйду на улицу с ломом в руках —

Мне влом, но планида — откалывать лёд —

Витать в облаках — не судьба впопыхах:

Я вновь отменяю волшебный полёт…

Направь же, читатель, свой калейдоскоп,

Как я — Магеллан галактических грёз —

В Крещенский мороз, в петербургский раскоп,

Где я закопался, похоже, всерьёз!

Онтологическое

Я грежу об инертном деривате

От нескалярной сути естества —

С прелестною феминою в кровати

В преддверии Святого Рождества.

Во мне эквиваленты антиномий

Галактики — ведут неспешный спор,

Сатурн — в зените, Марс — в четвёртом доме

И ангелов поёт несметный хор.

Графин вина, дорожка, джойнт и книга

Уж жаждут пробужденья моего,

И солнечная Фебова квадрига

Меня везти готова — одного —

К интуитивным сумеречным далям,

Где катарсис испытывает дух…

Давай-ка мы винишка засандалим,

Прелестная фемина, сцуко… УХ!

банка

Опьянённый любительским пивом,

Я склонённый стою над Фонтанкой.

Наблюдаю за дивным я дивом —

Оловянной консервною банкой,

Что не тонет, хотя из металла

И бока, и округлое днище,

Отражается в коем устало

Бородатое чьё-то греблище.

Не моё ли? — мелькает догадка, —

Но уж больно лоснится и мерзко

Ухмыляется приторно-гадко,

Кажет зубы неровные дерзко,

Изрыгает огрызки речений

Неприличного, бранного свойства;

В бороде его — крошки печений,

А в глазах у него беспокойство,

Беспокойство нездравого толка

И отсутствие здравого смысла;

Цвет, как шкура тамбовского волка

Или редька, которая скисла

И покрылась кухонною пылью, —

Только нос жизнерадостно-красен,

Истекающий слизистой гнилью…

Я ли это? Ведь я же прекрасен, —

Пусть и вправду крупны мои формы, —

Чист я кожей и светел я взором,

Нос — в пределах естественной нормы,

Зубы — ровный забор без зазоров;

Борода, распушившись приятно,

Придаёт мне античное что-то;

Аккуратна она и опрятна —

Ни печения в ней, ни блевоты —

И улыбка моя — симпатична!

Речь — стройна, как младая испанка! —

Что ж ты этак меня нетактично

Отражаешь, консервная банка?

Что же, сука ты бля, так облыжно

На живую клевещешь природу?

А возьму-ка я, знаешь, булыжник

И метну его, видишь ли, в воду…

Взял. Метнул… Вместо дивного дива

Пузыри да круги по Фонтанке.

А пойду-ка ещё выпью пива

Банки три. Только — правильных банки!..

Юлия Беломлинская

«Я Лина Лом —

пиздец, облом

и вся хуйня — из-за меня»

Это ее программное стихотворение.

И точно — про нее. Где Лина — там вечно пиздец, облом и вся хуйня…

Ей бы еще подошла кликуха «Авария». Хотя Лом — тоже нормально.

Немецкого дедулю она себе конечно придумала.

Как, впрочем, и Эвелину. Зовут ее просто Лина Ломакина.

Она когда-то жила на Петроградской — тусила в компании Тани Тайниной.

Мы там все как-то пресекались, она меня младше лет на семь, кажется.

К Никите Михайловскому ее занесло пару раз — совсем еще зеленую.

Вроде бы у Алины Алонзо она мелькнула.

Но Алина ее быстро шуганула — слишком яркая была девчонка.

Стихов тогда никаких особых не было…

То есть она, конечно, обзывала саму себя поэтессой, но кто ж в юности не пишет стихи? Все девицы кругом были либо артистки, либо художницы, либо поэтессы.

Все, кто называется «честные давалки», то есть не профи-проститутки и не тупые «бляди на интерес».

В общем, Лина была смешная, яркая, долговязая — очень хорошенькая…

Честно давала всем, кто мог ее рассмешить.

То есть, разного рода богемным отморозкам.

Или просто торчкам. Алкашами тоже не брезговала.

Но потом ее совсем уж занесло в наркошную среду.

А я эту среду хорошо знаю с четырнадцати лет.

Причем — знакомство началось сразу с конца — шприцы, кровища…

А я типа такой «шабос гой» — всех колю.

Ну? в общем, хорошая терапия для школьницы — уже к пятнадцати я сильно шугалась любой наркоты. Ажно траву не пробовала да двадцати пяти.

Ну вокруг-то все было.

См. мемуары Оли Жук.

Которая тож Лину Ломакину отлично знает.

Еще, помню, всех наркошей ее фамилия веселила.

Это я все к чему? А к тому, что она не живет в Гермашке безвылазно.

Да, жила — она когда-то убежала туда от одной истории.

А сейчас она, по крайней мере, полгода в году проводит в Питере.

Но светиться ей просто нельзя.

История, в общем, детская, глупая.

Она в какой-то момент вписалась курьером — перевезти из Азии чемодан травы. Это денег тогда стоило немеряно.

И лет за это давали немеряно.

Ну, десятку за чемодан точняк могли дать.

А Лина в аэропорту увидела собаку. Ментовскую собаку-нюхача.

И бросила этот гребаный чемодан. Испугалась, в общем.

Люди потом говорили, что все это гон, что она чемодан за два дня скурила

со своим тогдашним. С кем она тогда была, никто и не помнит…

Гепнер ли, Юнгер? Буля, али Сашка Воробьишка?

Одним словом, скурить за два дня чемодан — было кому.

Но я верю в историю с собакой.

Я сама однажды в Париже видала такую в аэропорту.

И по-любому неприятно становится.

Я, например, везла штук пять красивых трубочек — просто для подарков.

И вдруг испугалась, что собака унюхает.

Хотя все трубочки куплены в магазине на Канал-стрит.

И на витрине написано «табакко пайп».

Ну а тут реальный чемодан шалы и глины.

А на дворе конец восьмидесятых.

Свобода, типа, уже есть, но в основном, свобода быстрой съебежки.

Должок на нее повесили.

Она никогда естественно не работала и заплатить не могла.

Ну и убежала на Гермашку.

Наверное, от тоски и отчаяния начала писать реально хорошие стихи.

Здесь — ее никто не видит.

Даже Мякишев, которого на считает патроном и учителем, видит ее редко.

Но и он не знает, где она зависает в Питере.

И Таня Тайнина молчит как рыба.

И Жучка — не колется.

Потому что наркошные долги, сродни карточным — они не списываются.

И нету понятия срока давности.

Вообшем, если Лина засветится — ее найдут и снова спросят.

А все эти годы, ей типа счетчик стучал. Люди-то никуда не делись.

Ну, в смысле, много кто выжил.

И есть кому с нее спрашивать.

Есть и еще причина, почему она никогда не появляется — на вечерах, стишки зачитать туда-сюда…

Ей за сорок, и выглядит она… пройдя все, что можно пройти… да?

Я всегда говорила: бедным — этого нельзя.

Ну нету у нас бабла на массажиста, пластическую хирургию, чистый розовый кокос, ежеквартальные поездки в Мексику на мескалиновые грязи…

В общем, зубов у девки нету. Морда — сильно мятая.

И все это обидно, если ты хороший поэт, и тебе всего-то слегка за сорок.

Она ж в завязке. То есть выплыла, очнулась, проснулась…

Кругом — осколки хрустального гроба, обломки королевича Елисея…

А вот зеркальце, сука, целехонько.

Свет мой, зеркальце, скажи… ну ебаный в рот…

В общем, показываться на поэзо-вечерах она не хочет.

Читают ее стихи обычно кореша: Емчик Мякишев и Черный профессор Болдуман.

С Болдуманом у них точно в юности что-то было.

Насчет Мяки не уверена.

Но Болдуман знает, где она живет в Питере.

В конце-концов, он мог бы и заплатить этот ее долг.

Но она боится вообще встретить этих людей.

Она в завязке несколько лет уже, и все серьезно.

В общем, у нее истерический страх вообще поднимать эту тему.

В результате, по городу ходит дурацкая сплетня, что никакой Лины нет.

Что она — проект Мякишева и Болдумана.

Потому что вся связь с ней — тока через них.

И стихи ее читают со сцены — тока они.

Но это конешно — пиздеж.

Есть она, есть — и как минимум полгода проводит в Питере.

И сейчас она в Питере.

Я ее недавно видела на Невском. Она прошла мимо.

Нормальная такая Ломакина — тока без зубов и высохшая вся.

В растманской шапочке. Ножки легка заплетаются.

Взор куда-то… нахх.

Похожа на Снежку-барабанщицу.

Я думаю, что лет через десять она нам покажется.

И тут нам всем мало не покажется!

Потому что поэт она — сильный. И становится все лучше и лучше.

Тут немного биографии http://slova.uuuq.com/number6/6%20-%20authors.htm, тут еще стихи http://slova.uuuq.com/number6/6%20-%20lom.htm, тут теги на лину в жж у кунштука http://kunshtuk.livejournal.com/tag/%D0%9B%D0%B8%D0%BD%D0%B0%20%D0%9B%D0%BE%D0%BC, http://kunshtuk.livejournal.com/?skip=10&tag=%D0%9B%D0%B8%D0%BD%D0%B0%20%D0%9B%D0%BE%D0%BC, http://kunshtuk.livejournal.com/?skip=20&tag=%D0%9B%D0%B8%D0%BD%D0%B0%20%D0%9B%D0%BE%D0%BC, http://kunshtuk.livejournal.com/?skip=30&tag=%D0%9B%D0%B8%D0%BD%D0%B0%20%D0%9B%D0%BE%D0%BC.

И вот — из последнего:

Просто сказка

Пусть жжет еще сильней! — почти у самых глаз.

А. Тарковский

Лжецы в учителях, а во френдах — подонки,

Конечный горизонт завален пустотой.

Угодник Николай глядит из-за иконки

Покойно — сквозь окно — в колючий лес густой.

Прикольно мне скакать по веточкам и сучьям,

По-щучьи исполнять желания твои,

Проворно кружевить по сеточкам паучьим,

Пером крыла кромсать небесные слои.

Живу и не тужу — сама себе в угоду!

Уроки позабыв, забанив всех френдов.

Аскаю на скаку огня живую воду —

Наполнить бы сосуд до первых холодов…

Восшествие

За щастье рассказывать нечего мне —

Торчала морковкой из грядки одна.

Якшалась с грибками на book’овом пне,

Зияла, подобно поганке, бледна.

Тут.

Вдруг друг по верёвке спустился с небес —

Надёжный, отважный грибник-букинист.

И прелестей для он на грядку прилез,

Спасения ради — чудной альпинист.

Gut.

Задобрил сорняк, убелил чернозём,

Опальной травы подсуропил в струю,

Телеги катил про архангелов-зём,

Венчальные кольца вертел на хую.

Плут.

Три короба нежной ажурной трухи,

Рассеяв туман, поразвесил окрест —

Похлёбку варил из земной требухи,

Хотел укорить мой крутой эверест.

Крут!..

Шлюсс*

Хыть**! Постная старость пьёт воду с лица,

А девичьи косы подрезал мне ты —

Я вспомню трёхбуквенный код от ларца,

Где в войлок для стелек свалялись мечты…

Пусть живо метнутся, меня веселя,

Сверкающей сворой пустующих сук!

Не вовремя тянет-потянет земля —

Не вырос ещё мой осиновый сук.

Покуда бодрит бананасовый сок,

Шарахает шнапс, пригревает коньяк,

В потешном мешке завершу марш-бросок,

Исполнив под куполом церкви флик-фляк***.

---

* Шлюсс — термин, обычно применяемый к клоунским номерам, последняя, эффектная точка, яркий финал. (ЦИРКОВОЙ СЛОВАРЬ «Мир Цирка от А до Я»)

** Хыть — междометие без определенного смысла. В целом аналогично панковскому «хой!» или новорусскому «блин». (Словарь молодёжного сленга)

*** Фляк — акробатическое и гимнастическое упражнение, прыжок с двух ног вверх-назад с двумя фазами полета: прогибаясь в первой части после толчка ногами до опоры на руки, сгибаясь во второй части после толчка руками (курбет). Фляк выполняется: из полуприседа, после кувырка, колеса, курбета, рондата, темпового сальто и т.д. (Толковый словарь спортивных терминов, 2001)

Der letzte Flug*

Треть «Trittico»** приняв заместо пагубной текилы,

Законы готики поправ на нижнем вираже,

За нюрнбергским November’ом я наступлю на вилы

И трезвым рылом влипну в снег, подвыпивший уже.

Над кирхою завис больной боец нечистой силы,

Стоят-молчат колокола на ноющем ветру,

Кирюха — вечный корефан взывает из могилы:

«Когда Flugzeug’ом*** из гостей к апостолу Петру?»

Отложен близлежащий рейс: нелётная погода,

Забит-накрыт аэропорт Dezember’ской пургой.

И, в общем-то, рукой подать пора до неба свода…

Но полежи пока один, покойный-дорогой.

---

* Дэр лецтэ Флюг — последний рейс

** Trittico^® Триттико. Лекарственная форма: таблетка 150 мг. При лечении расстройств либидо (не по Фрейду, но по Юнгу. ЛЛ) рекомендуется суточная доза 50 мг, при лечении импотенции, в случае монотерапии препаратом, рекомендуемая суточная доза более 200 мг. Показание к применению: тревожно-депрессивное состояние на фоне органических заболеваний центральной нервной системы, алкогольные депрессии, расстройства либидо и потенции.

*** Флюгцойг’ом — самолётом

Игры с Люсей

Братья мне — грибы-дубы, сводный папа — лес,

Мама — яма на горе, кум — водоворот,

Сёстры — глыбы и грубы, дроля — уд с небес,

Чада — чаги в сентябре, лепший кореш — крот…

Чур! На кислом и не то чудится в себе —

Искривляются миры, затухает свет

До агонии. Барто — свалка в серебре,

Сэм Маршак — вахлак игры, Михалкова — нет.

Der Schlagbaum*

Если светлая даль по накуре маячит,

То, увы, горизонт низок перед грозой…

Я не сука — лишь равный меня зафигачит

На Гермашке, граничащей с русской кирзой.

Пусть появится кат мой, подкатит красивый

С парабеллумом в жёсткой изящной руке,

Белокурый с рейхстаговской гербовой ксивой —

На шальном перекрёстке — потом, вдалеке —

С опергруппой, овчарками, мотобригадой;

Messerschmitt’ы — на бреющем, Abwehr в тылу!

Я открою шлагбаум с привычной бравадой

И сигнальным флажком дам ему по еблу.

---

* Дэр Шлагбаум — шлагбаум

Необдолбанное путешествие

(по дороге из Куксенхаузена)

Mitfahren nach Мunchen* в канун Рождества —

На встречу с наследием предков лечу;

Подрублены древние корни родства —

Альбрехтом Альтдорфером их залечу.

Матис Готхардт-Нитхарт почешет мой зрак—

Без Кранахов — крах на Гермашке, капут!

Мне Дюрер — гроссфатер**, и Гольбейн — не враг…

Нырну в Barerstrasse***, пусть скопом пропрут!

До Пинакотеки пути — с гулькин хер,

Когда в гермошлеме душистый гашиш,

Но если дня два не долбать, например,

По Бану ебаному низко летишь…

---

* Митфарэн нах Мюнхен — на попутке в Мюнхен

** Гроссфатер — дедушка

*** Barerstrasse — Барерштрассе, улица в Мюнхене, где находится Пинакотека

Прорыв в прорву

Ввернулся ли в Питер шурупом?

Забился ли в Kreuzberg гвоздём?

Пусть даже ты сделался трупом —

По Unter den Linden пройдём!

Нырнём во дворы Петроградки

Сквозь створ Бранденбургских ворот —

Имел неплохие задатки,

А где притязанья, задрот?

Твой призрачный гений желанья

Отправился в люди… Собес*!

И тащит мечты на закланье

В гниющую прорву телес.

Когда-то бухали-махали,

Искали себя в забытьи.

И хули нашли-то? Das Heile**,

Der Friedhof*** да ложку кутьи.

---

* Собес

1. Социальное обеспечение

2. Учреждение, ведающее социальным обеспечением

(Словарь Ожегова)

** Дас Хайле — благо

*** Дэр Фридхоф — кладбище

Про любовь

Всё скурвлено, выпито, кончен приём.

Спускают на лифте. Ложусь в кадиллак.

Мы люто с тобой оттянулись вдвоём,

Отъеду ж, однако, одна я — гуд лак.

Стерильная музыка, ясный кокос,

Лиловый в ливрее прилеплен к рулю.

Зачем я с тобою пустилась вразнос?

И чем я наутро себя обнулю?

Hier Lina*

Замёрзло Lambrusco Frizzante винцо —

Ледышку сосу, сохраняя лицо.

А что остаётся — сгустилася мгла —

Чужбина-горбатина! Как я могла?!

Оставила в ахуе слабую ма —

Гужбаню, торчкую, пирую. Чума!

А дальше-то что? Ни кола, ни угла —

Невы — колоница, Фонтанки — смола…

Вернулась в мой город знакомый. Для слёз.

Где все — мертвецы. А кто выжил — тверёз.

Где высились шпильки моей Петропа

И в пачках давали балет Петипа.

И что же теперь? Возвращаться в Deutschland,

Где можно глинтвейном залиться до гланд,

Заткнувшись сосиськой и рулькой свиной?

Уж лучше шалить под шалой на Сенной!

---

* Хир Лина — здесь

** Дойчланд — Германия

Юлия Беломлинская

Портрет работы Валерия Мишина

Григорьев — в стране «Русская Поэзия» — фамилия знатная.

Аполлон Григорьев, Олег Григорьев, Гена Григорьев…

И вот — еще один достойный продолжатель сего знатного рода

Подобно Грину и Ремизову, этот Григорьев — Человек Неотсюда.

Изначально нездешний — сказочный персонаж.

Вот кусочек из его интервью:

«Первое значительное признание я получил от ровесника, пятилетнего соседа по даче. Дело было в Белоострове, мы сидели на мостках над прудом и болтали ногами, разгоняя воду. Я рассказывал ему одну из самых лучших своих историй. Что-то про Бабу Ягу.

Реакция слушателя оказалась вполне естественной. „Ну и иди к своей Бабе Яге!“ — закричал он и столкнул меня в пруд. Это было что-то вроде инициации.

К счастью ли, к несчастью, но меня спасли. И подсознательный эффект был столь силен, что лет через 13 после этой истории я стал писать стихи.

Здесь я был более осторожен, и, читая стихи друзьям, близко к воде не подходил.

Кому-то мои творения нравились, кому-то — нет. Одна из поклонниц даже преподнесла мне куриную ногу. Ножка была довольно увесистой, и синяк держался несколько дней».

Вот эта телега мне нравится — особенно про Куриную Ногу.

Дима Григ — изысканно остроумен — так даже сразу и не поймешь — что в него КИНУЛИ этой самой куриной ногой!

Старый хиппи, автостопщик, неисправимый язычник, Дитя Цветов…

Ну какие цветы? Скорее уж Брат Степной Травы.

И конечно же «Господин Ветер».

Так называется его книга прозы.

Это книга — Дорога. И ее страницы-версты, меня впервые познакомили с Григом. Больше всего в той книге меня поразили запахи: все страницы пахли по-разному. Разными ветрами, ветерками и сквозняками. Сеном, ковылем, медом… Иванчаем… Иногда дождем. Тогда — еще и мокрой шерстью — от промокшего свитера и носок. Конечно, читая эту прозу, я сразу догадалась, что автор ее — Поэт.

Все прочие сведения о Григе вы найдете, если вам удастся расшифровать вот эти тайные письмена и рукописи, найденные в Сарагосе, под кроватью, в многочисленных бутылках из под «Изабеллы»…

Полустертые стрелки на древесных стволах выведут вас…

А уж рассыпанное в нужном направлении пшено — точно приведет вас…

История Грига — не для лежебок, не для обломовых, не для таких как я, у которых в школьной характеристике значилось «крайне непытлива».

Григ — это для крайне Пытливых.

Не путать с тем, что Солженицын называл Пытчивый Читатель..
Корень, на первый взгляд, один, но разница между Пытчивым Читателем Солжа и Следопытом Фенимора Купера — огромна и неоспорима.

Читатель Грига — Следопыт.

Итак, дерзайте мои храбрые неленивые друзья:

Вавилон http://www.vavilon.ru/texts/grigoriev0.html

Господин Ветер http://www.ozon.ru/context/detail/id/148022

ЖЖ http://dg-o-hor.livejournal.com

Личная страница http://www.vinra.nm.ru

Из стихов этого года:

Рисовальщица песком на стекле

На прозрачное стекло

она бросит гость песка:

нас ещё не замело,

мы ещё видны пока.

Она пальцем обведёт,

вокруг пальца обвёдет,

и ладошкой разотрёт

жёлтый маленький бархан:

где лицо — там станет дом,

в небе — птицы силуэт,

а вокруг темным-темно,

и едва проходит свет

сквозь ворота из песка,

за которыми летает

нашу жизнь перебирая

её лёгкая рука.

* * *

То ли куст стоит, то ли костёр горит,

чёрное пламя — мёртвый огонь,

я ольху срубил, горький сок пил,

белый день искал

у чужого костра:

там сидят какие-то рыбаки — лица в саже, слова в пыли, говорят: мы солнце вчера сожгли красиво горело, плевало огнём

но никто не жалеет о нём, теперь в костре тихо тлеет луна,

когда догорит — ещё звёзд до хрена,

и мы не уйдём, пока всё не спалим

так что ступай приятель на…

А в моих глазах лишь ольха-река,

Чья кровь темна и на вкус горька.

Бессмертные

Мы завалили дорогу мёртвых еловыми ветками,

мы повесили на окна слюду и бычьи пузыри,

мы перенесли стороны света,

и все старые фотографии сожгли.

Нас не достанет прошлое, не накроет будущее,

геологи не заметят наших дверей,

наши дни мы назовем новыми именами,

что придут в чешуе рыб и шкурах зверей.

На потолке мы нарисовали солнце и луну на стене,

мы вылепили из глины синие шары,

чтобы ими играли ангелы наших дней

на шкурах зверей, в чешуе рыб.

* * *

…По закрытым глазам проведёт лапкой плюшевый кот.

Дитя взрослым проснётся и больше кота не найдёт…

Алла Горбунова

Вокруг избушки еловый лес,

из иголок плед, слюда на окне,

где древние рыбы стоят во сне

стерегут тусклый лунный свет.

В доме встречают Новый год,

ледяные игрушки в глазах блестят,

тянется к ним дитя и растёт,

на еловых шкурах розовое дитя.

Его плюшевый кот ушел через лес,

роняя опилки на синий снег,

становясь тенью самого себя,

стирая до ветоши лапы,

чтобы вернуться на этот свет

мотыльком, чей невидимый след

перечёркивает саму смерть

в жёлтом пламени лампы.

Небесный механик

Человек-птица с большим клювом

залез на башню, поднял флаг:

днём он похож на флюгер,

а ночью на маяк.

По утрам он проветривает небеса,

и тучи становятся белее,

а иногда купается сам

в созвездии Водолея.

Но его работа — чинить механизмы

тяжёлых звёздных ворот:

слишком много срывается вниз

метеоритов в год.

…

Говорят, его нет и не было,

видят его лишь немногие:

люди редко смотрят на небо,

чаще себе под ноги.

Но если тебя ветер носит,

(или ты в облаках летаешь

независимо от погоды)

помоги ему смазать оси

и поставить на место ворота.

* * *

Тьма увеличивает, свет уменьшает

ибо сам велик,

во тьме ты белая и большая,

а на свету — пылинка,

и мы сможем друг друга встретить

в каком-нибудь полусвете,

а после уйти как в тюрьму

в вечности полутьму.

Не отправить письмо

Какой-то конфликт происходит в сети,

виртуальный ветер сносит крыши,

дальше сервера письма не могут уйти,

и сквозь помехи слышно,

как в каждом е-мэйле лает собака,

совсем не желая нести мои письма,

а на экране недобрым знаком

летучая мышь постоянно виснет.

Остается курьером на велосипеде

лететь по проспекту вдоль спящих домов,

стучаться в двери, будить соседей,

словно большое живое письмо.

* * *

Что мне сказать тебе прежде

чем станет водою чернеющий снег,

я могу быть ленивым и нежным,

но мне надо лодку построить к весне.

Мне надо смолой заливать словно кровью

сосновое днище снов долгой реки,

где бьётся вода словно сердце живое,

когда к тёмным лункам идут рыбаки

и золото рыб рассыпают под ноги,

и звёздам-чещуйкам не знают числа…

По высокой воде я пройду все пороги

навстречу тому, кто не видел весла.

Влюбленные

У неё в голове огонь,

у него — ветер,

вряд ли у них появятся дети.

У неё в голове огонь —

пламя иногда вырывается из-под век,

а так, в принципе, она — нормальный человек,

даже играет в снежки,

если есть снег.

У него в голове ветер

треплет небо, срывает звёзды,

но это можно заметить,

лишь позабыв о том,

что она есть на этом свете.

Деревянный бог

Обновили деревянного бога,

сплели ему венок из жёлтых одуванчиков,

принесли к ногам рис и фасоль,

смочили серые губы сладким вином.

Но он не пьёт и не ест,

лишь осы кружатся возле губ

становясь его словами.

Суетятся муравьи внизу

зёрнышки риса тащат через лес.

Вороны да чайки

садятся на его плечи

белыми-чёрными сторонами жизни.

Выползают мыши полёвки

шелестят в траве:

так деревянный бог идет неспешно,

ветер одуванчики колышет на его голове,

их жёлтая пыльца и горькое молоко стебельков

несъедобны для мышей и птиц,

неинтересны для насекомых.

Старое зеркало

Старое зеркало рассыпает серебро,

становясь простым стеклом,

серебро сверкает как рыбья чешуя,

в которой были ты и я,

и кто в этой комнате до нас жил

тоже был.

Из чешуек ювелир выплавит кольцо,

Ты его наденешь, и в конце концов

вокруг пальца обведёшь в холодном серебре

всех, кто в омут зеркала твоего смотрел:

мёртвую старуху с бумажными цветами,

женщину с пустыми надеждами и светлыми мечтами,

девок, что гадали в святочный вечер,

их суженых с другой стороны,

маленькую девочку и дьявола, приходящего в её сны,

а ещё пустоту, в которой твоё колечко

вспыхнет белым пламенем, дотла сгорит,

и все они окажутся у тебя внутри.

Воттавара

Мы встретимся на Смерть-горе,

похожей на спящего медведя,

у него еловая шерсть

и лапы опущены в болото.

На Смерть-горе в ясную погоду

тропы змеи ползут к луне,

а в дождь прячутся под камни,

забираются в глаза спящих шаманов,

в муравьиные норы.

Мы встретимся на Смерть-горе,

где лиса по утрам тявкает на ворон,

и старый грибник в тёмном плаще

наши дни собирает в плетёный короб:

он рассыпет их наверху,

под серые камни, в гниль-труху,

когда мы придем на эту гору.

* * *

Бьётся часто на кухне посуда,

бьётся как рыба на суше,

брызгами разлетаются осколки

по кафельному полу.

Говорят, она бьётся к счастью,

и осколки — это семена удачи,

что прорастают в наших душах

изменяя мир в сторону лучшую,

где россыпи треснувших чашек

и разбитых тарелок горы

становятся самоцветами

на которых — небесный город.

* * *

Плели сети, чтобы поймать Бога.

Оказалось

сшили ему одежду.

* * *

В этой стране легче потеряться, чем умереть,

здесь не хоронят мёртвых, а заставляют гореть,

я выбрасываю сегодня, как выбросил вчера

слова на ветер

(пластиковый стаканчик хрустит в кулаке,

превращаясь в бабочку с белыми крыльями,

чтобы сквозь пламя вернуться к реке,

где мы вчера ещё были).

* * *

Глиняные люди

живут в пустыне:

она как завтрашний день

идёт за нами,

она любит глиняных людей

с потрескавшийся от обжига кожей,

с красными от пыли глазами.

Глиняные люди

обрезают крайнюю плоть мальчикам,

и закапывают её в песке:

(возьми, пустыня).

Они обрезают девочкам

клитор и малые половые губы

и закапывают их в песке:

(возьми пустыня).

И пустыня подобно морю

облизывает их тела

своим шершавым языком,

она целует больные места:

и скорпионы скрепляют трещины кожи

саламандры шуршат в венах

прозрачным песком.

Глиняные люди роют канавы,

собирают вдоль дорог

лопнувшие колеса,

а по ночам жгут костры из старой резины.

Глиняные люди не умирают, а просто

переворачивают песочные часы —

и я еду на карьер за красной глиной.

Морозное утро

Стая легких времерей! Ты поюнна и вабна…

В. Хлебников

Здесь кончаются деревья, начинаются столбы,

на окне моем узоры: ели, сосны и дубы,

путь исчезнут они скоро, но пока дышу в стекло,

чтобы этот зимний город белым лесом занесло.

С каждым выдохом всё гуще поднимается листва,

под ногами в синих лунках дремлют щука и плотва,

каждый выдох это слово, что нельзя произнести,

обжигающее словно снежный ком в моей горсти,

и звенят листвой деревья в новогодней мишуре

рассыпая мое время стаей быстрых снегирей.

Юлия Беломлинская