Его мама была укротительницей тигров. Отец — актером МХАТа и чтецом-декламатором.
Михаил Болдуман ведет свой род по материнской линии от известного клана Дуровых. Стало быть, тот первый Владимир Дуров, клоун, тот, что выходил не с тиграми, но с собачкой, ему приходится прадедом. Кавалерист-девица Надежда Дурова — бабчатой пратёткой.
А вот с отцовской стороны — древний румынский род Болдуману: и это уже туда — в Трансильванию — во внучатые племянники к самому графу Дракуле.
В общем, в шкафу у Болдумана львы и тигры, храп и топот гусарских коней, скелеты на дыбах и усатые гайдучьи головы на колах…
И вот он умер.
Он умер по-настоящему.
А нам все еще кажется, что это его очередной розыгрыш.
И тут уместно вспомнить шекспировскую «Смерть Меркуцио».
«Друг, ободрись! Не глубока ведь рана…
…Да, конечно: помельче колодца и поуже церковных дверей, но с
меня и ее будет…
Понаведайся ко мне завтра, каким я буду лежать степенным господином. Я прошпигован достаточно для сей земной юдоли!.. Чума на оба ваши дома… Чорт возьми! эта собака, крыса, мышь, кошка, могла убить человека… Хвастун, дрянь, мразь какая-то, которая дерется по руководству к арифметике…»
И башлачовские «Похороны Шута».
«…Лошадка лениво плетется по краю сугроба.
Сегодня молчат бубенцы моего колпака.
Мне тесно в уютной коробке отдельного гроба.
Хочется курить, но никто не дает табака…
………………………………………………………………..
…Еловые лапы готовы лизать мои руки.
Но я их — в костер, что растет из огарка свечи.
Да кто вам сказал, что шуты умирают от скуки?
Звени, мой бубенчик! Работай, подлец, не молчи!…»
Чорный Профессор — персонаж Москвы, Питера и русского Парижа.
Сочинивший свою Легенду и честно отыгравший свою пьесу, никогда не отвлекаясь от этого занятия на что-то обычное — земное.
Хождение к врачам уж точно героической клоунадой не предусмотрено.
Хвост когда-то на вопрос «Где ж ты все-таки живешь? В Москве, Париже Питере или Нью-Йорке?», — ответил: «Вскрытие покажет».
Вскрытие показало — Болдуман живет в деревне Чудово, что подле села Помиранье.
Между Москвой и Питером. Там, в реанимации, снятый с поезда — он умер.
Еще и напоследок устроил близкому другу Мякишеву приключение, столь любимое комедиографами: поездку на спецавтобусе из Чудова в Москву, в обнимку с гробом.
Это конечно Привет От Дяди Дракулы.
У сатириков такая перспектива обычно вызывает дикий хохот.
Вскрытие показало правду — больше всего он жил меж Москвою и Питером.
В Париже недавно обрел пристанище и собирался зимовать.
Французы времен бабчатой пратётки зимовали в Москве, там с тех пор не потеплело.
Болдуман решил в отместку зимовать в Париже.
Но не успел. Вскрытие показало — цирроз.
Но героям положены Смерти Героев. Так именно назвал Болдуман свою лучшую книгу.
Смерти Героев.
Цирроз циррозом, но если сильно не пинать больную печень коваными ботинками, она может служить неожиданно долго.
Вот и болдуманова старушка-печень могла бы еще послужить.
Существует версия: именно эту печень накануне долго пинали гопники в пригородной электричке.
Из шкафа выпадает наследная дача в Переделкино.
Версия повисла в воздухе и тоже обратилась в Легенду.
Недоказуемо — вскрытие-не-показуемо.
Многим хочется верить, что смерть этого героя, не только путь артистического саморазрушения, но и реальное убийство. Так же, многим хочется верить, что Майк Науменко кого-то встретил во дворе, и не сам ударился головой — ударили. И что Янка кого-то встретила на берегу реки Ини, и не сама упала в ее воды — уронили.
Его запросто могли избить, таких как раз и бьют, не разбирая родословную: русско-румынский мальчик с дворянскими корнями в обе стороны, внешне походил на московского еврея из артистическо-экзотических.
Ростом не вышел, носом — вышел. Глаза огромные и ярко синие. Волосы чорные, французский чорный берет, вечно какой-то шарф изысканного узора, трубка, душистый табак… В Париже — легко канал за местного. Но не в пригородной электричке. Не заметить Болдумана было невозможно.
Он играл всегда.
И вот сыграл в последний своя ящик — от деревни Чудово.
Бабы любили его страстно.
По легенде, в машину с ящиком между Гробом и Другом втиснулась очередная Неизвестная Вдова.
Но нет, не Лина. Лина наверное сейчас плачет больше всех.
Если она вообще умеет плакать.
Я сочиняла текст про Лину, с упоением лишая ее зубов и прибавляя ей лет пяток, для него — для Болдумана, тогда живехонького. Сочиняла и злорадно представляла себе, как Чорный Профессор рассмеется, и как он рассердится. И скажет: «Ну, Беломля!» А потом все удивились: я никогда не пишу о женщинах злые слова.
И почему вдруг так о Лине? Такое бабское? Да потому!!!!!
Болуман конечно же был вечно влюблен в эту вечно неуловимую, полу-невидимую Лину Лом.
В Лину, а не в меня.
И к ней, к Лине, обращена вся его героическая Клоунада.
И стихи ее ставил выше моих. И даже в ресторан «Конча-Бонча» водил ее, а не меня.
Конешно я решила хулиганить, дразнить Линою его — живого.
А он взял и умер, за два дня до выхода текста.
И теперь некому смеяться, некому сердиться.
Ну конечно, Лина по прежнему — молода и хороша.
Ей не за сорок, а всего лишь тридцать девять.
И зубы — у нее давно в порядке, Чорный Профессор самолично водил ее, как члена семьи
в поликлинику для творческих работников.
Я больше не буду писать мелкие гадости о поэтессах, потому что не кому больше ревновать.
Болдуман умер.
Да здравствует Болдуман.
А дальше ссылки и ссылки, потому что именно сейчас возможно узнать о Болдумане ВСЕ.
Друзья разбирают архивы …
Вот: http://alexanderbasov.livejournal.com
И вот: http://community.livejournal.com/boldumanu
http://kunshtuk.livejournal.com
Там стихи, рисунки, фотографии, видео…
А я что?
Я остаюсь в своем узком формате.
Он немного успел прожить и написать в этом году.
Вот написанное им совместно с Женей Мякишевым.
Михаил Болдуман. Стихи этого года (совместно с Евгением Мякишевым)
epistola
Стою на почте у окна,
чтоб поскорей отправить в путь
сие послание. Одна
живая трепетная суть —
не жмудь, а — жуть, таёжный жи-
тель неизменных снежных стран —
сказал мне как-то: «Расскажи,
что есть Великий Болдуман?»
На север лыжи положив,
туда, где стылый океан,
я молвил: «Там живут моржи…
моржа крупнее Болдуман!»
Я палкой показал в леса,
сказав: «Красив в лесах олень,
но Болдуманова краса
затмит его и в ночь, и в день!»
Затем я поднял руку вверх
и произнёс: «Смотри скорей —
там, в небесах, кружится стерх,
но Болдуман его быстрей!
А видишь — мудрая сова
на мышь устроила капкан
и ждёт в ветвях? Но раза в два
её умнее Болдуман!»
И вот — по почте, Болдуман,
я срочно сообщаю Вам:
Один доверчивый шаман
уж Вам в тайге построил храм.
nightclub
Звучала музычка весёлая,
Толпа плясала полупьяная,
И вдруг девица полуголая
Ко мне прилезла, вдрызг буяная.
Я заседал в углу — за столиком
С двумя волшебными поэтами —
Один был просто алкоголиком,
Другой зело торчал, поэтому
Мне с ними было комфортабельно —
В ночном сомнительном клубешнике —
Я ж и бухал нереспектабельно,
Да и торчал не на кубешнике.
А девку эту — полуголую —
Я трахнул сразу по лбу чашкою,
Однако не разбил ей голову,
Закушав водку промокашкою.
про геху
* * *
В преддверье сибирской тайги,
В отрогах Алтайских предгорьев*,
В холопах у Бабы-Яги
Служил вечнопьяный Григорьев**.
Но поездом с бурым углём —
Тяжёлым товарным составом —
За длинным халявным рублём
Он лихо махнул с ледоставом
В промозглый, смурной Петербург…
И в поезде том на досуге,
Хранясь от морозов и пург,
Он так танцевал буги-вуги,
Что уголь попа́дал в кювет,
А поезд чуть с рельс не сорвался
И с курса не сбился. Но нет —
До Питера всё же добрался!..
В беспамятстве Баба-Яга
Колотит костяшками ступу:
«Какого я в доме врага
Пригрела! Какую залупу!
Григорьев, задроченный гном!
Ведь был мне — слуга и приятель!
С каким я связалось говном!…
Ты видишь, Ты слышишь, Создатель!..»
Создатель, настроив ушко
На дикие вопли с Алтая,
Подумал: «Нам всем нелегко
С Григорьевым…» Всё. Запятая,
* предгорьев — (здесь) предгорий.
Крещение
В Крещенский мороз отрубили тепло —
В Норе у меня… безмазовый сюрприз.
По этому случаю плющу мурло,
Взирая с опаской в (сомнительный)низ:
Не пол, а улёт — не паркет, а каток!
Где люстра была — там возник сталактит —
Соседской воды затвердевший поток…
Что ж… Сколь бы я ни был знатён и мастит —
Я выйду на улицу с ломом в руках —
Мне влом, но планида — откалывать лёд —
Витать в облаках — не судьба впопыхах:
Я вновь отменяю волшебный полёт…
Направь же, читатель, свой калейдоскоп,
Как я — Магеллан галактических грёз —
В Крещенский мороз, в петербургский раскоп,
Где я закопался, похоже, всерьёз!
Онтологическое
Я грежу об инертном деривате
От нескалярной сути естества —
С прелестною феминою в кровати
В преддверии Святого Рождества.
Во мне эквиваленты антиномий
Галактики — ведут неспешный спор,
Сатурн — в зените, Марс — в четвёртом доме
И ангелов поёт несметный хор.
Графин вина, дорожка, джойнт и книга
Уж жаждут пробужденья моего,
И солнечная Фебова квадрига
Меня везти готова — одного —
К интуитивным сумеречным далям,
Где катарсис испытывает дух…
Давай-ка мы винишка засандалим,
Прелестная фемина, сцуко… УХ!
банка
Опьянённый любительским пивом,
Я склонённый стою над Фонтанкой.
Наблюдаю за дивным я дивом —
Оловянной консервною банкой,
Что не тонет, хотя из металла
И бока, и округлое днище,
Отражается в коем устало
Бородатое чьё-то греблище.
Не моё ли? — мелькает догадка, —
Но уж больно лоснится и мерзко
Ухмыляется приторно-гадко,
Кажет зубы неровные дерзко,
Изрыгает огрызки речений
Неприличного, бранного свойства;
В бороде его — крошки печений,
А в глазах у него беспокойство,
Беспокойство нездравого толка
И отсутствие здравого смысла;
Цвет, как шкура тамбовского волка
Или редька, которая скисла
И покрылась кухонною пылью, —
Только нос жизнерадостно-красен,
Истекающий слизистой гнилью…
Я ли это? Ведь я же прекрасен, —
Пусть и вправду крупны мои формы, —
Чист я кожей и светел я взором,
Нос — в пределах естественной нормы,
Зубы — ровный забор без зазоров;
Борода, распушившись приятно,
Придаёт мне античное что-то;
Аккуратна она и опрятна —
Ни печения в ней, ни блевоты —
И улыбка моя — симпатична!
Речь — стройна, как младая испанка! —
Что ж ты этак меня нетактично
Отражаешь, консервная банка?
Что же, сука ты бля, так облыжно
На живую клевещешь природу?
А возьму-ка я, знаешь, булыжник
И метну его, видишь ли, в воду…
Взял. Метнул… Вместо дивного дива
Пузыри да круги по Фонтанке.
А пойду-ка ещё выпью пива
Банки три. Только — правильных банки!..