Метка: Стихи в Петербурге 2010

«Сначала была Ольга Краузе и только через 15 лет стали появляться Земфира, Ночные Снайперы и т.д. Эти появились уже в эпоху шоу-бизнеса, когда артиста раскручивают за деньги. А Ольге уже было за 40 и ее посчитали неперспективной. Потом, когда ее, совершенно непрактичную в житейских делах, оставили без дома и средств существования, долгие годы мытарств, выживания и полного забвения и, только в 2004 году, она снова вернулась на сцену.

Ольга Краузе настоящий поэт, живущий за пределами расчета и практицизма. Не мудрено, что у нее нет ни своего дома, ни счета в банке. Это настоящая перелетная птица, для которой важнее, чем дышать, петь и быть услышанной. Ее творчество и сегодня интересно и молодому, и старшему поколению.»

Текст подходящий — автор, наверное, коллективный.

Мы познакомились на презентации ее книги прозы «Отпетая жизнь».

Ольга Краузе — вообщем, уже классик, хотя и не намного старше меня.

А с виду — она вообще совсем какой-то пацан. То есть, я как художник по костюмам, пыталась ее превратить в нечто напоминающее Софью Парнок.

То есть, пыталась подвинуть в строну кружевных жабо, бархатных курточек и рассыпанных кудрей.

Даже срезала ее панковскую косичку на макушке, и припрятала.

Потому что у меня с Америки осталась привычка — все, связанное с классиками, в результате можно продать коллекционерам.

Но как только Краузе вышла из под моего влияния и умотала на зимние гастроли, она опять вернулась к своему панковско-хипповскому стилю.

Весной и летом ездит по Питеру на самокате.

А влияние у нас явно было друг на друга: мы ведь сестры по цеху — обе из работников песни.

Ольга гениально играет на семиструнке, и мы с ней несколько моих песен записали. Ее собственные песни я люблю, среди них есть несколько удивительно прекрасных. И ни кого не похожих.

Голос ее такой, который называется «надтреснутый» — мне очень нравится.

Между тем Ольга Краузе, помимо всего прочего — поэт, и всегда на концертах читает стихи. «Помимо всего прочего» — потому, что Ольга еще и отличный художник, причем художник-самоучка, у нее врожденное чувство линии.

Вот тут много разной информации про Ольгу.

Сайт: http://www.olgakrauze.ru

ЖЖ: http://olg-krauze.livejournal.com

Проза.ру: http://www.proza.ru/texts/2006/10/16-362.html

Стихи.ру: http://stihi.ru/avtor/olgakrauze

Вконтакте: http://vkontakte.ru/id78472997

Романсы в исполнении Ольги:

А вот — стихи этого года:

Берег далекий

Берег далекий, он где-то рядом,

он закодирован древней печатью.

А может я под столетним проклятьем.

Тужится-квохчет Курочка Ряба,

чтобы снести золотое яичко.

Как же еще в этом мире ей выжить?

Сколько на свете Клоунов Рыжих

так и мечтают свернуть шею птичке.

Берег далекий, он где-то рядом,

там не бывает зим и морозов,

там я не сдохну от передоза

этого белого-белого яда.

Белого-белого, чтобы забыться,

чтобы вернуться в сон изначальный

там, где поет Белый Клоун печальный,

где я летаю вольною птицей.

Я помню, я знаю,

мне снилась Благая Весть.

Там, где-то, летают

где-то там, но не здесь.

Повеяло весною

Избушку нашу замело

по самую макушку.

И было все белым-бело,

но солнце желтой стружкой

сверкнуло в окна и уже

затенькала синица.

Весны заоблачный сюжет

тебе, я знаю, снится.

Ты жмуришься, ты ни за что

не хочешь просыпаться.

В сенях, в ведре, вода со льдом,

и ночью минус двадцать.

В глазах до боли надоел

пейзаж зимы, но все же

синица тенькает, удел

зимы она тревожит.

Там, под сугробами трава

взойти уже готова.

Не спи, любимая, вставай!

Богатая обнова —

хрусталь сосулек над крыльцом

играет чудным блеском.

Вставай! Алмазное кольцо

за дальним перелеском

пробило стынувший родник

водою ключевою.

И все яснее солнца лик,

повеяло весною.

Машина погибель

Мимо-мимо длинного забора,

Там, в конце, дощечку ковырни.

За бурьяном не увидят вора

Спят собаки мы с тобой одни.

А, что мамка с папкой станут плакать,

Так не стоит верить их слезам.

Извелись, куда бы дочку сбагрить,

А тут я ворую тебя сам.

За тебя приданого не надо

Сладки ночи с милою вдвоем

Алы губы будут мне наградой

Эх, давай, уедем и споем.

А ты ври, да не завирайся

Говори, да не перебивай

Где гулял вольготно Стенька Разин,

Туда ходит городской трамвай.

Геть на мамку с папкой наговоры

Я у них кровиночка одна.

Сманишь девку, станет с тебя вора,

Мне натура скрозь твоя видна.

Я ж ни в жизнь родителей не брошу,

А уйду, так с милым под венец

Защити меня Великий Боже,

Шибко сладко заливал подлец.

Соблазнилась Маша уговорам

Злому вору сердце отдала

Под каким она теперь забором

Свою гибель верную нашла.

Про слово

Словом можно убить,

Словом можно спасти,

Словом можно полки за собой повести.

/Вадим Шефнер/

Слово может убить, слово может спасти,

Слово может полки за собой повести.

Про любовь и про ненависть, и про обман…

Словом рубят с плеча, за словами в карман

шарь, не шарь, не поможет карманный словарь.

Если нет больше слов, на душе дым и гарь.

По карманам не лазь,

если мерзость и грязь,

Если пошлый намек

и утерян платок,

А злодейский навет

убивает любовь. И доверия нет

никому, никому.

Что слова, если даже себе самому

Ты не словом, ни делом не сможешь помочь.

Помраченье души — не любовная ночь.

Дездемона забьется, как шейка тонка…

Но безжалостно сдавит стальная рука,

та рука, что способна была приласкать

за платок. У кого эту тряпку искать?

Ядовитого Яго свершен приговор.

Мирно ружья висят, но однажды затвор

щелкнет раз и уже не укрыться нигде

это ты своим словом кого-то задел.

Эллинский этюд

Боги! Снимите свои золоченые шлемы,

стрелы разящие плотно забейте в колчаны!

Пляшут над городом длинные, черные тени.

Это пожар не войны, а любви беззаветной,

жаркий огонь от светильника страстной Психеи,

что пожелала увидеть любимого тело.

Кто нам сказал, что Психея ослепла? Психея прозрела!

Просто потом, все, что было с немилым — постыло.

Если покинул Амур, что ей в жизни осталось?

Мир, это тьма, если нет в нем любимого рядом.

Образ любимого в памяти свет не иссякнет.

Вечная ночь, помоги ей хранить эту память.

Надежда

Женщина,

имя твое Надежда.

Скрещены

наши с тобой дороги.

Трещина,

пропасть и мы не боги.

Но мы шагнем.

И, покуда нежно

будет трепать нам волосы

горный ветер,

и заливаться смехом

вдогонку птицы,

там, на дне пропасти,

острые камни встретят,

и неизбежная участь

вдвоем разбиться.

Что же ты рвешься за мной

в эту ночь, там утро

больше уже никогда-никогда

не наступит.

В отблеске лунного марева

перламутра

некогда долго гадать,

кто, кого, как любит.

Женщина,

имя твое Надежда.

Скрещена

дальше одна дорога.

Вещая

каркнула нам ворона.

Грешная

память закрыла вежды.

Будто бы не было прошлого,

было все не со мною,

черного, белого, пошлого…

В пропасти, с головою

смою осенними ливнями,

огненным листопадом,

яркой, единой линией,

вкусом твоей помады.

Женщина!

Пусть оборвется сердце.

Я щенок

в жарких твоих объятьях.

Бешено

хлещет подолом платья

Женщина.

И никуда не деться.

Не полет

Настя снилась ему — он летал с ней над бездной.

Вот тогда он решил, и сказал, как отрезал:

«Я женюсь! И со мною Вы, мама, не спорьте!»

И ушел, прихватив свежей выпечки тортик.

Настя так поняла, что он с нею серьезно,

без бутылки явился средь ночи морозной,

все вздыхал и терзал сигаретную пачку,

и пришлось доставать из буфета заначку.

Не успел опустеть от настойки графинчик,

расстегнула она свою блузку и лифчик.

Ну, о чем толковать, коль само все решилось?

Вот она перед ним та, которая снилась!

Завтра рано вставать,

так что пусть по-скорее

все случится и спать.

До утра не жалея

ни себя, ни его

раззадорилась Настя,

потому, что поверила

в женское счастье.

А ему в эту ночь, ну совсем не леталось.

Он пытался, но женщина в страсти металась.

Он вонзился в нее и ногами задрыгал…

«Разве ж это полет?!!» — думал он. Как-то мигом

испарилось любовь — это ж тонкое дело!

И жениться на Насте уже не хотел он.

Как бы сразу уйти и, на первом трамвае,

ломануться домой. Что же скажет он маме?

А Настасья сопела, визжала, кряхтела…

Он скользил — ее тело, зачем-то, потело.

Все повторится

В слезинке из глаз там, где небо течет наизнанку,

полянку накрыл предрассветный промозглый туман.

Обман эта жизнь. И другая жизнь тоже обман —

Залетным орлам, затаившимся кобрам приманка.

Но, кролиководства учебник до дыр прочитав,

усвоим одно: размножение смерти подобно.

И станем мечтать о бессмертии в мире загробном.

И души коростой изъест эта злая мечта.

Мы снова костры разведем, возведем эшафоты.

От Имени Сверху решим кому в Ад, кому в Рай.

И капелька крови блеснет с золотого пера.

И слово родится, и медом наполнятся соты.

И все повторится. И, да не иссякнет река

людского потока всех рас, тысяч вер и повадок.

Так, под барабанную дробь мирового парада,

ведут исчисления, делят мгновенья века.

Юлия Беломлинская

Мы с Севой шли по Фонтанке… Сева говорил, поблескивая золотыми очками:

— Даже не знаю, что тебе рассказать… У тебя такая яркая биография: отец художник, мать писатель. Ты жила в эмиграции… А моя биография — такая обычная… Родился в новостройках. В бедной еврейской семье… Родители — техническая интеллигенция. Во дворе дразнили жидом… Научился драться. В школе тоже дразнили. Бросил: ушел в ПТУ… Потом техником на завод…Там научился пить… Однажды с ребятами продали налево деталь… Ну, потом, как водится, суд… тюрьма, колония… вышел на химию. Вернулся… женился… Родился первый ребенок… Потом решил бросить завод к чертовой матери… Устроился вести кружок — в доме пионеров …

— А как ты содержал семью?

— Играл в шахматы на деньги. В Катькином садике.

Вот так у нас тут выглядит типичная неяркая биография. Такое уж тут у нас яркое место.

Куда ни плюнь — попадешь на Жестокий романс. Или в кадр из фильма «Однажды в Америке».

Турьма, судьба… Шахматы… стихи.

У Севы нынче пятеро детей. От многих разных жен. В шахматы он действительно играет великолепно. А в поэзии он ярый апологет фединькопротасовщины и прочего «ямщикнегонилошадейства». С ним хорошо пить зимней ночью в подвальчике, где наливают.

В таких подвальчиках непременно водится шахматная доска, так что можно не волноваться —деньги не кончаться…

Вот тут читать много http://seva-g.livejournal.com

А вот из последнего:

* * *

В зазеркалье зеркального шкапа,

Отражённым мгновеньем дыша,

Амальгамою по сердцу шкрябать

Может сослепу дура-душа.

Не прогонишь — её — не пригонишь,

В той симметрии что-то не так:

К ней хмельной головы не приклонишь,

Пропадёшь — за посмертный пятак.

Запятыми наивно не путай,

Отделяясь от слов и теней:

Уходи, будто с детства не пуган,

Сквозь прижизненный перечень дней.

И стихи — лишь привычка, примета;

Толк от них — никчемушный, поверь:

Ни ответа, ни зги, ни привета —

Лишь легонько прикрытая дверь.

* * *

Наполняет комнату свет,

Возвращает из темноты

И минуты, и года, и привет:

Без понтов берёт легонько на «ты».

Уверяет: как ни путай себя,

Ни крути судьбу за — что там у ней?…

Ни менжуйся, мысль вотще теребя,

Не становишься счастливей, умней.

Ночь крадёт черты из мира вещей,

И даёт намёки строить мечты,

И мосты сжигает наших речей,

Реки лет пускает вспять до черты.

На черта нам череда дней-ночей?..

Но — катаемся в качельном строю!

Я вдоль сумерек землёю ничьей

Вдруг найду ответ-дорогу — свою?..

Опять Египет

1

Я путаю время и путаю ночи на дни,

А время опять накрывает своей канителью —

И движется вспять, и нудит поминутной капелью,

Кошачьею лапой цепляя, и память саднит.

На ближнем востоке рассыпчато время течёт:

Корявые пальмы трясут опахалами листьев —

Сравнить невозможно с родной петербуржскою слизью,

Где дням у недели ведётся дотошный подсчёт.

Конечно, вернёмся: расписано наперечёт,

Останутся здесь миражи — наших судеб фантомы,

А в петле Невы, до последнего дома знакомый,

Мой город сей опус, глумливо осклабясь, прочтёт.

2

Тени вечера легли на лицо —

Это время примеряет рубцы.

Мы, Фортуны раскрутив колесо,

Воспаряем и шалеем… Глупцы!

Оставляя берега облаков,

Неба синь вверяя синьке морей,

Кормим кошек, бережёмся богов,

Даже держимся, как можем, корней.

И пока нам нипочём темь да тишь,

Паутину лет зря время плетёт —

Нет, не липнет на лице. Ты сидишь

В колесе Фортуны — первый пилот!

Приглядись: там, вдалеке — синева!

Жвачку дней, безмолвней рыбы, жуём!..

Ждёт, удавкою — сжимает Нева

Град Петров, где мы гостями живём.

3

Тот край, где море лениво ласкает берег,

А время-не-оберег чуть серебрится в ртуть,

Ты сам, сколько можешь, его забираешь в мере

Аптекарско-точной, чтоб снова себя вернуть.

Бессрочно и бережно, пятнично бредит голос —

Так пьёт муэдзин верный воздух, так ловят взгляд!..

Путь вьётся, как волос по ветру, и в нашу волость,

И мякишем белым лёг по небу след — назад!

* * *

Светлый Смольный Собор

Над смолённою рябью Невы,

Толстосумое время

Беспамятно дышит в затылок,

Но ведёт за собой —

Нет ведь равных ему рулевых!..

И во всех, и со всеми

Янтарною правдой застыло.

Вдоль по набережной

Береги каждым шагом его,

Через убыль сквозь прибыль —

Попутному ветру навстречу…

Смотрит город речной

И морской — на раба своего,

Не мигая — по-рыбьи,

Раззявив хлебало наречий.

* * *

Мне вино по здоровью, совсем ни к чему…

Можно водку и пиво, коньяк, вискарёк:

От вина кайф не в кайф моему кочану,

Из желудка рыгательствам гадкий курок

Организм спускает и не комильфо

Я себя ощущаю, а водка — ништяк!

И привычный приход, и похмелье легко

Я смакую. Винтом? Ваш карман не иссяк?

Из горла да винтом исполняю на бис,

Потому что люблю почитанье толпы.

А вино — ни к чему, говорю как артист:

Мне — водяры. В стакан! Как же люди глупы…

* * *

Годы — это решето. Пропускают понемногу…

Дни и ночи — ячеи, ты идёшь со всеми в ногу

И не в ногу, и не в руку — сны, бессонницы, порукой

Лишь слова, но только — чьи?..

Мы и сами — решета, сосчитаем ли до ста?

Где орёл, а где решётка, где малина — как с куста?

Также наши ячеи — лишь слова, но только чьи?

Сезонные зарисовки

1

Завтра — февраль.

И ещё не конец зимы.

Столько дорог в рай —

Хочешь, возьми взаймы?

Мне пока ни к чему —

Бродишь, а веры нет.

С неба — по чесноку —

Падает снег.

Время писать слова,

Водку, как воду пить.

Время, оно — молва,

Воду, как водку, лить

На жернова часов,

Вдоль на круги чувств.

Пить, как ловить число,

Вдохом на выдох уст.

Завтра — ещё зима,

Ветер бросает снег.

Хочешь сойти с ума?

Прошлое — тоже: вслед.

Вскачь через ночь точь-в-точь

Дней бумеранг летит,

До мелочей охоч —

Всюду ищи петит.

Прорепетируй рай,

Сцену возьми взаймы.

Завтра будет февраль —

Крайний месяц зимы.

2

Весь город — как в преддверии войны:

На снежный бруствер хочется забраться,

И осмотреться. Танки не видны,

И где подмога, где снаряды, братцы?

По переходам к тайным блиндажам

Спешат вполне уверенные люди,

Но: вниз, по-муравейному дрожа,

Хотя не слыша грохота орудий,

В подземный путь. Гудит укрепрайон,

А враг нейдёт, и мне смешно и жутко:

Неужто мы прошли свой Рубикон,

Но потерялись, точно Божья шутка?

3

Последний день зимы и — воскресенье,

А в понедельник, стало быть, весна

(в работе шаловливая весьма)

Возьмётся за снегов искорененье —

Надеюсь.

И высокое горенье

Нас пробудит от тягостного сна.

4

Веку век талдычил да колдовал:

«В плен года не брать, рядить — в карнавал!

Три семёрки — портвешок и очко,

А по-модному — Blackjack. Молочко

Из-под бешенной кобылы — мой век!

Так что жду привет-респект от коллег!

Мне, хотя уже de facto начхать,

Но должны они меня почитать…»

Так во сне моём — бодёр, хамоват,

Двадцать первый, от рождения — хват,

Вёл-держал беседу — чёрт заводной! —

А родной мой век молчал, как не-мой.

5

Вымерший город и вымерзший — до фонарей,

Заиндевевший дорогой-позёмкою через,

Светом случайным, прогорклым — в оконной норе,

И поседевший, как я, и зелёный, как вереск —

Розовым цветом проснётся, проспект оживёт —

Зашевелится в преддверье весны, что попутна,

Смерть обменяв на вполне адекватный живот:

Жжёнкою впустит по венам — добрейшее утро!

6

О чём говорить? Все слова — потаскухи,

А темы известны — давно и вполне,

Но эти полправды — от лени и скуки,

А ты — под волною, а я — на волне.

Махнёмся — не глядя? Конечно, братело.

«О чём…» — но вопрос календарно покрыт,

Ведь просто — без спросу — весна налетела,

И мы под волной онемели навзрыд.

* * *

А почему настоящий поэт не может быть и шарлатаном?

(из разговора)

Не давайте деньги шарлатанам,

Лучше их снесите проституткам.

Может быть поэт вором карманным,

Может он не властвовать — желудком?..

А рассудком? А фальшивить в столбик,

Различать вслепую дни и ночи?

Всё он может, как обычный гопник,

Только шарлатаном быть не хочет.

Юлия Беломлинская

Марина Кацуба

Саму себя она назвала девиантной.

Да ладно, в нашем лесу каждый второй гриб — мухомор.

Со всеми вытекающими.

Марина — нормальная начинающая звезда. А без звездности женщине в поэзии вообще нефиг делать.

Помимо стихов, а они должны быть хороши априори, или ты Красавица, или ты Классный Клоун. Но Классным Клоуном стать никогда не поздно, а в молодости лучше надеть маску Красавицы. И Марине это отлично удается. Она уже создала свой образ.

Ей вполне одиноко. Надо создать вокруг свою маленькую вселенную, потому что у более ранних — место звезды уже кем-то занято.

Королеву играет свита, но в поэзии — провальный вариант таскать за собою пару У…ищ и пару Серых Мышек. А из мужчин поэтов известно, какая свита — всяк сам себе король и прочий фон барон. Надо жить до-о-ол-го, красиво состарится и тогда может получить экстра-бонусом четырех Ахматовских Сирот.

Из которых три сироты еще и сомнительны, а четвертый соскакивает из свиты при первом же удобном случае.

Но похоже, что у Марины все-таки есть некий друг, соратник и он же Рыцарь. Некий тыл и защита. В стихах присутствует такой персонаж.

Это большая удача для женщины-поэта — умение быть любимой. Вы будете очень смеяться, но из двух наших главных Королевен быть любимой умела Цветаева, а не Ахматова. А по ими же созданной легенде — все наоборот.

В общем, главное в легенде врать побольше (чем я и занимаюсь).

Итак: вынужденная создавать новую поэтическую планету, Марина Кацуба — еще и активный организатор. «Этот мир, воспитанник крупных СМИ» — вполне ее мир. Щелканье фото и телекамер…

Но никаких когтей и клыков не в текстах обнаружено. В текстах — ранимость, характерная растерянность человека, постоянно недосыпающего. Я заметила это и хотела спросить, достаточно ли она спит, но не успела, а читая стихи, обнаружила ответ — недостаточно. Клинический недосып — своего рода наркотик: человек пребывает в постоянной экзальтации. Есть яркий пример: кажется, 38 любовных писем, которые бородатый старый дядя Бухарин написал своему палачу — усатому старому дяде Сталину. Совершенно добровольно, без малейшего принуждения — ему всего лишь не давали спать. Молодым стоит прочесть эти письма — чтобы понять, до какой степени сумасшествия может довести недостаток сна.

Хотя вот для творчества — это конечно в тему. Стихи у Марины — в порядке.

И ее яркость — не только маска Красавицы, Звезды, Королевы поэтов… «вычурные кацубьи ноги» и прочая елочная канитель.

Тексты живут своей жизнью и отнюдь не тухнут в отсутствие хозяйки.

И даже в отсутствие хозяйкиных фотопортретов.

Вот тут читать много: http://vkontakte.ru/notes.php?id=378268&11099.

И вот — избранное этого года:

Мама, я помню свой последний

Детский утренник.

Там было много девочек в розовом, с буклями

И один крошечный мальчик в крошечном картузе.

Он наотрез отказался участвовать

В танце Хлопушек,

Он предпочел быть зрителем,

Присев куда-то в подол

Бесформенной и гигантской воспитательницы.

В подол кроме него

Помещались еще пятеро

Из подготовительной группы,

Три таблетки Цитрамону,

И скромная зарплата.

Старая женщина-грач в строгом платье

Игриво лупила по роялю.

Мелодия одновременно смахивала

И на «Голубой вагон»,

И на «Пусть бегут неуклюжи».

Неуклюж не брали в танец Хлопушек.

Всем нам раздавали конфеты

И какие-то важные наставления.

Я их, увы, не запомнила.

Мама, может, именно поэтому,

Жизнь моя пошла наперекосяк?

Трудное признание в любви

Огрызки рифм. Укатаю тебе безнадежностью.

Давай, грызи мне мозг, мой неприкаянный.

Мы так кичимся своим цинизмом и пошлостью.

Нежность — не модно, если только нечаянно,

В проброс, украдкой, незаметно для публики,

Что жаждет жраки, зрелищ, шума, крика и визга.

И я делю «люблю» небрежно на рубрики.

И ты не видишь света чистого моего обелиска.

Остатки слов. Осадок в самом-самом конце чашки.

Отбитый краешек — желание, что всецело выцвело.

Не роюсь в сути. Меняю кофточки и замашки.

А ты? А ты со мною. До последнего выстрела.

———————————

Эй, дырявый башмак, давай я тебя зашью.

И тогда в тебя посыплются звезды из облаков.

Это ничего, что я много пью.

Я спасать умею от самих себя дураков.

Эй, дырявый башмак, давай я тебя зашью.

У тебя появится шанс пережить еще сезон.

Это ничего, что я мало сплю.

Знаешь, на мой дар дурно влияет сон.

Эй, дырявый башмак, неплохо б тебя зашить.

А то ветер наматывает сквозь твою дыру круги.

Или ты не хочешь еще пожить,

Мою темную нежность связав узелком в шнурки?

———————————

Этот мир, воспитанник крупных СМИ,

Состоит из смога и новостроек.

Он прекрасен, но, видишь ли, так устроен,

Что в нем трудно остаться совсем людьми.

В нем у всех отростают клыки и бивни,

А особо жадных берут в вампиры.

Вот они-то и правят прекрасным миром,

Оставаясь вежливы и любимы.

У тебя и когтей и зубов меньше нормы,

Ну, чего тебе светит с таким набором?

Ты быстрее, чем думаешь. То есть — скоро:

Будешь съеден, на мелкие клочья порван.

Звон Уходящих Зим

Боты устали лакать эту хлипкую слякоть.

Площадь. Собор. Колокол: «Бим-бим-бом».

Люки и кляксы. И я продолжаю плакать

Вместе с зимой, уходящей в «затем и потом».

Я продолжаю плакать топотом и потоком.

Я как потоп, как тот опустевший дом.

Лучше не трогать — может ударить током

На Достоевской, где город поет о своем.

———————————

Зима по-питерски невыносимая

Зудит и чешется почти как сыпь.

И я промокшая, и я красивая,

И мой клинический недосып

Скользим проспектами в метро шершавое,

Где электрический, слепящий свет,

И люди-роботы, уныло ржавые.

И голос приторней, чем щербет,

Застывшим роботам вещает ласково,

Пока их лестница спускает в ад.

И я, уставшая, с глазами красными,

С упавшей мощностью в 13 ватт,

Любуюсь буквами. Взахлеб, бессовестно,

Почти инкогнито в углу смеюсь.

Как будто Будда я в подземном поезде

Сквозь зиму глупую к тебе несусь.

———————————

Поцелуи, плотные как фланель, жгут белки глаз.

А по вкусу — как йод. И на запах — йод.

Я люблю тебя долго. Но только один раз.

А потом это кончится. Потом это пройдет.

Поцелуи, плотные как фланель, сквозь них — мой крик,

Угасающий в воздухе, сладком, как свежий мед.

Я люблю тебя долго. Люблю тебя целый миг.

А потом это кончится. Потом это пройдет.

———————————

Это мой суженный. Он мне за сутки в душу

Влез целиком. И будет теперь не вынуть.

Мы с ним — две груши. Мы — пули новых оружий.

Мы — шутники. Мы — редкие красные вина.

Это мой суженный. Он — как четыре тяжки.

Он — как тот грош, что нищинке граф оставил.

Мы с ним — блестяшки. Мы — бешенные монашки.

Мы — колдуны. Мы — авторы новых правил.

Уволен

Ты как тля. Микроскопическая мразота.

Ты — застывшая свиная блевота.

Ты, та гарь, что валит из под капота.

Я утверждаю тебя на роль идиота.

Ты как клещ. Кровососущее чмо со стажем.

Ты весь скомкан, даже когда поглажен.

Ты как неподъемная ручная поклажа.

Ты уволен. Ты туп и опять угашен.

Ты как клоп. Тебе не вывести за короткий

Промежуток времени. Ты — чесотка.

Ты из тысячи мелких предательств соткан.

Убирайся на хуй из моей лодки.

———————————

Один ко мне тоже пришел, говорит: «Потяну!»,

А у самого ручки трясутся, слезки капают.

Зато, когда тонул, не кричал «Тоооооону!»

И тонул красиво. Как в «Титанике» Ди Каприо.

Не страшно по его еще горячим следам

Опуститься? На дно Мариинской впадины?

Или думаете, я ваше сердце отдам

Обратно с маленькой незаметной ссадиной?

Ну чего Вы дрожите? Вы уже в беде.

Вы уже в глазах моих вселенную видели.

Ладно, ладно… можете меня раздеть.

Только вот не надо снимать на видео.

мальчику этого вечера

Эта встреча была выплеском, вызовом, выкриком,

Уточнением, кто из нас лучше считает до ста.

Он подумал: «Я трахну ее и выкину».

Я подумала: «Он трахнет меня и скинется с моста».

Несоответствие

Ты глядишь на него из угла чудовищем.

У тебя к нему не любовь, — любовище.

Он молчит, вздыхает и хмурит бровки.

У него к тебе не любовь, — любовька.

Ты бежишь от него к другим, отчаявшись.

У тебя уже не печаль, — печалище.

Он глядит на небо. А в небе чайки.

У него не печаль, а так, — печалька.

Предполагая худшее

То ли много прошу,

То ли как-то невнятно и вежливо, и не у тех.

Но мое «если даже влюблюсь — не скажу»,

Не сбывается. А вместо — стандартный набор утех.

Игры в «Трахни меня без эмоций».

«Уходи, не заглядывай, в душу мне, сука.

Там — ничего интересного. Там — как на дне колодца.

Тупо дно. Очень сыро. И, знаешь, — не слышно ни звука»…

Так к лицу напускное вранье

Тем, кто выглядет старше своих двадцати с хоботком.

Хоботок все длинней. Страшно: вдруг никто бронь не пробьет…

И мне сорок: Согласна на многое: Одинокая: Ссу кипятком.

———————————

Валит из заводских труб дым.

Мой город — Виктор Ц.

Он умирает молодым.

Молча. Не изменившись в лице.

Бешеный, сам собой не любим,

Мой город — Джимми М.

Он умирает молодым.

Молча. Без лишних дилемм.

Твердый. Отчаянный себе на беду.

Мой город почти как Че.

Он умирает за мечту.

Зная, где двери от всех ключей.

———————————

У нас на Дыбенко ни школьницам, ни бабулям

Не советуют ходить ночью одним через дворы.

А у моего парня в ухе дырка: размером с пулю.

Думаю родить ему. Четверых.

Мы назовем их в честь Beatles и в школу

Будем сдавать обязательно не осенью, а весной.

Мой парень шутит: «Очень хочется кока-колы

Пойду застрелюсь». И, по-моему, это смешно.

Я, выходя из дома, подъездному эхо

Пою, о том, что счастлива и скоро стану звездой.

Буду как Люда Гурченко. Как Эдита Пьеха…

В целом, все круто. Только погода — отстой.

———————————

Юлия Беломлинская

Профессия — инженер по проектированию систем связи.

Подпольная кличка — Ося.

Первая встреча — тоже на слэме.

Это было шесть лет назад.

Точно помню, что юноша Осминкин — был с котомкой.

Вот у Олеши в «Зависти»:

«…— Том-вир-лир-ли! Том-вир-лир-ли! Том-вир-лир-ли! Том Вирлирли.

Некий Том Вирлирли реял в воздухе.

Том Вирлирли, Том с котомкой, Том Вирлирли молодой!

Всклоченный звонарь переложил на музыку многие мои утра.

Том — удар большого колокола, большого котла. Вирлирли — мелкие тарелочки.

Том Вирлирли проник в меня в одно из прекрасных утр, встреченных мною под этим кровом. Музыкальная фраза превратилась в словесную. Я живо представлял себе этого Тома.

Юноша, озирающий город. Никому не известный юноша уже пришел, уже близок, уже видит город, который спит, ничего не подозревает. Утренний туман только рассеивается. Город клубится в долине зеленым мерцающим облаком. Том Вирлирли, улыбаясь и прижимая руку к сердцу, смотрит на город, ища знакомых по детским картинкам очертаний. Котомка за спиной юноши.

Он сделает все. Он — это само высокомерие юности, сама затаенность гордых мечтаний…»

Вот, лучше не скажешь — это идеальное описание Осминкина.

И сейчас через шесть лет — он уже хорошо известный в городе юноша.

Осминкин — человек колокольно-колокольчиковый.

От него идет ощущение радости, свежести и колокольного звона.

Стихи его при этом — мрачнейшие.

Что я еще про него знаю? Главное знать о поэтах как можно меньше.

А если и расспрашивать — то совсем посторонних людей.

«- Осминкин? Нууу… он левый. Настоящий левак. Он же в Уличном Университете! А еще он чудно поет. В Филармонии. Это есть в Ютубе — дивно поет: Фааакин Куршавель, фааакин Куршавель…»

Да, он поет в Филармонии, и там это звучит, как хорал.

Ужасно, по моему.

А я слышала это же — живьем. На последнем слэме. Это было отлично.

Но стиль был совсем другой — не пение, а истерический крик.

А сам Осминкин тогда сказал, что для слэмов он пишет специальные стихи

И неважно, какое у них содержание, а главное — чтобы они хорошо кричались.

Том Вирлирли… И пишет иногда Вирлибри.

Но и в рифму пишет тоже.

Много о девушках, о женщинах, о любви.

Осминкин такой очень мужской юноша.

А еще он такой вообще нерусский Русский Человек.

И даже не ист-юропский.

Там у Олеши дальше «…так в романтическую, явно западноевропейского характера, грезу превратился во мне звон обыкновенной московской церковки…»

Вот такой он — левый, молодой, с котомкой — наша Западно-европейская Греза.

Сегодня рассказывать о поэте мне помогал классик Юрий Карлович Олеша…

«Уличный Университет» это вот что: http://streetuniver.narod.ru/arch.htm

А вот тут слушать:

А вот тут много читать:

http://osminkin.livejournal.com/tag/poetry

Прочая инфа: http://osminkin.livejournal.com/profile

А вот Последнее Избранное.

***

легко любить россию летом

малиной спелой на губах

а ты зимой попробуй это

с морозной устрицей в зубах

когда за шиворотом вьюга

а в шивороте болеро

когда любимая подруга

похожа на политбюро

когда проснёшься спозаранку

лишь оттого что невтерпеж

и как щеня сосущий мамку

горячий чай с малиной пьешь

***

бляди со среднего купчина

чем отличаетесь вы

от блядей из крайнего купчина

или от блядей ржевки и пороховых

бляди со среднего купчина

вы все же не так бледны

как бляди с буяна тучкова

и уж тем более бляди с коломны

бляди со среднего купчина

вовсе не бляди вы

а дочери бывших лимитчиков

получивших по ордеру блочные кубикулы

поэтому то в вас бурлит ещё

донская иль волжская кровь

и кто закадрит вас — обрящет

россии лихую любовь

Ночь

ночь нам покой несет

и мимо опять пронесет

утро спросит где нас носит

а день подменить попросит

вечер стряхнет в нас пепел

и третью смену призовет

а та уже воет в прицепе

и лапу лижет и копытом бьет

и все бы ничего

если бы так и закончилось

но те по ошибке во гроб кого

поклали, слишком ворочались

льву давидычу

мороз не пахнет ничем

зачем ты здесь дядя зачем

коту мрачно гладишь холку

рукав закатав по наколку

кобылка фракийская шмыг

кухни засаленной меж

дядя ты вроде мужык

но даже глазами не ешь

застенчиво скрипнет пол

за стенкой умолкнет цой

за пазухой литра пол

какой выбираешь строй

не про нью-йорк и париж

чую ты дядя молчишь

за казахстан и урал

выпил как воздух украл

в коридоре стоит ледоруб

от него тихо веет холод

будто в угол поставили труп

чувака что у дяди наколот

***

переведи дух

на народные деньги

количество мест ограничено

ты знаешь

я постоянно живу с ощущением

что вот прямо сейчас что-то проебываю

количество мест ограничено

ибо каждая вещь

насущную жизнь которой

вы хотите передать

сперва спросит вас

свободен ли ты?

количество мест ограничено

соня слушает аудио-приложение к учебнику по-английскому

молодой человек отчетливо произносит: I have a cock

соня вспоминает деревенского васю

с которым они летом сидели в стоге свежего сена

ухмыляясь он спрашивает соню

хочешь покажу тебе своего петушка

а потом вскакивает и дико закукарекав убегает махая руками

это потом они с васей запускали красных петушков в соседское сено

это потом они блевали яблоками на траву

это потом вася давал ей потрогать свой набрякший в сосудах как уродливая узловатая коряга член

а соня видела как он дрожит под ее пальцами

и смеялась от нахлынувшей власти

молоко матери земли

белое пребелое айлюли

готов ли ты лечь рядом с прокаженным

и вернуть ему то бессмертное объятье

что он похерил при первоначальном накоплении

второсортной материи

совокупность негосударственных недуховных неисторических и невыдающихся событий

количество мест ограничено

говорят вдоль железной дороги москва петербург

через каждые 20 километров поставят вышки

а в них посадят стрелков с оптическими винтовками

чтобы пассажиры чувствовали себя в безопасности

думаю стоит натянуть еще колючую проволоку и подать в нее напряжение

путешествие из северной колонии в южную

не ерничай

вот в тайге когда сбегает кто-нибудь из исправительной

то берет с собой напарника поупитанней

а потом по весне в лесополосе

птицы догладывают кости несчастного

это все глупости

а вот почему количество мест везде ограничено

ведь страна вымирает по миллиону в год

а таджиков ты учитываешь

лужков говорит в одной москве их за миллион

вот и компенсация

из тебя прет элитаризм

таджики что не люди что ли

да если б не они все давно бы развалилось и проржавело

нет элитаризм прет из тебя

это ты их не учитываешь

улица в маленькой стране как проститутка

переименовывается под сильным и денежным соседом

Георгиевский проспект в Вильно

она же улица Мицкевича

она же улица Адольфа Гитлера

она же проспект Сталина

она же проспект Ленина

а сейчас проспект Гедимина

количество мест ограничено

мало простого преходящего милосердия

мало

нужно чтобы некуда было возвращаться

нужно

ляг со мной

ляг со мной

я сказал ляг рядом со мной

***

токсикоманы девяностых

собой заполнили погосты

ребят незлобных и простых

сменили парни нулевых

они не дышат клеем нет

бабло не пахнет

но могут за один момент

отбить вам память

во сне меня целует дождь

ты говоришь о том что знаю

а как же то воображение как же та святая ложь

которые всегда спасают

когда не помню ничего

чему меня учили

когда уже не до того

чему недоучили

когда блять да мне снится только сон

мой золотой прекрасный сон

не просыпайся говорит мне он

я обещаю тебе дальше сниться

и сыплет золотым дождем

и льет эфир в глазницы

буфетчица

голодными глаза

не сделать по заказу

буфетчица егоза

во взгляде шалом жизнь

продвигая поднос

задействуй нос

греческий салат

смоковница поднесет

смотри в рот

сейчас оттуда вылезет

алюминиевый прибор

не забудь вылизать

на дне фаянсового бора

трещина толщиной

с волос пергидрольный

пахнет хвоей

трудодни убраны

на затылке в ком

с глаз долой

из тарелки вон

поедемте со мной

в деревню где нету

ничего кроме хуя

по железке не доезжая Буя

песня

(что-то я становлюсь поэтом-песенником)

факин куршавель

факин куршавель

факин куршавель

тучные коровы

по небу летят

мужики суровы

бабы жрать хотят

люди голой жизни

затекла спина

не досуг отчизне

ваши имена

факин куршавель

факин куршавель

факин куршавель

три медиа-образ

до экрана в рай

сны среднего класса

не перебивай

двойственность товара

на ночь помолись

а с утра с наваром

смоется и смысл

духовная надбавка

посреди ларьков

что корчагин павка

если есть сурков

факин куршавель

факин куршавель

факинг куршавель

нефтеналивные

годы нулевые

жирные и сытые

языком умытые

ваше время вышло

стаяла лыжня

ухватили дышло

десять дьяволят

факин куршавель

факин куршавель

факин куршавель

[саша]

как прежде не будет

жизнь то она это как его невмоготу

выстрел из краскопульта

по дзержинскому рту

не спать это спать вовнутрь

попа трусы съела

мама сквозь перламутр

папа шагает левой

беломорина тещу греет

пепел в пейсах тестя еврея

дедовый вещмешок

бабкина крепость кишок

водка звенит на морозе

о тридцати рублях

сестер под на-на увозят

в тонированных жигулях

братья красные маки

хачики тонкая кость

зиги из секондхэнд хаки

нация нации рознь

саша само совершенство

а еще самосовершенствуется

стране нужны эффективные менеджеры

холодная голова приветствуется

боялись самих себя

за идеей идя по трупам

прочь химеры люди меры у руля

родина сжижывайся и беги по трубам

саша знает толк в жизни

ничего личного просто бизнес

как живое сквозь нежить

так и саша что плохо лежит

купюрами

сухо снег хрустит

прививка от

культов личности

саша удобно устроился

кто его упрекнёт

норма прибавочной стоимости

от зависти бороду рвёт

цены на нефть вырастут

вырастут цены на нефть

цены на нефть поднимутся

и не опустятся впредь

а на газ?

цены на газ вырастут

вырастут цены на газ

цены на газ поднимутся

прямо препрямо сейчас

в систему закралась ошибка

я отказываюсь об этом говорить

в систему закралась ошибка

я отказываюсь об этом говорить

за несказанное ответишь

кровавый режим

режим кровав

кровавый режим

режим кровав

хватит нет еще раз

ксюша собчак

адмирал колчак

ксюша собчак

адмирал колчак

ксюша колчак

адмирал собчак

ксюша колчак

адмирал собчак

колчак собчак

собчак колчак

ууух

Юлия Беломлинская

Это окошко вспомнил Рей Бредбери.

Там, в новой Англии, и вправду есть такие витражные цветные стекла в старых домах. А у нас такое встречалось реже.

Но я все равно помню — если уж дом с цветными стеклышками, это считался совершенно Волшебный Дом.

Детям, которые жили на таких дачах — завидовали.

Они могли с тобой дружить, и тогда ты имел возможность зайти и поглядеть сквозь такое окошко. А если поссорились — так уж не зайдешь.

Поколения меняются, но атрибуты Дачного Детства остаются все те же.

Кастрюли, велосипеды, непременная игра в индейцев.

Бывает еще Деревенское Детство — это уже другая история.

Алла смотрит все время в это самое Земляничное Окошко.

Или, наоборот, через него — на весь остальной мир.

Для меня ее стихи это заросли, какие-то папоротники, черничники, яблоки…

Запахи… Ничего вообще городского, ничего питерского.

Это поэт… Ленобласти.

Вот так можно одним словом уничтожить девушку поэтессу — красавицу с таким ведьминским отъезжающим в строну глазком…

Ну а как сказать, чтобы вышло романтично?

Может Псковщина? Точно не Усть-Нарва…

Где эти домики-дачки? Где эта улица Вечная — и очень точное название.

Потому что и впрямь, тема Дачная — Вечная.

Алла Горбунова для меня — странная.

Одичалая в своих земляничных дебрях.

Она когда-то испугалась пьяного Гешу Григорьева.

И даже не поверила, что он добрый — и совсем не буйный.

Алла наверное наиболее «мой поэт». И при этом совсем не «мой человек».

Так бывает. Я и с Цветаевой не могу представить живое общение.

Есть еще точка схода с Аллой — она любит все старинное.

Алла понимает вкус в Ученичестве.

Из такого человека потом может получиться Учитель.

Она смотрит с интересом в прошлое.

Я когда-то сообразила что Не Всякая Новая Вещь Лучше Старой.

Был и второй этап, когда пришло понимание что Всякая Старая Вещь Лучше Новой.

Может Алла уже дошла и до второго этапа, не знаю.

Но первый она точно освоила.

Может лучше назвать ее Поэт Дикой Дачной Природы?

Если бы только природы — мне было бы скушно.

Но у Аллы в этих тазах, сараях, ржавых велосипедах, покореженных садовых рукомойниках — всюду что-то ползет, шуршит, булькает… На чердаке, в сарае — везде, оживленные ею тени. Рассказывают свои истории.

Плотные ее стихи пахнут всегда ранней осенью.

Никогда — весной.

Никакой этой вашей/нашей корюшки и легкого бриза.

Теплой ранней осенью… Время, где Рождение и Умирание — соседи.

Родильная кровь мирно соседствует с тлением.

«Музыкант в лесу под деревом…»

Вот Алла — девушка из этой песенки.

Она «наверно тот родник, который не спасает…»

Медовый ли Яблочный Спас — отдушка ее поэзии, все одно — не спасает. Только заверчивает… морочит…

Потому что это — очень языческие стихи.

Хотя совершенно нет закоса под что-то Русское Народное.

Дачная девочка — городская.

У-ни-вер-си-тетская. Наверняка есть очки.

Но она сочиняет все это Бродящее Дубильное Вещество.

Я вам немного плесну этой Бражки. Отпейте.

А вот тут еще много.

http://www.newkamera.de/gorbunova/gorbunova_07.html

Из последнего:

***

брошенные дачки и участки

в заячьей капустке.

о, кто-там-смотрит-сквозь-ветки

в тюлевые занавески?

где в ставни стучится голодная навь,

замшелые камни, витые корни,

коринка цветет, и собой, застонав,

хищная птица детенышей кормит.

забытые вещи хранят поцелуи

рук животворящих на патине пыли

про то, как любили и как обманули,

про то, как хранили, а после забыли.

заветную сказку вещей отсыревших

впитали вагонка, времянки, сараи.

ребенок, который построил скворечник,

глухим стариком умирает.

здесь — сумрак и свет, паутина и полдень,

патина, память, нечисть,

здесь, возвращаясь, поруку исполнит

моя соловьиная вечность.

новые дети играют в саду,

новые кости лежат на траве.

в черный черничник с корзинкой уйду,

счастье белое в ней унося,

          как личинку свою муравей.

***

рельсы-рельсы шпалы-шпалы

белый свет — цветочек алый

воздух, бездна, высота

в каменных бойницах небо

замурованные двери

там, где скальные тоннели.

что за хмели-повители

в этих брошенных местах!

балконы, окна, галереи

железнодорожных арок,

железнодорожный мост,

чайки, камень, ржа.

старая одноколейка

дореволюционная,

и дрезина, словно время,

укусив себя за хвост,

то туда, а то обратно

ездит, дребезжа.

ДАЧНЫЕ ДОМА. УЛИЦА ВЕЧНАЯ

улица Вечная, 1

половина Макаровых:

каменная плитка

          теряется от калитки,

у забора налитая

          клонится черноплодка,

окна в картоне,

лесенка к самой трубе.

здесь жила моя лучшая в мире подружка

Анечка маленькая,

а потом ее дедушка

всё испортил —

развелся с бабушкой

и женился на дамочке,

которая не пускала на дачу Анечку.

половина Кораблёвых:

подвески рябины, спелый шиповник,

слива, яблони, парники.

хозяйка Елена — исправный садовник —

разбила в саду цветники.

старый хозяин, 86 лет,

от дел отошел, старикам не след

трудиться на грядках, когда невмочь —

теперь хозяйствует его дочь.

вот — перевернутое ведерко,

тряпки, мыльница, помидорка.

младшая дочь хозяйки Наталья —

          сама по себе,

а у старшей Анны ветер гулял в голове:

ветр-вертопрах, мужички, курорты, латина,

кружит-кружит, ничего глубокого, всё девичье,

но в махаон-океан — в черной бабочки безразличье —

уплыло, танцуя грязные танцы, на льдине.

как красив родной сад в наступающем сентябре,

не увидит Анна в своем подмосковном монастыре.

улица Вечная, 2

…вот сосновая хвоя и ландыши пожелтели…

…неокрашенный дом деревянного цвета средь света

колеблющегося, и подвешенные качели

между сосен слегка покачиваются от ветра.

…тропка идет вдоль веранды, пустуют большие окна,

и то, на втором этаже, что разбито и что забито.

нет ни грядки, дубок сплетается с черноплодной

рябиной в безвременье сада вовне событий.

улица Вечная, 2а

добротный дом — надежный тыл,

клубники листья покраснели,

стоят на жердочках цветы —

садовые Офелии.

багров крыжовник, столик крив

с клеенкой, рваной на углу.

иди со мной, сюда смотри, —

я сосны и сирень люблю.

вот тряпка грязная на пне,

ванночка шифером накрыта, —

какая это ванночка?

садовое корыто!

садовая перчатка, глянь,

висит, забытая на кране,

а в кучу сложенная дрянь

лежит, как куча всякой дряни.

вот снова столик, снова крив,

и по углам прижали камни

клеенку, срамоту прикрыв;

за ним сарай, закрыты ставни,

свисает с крыши паутина,

стоит стремянка у стены,

покрыты полиэтиленом,

кастрюли ржавые видны,

какие-то мешки большие,

и перевёрнут старый таз.

роскошные цветы — чужие,

и в этот дом не пустят нас.

улица Вечная, 3

Здесь на две семьи был дом,

сделалась беда:

дом сгорел — виновны в том,

что ли, провода.

Беленькая Женечка

с бабушкой жила,

нас как старших девочек

всё играть звала.

А вдруг она же, пьяная,

другим злосчастным летом

заснула, окаянная,

не бросив сигарету?

улица Вечная, 3а

дом Беляевых:

лесной орех и яблонь шквал,

куст жимолости и скамья,

где дряхлый Надькин дед дремал.

увы, уменьшилась семья:

дед умер, умер и отец,

прибавился гражданский муж

уж пять березовых колец

тому назад, и сельских груш

уже давно объелся муж,

и я могу сказать ему:

я Надьку так люблю саму,

как будто мы прошли войну.

я к матери ее на днях

зайду, спрошу об их делах, —

ан Надька в пепельных кудрях

въезжает в сад на Жигулях!

улица Вечная, 4

и я не узнаю, кто забрасывал мяч в баскетбольную корзину,

какая дурная хозяйка выбрала этот ядовитый малиновый цвет для дома.

сосны и березы стоят по углам почти ровной лужайки.

здесь нет ничего и никого для меня.

(только, может быть, красный и зеленый вьюн, свисающий над верандой,

маленькая куча гнилых растений, сухих трав, сломанных сосновых веток,

полное ведро под водостоком с крыши,

бельевая веревка между сосен — на ней прищепки и старые тряпки,

она должна качаться в грозу,

когда в доме включён свет, тусклый

от перепадов напряжения в сети,

старики пьют чай на веранде, и от них так далек тот

«сумасшедший рокер»,

кто в эту грозу разобьется

и о ком заплачет их внучка).

улица Вечная, 4а

дом Романовых:

кастрюли, шланги, ребристый шифер,

клеенки, тряпки, садовые перчатки,

бельевые прищепки, дырявые ведра,

детские формочки и совочки

уплывают в ржавом тазу среди яблок,

огородное пугало стоит, как мачта,

раскрыло дедовское пальто, как парус.

они уплывают за стариковскую могилу,

они уплывают во внучкино детство,

исчезая всё дальше в желтом тумане.

улица Вечная, 5

здесь был шалаш,

          чей? —

да Санькин, с которым играли

в индейцев в американском лесу, —

Аппалачей.

меня похищали,

в шалаш уносили,

в шалаше понарошку насиловали,

потом спасали.

улица Вечная, 5а

дом Филипповых:

умерли все старики, остались старухи и бабы.

зеленым мхом поросла крыша, глядят старухи:

над раковиной проржавелой разлапились ели,

громадные яблоки падают в лиственный шелест.

улица Вечная, 6

дом Поповых:

…цвет кустов салата, мелких яблочек,

цвет крыжовенный и покрасневших листов «Виктории»,

песочница, полная разнообразных формочек,

и гамак между сосен наводит недолгую дрему.

вовне деревянного сада, деревянного дома

новые дети играют, новые кости сгорают в костре.

время теперь Владиславе, младшей сестре,

смотреть на кого-то зрачков

          расширенной белладонной.

улица Вечная, 7

«мама анархия», —

          написал дерзким тоном

на гараже тот, кто ставит теперь иномарку,

став офисным скользким планктоном

на лестнице длинной Ламарка.

его, слугу всемирного Дракона,

должна отправить на хер я:

ведь не жалеет их,

          поддавшихся архонам,

мама АНАРХИЯ!

улица Вечная, 8

дом Остапкевичей:

зелено вино, молодо вино, поспели яблоки молодильные.

сливы зелены, алы ягоды, никого в саду, кроме птиц лесных.

здесь жили две сестры пригожих пожилых:

почила Маргарита Николаевна,

не ездит больше Нелли Николаевна, —

и нет на даче никого из них.

зелено вино, молодо вино, поспели яблоки молодильные.

сливы зелены, алы ягоды, никого в саду, кроме птиц лесных.

хозяйские внук и внучка в моей памяти в детском теле:

он еще не женат на сучке, она еще

          не играет на виолончели,

а только всегда откликается грубо

          на бабушкино «Люба! Люба!», —

и нет на даче никого из них.

зелено вино, молодо вино, поспели яблоки молодильные.

сливы зелены, алы ягоды, никого в саду, кроме птиц лесных.

жили здесь коты — белый Пуша и толстая Мурка, —

как меховой мешок, лесного окраса шкурка.

жили в довольстве и счастье,

          похоронены на участке, —

и нет на даче никого из них.

улица Вечная, 9

дом Даниловых:

на плитах паданцы,

          подстрижена лужайка,

а здесь жила болонка-пустолайка, —

за мной бежала, провернувшись под забор.

от страха потеряла я туфлю,

а, может, и сознание, — и сплю,

и не могу проснуться до сих пор.

и вижу: добежала, баба Беба

пошла устроила Даниловым скандал,

но много лет, как нет у них болонки,

ребенок их уже растит ребенка,

в земле на Ковалёвском баба Беба,

и глупая во сне тревожит грусть,

что заругают —

          туфель-то пропал, —

верните мне его, и я проснусь!

Юлия Беломлинская

«…Я был трезв. И Горбовский был трезв. Он шёл с кошёлкой, плохо выбритый и плохо одетый. В кошёлке лежала какая-то еда и, возможно, бутылки. Он смотрел в очки перед собою, и на его лице не выражалось ни особых мыслей, ни особых чувств. Кроме, разве что, мыслей: „дойти“ и „не упасть“. Миллионы пенсионеров, пьющих и непьющих, возвращаются так по улицам из магазинов домой».

Из книги «Пропущенное поколение»

Анджей Иконников-Галицкий написал уникальную книгу о поэтах.

Причем тут поколение — я вообще не понимаю.

Эта книга — как шкатулка с драгоценностями.

Ну для тех, кому драгоценнее всего язык, и все, что он способен рассказать:

Время, люди, психология, история…

В книге у Анджея — россыпь сокровищ, ну и поколение там тоже присутсвует.

Если вообще возможно разделять на поколения.

Я вот с этим не согласна — я сторонник версии из старой хуциевской фильмы «Застава Ильича«( «Мне двадцать лет»)

Там герой, на очередную телегу «ваше поколение — наше поколение», отвечает «Я вообще-то делю людей не по горизонтали, а по вертикали».

В восьмидесятом Анджею было почти девятнадцать.

А мне двадцать — мы одно поколение.

Анджей называет его пропущенным. А я о нем вообще мало что знаю.

Меня всегда тянуло к старшим, я с юности геронтофил.

Вот еще лет через пяток — может и смогу приглядеться поближе к этому самому Моему поколению…

Анджей ходил в ЛИТО Виктора Сосноры.

Он рассказывает о своих друзьях, не ставших известными.

И о своих учителях — вполне известных.

Но пропущены — все одинаково.

Тут такое место. Оно хлюпает.

Гена Григорьев не войдет уж в антологию «Стихи в Питере. Здесь и Сейчас», но слова его о том, что «мы идем по болоту» — важный камертон.

Место хлюпает, и кто-то увяз и больше не вынырнул.

И вот не поколению, но Городу — выпал еще один Нестор, еще одна нелживая — ЖИВАЯ летопись.

О Городе и Времени.

Меня эта книга — встряхнула, как следует.

Книга Поэта о Поэтах. Настоящая книга.

Хочется по инерции добавить: «сейчас таких уже не делают».

Но «Пропущенное поколение» сделано именно сейчас и здесь.

Вот она тут висит, голубушка.

http://www.andrzeiig.narod.ru/memory.htm

Кто захочет узнать, тот прочтет.

А может это вообще просто любовная история.

Мальчика. С Девочкой, с Городом, с Учителем, с Другом.

С тем, кого не станем называть.

И с Тем, Кого не станем упоминать всуе.

Такая история. Чисто «Фауст».

Кто скажет что про поэтов интересно читать только поэтам?

Э-э-э-э нет, вот про поэтов то, по неясной причине, интересно читать всем.

Даже больше, чем про кинозвезд. Вероятно поэты пьют и любят более витиевато.

Про место, которое хлюпает — сделана книга, которая сияет и переливается.

Анджей — поэт. Настоящий — по ту, правильную строну вертикали.

Последние его стихи — вот все про ту же Вертикаль.

Уже в самом, что ни есть, высоцком смысле этого слова.

Здесь пусть будут отрывки из поэмы «На Высотах».

Я только как большой нелюбитель природы, не выдержала и вставила в эти высоты — наоборот про обрыв. Про петлю.

Про Маруську-анархистку.

Невпопад и не к месту. Ее даже и в Бедные Девушки не запишешь.

Она офицерам погоны к плечам гвоздями приколачивала.

И комиссарам тож. Ваще такая… Женя Хасис.

НЕ ЖАЛКО. Но вот читаешь анджеев стих — и все равно жалко.

У него жалко всех. Как это делает — непонятно.

Другие стихи: www.andrzeiig.narod.ru

а вот они — из последнего:

Про анархистку Марусю Никифорову

Маруся-маузер, Маруся-плеть.

По табуретке, солдатик, вдарь.

Вот Севастополь. Куда теперь?

На шее петля. Морская даль.

На Александровск, на Таганрог

гуляла пьяная матросня.

Глоток свинца офицеру в рот —

простая песенка у меня.

— Эх, яблочко, куды катисся? —

орал прокуренный эшелон.

Винтовка в правой, в левой «катенька»,

даль краснозвёздная над челом.

— Ты баба грубая, не щука с тросточкой,

валяй, указывай, кого в распыл!

На штык Ульянова, жида-Троцкого,

хоть всю Вселенную растопи!

Маруся-камень, Маруся-волк.

Сбледнул полковник, ладони — хруст.

Ты девять пуль вогнала в него.

Братва стащила башкой под куст.

Выл Александровск, чумел Джанкой,

из рук выпрыгивал пулемёт.

По тёплым трупам в ландо с дружком.

Страх портупея перечеркнёт.

На табуреточке, ручки за спину,

на шее — петелька, в глазах — простор.

Цыгарку крутит солдатик заспанный,

над бухтой вестник грозит перстом.

Куда катишься, чёрный висельник,

светило дневное? за Днестр?

Эмигрируешь? А я выстрелю,

я достану тебя с небес!

Маруся-душечка, куда теперь?

В Ревком небесный на разговор?

Он девять грамм пожалел тебе.

Перекладина над головой.

Это скоро кончится. Снег

степью кружится — не для нас.

Мы уйдём по дорожке вверх.

Не особенно и длинна.

Плечо под кожанкой, папаха на ухо,

вихор мальчишеский, зрачки — свинец.

Каталась в саночках, спала под нарами,

советских ставила к стене.

Эх, яблочко — дрожит под курткой,

куда-то катится, вверх и вниз.

Неторопливо солдат докуривает.

Ещё затягивается. Вдохни.

Из поэмы «На высотах»

Дорога на Саглы

Мы терлись о рёбра гор,

Дрожали мускулы шин.

Горел ледяной костёр

На жертвенниках вершин.

Дороги живая нить

То падала, то росла,

То задыхалась вниз,

То к синеве несла.

Трепались лоскутья туч

На белых жердях дождей.

Архангелы на лету

Касались наших одежд.

Здесь твердь потеряла вес.

Безмолвье — куда ни кинь.

В распадках наших сердец

Ворочались ледники.

Как будто Создатель Сам

В глазницы наши молчал.

За перевалом Сап

Вставал перевал Калчан.

Арзайты

Конский череп на лиственнице. Перевал.

Корбусту на небо тучами наплевал.

Ледяная зернь по камням бежит.

Вчетвером уходим на небо жить.

Анджей, ставь палатку, пока светло.

Наливай, Семёныч, скулы свело.

Нá топорик, Стасик, поищем дров.

Ледяной черпнуть — захвати ведро.

Золотая зернь сыплет по камням.

Вчетвером у маленького огня.

Выдыхая пар, принимаем спирт.

На спине у неба ночная сыпь.

Для сугреву выпьем, да зажуём.

На угольях мясо пахнет жильём.

Лиственничные поленья расчувствовались.

Свет-фонарик лица ощупывает.

Вчетвером стоим, а будто пятый тут,

Вытирает пальцы о темноту,

Выпивает, постреливает дымком.

Рассыпает птицам да звёздам корм.

Хорошо нам, Господи, здесь, в лучах,

Выдыхая спирт, попивать твой чай.

Будет заморозок — ветерок-то с гор.

Четверо стоят на горе Фавор.

Камлания

Первое

Эн архи ин о логос.

Кай о логос ин прос тон Феон,

Кай Феос ин о логос.

Вначале

Было молчание.

Вдохнул: «Будем!»

Взял бубен.

Смотрим в него, в зеркало. Нет ничего.

Белый круг, дунгур, другой я.

Свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Рука-колотушка. Тум-бум. Взлетело небо, упала земля.

Тум-бум. Звёзды проснулись у тридцати семи небес.

Тум-бум. Вышли травы, распахнулись цветы.

Звери прозрели. Рыбы высунулись из бездн.

Увидел лицо — и выдохнулось: «Се ты!»

Человечек маленький, слепленный из семи глин,

Над костром обожжённый, хрупкий, как черепок,

Протягивает ручки туда, где луга легли

На горах благодатных — кижииниң өртээ чок.

(кижииниң өртээ чок — по-тувински — человек не имеет цены)

Юлия Беломлинская

Наташа Романова сказала однажды:

ЛЮДИ БЫВАЮТ ДВУХ ВИДОВ

ВЗРОСЛЫЕ И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ

Правильно.

Взрослые это — когда человек ВСЕ забыл

То есть, вырос и перешел ровно на другую строну баррикад.

Забыл человек, как просил этого несчастного Петушка На Палочке,
а мама говорила:

— Нет, нет — это микробы , цыгане их облизывают, чтоб блестели!

Съешь лучше грушу!

И ты, несчастный, давишься этой размокшей грушей.

А счастливые дети, которых называют «запущенными», где-то
надыбав гривенник — спокойно облизывают петушка.

И не фига потом почему-то не болеют!

И вот ты сам стал папаня или маманя — и сам веришь в эту хрень насчет «облизывают».

А ведь еще можно прочитать в книжке про Дореволюцию — насчет все тех же петушков, как их облизывают — какая нибудь «Дорога уходит в даль», или «Кондуит и Швамбрания».

Во время голода осмнадцатого года или голодомора на Украине — тема петушка исчезает, а как только жизнь восстановится — опять все те же цыгане и те же петушки.

И все те же табу.

Я — точно невзрослая.

Мои дочка и сестра, конечно, могли заесться этими петушками.

И болели вовсе не от петушковых микробов, а конкретно нажравшись окурков из урны. Ну было дело — и был стоматит.

Что с них возьмешь — совсем запущенные девчонки .

У богемы бывает, что и помрет ребеночек от грязи в самое что ни на есть мирное время.

Но чаще — выживет. Я вообще то знаю только один такой случай.

А все страшные истории про детей в мирное время — обычно происходят в сурьезных взрослых семьях.

Но вернемся к нашим петушкам.

Пугать вот уж третий век родных деточек такими вот ужасами
про «цыгане облизывают» и верить в эти ужасы — это што ли взрослое поведение?

Получается, что люди делятся на НЕВЗРОСЛЫХ и тех кто ЕЩЕ ХУЖЕ.

А груши, которые в супермаркетах вощат — почему-то никого не волнуют.

Для блеск и свежести — вощат!

А цыгане петушков теперь так специально, при всех прыскают водичкой из парикмахерского пульверизатора.

Наташа Романова в детстве была средне-запущенная.

Но детство ею явно любимо — она пишет о нем много и с нежностью.

И с таким особым горьким корейским юмором.

Корейцы как известно зовутся «евреи Азии».

Горькая ирония и вековая скорбь им свойственны.

Но совсем несвойственен здоровый цинизм.

Вот этого в Наташе — нет. Нет защитного слоя.

Я ее дразню «Корейский Януш Корчак».

Она филолог, профессор, лингвист и почти все совпадает.

Кроме Азии.

Правильнее дразнить «Корчак арийского разливу».

И если помножить это на Питер двадцать первого века —
получается уж совсем нескушно.

С ней нескушно. Особенно Невзрослым, из тех кто помоложе.

Но и старым Невзрослым — тоже весело.

В конце концов, я не стану обзывать ее Карлсоном — зачем?

И нисколько не похоже. А при этом есть Пеппи Длинныйчулок.

Вот же фотография — все понятно.

Сейчас у нее есть всякие удивительные костюмы и шапочки — и это делает ее муж Гришка.

Гришку я помню, когда он только появился у Наташи в доме — вообще был зеленый худой и дерганный.

А сейчас стал такой розовый — нормально весит.

На скелет не похож — отличный такой стройный парубок.

И психика явно устаканилась.

Потому что там большая хата в центре и всегда есть обед, борщ там салат, второе.

И много комнат.

И очень много творчества.

И никто не пытается волшебный сверкающий Петушок — заменить унылой мокрой грушей.

Меня эта упряжка, получившаяся из Гриши и Наташи, периодически вдохновляет и провоцирует самой что-нибудь делать.

Иногда мир Взрослых как-будто зовет Наташу к себе — там все-таки якобы побаблее.

Но стоит Наташе доверчиво подойти к пирогу, как ее грубо отталкивают.

У взрослых там свои терки. И они делят свои пироги — необлизанные цыганами.

А для блеску смазанные яичным желтком. Не всегда свежим.

Почти все наташины стихи о детстве.

Слова там часто встречаются детские.

Ну которые дети говорят.

Когда взрослых нету рядом.

Мне эти стихи — очень. От них страшно и смешно.

Я их не рассматриваю как изыски филолога- лингвиста.

Я помню, что это все по правде было.

Читать другие стихи вот тут
http://redhead-lg.livejournal.com/tag/новые стихи

А вот тут можно смотреть как она сама читает
http://redhead-lg.livejournal.com/

Дети индиго

К нам домой зачастил один неприятный тип:

Норовил к обеду вписацца всегда, скотина.

Он с трудом просовывал харю в двери, чтобы войти.

На его ожыревшем рыле обильно росла щетина.

Один глаз у него был заклеен пластырем,

А другой был в белых ресницах, как у свиньи.

У моей бабки он являлся духовным пастырем:

Он ей много пиздел за обедом всякой хуйни.

Я сидела в углу. А он: — А ну, подойди-ка!

Сейчас я тебя протестирую, неприветливое дитя:

А скажи-ка дяде: кто такие — дети Индиго?

— Чево? Ну, это дети индейца — какова-нибудь вождя!

Типа Индиго — это как Монтигомо:

Ястребиный Коготь и Зоркий Глаз.

Я про индейцев читала довольно много,

Когда перешла из пятого в шестой класс.

Дядя сказал моей бабке: — Я как психолог

Констатирую задержку психического развития.

Я как друг семьи могу устроить ее в спецшколу —

Ведь таким все равно не место в социалистическом общежитии.

Я не знаю, дядя, кто такие дети Индиго.

Но сейчас зато мы узнаем, кто ТЫ такой.

Я вышла во двор. В сарае нашла мотыгу,

Впотьмах в углу нащупав ее рукой.

Я встала за дверью, от страха едва дыша,

Он вышел — и сделал так, как люди делать не могут:

Смерть почуяв, встал на карачки — и бросился вон, визжа.

Пришлось мотыгой ему в паху перерезать ногу.

Я с детства знаю, как надо колоть свиней:

Сначала не в сердце бить, а делать надрез в паху:

Чтобы кабан не сбежал. — На склоне осенних дней, —

В Покрова́, — отдавалась дань красному потроху.

Вот лежит его туша, осклабясь дико.

Это я его завалила — одна — не бздя!

Именно так бы и поступили дети Индиго —

Беспощадного и храброго индейца — вождя!

Государственный Эрмитаж

Бугоревич на каждом уроке выходит сцать.

Типа еблась в сугробе — теперь цыстит.

Я-то знаю — она пошла про меня в сортире писать:

«Цай — корейка и блядь. У ней триппер, сифон и СПИД».

Однажды на физике во время лабораторной

Я вышла за ней, сделав вид, что блюю.

И точно — она тусила в мужской уборной.

Мою фотку пришкерила к кем-то уже заранее нарисованному хую.

И выглядит это крайне похабно и непристойно.

И тут из кабины, посцав, вылез завуч, и, зыря на сей коллаж,

Застегивая ширинку, он строго сказал, достойно:

— Здесь вам что, Государственный Эрмитаж?

Обе снимайте штаны и вставайте раком!

Так как вы нашей школе наносите вандализм.

Бугоревич сразу засцала и подставила свою сраку.

А я съебала в окно. Нафига мне такое палево и фашизм.

Сортирная психотравма

К моей бабке пришла приятельница — старушенция Смилькинсон.

Она бра́ла у нас читать роман-газеты, книги, брошюры;

Про еврейское гетто вспоминала, как страшный сон, —

Где из евреев делали мыло и абажуры.

У Смилькинсон была дочь — старая дева Двойра.

Все ее обзывали так: «Телеграфный столб».

Похожая на ворону. Когда она шла по дво́ру,

Казалось, воронью башку нахлобучили на ходячий столб.

Я знала, что г. Слуцк был окуппированной территорией,

А также — исторически — зоной оседлости.

Но мне было 3 года, и все эти истории

Я слушала из-за угла, подыхая от вредности:

Почему из Смилькинсоних не сделали мыло,

Или двойной какой-нибудь абажур?

Тогда бы они не сидели бы тут, уныло

Похожие на старых ощипанных кур.

А мы как раз с бабкой собирались пойти к Бабе-жабе:

Чтобы зырить кро́лей и к о́зу чесать.

(Баба-жаба неподалеку жыла в овраге).

И к тому же мне очень хотелось сцать.

Ну а как мне сесть на горшок в присутствии Смилькинсон?

Вот отсюда у меня и пошла сортирная психотравма.

Они свое гетто вспоминали, как страшный сон.

А я до сих пор вспоминаю весь этот трабл.

А на улицу выйти в жало мне бабка не разрешала.

И сказать при гостях, что я писать хочу — тоже нельзя.

Тогда я залезла в шкаф и в цветочный горшок посцала.

А хули мне было делать? А что, нельзя?

Оказалось, что нет. Я поступила хуже фашыстов,

Которые мыло делали из евреев.

Вот такая картина Репина «Всюду жызнь».

Я завидую всем, кто может смело в подъезде писать под батарею.

Шура

Шура пришла к дяде Коле, восстав из гроба.

Точный адрес ей подсказала посмертная интуицыя.

Дядя Коля, залив алкоголем свою утробу,

Решыл, что это за ним — налоговая милиция.

Шура же дядю Колю едва узнала.

Ведь с тех пор прошло как минимум 30 лет.

Я имею в виду с тех пор, как ее не стало, —

И того — ее Коли прежнего — уже нет,

А тогда-то он был пиздатый, похож на Лермонтова.

Хоть заикался, но очень обворожительно.

Особенно после пузыря молдавского вермута.

Тогда он был у Шуры юным сожытелем.

А теперь перед Шурой лежало жырное тело.

По всем позицыям видно — с цырозом печени.

Это все, что она увидела. И ей не было дела,

Насколько это тело успешно и обеспечено.

Там, откуда Шура пришла на побывку — другое ценится.

При чем тут дети, собаки и стеклопластик.

Она шла узырить того, кто стоял на сцене

Когда Коля был то ли в 8, то ли в 9 классе.

Но хуй. Ожыревший дядя из алкогольной комы

Высунул харю и две руки —

И увидев в Шуре мента, инспектора, управдома

Снес ей тяжелою гирею полбашки.

Вот бы лучше он вообще никогда не проснулся

И достойно закончил свой жызненный путь навсегда.

И образ Шуры в загробный мир бы тогда вернулся.

А счас такого уже не будет: пришла пизда.

Тот, кто убил покойника — сам упырь

Да и убитый этого не простит.

Теперь дядя Коля будет вечный не жыд, а старо́й колдырь

А собутыльники его будут — Паркинсон, Альцгеймер и Простатит.

Седьмой выпуск антологии Юли Беломлинской «Стихи в Петербурге 2010»

В каждой компании непременно есть человек, носящий кличку «Док».

Да, это обычно врач по профессии.

Но не всякий врач удостоится такой кликухи.

Док — это обращение к такому очень авторитетному парню.

Такое заграничное, пижонское, хемингвейское и стугацкое такое обращение.

Многие мечтали бы, чтобы к ним так хоть раз обратились: привет, Док!

Легезу — в компании поэтов зовут именно так.

Док Легеза — особо прелестный человек.

И я хотела об этом немного написать, размазывая сентиментальную кашу по столу.

Но ровно сегодня, когда пришла пора писать о Доке, я обнаружила рассказ-мемуар.

Не поэта, но прекрасного молодого прозаика Саши Либуркина.

Главная героиня этого рассказа, конечно же — Бутылка.

Но главный герой — тот самый Док. И очень он похож на себя в этом рассказе.

Так что я, с любезного разрешения автора, вставляю в собственный текст — эту миниатюру.

Миниатюра Саши Либуркина

«Особый случай

Было начало двенадцатого, когда мы вышли на улицу из кафе „Тесто-место“, где отмечали удачное выступление московских поэтов в клубе XL.

— Господа, поехали ко мне в гости! — неожиданно предложил поэт Дмитрий Легеза.

— В одной машине мы все не поместимся, — заметил кто-то.

— Ерунда, поедем на двух! — распорядился поэт.

Минут через пятнадцать мы оказались в небольшой, но уютной однокомнатной квартире, расположенной где-то недалеко от Смольного.

В кухне, на столе, как будто специально приготовленная для гостей, стояла хорошая водка и дорогой коньяк разных марок.

— Садитесь, ребята! — предложил нам Дима, доставая рюмки и бокалы.

— А вино есть? — негромко спросил мой друг Иван, поэт из Казахстана.

— Есть, — ответила Любочка, придвигая нам полбутылки сухого.

Накануне мы с Иваном выпили много водки, и, чувствуя себя плохо, решили не пить в этот вечер крепких напитков, а пить одно только сухое вино.

— Мало… — вздохнул Иван.

— Мало, — ответил я.

— Давай, Саня, выйдем, купим еще бутылку. Дима, где тут поблизости магазин? — спросил Иван.

— Зачем куда-то ходить? — удивился Дима. — Есть у меня вино, — сказал он, доставая из шкафчика бутылку, покрытую тонким налетом пыли. — Пейте, ребята, я его из Франции привез!

Я взглянул на этикетку, и мне стало неловко. Вино явно было редкое и дорогое.

— Слушай, Дима, — решил я, застегивая куртку, — мы все-таки сходим с Иваном в магазин, а это вино сохрани для какого-нибудь другого — особого случая!

— А вдруг я этой ночью умру… — сказал поэт, взглянув на меня внезапно потемневшими глазами, — выпьете его на моих поминках? — усмехнулся он. — Нет, господа! Пейте это вино сейчас! Сейчас и есть тот самый — особый случай!»

Поняли да?

Вот такой он — Док Легеза.

Что ж еще про Дока?

Длинные длинные ресницы…

Остальное — в стихах.

Про стихи надо наконец хоть что-то написать.

Ну вот: слово «отфренженка» — по моему ужасно неудачное.

Его и не произнести.

И в то же время — если врубиться что Док Легеза придумал, «отфренженка» — это современная «брошенка», становится смешно и трогательно.

И что-то французистое есть в этом слове.

Так что пусть стих про отфренженку тоже остается.

А больше стихов Дока — вот тут:

http://nobstante-stihi.livejournal.com

ЖЖ http://non-obstante.livejournal.com

Коктебельские воспоминания

Макси-дом, разворошённый джазом,

макси-моря пенный сабантуй,

погляди на это медным глазом,

символа приземистый статуй

мог бы прогуляться командором,

руки жать поэтам и иным,

видно стал по смерти слишком добрым,

да и в жизни не любил войны

дастархан в шашлычном аромате,

справа море — топлесс молоко,

вот последний маленький романтик

лезет в гору, клича Сулико

а за ним из части населенной

как слепцы, практически на слух:

Эля, Оля, Галя, Таня, Лёня,

Нина, Витя, Влад и Ваш.пок.слуг.

отфренженка

наливается соками вешенка,

набухают труды Фаберже,

тихо в комнате плачет отфренженка,

мышкой тыкая профиль ЖЖ

небом солнце весеннее выжато —

льет на всех апельсиновый сок,

на чердак уже стащены лыжи, да

и салазкам окончился срок

у холмов обозначилась плешенька,

у домов гайморит и фронтит,

не грусти, молодая отфренженка,

хочешь, Димка тебя зафрендит?

утренняя зарисовка

Спасибо, Боже, тебе за кошек,

особенно за одну —

маленькую, ушастую, с пятнышком на носу,

безумную, бесшабашную, заводную,

ту, что приходит требовать завтрак в седьмом часу.

Она глядит на хозяина

как сирота на конфету,

а я говорю ей: — кошка, не мучь меня, уходи,

так мало великих поэтов осталось до конца света,

может быть — единицы,

может — всего один.

просматривая дахабский альбом

снега в Санкт-Петербурге, а на фотке

старик Дахабыч в пестрой «арафатке»

и ласковы чужие октябри,

на берегу стоишь легко и голо,

смакуя предстоящий diving free

в коралловую дырочку Blue Hole’a

своим подругам северным соври,

что, весь прожарен, как картошка фри,

ты брал Глубины, а у них — глубинки…

колышется верблюжий караван

и безделушкой манит бедуинка:

«buy one, buy one», а слышится «болван»

до счастья оболванен глубиною,

с просоленною сумкой за спиною

ты грузишься в раздолбанный пикап:

— ялла, мой резвый, от лагун и «арок»

до блокпоста, где господин Мубарак

с плаката машет «Welcome to Dahab!»

записка

Дантист, как пуля, дырочку найдет,

записку вложит,

потом он крепко замурует вход

и выход тоже,

чтобы не смог в записке важной той

прочесть ни слова

ни ты, ни я, ни пациент иной

врача зубного.

Чтобы не смог найти записку ту

ни друг, ни недруг,

храню ее, как цианид, во рту,

в дентинных недрах.

Другой дантист достать ее бы смог,

но это вряд ли —

за ней уже летит дантистский бог

на белом шаттле.

Девочка и летчик

Летчик, летчик, свяжи-ка носочки,

холода донимают нас очень,

ну а ты, в небесах пребывание для,

за петлею петля, за петлею петля,

полетаешь часок — будет правый носок,

полетаешь часок — будет левый носок.

Никакая старушка со спицами

не сравнится с железными птицами.

А потом ты хоть с голубем, хоть с воробьем

мне на землю два теплых носка передашь,

летчик, летчик, мы в тайне с тобою вдвоем

сохраним восхитительный твой пилотаж.

В общем, я залезаю на деревце,

буду в небо глядеть и надеяться.

А коль хватит тебе керосина,

я бы шарфик еще попросила.

прогулка в декабре

Неюжные ветры задули,

но планов своих не меняю,

такси будто кошка в загуле

подкатит: — возьми меня, мяу!

А я не возьму, не возьму, не возьму,

я тоже в загуле, я чую весну,

я, бравый мотивчик долдоня,

пешком прогуляюсь до дома.

Дорогою зимней хоть думай, хоть пой,

и думаю я, увлеченный ходьбой,

о том, например, что в Варшаве

все женщины любят ушами.

Красавиц полно и в Москве, и в Твери,

но чем они любят — поди разбери,

чтоб время не тратить на поиски

не лучше ли выучить польский.

О, как бы стихи я красиво шипел

в краю, где зима — малоснежка,

где в каждой квартире играет Шопен

и в каждом окошке — Агнешка.

Ей досталось имя — изначально легендарное

Она полная тезка одной из муз великого Пикассо,

русской балерины, единственной венчанной жены

скандального гения-компилятора.

Может имя и потащило за собой — наша Хохлова

смолоду — одна из «живых легенд» Питера

Она и сейчас молода — годами, но давно уж отработала

Легенду, выданную когда-то авансом — стильной девочке.

Мы зовем ее Ольхен — не знаю, кто придумал это имя.

Может и сама себя так назвала.

Но если о поэзии — для меня Ольхен, в отличие

от Любы Лебедевой, не из ранних поэтов

Я когда-то полюбила ее тоже — авансом —

именно ее легенду, образ — картинку по имени Ольхен

Еще и доброго человека внутри картинки

И сильно позже полюбила ее стихи — по мере того, как они «настоялись».

Стихи настаиваются на мелких бедах и мелких бесах — как водка

на винных ягодах, или на корешках петрушки и хрена.

Мелких бед и мелких бесов — Оле хватило

Но и ангелов тоже хватает.

Ангелы у нее — точно крупные

Например, дочка Серафима, не успели оглянуться

как вымахала в крупного ангела — скоро в школу.

«…встретимся в сплетнях.

свидимся в новостях…» это вполне ее.

Ольхен очень по-голливудски разумно

распоряжается своей аванс-легендой — тратит ее,

не задумываясь, на разного рода общественно-полезную

деятельность — и легенда лишь прирастает.

Причем не хуже, чем прирастала бы от пьяных скандалов.

И не скушнее.

Ольхен с друзьями придумали театр «Куклы»

И что удивительно — реализовали это проект.

В «Куклах» они работают вместе с Любой

А вся наша чудная поэзо-команда — помогает, чем может.

Еще я с р а з у полюбила Ольхен, как актрису.

Она — прирожденная актриса и когда она читает свои стихи со сцены —

всяк раз думаешь — ну почему, почему ж не пошла в театр, в кино?

А наверное потому, что судьба, схватив за волосы

и даже наголо однажды их содрав —

заверила стильную девочку: Ты — Поэт.

Она пишет с каждым годом все глубже и сильнее

Можно научится писать стихи — они станут более мастерскими

Но не более живыми.

Все знают — у Настойки Поэзии простой рецепт:

Хрен — это конешно всегда кстати, и чем больше, тем лучше,

и чем больше жжет, тем крепче выйдет зелье.

А еще непременно Луковые Слезы, и Кровавые Ягодки —

кровь желательно брать настоящую, а не мастырить из клюквенного сока.

И все это как-то развести на Любовь…

Забродить Разлукой…

Крибле крабле бумс…

У Ольхен ВСЕ ВЫШЛО

Ура — я люблю ее стихи!

А читать их, смотреть и слушать тут:

http://vkontakte.ru/id971416

http://www.xoxlove.ru/

http://jkz.livejournal.com/

Последние стихи:

е.ш.

не спеши. нам осталось немного еще не спешить

за кривым поворотом увидишь как время отходит

и схватить попытаешься вёрткую красную нить

словно глупый котенок в запале нелепой погони

а она, ускользая, скорей побежит по траве

словно чьей-то рукой за живою катушкой влекома

ты очнешься в прозрачной сминающей свет синеве

ни болезни своей, ни печали уже незнакомая

в ослепительно синем, прозрачном, сминающем свет

над сомкнувшимся миром, расставшись с его духотою

промелькнешь, а пока не спеши — пусть вплетается след

золотою строкой за пятою твоей золотою

* * *

это словно тебе запретили боль —

не боли, сказали, не смей

это словно тебе запретили смерть —

ты стоишь промеж тополей

с аккуратной дыркой промеж бровей

и течет по щекам елей

эта так проходит твоя весна:

тополя и выше ноля

это алый парус у корабля

и единственный — у руля

ни за что не дрогнет его рука —

его цель близка

это ты — на пристани февраля

под ногами плывет земля

словно боли нет. словно смерть легка

и никто не стрелял пока

* * *

или туман, или просто — кругом вода

мне не по росту твой город — я слишком мал

злые трамвайчики красные скачут туда-сюда

хитро петляют, выскальзывая из-за угла

некому за руку взять, отвести в кино

в цирк, в зоопарк, неважно — смотреть слона;

в лоб целовать, заваривать чай с малиной, когда больной

уха касаясь, произносить слова

я задыхаюсь в погоне за новым днем

сбиты колени, ссадины на локтях.

не помогай мне. я догоню потом

встретимся в сплетнях.

свидимся в новостях.

ты там случишься правильный и большой

в чем-нибудь черно-белом, слегка небрит.

я удивлюсь, что — ты так давно прошел

а до сих пор знобит..

* * *

и река пересохла, и горло

и умолк колокольчик дверной

начинается горькое соло

за твоею спиной

то ли слева звучит, то ли справа

не поймешь кто там друг или враг

льет миндальное горькое брава

пред очами зевак

льется в правое [левое] ухо

голосок неземной

и как девочка плачет

[как шлюха]

всей своей глубиной:

над разбитою чашкой. коленкой.

над разбитой судьбой.

над собой. над прохожим калекой.

над тобой.

Голубенцев написал о себе в жж — ужасно неправильно

Он написал: «Переваливший за сорок недоврач, недолитератор, недохудожник, недорекламист, недопапа».

Но на самом деле он — крут невероятно!

И замечательный папа, художник, литератор и врач!

Может разве что «недорекламист» — тут я согласна.

Он жжшный тысячник. Был бы реальный рекламист — давно бы стал миллионщиком.

А то и миллиардником.

Основная фишка Голубенцева — это конечно некрупная проза.

Голубенцев из того же чеха цеха что Гайдук, Горчев, Квасов… Это — народные сказители, акыны и тамады — фабрики РУССКАЯ ИНТЕРНЕТ КУХНЯ. Великой скатерти-самобранки, раскинувшейся отнюдь не на жалкую «одну шестую», а ровно на весь Божий Мир.

Где слышат нынче слово Голубенцева? В Уганде ли, в Караганде ли? В тувинской степи или в прериях Аризоны? В парижских бистро или в бистро Города Питера?

Он говорит для всех.

Иногда и в рифму. И тогда это стихи.

Некоторые стихи читать трудно — потому что они написаны выибонским манером. А ля быковские баллады для «Огонька».

Мне очень хотелось такие стихи переделать — поставить все строчки аккуратно в столбик, как положено стихам, потом еще всюду расставить знаки препинания и заглавные буквы.

Но я не решилась. Потому что автор явно не одобрил бы.

Но главное — все неправильные стихи у Голубенцева все равно в рифму!

Вот попробуйте прочесть их вслух, сами себе, и убедитесь.

Читать Игоря Голубенцева в большом объеме: вот тут — http://golubentsev.livejournal.com/profile и тут — http://www.kakomitsli.spb.ru/.

Последние стихи Голубенцева

ВТРОЕ

Плыть из Трои — втрое хуже

Отгребая от земли

В средиземноморской луже

Молча вязнут корабли

Надо плыть, пока всё похуй

Просто пить вино с водой

Объебавшийся с эпохой

Одиссей спешит домой

Тот дрожит, кто верит в бога

Сломан руль и нет ветрил

В этом море слишком много

Сверхъестественных педрил

Наебенился прилично

И, пока в мехах вино

Нам, ахейцам, безразлично

Нам, данайцам — всё равно

Буря ночью небо кроет

Днём — седая пелена

Одиссей сиреной воет

Жаль, что кончилась война

сходить по-маленькому

мы случились ненадолго незадолго до конца нас принёс не аист волга ржавый пенис без яйца прорастали сквозь макушки пили детский самогон мама няня где же кружка снова страшный сон-омон от поллюций уставая книжки жирные читали однокурсницы давая всё потом обратно взяли откосили защитились что просрали то просрали богатеть не торопились даже своего не брали округляли печень пивом отлучались на гоа пахли чем-то шаловливым сыто тратили слова не справляли сорокеты отрастили животы вышли за пределы сметы

я уже готов. А ты?

ТРЕТЬЕ ПОСЛАНИЕ К ШАМАНУ ШОЙГУ

Вот. Год прошёл, и чего, Шойгу?

Дна не видно. Всё летит под откос.

Ты хоть достал, почистил своё шаманское зеркало кузунгу?

Смахнул кожеедов с бубна? Риторический, впрочем, вопрос.

Куча дел в среднем мире, это ясно, он висит на соплях

Уважаемые люди на вертолётах не могут довезти добычу до дома

Приходится собирать их тушки во льдах

Отвечать на сердитые слова вышестоящих гномов

Когда тут камлать? Когда тут напрячь кадык?

А вот я — как обычно, изрык*.

Может, стоит позвать духов предков?

Спеть им песню верхнего мира.

Зарезать пару красивых баранов — духи не любят объедков.

Проскакать на чёрном коне по волнам прямого эфира.

Вспомнить старое ремесло, развести костёр в московской квартире

Надеть олений мех поверх хуго босса

Ударить в бубен раз сто, а, лучше — все сто четыре

Тряхнуть амулетами, выкурить ответ из вопроса.

Иначе, Кужугетович, может настать кирдык.

Я-то, ладно — как обычно — изрык.

Не за себя беспокоюсь, Шойгу.

Мне отсюда — ничего не видать.

Если уж очень надо — сам отправлюсь с саблей в тайгу

Под белым твоим девятихвостым знаменем скакать.

Там от юрты до юрты, сам знаешь — две недели пути

Там ни гриппа, ни злого шахида, ни мобильного интернета

Низкорослый конёк, литр водки — и хоть трава не расти,

Нет, трава пусть растёт — и, желательно — именно эта.

В общем, Армагеддону покажем мы хер и язык

Кужугетыч! Я сегодня — изрык.

---

*изрык (тув.) — пьян

ЖИВОТЫ

в посткоитальном сне мои родители меня уже немножечко увидели решив в том сне что я вполне живой что вырос пью и часто сплю с тобой мне в этом сне приходится несладко тревожит неприятная отгадка я жду когда родители проснутся почешут животы.

Перевернутся.

СТИШОК ДЛЯ МАРГАРИТЫ

Что такое осень?

Это осень.

Осень — это время с мягким знаком.

Хочется спросить?

Тогда, давай у листьев спросим —

Как это — висеть на ветке раком?

НЕЖНО

он говорил на одном языке а это теперь неприлично слова копошились в его кадыке в губы стучались ритмично она говорила на двух языках третий легко понимала когда тем одним он лизал её пах она на трёх стонала

2012

В две тысячи двенадцатом году весь мир, который раз, пойдёт в пизду. Поэтому, пора писать стихи перечисляя смертные грехи. Итак. Гордыня. Тривиальный случай. Имеется. Нависла жирной тучей над лобной долей. Выгибает спину. Я ей плачу. Немного. Десятину. Завидую нечасто. Молодым. Не хочется быть старым и седым. Но, слава богу, до двенадцатого года не одряхлею. Крепкая порода. Чревоугодие. Поесть люблю, а это приводит к росту живота поэта. Живот не грех, и очень грустно знать, как мало остаётся есть и спать с прекрасной половиной человеков, блудить, как пушкин и писать, как чехов. Нет, это снова о гордыне, а сейчас меня одолевает гнев. Для нас два года пролетят почти мгновенно, а хочется прожить их охуенно. Я алчу, а точнее — я алкаю, жизнь полной ложкой жадно загребаю, но, всё равно, мне мало. Мало, блядь! От этого приходится впадать в уныние. Последний смертный грех.

Уйдите, суки! Заебал ваш смех.

ХУЁВО

вечер пиздатый утром — хуёво думаю матом ёмкое слово выжит навылет выжат до дна высосан стынет

оскомина.

что-то трясётся там где был рот чем-то блюётся тощий живот мозги наружу тянут за жилы чувствую стужу.

вилы.

всего-то два литра и пили вдвоём а вот — подкосило лежу на своём легче не стало и время не лечит но ты прибежала и села на плечи месяцем лыбится новая ночь ну что ж попытаемся что-нибудь

смочь.

РЫБАКИ

рыбаки довольно плохо разбираются в чём-нибудь ещё помимо рыбы чем тюлени от оленей отличаются рассказать с трудом они могли бы рыбаки надолго в море уплывают следуя рыбацкому обычаю девиантным поведением страдают балансируя на грани неприличия и сжимает руль рука могучая глаз суровый с компасом сверяется а зачем им эта рыба злоебучая рыбаки довольно плохо разбираются

ПЕНЕ — ЛОПНУТЬ

В списке кораблей

Одни пробелы —

Грек или еврей,

Ссыкло или смелый?

Отдыхай, матрос,

Заполняй анкету —

Сложный вопрос —

Подбрось монету.

Итак, а:

Где родился, рос?

Лыс или космат?

Шрам или засос?

Деверь или сват?

Нарва или Чоп?

Тенор или бас?

Язва или зоб?

Профиль или фас?

Муж или жена?

Слёзы или семя?

Дверь или стена?

Весла или стремя?

Всё — сплошной вопрос,

Ничего не знаешь.

Отдыхай, матрос —

Завтра отплываешь

Юлия Беломлинская