«…Я был трезв. И Горбовский был трезв. Он шёл с кошёлкой, плохо выбритый и плохо одетый. В кошёлке лежала какая-то еда и, возможно, бутылки. Он смотрел в очки перед собою, и на его лице не выражалось ни особых мыслей, ни особых чувств. Кроме, разве что, мыслей: „дойти“ и „не упасть“. Миллионы пенсионеров, пьющих и непьющих, возвращаются так по улицам из магазинов домой».
Из книги «Пропущенное поколение»
Анджей Иконников-Галицкий написал уникальную книгу о поэтах.
Причем тут поколение — я вообще не понимаю.
Эта книга — как шкатулка с драгоценностями.
Ну для тех, кому драгоценнее всего язык, и все, что он способен рассказать:
Время, люди, психология, история…
В книге у Анджея — россыпь сокровищ, ну и поколение там тоже присутсвует.
Если вообще возможно разделять на поколения.
Я вот с этим не согласна — я сторонник версии из старой хуциевской фильмы «Застава Ильича«( «Мне двадцать лет»)
Там герой, на очередную телегу «ваше поколение — наше поколение», отвечает «Я вообще-то делю людей не по горизонтали, а по вертикали».
В восьмидесятом Анджею было почти девятнадцать.
А мне двадцать — мы одно поколение.
Анджей называет его пропущенным. А я о нем вообще мало что знаю.
Меня всегда тянуло к старшим, я с юности геронтофил.
Вот еще лет через пяток — может и смогу приглядеться поближе к этому самому Моему поколению…
Анджей ходил в ЛИТО Виктора Сосноры.
Он рассказывает о своих друзьях, не ставших известными.
И о своих учителях — вполне известных.
Но пропущены — все одинаково.
Тут такое место. Оно хлюпает.
Гена Григорьев не войдет уж в антологию «Стихи в Питере. Здесь и Сейчас», но слова его о том, что «мы идем по болоту» — важный камертон.
Место хлюпает, и кто-то увяз и больше не вынырнул.
И вот не поколению, но Городу — выпал еще один Нестор, еще одна нелживая — ЖИВАЯ летопись.
О Городе и Времени.
Меня эта книга — встряхнула, как следует.
Книга Поэта о Поэтах. Настоящая книга.
Хочется по инерции добавить: «сейчас таких уже не делают».
Но «Пропущенное поколение» сделано именно сейчас и здесь.
Вот она тут висит, голубушка.
http://www.andrzeiig.narod.ru/memory.htm
Кто захочет узнать, тот прочтет.
А может это вообще просто любовная история.
Мальчика. С Девочкой, с Городом, с Учителем, с Другом.
С тем, кого не станем называть.
И с Тем, Кого не станем упоминать всуе.
Такая история. Чисто «Фауст».
Кто скажет что про поэтов интересно читать только поэтам?
Э-э-э-э нет, вот про поэтов то, по неясной причине, интересно читать всем.
Даже больше, чем про кинозвезд. Вероятно поэты пьют и любят более витиевато.
Про место, которое хлюпает — сделана книга, которая сияет и переливается.
Анджей — поэт. Настоящий — по ту, правильную строну вертикали.
Последние его стихи — вот все про ту же Вертикаль.
Уже в самом, что ни есть, высоцком смысле этого слова.
Здесь пусть будут отрывки из поэмы «На Высотах».
Я только как большой нелюбитель природы, не выдержала и вставила в эти высоты — наоборот про обрыв. Про петлю.
Про Маруську-анархистку.
Невпопад и не к месту. Ее даже и в Бедные Девушки не запишешь.
Она офицерам погоны к плечам гвоздями приколачивала.
И комиссарам тож. Ваще такая… Женя Хасис.
НЕ ЖАЛКО. Но вот читаешь анджеев стих — и все равно жалко.
У него жалко всех. Как это делает — непонятно.
Другие стихи: www.andrzeiig.narod.ru
а вот они — из последнего:
Про анархистку Марусю Никифорову
Маруся-маузер, Маруся-плеть.
По табуретке, солдатик, вдарь.
Вот Севастополь. Куда теперь?
На шее петля. Морская даль.
На Александровск, на Таганрог
гуляла пьяная матросня.
Глоток свинца офицеру в рот —
простая песенка у меня.
— Эх, яблочко, куды катисся? —
орал прокуренный эшелон.
Винтовка в правой, в левой «катенька»,
даль краснозвёздная над челом.
— Ты баба грубая, не щука с тросточкой,
валяй, указывай, кого в распыл!
На штык Ульянова, жида-Троцкого,
хоть всю Вселенную растопи!
Маруся-камень, Маруся-волк.
Сбледнул полковник, ладони — хруст.
Ты девять пуль вогнала в него.
Братва стащила башкой под куст.
Выл Александровск, чумел Джанкой,
из рук выпрыгивал пулемёт.
По тёплым трупам в ландо с дружком.
Страх портупея перечеркнёт.
На табуреточке, ручки за спину,
на шее — петелька, в глазах — простор.
Цыгарку крутит солдатик заспанный,
над бухтой вестник грозит перстом.
Куда катишься, чёрный висельник,
светило дневное? за Днестр?
Эмигрируешь? А я выстрелю,
я достану тебя с небес!
Маруся-душечка, куда теперь?
В Ревком небесный на разговор?
Он девять грамм пожалел тебе.
Перекладина над головой.
Это скоро кончится. Снег
степью кружится — не для нас.
Мы уйдём по дорожке вверх.
Не особенно и длинна.
Плечо под кожанкой, папаха на ухо,
вихор мальчишеский, зрачки — свинец.
Каталась в саночках, спала под нарами,
советских ставила к стене.
Эх, яблочко — дрожит под курткой,
куда-то катится, вверх и вниз.
Неторопливо солдат докуривает.
Ещё затягивается. Вдохни.
Из поэмы «На высотах»
Дорога на Саглы
Мы терлись о рёбра гор,
Дрожали мускулы шин.
Горел ледяной костёр
На жертвенниках вершин.
Дороги живая нить
То падала, то росла,
То задыхалась вниз,
То к синеве несла.
Трепались лоскутья туч
На белых жердях дождей.
Архангелы на лету
Касались наших одежд.
Здесь твердь потеряла вес.
Безмолвье — куда ни кинь.
В распадках наших сердец
Ворочались ледники.
Как будто Создатель Сам
В глазницы наши молчал.
За перевалом Сап
Вставал перевал Калчан.
Арзайты
Конский череп на лиственнице. Перевал.
Корбусту на небо тучами наплевал.
Ледяная зернь по камням бежит.
Вчетвером уходим на небо жить.
Анджей, ставь палатку, пока светло.
Наливай, Семёныч, скулы свело.
Нá топорик, Стасик, поищем дров.
Ледяной черпнуть — захвати ведро.
Золотая зернь сыплет по камням.
Вчетвером у маленького огня.
Выдыхая пар, принимаем спирт.
На спине у неба ночная сыпь.
Для сугреву выпьем, да зажуём.
На угольях мясо пахнет жильём.
Лиственничные поленья расчувствовались.
Свет-фонарик лица ощупывает.
Вчетвером стоим, а будто пятый тут,
Вытирает пальцы о темноту,
Выпивает, постреливает дымком.
Рассыпает птицам да звёздам корм.
Хорошо нам, Господи, здесь, в лучах,
Выдыхая спирт, попивать твой чай.
Будет заморозок — ветерок-то с гор.
Четверо стоят на горе Фавор.
Камлания
Первое
Эн архи ин о логос.
Кай о логос ин прос тон Феон,
Кай Феос ин о логос.
Вначале
Было молчание.
Вдохнул: «Будем!»
Взял бубен.
Смотрим в него, в зеркало. Нет ничего.
Белый круг, дунгур, другой я.
Свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
Рука-колотушка. Тум-бум. Взлетело небо, упала земля.
Тум-бум. Звёзды проснулись у тридцати семи небес.
Тум-бум. Вышли травы, распахнулись цветы.
Звери прозрели. Рыбы высунулись из бездн.
Увидел лицо — и выдохнулось: «Се ты!»
Человечек маленький, слепленный из семи глин,
Над костром обожжённый, хрупкий, как черепок,
Протягивает ручки туда, где луга легли
На горах благодатных — кижииниң өртээ чок.
(кижииниң өртээ чок — по-тувински — человек не имеет цены)