• Геннадий Орлов. Вертикаль «Зенита»: Четверть века петербургской команды. — СПб.: Гуманитарная Академия, 2015. — 288 с.

  Но продуман распорядок действий,
  
  И неотвратим конец пути.
  
  Я один, всё тонет в фарисействе.
  
  Жизнь прожить — не поле перейти.

  Борис Пастернак

  Он мог бы играть, как Метревели или Численко
  
  Геннадий Орлов, знаменитый спортивный телекомментатор, автор футбольных рубрик в газетах «Советский спорт» и «Спорт уик-энд», подписывает свои материалы в этих изданиях так: «Геннадий Орлов, мастер спорта».

  Лет сорок назад, когда он, профессиональный футболист, делал первые шаги в спортивной журналистике, имело смысл подчеркивать его футбольное первородство. Тогда мало кто из любителей игры с мячом знал, что о ней рассказывает не дилетант, а человек, выступавший и за юношескую сборную Украины, и за ленинградские команды мастеров «Динамо» и «Зенит».

  Один из наставников Гены рассказывал мне, что его ученик Орлов по своему природному таланту, игровому потенциалу, искусству обращения с мячом мог бы достичь уровня таких суперасов, как Слава Метревели и Игорь Численко, если бы его не стреножили тяжелые травмы.

  Традиции Виктора Набутова
  
  Узнав о такой оценке, я стал внимательнее вслушиваться в то, что говорил по радио и телевидению «мастер спорта Г. Орлов», выигравший конкурс претендентов на роль спортивного комментатора, объявленный Ленинградским комитетом по радиовещанию и телевидению после внезапной кончины на 57-м году жизни Виктора Набутова. Разумеется, Орлов не заменил у микрофона Набутова — заменимых людей в искусстве и спорте высшего уровня не бывает ─ прирожденного артиста и бесподобного рассказчика, вольнолюбивого художника, чей голос летал по волнам эфира, как он сам когда-то летал в воротах ленинградского «Динамо».

  Давно уже можно не писать «мастер спорта» под каждым газетно-журнальным текстом Геннадия Орлова, продолжающего в искусстве футбольного телевизионного комментирования традиции Виктора Набутова, Владимира Маслаченко, Котэ Махарадзе. И не только потому, что мастеров спорта пруд пруди, а мастеров своего дела, не устающих расти не только в профессиональном, но и в человеческом, личностном плане, до обидного мало. Геннадий Орлов, с которым мы знакомы более сорока лет, из тех редких людей, кто с годами, охлаждающими любовь к тому, чем ты был очарован в начале пути, не утратил способности удивляться богатству и чарующему разнообразию возделываемого им страстно и неутомимо поля жизни. В его, орловском, случае это прежде всего футбольное поле.

  Конечно же, жизнь прожить — не поле перейти. Это применимо во все времена к человеку любой творческой профессии. Но когда ты как Гамлет из стихотворения, выходишь на подмостки и ловишь в далеком отголоске, что случится на твоем веку, когда ты самою своей редкой профессией обречен на публичное одиночество в переполненном голосами эфире, ты не можешь уклониться от выпавшей тебе роли посредника между творцами игры и внимающими ей зрителями, по сути, тоже творцами, как и те, кто каждым прикосновением к мячу — Пеле, Бобров, Стрельцов, Месси — превращал (превращает) футбол в поэзию, игру в музыку сфер.

  
  

  Неожиданная и непобедимая сила
  
  «Гамлет Пастернака — Гамлет-художник, − писал театральный критик Вадим Гаевский. — По своей судьбе он избранник, по человеческой сути — гордец. „Я один, все тонет в фарисействе“ − не горькая жалоба, но горделивый вызов. Здесь новая ситуация, которую описывает великий поэт и собственной жизнью удостоверяет. Одинокий, безмерно одинокий человек в своем полном одиночестве черпает неожиданную и непобедимую силу. Это — одна из основ трагедийной этики наших дней, философия существования героических персонажей нового театра».

  Жизнь поэта, музыканта, артиста, телевизионного комментатора — это поле, которое надо перейти, прожить во всю отпущенную тебе силу, чтобы твоего дара не коснулась нравственная порча, фарисейство забывших о чести, достоинстве, свободе…

  Роль, которую играет в футбольном театре радио и телекомментатор — от Вадима Синявского и Николая Озерова да Геннадия Орлова и Василия Уткина — конечно, не главная в футбольном спектакле. Константин Иванович Бесков, замечательный футболист и великий тренер, рассказывал мне, что предпочитает смотреть футбол по телевидению с выключенным звуком телевизора: мэтра сильно раздражали как непрофессиональные суждения не нюхавших футбольного пороха комментаторов, так и остроты и философствования. Что ж, понять Бескова можно, но разделить его точку зрения ─ вряд ли. Мало кто из зрителей футбольного театра играл в футбол на бесковско-бобровском уровне, далеко не все способны отрефлексировать течение игры, сохраняя в болельщицком угаре голову холодной, способной к объективному анализу. Наконец, мы с вами не живем в футбольном мире с его подводными течениями, разнообразными сплетнями, слухами и т. д. и т. п., да и правила игры не всегда досконально знаем. Так что без посредников-комментаторов — умных, толковых, знающих — нам просто не обойтись.

  Страсть и ум в одной упряжке
  
  В наборе качеств: доскональное знание предмета разговора, свободное владение речью, артистичность, остроумие, позволяющие комментатору стать желанным посредником, собеседником тысяч, а то и миллионов телезрителей в дни большого футбола, — я выделил бы одно, играющее роль спускового крючка для приведения в действие и эрудиции, и блеска ума, позволяющее зрителям проспортованного мира стать сотворцами игры в мяч, не отрываясь от своих кресел, стульев, диванов. Это качество — страсть. Да-да, только те способны сыграть удивительную роль посредников-просветителей прильнувшего к телеящикам человечества, кто сам захвачен, покорен, пленен игрой, кого одушевляет, вдохновляет страсть. Страсть и ум испокон веку в одной упряжке: «Люди становятся тупыми, когда перестают быть охваченными страстью».

  Страсть к соперничеству, которой были заражены древние эллины, атлетический агон (так назывались первые состязания на греческой земле, родине Олимпийских игр) сыграли, по мнению выдающегося ученого-античника Александра Зайцева, решающую роль в невиданном расцвете философии, точных наук, музыки, поэзии, театра почти за тысячелетие до новой эры. Выдающиеся древнегреческие философы, Платон, например, были олимпийскими чемпионами в борьбе, кулачных боях, беге, метании диска…

  «Я всегда твердил, что судьба — игра, / Что зачем нам рыба, раз есть икра. / Что готический стиль победит, как школа, / как способность торчать, избежать укола. / Я сижу у окна. За окном осина. / Я любил немногих. Однако сильно».

  Это стихотворение, написанное в 1971-м, Бродский посвятил своему другу и будущему биографу Л.В. Лифшицу, который, как и Иосиф, по устройству мыслительной оптики, по ощущению мира был человеком Игры: «После изгнания из Рая / Человек живет играя». Игровое начало сближало, объединяло нас, сокурсников Льва Лосева. Перу Лосева принадлежит лучшая литературная биография самого крупного русского поэта второй половины XX века. Лев Лосев (друзья звали его Леша) первым напечатал стихи Бродского («Баллада о маленьком буксире», «Костер», № 11 — 1962). В «Костре» он тринадцать лет заведовал уникальным отделом ─ юмора и спорта, вроде бы совершенно несочетаемых материй.

  
  

  Бродский, Хаммурапи и… футбол
  
  Здесь, в «Костре», на Таврической и познакомились Иосиф Бродский и Геннадий Орлов. Иосиф любил футбол как никакую другую игру, в эссе «Посвящается позвоночнику» воспел ее, ставшую религией крупнейшей страны Южной Америки — Бразилии.

  В декабре 2007-го в петербургском Доме журналиста, отвечая на вопросы студентов Педагогического университета имени А.И. Герцена, спортивный комментатор Орлов сказал: «Бродский был настоящим футбольным болельщиком, часто приходил на стадион. Недаром он написал в одном из своих стихотворений о футболе…» И Орлов прочитал первую часть стихотворения Бродского «Развивая Платона».

  …В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
  
  По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
  
  я узнавал бы о наступлении воскресенья
  
  и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
  Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
  
  там, где нога продолжает начатое головой.
  
  Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
  
  самые главные ─ пенальти и угловой.
  

  Самые главные законы вавилонского царя, правившего почти за две тысячи лет до новой эры, имели некоторое отношение к игре, но естественно не в футбол, который англичане еще не изобрели, да и самих англичан в те древние времена не было. Один из параграфов Хаммурапи грозил смертью путем сожжения за посещение питейного заведения тогдашней бизнесвумен — энтум, жрице; храмоправительница должна была не горячительные напитки пить, а изготовлять покрывало для брачного ложа, причем это происходило в виде игры, вроде нашего «А мы просо сеяли», и все обряды подводили к главному ритуалу ─ священного любовного соединения. Об этом можно узнать из книги «Люди города Ура» хранителя клинописной коллекции Эрмитажа, специалиста по истории и языкам древнего Ближнего Востока Игоря Михайловича Дьяконова.

  О любви, о соитии двух тел, извивающихся ночью на простыне, Иосиф писал в стихотворении «Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря…» Ну а мячи летают в его текстах, как на теннисных кортах, баскетбольном паркете, футбольных стадионах, достаточно вспомнить «Осенний крик ястреба», где пространство предстает перед нами в чистом виде, где ястреб парит в голубом океане и, перевернувшись на крыло, падает: «Но как стенка — мяч, как падение грешника — снова в веру, его выталкивают назад. Его, который еще горяч! В черт-те что! Все выше. В ионосферу!» Из ионосферы с любовью — это послание нам ястреба, это послание поэта, который горяч, человечеству.

  Бродский прав — великие поэты всегда правы — самые главные законы Хаммурапи — пенальти и угловой! А самым грандиозным американским впечатлением поэта, попавшего из Старого в Новый Свет, была встреча с Бразилией. Начинается его эссе о стране грез, естественно, с футбола.

  Описывая играющую в футбол на пляжах Рио ребятню, поэт из города «Зенита» и «Динамо», за которое когда-то играл Виктор Набутов, а болел Дмитрий Шостакович (сам Иосиф болел за «Зенит» и восхищался умной игрой элегантного Станислава Завидонова), во время работы на заводе «Арсенал» учеником фрезеровщика узнавший, как падает производительность труда в цехах после проигрыша своего клуба или сборной Союза, неожиданно замечает: «Удивляться успехам Бразилии в этом виде спорта совершенно не приходится, глядя на то, как здесь водят автомобиль. Что действительно странно при таком вождении, так это численность местного населения. Местный шофер — это помесь Пеле с камикадзе».

  Самые счастливые игры ─ недоигранные…
  
  Сорок лет назад, когда Орлов познакомился с Бродским, Найманом, Авербахом, Лосевым, когда писал заметки и репортажи в «Костре» и «Ленинградском рабочем», такого заморачивания граждан спортом, как сейчас, не наблюдалось, хотя хвастовства, кичливости своими победами, в том числе спортивными, и в советские времена хватало.

  Фанатизм, оголтелость закусивших удила всякого рода «тифози» и «ультрас» претят комментатору Орлову, человеку доброжелательному, не позволяющему ни при каких обстоятельствах унижать спортсменов, свою команду или соперничающий с нею клуб, даже если они играют слабо. Черное за белое он не выдает и может резко раскритиковать уклоняющихся от борьбы тех же зенитовцев, сказать, что по классу игры, по самоотдаче, по победному духу лучшие отечественные клубы отделяет от лидеров европейского, мирового футбола дистанция немалого размера, но глумиться над игроками он себе не позволяет даже в самых расстроенных чувствах.

  Футбол для него — радость, ее трудно выразить словами. В такие минуты он, возможно, сожалеет, что не наделен поэтическим даром, что «ликует форвард на бегу» не он сочинил, но ликовать, радоваться прекрасной игре Геннадий Сергеевич умеет как мало кто из комментаторов. Его кредо: «Надо любить футбол, игру, а не только свою команду».
  Радостью, доброжелательностью, любовью к волшебной игре проникнута каждая страница его книги, каждый его телерепортаж. Как у большинства людей талантливых, давно находящихся в поле всеобщего внимания, знающих себе цену, у него непростой характер, тщеславным я его не назвал бы, разве что самолюбивым и обидчивым, но все это он не позволяет себе выносить на люди: врываясь в заполненный эфир, он подтянут, собран, всегда в форме, он само обаяние и добросердечие и, кажется, что никогда и ни на кого не держит зла, даже на тех костоломов, кто помешал ему стать звездой на футбольном поле.

  И ни грана самодовольства, чем грешат иные молодые коллеги Орлова, остроумные, образованные, любящие спорт и себя в спорте, напоминающие порой в своих комментаторских кабинках тетеревов на току. Какое там самолюбование, он живет игрой, он доигрывает недоигранное на футбольном поле, он и счастлив, и печален. Эта остужающая, щемящая нота больше всего привлекает в его репортажах, делает их исповедальными, личными. Пронзительно сказал в своем «Последнем поклоне» об игре, о переплетении в ней счастья и печали Виктор Астафьев: «Теперь-то я знаю: самые счастливые игры — недоигранные, самая чистая любовь — недолюбленная , самые лучшие песни — недопетые… И все-таки грустно, очень грустно и жаль чего-то…»

  Геннадий Орлов добился в жизни многого с той поры, когда ему, 26-летнему, из-за травм пришлось оставить игру (тренерство он для себя исключал: видимо, насмотрелся на отца, замечательного игрока и тренера, на то, как его предавали футболисты), и его, еще игроком писавшим заметки о футболе в газеты, приметили Михаил Эстерлис из «Ленинградской правды», Виталий Михайлов из «Смены»… Владимир Михельсон позвал его работать в «Строительный рабочий», позднее преобразованный в областной еженедельник «Ленинградский рабочий» во главе с Магдой Алексеевой. К ней и пришел начинающий журналист за советом, когда его пригласили пробоваться на роль радио- и телекомментатора после кончины Виктора Набутова. Магда Иосифовна, которую Орлов, как и названных выше старших коллег, считает своим учителем, благословила его на участие в конкурсе, который он и выиграл. И вот уже более сорока лет Геннадий Сергеевич работает на телевидении. Мастер спорта, он давно уже признанный мастер эфира. За эти годы он освещал семнадцать Олимпийских игр, не считая чемпионатов мира, Европы и других престижных турниров.

  В драматичнейшие августовские дни 1991-го глава города Анатолий Собчак приехал на Чапыгина и объявил о назначении председателем Ленинградского комитета по телевидению и радиовещанию Виктора Югина, а его первым замом и директором ТВ Геннадия Орлова. Начальником питерского телевидения, правда, Орлов так и не стал, зато, защитив кандидатскую, возглавил кафедру футбола Лесгафтовского университета, Ассоциацию спортивной прессы Санкт-Петербурга, да и нынешнее отечественное телевидение невозможно представить без Геннадия Орлова, не просто комментатора, а артиста и поэта игры, восхищающегося ее красотой.

  
  

  К телевизорам прильнуло человечество-дитя
  
  Если бы в книгу о «Зените» вошли хотя бы фрагменты записей телекомментариев Орлова, вы убедились бы в моей правоте. Помнится, как 3 июля 2013 года глядя по НТВ плюс матч киевского «Динамо» и питерского «Зенита», я начал записывать в блокнот то, что говорит коллега.

  Вроде бы ничего особенного, обычный для Орлова репортаж, да и как передать на бумаге интонацию человека, подключенного к футбольному спектаклю всем существом: форвардом, ликующим на бегу, Орлов не переставал быть и не покидая комментаторской кабины… Почти весь первый тайм киевляне (напомню, что Орлов играл в стародавние времена за юношескую сборную Украины и высоко ставит футбол, давший миру Лобановского, Блохина, Шевченко) вели в счете, забив один гол, а на 40-й минуте Данни сравнял счет. Это было сделано элегантно, в присущей португальцу изящной манере, и Орлов сделал акцент на эстетике эпизода: «Все было разыграно, как по нотам, с паузами, как на тренировке, можно сказать, издевательски. Но главное — красиво, гроссмейстерски…»

  Потом еще не раз и не два питерский комментатор делал акцент на красоте и страсти игры: «Поначалу у киевлян было преимущество за счет того, что они вкладывали в игру больше страсти, но когда они стали уставать, „Зенит“ провел несколько красивых атак…»

  И еще одна реплика: «Бьет Витсель головой, мяч проходит рядом со штангой. Жаль, что не попал, но бил нацелено, красиво…»

  Отличный подарок сделали любителям футбола издательский центр «Гуманитарная академия» и автор информационно насыщенной и хорошо иллюстрированной книги о последней четверти века лучшего футбольного клуба города на Неве, в пятый раз ставшего чемпионом России по футболу. Отдадим должное нашему Мастеру, посвятившему сборник очерков и интервью с тренерами и руководителями клуба памяти Павла Садырина, Юрия Морозова, Алексея Степанова, Геннадия Поповича, Валерия Брошина и других ушедших.

  Закончить разговор о футбольной книге мне хочется стихами превосходного русского поэта, знатока игры Александра Межирова. Стихотворение «Гол», датированное 2002-м годом, по-моему, можно взять эпиграфом к новой книге Геннадия Орлова, над которой он начинает работать. Это будет книга о коллегах-комментаторах, знаменитых артистах и режиссерах театра и кино, с которыми он дружил, о Бродском и Лосеве, и, надеюсь, о самом себе, своих метаниях, разочарованиях, обретениях, о том, что на всем белом свете знает только он один, черпающий неожиданную и непобедимую силу в своем одиночестве, связанный невидимыми нитями с прильнувшим к телевизору человечеством и парящими, как в невесомости, футболистами…

  Отдается долгим стоном
  
  На трибуне мировой,
  
  Над испанским стадионом
  
  Гол, забитый головой.
  При повторе на экране
  
  «R» латинское горит,
  
  Футболист, как в состоянье
  
  Невесомости парит.
  И оглохшее от гула
  
  Мирового бытия,
  
  К телевизорам прильнуло
  
  Человечество-дитя.

Алексей Самойлов

Фотография Ксении Соболевой

Презентации книг Андрея Аствацатурова собирают большую аудиторию филологов, молодых писателей, журналистов и городских сумасшедших. Кажется, что на встречу к автору приходят его персонажи. О том, до какой степени стоит вживаться в своего героя, почему для «снятия тормозов» не годится выпивка и какие писатели эстетически близки, Андрей Аствацатуров рассказывал на встрече с читателями 23 июня. «Прочтение» записало реплики писателя.

О названии книги «Осень в карманах»

Осень — это состояние, когда мир уже умер, но он об этом не знает. Зима ошибочно считается временем смерти, это время андеграундной жизни. Землю накрывает одеялом, а вы взрослые люди и понимаете, что под одеялом происходят удивительные вещи. Осень, напротив, — время усталости, постэсхатологии, когда смыслы закончились. Это состояние души всегда приходит, когда люди хотят изменить окружающую действительность, власть, политическую систему. Мы не можем понять, что мир устроен отлично, это просто мы не очень хорошие, мы почему-то не узнаем этот замысел. Происходит такой карманный постапокалипсис.

Об автобиографичности своей прозы

Автор всегда пишет о себе. Об этом впервые сказал американский писатель Томас Вулф. Мы пишем только свои автобиографии, как бы нам этого не хотелось. Достаточно просто придумать героев, несложно организовать сюжет, но я предпочел такую манеру, которая называется псевдоавтобиографической. Возможно, описанное в книге со мной происходило, возможно, нет. С нами случаются разные вещи: вот мы встали, почесали бедро… Но почему-то мы пишем не об этом, а о том, в кого мы влюбились, с кем подрались, с кем выпили, о чем мы думаем. Это уже отбор и художественная организация материала, который еще надо облечь в слова. Поэтому текст всегда будет фикшн, даже если вы пишете биографию.

О Петербурге

Существует только тот Петербург, который нас научили определенным образом видеть. Эта оптика настроена Александром Сергеевичем Пушкиным в «Медном всаднике», Николаем Васильевичем Гоголем в «Петербургских повестях»… Я даже хотел сначала назвать свои повести «Петербургскими», но чувство вкуса, такта, понимание своего места меня удержало. Я транслирую то, что хочет сказать наш город, пытаюсь активизировать старые смыслы в петербургском тексте, показать, как они работают. В книге есть цитаты из текстов Нонны Слепаковой, Дмитрия Быкова, который очень сильно на меня повлиял, — один из центральных петербургских текстов я посвятил ему.

О том, как выходить из творческого тупика

Чтобы преодолеть травму, надо работать. Когда вы пишете, вы превращаетесь во что-то другое. Нужно забывать о себе, деиндивидуализироваться в прозе, развивать этот мир, а не свои мысли. Байрон ничего не знал про себя, но он нашел гениальную маску, героя, хорошо им продуманного и понятого.

О юморе в прозе

Юмор — сомнительная вещь. Когда ты смеешься, ты показываешь, что ты умнее этого мира, других людей. Рождается юмор из несоответствия реальности нашим привычным ожиданиям. Ведь действительно смешно, когда смыслы не работают. Когда тебя бросает женщина, а ты ходишь, как дурак, не понимая, что случилось. Читатель уже понял, а ты нет. Когда ты сел, а стул под тобой сломался. Мне хочется, чтобы трагедия была веселой, поэтому в текстах есть элемент комичного страдания. Ведь проблема трагедийного героя в том, что он не понимает, что источник зла в нем самом.

Анна Рябчикова