Герман Садулаев. Зеркало атмы

Дед Сергей про себя говорил, что он старовер. Но вера его была такая старая, что настоящие староверы, раз зашедши в Герасимовку, после толкования с дедом Сергеем вышли на тракт, истово крестясь двумя перстами, бормоча про Ваала и про геенну огненную, и удалились, спеша. Многими годами ранее сорок семей из Белой Руси, предводительствуемые старцем Герасимом, отправились в Тобольскую губернию за лучшей долей. О ту пору Столыпин проводил свои реформы. И герасимовцы увидели в Столыпине знак. В скотских вагонах, присобаченных к хилому паровозу, с животиной и скарбом, с детьми и стариками покатились табором на восток, как новый Израиль в Землю обетованную. В Туринском уезде дали им урядника — сопровождать к местам поселения. Но старец Герасим место выбирал сам. После трёх дней пути в сибирской глуши, когда урядник готов был уже плюнуть на переселенцев и вертать до дому, Герасим взошёл на лысый пригорок близ чахлого леска с давешними заросшими просеками и возгласил: И нарече авраам имя месту тому: Господь виде: да рекут днесь: на горе Господь явися! Имя сельцу дали: Герасимовка. Полицейский чин достал бумаги, главы семейств, числом сорок, поставили свои росписи в виде разновеликих косых крестов, и урядник с лёгкой душой, сопровождаемый двумя проводниками из местных крещеных зулусов, на коротконогих кониках поехал в уезд, наказав селянам через месячишко-другой присылать курьера за выправленными пашпортами.

Дальше срубили избы, поставили вокруг сельца частокол от дикого зверя и незваных гостей, посадили наперво картошку, потом пшеницу и рожь. Ходили в лес за ягодой и грибами. Иногда, особым порядком, били медведя и другую божью тварь. Все, которые были, фамилии: Морозовы, Кулукановы, Силины — между собой вступили в родство. Таков был наказ старца Герасима: одно семя, одна кровь. Герасим дозволял одному мужу иметь двух жен, а одной жене — двух мужей, если дом и хозяйство они не делили. О детях спорить Герасим запрещал, говоря, что все, какие ни есть в Герасимовке младенцы, — чада его. Дозволял и кузине сожительствовать с кузеном, и дядькам с племянницами: всё равно в два-три колена всё сельцо должно стать родней, а жениться человеку нужно. Заезжих герасимовцы привечали, кормили горячей картошкой, печёным грибом, торговали с ними на предмет полезных вещей да спроваживали за частокол, напутствуя добрым словом и злым тёмным глазом. Неизвестно, когда старец умер, записи о том в церковной книге Туринского прихода не обнаружено, но поступили с ним по его завету. Христианской могилы Герасима на погосте близ сельца нет; говорят, что кости его, вымытые добела в ручье, сложили в кожаный мешок и закопали на лысом пригорке. Заместителем старца Герасима стал Морозов Сергей. Он послужил в уезде жандармом и был прислан в родное село вроде как участковым, наблюдать закон и порядок. Закон Морозов наблюдал так, что никакого возмущения не происходило и сомнений не возникало ни в уезде, ни в губернии. Каждый год в той ли, в другой ли семье численность убавлялась на отрока либо младенца мужеского пола. Но документ всякий раз наличествовал: справка врача о смерти по внутренней болезни либо свидетельство о нахождении в лесу останков, растерзанных и обглоданных диким зверьём.

После не стало царя, за ним явилось и сгинуло Временное правительство, и власть в далеком Петрограде взяли большевики. Когда Сибирью владел Колчак, вешатель, Верховный правитель России, Герасимовку пробовали прижать к ногтю: объявили мобилизацию мужиков и годной для армейской службы скотины. По совету Морозова Сергея сын его, Трофим, с другими охотниками ушел в лес, партизанить. Красные мужики грабили обозы колчаковцев, стреляли солдат, а укрывались в лесных землянках. В отряде Трофим вступил в большевицкую партию. После полной победы Советов Трофим вернулся в село, да не один, а с невестой Татьяной, урождённой Бараутиной, которую присмотрел себе в соседней деревне. Старший Морозов клял сына за то, что тот отложился от святого обычая и взял в дом чужую, когда столько единокровных девок яловыми остались в селе после урона, нанесённого войной. Невестку дед Сергей невзлюбил и шпынял по-всякому: та решила двор разделить и жить отдельно. Морозов Трофим, большевик и красный партизан, натурально стал председателем сельсовета, в который кроме Герасимовки вошло четыре поселения окрест, и вынес постановление. Дед Сергей, поминая всуе Бога и евойную мать, размежевал землицу и выделил молодым одного коня да самую худую корову. Татьяна принесла Трофиму пятерых детей: Глафиру, Алексея, Ивана, Павла и Федора. Глафира малолетней то ли умерла, то ли иным образом перестала существовать.

Трофим мотался по своему сельсовету, ночуя день дома, два невесть где. У одних реквизировал, других от реквизиции спасал, одних сдавал в НКВД, другим писал хорошие бумаги, чтобы жили, ничего не боясь; забот было много. Голова пухла от дел, от инструкций, указов, резолюций и бесконечных проверок. И ещё герасимовцы, как раньше, так и сейчас, год за годом справляли свой сокровенный обычай, а Трофим должен был их покрывать: на то и приняли его коммунизм и поддержали его председателем. От усталости ли, от разлада ли между умом и сердцем, но Трофим пил. Пил сначала стаканами, для поддержания бодрости, потом стал пить горько, бутылями, до мертвецкой немоты. Белым днем заявился в Туринский исполком и написал бумагу, что складывает с себя полномочия председателя сельсовета. В исполкоме бумагу не приняли, сказали Трофиму проспаться и хорошенько попариться в бане, чтобы выгнать вместе с солёным потом из усталого крестьянского тела всю ахинею и дурь. Но Морозов, вернувшись, запил горше прежнего. А ещё ушел от Татьяны снова во двор к деду Сергею, закружил роман с молодухой Аксиньей из местных, которая была ему внучатой племянницей, и, не разводясь с законной женой ни по церкви, ни по советской власти, устроил с Аксиньей вторую потешную свадьбу. Неделю герасимовцы играли на гармони и пили, гуляя женитьбу Трофима. Ели также много хорошего мяса. А в фамилии Силиных подросток Михаил двенадцати лет исчез: ушел в лес и был подран волками.

В селе появилось много чужих: прислали нового председателя сельсовета, заезжали комиссары внутренних дел, не доверяя местным заботу о порядке, а ещё и учительница прикочевала. Учительницу звали Ларисой Павловной Исаковой, в ея фамилии дед Сергей усмотрел знак. Своих малолетних деток Трофим Морозов не шибко доглядывал, что раньше, когда жил с Татьяной, то и теперь, обретаясь с Аксиньей. Отроки росли как сорная трава. Зато жену Трофим не забывал: приходил поколотить, помять на лежанке да заносил на стирку свое тряпьё. Татьяне, которая честила его блудником, турком, цитировал по Писанию: и наложница его, ейже имя ревма, роди и сия тавека, и таама, и тохоса, и моха. Пашка каждый вечер ходил до деда. Звали деда Сергея в Герасимовке дедом Морозом, потому что фамилия у них была Морозовы. А ещё потому, что дед Сергей был старикан клокастый и злющий. В доме Мороза детей Татьяны не любили, честили сучьими выродками. И кормили не всегда. Но иногда кормили. Поэтому Пашка ходил к деду Морозу. В доме матери, как она стала жить одна, в чугунках только пауки водились. Пашка приходил, когда по времени был ужин. И ему, бывало, клали отваренной мёрзлой картошки в отдельную деревянную плошку. А кроме еды в избе деда Мороза было обязательное просвещение. Культурная программа состояла в чтении стариком Ветхого Завета и комментировании применительно к реалиям сегодняшнего дня. Дед говорил, что Библия — дурная книга. Так это он, о Святом писании! Дурная книга. Но если её правильно читать, то можно понять многое о том, какая в старые времена у людей была настоящая вера. В очень старые времена, когда ещё и Библию не написали. Дед Мороз грамоте знал, но внуков не учил. Он говорил, что читать — это полдела, можно и собаку научить читать. А главное понимать, что написано. И понимал он вслед за старцем Герасимом, по его уроку. Обычно дед Мороз читал одну и ту же главу из Книги Бытия, про приношение Авраамом сына своего Исаака в жертву Богу на горе Иерусалимской. Пашка помнил почти все стихи наизусть: И бысть по глаголех сих, Бог искушаше авраама и рече ему: аврааме, аврааме. И рече: се аз. И рече: поими сына твоего возлюбленнаго, егоже возлюбил еси, исаака, и иди на землю высоку и вознеси его тамо во всесожжение, на едину от гор, ихже ти реку. Из-за частого слушания церковнославянской Библии речь Пашки совсем испортилась: не все и понимали, что он хочет сказать, когда Пашка выражался, по своему обыкновению, на смеси трёх языков: русского, белорусского и канонического. Смеху было, когда в школе учительница назвала его по имени и фамилии: Павел Морозов! — а он вскочил и говорит: се аз!

Школа в Герасимовке существовала нерегулярно. Её то открывали, то закрывали, когда учитель- ница, Лариса Павловна, заболеет или уедет в город. Школьной формы не было, герасимовская детвора щеголяла кто в чём горазд. У Пашки была отцовская изношенная шинель. Шинель была не только протёртая и прожжённая у костров, но и пробитая пулею в двух местах, что было почётно, но в дырки задувал немилосердно холодный ветер. Под шинелью у Пашки было надето что-то несусветное, поэтому верхней одежды он никогда не снимал. В школе не было учебников, не было глобуса, почитай, ничего не было. У Ларисы Павловны были какие-то две старорежимные книжки, по ним и учились. Но посещаемость была хорошая. Отличная посещаемость. Когда школа работала, председатель сельсовета подвозил телегу дров, которые жгли без экономии. Ребятня приходила, чтобы отогреться задарма: в своих избах печи топили скудно. За год-третий Лариса Павловна научила детей чтению и счету. Пашка был худшим из учеников, часто пропускал уроки, не приходил даже погреться: на Пашке был дом и хозяйство, они с матерью пытались что-то сажать на делянке и растить мелкий скот. От папаши помощи не было никакой. Дед Мороз едва только и нехотя кормил иногда внуков. Бывали дни, когда младшие Алексей, Иван и Фёдор ходили по дворам с сумою: собирали кто что даст поесть. Не хлебом единым! — говаривал дед Мороз и садился читать голодным оборванцам: Востав же авраам утро, оседла осля свое: поят же с собою два отрочища и исаака сына своего: и растнив дрова во всесожжение, востав иде, и прииде на место, еже рече ему Бог, в третий день.

Однажды Лариса Павловна рассказала классу про пионерскую организацию. Пионеры — это юные большевики, будущие коммунисты, говорила Исакова. Они борются с пережитками старого, чтобы насадить новую жизнь. Они сами ростки той новой прекрасной жизни. Пионеры отрекаются от дремучего прошлого, от своих тёмных религиозных дедов и бабок, от усталых отцов и возжигают пламя за светлое будущее. Пашке пионеры сразу понравились. Он взял у Ларисы Павловны пионерскую газету и пробовал разобрать по слогам, что там написано. Пашке было особенно интересно про пламя. Оказалось, что это не просто так, для красивого словца говорится, но что есть у пионеров обряд, когда они зажигают костер и поют вкруг него революционные песни. Пашка очень просил Ларису Павловну, чтобы она провела с учениками этот обряд, но та, похоже, не шибко поняла: про растнив и всесожжение. Зато Исакова привезла из уезда красный треугольный лоскут и сказала, что это есть пионерский галстук. Он частица Красного знамени. И он же образ пламени, костра революции, который разжигает юный пионер. Пашка был в тот день в школе. Его глаза горели, умоляли. И учительница не устояла: повязала галстук Пашке прямо поверх шинели. Пашка так и пришел к деду Морозу. Подумал: побьёт, а и ладно! Но дед Мороз бить не стал, поглядел внимательно на красный лоскут вокруг шеи отрока и рёк: Бог узрит себе овча во всесожжение, чадо. Дал Пашке и картошки, и хлеба, а сам снова читал: приидоста на место, еже рече ему Бог: и созда тамо авраам жертвенник и возложи дрова: и связав исаака сына своего, возложи его на жертвенник верху дров.