Майя Кучерская. Плач по уехавшей учительнице рисования

Здесь меня приняли сразу. Не спросили документов, не сунули анкету, не стали холодно обещать немедленно позвонить, как только появятся вакансии, просто уточнили.

— Сегодня вечером ты свободна?

— Да, — изумилась я. Уж не в ресторан ли меня решил пригласить этот плотный белобрысый парень-менеджер — в белой рубашке и в сдвинутой на затылок фирменной бейсболке цвета морской волны.

— Приходи часов в пять, — рубанул он, нетерпеливо поглядывая на трезвонивший телефон.

— Зачем? — снова не поняла я.

— Что значит? — пожал он плечами и проговорил скороговоркой, уже поднимая трубку. — Будешь делать пиццу.

Так я получила свою первую настоящую работу. Без усилий, без лишних вопросов, усилия и вопросы тянулись до, пока я брела, переходя из магазина в магазин, к этому, последнему на относительно оживленной улице серому зданию с веселенькой надписью «Pizza Hut». Работы для меня в магазинах не было, даже в «Макдоналдсе». Идти официанткой в кафе я не смела (английский!), незамысловатая работа руками — вот мой удел. Но и его долго не удавалось обрести.

Выходя из теплой, пропитанной запахом хлеба «Пиццы», я жалела лишь об одном: что догадалась дойти сюда так поздно. До этого я несколько дней подряд ходила по магазинам и сидела за «Лос-Анджелес Таймс», изучая объявления о работе, по каким-то безнадежно звоня…

«Чистильщик платья, раз в неделю, в доме старой леди». Работка не бей лежачего, но никто так никогда и не взял трубку, а автоответчика не было. «Гуляльщик с собакой, утром и вечером, час + час, любовь к животным строго обязательна!» — над этим объявлением я долго колебалась и наконец позвонила: выгуливать требовалось бульдога со сложным характером… «Ну что, рискнете?» — подбодрил меня энергичный женский голос. «Все-таки нет», — вздохнула я. «Двойняшкам четырех с половиной лет требуется няня на время отъезда родителей на рождественские каникулы. Семь дней, 600 долларов». 600 долларов за одну неделю Я немедленно набрала номер. «Мы уже нашли человека», — любезно ответил мне мужской голос.

Наконец дело дошло и до русской газеты, обретенной в магазине русских продуктов в Голливуде, — я откладывала ее до последнего, работать у соотечественников совсем, совсем не хотелось. Но именно в этой газете я почти сразу обнаружила то что нужно: «Только для девушек. Знание русского языка — обязательно. Escort-service». Отчегото последние слова были на английском. Но что это значит? Я бросилась к словарю: «escort», — прочитала я, — «сопровождение, охрана». Девушки-охранницы, девушки, сопровождающие… кого? Видимо, каких-нибудь старичков, которые послушно приехали сюда за своими детьми. Непонятно было только, куда их понадобится сопровождать? На прогулку, в магазин, к дантисту? Я уже представляла себе, как бодро качу перед собой инвалидное кресло. В кресле сидит русская бабушка в платочке и что-то тихо поет.

После второго гудка я услышала такое родное и незамысловатое «алле», что на сердце немедленно потеплело.

«Здравствуйте, я прочитала в газете объявление. Я знаю русский и могу сопровождать», — быстро выпалила я.

— Это работа с мужчинами, — неторопливо ответил мне грудной женский голос на том конце провода.

— Со старенькими? С инвалидами?

— Со всякими, — очень, очень тяжело вздохнул голос, и… я бросила трубку.

Так мой словарный запас расширился еще на одно слово, точнее, еще одно значение слова «escort».

В Лос-Анджелесе лились дожди, бесконечные, ледяные, — наступила калифорнийская зима, выходить на улицу не хотелось, но дома было еще хуже. И после привычного, уже краткого приступа токсикомании (одеваясь, я каждый раз жадно нюхала подкладку своей кожаной куртки, она пахла горьковатым московским октябрем) шла искать работу ногами. Не для денег одних, хотя и они были бы очень кстати, долг рано ли, поздно нужно было возвращать, и все же не для них только, но чтоб не загнуться в глухом одиночестве, пока длятся проклятые рождественские каникулы, пока не надо учиться и ходить в университет. И еще, чтоб оборвалась эта дурацкая пленка, кончился явно затянувшийся почти четырехмесячный, 90-серийный фильм, со мной в главной роли, чтобы перестать быть тенью себя, фантомом — ощущение, которое не покидало меня с первых же шагов по американской земле. И больше не бредить засыпанной снегом синей убогой Москвой образца 1992 года, выпрыгнуть из жизни-сна и стать собой, стать настоящей — вот зачем нужна мне была работа.

Я искала ее изо дня в день, и — чудо — нашла.

В пять часов вечера Джеф (так звали менеджера) отвел меня в заднюю комнату, выдал мне черные штаны, футболку бирюзового цвета, такую же, как у него, форменную кепку с мелко вышитыми буковками pizza hut. Она и сейчас у меня хранится, эта кепка, выбросить не было сил.

— Не снимай никогда, кепка нужна, чтобы твой хаер не падал в тесто, — лаконично объяснил Джеф, — а теперь иди и учись делать пиццу. Вон твой супервайзор, — он кивнул на маленького смуглого человечка, который склонился над сковородкой.

Человека звали Салим. Мой супервайзор оказался терпелив и мягок.

— Это топингс, все это называется топингс, — объяснял он мне, указывая на квадратные мисочки с салями, кусочками свинины, говядины, курицы, помидоров, перца… Набираешь топинг в чашечку (пластмассовая чашечка прилагалась) и кладешь то, что написано в заказе, только то, что в заказе, вот здесь, — он указывал на длинную бумажку, которая как раз приехала на веревочке от кассира и повисла перед нашим носом.

Нужные топинги были отмечены на бумажкенебрежными крестиками.

Все оказалось просто. В чашечки нужно было набирать что потребуется и посыпать этим тесто, приезжающее к тебе в круглой чугунной сковороде.

Под руководством Салима я приготовила пять вполне сносных пицц. А на шестой сделала открытие. Хозяин «Пиццы» — жадина. Капиталист. Вместо того чтобы посыпать каждую пиццу сыром от души, нужно было набирать сыр все в те же мелкие чашечки и посыпать тесто тонюсеньким, почти прозрачным сырным слоем. Так дело не пойдет!

Придите ко мне, и я накормлю вас.

И вместо одной чашечки на следующую же пиццу я положила полторы! Вскоре пицца испеклась, никто ничего не заметил — только клиенты наверняка изумлялись, почему им так вкусно. Приехал следующий заказ, и я увеличила норму — две чашечки вместо одной! На здоровье. Радуйтесь и веселитесь. Да, я из России, но именно поэтому не люблю, когда люди голодают…

Fuck you! Раздался злобный голос. Моя чудесная пицца, от всей души посыпанная сыром, выехала из печки со съехавшей набок набухшей желтой шапкой — уродливая, непропекшаяся.

— Кто это сделал? — грозно спрашивал Джеф.

Но Салим — Салим не выдал меня. Только страшно извинялся и быстро делал вместо загубленной новую грамотную пиццу.
— Нужно брать чашечку сыра, одну, точно-точно, — едва Джеф отвалил, снова объяснял мне Салим, ласково и терпеливо, как ребенку.

Я кивала, красная как рак.

Часам к 11 вечера в «Пицце» стало тихо, смолкли телефоны, наша веревочка больше не дергалась, посетители исчезли. Мы с Салимом стояли и ждали заказов, но их не было. Мы разговорились. Салим приехал в Лос-Анджелес из Пакистана два года назад, приехал надолго, может быть, навсегда.

— А ты?

— Я? Я пока учусь в университете, пока только три месяца, потом, наверное, вернусь в Россию…

— А сколько тебе лет?

— Двадцать два, — бормотала я. Что это он прям так сразу?

— Отлично. Мне тридцать, — сказал Салим и сейчас же поинтересовался:

— Ты замужем?

Я молчала. Он страшно напрягся, замер. Не стоило его мучить.

— Нет!

— Тогда выходи замуж за меня! — сейчас же выдохнул Салим. Я посмотрела ему в глаза. Он был совершенно серьезен.

— Замуж?

— Замуж!

— Шутишь!

— Нет, нет, — он почти отчаянно завертел головой. — Выходи. Ты не думай… Мы все оформим, документы, паспорта, и будем жить здесь вместе. Я муж, ты жена, вместе в Америке.

Я поперхнулась.

— Но мы знакомы всего несколько часов…

— Я и так вижу, что ты хорошая, — немедленно обезоружил меня Салим.

— Послушай, но у нас разная вера. Ты мусульманин, я христианка.

Этот аргумент казался мне совершенно убийственным.

Я слышала, что мусульмане на христианках не женятся. Никогда.

— Не страшно! — заверил меня Салим. — Бог один, Христос, Аллах, Будда — какая разница. Да к тому же тут не Пакистан — мы в Америке, здесь все веры хороши. Соглашайся!

Я обещала подумать. Салим благородно ответил, что совсем меня не торопит. Надо сказать, что благородства Салима хватило и на то, чтобы никогда уже не возвращаться к этому разговору.

Моя лос-анджелесская жизнь переменилась. Рядом появились наконец понятные и теплые люди. Владельцем «Пиццы» был пакистанец, и работали здесь в основном его соплеменники — молодые смуглые ребята, все как один добрые, простые, низенькие. Они гортанно и громко говорили с Салимом на родном языке, со мной
робко и тихо шутили по-английски. И только посуду мыл мексиканец — низенький толстый Антонио, отец пятерых детей. Про детей мне рассказал Салим — Антонио не говорил по-английски.

Высокая белая девушка из Европы, которая к тому же учится в университете, — воспринималась всеми здесь как существо инопланетное, экзотическое. Все были со мной обходительны, даже Джеф не смел на меня покрикивать, как на других. Но больше остальных, не считая, конечно, Салима, меня полюбил Антонио. Английского он не знал, буквально совсем, зато имя мое выучил мгновенно. И едва я входила на кухню, где он тер сковородки, начинал распевать его на все лады: «О Майя, о-о-о, Майя, Майя, а-а-а».
Иногда добавлял: «I love you». Он явно мучился и хотел добавить что-то еще, может быть, поболтать со мной хоть немного, однако — язык, и потому каждый вечер, завидев меня, он все так же радостно, но бессильно пел: «О Майя, о»…

Наши рабочие дни, нет, вечера и ночи почти неотличимо походили друг на друга. Несколько самых «горячих» часов подряд мы с Салимом быстро сыпали на тесто топинги, закидывали сковородки с сырыми пиццами в печь. Выехав из печи, наши пиццы укладывались в коробки и разъезжались по городу. Или съедались прямо в зале. «Пицца» закрывалась в полночь. После этого мы тщательно мыли кухню, столики в зале,
пылесосили и чистили ковры на полу.

Единственный счастливый владелец машины, один из тех, кто развозил пиццы по клиентам, развозил потом и нас всех по нашим съемным квартирам.

Я возвращалась в свою каморку глубокой ночью. Лечь сразу было невозможно, я почти беззвучно включала музыку и медленно приходила в себя: расшнуровывала кроссовки, стягивала форменную одежду. Одежда, руки и волосы дышали густым, сдобным запахом печеного хлеба.

Я просыпалась к обеду. И обед ждал меня: в холодильнике стояла пицца. Отчего-то каждый день кто-то не забирал заказанную пиццу. И заказчик, звонивший по телефону, бесследно исчезал. Пиццы возвращались к нам. Иногда сразу несколько коробок высилось около кассы. Одна из них всегда доставалась мне. Я грела свой обед в печке, неторопливо ела и чувствовала себя рабочим человеком. А вечером снова шла на работу. И пока я отковыривала ночью от пола жвачку, мне снова упрямо казалось: нет, это не я, это чей-то фильм со мной. По сценарию Джека Лондона, что ли… Одна призрачность сменила другую, разве что этот сериал чуть, пожалуй, живее. Но это не я расставляю стулья, не я вхожу в кухню, где, как всегда, клубится пар, потому что Антонио моет посуду.

Антонио встречает меня знакомой песней, привычно улыбаясь, слушаю напеваемое на все лады собственное имя, но замечаю: сегодня наш мойщик посуды как-то особенно возбужден, он словно не в силах больше сдерживать чувств, удержать лирический напор. И вот Антонио уже не поет, а кричит:
— Майя, гуау, гуау!

Значить это может только одно: «гав-гав».

Как, на каком другом языке, понятном и мне и ему, выразить чувства? И Антонио долго, громко, восторженно лает. В мою честь.

«Аваав!» — заливаюсь я в ответ. «Ав! ав! ав!» — лаем мы друг другу и покатываемся наконец. Как и все вокруг.

Кухня озаряется ослепительным сиреневым светом. Раздается грохот — на улице бушует зимняя лос-анджелесская гроза. И точно кто-то встряхивает меня за плечи, я просыпаюсь. Прихожу в себя от трехмесячного морока. Это все гавк. Это уж точно по-настоящему, потому что оглушительный дружеский лай двух людей невозможно придумать. Никакой режиссер, никакой творец снов, тем более писатель, такого не сможет.

И значит, это не кто-то, не фантом, не призрак, не тень, это я, Maya Kucherskaya, работаю на рождественских каникулах в «Пицце Хат», и это на меня громко и восторженно лает человек по имени Антонио, отец пятерых детей. И это я отвечаю ему тем же. А еще это у всех у нас завтра — единственный в году выходной. Потому что завтра Рождество.