Метка: Библия

Отрывок из книги

О книге Меира Шалева «Впервые в Библии»

Предисловие

Первая книга Библии называется на иврите
Берешит, «В начале», — таковы первые ее слова.
Но хотя слова эти относятся в Библии только к
сотворению мира, мы находим в ней и многие
другие «начала»: то, что происходило в первый
раз, — первую любовь, первую смерть, первый
смех, первый сон, — а также тех, что были избраны
первыми испытать различные чувства:
рождение первенца, первую ненависть, первый
обман, — равно как и тех, кто удостоился звания
первого в истории музыканта, царя, кузнеца или
шпиона.

Эти «первые разы» могут порой озадачить.
Например, первая смерть в Библии — не естественная.
Первый плач — не плач новорожденного,
и не слезы родителя, потерявшего сына,
и не рыдания обманутого влюбленного; первый
в Библии сон приснился второстепенному
филистимскому царьку, а не какому-нибудь
памятному историческому деятелю; первыми
поцеловались не двое влюбленных, а сын с отцом,
и поцелуй этот был не выражением любви,
а знаком подозрения и способом проверки. И даже первое появление в Библии слова «любовь»
связано не с любовью мужчины к женщине, или
женщины к мужчине, или ребенка к матери, или
матери к ребенку, — нет, первой была любовь
отца к сыну.

В этой книге рассказывается о нескольких
таких «первых разах» в Библии, и от каждого из
них я переходил к размышлениям о других, связанных
с ним, сюжетах, так что порой, наверно,
слишком увлекался. Впрочем, я поставил себе за
правило: каждый «первый раз», послуживший
мне отправной точкой, должен быть назван в
Библии своим именем. Поэтому первую любовь
и первую ненависть, к примеру, я нашел не по
указке комментаторов, а благодаря тому, что искал
истории, в которых сами эти слова — «любовь
» и «ненависть» — появляются впервые.

У меня уже была книга, посвященная
Библии, — «Библия сегодня», недавно вышедшая
по-русски вторым изданием. Я, однако, не
пытаюсь заменить этими книгами чтение самой
Библии и, уж разумеется, не претендую на это.
Напротив, я настоятельно рекомендую читателям
снова и снова перечитывать Первоисточник,
всякий раз открывая новое, — в нем и в себе.

Меир Шалев

Первая любовь

Как-то раз я попал в рыбачью деревню в
Андаманском море. В отличие от обычных таких
деревень, эта не тянулась вдоль берега, а плавала
в открытом море. Ее дома были построены на
заякоренных плотах, которые соединялись друг
с другом канатами и деревянными переходами.

Деревня мирно качалась себе на волнах, то
подымаясь, то опускаясь. Меня охватило странное
чувство. Обычно, сходя с лодки на причал,
сразу ощущаешь приятную, прочную устойчивость
суши, а тут одно покачивание просто сменилось
другим.

Жили в этой деревне мусульмане, рыбаки из
Малайзии. Я долго бродил среди их плавучих домов,
пока не увидел приоткрытую дверь и сидевшего
за ней худощавого мужчину. Мы обменялись
взглядами, он улыбнулся и жестом пригласил
меня войти. Мы пили чай. На стене висели фотография
и рисунок. На снимке был запечатлен
пейзаж, как будто бы европейский — зеленые долины,
коричнево-красноватые фрукты, водопады
и заснеженные вершины. Рисунок показался мне
более знакомым: юноша лежит на жертвеннике, старик занес над ним нож, сверху парит ангел, а
сзади, в кустах — баран со связанными рогами.

На мгновенье я подумал, что обнаружил одно
из десяти затерянных колен, и уже начал было
мысленно сочинять письма в Главный раввинат
и Сохнут, чтобы там поторопились вернуть это
колено домой, в Израиль. Но все же, перед тем
как упасть в объятья новообретенного брата, я
поинтересовался, что изображено на его рисунке.
Гостеприимный хозяин указал пальцем на
старика с ножом и со странным акцентом сказал:
«Абрагим». Потом показал на мальчика и сказал:
«Асмаил». Я не стал спорить, но по возвращении
в Иерусалим проверил и нашел, что так
действительно написано в Коране. Измаил, а не
Исаак — вот тот сын, которого, согласно Корану,
Бог велел Аврааму принести в жертву. Конечно
же мне следовало знать это раньше.

Казалось бы, такая подмена должна была меня
удивить, но вместо этого я почувствовал горечь.

Наш конфликт с мусульманами, понял я, возник
не только из-за страны и даже не из-за ее святых
мест. Мы не поделили любовь. А точнее — отцовскую
любовь. И что еще больше усложняет
дело — не ту любовь, что выражается в предпочтительном
благословении того или иного сына
или в каком-нибудь подарке (например, в полосатой
рубашке, которую праотец Иаков подарил
любимому сыну Иосифу), а ту, что выражается в
поступке, и притом самом страшном из всех поступков
в книге Бытия, — в принесении в жертву
собственного сына. В Библии сказано: «Возьми
сына твоего, единственного твоего, которого ты
любишь… и пойди в землю Мориа, и там принеси
его во всесожжение» (Быт. 22, 2). Так вот, потомкам
Измаила довольно трудно видеть после
слов «твоего единственного» и «которого ты любишь» имя Исаака.

Кстати, сами Измаил и Исаак отнюдь не были
врагами или соперниками. Уж во всяком случае
не так, как Каин и Авель, Иаков и Исав, Иосиф и
его братья. Настоящая борьба в семье шла между
матерями — Саррой и ее рабыней Агарью. И тот
факт, что от этих двоих, Измаила и Исаака, впоследствии
возьмут начало две религии, тоже был
тогда неизвестен. Но когда Бог сказал «твоего
единственного» и «которого ты любишь» именно
об Исааке, а Измаил и его мать к тому времени
уже были изгнаны из дома Авраама, возникла
эмоциональная база для конфликта, от которого
мы страдаем по сей день.

Есть тут, однако, и нечто иное. Эти слова: «которого
ты любишь» — знаменуют первое появление
в Библии слова «любовь». И тут можно подметить
две интересные особенности. Во-первых,
это любовь мужчины к сыну, а не любовь мужчины
к женщине. Любовь мужчины к женщине
в Библии отодвинута на второе место, и ею станет
любовь Исаака к Ревекке. А во-вторых — это
любовь отца, а не любовь матери. Первой материнской
любовью будет любовь Ревекки к своему
сыну Иакову. Она появится лишь на третьем
месте, и в нее тоже будет вплетен мотив дискриминации
братьев: Ревекка будет любить Иакова,
а Исаак — Исава.

И то и другое представляется странным.
Сегодня материнской любви придается большее
значение, чем отцовской — как в литературе,
так и в социальной и юридической практике.
Что до любви мужчины и женщины, то нынешняя
литература ставит ее выше родительской
любви, да она и естественным образом предваряет
родительскую любовь. Без любви мужчины
и женщины не будет детей, а следовательно,
и родительской любви. Но для Библии всего
важнее род и семья, а в данном случае — семья,
которая станет народом. Поэтому любовь
Авраама к Исааку она ставит на первое место.
Любовь родителя к дочери, кстати, не упоминается
в Библии вообще.

Купить книгу на Озоне

Соборное послание святого апостола Иакова

Не злословьте друг друга, братия:
кто злословит на брата или судит брата своего,
тот злословит закон и судит закон;
а если ты судишь закон,
то ты не исполнитель закона, но судья.
Един Законодатель и Судия,
могущий спасти и погубить;
а ты кто, который судишь другого?
Иак. 4:11-12)

Читая строки Послания Иакова, я с изумлением понял, сколь велико сходство между этим прекрасным текстом из Нового Завета и некоторыми текстами, относящимися к моей традиционной вере, буддизму, и, в особенности, теми из буддистских писаний, которые принадлежат к жанру «лоджонг», что буквально означает «Практика Ума». Как и в случае с текстами «лоджонг», это послание, на мой взгляд, можно читать на нескольких уровнях. На практическом уровне в нем запечатлены многие из основных принципов, являющиеся ключевыми для осознания того, как человеку стать лучше, как исправить свою жизнь. Более определенно можно сказать, что оно учит нас возможности перевести наше духовное восприятие жизни, наше видение жизни на самый высокий уровень из всех возможных.

Я ощутил особое смирение, когда ко мне обратились с просьбой написать предисловие к этому Посланию, этой важной составной части христианского Священного Писания. Мы сейчас на пороге нового тысячелетия, и христиане всего мира в этой связи отмечают две тысячи лет христианской традиции, поэтому я думаю о том, что Священное Писание христиан всегда было мощным источником святого вдохновения, возможностью найти утешение для миллионов людей по всему миру.

Надо ли говорить, что я не являюсь специалистом по вопросам христианских священных текстов. Однако я принял предложение прокомментировать от себя лично это Послание, с точки зрения моей собственной, буддистской традиции. Я в особенности хотел бы обратить внимание на те мысли, на те строки в Послании Иакова, которые отзываются в моем сердце, поскольку подчеркивают такие ценности и такие принципы, какие и в священных текстах буддистов выделены в числе главных.

Начинается Послание с мысли о том, сколь критически важно выработать в себе приверженность к одному и тому же, научиться последовательно идти по выбранному нами пути духовного совершенствования. В Послании сказано: «Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих» (1:8), поскольку отсутствие приверженности, убежденности, отказ от выполнения взятого обязательства, а еще колебания ума, нерешительность — вот наиболее серьезные препятствия на пути успешного духовного совершенствования. Однако в это не следует слепо верить — нет, такое обязательство покоится на том, сколь хорошо конкретный человек понимает, в чем состоит ценность и действенность выбранного духовного пути. Подобная вера возникает посредством процесса рефлексии, долгих раздумий, по достижении глубинного понимания существа вопроса. В буддийских текстах описаны три уровня веры, а именно: вера как восхищение, вера как продуманное убеждение и вера как идеальная имитация высших духовных идеалов. На мой взгляд, все три вида веры можно применить и в данном случае.

Послание Иакова напоминает нам о мощи разрушительных тенденций, которые естественным образом присутствуют во всех нас. В самом остром, самом, пожалуй, проницательном пассаже из всего Послания — по крайней мере, по моему разумению — читаем: «Итак, братия мои возлюбленные, всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды Божией» (1:19-20).

Эти два стиха Библии вкратце излагают принципы, которые крайне важны для любого из нас, находящихся в духовном поиске, и, во всяком случае, для любого человека, стремящегося проявить свое основополагающее человеческое качество — доброту. Здесь подчеркивается, сколь важно слушать, а не говорить — и это дает нам урок того, как велика потребность в чистосердечии, великодушии. Ведь в отсутствие этих качеств у нас нет возможности получить благословение, ощутить блаженство и прийти к возможности положительной трансформации, той метаморфозы, которую мы могли бы испытать в наших взаимоотношениях с подобными себе — другими людьми, также живущими на нашей Земле.

Открытость, восприимчивость, умение быстро настроиться на других и услышать, что они нам говорят — все это предполагает, что сами мы будем «медленны на слова», потому что речь — это очень мощное орудие, которое может оказаться как в высшей степени конструктивным, так и крайне деструктивным. Нам всем известно, насколько способны вроде бы невинные слова на самом деле нанести серьезный ущерб окружающим. А потому будет мудр тот, кто решит последовать совету одного из хорошо известных буддистских текстов «лоджонг»: «Когда ты среди других, думай, что говоришь, а когда ты один — не думай лишнего».

Указание в этом Послании, что мы должны быть «медленны на гнев», напоминает нам, насколько жизненно важно для человека хотя бы в некоторой степени обуздать свои мощные негативные эмоции, например гневливость, поскольку действия, совершенные под влиянием этого чувства, в подобных состояниях разума, будут неизбежно разрушительными. Это мы обязательно должны понимать и всячески стремиться внедрить в повседневную жизнь. Только тогда можно надеяться, что нам удастся вкусить плодов духовной жизни.

Истинная проверка духовной практики происходит на уровне поведения ищущего мудрость. Порой о духовной жизни думают как о чем-то интроспективном, таком, что, главным образом, далеко от забот повседневной жизни, от окружающего общества. Это, на мой взгляд, попросту неверно, и в Послании Иакова также отвергается подобный подход. Веру, которая не превращается в действия, вовсе нельзя считать верой, говорит этот текст:
«Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: „идите с миром, грейтесь и питайтесь“, но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (2:15-17).

В буддийских текстах также отражены подобные принципы. В них сказано: если желаешь помочь людям, материальная помощь нужна им в первую очередь, слова утешения нужны во вторую очередь, духовный совет в третью, тогда как, в-четвертых, следует показать окружающим, что ты можешь учить других на личном примере.

Я давно восхищаюсь христианской традицией благотворительности и общественной работой по устранению социальных проблем. Образ монахов и монахинь, которые всю свою жизнь посвятили служению человечеству в области охраны здоровья людей, образования и помощи бедным, по-настоящему вдохновляют. Для меня эти люди — истинные последователи Христа, которые проявляют свою веру через сострадание, но не голо-словное, а действенное.

Послание Иакова также рассматривает вопрос, который буддист мог бы назвать «медитацией о преходящей природе жизни». Это прекрасно передано в таком стихе Библии: «Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий» (4:14).

В буддийском контексте медитация о преходящей природе жизни, созерцание этого, размышления об этом приводят к мысли о безотлагательности нашей духовной жизни. Мы ведь, возможно, понимаем, что практика духовной жизни и молитв ценна для человека, однако из-за суеты будней мы ведем себя обычно так, словно будем жить очень и очень долго. В нас живет неверное ощущение постоянства нашего существования, и это — одна из величайших помех для того, чтобы последовательно посвятить свою жизнь духовному поиску. Еще более важно, с нравственной точки зрения, — взять на себя ответственность за постоянство, благодаря которому мы будем следовать всему тому, что мы сами считаем «законными» желаниями и потребностями нашего бессмертного «я». Мы игнорируем то, как наше поведение воздействует на жизни других людей. Мы даже можем пожелать эксплуатировать кого-то ради наших собственных целей. Так глубинное созерцание преходящей природы жизни позволит ввести ноту здорового реализма в нашу жизнь, поскольку это помогает поставить все в нужную перспективу.

Послание Иакова страстно отстаивает необходимость уважать неимущих. Более того, оно обрушивается с суровой критикой на тщеславие и самодовольство богатых и имеющих власть. Отчасти такая критика может иметь известное историческое значение, однако она подчеркивает важный духовный принцип, который сводится к следующему: не надо забывать основополагающее равноправие всех людей. Истинный последователь пути духовного совершенствования высоко ценит то, что я лично часто называю «элементарной духовностью» человека. Я имею в виду основополагающие качества доброго начала в нас, которые существуют в каждом человеке, независимо от пола, расы, социального положения или религиозных воззрений.

Критикуя презрительное отношение к бедным, Послание Иакова убедительно призывает нас безотлагательно вернуться к более глубокому пониманию нашей человеческой природы. Оно напоминает нам также, что надо относиться к нашим собратьям, ко всем людям на уровне элементарных человеческих привязанностей. Я часто говорю людям, что когда я впервые встречаюсь с кем-нибудь, мое первое ощущение — это осознание встречи с одним из моих собратьев. Для меня не играет роли, считается ли этот человек «важным» или нет. Для меня самое главное — проявление элементарного добросердечия.

Разумеется, с позиции чистой человечности нет причин для различия между людьми, для дискриминации. Говоря библейским языком, мы все равны перед Создателем. А говоря языком буддизма, все мы одинаково стремимся к счастью и не желаем страдать. Более того, у всех нас есть право на основополагающее стремление к счастью и к преодолению страданий. А потому если мы действительно желаем признать за нашими собратьями право на основополагающее равноправие, тогда, естественно, вторичными будут соображения о том, богат ли кто-то или беден, образован или нет, черная у него кожа или белая, мужчина это или женщина, и принадлежит ли он или она к той или иной религии.

Когда мы сегодня читаем этот текст из корпуса Библии, через две тысячи лет после его написания, он напоминает нам не только о том, что многие из наших фундаментальных духовных ценностей являются универсальными, но также, что они неизбывны. И до тех пор, пока фундаментальная основа человеческого естества, а именно, стремление к достижению счастья и желание победить страдание, останется неизменной, эти базовые ценности также будут по-прежнему актуальны и важны для нас — и как индивидуумов, и как общества в целом.

Я хотел бы завершить свои заметки, назвав имя моего друга Томаса Мертона, католического монаха-цистерцианца, открывшего мне глаза на огромные богатства христианской традиции. Именно ему я обязан тем, что смог впервые по-настоящему понять значение христианского вероучения. После нашей первой встречи в начале 1960-х годов я принял решение посвятить значительную часть своего времени и усилий тому, чтобы содействовать более глубокому взаимопониманию между последователями основных религий мира. И именно этой благородной цели я посвящаю все, написанное здесь.

Евангелие от Марка

И, встав, Он запретил ветру
и сказал морю: умолкни, перестань.
И ветер утих, и сделалась великая тишина.
И сказал Он им: что вы так боязливы?
как у вас нет веры? И убоялись
страхом великим и говорили между собою:
кто же Сей, что и ветер
и море повинуются Ему?
(Марк 4:39-41)

Когда я купил себе первый экземпляр Библии, как раз версию короля Иакова, меня сразу же привлек к себе Ветхий Завет, особенно его маниакальный, карающий Бог, который раздавал всему своему избранному, долготерпеливому народу такие кары, что у меня просто челюсть отваливалась — я никак не мог поверить, что в желании отомстить можно дойти до таких глубин. У меня тогда начался бурный интерес к литературе, связанной с насилием, причем это шло рука об руку с ощущением, не имевшим имени, что божественное начало присутствует во всем окружающем меня. И вот, когда мне стало уже больше двадцати, именно Ветхий Завет действовал прямо на ту составляющую моей натуры, которая заставляла меня поносить этот мир, освистывать его и оплевывать. Я верил в Бога, однако я также верил в то, что Бог зол, пагубен и что если уж Ветхий Завет вообще можно считать свидетельством чего бы то ни было, то этому он точно прекрасное свидетельство. Зло, грех существовали внутри него, казалось, так близко от поверхности жизни, что можно было почувствовать его безумное дыхание, воочию видеть желтый дым, вздымающийся со многих страниц Ветхого Завета, слышать стоны отчаяния, от которых кровь стыла в жилах. Это была великолепная, кошмарная книга, и она же заодно была Священным Писанием. Но рано или поздно, человек взрослеет. Обязательно. И все смягчается. Ростки сострадания начинают, наконец, пробиваться сквозь трещины в черной, испытавшей немало горестного почве. Ярости, обитавшей в тебе прежде, больше не требуется какое-то имя. Тебя уже совершенно не утешают картины того, как вконец свихнувшийся Господь насылает мучения на род людской, — ведь ты постепенно учишься прощать: и себе самому, и миру вокруг тебя. И этот Господь из Ветхого Завета претерпевает постепенное перевоплощение в твоей душе, цветные металлы обращаются в серебро и злато, а ты сам уже начинаешь согревать мир.

И вот, в один прекрасный день, я познакомился с викарием, священником англиканской церкви, который предложил мне на время отложить Ветхий Завет, а пока почитать Евангелие от Марка. Я на том этапе Новый Завет не читал, потому что в нем речь шла об Иисусе Христе, а это был, насколько я помнил с детства, когда пел в церковном хоре, этакий слюнявый, вселюбящий, анемично-хилый тип, которого церковь обратила в собственную веру. Я ведь лет до десяти пел в кафедральном хоре Вангарафтского собора, в австралийской провинции, но даже в том возрасте, помню, мне все казалось, что история там приключилась какая-то жидкая, невыразительная… Потом это же была англиканская церковь: там вера, что кофе без кофеина, а Иисус и был их Богом.

— А почему от Марка? — спросил я.
— Потому что короткое, — отвечал викарий.

Что ж, как раз тогда я был готов заняться чем угодно, поэтому, вняв совету викария, прочел это Евангелие, и оно меня подняло ввысь…

Не могу не вспомнить картины Холмэна Ханта, что изображают Христа, облаченного в мантию, грустного и прекрасного, со светильником в руке — Он как раз стучится в чью-то дверь. Дверь в наши души, надо полагать. Свет в картине неяркий, маслянистый, в окружающих Его, поглотивших все сумерках. Христос таким мне вдруг и явился, как lumen Christi, в тусклом освещении, в печальном свете, однако света этого было достаточно. Изо всех книг Нового Завета — от четвероевангелия, через все Деяния и сложные, до предела насыщенные Послания Павла, к пугающим, тошнотворным Откровениям — лишь Евангелие от Марка действительно смогло овладеть мною, завладеть моим вниманием.

Исследователи Библии обычно сходятся на том, что Евангелие от Марка было написано первым из четырех Евангелий. Марк записал беспорядочные рассказы о событиях, составивших жизнь Христа, прямо из уст учителей и пророков и затем организовал их в своего рода биографическое повествование. Он сделал это, однако, с таким напряжением, затаив дыхание, с таким упорством, в рассказе столь маниакальном по своей интенсивности, что можно подумать, будто это ребенок пытается рассказать о чем-то чудесном, невероятном, нагромождая одно событие на другое, как будто от успеха его рассказа, от того, поверят в него или нет, зависит судьба всего мира — а Марк явно именно так и считал… «Тотчас» и «немедленно» — вот какие слова связывают одно событие с другим; все там только и знают, что «подбегают», «ужасаются», «кричат» или же «вопиют», так что миссия Христа лишь разгорается на этом фоне, подчеркивая свою жгучую безотлагательность. В Евангелии от Марка слышится стук костей — в нем все так обнажено, все на таком нерве, в нем так мало информации, что повествование исполнено грустью невысказанного. Глубоко трагедийные сцены описаны настолько просто и настолько реально, с такой явной экономией средств, что в них едва ли не осязаемой становится ничем не скрываемая скорбь. Начинается рассказ Марка с Крещения, и мы «немедленно» видим одинокую фигуру Христа, который крестился от Иоанна в реке Иордан и которого дух немедленно уводит в пустыню. «И был Он там в пустыне сорок дней, искушаемый сатаною, и был со зверями; и Ангелы служили Ему» (1:13). Вот все, что сказал Марк об искушении, однако стих там весьма эффектен, благодаря присущей ему простоте таинства и скупости средств.

Сорок дней и сорок ночей Христа в пустыне немало говорят о том, сколь одинок Он был — ведь когда Христос отправился со своей миссией по Галилее и пришел в Иерусалим, Он оказался в пустыне души, и там все Его излияния чувств и все Его блистательные, драгоценные мысли, порожденные его воображением, в свою очередь не вызывали отклика: их не понимали, им давали отпор, их игнорировали, над ними насмехались и их всячески поносили, так что в конечном счете дело дошло до Его гибели. Даже Его ученики, Его сподвижники, которые, как нам хочется надеяться, вот-вот зажгутся от яркого горения Христа, по-видимому, постоянно пребывают в тумане непонимания, они лишь плетутся за Христом из одной сцены в другую, почти ничего или совсем ничего не понимая в том, что творится вокруг них… Столько раздражения, столько разочарования и гнева, накопившегося у Христа, прорывается порой на поверхность, что они, кажется, разъедают Его — а направлено это на Его учеников, притом на фоне их полного непонимания, насколько же Он все время одинок, в какой изоляции находится. Внутреннюю энергию, грандиозное напряжение рассказу Марка придает самый контраст между божественной вдохновенностью Христа и тупым рационализмом окружающих Его. Пропасть непонимания между ними столь глубока, что друзья Его, «ближние Его пошли взять Его», поскольку решили, что «Он вышел из себя» (3:21). А книжники и фарисеи, что однообразно настаивали на соблюдении буквы Закона, дают Христу прекрасный повод высказать свои самые блистательные мысли. Даже те, кого Христос исцелил, предали Его — потому что сразу же понеслись по улицам с рассказами о деяниях чудодейственного лекаря, и это после того, как Христос настоятельно просил их никому и ничего об этом не говорить… Он даже от матери родной отрекается — за то, что она не смогла понять Его. На протяжении всего Евангелия от Марка Иисус Христос находится в глубочайшем конфликте с миром, тем самым, который Он взялся спасти, и это чувство одиночества, что окружает Его, порой становится попросту невыносимым в своей интенсивности. Даже в последний час свой Христос возопил с креста, потому что Бог, как Ему это показалось, оставил Его в одиночестве: «Элои! Элои! Ламма?савахфани?» (15:34).

Ритуал крещения, — то есть смерть своего прежнего «я» ради рождения нового, — подобно многим другим событиям жизни Христа, метафорически окрашен Его последующей смертью на кресте, и именно Его смерть на кресте проявляется как могучая, непреходящая, незабываемая сила — особенно в Евангелии от Марка. Его предощущение этой смерти и Его поглощенность ею тем более очевидны в Евангелии от Марка, поскольку оно исключительно коротко сообщает о событиях Его жизни. Из рассказа Марка может создаться впечатление, будто практически все, что Христос делает, лишь приближает и подготавливает Его смерть: и Его раздраженная реакция на своих же учеников, и Его страх, что так и не поняли они все значение Его поступков; и то, как Он беспрестанно дразнит священнослужителей в храме, как возбуждает толпу; как Он творит чудеса, чтобы их свидетели смогли навсегда запечатлеть в памяти масштабы Его богоданных возможностей. В Евангелии от Марка главное внимание уделено завершению жизни Христа, Его смерти — и звучит эта тема настолько сильно, что можно подумать, будто Христос полностью поглощен Своей скорой кончиной, будто всю Его жизнь определяла только Его смерть…

Христос, возникающий перед нами со страниц Евангелия от Марка, бредет тяжкой поступью по вроде бы случайно возникающим, неуправляемым событиям собственной жизни — в этом образе для меня оказалось столько звенящей насыщенности, что я не смог устоять. Христос говорил со мной из тиши своего одиночества, сквозь тяжкий груз собственной смерти, сквозь гнев и ярость ко всему мирскому, сквозь собственную печаль. Христос, как мне начало казаться, стал жертвой полной неспособности человечества к творческому воображению, полного отсутствия у людей фантазии — Его пригвоздила к кресту, так сказать, творческая несостоятельность окружающих.

Евангелие от Марка не перестает одушевлять мою жизнь, являясь теперь главным, коренным источником моей духовности, моей религиозности. А Христос, Которого предъявляет нам наша, англиканская, церковь, этот бескровный, умиротворенный, безмятежный «Спаситель», — Кто способен лишь кротко улыбаться детям или же упокоенно висеть на кресте, — это не истинный Христос, церковь лишила Его действенной, творческой скорби или бурлящего гнева, который столь сильно проявляется именно в этом Евангелии. Таким образом, церковь не признает в Христе Его чисто человеческую природу, но выдвигает на передний план фигуру, которую нам, людям, разрешено лишь «прославлять», однако с нею не возникает контакта, нет точек соприкосновения. Неотъемлемо важная составляющая человечности в образе Христа из Евангелия от Марка дает нам возможность делать соответствующие наметки в отношении собственной жизни в будущем — то есть у нас появляется некий идеал, к которому мы можем стремиться, а не просто чтить его: идеал, который способен помочь нам выйти за пределы банальности будней, обыденного существования и не заниматься при этом самобичеванием, постоянно повторяя мысль о том, сколь мы низки и недостойны. Если мы будем без конца прославлять Христа во всем Его Совершенстве, мы никогда не встанем с колен, а головы наши так и останутся склоненными на грудь от сострадания. Но ясно одно: Христос вовсе не это имел в виду — Он ведь явился как освободитель. Он понимал, что мы все на самом деле, простые смертные, кого сила тяжести приковала к поверхности Земли; что все мы ординарны и заурядны, но что именно собственным примером Он освободит нас, наше воображение, наше творческое начало - чтобы мы смогли воспарить. Короче, чтобы мы стали такими же, как Христос.