Метка: Буквоед на Восстания

Курсируя между Москвой и Петербургом, Андрей Георгиевич Битов выбрал на сей раз северное направление. В минувший понедельник он встретился с читателями в «Буквоеде на Восстания», для того чтобы рассказать им о «коллекции» своих произведений, выпущенной издательством «АСТ». Восемь книг, расположившихся в разных измерениях, — итог полувековой работы писателя.

Об издании своих произведений в восьми томах

Я не люблю слово «собрание», тем более — «собрание сочинений». В издательстве для рекламной аннотации придумали другое название — «Проза Андрея Битова в восьми томах». Оно вполне пристойно и справедливо. Никакой полноты в этом нет, но есть некоторая законченность. От «Пушкинского дома» до «Пушкинского тома» прошло ровно полвека. Одну букву поменял — вся жизнь прошла. Нулевой том — ранние произведения. В предисловии говорится о том, что читатель волен оставить его там, где я его поставил, поставить вперед либо поместить в конец, чтобы посмотреть, с чего все начиналось. Обычно собрания сочинений составляются по хронологическому или по жанровому принципу. Они являются одновременно могилой, неживыми книгами. Этого я боюсь. У меня нет ни хронологии, ни единого жанра. Поэтому каждая книга образована как самостоятельная, живая — ее можно отдельно читать, отдельно смотреть, нюхать, щупать и класть под подушку или на тумбочку.

О своей Империи

Книги можно приобретать и оптом, и в розницу. Но я всегда мечтал, чтобы «Империю» кто-то купил целиком. Первые четыре тома, «Империю в четырех измерениях», я воспринимаю как единое целое. Первый том называется «Аптекарский остров». Аптекарский остров является моей малой родиной. Там я родился, оттуда я вынес свои первые воспоминания, связанные с блокадой, там я жил, пока не эмигрировал на некоторое время в Москву. Может быть, это мой самый талантливый том, потому что первый. А вторые полтора измерения оказались наиболее успешными и брендовыми: «Пушкинский дом» и «Уроки Армении» сильно прозвучали в свое время. Третье измерение составлено по жанру путешествий — «Путешествие из России». «Оглашенные», четвертое измерение, является магистралью, которая соединяет все и по жанрам, и по географии. И повести, и рассказы складываются в единый жанр романа-путешествия. По времени написания это шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые и девяностые годы. Четыре измерения.

О «Пушкинском томе»

На «Пушкинском томе», на единственном, обозначен номер, поскольку он восьмой. Но номер я расположил лежа — как бесконечность. Потому что Пушкин бесконечен. Нам кажется, что у Пушкина все в порядке. В «Пушкинском томе» я пытался объяснить, насколько это неверно, поскольку поэт этот абсолютно трагический, совершенно неровный, кризисный — и черт знает что такое. Если его правильно прочитать, то становится просто страшно. А так он у нас светлый. Мы его так заклеили, такие памятники воздвигли, будто и не было ничего. Все это заслужено, конечно. Но это в основном переведено в оперу, а если взять и посмотреть его насквозь, последовательность текстов, как он их писал, получается немножко другая картина — довольно страшная жизнь. И гениальный характер, который с этим справлялся и который это усугублял к тому же. Он не вписывался, и у него многое не получалось. Не получалось даже то, что он хотел. Он хотел быть как все, но — нет.

О том, как пишет

Как я вообще пишу? Внезапно, очень быстро и практически набело. На работу над рукописью у меня тоже не уходит время. Основой некоторого качества моих книг является лень — не написать ничего лишнего, делать тогда, когда тебе это действительно хочется и когда есть возможность. Возможность — это чтобы тебе никто не мешал. Надо готовиться к этому. Куда-то удрать, чтобы местность подходила, чтобы ничего больше не было. Уйти в какую-то схиму, пост, чтобы целиком сосредоточиться на мгновенном письме. Без вдохновения здесь не было написано ничего. Хоть это и устаревшее понятие.

О профессионализме и русских писателях

Профессионалом я никогда не был, я не люблю это слово. Оно при Сталине соответствовало только проституции и журналистике, во время гласности распространилось сначала на киллеров, потом на финансистов, потом на политиков — на всякие сомнительные категории людей. А в русской литературе профессионализма не существовало, не было производства. Оно было на Западе, где таким образом зарабатывают. У нас в этом смысле умел писать Федор Михайлович Достоевский (хотя все упрекали его в том, что он плохо пишет). Так ему нужно было все время себя загонять в лужу долгов, проигрышей. Писал он со страшной скоростью. Женился на стенографистке. У него сразу возникла новая технология. Толстой уже так не писал… Толстой был барин, поэтому он написал очень много. Но все главное было написано для себя. А вот как он осилил эпопею — я уж не знаю. По-видимому, что-то хотел себе доказать. Или миру. И доказал. «Войной и миром» и «Анной Карениной».

О советской литературе

Из-за чудовищной истории с Октябрьским переворотом нашу литературу отбросило к состоянию младолитературы. Для меня важны в литературе советского периода именно те писатели, которые пробовали оценить новое время и новый язык по-своему. Потому что язык всегда впереди нас и отражает все. Зощенко, Платонов, из поэтов Заболоцкий, поздний Мандельштам — это люди, которые осмелились говорить на языке времени, сохраняя связь с общей культурой. В живописи был Филонов, в музыке — Прокофьев, Шостакович. Таких трагических нот, какие они взяли, не исполнял никто — ни до, ни после. Заканчивается все, наверное, «Архипелагом ГУЛАГом», который является более историческим произведением, но и более художественным из всего, что написал его автор. Этот человек взял весь аккорд, ему хватило пальцев на всю октаву.

О времени и планах на будущее

Я сейчас только что из больницы. Туда я взял с собой верстку последней книжки «Все наизусть: К столетию 1913 года». И я полностью ее исписал — сзади. Похоже, что там содержится книга. Но ее еще предстоит написать, сесть за компьютер и все развить. Я сейчас, быть может, в подростковом возрасте, когда и стар, и мал. Говорят, сложи возраст родителей и подели пополам — это самая рабочая методика, созданная японцами. У меня получается, что я имею еще год в запасе. Это много, кстати. За этот год у меня хотя бы родится еще один правнук.

Об определении писателя

Где-то в «Пятом измерении» у меня есть фраза — скажу правду, я ей горжусь: «Писатель — наиболее безотходное производство. Горстка пепла в костре тщеславия». Тот, кто сумел оставить после себя горстку пепла (я вообще не сторонник гроба), пепел и есть. Я не знаю других критериев кроме пути. Как ты его проходишь — это и есть критерий. Ни славой, ни гонораром, ни властью ничего измерить нельзя.

Надежда Сергеева

В «Буквоеде на Восстания» 17 сентября состоялась презентация нового романа Эдуарда Лимонова «Дед. Роман нашего времени», опубликованного в издательстве «Лимбус Пресс». Один из самых неоднозначных и одиозных писателей оказался и одним из самых народных. Эдуард Вениаминович объяснил многочисленной публике, почему войны не будет, а также рассказал, как его партия помогает бедствующим на Донбассе. Однако наиболее душевными оказались рассуждения, политики не касающиеся. «Прочтение» предлагает ознакомиться с шестью высказываниями Эдуарда Лимонова.

О романе «Дед»

Это похоже одновременно на «Один день Ивана Денисовича» по своей детальности, тюремной скрупулезности и на «Портрет художника в юности» Джеймса Джойса. Только здесь портрет художника уже такого… Неудобно говорить о себе и старости в одном предложении! Автопортрет художника в пообносившемся слегка виде. У нас считается, что герои книг должны быть молодые, пышущие здоровьем люди. У этого здоровье есть, однако человек он не молодой, но дико интересный. Это русский тип — такие люди ходят по просторам нашей родины, не попадая в «объектив» художника.

На фоне бурлескного памфлета разворачиваются вполне серьезные события: вражда между лидерами оппозиции и проблемы, которые с течением времени приводят к краху противоборствующих лагерей. Книга достаточно веселая, несмотря на то, что рассказывает о невозможности и ненужности перемирия.

Я, ей-богу, никогда таких книг не писал.

О творчестве

Ни одна моя книга не повторяет другую. Меня упрекали и хотели представить таким локальным автором всяческих похождений молодежи — сексуальных, наркотических. Я отказался от этой роли. Я автор пятидесяти семи книг, которые неравноценны для читателя, но нужны ему. Они как части мозаики. Если что-то убрать, картина будет неполной.

О России

Я считаю, что современная оценка российской истории никуда не годится. Нам внушили, что у нас плохая история, что мы чего-то не сделали, не достигли. Это не так. Мы сумели создать хорошее государство, хотя — да, нам не всегда отлично жилось. Не надо прибедняться, стоит выбросить к чертовой матери эти вот «мы самые несчастные», «история у нас самая чудовищная». У всех стран история чудовищная.

О веке информации

Сейчас грех жаловаться на недостаток информации. Я не хочу славословить интернет, но он дает огромную возможность ознакомиться и с самыми нелепыми, невероятными слухами, и с достоверными данными. Я считаю, что это, конечно же, благо: так мы имеем возможность увидеть ситуацию с разных точек зрения. Не стоит скорбеть, что информации нет — она есть, надо просто пытаться понять, кому она выгодна. В море фактов очень сложно разбираться, но у меня есть несколько своих источников.

О личной жизни и превратностях судьбы

Вот скажут потом: хвастается. Все в порядке. У меня есть подруга, уже пять лет как мы вместе, я очень счастлив и иногда с ужасом думаю, что буду делать без нее, если вдруг что-нибудь. Вы никогда не поверите, чем она занимается: она госслужащая. Вот как бывает в жизни.

О двух столицах

Я о Москве очень плохо всегда отзываюсь. Питер мне дико нравится. Я сегодня гулял и говорил: такой европейский город, такой шикарный город, такой великий город! Москва — она как монгольская купчиха, а Петербург — как граф. Граф Санкт-Петербург. Так что вот вам комплименты.

Елена Васильева

Фотография: Илья Демидов

Понять, почему женщин-писательниц члены Ассоциации «Премия Горького» не решились вывезти на Капри, посетителям презентации книги «Очарованный остров. Новые сказки об Италии», состоявшейся в конце прошлой недели в «Буквоеде на Восстания», так и не удалось. Зато все пришедшие стали свидетелями крепкой дружбы писателей Андрея Аствацатурова и Германа Садулаева, а также их моно- и диалогов о сказочном острове, омываемом Тирренским морем.

О сборнике «Очарованный остров»

А.А.: Десять русских писателей в разное время на протяжении двух лет ездили на Капри и жили на острове в течение недели. Результатом поездки должно было стать эссе или травелог, рассказ или повесть. Писатели размещались в одной гостинице и ходили по одним и тем же улочкам.

Г.С.: Этот проект был инициирован Ассоциацией «Премия Горького», которая поддерживает культурные связи между Россией и Италией. Отечественные произведения переводятся на итальянский язык и наоборот. Таким образом, осуществляется взаимопроникновение культур. Мне повезло: переводчик моего рассказа была удостоена первого места в конкурсе переводов, поэтому я присутствовал на награждении.

На Капри очень заметно, что Европа (и Италия в частности) Максима Горького считает своим, а не просто каким-то русским писателем. На острове владелец каждого ресторана, отеля или магазина что-нибудь расскажет вам о Горьком. Капри — очень маленький остров, поэтому не исключено, что Горький действительно успел везде побродить.

Об экономике Капри

Г.С.: Я отправился на Капри после поездки в Нью-Йорк, где мы жили в районе, который носит название Meet Factory. Оказалось, что в истории этого пространства и острова Капри много общего, поскольку существует особый алгоритм, по которому развиваются дорогие территории. Студентам проживание на Капри не по карману: они приезжают с утра на пароме, чтобы погулять по острову в течение дня, а вечером отправляются обратно. Кстати говоря, помидоры там бесподобные! Несмотря на очень высокую стоимость земли, огородничество на острове приветствуется.
Дорогим остров, так же как и район Meet Factory, стал не сразу. Сначала это были дикие места, по которым среди заброшенных римских развалин бродили козы. Подобные пейзажи, конечно, интересовали художников. Некоторые из написанных там картин стали продаваться в салонах, привлекая на Капри полубогемную буржуазию, за которой последовали капиталисты, скупавшие земли и возводившие отели и бутики. Художники же бежали оттуда в новые дикие места.

Об истории острова

А.А.: Капри знаменит тем, что там свой дворец построил Тиберий. Это была эпоха, в которую римские императоры к концу жизни тихо сходили с ума и каждый из них устраивал что-то более кошмарное, чем предыдущий. Тиберий, несмотря на то, что его затмил Калигула, тоже морально разложился. Боясь, что в Риме его убьют, император засел на Капри, построил дворец и устроил в нем самое настоящее гнездо разврата. Помимо этого, по прихоти самодура-Тиберия людей сбрасывали со скал, а внизу дежурили рыбаки, которые разрубали тела на куски. Император развесил на стенах замка картины непристойного содержания и заказал библиотеку эротической литературы. Руины замка — торчащая вставная челюсть — есть на острове до сих пор.

Максим Горький жил на Капри на своей вилле. Сейчас там выставочное пространство. Вилла очень красивая: понятно, почему буревестник революции проводил там свободное время. В гости к писателю приезжали В.И. Ленин и революционер, а также ученый-естествоиспытатель А.А. Богданов. На острове есть стела с изображением вождя в не совсем привычном для русского человека образе: есть что-то хитровато-итальянское в глазах.

Еще одним важным для истории Капри событием стали стратегические переговоры Дуайта Эйзенхауэра и Уинстона Черчилля, которые имели знаковое значение для Второй мировой войны. Также на острове на побережье построил виллу великий режиссер Федерико Феллини. На Капри побывало множество русских, в том числе Бунин и Айвазовский. Также заметной фигурой, посетившей остров, стал чилийский поэт Пабло Неруда, который отдыхал на Капри с любовницей.

О природе и особенностях Капри

А.А.: На острове невероятно красивая природа, которая хорошо изображалась в готических романах XVII века. Что-то подобное Иммануил Кант называл возвышенным. Вы восхищаетесь, например, глетчерным ледником, или обрывом, или скалой, когда находитесь на расстоянии и объект вас не беспокоит. Нужна дистанция. Пожар — это очень красиво, особенно если вы не внутри горящего дома. На Капри именно такая, чудовищно красивая природа. В пенном море стоят скалы, небо прострочено чайками, потоки воздуха просверливают арки в каменных возвышенностях. На побережье, источенном волнами, располагаются гроты.
Еще одна важная особенность острова — это столкновение культур. Там есть средневековые постройки и античные руины, улицы настолько узкие, что кажется, будто идешь по коридору задания с большим количеством арок. Тут же конструктивизм и ар-деко; рядом современная вилла и строение с балконом в испанском стиле. Нагромождение невероятное.

О повести «Дуэль в табакерке»

Г.С.: Содержащая флешбэки повесть Андрея показалась мне медитативной. Воспоминания, возникающие в атмосфере райского острова, имеют совершенно иное значение. Оказывается, что сам человек всегда был другим. Глубоко погрузившись «в остров», он что-то понимает для себя и изменяется. У героя повести есть развитие, а это самое важное для серьезной прозы.

А.А.: Если в моем тексте и существует левая идея, то обыгрывается она горько, поскольку в конце этой полуавтобиографической повести героиня, возлюбленная главного героя, погибает от рук радикальных террористов. Я ставил перед собой задачу описать дух Средиземноморья и соединить похожие ландшафты (идеология меня тоже волнует, но она не должна диктовать форму). Часть действия происходит в Петербурге в апреле, когда пробуждается природа. Оказывается, Капри похож на наш город чудовищной яростью, присутствующей в старых памятниках, и одновременно пейзажными открытками. В моем тексте можно найти отсылки к «Весне в Фиальте» Владимира Набокова, «Смерти в Венеции» Томаса Манна и каприйским сочинениям Пабло Неруды. Мне было важно разобраться с застывшей историей: развалины когда-то были дворцом, а со скал, над которыми сейчас мирно летают чайки, сбрасывали людей. В Петербурге ярость тоже замерла: когда-то немцы все жгли в городе и рушили, а теперь по улицам ходят престарелые туристы из Германии. Каково значение истории? Смыслы рассыпаются о горы и о скалы. Все исчезает.

О рассказе «Жизнь на Капри»

А.А.: Это хороший рассказ. Герман пишет серьезную социальную прозу (это я все превращаю в балаган). Текст Германа — идеологический; это столкновение мощных идей и попытка проверить сюжетом несколько важных строгих концепций. Герман действительно почувствовал ландшафт. Эффект созерцания со стороны возможен именно на Капри: куда бы ты не посмотрел — красивая открытка. Такая красивая, что дурацкая, даже противная. Это очень важное наблюдение.

Герману удалось поймать дух Средиземноморья: его лирический герой поднимается пешком в Анакапри — ему очень тяжело (Ты что, поднимался? Видите: мы по телосложению разные, поэтому Герман в состоянии подняться. А я доехал на автобусе.) — и рассматривает в нишах статуи богов. Рассказ словно списан с картины или скульптуры. Герман показывает, что на острове господствуют объемы, реальная жизнь. Если же двигаться по направлению к Востоку, все становится более плоским: люди заняты скорее духом и идеями, нежели плотностью жизни. Я тоже отчасти об этом пишу. Как правило, идеи не нуждаются в людях, а у Германа наоборот — они реализуются через человека.

Г.С.: Я с удовольствием слушал. Писателям всегда нравятся, когда говорят об их творчестве. Андрей уловил моменты, которые я сам, кажется, до конца не понял. Природа Капри — это и правда застывшая ярость. Море ударялось о скалы, а на фоне этого великолепия чайки в небе дрались и одна за другой падали замертво на землю. Что они там не поделили? Есть в этой красоте что-то страшное.

Моей главной идеей было соотнесение острова с Лениным, Богдановым и Горьким. Его культура и природа повлияли на формирование идей. Некоторым образом русская революция родилась на Капри. Когда я попал на остров, то понял, что только такой и может быть родина этого безумного, бессмысленного и обреченного на провал советского проекта.

Анастасия Бутина

Один из самых заметных писателей современности Захар Прилепин представил в Петербурге свой новый роман «Обитель». Готовый ответить за каждое произнесенное и написанное им слово, автор рублеными фразами объяснил свою позицию относительно русской государственности, словесности и экзотики. «Прочтение» выбрало восемь цитат из речи Захара Прилепина.

Об историческом контексте романа «Обитель»

Для меня эпоха 1920-х годов родная, я чувствую себя в ней растворенно. Многие вещи, которые характерны не только для всех нас, но и в целом для российской истории, артикулированы там. История книги — это история моего собственного взросления. Моя читательская биография была связана с литературой 1920-х годов: поэзия Есенина, Багрицкого, Маяковского, Луговского, проза Бабеля, Мариенгофа, Шолохова, дневники Пришвина — это пространство моей естественной человеческой жизни, моей физиологии. В мировой истории мало таких времен, которые соразмерны 1920-м годам советской России.

О главном герое романа Артеме Горяинове

Все персонажи моих предыдущих книг являлись носителями какой-то одной мысли или эмоции, о которой мне было очень важно рассказать. В «Обители» я хотел воспроизвести типаж, который так или иначе отражает все архитипические черты русского человека. А так как эти черты в принципе неуловимы, их нельзя расшифровать, он получился персонажем со всеми свойствами: смелым, жалким, беспощадным, милосердным, очаровательным, отвратительным и так далее. Мне кажется, это как раз обычно для русского человека — в разных обстоятельствах проявлять себя каким угодно образом. Артем Горяинов, попадая в среду чекистов, блатных, контрреволюционеров, священников, отражает их, а не светит сам. Это очень важно.

О власти романа над автором

В итоге получился плутовской, авантюрный роман. Все само по себе двигалось и мной руководило. Жуть, я даже не могу этого объяснить. Я всегда иронизировал над русской литературой, которая наделяет себя уникальными свойствами и возможностями: кто-то ей что-то надиктовывает, а она записывает. Все это казалось мне абсолютной ерундой. В моем романе есть сто персонажей, большая часть из них имеет реальные прототипы. Когда документы начали оживать, люди — разговаривать, я стал меньше, чем свой текст. Роман довлеет надо мной.

О тексте «Письмо товарищу Сталину»

История написания этого текста случайна. Когда я отдыхал в своей деревне Ярки Борского района Ижорской области в Керженских лесах, мне в голову вдруг пришла строчка: «Мы обязаны тебе всем, будь ты проклят». Это не имело никаких видимых привязок, я даже не знаю, зачем оно появилось. С другой стороны, когда перемещаешься по России, видишь колоссальное количество людей, которые не имеют голоса в медиа или литературной сфере. В этом смысле я ощущаю себя, может быть, ложно, человеком, который должен проговорить эти мысли. Который может сказать о том, что назрело, что всем очевидно. Я пришел и сообщил об этом. Я во многом разделяю озвученную в письме точку зрения.

О русской литературе

Самое важное значение русской литературы заключается в том, что она свободна — доступны любые движения, жестикуляция и слова. Гуманизм русской литературы в том, что она не толерантна, не политкорректна, она может быть милитаристская или ксенофобская, она задает самые страшные вопросы и отвечает на них. Когда я нахожусь в этом пространстве, я могу позволить себе какие угодно вещи, я свободный человек в свободной стране в свободной литературе: что хочу, то и говорю.

Разнообразная мозаика современной русской литературы дико любопытна. Однажды мне рассказали про Дмитрия Сергеевича Лихачева, который на вопрос студентов о его обширном художественном вкусе ответил, что для него литература — это огромная мозаика, в которой все сообразуется и одно проистекает из другого. Может быть, и я так воспринимаю. Мы переживаем не самое худшее время в русской литературе.

О теории теплопожатий

У писателя Леонида Максимовича Леонова была история про теплопожатия. Он говорил, что Пушкин жал руку Гоголю, Гоголь жал руку Толстому, Толстой жал руку Чехову, Чехов жал руку Горькому, Горький жал руку Леонову, Леонов жал руку Распутину… А Распутин жал руку мне. Вот в этих восьми рукопожатиях и есть вся русская литература. Внутри этого ощущения находиться очень приятно, но я думаю, что есть и параллельные теплопожатия.

Об отце Эдуарде и деде Сане

Имеются в виду Лимонов и Проханов. Конечно, писательская моторика восходит у меня к этим именам. Эти люди подействовали на меня очень сильно, освободиться от их энергетики невозможно. Что бы мы о них не думали, они останутся вписанными в контекст русского слова и государственности.

Об экзотике в литературе

Мой друг Миша Тарковский в возрасте 16-18 лет уехал на Енисей, поселился в избе, и главной экзотикой в его случае стала сама жизнь — деревенская, русская, енисейская. Он там строит церкви, ходит на охоту… Человек, помещенный в Россию, — самая большая экзотика русской литературы. Такого у нас не хватает совершенно.

Анна Рябчикова