Метка: Издательство «Эксмо»

• Andaguraundo. Yakusoku-sareta basho-de
• Авторский сборник
• Перевод с японского А. Замилова, С. Логачева, Ф. Тумаховича
• М.: Эксмо, 2007
• Переплет, 608 с.
• ISBN 5-699-20345-1
• 7000 экз.

Мир без войны?

Мир без войны? Где Харуки Мураками?

Вернее так: где я и где — Харуки Мураками?

Он литератор с мировым именем, мое имя никому не известно (я и сам-то стал его забывать). Его книги переведены более чем на тридцать языков, моих даже на русском нет. В его домашней коллекции сорок тысяч джазовых пластинок, а у меня только радио «Эрмитаж». У него собственный бар в Токио, а я захожу только туда, где нет дресс-кода.

Короче, вы понимаете… Неблагоустроенному питерскому обывателю рассуждать о творчестве великого писателя…

Если рассуждать… Если взять на себя смелость… Если просто попробовать — так, просто…

Высказать мнение, только мнение…

Мне его книга не понравилась.

Ему, видите ли, не понравилась. А кто ты такой?

Вот и я про это. Кто я? Да никто.

Поэтому — как хотите. Хотите — дальше этот текст читайте, а хотите — читайте Мураками.

В аннотации сказано:

«Собранные свидетельства поразительны. С самого начала „Подземка“ трогает до невозможности и неожиданно захватывает» (Time Out).

Неправда. Не поразительны. И не захватывает.

«Тщательное проникновение в самое сердце ужаса» (Scotsman) — опять неправда. Это мировая пресса о книге.

Неизвестно, кто тут лукавит: может быть, Мураками не собирался вовсе в это самое сердце проникать, во всяком случае в авторских комментариях — тексте от первого лица, набранном курсивом,— ничего о такой задаче не говорится. Не знаю.

Речь в романе идет о террористическом акте в токийском метро, когда, ну помните, там люди отравились ядовитым газом — испарениями зарина. Смертельно опасную жидкость специально разлили в вагонах боевики секты «Аум Сенрике». Семьсот человек были госпитализированы. Два человека погибли.

В аннотации сказано: «20 марта 1995 года мир всколыхнула беспрецедентная трагедия».

В 1995 году в поволжском городе прорвало трубу с кипятком, залило теплотрассу, в которой ночевали бомжи, человек сорок-пятьдесят (кто их считает) — все, как один, сварились. Не опознали ни одного тела. Да и не пытались особо. И никого это не всколыхнуло. Ну, на рынке, конечно, разговоры шли, но чтобы мир…

Потому что — кто они? Никто.

Потому что ни жертвы, ни палачи мир не колышат. А волну нагоняют пиар-менагеры, у них работа такая. И за эту работу они получают приличные деньги.

Весь роман состоит из воспоминаний людей, пострадавших от теракта, и, кстати сказать, большая часть тех, к кому автор обращался, отказались сотрудничать с ним. Почему?

Не знаю.

Может быть, потому, что мы все умрем, но каждый — своей смертью. И в этой смерти каждый будет безнадежно одинок, и когда вдруг что-то напоминает об этом, все начинает меняться, уже сейчас меняться: человек еще жив, а уже… И при чем тут тогда мир? И книга? При чем тут книга, которую хочет кто-то там написать, пусть даже он лауреат и гений?

Достоинство не позволит подлинному писателю делать капитал на чем-то кроме его собственной внутренней драмы. Трагедии, если угодно. В противном случае это уже не литература, а пресловутый менегмент.

«Недалеко от нашего дома был ипподром. Мы часто бегали туда играть. Мне понравилось, я влюбился в профессию жокея».

«Четвертый год, как я устроилась в эту фирму. Работаю помощником начальника отдела. Контролирую на компьютере складские запасы, разбираюсь с возвратом товара».

«Тем временем с организмом начало что-то твориться. Уже в районе станции Йоцуя стало плохо. Перед глазами стало темно, словно я надел солнечные очки».

Это воспоминания троих пассажиров. Один из них ирландец, живущий в Японии. Молодая девушка-японка и сорокалетний мужчина. И все они говорят одинаково. Не поймешь по тексту, что разные люди. Вообще, все говорят одинаково. Схожими фразами и в одном ритме. Лексика совпадает. Во всех интервью. Вся прямая речь лишена индивидуальных признаков.

Такой вот роман.

Ну и авторский текст:

«Конечно, в ходе этих трагических событий самопроизвольно проявились и некоторые положительные тенденции. За некоторыми исключениями, персонал метро, находившийся в то время в зоне бедствия, проявил дисциплину, работоспособность и высокие моральные качества, которые заслуживают восхищения.

Однако, хоть и имели место приведенные выше позитивные моменты, за их счет нельзя списать общую растерянность системы».

Это что — автор «Страны чудес без тормозов» написал?

Это менагер средней руки умозаключил. Не иначе.

Я специально такие обширные цитаты привел, чтобы вы не подумали, что я от зависти или от злобы на этого японского писателя нападаю. Мне ведь с ним делить нечего, общей собственности у нас нет. (У меня так вообще никакой нет.) Я просто подумал сейчас, что есть такой ритуал — «минута молчания». Ну, правильно. А что сказать-то? Если так. Бог разберет.

Да вот, о Боге.

У людей есть убеждения. И они либо убивают во имя своих убеждений, либо умирают за них.

Мне, может, не следовало бы по этому поводу высказываться, но ведь Мураками первый начал (я имею в виду из нас двоих). Эта трагедия в токийском метро… Я так понимаю, малозначительный эпизод извечной религиозной войны… Чему же удивляться, если вся история человечества — история убийств во имя веры? Мураками, однако же, удивляется. Как такое возможно? — вопрос, который явно беспокоит автора. Подспудный вопрос.

Позволяющий самим фактом своей постановки обозначить авторскую позицию. Как бы наивно-гуманистическую. Вроде и не было разрушения Иерусалима, геноцида армян, крестовых походов и Варфоломеевской ночи. И никто не слышал об ИРА, басках, чеченцах, о балканской войне и Аль-Каиде.

Любая борьба (более всего — «борьба за мир», как говаривали во времена СССР) — война мира против самого себя. Мир — место, отведенное войне во вселенной. И мы тут живем. И воспринимаем эти жизненные обстоятельства как драматические, но неизбежные реалии. И хорошо, если нам достает такта не спекулировать этими самыми обстоятельствами, не «гнать волну» и на этой волне не зарабатывать ни нравственного, ни фактического капитала.

Кому достает — тот «никто».

Кому нет — тот прогрессивный писатель с активной жизненной позицией.

P. S. Чего это я так завелся?

Алексей Слюсарчук

• М.: Эксмо, 2007
• Переплет, 320 с.
• ISBN 5-699-19724-9
• 10 000 экз.

Цветущая простота

В эпоху масс-медиа книга — уже не самостоятельная совокупность знаков, не рой черных букв на белом поле неопределенности. Книга становится приложением к Знаку. Причем Знак — это не то, что обозначает. Знак — это Знаковая Фигура. Кто-то, оказавшийся чуть более интересным / сильным / ярким / талантливым, чем прочие.

В условиях дефицита индивидуальности Знак — это личность. Любая, но чаще всего — зацикленная на самой себе. Обладающая превосходными навыками манипуляции и крысиным инстинктом выживания. Тигр каменных джунглей. Акула шоу-бизнеса. Монстр рока. Динозавр поп-культуры. И прочие образчики бестиария наших мегаполисов. Реже — личность, обладающая настолько ярким и неповторимым характером, что ею невозможно не восхищаться.

Знак может быть виртуален. Знак — это человек-матрица, человек-паук, человек-летучая мышь. Люди-Икс, люди-анонимы… Люди-Игреки (А, Бэ, Цэ — и т. д.), компоненты алгебраического уравнения. И эти Знаки, даже оставаясь виртуальными, изредка пишут книги.

Книги, написанные Знаками, становятся приложением к ним. Перефразируя рекламный слоган одного издательства — «Видим Знак, читаем книгу». Чужой на плазменной панели — и Чужой в параграфах покетбука. Есенин, повесившийся в «Англетерре», Есенин из телесериала — и Есенин, заточенный в узилище страниц. Лицо на глянцевой обложке журнала, в телесериале, в эфире ток-шоу — и то же лицо на твердой обложке модного издания…

Впрочем, я увлекся. Все это долгоиграющее предисловие было затеяно лишь для того, чтобы сказать: Алена Свиридова — редкостный образец Знака — одна из тех, чей статус объясняется исключительно мощной харизмой и ярким жизнелюбием. Возможно, дело в моих личных пристрастиях. Мне нравятся и всегда нравились женщины, идущие по жизни легко и безоглядно. К тому же, как утверждает Свиридова в своей книге, она — предмет обожания интеллигентных кругов. А значит, и положение интеллигентного степного волка обязывает меня восхищаться Свиридовой-исполнительницей.

Женщины, идущие по жизни легко и безоглядно, видят мир так же, как завязывают знакомства: запросто. Влегкую. И даже декаданс в представлении тех-кто-идет-по-жизни-смеясь — это «клоуны, певица и проститутки» (из описания одного эпизода юности, о котором пишет в своей книге Свиридова). Не знаю, как вы, а лично я не отказался бы от декаданса, в котором присутствуют клоуны. Быть может, дело в том, что у нас, интеллигентных степных волков, свой, особенный декаданс. В котором клоунам места точно нет. А если есть — то это совсем не те простые дружелюбные парни, о которых пишет Свиридова. Клоуны из декаданса степных волков — злобные, мрачные, коварные создания, похожие скорее на персонажа из «Оно» Стивена Кинга. Декаданс степных волков — это, как пела в свое время «Агата Кристи», «кокаин желтыми пальцами в тонкие ноздри» и прочий психоделический хоррор. Не всегда — буквально.

Даже понимание Пелевина (одна фраза «пелевинская интрига» многого стоит) и буддизма у Свиридовой легко и ненавязчиво. Вот занимательный сюжет писателя, который, кажется, моден. Вот — то, что хорошо и правильно, а вот — наоборот.

Конечно, Свиридова — не Пелевин. У нее вы не встретите изощренных текстовых композиций или смысловой многослойности, тем более — обратной перспективы овеществленной метафоры. Текст ненавязчиво прост и необязателен. Книга Свиридовой — это большое, на триста шестнадцать страниц, полотно в стилистике Пиросмани, обманчивая простота которого привлекает недосказанностью и волшебным, по-детски доверчивым восприятием мира.

В конце концов, именно волшебных Знаков так не хватает этому миру. «Я так думаю»…

Адам Асвадов

• М.: Эксмо, 2007
• Переплет, 416 с.
• ISBN 978-5-699-21137-1
• 25 100 экз.

Адвокат:
рыцарь в чем-то. Остальные — черно-белые

Перед нами один из многочисленных романов, описывающих новую правовую и экономическую реальность России 90-х посредством до спазмов знакомых клише: «дикий капитализм», «развал государства», «милицейский беспредел», «разграбление страны» и т. д. Список, далекий от полноты, но зато наверняка памятный всем, кто последние 10–15 лет включал телевизор или использовал газеты (для чтения). Собственно говоря, подобная беллетристика, не способная похвастаться ни шикарными переплетами, ни похвалами критиков, имеет мало шансов занять место в домашней библиотеке уважающего себя читателя рядом с фолиантами респектабельных мэтров. Но зато она не только давно уже стала господствовать в «акваториях» книжных развалов, но и смогла даже потеснить в «гаванях» книжных магазинов вечных классиков, точь-в-точь как когда-то рейдер Френсис Дрейк, получивший посмертную признательность автора за помощь в выборе названия романа, разгромил донельзя самоуверенную и до неприличия непотопляемую Великую Армаду.

Однако не пираты славной эпохи британского морского могущества дают в книге повод для лирических отступлений, а благородные рыцари Круглого стола. Именно их похождения являются той универсальной санкцией, которая заменяет в сознании главного злодея логическую мотивацию его гнусных поступков, для чего он даже создает виртуальную игру “Knights game”, где успешно использует накопленный опыт в условных розыгрышах средневековых ристалищ. Так что его исторические фантазии, в которых сэры-рыцари — всего лишь «разводилы» своего престарелого короля и «рейдеры» по отношению друг к другу, являются ничуть не худшим способом образного постижения истории, чем аналогичный «заброс» предприимчивого янки конца XIX века ко двору короля Артура в Раннее средневековье, осуществленный Марком Твеном.

Если главный негодяй присваивает себе имя предателя «Мордреда», то место благородного «Ланселота» официально остается вакантным на всем протяжении романа. Хотя в разных ситуациях его «доспехи» примеряют на себя и положительный герой — жутко популярный адвокат душка-телезвезда Артем Павлов,— и все его друзья по очереди, каждый — на своем посту, верный присяге и помогающий торжеству справедливости, примеряет их даже (в совершенно неожиданных местах, но так по-простому и уместно!) президент Путин. Вообще, роман изобилует громкими именами и событиями, в нем буквально, по меткому выражению Лермонтова, «смешались в кучу кони, люди» — с той лишь разницей, что «кони» здесь было бы правильнее писать с большой буквы, поскольку из всех представителей фауны в романе поминается только президентский лабрадор. И даже простодушные подмены имен и названий, вроде олигархов Владимира «Батанина», Алексея «Верибоски» и Марка «Фрида», владельца «Вольты», а также известного юриста Михаила «Борчевского», спикера «Грызунова» etc.,— настолько угадываемы, что не обязательно быть регулярным подписчиком газеты «Коммерсантъ» (тоже переделанной явно играющим в поддавки автором в «Комендантъ»), чтобы их разгадать.

За столь приятными, но не слишком унизительными для самолюбия читателя словесными «перевертышами» выстраивается сюжетная линия, удавшаяся в тех местах, где автор, основываясь на профессиональном знании вопроса, вводит нас в подробности рейдерских захватов или судейско-милицейско-эфэсбэшной рутины, но сильно «смазывающаяся» там, где отдается традиционная для этого жанра дань описаниям «красот родной природы» и альковных похождений героя. При этом рыцарская вера П. Астахова в то, что добро завсегда побеждает зло, выглядит убедительно сама по себе, но доказывается, увы, не всегда правдоподобно. Так, например, то, что сын Председателя Верховного Суда может оказаться преступником, больших сомнений почему-то не вызывает, в отличие от того, что он, будучи отпущенным на свободу, раскается и станет послушником в монастыре. Или, скажем, в то, что Путин способен вызвать «на ковер» любого губернатора и «извалять» его на этом ковре по всем правилам политического дзюдо, верится вполне охотно, но в то, что этот самый губернатор не только станет защищаться (?), но и перейдет в нападение (!), покусившись на самого Путина (!!!),— верится уже с трудом.

Впрочем, воображение любителей приключенческой литературы про подлых пиратов и великодушных рыцарей, и чтоб непременно с хорошей концовкой, распалит отнюдь не фактологическая точность, а сюжетные изгибы и необычное сочетание жанров. С этим-то — вызвать интерес и подержать его немного в приятном напряжении — автор справился успешно. Ну а кто не верит ни в какое «дерзанье помыслов высоких», пусть читает Сергея Минаева: там про то же, только цинично!

Евгений Держивицкий

• М.: Эксмо, 2007
• Переплет, 320 с.
• ISBN 978-5-699-20621-6
• 10 100 экз.

«Гений». После использования утилизовать!

Современная российская масс-культура живет, похоже, под лозунгом «Наш ответ Керзону». Был такой незадачливый министр иностранных дел Великобритании, стремившийся во что бы то ни стало задушить молодую Советскую республику, за что и удостоился персональной пролетарской дули, изображение которой еще долго украшало разные митинги и демонстрации. Кто бы сейчас помнил об этом проходном политике начала 20-х годов ХХ века, не стань его имя составной частью целого почина, много позже сформулированного в бессмертном наказе «Догнать и перегнать Америку»? Пролетарская культура, однако, канула в лету, а вот агитационный прием, завещанный анонимными бойцами идеологического фронта, остался. На радость читателям в том числе.

Началось все не так давно. Еще Айрис Мердок, хорошая писательница и по совместительству соотечественница лорда Керзона, прославилась в 60-х серией рассказов, в легкой и приятной форме раскрывающей особенности женского мировосприятия. Ее женщины делали это в разных житейских ситуациях и с разными мужчинами. В новелле «Ангел-хранитель» таким мужчиной оказывается, например, юный маньяк-романтик, убивающий всех, кто обижал главную героиню,— не по ее просьбе, конечно, а по велению чистого сердца, как и положено любому ангелу, вмешивающемуся в людские дела. Мердок снискала несметное число последовательниц в выбранном ею жанре, стиль которых можно было бы условно охарактеризовать так: «слишком длинно для “Cosmopolitan” — но зато не про войну!»,— поэтому-то она, доживи до наших дней, была бы приятно удивлена, увидев, как разумно они распорядились ее наследством. Размах учениц, надо думать, тоже не оставил бы ее равнодушной: тут и «культовый» (хотя нет, долой кавычки! Просто — культовый) «Дневник Бриджит Джонс», и совсем даже не феминистский сериал «Секс в большом городе».

Жанр женского психо- и эмоционального анализа, основанного на собственном (т. е. подразумевается — всегда богатом) опыте автора, столь же многообразен, как и перечень мест, где может оказаться современная женщина. И стоит ей оказаться в этих местах, как жизнь сразу создает ей интересную ситуацию, о которой можно написать целую книжку в ожидании прихода следующей ситуации,— и так далее, бла-бла-бла. Тут-то, в память своих прабабушек, отвечавших когда-то аристократу Керзону со всей своей рабоче-крестьянской прямотой, и подоспели «ответы» их эмансипированных правнучек: благо, материала для этого в новой России накопилось на два стабфонда. И сразу стало понятно, что если, скажем, красота русских женщин — все еще котирующаяся категория, то все эти рассказы про их особую душевность, верность и бескорыстность — стереотипы времен декабристок. Во всяком случае, именно на этом они сами и настаивают: что в бытописании гламурной жизни Оксаны Робски, что в автобиографии политического профессионала Ирины Хакамады, надо думать, заключен наш ответ уже мемуарам Моники Левински.

Так что книжка Марии Штейнман имеет столь же много шансов затеряться в ворохе похожих на нее книжек, сколько звонких имен российской нови в разных жизненных ситуациях произносит ее героиня. Центральное же место, впрочем, в романе и сердце Маши занимает только один великий — хотя и немного потасканный — актер, которого она отказывается называть иначе как Гений. Гений входит в ее жизнь где-то на середине романа, течение которого (читай: отвлечение героини на других мужчин) изменяет разве только скорость, но никак не направление. Ввиду чего остается загадкой: как девушка, сумевшая создать «инструкцию по применению Гения», может одновременно называть себя «иррациональной»? Это как-то нелогично, что ли, да простят мне читательницы этот тривиальный шовинизм! И еще: говорят, что XXI век будет веком женщин. Если он будет веком таких женщин, то нам впору задуматься о своем «ответе Керзону». Как, мужики?

Евгений Держивицкий

• М.: Эксмо, 2007
• Переплет, 480 с.
• ISBN 5-699-19680-3
• 25 000 экз.

Чей волк

Безумно похоже на Вальтера Скотта, на Фенимора Купера. Хотя, конечно, современные средства транспорта и связи резко взвинчивают темп.

Близость не подражательная — концептуальная. Прислушайтесь к такому вот разговору — верней, перепалке — чуть не перешедшей в перестрелку: из-за мультика про волка и зайца. Кто бы вы думали, эти диспутанты — канадские индейцы, принадлежащие к враждующим племенам? шотландские горцы времен Роб Роя? Или дело происходит в детском саду? Ничуть не бывало: один — полковник ФСБ, другой — ФСБ же подполковник, один — Герой России, другой — кавалер ордена Мужества, один командует каким-то спецбатальоном, другой — начальник городской милиции, оба в недавнем прошлом — бандиты, причем не только в официальном смысле этого термина, в настоящем же — столпы гос. режима. Но один — чеченец, а другой — аварец, — и вот что происходит:

«— Я хочу мультфильм! — требовательно сказал мальчик. — Я хочу „Ну, погоди!“

— Э, — сказал Арзо, отрываясь от нард, — кто тебя научил смотреть этот дурацкий мультфильм? Это вредное кино. Это кино специально придумали русские, чтобы насолить чеченцам. В этом кино заяц побеждает волка! Я не могу позволить, чтобы мой внук смотрел такие неправильные фильмы!

— Послушайте, Арзо Андиевич, — сказал Кирилл (Еще один гебист, русский, из Москвы; крайне странный: чуть ли не порядочный; чуть ли не представитель здравого смысла и человечности; одним словом, соглашатель; Скотт и Купер — и, кстати, Пушкин в „Капитанской дочке“! — тоже используют подобных персонажей. — С. Г.), — ну при чем здесь чеченцы? Это просто мультик про зверей.

— Ну и снимали бы свой мультик про своего медведя, — сказал полковник ФСБ и Герой России Арзо Хаджиев, — взяли бы и сняли, как один волк стаю медведей на танке сжег. А чего вы снимаете про нашего волка?

…— Это почему же волк — ваш? — спросил начальник милиции города Бештой.

— Ты на наше знамя посмотри, — ответил Арзо.

— Эй, что я буду смотреть на ваше знамя! Когда аварский волк был на аварских знаменах, чеченцы платили дань Омар-хану. Это вы украли нашего волка!

— Клянусь Аллахом, — сказал Арзо, волк — чеченский волк, так же как земли Бештоя — чеченские земли. Или ты с этим тоже будешь спорить?

Кирилл напрягся, потому что разговор вспыхнул слишком быстро, как вспыхивают угли, на которые плеснули бензином, но в эту секунду…» И т. д.

Собственно говоря, тут, в этой выписке — вся поэтика романа и часть сюжета в придачу.

Это политический памфлет, написанный с иронического высока: про самоубийственное непонимание Кремлем — Кавказа. Как неприменимы методы политической полиции против обычаев родового, племенного общества. Даже, в общем, про то, что сколько волка ни корми… С той, однако же, существенной поправкой, что кормят волка почти исключительно напалмом и свинцом. А также с учетом обратной связи, которая осуществляется через так называемую коррупцию.

Поражает, между прочим, прейскурант: за должность, например, президента кавказской республики просят в администрации президента РФ сто лимонов зеленых, как с куста.

Чтобы при таких ценах спрос оставался платежеспособным, необходима каскадная, так сказать, преступность сверху донизу. Из них изображенная тут реальность и состоит.

В среднем — по трупу на страницу. Людей воруют, продают, покупают, пытают, убивают. Одна провокация спешит сменить другую, прерываясь лишь на теракты.

И все — совершенно зря. Результат буквально каждого поступка противоположен предполагаемому. Что, однако же, нисколько не удивительно: фактически все до единого действующие лица заняты (сами того не понимая) общим и притом гиблым делом — тормозят историю. Все равно что пытаются с разных сторон — кто за гусеницу, кто за пушечный ствол — кто автоматом, кто ножом, кто голыми руками — удержать падающий в пропасть тяжелый танк. Это придает повествованию невероятно динамичный драматизм.

Жестокие, коварные, очень по-своему благородные дикари — против жестокой, коварной, циничной системы, именующей себя государством, но распавшейся на отдельные преступные группировки.

Каждый ведет свою собственную войну — и проигрывает ее. Общий ход событий не имеет никакого смысла.

Короче, перед нами — ад. Мелькают обреченные адские жители. Вот — первый попавшийся:

«За пять лет, в течение которых командировки на Кавказ чередовались с охраной колонии-поселения под Пензой, майор Рачковский ороговел душой и привык не делать различия между людьми, за которыми он охотился в горах, и заключенными, над которыми он издевался в тюрьме. Он научился убивать так же хладнокровно, как горцы, вот только причины, по которым убивали горцы, были иногда довольно странны, но почти никогда — случайны. Рачковский же научился убивать без причин. Вместо причин была водка».

Разумеется, он погибнет. Вообще, в финале погибнут почти все.

С. Гедройц

• М.: Эксмо, 2006
• Переплет, 448 с.
• ISBN 5-699-17254-8
• 3100 экз.

Блестящая, надо сказать, идея составителя Елены Трубиловой, столь же прекрасно воплощенная: собрать под одной обложкой малоизвестные тексты замечательной юмористки: лирические стихи, мемуарные виньетки, портреты современников, среди которых Бальмонт, Распутин, Северянин… — тексты, представляющие ее творчество и, не в последнюю очередь, жизнь по-новому. В аннотации сказано, что здесь представлена «серьезная Тэффи», что, по-моему, не совсем точно. Тэффи неоднократно писала, что анекдот и трагедия — это нередко одно и то же, только точка зрения на происходящее меняется. Возможно, благодаря этой своей программной установке она умела писать о трагическом талантливо и остроумно, нимало не впадая при этом ни в занудство, ни в кощунство.

«Я лежала в больнице в Париже. У меня был тиф. И зашел меня навестить Биншток, секретарь Союза иностранных писателей…

Мне было худо. Я сказала Бинштоку:

— Ради Бога, ничего не рассказывайте. Меня все беспокоит, и я очень больна. Не хочу знать ни плохого, ни хорошего.

— Я знаю, я знаю, — заторопился он. — Я утомлять не буду. Я только одно. Новость. Гумилев расстрелян.

— О-о-о! Ведь я же просила. Зачем вы… Я так любила Гумилева! О-о-о!

И слышу дрожащее блеяние Бинштока:

— Дорогая! Я же думал, что это вас развлечет…»

Сергей Князев

• М.: Эксмо, 2006
• Переплет, 352 с.
• ISBN 5-699-18503-8
• 10 100 экз.

О роли панталон в современной литературе

Я всегда по своей наивности полагала, что книги пишутся помимо всего прочего и для того, чтобы читатели были в состоянии уразуметь, о чем, собственно, идет в них речь. Писатели, которых принято характеризовать как «настоящих», создавая свои романы, повести, рассказы, эссе, в общих чертах представляют себе своего читателя, а представляя — подсознательно учитывают уровень его образованности, художественные предпочтения и прочие милые пустячки, которые бы заставили этого идеального читателя по прочтении предназначенной ему книги облизнуться и сказать: «Истинно так!»

При этом, надо заметить по большому счету, «настоящие» писатели — люди непритязательные. Они хоть и требуют от читателя «духовных и нравственных усилий, напряженной работы души» (цитирую по советскому учебнику литературы), но при этом не заставляют его, бедняжку, досконально знать тот фон, на котором происходят события. То есть если вы читаете «Войну мир», то вам совершенно не нужно знать цвет панталон адъютанта Кутузова, поскольку для понимания смысла романа это не существенно. Имел бы читатель представление о том, что война 1812 года была Отечественной, и ладно… Классики снисходительны к своей аудитории.

Иное дело графоманы. Если уж уважающий себя графоман сочиняет чего-нибудь такое, многостраничное, то он берется за читателя всерьез. Ибо его, графомана, читатель должен знать все нюансы происходящего досконально! А поскольку графоманы, к несчастью, склонны класть в основу своих опусов события собственной биографии, то читатель уже на третьей странице оказывается погребенным под ворохом малозначительных и совершенно скучных подробностей чужой серенькой жизни, не вызывающей ничего, кроме желания запустить в автора чем-то очень тяжелым, желательно — его собственным многостраничным трудом…

К чему я все это говорю?

К тому, что именно из такой графоманской продукции, занимающейся описанием своих незначительных жизненных свершений на нивах Рублевского шоссе, на 90% состоит тот жанр, который теперь иногда любят называть «русским гламуром». Понятно, что и в других жанрах, изготовляемых на потребу неприхотливой читательской душе, подобной графоманской продукции хватает с избытком, но, полагаю, только в оазисе «глянца» это возведено в некий жанровый канон.

Причем с каждым новым произведением, написанным в этом жанре, ситуация усугубляется. Я удивлялась прихотливому графоманскому «плетению словес» в бестселлерах Оксаны Робски и кривила лицо, когда составляла рецензию на книгу Наташи Маркович «ANTICASUAL. Уволена, блин!», и думала тогда, что хуже уже быть не может. Наивная! Оказалось, может, и еще как!

Я поняла это, когда в руки мне попала книга Оксаны Пономаревой «Между ног».

Каюсь — меня зацепило провокационное название вкупе с многообещающей аннотацией: «„Между ног“ — это правдивая история о шоу-бизнесе и мире моды, о нравах и порядках, которые там царят, о том, как делается карьера в обществе тотального глянца, о дружбе и любви в „тусовке“, о правилах поведения для знаменитых. Это история о том, на что готовы люди ради славы и как они ведут себя, когда нечего терять».

Об авторе сообщалось, что «она как никто другой знает изнанку русского Глянца», поскольку два года состояла в должности главного редактора одного приложения одного глянцевого журнала.

Сочетание названия, аннотации и послужного списка госпожи Пономаревой настраивало на нечто остросюжетное и увлекательное. Кто ж знал, что автор окажется заражен бациллой графомании…

Разочарование ждало уже на первой странице, где мною был обнаружен список действующих лиц, озаглавленный почему-то как «Список приглашенных». В нем значилось ровно 45 совершенно неправдоподобных фамилий. Я не поленилась, посчитала.

«Быть может, — подумала я, — это сделано для того, чтобы обозначить масштаб, указать значительность охваченных событий». К сожалению, выяснилось, что все эти 45 лиц равным образом задействованы в сюжете, если можно назвать сюжетом совершенно расплывчатую историю борьбы за кресло главного редактора глянцевого журнала, больше смахивающую на дословную запись сплетен среднестатистического офиса. Если вы когда-нибудь работали в офисе, то вы понимаете, о чем я говорю.

Но даже и это хиленькое структурное образование было обнаружено мною путем длительных и напряженных раскопок среди вязкого мусора бессмысленных диалогов персонажей и бесконечных намеков автора на реальных персон из мира шоу-бизнеса. Угадать последних также дело великого труда в силу того, что характеристиками они снабжаются исключительно в виде описания… все тех же графоманских «панталон», несколько изменивших свой цвет и фасон со времен Кутузова. А потому если вы почему-то не в курсе, какая-такая светская львица подралась с известной балериной и что при этом на них было надето, то не видать вам смысла во всем этом действе, как своих ушей.

Как вам, например, такой пассаж, характеризующий героиню, претендующую на то, чтобы выступать в качестве alter ego автора:

«У Евы Porshe не было, как не было арочных окон в квартире. Она ездила на Mitsubishi Eclipse и жила в двушке, которую ей оставила бабушка, недалеко от Смоленки. Гардероб Ланевич активно обсуждался в желтой прессе, хотя брендовых вещей в нем почти не было. Ева не носила „обязательные“ джинсы D&G и топы Gucci…»

Уже плюетесь? А теперь представьте, что в точности тем же заполнены все 350 страниц этого сочинения, и вы получите точное и законченное впечатление о романе Оксаны Пономаревой.

P. S. Как читатель этого «бестселлера» я опасаюсь, что еще одно такое произведение, и я поверю, что Оксана Робски — это лучшее, что есть в нашем литературном ширпотребе.

Мария Петровская

• Авторский сборник
• Перевод с англ. О. Шидловской
• М.: Эксмо, 2006
• Переплет, 320 с.
• 5000 экз.

Болен бездействием

Чего можно ожидать от автобиографической дилогии сына известного писателя, кроме того что оба романа окажутся сами по себе довольно скучны? Скорее всего, это будет никакая не автобиография, и, пожалуй, любой дальновидный читатель еще раньше, чем откроет книгу, поймет стыдливую условность приставки «авто». Такие произведения в большинстве своем спекулируют на не известных ранее подробностях личной жизни знаменитого родителя и слегка раздражают заявляемой в них претензией наконец-то рассказать про него всю правду.

«На спидах» и «От винта» Уильяма  С. Берроуза-младшего являются ошеломляющим исключением из этого правила. Начать можно хотя бы с того, что имя Уильяма Берроуза упоминается в романах всего несколько раз. Знаменитый отец оказывается, как ни странно, второстепенным персонажем в произведениях сына, и никаких рассуждений о его жизни и творчестве в книге нет.

Литературная традиция — единственное, что связывает двух писателей. Герой и одновременно автор романов дилогии — человек, всю жизнь страдавший наркотической, а после алкогольной зависимостью (что в сущности одно и то же), и, рассказывая о своей жизни, он много говорит о наркотиках. Но даже о первом романе Берроуза-младшего «На спидах» нельзя сказать, что он полностью посвящен этой теме. В послесловии к роману Берроуз-старший говорит о том, что «На спидах» и «От винта» как нельзя лучше отразили «форму ветра», пронесшегося по миру в шестидесятые. Однако даже самый невнимательный читатель заметит, что никакого бунта в романах нет, а равно нет в них и никакой политики, и никакой пропаганды. Так о чем они?

«На спидах» — это рассказ человека, путешествующего внутрь самого себя и поэтому безразличного к внешнему миру. Занятый только созерцанием, главный герой романа не может либо не хочет влиять на течение своей жизни. Она целиком и полностью отдана на волю случая. Именно он управляет ей и становится решающим фактором в отношении дальнейшего развития событий. И даже тот факт, что глаза человека, наблюдающего ход собственной жизни как бы со стороны, подернуты метедриновой поволокой, — всего лишь случайность. Герой романа не является героем действия и тем более — противодействия. Он принимает все, что ему предлагает случай. В том числе и наркотики.

В первом романе дилогии Берроуз говорит нам о том, что в мире существует болезнь, которую можно вылечить только действием. И эта болезнь угрожает принести больше бед, чем чумное поветрие.

В романе «От винта» автор рассказывает о месяцах принудительного лечения в Лексингтонской больнице — выматывающем и, в сущности, бесполезном мероприятии, а также о лове рыбы на Аляске — тяжелой работе, не оставившей ему времени на наркотики и потому избавившей от них в конечном счете. Об этом периоде своей жизни, в котором созерцание сменяется действием, Берроуз говорит как о самом счастливом.

Ни в одном из романов нет ни поучений, ни выводов. Автор, он же главный герой, занимает по отношению к описываемым в книге событиям безоценочную позицию. Иногда он дает советы, но, в сущности, не пытается ничему научить, потому что едва ли считает это возможным. Любителям покритиковать тех, кто выбрал в свое время наркотики, или тех, кого наркотики выбрали сами, Берроуз задает всего лишь один вопрос: «А у вас есть, что им предложить? Есть?» — единственная попытка диалога, заранее обреченная на неудачу и потому не получающая в книге никакого развития.

Прямота, правдивость и простота (впрочем, не имеющая ничего общего с примитивностью), безусловно, являются достоинствами обоих романов. Тема, от века к веку получающая новые литературные решения, зазвучала у Берроуза по-новому, вобрав в себя проблемы, касающиеся практически каждого человека. Выполнить такую задачу совсем не просто. На мой взгляд, Уильям  С. Берроуз-младший превосходно с ней справился.

Анна Макаревич

• М.: Эксмо, 2007
• Переплет, 416 с.
• 978-5-699-21058-9
• 15 000 экз.

Плут нашего времени

«Манагер жжот»… Чего можно было ожидать от романа с таким названием? Мои прогнозы были немногочисленны: сетевой пост неумеренного объема — среднеглупое детище контркультуры, зачем-то помещенное в переплет и интересное только в лексическом отношении (очевидно, что с элементами «падонковского» диалекта на сегодняшний день не сталкивался только ленивый).

Чего нельзя было ожидать от романа Алексея Колышевского? Вариантов ответа на этот вопрос может быть великое множество: что книга превосходно выразит свое время, явится образцом современного плутовского романа, не утратив при этом классических жанровых черт, будет по-настоящему остроумной и хлесткой, запомнится. Иными словами, от романа нельзя было ожидать ничего из того, чем он, в конечном счете, явился.

Главный герой произведения — наш с вами современник, недовольный своей жизнью и по этой причине находящийся в постоянном движении. Человек без корней, с легкостью переезжающий с места на место, лишенный сколько-нибудь прочных социальных связей (или, если угодно, пут), проворачивающий одну за другой невероятные аферы, — портрет вполне узнаваем. Перед нами пикаро, плут, вожделеющий в жизни абсолютной свободы и готовый добиваться ее любыми средствами. Неудивительно, что такой персонаж поселился в России — события двух последних десятилетий подготовили для него более чем благоприятную почву.

Множество невероятных совпадений и легкость, с которой главный герой осуществляет задуманное, позволяют говорить о том, что в книге в значительной мере присутствует также элемент игры, неизменный спутник любого литературного похождения.

Еще в романе, к сожалению, есть стихи — ужасающее лирическое начало, вырвавшееся из-под контроля и безвозвратно погубившее что-то около десяти страниц. Стеснительно полагая себя поэтом, автор совершает ошибку, потому что ничего, кроме недоумения, не могут вызвать такие, например, строки:

Я тебе оставлю дни недели,

Те, которые так часто мы не пели,

Ласковую землю под ногами,

Мир подречный в отраженье с облаками.

Но роман все равно читается на одном дыхании. Даже провальная прозиметрия не портит его, создавая головокружительный контраст между захватывающим прозаическим текстом и плохими стихами.

Очевидно также и то, что автор оказывается не в состоянии оживить любовные сцены, и одна за другой они оказываются в лучшем случае слишком приторными или грубыми, а в худшем случае — просто пошлыми.

Не исключено, что причиной подобной несостоятельности стали законы жанра. Их, как известно, трудно, почти невозможно переломить, и любовная сцена вместе с лирическим отступлением не выглядят органично в исполнении героя, желающего свободы и только ее. А может быть, дело в том, что подобрать адекватный дискурс для беседы о сокровенном всегда бывает непросто. Трудно сказать. Прочитав роман, каждый сможет сам решить для себя этот вопрос.

Во всяком случае, достоинства книги, безусловно, превосходят ее недостатки.

Конечно, «Манагер жжот» — это роман-симптом своего времени. Вместе с ним пройдет он сам и пройдет интерес к нему. Но актуальность и качественное исполнение делают его на сегодняшний день более чем привлекательным. Читатели могут быть уверены в том, что роман откроет им захватывающую череду стран, людей и событий и будет безупречен во всем, что касается похождений.

Анна Макаревич