- Элин Келси. Мы – звездная пыль.– М.: Манн, Иванов и Фербер, 2014. – 32 с.
Известный специалист в области изучения окружающей среды, популяризатор науки и эко-консультант, Элин Келси в литературном мире известна как автор нашумевшей Not Your Typical Book about the Environment. Необычная детская книжка вместо того, чтобы мобилизовать и напугать безалаберное поколение маленьких потребителей, как это делает литература подобного рода, скорее, пытается успокоить тех, кто уже чувствует тревогу за планету.
«Мы — звездная пыль» имеет меньшее отношение к экологии и пропаганде, и большее (несмотря на то что, по словам автора, каждый упомянутый в книге факт имеет научное подтверждение) — к философии и даже к поэзии. Вся скромная сотня слов, из которых состоит книжка, выражает простую, но неизменно очаровывающую мысль: все мы одной крови.
Мы — звездная пыль, потому что каждый мельчайший атом человеческого тела возник из звезды, взорвавшейся задолго до нашего рождения. Потому что, как и рыбы, мы начинаем жизнь в соленом океане материнского лона, а потом проливаем ее слезами и потом. Потому что вода в нашем стакане «когда-то наполняла озера, из которых в незапамятные времена пили динозавры». Потому что растем, как деревья, и теряем волосы, как они — листву. И множество других «потому» – поэтичных, неожиданных и забавных. Все вместе: курьезы, детский лепет и научные факты — составляет неуклюжую, но трогательную метафору, призывающую нас обратить внимание на миллионы невидимых нитей, что связывают человека с миром вокруг.
Эту книгу можно прочитать любопытному четырехлетке — и пусть он обрадуется плывущим по небу кашалотам. И увязшему в унылом природоведении первокласснику — и тогда он поймет, что природа — это не только подзолистые почвы, но и упомянутые выше динозавры, и далекие звезды, и он сам. А философски настроенного десятилетнего книга подвигнет на размышления о том, что он такое. Да и — опыт показывает — на планете живет мало людей, которых бы не заинтересовала скорость чихания или периодичность смены человеческой кожи.
Отдельным бонусом к книге служат иллюстрации канадской художницы корейского происхождения Сойон Ким. Она украсила текст своими диорамами, трехмерными композициями, любовно сооруженными из коробок, цветной бумаги, ниточек и сушеных цветов. Кстати, руководство к созданию своей творческой работы можно найти на обороте суперобложки книги.
Рубрика: Рецензии
Удушье
- Илья Бояшов. Кокон. История одной болезни. — СПб.: Лимбус Пресс, 2013. — 256 с.
Издательская версия книг Ильи Бояшова имеет одну броскую особенность: краткий текст, обычно составляющий аннотацию, как бы нечаянно, непринужденно обнажает перед читателем нерв произведения. Если написано, что повесть излагает историю человека, который ощутил под ребрами болезненное присутствие души и задался целью извести это чудовище в себе, то так оно и будет.
Впрочем, прозе Бояшова спойлерство не вредит: однообразие фабулы и очевидный финал позволяют автору варьировать одну и ту же ситуацию, филигранно оттачивая стиль на деталях. Мучимый чужеродностью псюхэ (как называли душу древние греки), герой прибегает к широкому спектру «противоядий». Женщины, алкоголь, собственный бизнес и спорт — все, что назначает обмельчавший Мефистофель-психолог, — дает временное забытье. Не в силах сосчитать накопившееся за годы несметное богатство, детей и бессонные ночи, когда душа особенно кричит и царапается, несчастный рвется к шаманам, экстрасенсам, адептам всех религий, к поиску случайной смерти и, наконец, обретает пустоту.
Кокон — удачный образ не только бренной оболочки, что вынашивает вечно живую псюхэ. Метафора строго отвечает отношению Ильи Бояшова к своим героям — безликим гомункулам, вобравшим черты некой касты людей. В последних произведениях писателя это человек от «сохи» (имеется в виду, конечно же, Сохо, торгово-развлекательный квартал любого города), богатые дельцы с многосторонним образованием, которые в силу обобщенной личности сами по себе интереса не представляют. Они лишь переносчики авторского замысла. Концепты же от книги к книге укрепляются в своей оксюморонной природе: будь то бесцельный путь, подобие бега на месте, женственность мужчин и мужественность женщин или возделывание райского сада адским трудом.
Одержимость героя идеей — движущая сила сюжета большинства книг писателя. Подобно старику-садовнику из предыдущего романа «Эдем», Илья Бояшов заточает персонажа в просторную и ладно сколоченную клеть, обрекая на неистовое и, увы, бездумное шатание из угла в угол. И пока узник скрежещет зубами, читатель, точно зоопарковский зевака, может наслаждаться поистине мастерским описанием этого homo patiens и — что наиболее лестно — чувством собственной свободы.
Обманчивую догадку рождает разделение книги на два блока: «Кокон» и «Душа». Рассматривая историю с позиции героя, больше всего ждешь от второй части адвокатского пересказа жизни псюхэ… Вообще говоря, слава «писателя с двойным дном» и нарочитая лапидарность текстов Бояшова имеют стимулирующее воздействие на фантазию читателя.
Так, следуя домыслам и предположениям, можно подчеркнуть поразительную схожесть в поведенческой манере души героя и окружающих его женских персонажей. В пику расхожему представлению о небесном посланнике, отвечающем за доброе начало в человеке, автор «Кокона» изображает псюхэ устрашающей, раздражающей, наглой, эгоистичной.
«Не знаю, как они там к нам попадают, но приходится констатировать факт — мы для них ходячие тюрьмы, — рассуждает лечащий врач потерпевшего. — Псюхэ томятся в клетках из ребер: лишь смерть человеческая их и освобождает. Куда они улетают потом, совершенно не в курсе, но вот парадокс — они маются в наших с вами телах и должны с нетерпением ожидать, когда мы наконец откинем копыта». Ведение паразитарной жизни — чуть ли не главная дефиниция самок (как ласково называет женщин Илья Бояшов). Стремление поработить, осушить, а затем и запилить до смерти мужчину поразительным образом согласуется с намерениями души относительно тела.
Мастер гротеска и перелицованных истин дает немало поводов для упражнений в игре «Что хотел сказать автор?». Остальное — за вами. Однако помните, что и шляпа фокусника при усердном поиске тайного кармана пробивается ладонью насквозь. Возможно, автор сказал все, что хотел. Еще в аннотации.
Тонино-невидимка
- Джанни Родари. Тонино – невидимка. – М.: Эксмо, 2013. – 32 с.
Издательство «Эксмо» в серии «Арт-проект» выпустило восемь книг Джанни Родари, до сих пор у нас не выходивших. Это короткие рассказы и стихотворения, среди которых внимание стоит обратить на сказку «Тонино-невидимка» с иллюстрациями Алессандро Санна. «Тонино-невидимка» — это история о том, как не выучивший уроки мальчишка по собственной воле становится невидимым, сначала наслаждается этой ситуацией («От радости он вскочил на парту, а потом прыгнул в корзину для бумаг. Он вылез оттуда и начал носиться по классу, дергать всех подряд за волосы и переворачивать чернильницы»), а потом понимает, что хорошего в ней не так уж и много.
Выход в свет не новой (она была написана в 1970-х) и довольно куце изданной книжки известного автора все же знаменателен тем, что наконец открывает российскому читателю совсем другого Родари. Писателя, которого сами итальянцы до сих пор (вот уж больше 30 лет прошло со дня его смерти) любят, чтят, переиздают и ставят в красный угол любого книжного, будь то римский La Feltrinelli или забытая богом лавчонка в сицилийской глубинке.
Выход «Тонино-невидимки» — возможность разорвать неизбежную связку Родари — Чипполино, забыть о манифесте революционного движения, кирпичах дядюшки Тыквы и «Голубой стреле», несущей обездоленных прямиком в светлое будущее. Советские дети полюбили Родари сразу после перевода его сказки Самуилом Маршаком в 1953-м. Потом появился блестящий мультфильм Бориса Дежкина, и сказочный герой, бунтарь и провокатор Чипполино, получил узнаваемый образ и стал завсегдатаем детских журналов, утренников и прочих мероприятий.
Примечательно, что в то время как мальчик-луковица триумфально шествовал по самой большой стране мира, Джанни Родари не был популярен в Италии как писатель. Журналист, памфлетист и радиоведущий успешно работал с детьми. Настоящая слава пришла к нему в 1970-м, когда он неожиданно получил Премию им. Х. К. Андерсена.
Тогда же заговорили об авторской «поэтике» и «лаборатории рассказа». Его литературные эксперименты стали поощрять, они больше не казались редакторам непонятными. И Родари выпускал стихи и прозу, полные игры, лихого словотворчества, дуракавалянья и других детских штучек. Много лет работая учителем в школе, он знал этот мир очень хорошо. Вот эти эксперименты, абсурдистские стихи и сказки, рифмовки и шутки до СССР уже не дошли — что и понятно. Исключением можно назвать только короткометражку о рассеянном мальчике Джованни в мультипликационном альманахе «Карусель», появившуюся в 1960-е.
И вот спустя десятилетия Джанни Родари возвращается к русскому читателю в новом обличье. В создании образа не последнюю роль играет иллюстратор Алессандро Санна, молодой (1975 года рождения), очень успешный (за его плечами две Андерсеновские премии и работа в крупнейших книжных издательствах) и ужасно популярный в Италии.
Легкие, пластичные, смелые и живые, его иллюстрации придают книгам Родари новое звучание. Они полностью совпадают с мелодией текста и усиливают, оркеструют ее. Перед нами уже не трехстраничная побасенка с прозрачной моралью, но триумф книжной иронии, экспрессии и выдумки. Не рассказ о легкомысленных желаниях лентяя, а история о параллельном мире невидимых, куда по глупости попал Тонино, мире, населенном одинокими пенсионерами или неизвестными сказочниками.
Советско-русский разговорник
- Петр Вайль, Александр Генис. 60-е. Мир советского человека. – М.: АСТ: CORPUS, 2013. – 432 с.
Изящные уроки не столько словесности, сколько невероятной дружбы, преподают современникам Петр Вайль и Александр Генис. Гениальные публицисты и писатели создали в соавторстве ряд произведений, одним из которых и стала рецензируемая книга. Ответ на вопрос, возникающий при виде двух имен на обложке (это относится ко всем творческим тандемам): как разным людям удается достигнуть компромисса в исследуемом вопросе? — обнаруживается в предисловии.
«…Мы изобрели парный коммунизм. Устройство его оказалось непростым, но действенным. Разделив 24 главы будущей книги по жребию (и я не скажу, кому какая досталась), мы отвели на каждую по месяцу. Пока один, погрузившись по уши в материалы, писал свой урок, второй зарабатывал деньги — на „Радио Свобода“, в калифорнийской газете „Панорама“ и всюду, где хоть что-то платили. Гонорар складывался и делился пополам. Сейчас даже мне кажется странным, что эта наивная система работала без срыва целых два года. Честно говоря, я до сих пор этим горжусь», — вспоминает Александр Генис.
Вовсе не утопический парный коммунизм может стать отличным фундаментом в общем деле. Всем утверждающим обратное можете с умным видом сообщать, что принцип «не работай с друзьями» к словесности не имеет никакого отношения, и по памяти цитировать список заслуг Вайля и Гениса. Впрочем, лирическое отступление затянулось…
Популярность жанров нон-фикшн и эссеистики, а также удивительные аллегоричные иллюстрации художника Вагрича Бахчаняна — три кита, ставшие причиной переиздания книги. Есть и уникальные наблюдения за стилем эпохи, особенность которой в общем-то и заключается в отсутствии стиля. И свидетельства очевидцев, и описания быта, культуры, настроений страны, просторной настолько, что даже «по карте нужно долго вести глазами от одних российских пределов до других». И детали, от точности которых создается эффект машины времени.
По словам авторов, которые приводят в качестве доказательства строки из стихотворения Евгения Евтушенко, над кроватью русского человека 1960-х висело три лика.
Но чтоб не путал я века
и мне потом не каяться,
здесь, на стене у рыбака,
Хрущев, Христос и Кастро!«Расположившиеся, как два разбойника по сторонам Иисуса, бородатый кубинский партизан и лысый советский премьер сливались воедино в порыве преобразования общества». Такие подробности вы вряд ли найдете в книгах об истории государства Российского, а ведь именно они дают наиболее зримое представление о «совсем другом времени».
«60-е. Мир советского человека», несмотря на очевидную эпохальность и значимость исследования, читать невероятно сложно, а прочувствовать и понять, не будучи рожденным в середине прошлого века, и вовсе невозможно.
Словно написанный на древнегреческом языке, труд во всей красоте откроется лишь тому, кто свободно говорит на языке Аристотеля. Всем остальным придется заглядывать в сноски, комментарии, пользоваться словарем и дополнительной литературой, с трудом складывая незнакомые буквы в слова и обнаруживая смысл лишь после многократных манипуляций, позволяющих адаптировать текст. Однако в том, что любители подобной тренировки мозга существуют, можно не сомневаться.
Вообще, абсурдность — лучшая характеристика эпохи 1960-х. Именно поэтому прекрасным дополнением к тексту стали коллажи концептуалиста Бахчаняна: Сталин в образе пиковой дамы, железный конь, коммунистический флаг, венчающий метлу дворника… Корпусовская обложка тоже сработана на славу: охотник стреляет в пролетающего по небу лыжника, но, скорее всего, промахнется. То, что все вышло не совсем так, как было задумано, известно из учебников истории. Однако Петр Вайль и Александр Генис тут ни при чем.
Аккорд, еще аккорд!
Олег Дорман. Нота. Жизнь Рудольфа Баршая, рассказанная им в фильме Олега Дормана. — М.: АСТ: Corpus, 2013. — 352 с.
Текст книги Олега Дормана «Нота» — прямая речь дирижера Рудольфа Баршая, подготовленная для записи одноименной телепередачи. Его монолог, подчиняясь инерции, как и все, что сделал Баршай в жизни, превратился в музыку. В нем есть подъемы и спады, он меняет темп, но всегда слышен солирующий инструмент. Скрипка, а затем альт. Четыре струны, завиток грифа и отверстия, напоминающие латинскую «эф». Это не книга, но партитура. И страница за страницей по ней дирижирует сам Рудольф Баршай.
Рассказ музыканта — череда трудностей и постоянной работы над собой. В детстве десятилетний Рудик впервые услышал «Лунную сонату» Бетховена и упросил отца купить пианино, а тот вместо громоздкого инструмента принес с рынка легкую скрипочку. Это событие стало решающим для Рудольфа Баршая. «Музыка во мне заговорила. Это было как наваждение какое-то. Я бредил музыкой. Мне все время музыка снилась…»
Начались бесконечные тренировки, многочасовые, ночные, на родительской кухне, в московских коммуналках, в промерзших залах ташкентской школы во время эвакуации, в ванных, на коридорных сундуках и в консерватории перед уроками. Тяжелая работа сопровождалась постоянными открытиями.
Читаешь «Ноту» и шепотом, как на молитве, повторяешь фамилии: Сен-Санс, Малер, Бах, Равель, Дебюсси… За названиями произведений и номерами симфоний скрывается музыка. И оттого, что нотная грамота доступна не всем, композиции волнуют еще больше.
Книга одухотворяет и очищает. Она пропитана уважением к каждому, кто сыграл роль в жизни Рудольфа Баршая. Слова дирижера — прежде всего благодарность учителям. Тем, первым, еще из провинциальной музыкальной школы, которые поставили руку, и консерваторским гениям, чтящим традиции и на равных разговаривающим с учениками. Уважение к преподавателям строилось на безграничном трудолюбии. Занятия могли закончиться поздним вечером, если нужно было отточить неподдающийся пассаж. Рудольф Баршай вспоминает: «Лев Моисеевич [Цейтлин] был величайший музыкант, величайший, — и педагог милостью божьей… С теми, кто относился к делу всерьез, он работал без устали. Однажды что-то у меня не получалось. Цейтлин подошел к двери класса, запер ее на засов, выключил будильник. И урок длился три часа. Все это время следующие просидели в коридоре».
Консерваторское братство сродни лицейскому. Оттуда набирались музыканты в будущие квартеты и струнные оркестры, в которых играл и которыми управлял Рудольф Баршай. И о каждом дирижер отзывается по-доброму, ни одного дурного слова даже в адрес злопыхателей от него не услышишь. Обо всем сказано с мудростью многолетней выдержки. О возлюбленных, друзьях, педагогах («Евгения Михайловича Гузикова мы звали „дедушка с волосами цвета льна“») и, конечно, о музыке. Любовь к искусству безгранична. Только в среде музыкантов поделиться сокровенным означает вместе сыграть по партитуре Второй скрипичный концерт Прокофьева.
Ощущение от монолога такое, будто тебя допускают в близкий круг. Где Мстислава Ростроповича — Боже мой! — зовут попросту Славкой, а Дмитрий Шостакович может позвонить на домашний и пригласить послушать новую симфонию. Баршай, как и Шостакович, также столкнулся с непониманием руководства его «неправильных» музыкальных предпочтений. Дирижеру пришлось покинуть страну, но благодаря его отъезду человечество услышало окончание десятой симфонии Малера.
В книге любому слову соответствует аккорд, и в каждой главе из них складывается определенная мелодия. «Нота», раскрывающая нюансы Бранденбургских концертов Баха, приглашает читателей в новый мир. Мир звуков и старинной валторны и скрипки, смычком которой в этом месте обязательно нужно играть стаккато. Рудольф Баршай зовет за собой в залы филармонии, где можно до краев наполниться звучанием, укрыться им с головой.
Сказка на Рождество
- Джованнино Гуарески. Сказка на Рождество. – М.: Альбус Корвус, 2014. – 72 с.
В сочельник мальчик Альбертино надумал прочитать папе стихотворение, но папин стул был пуст – вот уже второе Рождество папа встречал в концентрационном лагере в Стране Войны, где все сделано из угля, а лето длится всего один день, да и тот может быть дождливым. Альбертино задумал послать папе стихотворение-птицу, а ветер, что разносит воспоминания в рождественскую ночь, согласился отнести ее. Но птица не прошла цензуры, слова, написанные на ее крыльях, были вымараны и стихи погибли.
Тогда Альбертино, его пес Флик, светлячок и Бабушка морозной и голодной рождественской ночью сами отправились в лагерь, им во что бы то ни стало захотелось повидаться с отцом и сыном. А мама?.. «Мама в такую ночь могла бы выйти из дому только ради своего ребенка. Ребенка, как бы он ни был далеко, нужно навестить любой ценой. Мужа – главное уметь дождаться».«Сказка на Рождество» была написана итальянским писателем Джованнино Гуарески в декабре 1944-го в концентрационном лагере для военнопленных на севере Германии. Написана для сына и никогда не виданной дочери, для близких и тех, кто дрожал от холода на соседних нарах, в соседнем бараке. «Его вдохновили три музы: холод, голод и ностальгия». «Ностальгию придумали заключенные, – говорит в предисловии автор. – Потому что за колючей проволокой все, что принадлежит отрезанному от тебя миру, становится сказкой…»
У Гуарески сказочный, фантастический смысл обретает, действительно, все. Все, чего он касается словом, обрастает сказочной плотью, все оживает, движется, сталкивается друг с другом. Дед Мороз с полным мешком надежд и воспоминаний (игрушек и леденцов теперь не делают – сахар идет на динамит, вата – на солдатские телогрейки, да и дарить их некому – все дети на заводе), замаскированная курица из Падуи, которая тайно пересекает границу, чтобы снести свое яйцо в Италии (– Хочу, чтобы мое яйцо было итальянцем! – Как романтично! – воскликнула бабушка), революционно настроенный муравей, Добрый Лесовик, который помнит Гарибальди, бородатый Здравый Смысл и жаворонок межгалактической конструкции.
Сказка густо населена персонажами, смыслами и стилями, полна литературных аллюзий и житейской мудрости. Абсурд и юмор, множество абсолютно детских затей и придумок, рассуждения о герметической поэзии и рождественские псалмы, а еще чуть-чуть Оруэлла и Беккета и, может, Джанни Родари (но того, которого у нас не переводят) и Юрия Олеши – все это умещается на нескольких десятках страниц, перемежающихся наивными и немного неуклюжими авторскими иллюстрациями. Они отдают газетной карикатурой того времени. Серый картон, «самиздатовская» обложка и мешанина образов внутри, подкрепленные искренней интонацией писателя, заставляют читателей поверить в сказку. То есть через доверие к этой истории – поверить в сказку вообще. Поверить в Ангелов-бомбардировщиков, что обрушивают на дома, больницы и концлагеря заряды хороших снов, подрывая работу отчаяния.
И хотя падает в темноту подстреленный Ангел, лес на границе Страны Мира и Страны Войны полон черных крестов, а папа, разделив рождественский ужин с Альбертино и бабушкой, вынужден возвращаться обратно в лагерь, нет в этой сказке ни страха, ни боли. Она пронизана такой Любовью, такой Надеждой и Верой, какие могут родиться только в ту самую ночь, в яслях, устланных соломой.
(Остро!)физика
- Леонард Млодинов. Евклидово окно. — М.: Livebook (Гаятри), 2013. — 384 с.
То, что американский ученый, специалист по квантовой физике, Леонард Млодинов дружил с астрофизиком Стивеном Хокингом и выпустил в соавторстве с ним ряд работ, пожалуй, известно всем поклонникам космологии. Однако его собственные исследования до последнего момента не были хорошо знакомы отечественным читателям. Издательство Livebook целеустремленно исправляет несправедливость, публикуя одно за одним — сначала «(Нео)сознанное» и «(Не)совершенная случайность», затем «Евклидово окно» — сочинения Млодинова.
Мысль быть посвященным в великие тайны мироздания во все времена внушала человеку трепет. Книга, как это и было заявлено в аннотации, объясняет геометрические и физические теории языком, понятным девятикласснику. Начиная с основ — с теоремы Пифагора — и заканчивая современной теорией струн, Млодинов с веселостью школьного учителя по слогам, приправляя повествование шутками, разбирает этапы эволюции человеческой способности представлять то, чего он не видит своими глазами.
Иногда художник, находясь в творческом поиске, не понимает, что нужно сделать, чтобы закончить картину, пока не перевернет холст под прямым углом. Похожим образом необходимо было взглянуть и на «Евклидово окно»: научный анализ математических теорий здесь был бы ни чему. Книга, благодаря найденному Млодиновым способу подачи материала, может стать отличным пособием для преподавателей геометрии и физики, а также для составителей школьных учебников.
Рассказывая о теореме Пифагора, согласно которой квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов его катетов, Млодинов прибегает к оригинальному приему, давая катетам и гипотенузе имена, что, во-первых, позволяет реже употреблять пугающие термины, а во-вторых, оживляет объяснение:
«Чтобы все упростить, дадим сторонам треугольника названия. У гипотенузы оно уже есть, хоть и длинноватое, но пусть и останется, будем просто писать его с большой буквы — Гипотенуза… А два катета назовем Алексеем и Николаем. Удивительное совпадение: именно так зовут двоих сыновей автора книги. На момент написания этой главы Алексей длиннее, а Николай — короче, договоримся учесть эту разницу при поименовании сторон треугольника».
Для более сложных вещей Млодинов также находит незаурядный способ объяснения. Например, чтобы показать, что пространство, в котором существует человек, искривлено, он предлагает нарисовать прямоугольный треугольник не в привычной плоскости тетрадного листа, а между городами: африканским Либревилем, итальянским Кальяри и колумбийской Леридой. Только представьте себе масштабы этого треугольника! Сумма квадратов катетов в нем окажется больше квадрата гипотенузы, что опровергает применяющуюся на плоскости теорему Пифагора.
«Неевклиде все это не нравится. Расхождение стало еще больше. Как мог ее коллега Непифагор так сильно ошибаться? Как так вышло, что Неевклида, померив уйму треугольников, ни разу не заметила этой нестыковки? „Те треугольники, — вмешивается Алексей, — были крошечными, а эти — громадные“. Николай замечает, что чем больше треугольник, тем больше расхождение».
Сейчас измерение расстояния между городами, находящимися на разных материках, не вызывает трудностей, а факт искривленности пространства кажется очевидным и легко доказуемым. Однако в XVIII веке даже предположения подобного рода считались революционными. Открытие это совершил Карл Фридрих Гаусс, гений математики, о котором Млодинов с большим почтением написал в «Евклидовом окне». Надо сказать, что страницы, посвященные жизнеописанию ученых, невероятно увлекательны. Ощущение того, что автор был коротко знаком с каждым из них, не покидает до конца книги.
«О детстве Карла Гаусса сохранилось множество историй. Арифметикой он овладел едва ли не раньше, чем научился говорить… Самая известная байка о даровании маленького Гаусса, описывает одну субботу — ребенку тогда было года три. Его отец подсчитывал оплату бригады работников. Вычисления заняли некоторое время, и Гебхард не заметил, что за ним наблюдает сын… Карл же сказал примерно следующее: „Тут ошибка в сложении. Правильно будет так…“».
Геометрия — слишком специальный предмет, чтобы входить в сферу интересов человека, никак не связанного с научным миром. После короткого, чаще вынужденного (хотя, безусловно, у всех по-разному) знакомства с этим предметом в школе человек либо прочно связывает свою жизнь с математикой, либо уходит в сферы деятельности, не имеющие никакого отношения ни к теореме Пифагора, ни к параллельным прямым, ни к Евклиду.
Однако вернуть вас за парту на какое-то время Млодинову точно удастся, даже если, перевернув последнюю страницу книги, вы напрочь обо всем забудете и займетесь живописью или теорией литературы, на худой конец.
Огни взлетно-посадочных полос
- Даниэль Орлов. Саша слышит самолеты. — М.: Современная литература, 2013. — 320 с.
Представим писателя человеком, смотрящим в окно. На что будет направлен его взгляд? В зависимости от фокусировки он может видеть либо собственное отражение, либо оконное стекло в трещинках и следах от непогоды, либо вид из окна. Разнообразие достаточное для того, чтобы выбор одной из точек зрения стал основой будущего произведения.
Но есть и такие писатели, которые, подходя к темному окну, смотрят на отражение освещенной комнаты. Призрачность людей, теплящихся на стекле блеклыми и расслоенными фигурами, или свобода тайного наблюдения происходящего за спиной — что из этого более привлекательно? Впрочем, в свой новый роман Даниэль Орлов вложил комплекс двух составляющих, сработав не прямым попаданием, а рикошетом.
Множество сюжетных хитросплетений делают фабулу уязвимой для пересказа. «С надрывом», — обычно резюмируют такие книги. Отразить уровень сложности конфликта способно лаконичное перечисление героев: папа, девочка, ее брат и его любовники. Даже не сказать, чего здесь больше — Гринуэя или Альмодовара. История одной большой семьи, где роли мужей и жен, братьев и сестер, любящих и ненавидящих так же нестабильны, как мозаичные картинки калейдоскопа, читается лишь с перерывами на проветривание.
Однако путаница и круговерть коллизий создает обратное впечатление: не полноты рассказа, а недосказанности. Словно автор набрасывает петли одну за другой, чтобы скрыть и запрятать самое главное. Похожим образом мужчина после возвращения хозяйки своего дома будет в подробностях излагать, что наполняло его дни в эту неделю, до последнего скрывая усохшие цветы.
Имя, вынесенное в название книги, принадлежит девушке. Несмотря на то что за ее судьбой с детских лет и до среднего возраста следит читатель, она по сути является тем окном, которое транслирует невнятное изображение главного героя. Альфа и омега книги, творец трех детей и бремя трех жен, он лишь отбрасывает тень, точно плывущее по небу облако, напитывая осадками тех, кто отверзает ему душу.
Собственно, и само сочетание слов «Саша слышит самолеты», характерное для письма Орлова своим ритмом и мелодикой, указывает не на действующее лицо, а на вектор его устремлений. Чуткость, которая была развита у Саши с ранних лет «игрой в разведчиков» (так называлось обязательное условие обращаться к папе при посторонних «дядя Гена»), приняла гипертрофированные формы после разлуки с этим единственным в ее жизни любимым человеком. Не построив своей семьи, точнее, загубив ее по образу и подобию родителей, Саша мысленно взывает: «Отче наш!» — пытаясь за гулом самолетов расслышать ответ.
«Кто этот человек и почему, разрази его гром, он все еще жив?» — этой мыслью задается сам герой, появляясь в финале романа на берегу Финского залива. Следы от подошв, которые читатель наблюдал на протяжении всего повествования, наконец приводят к одинокой фигуре, бредущей по пляжу к своему небольшому дому, к своей новой семье.
Все, что было написано до этой главы, обретает смысл и обоснованность. Внутренний монолог героя, такой, каким он мог бы звучать на Страшном суде, пожалуй, был главным импульсом для создания этой книги, ведь «когда бы ты не спросил: „Quo vadis, Domine?“, у тебя всегда найдется причина вернуться назад, чтобы быть распятым вниз головой на своих ошибках».
Пребывание Саши в этом мире, ее дар резонанса и проклятие кротости стали единственной возможностью оправдания мужского малодушия. В конце концов, «женщина сама по себе не существует: она — тело и отраженный свет».
Шестеро из Шербура
- Жан-Филипп Арру-Виньо. Суп из золотых рыбок: приключение семейки из Шербура. — М.: КомпасГид, 2013. — 112с.
Во французском городке Шербур, где всегда идет дождь («шербурские зонтики» не случайно «зонтики», а не, скажем, «соломенные шляпки»), живет семья, состоящая из мамы, папы и шести сыновей, каждого из которых зовут Жан: Жан А., Жан Б., Жан В. и далее по списку. Главный герой книги, от лица которого и ведется повествование, Жан Б., или Жан Булка (прозванный так за то, что любит поесть), объясняет этот странный факт плохой памятью папы. Семья эта, несмотря на свой необычный состав, довольно обычная. Папа работает врачом, мама ведет хозяйство, дети ходят в школу и в детский сад, по субботам — в бассейн, мечтают о собаке и телевизоре (на дворе 1967 год).
В ноябре в свет выходит третья книга о приключениях семейки из Шербура, и если вы не читали первые две: «Омлет с сахаром» и «Летающий сыр», то это повод за них взяться. Во Франции истории о семейке из Шербура могут поспорить в популярности с «Малышом Николя» Сампе и Госинни. Его часто называют «литературным кузеном» Жанов, хотя правильнее было бы считать Николя их отцом, ведь он на двадцать лет старше и родился в пятидесятых, в то время как написанный 15 лет назад «Омлет с сахаром» — первая книга цикла — рассказывает о событиях времен студенческих волнений в Париже.
Да и само сравнение этих книг обманчиво: несмотря на общее место действия (Франция) и главных героев (мальчишки 8-10 лет), в них нет ничего общего. «Николя» недаром начинался с рисунков Сампе как комикс. Его истории юмористичны, динамичны и не обременены подробностями, будь то рефлексия героя, диалоги или описания. В свою очередь Жан Б., а с ним и Арру-Виньо помнит и дает нам почувствовать все: звуки, вкус, запахи. Рассказы физиологичны, чувственны и где-то повторяют «эффект Гришковца» — неожиданного узнавания ранее не названного.
Не стоит забывать, что вы проводите время в компании мальчишек из младшей школы, и в череде запахов главную нотку сыграют вонючие резиновые сапоги, оставленные на ночь в палатке, использованные подгузники и блевотина на спинке переднего сиденья нового автомобиля. «Тошнота в машине — это у нас как коробочки от сыра или сувенирные брелоки: стоит одному начать их собирать, как все за ним повторяют», — делится рассказчик. А также разнообразные экскременты: коровьи лепешки, собачьи кучки, мышиные какашки, прилипшие к мылу в ванной. Вас ждут также сопли и слипшиеся в кармане лакричные леденцы.
Зажмите на минуту нос и зажмурьтесь ради субботнего сырного пирога с капустой. Здесь есть лиризм и ностальгия по детству: запах хлорки в бассейне, усталость, мокрая голова на ветру или запотевшие окна, когда на улице дождь, а мама готовит ужин. Невероятные, уморительные переделки, в которые попадают братья (неслучайно их папа грозится отправить всех в интернат для детей военнослужащих, а слово «затрещина» всегда предваряет слово «очередная») становятся лишь декорацией для обычного, бывшего — бывшего с каждым. Когда? — Да когда-то давно, чуть ли не во времена студенческих волнений в Париже.
Возможно, секрет в том, что «Приключения семейки из Шербура» — настоящая автобиография, написанная нынешним редактором отдела детской литературы французского издательства «Галлимар». А Жан-Филипп Арру-Виньо и есть тот самый толстый Жан, второй из шести братьев (их маме «всегда нравились четные числа»), и на первой странице его книг есть посвящение остальным Ж. с благодарностью и в память о замечательном детстве.
Чарли, Чарли, смешной чудак…
- Стивен Чбоски. Хорошо быть тихоней. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013. – 288 с.
Наш проволочный дачный забор перекосило в сторону дороги оттого, что на нем постоянно висели друзья, вызывая погулять после завтрака/сна/обязательного заполнения читательского дневника. Роман «Хорошо быть тихоней» американского писателя Стивена со спотыкающейся фамилией Чбоски как раз о подобной дружбе. Без ободранных клубничных грядок, но такой же безграничной, измеренной безделушками в карманах и тайком выкуренной сигаретой. О взрослении и первой любви, конечно, тоже. И о хорошей американской литературе.
Чарли живет в пригороде и издалека видит огни большого города. «В семье у нас, по-моему, любимчика нет. Нас трое детей, я самый младший. Мой брат — самый старший. Он классно играет в футбол и машину свою обожает. В серединке — моя сестра, очень симпатичная, парней стоит. Я теперь учусь на „отлично“, как и сестра, поэтому меня никто не долбает». Типичная американская семья с тыквенным пирогом на Хэллоуин и украшением дома на Рождество. Хорошо еще нет младшего Кевина, который бы этот самый дом регулярно разбирал по кирпичику.
Периодически у главного героя сносит крышу. Набор для переживаний немаленький. Лучший друг покончил жизнь самоубийством, восемь лет назад погибла любимая тетя, когда отправилась за подарком для Чарли. Еще раньше произошло что-то совсем ужасное: что именно — с первых страниц неясно.
Чтобы разобраться в себе, Чарли каждый день пишет письмо другу, адрес которого он случайным образом выбрал из телефонного справочника. Доверив все тайны незнакомцу, Чарли бросает конверты в почтовый ящик. С ответами «дорогой друг» не спешит, но герою просто нужен человек, который способен выслушать и понять. Под боком у Чарли таких нет. Все либо занимаются сексом, пока родители смотрят телевизор, либо изобретают новый способ получения кайфа. Дневник вести тоже боязно, вдруг кто-нибудь прочтет, а там — легко набрать на диагноз.
Собственно из этих писем и составлен роман. Читаешь и думаешь, а для тебя ли предназначено? Может, случайно подсмотрел… Ты ли тот самый адресат, которому можно рассказать о первом любовном опыте, кексах с наркотической пропиткой и о том, что лучший друг вдруг поцеловал в губы?
Однако роман все-таки о дружбе. По мотивам книжки стоит выпустить жвачку с вкладышами, где написать: «Дружба — это…» Счастливые лица на старых фотографиях, новогодние подарки в размере «100 к одному человеку», записанные специально для него/нее любимые песни. «Дружба — это когда все вместе, когда бесконечны».
Дружит Чарли с Сэм, в которую все-таки влюблен, с ее сводным братом Патриком по прозвищу «Никак» и с учителем литературы Биллом, дающим Чарли дополнительные задания. В факультативные книги попадает то «Великий Гэтсби» Фицджеральда, то «Голый завтрак» Бэрроуза. Последнее произведение явно никогда не напечатают в школьных учебниках.Отдельного упоминания заслуживают сноски. Настоящий роман-комментарий. В тексте книги о них никакого упоминания, даже курсива нет. Обнаруживаешь сноски, только перевернув последнюю страницу. Туда отправлены упоминания об американских праздниках и книгах, на случай если читатель не знает, кто такая Харпер Ли или пес Снупи из американского мультфильма. Помимо описания творчества автора, иногда появляются и микрорецензии на упомянутые в романе произведения и фильмы.
Так о «Великом Гэтсби» читаем: «Считается, что великим своего героя Фицджеральд назвал потому, что таким образом хотел показать ироничное отношение к нему: с одной стороны, Гэтсби — человек явно незаурядный, с большими способностями и неукротимой жизненной энергией, но с другой стороны, он растратил себя в погоне за ложными ценностями — богатством, недалекой и избалованной женщиной». Считает так переводчица романа Елена Петрова. Правда, счеты она сводит только с Фицджеральдом, в остальном комментарии можно смело оформить в статью об истории США XX века.
Кажется, герои-подростки большинства американских книг — потомки мальчишек из произведений Джерома Д. Сэлинджера. Рецензенты хором поют, что роман Чбоски — новый вариант «Над пропастью во ржи» (Чарли по совету Билла читает и эту книгу тоже). Однако критикам не стоит навешивать на «Тихоню» ярлыки. Не Чбоски ради, а ради Сэлинджера. Последнему от подражателей и так не избавиться. Переживания Чарли, конечно, один в один — метания Холдена Колфилда. Возраст такой: и руки у девчонок потеют, и выпить хочется, и закурить.
Стивен Чбоски, написав роман, решил не останавливаться. Автор «Хорошо быть тихоней» выступил режиссером и сценаристом одноименного фильма. Будь он помоложе, устраивать кастинг на роль главного героя тоже бы не пришлось.
Книга, как и фильм, очень музыкальна. Если собрать все упомянутые песни, хватит на отличный альбом под настроение не совсем уверенного в себе. Композиции The Smith и Sonic Youth надолго поселятся в плеере и помогут пережить сумеречный конец ноября. А еще лучше записать все треки на кассету, вставить ее в магнитолу (если ее возраст позволяет) и под музыку промчаться по тоннелю, высунувшись из окна. Там в Америке подросткам это очень нравится.
В конце 2013 года герою романа исполнится 28 лет. Наверное, он стал писателем и опубликовал подростковые письма. А может быть, воплотил собственную американскую мечту с двухэтажным домом, женой и тремя детьми. Чарли, «надеюсь, что твоя жизнь сложится счастливо, потому что на самом деле считаю, что ты этого достоин. Честно. Надеюсь, ты и сам так считаешь. Ну ладно. Прощай».