Сергей Лебеденко. (не)свобода

• Сергей Лебеденко. (не)свобода. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022. — 416 c.

Сергей Лебеденко — прозаик, автор Telegram-канала «Книгижарь», куратор нашей рубрики «Опыты», «(не)свобода» — его дебютный роман. 

Эту книгу можно сравнить с одним большим запутанным судебным делом, в котором более десятка участников. Основное действие разворачивается в залах судов, где процессы проходят малопонятно и чересчур формально. Персонажи — не только судьи и силовики, но и бизнесмены, интеллигенция, московская молодежь, которые тоже так или иначе оказываются частью системы. В отрывке — история воцерковленного миллионера, которого ждали неприятные новости.

Оформить предзаказ книги можно на сайте издательства. 

 

Миллионер

В офисе было темно: вещание канала закончилось, новостная служба копошилась за стеной. За затемненными окнами шипела заплаканная Москва, асфальт нагревали выхлопы застрявших на Бульварном кольце машин.

Леонов прикрыл за собой дверь, достал из крепления пульт и включил подсветку длинного стеклянного стола, который занимал весь центр комнаты. Когда офис арендовали, Леонов хотел приспособить ее под конференц-зал. Но деловые партнеры на телеканале появлялись редко, так что со временем комната превратилась в его собственный кабинет, о чем красноречиво свидетельствовал здоровенный двуглавый орел прямо за спиной кожаного кресла. Уборщица должна была протирать его каждый день, чтобы орел не покрывался пылью.

На столе лежали новостные распечатки за разное время. Распечатки были посвящены Откровению Иоанна, которое, как теперь был уверен Леонов, начало исполняться.

Вот конь белый, в руках у него лук, — это, понятно, мракобесы, который бунтовали против передачи Исаакия святой церкви. И к ним в итоге прислушались...

Вот печать вторая, конь рыжий. Теракт в питерском метро, который осуществили враги России, внешние руками внутренних. Война против русских.

Он подошел к большой иконе Николая Угодника, за которой в нише стены скрывался мини-бар, отодвинул икону в сторону, достал бутылку двенадцатилетнего «Dewar’s» и плеснул себе на пару пальцев. Наверное, нехорошо пить, когда ты искренне верующий и воцерковленный человек, — но, во-первых, Леонов не пил, а успокаивал нервы, а во-вторых, в стрессовой ситуации ему только и оставалось, что помолиться иконе Николая Угодника да выпить немного.

Теперь — третья печать, вороной конь. Это либерота, которой не нравится, что страна с колен поднялась и стала жить богато. Которым больше прав подавай и возвращай времена девяностых, когда в магазинах нечего было купить. Леонов тогда уже мог позволить себе что угодно, но свое в очередях отстоял в восьмидесятые — и к тем временам голода возвращаться не хотел.

Ну и, наконец, четвертая печать — конь бледный. Тут было сложно. Леонов ждал эту печать после встречи с Романовым и его семью (их было семь, не шесть, семь) звездами, но он все не появлялся. Леонов начал было думать, что ошибся, но тут по центру Москвы прошелся ураган, который едва не вышиб стекла в главной студии его телеканала и которым убило прохожего на глазах самого Леонова (был человек в красной шапке, был себе и был, шел себе и шел, потом на очередном порыве ветра мимо пролетел светофор — и все, и нет человека), так что сомнений не оставалось — это была чистая смерть, вот прям из палаты мер и весов, так что даже МЧС-ники офигели, и теперь каждый день присылали уведомления о малейшем дождичке.

Что ж, значит, настало время пятой печати. Время убиенных за Слово Божье. Но он, Леонов, этого, конечно, не допустит.

А ведь мог еще раньше остановить, мог. Когда все это начиналось, когда в театре Шевченко сменился директор, и из приличного учреждения культуры с традиционными постановками это превратилось в балаган. Но кто ж знал тогда, что Апокалипсис начнется не где-нибудь на Украине, а прямо здесь, в Третьем Риме?

В дверь постучали — тихо, но так, что Леонов услышал. Он догадывался, кто может быть за дверью.

И угадал.

В кабинет Леонова вошел совсем еще молодой человек с вытянутым лицом, светлыми глазами и челкой на правую сторону — очень похожий на Путина в молодости.

— Заходите, Руслан. Ждал вас в течение дня, странно, что так поздно приходите.

— Простите, Фома Владиленович, дела служебные отвлекли. Ну, то есть, бумажки.

Канабеев прошел к шкафу и присвистнул.

— Это что, ваш прикид?

В витрине из пуленепробиваемого стекла размещалась позолоченная мантия, вышитая крестами и изображениями Николая Угодника. Здесь же хранилась подсвеченная галогеном церковная утварь: золотое кадило с инкрустацией, которое он ездил освящать на Афон; котел для варки мира с двуглавым орлом — пузатый, словно самовар; алый алтарный покров, обшитый бахромой из позолоченной ткани; дарохранительница, скипетр, примикирий, и главное — главное — саркофаг с пальцем Порфирия Эфесского. Саркофаг Леонову передал один из знакомцев по девяностым, опасавшийся (небезосновательно), что наследники после его внезапной смерти могут распродать все самое ценное, что оставалось в доме, включая саркофаг. Собственно, со слов этого самого знакомого, во время одного из хозяйственных споров подорвавшегося на собственной гранате, Леонов и знал, что хранится в саркофаге. Сам он его крышку никогда не открывал, причем сам не знал, почему: то ли по религиозным соображениям, то ли... То ли боялся, что знакомец его кинул, и в саркофаге на самом деле ничего нет. Может, поэтому Леонов и не торопился передавать мощи Останкинскому приходу, а держал у себя в стенах телеканала, где ни у кого не возникло бы соблазна приставать к владельцу с вопросами по поводу церковной утвари.

— Вроде того, да, — улыбнулся Леонов. — Надеваю, на праздники.

— Выглядит здорово, — одобрил Канабеев. — А я еще вижу вискарик. Угостите?

Леонов поморщился, но быстро взял себя в руки.

— Конечно, чувствуйте себя как дома.

Канабеев словно воспринял его слова буквально: щедро плеснул себе виски в стакан и вольготно устроился в одном из кресел. Леонов второй раз подавил приступ раздражения, но припомнил, где работает Канабеев, и спрятал кулаки в карман.

— Новости у меня скверные, Фома Владиленович. — Канабеев пригубил виски, который выдерживался раза в три дольше, чем Канабеев служил в органах, и одобрительно кивнул. — Не хочет наш объект раскалываться.

— Как не хочет? — нахмурился Леонов. — Полковник мне давал гарантию, что... Что смешного?

Канабеев смотрел на то, как в стакане играет коричневая жидкость.

— Знаете, Фома Владиленович, я верю, что существуют на свете два типа людей. Те, кто говорит, и те, кто делает. Вот полковник Романов — он из первых. Он умеет красиво говорить — и красиво задавать вопросы, что немаловажно в его профессии, — но делает, м-м-м, все плохо. Давайте на пальцах: улик по театру никаких, все какая-то ерунда, которую придумывает полковник, подозреваемый не колется, свидетелей нет...

Леонов облокотился на искусственную колонну в углу комнаты и сложил руки на груди.

— А вы, надо полагать, принадлежите второму типу?

Молодой человек довольно кивнул и снова отхлебнул виски.

— Да. Мы с коллегами — люди дела. — Он быстро поднял глаза на Леонова. — Слышали про дело Сугробова?

Разгром следственных управлений МВД. Конечно, Леонов слышал.

— Ну вот это наша работа. — Канабеев встал и прошелся по кабинету. — Завтра в театре Шевченко будет обыск, в котором наш с вами общий знакомый, полковник Романов, хочет принять самое деятельное участие

— Я знаю.

Фланирующий по кабинету Канабеев запнулся и замер на полушаге.

— Откуда?

— Это вы мне скажите. — Под бородой Леонова зашевелилась улыбка. — Как человек дела. Днем это каким-то образом появилось в лентах всех агентств, а потом исчезло. Как вам такая магия?

Канабеев закусил щеку.

— Я узнаю, кто мог бы слить инфу. — Он стоял у окна и наблюдал, как по Садовому текут автомобили. — Но моего предложения это не меняет. — Он повернулся к Леонову, рука в кармане брюк. — Я бы хотел присмотреть за Романовым, проконтролировать, так сказать, чтобы наш полковник-монархист с катушек не съехал. — Канабеев крутанул стакан в руке. — В нашем управлении, видите ли, очень заинтересованы в положительном исходе дела.

— Подробности узнать вы мне, конечно, не дадите? — усмехнулся Леонов.

— Мы дадим вам кое-что интереснее, Фома Владиленович. — Он ткнул пальцем в пустое место со стикером «Пятая печать». — Мы засадим театралов в колонию, закроем театр Шевченко и не дадим свершиться «Пятой печати». — Он серьезно посмотрел на Леонова — так, что у того по спине побежали мурашки. — Вы ведь все еще верите в Империю, Фома Владиленович?

— Всем сердцем.

— Тогда вы понимаете, что это необходимо. Мы найдем то, что следственная группа найти не сможет. — Канабеев поставил стакан на то место, где была «пятая печать». — И ваши враги будут повержены.

— Но что потребуется от меня?

Канабеев улыбнулся.

— Вот это деловой разговор, который нечасто услышишь от бизнесмена. — По крайней мере, за пределами следственных изоляторов, подумал Руслан. — Но это мы с вами еще обсудим.

Они обговорили еще пару деталей, после чего Канабеев направился к выходу из кабинета. В дверях он неожиданно обернулся и спросил:

— Скажите, Фома Владиленович, вы когда-нибудь слышали об Управлении?

Леонов удивленно приподнял бровь.

— О вашем? Конечно.

— Нет, — покачал головой Канабеев. — Не о нашем. Об Управлении. Просто Управлении, без номеров. Его возглавляет еще один из бывших больших чиновников. Не припомните?

Леонов развел руками.

— Кабы ведал...

Канабеев ласково улыбнулся.

— Тогда не забивайте себе голову, Фома Владиленович. Спокойной ночи — и следите за новостями завтра.

Проводив гостя, Леонов приглушил в кабинете свет и вернулся за стол. Посмотрел на початую бутылку виски, сделал большой глоток, встряхнулся и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Сумрак кабинета прорезали полосы уличного света — и Леонов заметил, что ползущие тени превращают карту Апокалипсиса на большом столе в едва различимую муть.