Андрей Аствацатуров

1992 год. Время мутное. Я только что закончил университет, женился на своей однокурснице, полноватой девушке Люсе, и моя жизнь начала стремительно набирать скорость.

Главное, не совсем было понятно, что делать. Я снова, как в школе, остался наедине с самим собой. Вокруг голодные, жалкие, опасные дикари, вооруженные палками-копалками и дубинами. Но что-то нужно было делать. То ли торговать, то ли писать диссертацию. Денег катастрофически не хватало. Даже на еду. Впрочем, еды в магазинах было немного.

И вот мой приятель, Андрей Степанов, нашел себе и мне небольшой приработок. Издательство с загадочным названием «Тайны здоровья» решило публиковать популярные книжки, и поручило ему, (а, значит, нам обоим — как мне Степанов сказал по телефону), переводить с английского знаменитую сагу о строгой волшебнице Мэри Поппинс. Гонорар обещали выплатить по окончании работы. Деньги — не безумно большие, но приятные.

Вот так удача.
Мы сели за перевод.

Степанов сразу назначил себя главным. Он был старше и, следовательно, умнее. Помню, как он систематически отчитывал меня за низкое качество перевода, плохое знание английского и общее скудоумие. Каждый брал свою порцию глав и переводил у себя дома. В конце недели мы встречались и читали друг другу переведенное. Если надо — поправляли друг друга. Причем, в основном, меня. Все шло по плану. Но в один прекрасный день, работая над очередной главой, я наткнулся в тексте на старое детское стихотворение, коим писательница решила разнообразить прозаическое повествование.

Я в панике позвонил Степанову.
— Степанов! — заявил я сходу, — Тут у меня стихи в тексте. А я стихи переводить не умею!
— Что не умеешь? — переспросил он и тут же взорвался. — Меня не волнует! Твоя глава — ты и выкручивайся! Мне свое нужно переводить! Тебя и так все время исправлять приходится, так что сделай хоть раз что-нибудь сам!

В трубке послышались короткие гудки. Потом Степанов, похоже, слегка оттаял и перезвонил. (Он всегда считал меня слегка туповатым и делал на это скидку.) — Ладно, — сказал он уже мягче. — Не мучайся. Но хоть попытайся! Если ты так ничего не придумаешь, позвоним Ване Писаренко. Он всетаки поэт.
— Ваня Писаренко, — возразил я. — авангардист. Он может переводить разве что какого-нибудь Сен-Жон Перса. А с детскими стихами не справится.
— Нальем — справится! — решительно заявил Степанов. — Но лучше бы ты сам все сделал.
— Ладно, попробую.
— Пока! Вечером встречаемся у меня, приноси перевод.

Я повесил трубку и вернулся к письменному столу, к стихотворению. Стихотворение рассказывало об истории Ноева ковчега. Детские простенькие слова: в ковчеге каждой твари было по паре, а кенгуру пары не нашлось, и ее поставили в пару со слоном. Вроде бы — все понятно. Не понятно только, как это изложить в стихах. «Может, — подумал я, — верлибром перевести?»

Сидел где-то час, никаких мыслей так и не появилось. Наконец, я сдался и позвал на помощь жену.
— Слушай, Люся. Ты ведь стихи пишешь. Переведи вот это. У меня не получается. Все равно заработанные деньги будут общими. А я, чтоб не терять время, буду дальше работать.
— Хорошо, — ответила Люся. — Переведу.

Я написал ей подстрочник. Она взяла его и отправилась на кухню рифмовать, а заодно и попить кофе. Через два часа я закончил работу и собрался идти к Степанову. Перед уходом заглянул на кухню к Люсе..
— Ну что, перевела?
— Перевела, — отвечает она как-то смущенно. — Только, знаешь… Нужно немножко в одном месте подправить.
— Ерунда! Степанов подправит. Она протянула мне сложенный вчетверо листок.
— Спасибо, — ответил я. Сунул, не глядя, листок в папку, оделся и отправился к Степанову.

У него дома мы раскрыли листок и я прочитал вслух следующее:

«В ковчеге все живут вдвоем,
и это каждый знает.
А кенгуру живет с слоном!
Такое здесь бывает!».

Степанов удивленно приподнял брови и погрузился в молчание. Мне даже показалось, что прошла целая минута. Наконец, я собрался с духом и сказал:
— Ну как тебе? По-моему неплохо…Только вот это «с слоном», по-моему, не вполне удачно. «Со слоном», понятное дело, правильнее, но зато в ритм не укладывается. Как думаешь, оставим все, как есть … или что?

Он взял у меня листок со стихотворением, потом протянул мне его обратно и мрачно сказал:
— Могу себе представить, что там еще творилось, в этом ковчеге. Если слон, сожительствующий с кенгуру — для них обычное дело. Знаешь, — язви тельно добавил он, — ты этот перевод не выбрасывай! Мы его потом в какой-нибудь авангардистский журнал отошлем.

******

Когда я был студентом и мучился со своим дипломом, мой однокурсник Илья Утехин написал статью о семиотике надписей на сигаретных пачках. Статья эта вызвала бурный интерес у питерских этнологов-структуралистов и широко обсуждалась.

Когда я узнал об этом, мне сделалось грустно. Я испытал нехорошее чувство зависти.

Нормальные люди, думалось мне, изучают всякие интересные вещи, пишут о чем-то, составляют графики, таблицы. А я занимаюсь никому не нужным Томасом Элиотом.

Да кто он вообще такой, этот «элиот», чтоб им заниматься?! Литературный хлам…
В конце концов, любая пачка сигарет смотрится весомее. Даже «Союз-Аполлон».

Мои грустные размышления неожиданно прервал телефонный звонок.
— Здравствуй, Андрей-гонорей! — раздался в трубке голос Мити Калугина. Митя учился на два курса старше и теперь работал переводчиком.
— Привет, — уныло сказал я.
— Чего это ты не весел, чего хуй повесил? — бодро продолжал Калугин. — Надо встретиться и побухать!
— Не могу.
— Почему не можешь? — удивился Калугин. — Триппер, что ли, лечишь? Подцепил где-то гонорняк с гармышем?

Выражение «гонорняк с гармышем» я услышал в своей жизни впервые, но, тем не менее, о его значении сразу же догадался.
— Нет, — говорю. — Откуда? У меня и девушки сейчас нет.
— Пидором что ли стал?!! — удивленно спросил Калугин.
— Нет, ну что ты…
— Ну, стал и стал, — продолжал Калугин примирительно. — Чего тут стесняться? Кто сказал, что это плохо? Я против них ничего не имею. Мне только не нравится в них одно то, что они пошли на компромисс с природой.
— Митя! — возмутился я. — Я вовсе не стал… гомосексуалистом. Просто мне не хватает настоящей и большой любви.
— От настоящей и большой любви, — с назидательным ехидством сказал Калугин, — бывают либо дети, либо сифак. Это, практически, одно и то же. Потому что в обоих случаях попадаешь на бабки. В твоем возрасте пора бы уже кое-чему научиться, а то всю жизнь будешь всякой херней страдать как какой-нибудь скунс.
— Почему скунс? — удивился я.
— Сам будто не знаешь почему. Ты мне две недели назад обещал, что мы сядем переводить роман Джойса «Поминки по Финнегану». Да или нет? Я подготовился, достал словари. Слышишь! Словари достал, винища купил… И что? Твоя тупая морда так и не появилась в моей квартире. Ты джойсовед или пидор сортирный, в конце концов?!!

— Митя! — застонал я. — Может, чем-нибудь другим займемся? «Поминки по Финнегану» ведь очень сложный текст. Там 26 языков перемешано. Слова какие-то странные. Не слова, а гибриды …
— Если бы Джойс такое услышал, — торжественно сказал Митя, — ты от него сразу получил бы в грызло. Мы просто обязаны перевести этот роман. Представляешь, — тут в его голосе зазвучали романтические интонации, — переведем, и у нас будет все: слава, деньги, бабы…
— Бабы мне не нужны…
— Бабы всем нужны! — перебил меня Калугин. — Нет, я чувствую, ты все-таки стал гомосексуалистом. Не отнекивайся!
— Ну, хорошо, — сказал я. — Допустим, они нужны. Но прославиться можно как-нибудь иначе.
— Как, например?
— Ну, вот Илья Утехин написал статью о семиотике надписей на сигаретных пачках.

Калугин на секунду замолчал, а потом объявил мне:
— А ты напиши статью о семиотике застегивания ширинки с подзаголовком «Наш ответ Илье Утехину». Всем понравится. А потом за перевод сядем.
— Митя! Мне некогда! У меня диплом по Элиоту!
— Неприятное ты существо, жирмуноид, — резюмировал наш разговор Калугин. — Неприятное и фекальное.

Послышались короткие гудки.

Андрей Аствацатуров. Люди в голом

Дебютный роман Андрея Аствацатурова (профессионального филолога, знатока Генри Миллера, внука знаменитого советского литературоведа В. М. Жирмунского) напоминает своей интонацией лучшие страницы Сергея Довлатова, Вуди Аллена и Павла Санаева. Герой-рассказчик — питерский «интеллигент в очках» — проводит читателя по местам своего позднесоветского детства и университетской юности, всюду сохраняя острую наблюдательность, самоиронию и блестящее чувство юмора.

Ад Маргинем, 2009
Переплет, 304 стр.
Тираж 3000 экз

Ссылки

Купить электронную книгу «Люди в голом»
Коллекция рецензий на роман «Люди в голом»
Тексты Андрея Аствацатурова на сайте «Прочтения»

Андрей Аствацатуров. Феноменология текста

М.: Новое литературное обозрение, 2007
Переплет, 288 с.
ISBN 5-86793-516-7
1500 экз.

Каверзные придирки

Итак: что можно сказать о книге Андрея Аствацатурова «Феноменология текста». Исследуя англоязычную литературу XX века (I часть — английская литература, II и III — американская), Аствацатуров не то выбирает таких авторов, которые так или иначе критикуют рациональное осмысление мира и предлагают в качестве альтернативы такого осмысления непосредственный контакт с мирозданием, не то утверждает, что соответствующее течение было в литературе XX века наиболее сильным (интересным именно ему?),— в предисловии автор сборника статей деликатно уходит от ответа на этот вопрос, что заставляет полагать, что все-таки выбирались те писатели, у которых можно было отыскать интересные для автора сборника общие — в поэтике ли, в занимаемых ли философских позициях — черты. И в этом нет ничего плохого.

В общей сложности в двенадцати главах сборника раскрываются (в интересующем автора ракурсе) особенности поэтики таких писателей, как: Оскар Уайльд, Т. С. Элиот, Вирджиния Вулф, Тибор Фишер, Генри Миллер, Курт Воннегут, Лорен Айзли, Эрнест Хемингуэй, Дж. Д. Сэлинджер, Джон Чивер и Джон Апдайк. При этом некоторые статьи чрезвычайно интересны, особенно о тех авторах, разобраться в творчестве которых самостоятельно не так-то просто. Так, например, Аствацатуров чрезвычайно убедительно разбирает приемы поэтики Вирджинии Вулф и Т. С. Элиота, а чего стоит та часть статьи о Сэлинджере, где обилие мелких деталей и особенности стиля писателя в целом выводятся из приверженности Сэлинджера буддизму,— что уж совсем не очевидно, надо признать!..

При этом неизбежным недостатком, по крайней мере в какой-то степени внешним, надо признать то, что статьи о тех писателях, чье творчество не столь затруднено для восприятия, значительно проигрывают уже потому, что произведения этих писателей доставляют удовольствие сами по себе и рассуждения о том, что их авторы всячески избегают насилия над реальностью и читателем, кажутся насилием по отношению к тексту, подобного комментария не требующему. Досадной кажется и вполне понятная односторонность при разборе выбранных произведений: хотя, что касается всех рассматриваемых авторов, Аствацатурову удается весьма четко передать особенности их поэтик, рассматриваются эти поэтики главным образом с точки зрения критики репрессии/насилия над реальностью/читателем/формой. А ведь относительно Воннегута, например, гораздо интереснее было бы рассмотреть структуру его романа, благо она весьма сложна и интересна (и здесь еще один момент, по поводу которого можно поспорить с автором сборника: любое нарушение структуры — часть новой структуры, и любая случайность — следствие высшей закономерности). И, раз уж речь зашла о спорных моментах книги, то вот еще один: Ролан Барт, из которого тут многое растет, пытаясь разработать методику ненасилия над текстом, предлагал как метод отыскание максимального числа прочтений текста, постоянные же разговоры о том, что насилие над текстом не должно осуществляться и что текст сам стремится не осуществлять насилие над реальностью — не самый лучший способ движения по ненасильственному пути.

Книга, впрочем, несмотря на все эти замечания, удалась. Ну а все обозначенные претензии — скорее каверзные придирки ученика после прослушанной лекции, ведь сколь неизмеримо сложнее было написать рецензируемую книгу, чем эту рецензию. Кстати сказать, вот еще неплохое применение для сборника «Феноменология текста»: студенты Аствацатурова (а он преподает) могут, ознакомившись с книгой, заготовить для своего преподавателя несколько каверзных вопросов.

Он, однако же, наверняка сведет все к шутке — расскажет, к примеру, о том, что в Америке муж, перед тем как заняться любовью с женой, на всякий случай прячет в шкафу видеокамеру; или предложит — потому что ведь «экзистенцианализм» неправильно — прорепетировать хором, как следует на самом деле произносить слово «экзистенциализм».

Дмитрий Трунченков