Метка: Популярная наука

Глава из книги Стивена Остада «Почему мы стареем. О парадоксальности жизненного пути»

О книге Стивена Остада «Почему мы стареем. О парадоксальности жизненного пути»

В Вестминстерском аббатстве, где Англия торжественно хоронит своих величайших поэтов, художников, ученых и государственных деятелей, покоятся останки вполне обычного человека — Томаса Парра (Thomas Parr). Как же Томас Парр, слуга фермера из Шропшира, заслужил эту почесть? Он всего лишь сумел убедить легковерную публику 17-го века в том, что он прожил более 150-ти лет.

Такая слава принесла Парру не только преимущества. Да, его похоронили среди коронованных особ. Но не заяви он о своём невероятном долголетии, вряд ли его вытащили бы из провинции, чтобы показать королю, подобно экзотическому растению Нового Света. И тогда бы он мог и не заразиться той болезнью, которая через непродолжительное время поставила точку в его медицинской истории, отправив прямиком на покой в Вестминстер.

История «Старины Парра» поучительна в нескольких смыслах. В первую очередь, она указывает на то, как легковерны мы, люди, когда речь идёт о вещах, в которые мы страстно хотим поверить — например, в возможность очень долгой жизни. Томас Парр безусловно был шарлатаном, что должно было бы быть очевидным при минимальном скептицизме даже в те времена. Откуда такая уверенность? Во-первых, единственными подтверждениями его возраста были его собственное заявление о дате рождения и внешность дряхлого старика. Кроме того, в качестве последней посмертной почести, его вскрытие осуществил Вильям Гарвей, самый знаменитый врач Англии тех дней. В описании результатов вскрытия Гарвей заметил, что внутренние органы Пара практически не несут признаков глубокого старения. Еще более удивительно, что рассказам Парра поверили, несмотря на следующее утверждение в том же отчёте Гарвея:

«Его память … сильнейшим образом ослабела, так что он практически ничего не мог вспомнить ни о событиях своей юности, ни об общественно-значимых происшествиях, ни о королях или знатных особах, чем-то отличившихся, ни о войнах или бедах тех времен, ни о нравах и обычаях, ни о ценах(1).»

И хотя автобиография, сочинённая Парром — холостяцкая жизнь до 80 лет, второй брак в 120 и ребенок вскоре после, плюс честный тяжкий труд в поле до 130 — не слишком подозрительна, люди (как мы вскоре увидим) не живут до 150 лет, и даже до 140 или 130, даже честно трудясь и ведя праведный образ жизни. Похороненный в Вестминстерском Аббатстве Парр, был, возможно, сыном или даже внуком Томаса Парра, рожденным в 1483 году. Он, конечно же, умер пожилым человеком, но пожилым в те времена, как и сейчас, становились в 70 или 80 лет, а не в 140 или 150.

Мы можем тешить себя мыслью, что мы-то не столь доверчивы, как бесхитростная публика 17-го века, но наблюдения говорят обратное. В журнале «Life», к примеру, в 1966 году вышла статья о районе Грузии, где люди обычно жили более ста лет(2). Ключевой фигурой статьи был Ширали Муслимов, старейший человек в деревне, которому (по его словам) было в то время 161 год. На момент его последней женитьбы ему предположительно исполнилось 110 лет, и он еще производил впечатление человека энергичного и жизнерадостного, хотя о детях ничего не говорилось. Когда спустя семь лет после выхода статьи в «Life» он умер, эта новость облетела весь мир. Похожие истории появлялись из Эквадора и северного Пакистана, и в середине 20-го века заявления об исключительном долголетии стали своеобразным кустарным промыслом жителей затерянных деревень, когда их обнаруживали доверчивые антропологи или журналисты.

В октябре 1979 американские газеты пестрели сообщениями о человеке по имени Чарли Смит, который, согласно его детским воспоминаниям, в 1854 году был привезен рабом в Соединенные Штаты и умер в возрасте 137 лет. Смит ненадолго попал в Книгу Рекордов Гиннеса как самый старый человек на свете, и незадолго до смерти был приглашен на телевизионное шоу, рассказывавшее об его исключительно долгой жизни. Однако утверждение Смита опровергли еще до того, как он скончался, когда обнаружилось брачное свидетельство, заполненное им в возрасте 35 лет в 1910 году. Когда Смит умер, ему было в действительности 104 года — возраст преклонный, но отнюдь не неслыханный. Таким образом, после достаточно тщательной проверки его утверждение, как и другие подобные, оказалось выдумкой.

Кроме глубины человеческой легковерности, история «Старины Парра» иллюстрирует явление, которое можно назвать парадоксом старения. Для минимально наблюдательного человека очевидно, что пожилые люди как в 17-м веке, так и сейчас, отличаются относительно слабым здоровьем. И в общем случае, чем старше они становятся, тем больше слабеют здоровьем. Как сказал однажды лауреат Нобелевской премии иммунолог Питер Медавар, «То, что молодого отправит на больничную койку, старого может отправить в гроб». Это практически наверняка касается и «Старины Пара», умершего вскоре после того как толпы людей толкались, чтобы поглазеть на него при дворе короля Карла Первого. Человек помоложе без труда пережил бы эти бурные почести и не последовал бы примеру Парра, который, по общему мнению, скончался от чрезмерно обильной кормёжки и слишком больших почестей в Лондоне.

Означенный биологический парадокс сводится к вопросу: почему с возрастом люди и животные становятся слабее? Очевидных причин для этого нет. Не требуется нарушать никаких законов физики, чтобы создать нестареющее животное. Полагая, что старение также неизбежно, как, например, течение времени, мы наделяем человека изъяном, присущим машинам. Иначе говоря, мы молчаливо подразумеваем, что наши тела неизбежно изнашиваются, подобно механизмам?. Мы предполагаем, что плоть слаба в буквальном смысле, и, в конце концов, обречена на распад.

Однако живые организмы сильно отличаются от машин. И способность к самовосстановлению является, возможно, их самой фундаментальной отличительной чертой. Мы обычно не умираем от порезов, шрамов и даже от переломов. Раны заживают, жизнь продолжается. Некоторые животные демонстрируют поразительные подвиги самовосстановления. Разорвите морскую звезду надвое, к примеру, и каждая часть нарастит свою недостающую половину, так что в итоге получится две здоровых морских звезды. Получается, морские звёзды живут вечно? Они не стареют благодаря своей необычайной способности к самовосстановлению? Мы рассмотрим этот вопрос позже. Пока же стоит задуматься, почему люди и большинство прочих организмов с меньшей, чем у морской звезды, и, тем не менее, вполне адекватной способностью к самовосстановлению, не могут справиться с накапливающимися со временем повреждениями.

Еще один момент, подтверждающий отсутствие биологической необходимости старения, заключается в том, что даже организмы, которые стареют, начинают стареть не сразу. На начальном этапе нашей жизни мы, фактически, совершенствуемся почти по всем характеристикам, будь то физическая координация, сердечно-сосудистая деятельность или чувствительность иммунной системы. Вопрос состоит в том, по какой причине мы затем неизбежно качнемся в обратную сторону. Если мы можем становиться всё более и более жизнеспособными в начале жизни, отчего же наше физическое состояние не может продолжать улучшаться в течение всей жизни?

Некоторые клетки нашего тела могут стать бессмертными, но только превратившись в раковые. В частности, в 1951 году несколько таких клеток были взяты у Генриэтты Лакс (Henrietta Lacks), безнадежно больной молодой женщины из Балтимора. С тех пор и поныне они беспрепятственно растут и делятся в лабораторных культурах. Известные как клетки HeLa, они в настоящее время столь многочисленны, что их используют для изучения клеточной биологии в сотнях лабораторий по всему миру. Но нормальные клетки, в отличие от раковых, не растут и не делятся до бесконечности. В такой же лабораторной культуре нормальные клетки, скажем, кожи или лёгких, через некоторое время прекратят рост и деление. Так почему же «нормальные» клетки не могут получить бессмертность «ненормальных» раковых клеток?

Еще один интригующий вопрос: коль скоро животные по неким причинам должны деградировать и умирать, почему это происходит со столь разной скоростью? Ничто не иллюстрирует более остро различие скорости старения у людей и у многих других животных, как разница между продолжительностью нашей жизни и жизни наших домашних питомцев. Я прекрасно помню мою первую собаку, Спота. Спот был щенком, когда я только-только начал ходить, а когда я пошел в детский сад, он был уже зрелым, развязанным псом, и искал любовных приключений. Десяток лет спустя, когда во мне заиграли подростковые гормоны, Спот стал слепым дрожащим слюнявым старикашкой. Он умер еще до того, как я поступил в колледж.

Жизнь Спота не особо отличается от нашей, людской доли. Он просто проскочил её за полтора десятка лет, а не за человеческий век. Если бы Спот был не дворнягой, а мышью, он прошел бы все те же стадии за пару лет. А если бы он был черепахой, то сегодня он мог бы смотреть на меня с тихой жалостью, удивляясь, отчего я так быстро сдал.

Так что же всё это означает? Если у каждого вида животных своя определённая продолжительность жизни, если все сообщения об исключительном человеческом долголетии оказались ложными, означает ли это, что все так называемые препараты против старения, все диеты, позы, мази являются фальшивкой, плодом принятия желаемого за действительное, а не научного знания? Как насчёт антиоксидантов, гимнастики или вегетарианства? И даже если нынешние новости с фронта борьбы со старением неутешительны при хладнокровном скептическом анализе, нет ли у учёных на подходе новой терапии, способной победить старость? Если парадокс старения не решен, или — что еще хуже — нерешаем, означает ли это, что мы навсегда обречены на библейские семьдесят лет плюс минус десяток, благодаря антибиотикам? В этой книге будут рассмотрены все эти вопросы, и даны ответы. Но чтобы изучить и понять парадокс старения, нам необходимо сначала точно определить, о чём пойдёт речь.

Как измерить старение?

Для того, чтобы изучить причины старения, нам надо сначала определить и измерить его. Как однажды громко заявил лорд Кельвин: «До тех пор, пока Вы не измерили что-то, Вы не понимаете, о чем говорите». Сейчас, конечно, лорд Кельвин известен тем, что по температуре Земли вывел, что ей не более нескольких тысяч лет, и этим показал, что даже если вы что-то измерили, это не значит, что вы знаете, о чем говорите. (Сейчас известно, что Земле более 4.5 миллиардов лет.(3)) Хотя возможность что-либо измерить всегда полезна.

Итак, давайте начнем с утверждения, что старение — это прогрессирующее угасание практически всех функций организма с течением времени. Это достаточно просто, но как его измерить? Большинство людей думают, что скорость старения можно измерить, просто фиксируя продолжительность жизни. Кажется разумным, что если кто-то быстро стареет, то он не будет долго жить, а если стареет медленно, то жизнь будет долгая. Если собаки живут 10-20 лет, а лошади 30-50 лет, то лошади должны стареть медленнее, чем собаки. Однако использовать продолжительность жизни для измерения темпов старения не всегда надежно.

Чтобы стало понятно почему, представьте себе, как это сделал Питер Медавар (Peter Medawar) в своем эссе «Неразрешенные проблемы биологии» (4), судьбу популяции пробирок в лаборатории, где полно ученых. Лабораторный быт подразумевает, что пробирки разбиваются и их заменяют новыми. Если на каждой пробирке проштамповать дату изготовления, можно легко посчитать среднюю продолжительность жизни пробирки в любой отдельно взятой лаборатории и сравнить продолжительность жизни пробирок в разных лабораториях. Без сомнения, найдутся различия. Но поскольку пробирки не портятся со временем (если не принимать во внимание накапливающиеся трещинки и царапины, что повышает их хрупкость), получается, что мы измеряем не что-то связанное со старением, а сравниваем нечто, что можно назвать относительной враждебностью окружающей среды.

На этом примере мы видим, что все предметы, будь то пробирки, автомобили, компьютеры или люди, разрушаются под влиянием нескольких причин — их хрупкости, враждебности окружающей среды, невезучести и, если они стареют, то имеет значение темп, с которым увеличивается их хрупкость. Простое рассмотрение продолжительности жизни, перемешивает все эти факторы в кучу. Итак, сравнивая продолжительность жизни животных и людей, мы видим, что причиной различий может являться не только старение само по себе, но и другие факторы. Другими словами, не имеет смысла сравнивать продолжительность жизни дикой птицы с продолжительностью жизни птицы из зоопарка.

Неточность измерения старения по продолжительности жизни хорошо представлена нижеследующим примером. В Соединенных Штатах в этом веке средняя продолжительность жизни выросла с 48 лет до 75 и выше. Вспомните фотографии людей начала века, может быть ваших дедушек или бабушек, или просто известных людей. Покажется ли вам возможным, что сейчас мы стареем в два раза медленнее, чем эти люди тогда? Чем отличается новоиспеченный 46-летний президент Тедди Рузвельт от любого нынешнего 46-летнего? Если быть более точным, разве 80-летний сегодня выглядит так же, как 40-летний тогда? Что, безусловно, изменилось за прошедшие необычные 90 лет, так это наша способность бороться с инфекционными заболеваниями, качество питьевой воды, санитарные условия хранения и переработки продуктов и еще множество других общественно-оздоровительных мер. Как видно дальше, доказательств того, что за последние 90 лет мы действительно стали медленнее стареть, крайне мало.

Продолжительность жизни — не самый подходящий инструмент при измерении старения, однако, что еще мы можем использовать для этой цели? Давайте попробуем оценивать физическую подготовку, например, скорость бега на 100 метров, на протяжении всей жизни. К сожалению, параметры физической подготовки нелегко связать напрямую со старением. Например, друг моего отца — «Общительный» Джек Сакет, — был общепризнанным чемпионом в беге на короткие дистанции в старшей школе, и известным дебоширом потом. Наибольших успехов в скорости он достиг, безусловно, в старшей школе, и это был последний период его жизни, когда он серьезно тренировался и общий упадок лишь ускорил снижение скорости с годами. С другой стороны мой лучший результат по скорости пришелся на возраст после 20-ти, когда я, подгоняемый страхом, убегал от полиции во время антивоенной забастовки. Мне казалось, что мои успехи в беге снижались медленнее, чем у Общительного Джека, так как я годами прилагал значительные усилия к тому, чтобы держать себя в форме, и, тем не менее, мои успехи начали ухудшаться с более низкого уровня. Я так же должен признать, что, даже в то время как я был еще задиристым студентом в Калифорнийском университете в Лос-Анжелесе, а Джек Общительный уже продирался сквозь свои похмельные 60, я все же не решился бы бегать с ним наперегонки на деньги. Я не мог положиться, что разгул, время и общий упадок могли стереть разницу в наследственности между нами.

Проблемы возникают и при оценке большинства других физиологических параметров.

Например, наша способность подсознательно контролировать температуру тела слабеет с годами, но заметное изменение происходит в сравнительно позднем возрасте. Именно тогда нам хочется податься в теплое местечко, типа Флориды. С другой стороны, способность запоминать новые слова падает быстро, начиная с середины подросткового возраста. Как сказал мой друг: «Язык — это игры для молодых». Мой друг, английский профессор в Гарварде, был совсем не глуп, но чувствовал себя ущербно на занятиях с энергичными 18-летними ребятами.

Если взглянуть на еще один возможный параметр измерения — репродуктивность — возникают проблемы другого свойства. Основная проблема измерения репродуктивности в различиях между полами. Например, в развитых странах женщины наиболее фертильны в возрасте от 20 до 25 лет, а потом фертильность быстро убывает. Решая завести ребенка после 30, сама женщина подвергает бόльшему риску и себя, и ребенка, чем принимая это решение в возрасте на 10 лет моложе, а после 45-50 лет женщины не могут рожать без серьезной поддержки со стороны медицины. Мужчины, с другой стороны, с возрастом не подают признаков резкого снижения репродуктивной способности. В среднем, наблюдается устойчивый спад в количестве вырабатываемой ими спермы. Скорость движения сперматозоидов также немного падает, в течение жизни наблюдается постоянный рост импотенции. Но все эти изменения постепенны и имеются достоверные данные о мужчинах, произведших на свет детей в 95-летнем возрасте.

Значит ли это, что мужчины стареют медленнее женщин?

Как сказал бы Джон Уэйн: «Вряд ли, пилигрим». Во всем мире женщины живут значительно дольше мужчин; как до, так и после менопаузы смертность у женщин ниже, чем у мужчин из той же возрастной группы.

Неужели не найдется простого, всеобъемлющего способа измерить старение? Разве нельзя точно сказать, когда оно начинается и как быстро приходит? Если же нет, то действительно ли прав лорд Кельвин, и мы не знаем, о чем говорим? Далее, если мы не можем точно измерить старение, как же можно оценить самозваные препараты против старения, как то витамины-антиоксиданты, например?

Несмотря на тот факт, что в случае отдельного человека довольно сложно оценить скорость его старения, скорость старения нации в целом, например, населения США, определить возможно. Глядя на нацию в целом, мы можем сказать, когда начинается этот процесс. Как оказывается, люди начинают стареть не при рождении, как считают некоторые, не при зачатии или при выпуске из колледжа, или при поступлении на первую серьезную работу. Процесс старения начинается в возрасте 10-11 лет, или перед половым созреванием.

Как я могу утверждать такое? Для целой нации изменения в вероятности смерти в любом/каждом возрасте является довольно достоверным показателем ее физической формы. Эта вероятность довольно последовательно меняется среди человеческой расы и многих видов животных, особенно, если они живут в защищенной среде, каковую представляет собой любая развитая страна или хороший зоопарк. Общая тенденция такова, что вероятность смерти высока при рождении, постепенно снижается до низкого уровня и потом опять возрастает. Возрастает ускоренными темпами в течение оставшейся жизни. Скорость, с которой вероятность смерти увеличивается с возрастом, является в общем превосходным способом измерения темпов старения.

Конечно, мы можем умереть в любом возрасте. Вечная молодость вовсе не означает вечную жизнь. Может произойти несчастный случай, как в примере с пробирками. Даже если вы проживете долгую жизнь, и ваше тело не состарится, вы погибнете в авто- или авиакатастрофе, или на вас упадет сейф, или вы съедите отравленный гамбургер, или с вами приключится еще какая беда. Суть в том, что с возрастом вероятность того, что мы умрем, повышается, и это происходит благодаря износу, вызванному старением.

Проиллюстрируем общую схему старения человека на примере женщин Америки (по этой группе у нас много информации). У них есть 1 шанс из 1000 умереть на первом году жизни, но по достижении 10 лет этот риск уменьшается в 4 раза. Затем жизнь опять становится все опаснее. Вероятность смерти начинает повышаться с 12 лет, и с этих пор все время увеличивается. К 30 годам у женщин столько же шансов умереть, как и у новорожденного ребенка, и впоследствии вероятность смерти продолжает расти. Таким образом, логично предположить, что старение начинается в то время, когда вероятность смерти самая низкая, или, другими словами, с того момента, когда начинается её непрерывный рост. Итак, в Соединенных Штатах старение начинается в возрасте 10-11 лет.

А что, если бы мы сумели сохранить здоровье и силу 10-11тилетних? В этом случае мы могли бы прожить, в среднем, до 1200 лет, но один на 1000 доживал бы до 10000 лет. Эти счастливчики родились бы в конце последнего Ледникового периода и сообщили бы нам достоверные сведения о том, как вымерли мастодонты, из первых рук.

Еще один пункт, который стоит снова упомянуть, — темпы изменения вероятности смерти прогрессируют со временем. В геометрической прогрессии. Это значит, что увеличение проходит не на фиксированное количество, а меняется в разы. Другими словами, прогрессия разворачивается не от 2 к 4 к 6 к 8, а от 2 к 4 к 8 к 16 и т.д. С такой геометрической прогрессией можно быстро добраться до очень больших чисел, как может легко обнаружить любой игрок, удваивающий ставку после очередного проигрыша.

На основе такой математической прогрессии, нейробиолог Калеб Финч из Университета Южной Калифорнии разработал полезный способ сравнения динамики старения у животных и людей. Долговязый, худой Финч, с виду строгий, как любой шотландец-кальвинист, на самом деле вовсе не строг и не такой уж и кальвинист. Еще со времен студенчества в Рокфеллеровском Университете, к примеру, он время от времени облачается в широкий комбинезон и соломенную шляпу и играет на традиционной для Аппалачей осипшей скрипке в струнном ансамбле Айрон Маунтайн (Iron Mountain String Band) — группе, созданной эксцентричными дипломниками, а ныне состоящей из видных эксцентричных профессоров. Финч остроумен и лукав, заразительно смеётся и понимает толк в искусстве, вине и задушевных беседах. Вдобавок к этому, он один из наших лучших знатоков и мыслителей в области процесса старения.

Финч любит поглаживать бороду, пожимать губы и, нахмурившись, как будто пытаясь пронзить взглядом собственную бороду, выдавать новые идеи, которые навсегда меняют твое представление о предмете. Он описывает старение как время удвоения смертности, то есть время, за которое вероятность смерти удваивается. Для современного человека из развитой страны время удвоения смертности составляет примерно 8 лет (хотя оно может колебаться от 7 до 10 лет, в зависимости от страны). Таким образом, по сравнению с 35-летним возрастом, человек имеет в два раза больше шансов умереть в 43, в четыре раза больше шансов умереть в 51 год, и в восемь раз больше шансов умереть в 59 лет — тенденция, замеченная и компаниями, продающими страховку на случай смерти. Проверьте ваши ставки. Страховые компании удваивают их каждые 8 лет с хвостиком.

Старение животных можно измерять тем же образом. Время удвоения смертности у мыши, для сравнения, составляет три месяца, у плодовой мушки — около 10 дней.

Что особенно поразительно: Финч и его коллеги обнаружили одинаковый восьмигодичный период удвоения смертности у американских женщин в 1980 году, у гражданского населения Австралии во время Второй Мировой Войны, и даже у австралийских пленных в японских лагерях на Яве в тот же период, хотя тяжелые условия тюремного быта способствовали тому, что уровень смертности здесь был в 10 раз выше, чем на родине (5). Я нашел другие свидетельства (которые мы обсудим после), что у людей каменного века, которые умирали в 150 раз быстрее нас с вами, темпы смертности удваивались за то же количество лет. Таким образом, этот темп физического упадка также присущ человеческой расе, как наличие большего мозга, отстоящего пальца и несправедливого налогообложения.

Сходным образом растёт вероятность смерти и у нынешних мужчин, но с некоторыми интересными вариациями. Во-первых, как отмечено выше, у мужчин в любом возрасте вероятность смерти выше, чем у женщин. По сути, мужчины умирают быстрее, начиная с момента зачатия, что подтверждается тем фактом, что выкидыши мужского пола встречаются гораздо чаще, чем женского. В сущности, по непонятным причинам, соотношение полов при зачатии составляет примерно два мальчика к девочке, а при рождении оно практически выравнивается. Мужчина, по всей видимости, более слаб — образно говоря, это хрупкий сосуд, даже в защищенной среде утробы.

Другая особенность мужчин, по крайней мере, в развитых странах — это чётко выраженный пик в уровне смертности после полового созревания. Точнее, уровень смертности увеличивается скачкообразно (в 10 раз!) между 11 и 23 годами, а затем на протяжении последующих 10 лет постепенно снижается, и в итоге устанавливается 8-летний период удвоения вероятности смерти на всю оставшуюся жизнь. Я называю этот период жизни мужчин тестостероновым слабоумием, потому, что это не физиологический, а поведенческий феномен. В течение этих лет две трети мужских смертей происходят из-за несчастного случая или самоубийства, и мужчины (или, выражаясь точнее, взрослеющие юноши) умирают в три раза чаще, чем женщины. Если не считать несчастные случаи и самоубийства, уровень мужской смертности растет постепенно с 11 лет, так же, как и у женщин. Тестостероновое слабоумие делает из взрослеющих юношей непримиримых воинов, охотников за удачей или летчиков-истребителей, но увеличивает страховые риски, как наглядно демонстрирует статистика нарушений правил дорожного движения.

Купить книгу на Озоне

Глава из книги Андрея Каменского, Марии Масловой, Анастасии Граф «Гормоны правят миром. Популярная эндокринология»

О книге Андрея Каменского, Марии Масловой, Анастасии Граф «Гормоны правят миром. Популярная эндокринология»

Редко когда известна точная дата возникновения той или иной научной дисциплины. Это приложимо и к эндокринологии, которая в современном ее понимании начала развиваться 200–220 лет тому назад, то есть в конце XVIII — начале XIX века. Однако зачатки этой науки появились еще в далеком прошлом. В частности, в древнем Вавилоне и Египте органы и ткани животных использовались для лечения людей.

Руководства по избавлению от болезней при помощи органов и тканей животных можно найти и в древнеиндийских трактатах, например в Аюрведе, составленной, как известно, за 1400 лет до нашей эры. В древних врачебных книгах китайцев также описаны способы лечения при помощи веществ, извлеченных из животных. Многие принципы лечения, изложенные в этих книгах, используются и современной китайской народной медициной.

Школа великого древнегреческого врача Гиппократа, чья родословная насчитывала шестнадцать поколений целителей и восходила, по легендам, по прямой линии к богу врачевания Асклепию, придерживалась теории происхождения болезней, согласно которой здоровье и болезнь организма определяются количественными и качественными изменениями основных жидкостей тела: крови, слизи, печеночной и селезеночной желчи. При наличии правильного смешивания этих соков тело остается здоровым, в противном случае наступает болезнь.

Несмотря на то, что Гиппократ признается основателем всего гигантского древа современной медицины и в частности его ветви — эндокринологии, о нем известно не так уж много. Да и сведения эти часто очень противоречивы, даже о продолжительности его жизни идут споры: по одним источникам, этот великий врачеватель прожил 84 года, а по другим — умер на 105-м году жизни. Вообще-то, в противоречивости источников нет ничего удивительного, ведь жил он около 2500 лет тому назад. Родился Гиппократ на маленьком греческом острове Кос. А первая его биография была составлена только через 600 лет после смерти великого врача его коллегой Сарансом, который был также его земляком и принадлежал к знаменитой косской медицинской школе.

Учился Гиппократ у своего деда и отца — разумеется, известнейших целителей, затем стал странствующим врачом, путешествуя по городам Восточного Средиземноморья. На склоне лет Гиппократ поселился в го- роде Лариса, что в Фессалии. Когда он умер, благодарные горожане поместили на его надгробном камне следующую эпитафию:

Здесь погребен Гиппократ, фессалиец, рожденный на Косе,
Феба он был самого корня бессмертного ветвь.
Много, болезни врачуя, трофеев воздвиг Гигиее,
Много похвал заслужил — знаньем, не случаем он.

Судя по всему, реальные факты из жизни Гиппократа были почерпнуты из этой надписи, а остальная его жизнь является легендой.

Среди потомков Гиппократа было еще несколько человек, носивших это славное имя. Многие врачи из рода Асклепиадов оставили научные труды по медицине, но сейчас не представляется возможным определить, которому из целителей принадлежит тот или иной трактат. Да, наверное, это и не важно. Важно то, что врачи этой замечательной семьи несколько веков лечили людей, во многом опережая свое время. Во времена Гиппократа также широко пользовались лекарствами, изготовлявшимися из различных органов животных. Например, против боли в печени давали печень волка или осла; против почечных заболеваний — почки зайца, против импотенции — семенники осла в вине и т. д.

С древних времен экстрактам из мужских половых желез приписывалась способность помогать в укреплении половой силы, а кастрация домашних животных широко применялась для усиления процесса отложения жира.

Еще древнеримские врачи обратили внимание на связь между функционированием женской половой системы и работой щитовидной железы: щитовидная железа набухает и увеличивается в объеме во время менструаций, а особенно сильно — в период беременности. В Древнем Риме даже существовал обычай измерять ниткой шею выходящих замуж девушек для подтверждения факта их девственности.

Таким образом, можно заключить, что, во-первых, мысль о том, что соки разных частей тела имеют большое физиологическое значение, восходит к глубокой древности и, во-вторых, что эта мысль положенная в основу современной эндокринологии, родилась в недрах практической медицины. Очень древним приемом является и применение кастрации к животным и человеку. Наблюдавшиеся после этого факты исчезновения способности к размножению, ожирения, изменения формы тела и пр. не связывались, безусловно, с изменениями гормонального статуса организма, но накапливались в сокровищнице опыта человечества вместе с наблюдениями, почерпнутыми из медицинской практики.

В Средние века медицинская наука, а значит, и эндокринология, развивалась медленно и по-прежнему опиралась на достижения древних греков и римлян; выступать против взглядов Гиппократа и Галена было небезопасно. Однако и в те непростые для науки времена находились мыслители, опережавшие свое время. Среди них следует выделить немецкого аристократа Филиппа Ауреола Тео фраста Бомбаста фон Гогенгейма, взявшего для краткости псевдоним Парацельс (в честь знаменитого римского врача Цельса). Получив в 1515 году звание врача, Парацельс работал в университетах Зальцбурга, Страсбурга, Базеля. Выступая против слепого следования представлениям Гиппократа и Галена, он пытался создать новую медицинскую науку, основанную на опыте и наблюдениях. Парацельс считал, что в каждом органе есть своя «душа», а потому лечить надо «подобное подобным»: болезни селезенки — экстрактами из селезенки, болезни сердца — экстрактами сердца и т. д.

В аптеках XVI–XVII веков торговали препаратами, полученными из органов животных и человека. Например, можно было приобрести лекарство, изготавливаемое из содержимого черепов казненных преступников, которое якобы помогало при лечении нервных болезней и головной боли. Особенно популярны были препараты из половых органов животных: свиней, зайцев и даже пантер, использовавшиеся при лечении импотенции. Тогдашние медики, конечно, не могли знать, что в экстрактах тех или иных органов и тканей содержатся физиологически активные вещества, то есть вещества, влияющие на работу отдельных систем и всего организма в целом. Среди этих веществ конечно же были и гормоны, что обусловливало возможный положительный эффект «лекарств».

В начале XVII века медицинская наука обогатилась многочисленными данными, полученными, в частности, при вскрытии трупов животных и людей. Очень важным было открытие великим английским врачом и естествоиспытателем Харви Уильямом Гарвеем большого и малого кругов кровообращения. Это открытие свидетельствовало о том, что ток крови соединяет между собой различные органы, являясь тем путем, по которому химические вещества могут попадать из одного места организма в другое. То, что сердце — насос, предназначенный для перекачивания крови по сосудам, — казалось бы, очевидный и общеизвестный факт. Однако до выхода в свет книги Гарвея (1628) господствовали совершенно иные представления: с глубокой

древности считалось, что сердце — очаг теплоты организма, а во многих сосудах циркулирует совсем даже не кровь, а воздух.

Нет сомнений в том, что Гиппократ, Аристотель и Гален были великими учеными, но их понимание строения и функционирования кровеносной системы человека содержало множество ошибок. Гарвей впервые доказал, что кровь не образуется беспрерывно, а в организме циркулирует ее постоянное, относительно небольшое количество. Причем движение крови по сосудам происходит за счет давления, создаваемого сокращениями сердца.

За спиной у древних естествоиспытателей стояла церковь, спорить с которой было смертельно опасно. Да и доводы у противников У. Гарвея были далеко не всегда корректными. Когда Гарвей, вскрыв сосуды у мертвой собаки, продемонстрировал наличие в них крови, а не воздуха, ему возразили, что кровь собирается в сосуды лишь после смерти, а у живых существ в сосудах находится воздух. Вот и поспорь с такими противниками…

Тем не менее учение У. Гарвея о кровообращении было оценено еще при его жизни, а ученый справедливо признается основоположником современной физиологической науки.

Одним из естествоиспытателей, поддержавших У. Гарвея, был Сильвий де ла Боё, утверждавший, что железы, к которым он относил печень, селезенку и надпочечники, выделяют в кровь вещества, разносимые ею и меняющие состояние тела. В результате преобладания в крови того или иного вещества получается «кислая или щелочная острота» тела, которые и являются причиной болезней и подлежат лечению кислыми или щелочными средствами, по принципу — «противоположное — противоположным» (contraria contraribus). Таким образом, де ла Боё, пусть на уровне знаний середины XVII века, констатировал нарушения внутренней секреции, вызывающие заболевания, и предложил способы компенсации этих нарушений.

Еще более определенно об эндокринной регуляции работы организма высказывался выдающийся английский врач Томас Уиллис. Он считал, что различные органы выделяют в кровь физиологически активные вещества, обусловливающие процессы химического превращения веществ в организме. Особое значение Уиллис придавал тем веществам, которые поступают в кровь из половых органов и, в частности, вызывают половое созревание.

Следовательно, уже в XVII столетии в умах отдельных ученых складывалось совершенно ясное представление об огромном физиологическом значении тех химических продуктов, которые из различных частей тела попадают в кровяное русло. Однако эти идеи не были известны подавляющему большинству тогдашних медиков, и работы де ла Боё и Т. Уиллиса оценили по достоинству только через много-много лет.

В эпоху Возрождения были сделаны первые анатомические описания отдельных эндокринных желез. Так, Евстахий описал надпочечники (1563), а Уортон — щитовидную железу (1656). Однако, несмотря на тщательность подобных описаний, исследователи тех времен совершенно не представляли значения открытых ими желез для жизнедеятельности человека.

Теорий, пытавшихся объяснить роль щитовидной железы в организме, было много. Наибольшей популярностью пользовалась теория Шредера (1791), согласно которой щитовидная железа является механическим регулятором кровообращения в мозге; предполагалось, что при лежачем положении тела, наполняясь кровью, она набухает, сдавливая шейные сосуды, предохраняя этим мозг от чрезмерного переполнения кровью. Гален, а за ним и Везалий считали, что назначением гипофиза является выделение носовой слизи, Уиллис же полагал, что этот мозговой придаток выделяет цереброспинальную жидкость, находящуюся в мозговых желудочках и в позвоночном канале.

Другая эндокринная железа — эпифиз, известная уже Галену, также привлекала к себе внимание анатомов и физиологов XVII века, так как, по гипотезе Декарта, являлась вместилищем души человека и предназначалась для связи между телом и душой каждого живого существа. Вполне здравые мысли о роли веществ, выделяемых некоторыми органами в кровь, были опубликованы французом Теофилем Бордё (1775). Если их изложить, используя научный язык наших дней, то они совпадут с представлениями современных эндокринологов. Согласно Т. Бордё, вещества, выделяемые в кровь половыми железами, необходимы для нормальной работы половой системы.

После кастрации отсутствие этих веществ является причиной всех тех изменений, которые наблюдаются в организме кастрата. Во время полового созревания организм, наоборот, насыщается продуктами выделения половых желез, что и определяет происходящие в теле процессы: формирование вторичных половых признаков и т. п.

К середине XIX века несколько исследователей сформулировали представление о наличии в организме желез, не имеющих выводных протоков, из которых вырабатываемые их клетками вещества «просачиваются» непосредственно во внутреннюю среду организма, т. е. в кровь. В это же время были начаты и первые экспериментальные работы по изучению желез внутренней секреции. Пионером в данной области стал профессор из Геттингена Арнольд Бертольд. Удаляя у петухов семенники и пересаживая их на новое место, он заметил, что в этом случае не наступает обычных последствий кастрации: петухи сохраняют голос, половой инстинкт, драчливость и головные украшения настоящих самцов. В результате экспериментов Бертольд сделал совершенно правильный вывод о том, что половые железы выделяют в кровь вещества, которые воздействуют на весь организм петуха независимо от того, находятся ли они на своем естественном месте или перемещены в другую часть тела. При удалении же половых желез в кровь, а через нее во все ткани тела перестают поступать вырабатываемые в семенниках вещества, что приводит к тому, что кастрированные петухи становятся похожими на кур. Чтобы оценить значение опытов Бертольда, надо принять во внимание тот факт, что техникой трансплантации даже теперь владеет далеко не каждый экспериментатор. А более чем 150 лет назад это была просто небывалая высота экспериментального мастерства, до которой не поднимался более ни один из современников Бертольда.

Важно и то, что объяснение, данное им своим опытам, было совершенно правильным. Благодаря опытам Бертольда эндокринология превратилась в экспериментальную науку, опередив развитие многих других областей медицины и физиологии.

В 1869 году французский физиолог Шарль Броун-Секар начал исследование возможности использования продуктов внутренней секреции половых желез животных для омоложения стареющего организма человека. Сначала он пробовал вводить сперму непосредственно в вену, и хорошо, что эти опыты ученый проводил на животных, так как они заканчивались гибелью подопытных самцов. Но мысль его продолжала упорно работать в этом направлении. И решение пришло. 1 июня 1889 года в Парижском биологическом обществе 72-летний Броун-Секар сообщил о результатах опытов, которые он провел на себе самом. Ученый растирал в ступке семенники морской свинки или собаки и, профильтровав кашицу через бумажный фильтр, вводил шприцем под кожу руки или ноги 1 миллилитр полученной при фильтрации жидкости. Всего было сделано восемь инъекций. В момент впрыскиваний он испытывал лишь легкую боль.

Несмотря на сравнительно небольшой промежуток времени, прошедший после инъекций, и относительно малое их количество, Броун-Секар заметил резкие изменения в своем организме. «8 апреля, — сообщал он в своем докладе, — мне исполнилось 72 года. Я прежде отличался довольно значительной физической силой, но за последние 10–12 лет порядочно одряхлел. Еще недавно после получаса работы в лаборатории я уже чувствовал необходимость присесть. После 3–4, а иногда даже после 2 часов пребывания в лаборатории я испытывал сильнейшее утомление, хотя бы все время просидел на месте… В настоящее время, уже начиная со 2-го, а особенно — с 3-го дня после впрыскиваний, все изменилось. Ко мне вернулись утраченные силы. Работа в лаборатории меня теперь мало утомляет. К удивлению моих ассистентов, я могу работать теперь часами, не чувствуя необходимости присесть. Уже несколько дней после 3–4 часов лабораторной работы могу еще час или полтора после обеда работать над редактированием моих записок. Все мои друзья знают, какую громадную перемену

В моей жизни это означает. Много лет подряд я не смел и мечтать о послеобеденной работе; мне всегда приходилось ложиться спать в половине восьмого или в восемь вечера и работать по утрам между тремя и четырьмя часами. Без всяких затруднений и даже не думая об этом, я могу теперь подниматься по лестнице почти бегом, что я всегда и делал до шестидесятилетнего возраста…»

Далее Броун-Секар приводит ряд доказательств того, что он «помолодел»: например, у него будто бы повысился тонус гладкой мускулатуры, что, в частности, выражалось в усилении струи мочи, в улучшении работы кишечника и т. д.

Конечно, Ш. Броун-Секар сильно преувеличивал полученные результаты, оценивая их крайне субъективно. Сейчас понятно, что некоторая стимуляция физиологических процессов под действием экстракта мужских половых желез возможна, но в основном полученные эффекты были психогенной природы, т. е. ученый внушил их себе сам. В современной науке по испытанию новых лекарственных препаратов есть специальное понятие — эффект плацебо. Он заключается в том, что состояние больного довольно часто значительно улучшается после известия о том, что для его лечения применили новое, очень мощное лекарство, хотя на самом деле продолжают давать прежнее, а то и просто «пустышку» — таблетки, содержащие нейтральное вещество. Так вот, Броун-Секар так верил, что вводит себе новый мощный стимулятор жизненных сил, что его организм на некоторое, довольно небольшое, время стал работать более интенсивно. Большинство серьезных ученых отнеслись к докладу Броун-Секара скептически.

В свое время Артур Конан Дойл даже написал почти пародийный рассказ о том, как Шерлок Холмс расследует случай нападения овчарки на собственного пожилого хозяина, профессора медицины. В результате расследования Холмс выяснил, что профессор вводит себе экстракт половых желез обезьяны, после чего ночами, чувствуя себя обезьяной, прыгает по веткам деревьев и дразнит собаку, которая реагирует на это вполне объяснимой агрессией. Однако работа Ш. Броун-Секара оказала большое влияние на развитие науки. Броун-Секар как физиолог пользовался большим авторитетом, и его доклад на такую сенсационную тему, как омоложение, не мог не заинтересовать не только весь ученый, но и вообще весь читающий мир. В Париже в это время была всемирная выставка, собралось много гостей со всех концов света, и именно популяризация науки о внутренней секреции привела к необычайно быстрому развитию данной области знаний. Кроме того, Броун-Секар предложил простой и удобный метод получения вытяжек из тканей желез, не требующий ни сложного лабораторного оборудования, ни хирургической подготовки персонала.

Интерес к проблемам эндокринологии, вызванный работами Броун-Секара, не угасал многие годы. Вспомните хотя бы профессора Преображенского из «Собачьего сердца». Он ведь тоже по воле автора, М. Булгакова, занимается омоложением богатых и влиятельных стариков и старух, пересаживая им железы внутренней секреции. Но практически одновременно с исследованиями Броун-Секара

появились не менее значительные, а скорее и более важные научные разработки других европейских ученых.

В середине 70-х годов XIX века были проведены первые систематические анатомические исследования эпифиза (шишковидной железы). При этом выяснилось, что околощитовидные железы являются самостоятельными органами и выполняют определенные функции. В 1883 году швейцарские врачи Э. Т. Кохер и Ф. Ревердин обнаружили целый ряд болезненных изменений, возникающих у людей после удаления щитовидной железы. Вслед за швейцарцами и другие исследователи стали удалять щитовидную железу у животных.

Вскоре появились сообщения о том, что гибель собак, следующую за удалением щитовидной железы, можно предотвратить, пересадив им щитовидную железу в брюшную полость.

Таким образом, укрепилась мысль о возможности лечения пациентов, у которых утрачен тот или иной орган, путем его пересадки. Очень важен был установленный факт воздействия желез внутренней секреции на организм исключительно выделением химических веществ в кровяное русло, осуществляющегося помимо действия нервной системы. Так, если железу вырезать и пересадить в другое место организма, повредив нервные связи, ее работа не нарушится и организм животного сохранит свою жизнеспособность.

Почти в это же время — в середине 80-х годов XIX века — были получены новые сведения о роли гипофиза в организме: оперативная техника, усовершенствованная к тому времени, позволяла удалять нижний мозговой придаток у животных. В самом конце этого же века было сделано очень важное открытие: Э. Бауманн выделил из тканей этой железы вещество, богатое йодом. Вещество это назвали йодотирином, а позднее — йодтиреоглобулином.

В 1901 году И. Такамине получил в чистом виде вещество, выделяемое надпочечниками, которое он назвал адреналином. В это же время (1902) англичанами В. М. Бейлиссом и Е. Н. Старлингом был введен термин «гормон», которым стали обозначать продукты, выделяемые железами внутренней секреции.

Большую роль в обобщении немалого объема разнородных данных по эндокринологии сыграла книга врача Артура Бидлея «Внутренняя секреция», изданная в 1910 году. Эта книга, материалы которой постоянно дополнялись, стала своего рода энциклопедией для врачей, биологов, химиков, интересующихся проблемами внутренней секреции.

Купить книгу на Озоне

Вступление к книге Владимира Плунгяна «Почему языки такие разные. Популярная лингвистика»

О книге Владимира Плунгяна «Почему языки такие разные. Популярная лингвистика»

Прежде чем сказать, о чем эта книга, попробуем ответить на такой вопрос:

— Что самое удивительное в человеческом языке?

Ответить на него, конечно, непросто. Так много загадочного в языке, этом даре, объединяющем людей в пространстве и времени, что, пожалуй, было бы справедливо удивляться решительно всему, что имеется в языке и составляет его сущность. И всё-таки, даже согласившись, что в языке удивительно всё, можно заметить одну его особенность, которая всегда бросалась в глаза и занимала разум и воображение людей с древности.

Мы начали со слов человеческий язык.

Действительно, так часто говорят и пишут. Но ведь на самом деле у людей нет одного общего языка. Люди говорят на разных — и даже очень разных — языках, и таких языков на земле очень много (сейчас считается, что всего их около пяти тысяч или даже больше). Причем есть языки, похожие друг на друга, а есть такие, которые совсем, кажется, не имеют ничего общего. Конечно, и люди в разных частях земли не похожи друг на друга, они отличаются ростом, цветом глаз, волос или кожи, наконец, обычаями. Но разные люди, где бы они ни жили, всё же отличаются друг от друга гораздо меньше, чем могут отличаться друг от друга разные языки.

Вот это, может быть, и есть самое удивительное свойство — необыкновенное разнообразие человеческих языков.

О нем и пойдет речь в этой книге, которая так и называется — «Почему языки такие разные?». Мы поговорим о том, какие бывают языки в разных странах, чем они отличаются друг от друга, как друг
на друга влияют, как появляются и исчезают — ведь языки, как и люди, могут рождаться и умирать. А еще они, тоже как люди, могут быть «родственниками» — и даже образовывать «семьи».

Ответы на эти вопросы (и многие другие, связанные с языком) ищет наука, которая называется лингвистика. Современная лингвистика — сравнительно молодая наука, по-настоящему она начала развиваться лишь в ХХ веке. Конечно, люди всегда интересовались языком, пытались составлять грамматики и словари, чтобы им было легче изучать чужие языки или понимать, что написано в старинных книгах. Составление грамматик помогло возникнуть лингвистике, но лингвистика не сводится к составлению грамматик: чтобы ухаживать за домашним попугаем, полезно знать кое-что из биологии, но ведь биология — это не наука о том, как ухаживать за попугаями. Вот и лингвистика — это не наука о том, как изучать иностранные языки.

Почему же она возникла так поздно? Причина — еще в одной загадке языка. Каждый из нас с самого рождения в совершенстве знает по крайней мере один язык. Этот язык называют родным языком человека. Младенец рождается немым и беспомощным, но в первые годы жизни в нем словно бы включается некий чудесный механизм, и он, слушая речь взрослых, обучается своему языку.

Взрослый человек тоже может выучить какой-нибудь иностранный язык, если будет, например, долго жить в чужой стране. Но у него это получится гораздо хуже, чем у младенца, — природа как бы приглушает у взрослых способности к усвоению языка. Конечно, бывают очень одаренные люди (их иногда называют полиглотами), которые свободно говорят на нескольких языках, но -такое встречается редко. Вы почти всегда отличите иностранца, говорящего по-русски (пусть и очень хорошо), от человека, для которого русский язык — родной.

Так вот, загадка языка в том, что в человеке заложена способность к овладению языком, и лучше всего эта способность проявляется в раннем детстве.

А если человек может выучить язык «просто так», «сам по себе» — то нужна ли ему наука о языке? Ведь люди не рождаются с умением строить дома, управлять машинами или играть в шахматы — они долго, специально этому учатся. Но каждый нормальный человек рождается со способностью овладеть языком, его не надо этому учить — нужно только дать ему возможность слышать человеческую речь, и он сам заговорит.

Мы все умеем говорить на своем языке. Но мы не можем объяснить, как мы это делаем. Поэтому, например, иностранец может поставить нас в тупик самыми простыми вопросами. Действительно, попробуйте объяснить, какая разница между русскими словами теперь и сейчас. Первое побуждение — сказать, что никакой разницы нет. Но почему по-русски можно сказать:

Я сейчас приду, —

а фраза

Я теперь приду

звучит странно?

Точно так же в ответ на просьбу

Иди сюда!

мы отвечаем:

Сейчас! —

но никак не

Теперь!

С другой стороны, мы скажем:

Лиза долго жила во Флориде, и теперь она неплохо знает английский язык, —

и заменить теперь на сейчас (…и сейчас она неплохо знает английский язык) в этом предложении, пожалуй, нельзя. Если вы не лингвист, вы не можете сказать, что в точности значат слова теперь и сейчас и почему в одном предложении уместно одно слово, а в другом — другое. Мы просто умеем их правильно употреблять, причем все мы, говорящие на русском языке, делаем это одинаково (или, по крайней мере, очень похожим образом).

Лингвисты говорят, что у каждого человека в голове есть грамматика его родного языка — механизм, который помогает человеку говорить правильно. Конечно, у каждого языка есть своя грамматика, поэтому нам так трудно выучить иностранный язык: нужно не только запомнить много слов, нужно еще понять законы, по которым они соединяются в предложения, а эти законы не похожи на те, которые действуют в нашем собственном языке.

Говоря на своем языке, мы пользуемся ими свободно, но не можем их сформулировать.

Можно ли представить себе шахматиста, который бы выигрывал партии в шахматы, но не мог при этом объяснить, как ходят фигуры? А между тем человек говорит на своем языке приблизительно так же, как этот странный шахматист. Он не осознает грамматики, которая спрятана у него в мозгу.

Задача лингвистики — «вытащить» эту грамматику на свет, сделать ее из тайной — явной. Это очень трудная задача: природа зачем-то позаботилась очень глубоко спрятать эти знания. Вот почему лингвистика так долго не становилась настоящей наукой, вот почему она и сейчас не знает ответа на многие вопросы.

Например, нужно честно предупредить, что по поводу языков мира лингвистика пока не знает:

• почему в мире так много языков?
• было ли в мире раньше больше языков или меньше?
• будет ли число языков уменьшаться или увеличиваться?
• почему языки так сильно отличаются друг от друга?

Конечно, лингвисты пытаются ответить и на эти вопросы. Но одни ученые дают такие ответы, с которыми другие ученые не соглашаются. Такие ответы называются гипотезами. Чтобы гипотеза превратилась в верное утверждение, нужно убедить всех в ее истинности.

Сейчас в лингвистике гораздо больше гипотез, чем доказанных утверждений. Но у нее всё впереди.

А теперь — поговорим всё же о том, что нам известно про разные языки.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из книги Олега Коровкина «Тайны растительного мира. От гигантов и карликов до эскулапов и отравителей»

О книге Олега Коровкина «Тайны растительного мира. От гигантов и карликов до эскулапов и отравителей»

Среди огромного разнообразия окружающих нас растений встречаются и такие, которые при неправильном с ними обращении могут не только нанести ощутимый удар по нашему здоровью, но даже и лишить нас жизни. И главная проблема при встрече с ними заключается в том, чтобы вовремя догадаться о грозящей опасности. Ведь по внешнему виду эти коварные растения мало чем отличаются от остальных. Более того, зачастую они бывают весьма красивы и привлекают наше внимание яркой окраской цветков и аппетитным видом плодов. В отличие от многих благородных животных, предостерегающих о своей опасности яркой настораживающей окраской, ядовитые растения о собственных «достоинствах» на весь мир предпочитают не кричать. А раз так, надо научиться узнавать наиболее опасные из них по внешнему виду.

Начнем наш рассказ с представителей семейства пасленовых, того самого, к которому принадлежат так любимые нами картофель, томат, баклажан и сладкий перец.

И здесь первой по ядовитости конечно же будет красавка, или белладонна (Atropa belladonna). Интересно, что и русское, и латинское названия (а «белладонна» по-итальянски — «прекрасная дама») означают красивую женщину. Так ли уж прекрасно это растение, чтобы его красота отразилась даже в видовом названии? Давайте разбираться.
Красавка — многолетняя трава высотой до 1,5 метра с крупными (до 20 сантиметров длиной) цельными листьями удлиненно-яйцевидной формы с заостренной верхушкой. Цветет она все лето, а иногда и до октября. Цветки у красавки достаточно крупные, с колокольчатым венчиком. Но окраска сросшихся между собой лепестков с внешней стороны несколько тускловата — коричневато-фиолетовая или буровато-пурпурная. Внутри же они окрашены в желтый или коричневатый цвет с хорошо заметными фиолетовыми прожилками. В общем, по цветкам в красавке красавицу признать трудно.

Но не они главное украшение белладонны, а плоды — черные блестящие ягоды размером с вишню. Очень эффектно выглядит растение в пору плодоношения. Однако именно эти красивые плоды и являются причиной всех бед. Мало кто устоит перед притягательной силой спелых ягод — каждому хочется их попробовать. А вот делать это никак нельзя. Ведь ягоды красавки содержат не один и не два, а не менее семи различных ядовитых веществ — алкалоидов. Главные — это атропин, гиосциамин, скополамин. Но ядовитые вещества содержатся не только в ягодах — есть они и в листьях, стеблях, корневищах и корнях.

Человек, съевший всего одну ягоду красавки, сильно возбуждается, начинает беспричинно смеяться, у него появляются галлюцинации; возможен и противоположный эффект — состояние сонливости. Именно поэтому в Древней Руси красавку называли сонной одурью или сонным дурманом. И как только ее еще не называли! И бешеной ягодой, и черешней сумасшедших, и даже пёсьей вишней… Все это свидетельствует о том, что белладонна действительно принесла людям много бед. Известно, что в Средние века от этого растения погибало много людей в Европе. А в XVIII веке в Австрии власти даже были вынуждены выпустить несколько специальных циркуляров с описанием растения и распространить их среди населения — настолько часто там отравлялись красавицей красавкой, прельстившись ее плодами. В тех местах, где белладонна обычна, пасечникам следует быть особо внимательными — ведь нектар, собранный пчелами в ее цветках, тоже ядовит. Полученный из него ядовитый мед отличается красно-коричневым цветом и горчит.

Но, как говорится, нет худа без добра. Как и многие ее ядовитые собратья, красавка — очень ценное лекарственное растение. И сегодня именно ее ядовитые алкалоиды помогают бороться с многими болезнями и даже спасать людям жизнь. Препараты белладонны применяют в качестве обезболивающего и спазмолитического средства при язве желудка и двенадцатиперстной кишки, болезнях печени, почек; при кашле и астме их используют как успокаивающее. В Болгарии белладонна используется при лечении одной из страшных болезней — дрожательного паралича, или болезни Паркинсона. Широко используется атропин в офтальмологии — его способность расширять зрачок помогает исследовать глазное дно.

Оказывается, о способности сока красавки расширять зрачки люди знали с давних времен. И не только знали, но и использовали в своей жизни, правда с несколько необычными целями. В Древнем Риме, а потом и в Италии и в Испании дамы закапывали сок белладонны в глаза, чтобы расширившиеся зрачки создавали эффект «бездонности» и черноты. Естественно, что перед такими очами не мог устоять ни один кавалер. А то, что черноокая красотка видела своего поклонника как в густом тумане, уже большой роли не играло… Но это еще не все женские хитрости. Очень скоро милые дамы научились натирать соком красавки щеки, что вызывало расширение кровеносных сосудов, и, соответственно, они покрывались ярким «морозным» румянцем. Видимо, в те времена в моде были краснощекие и черноглазые, но мало что видящие красотки, которым, бедняжкам, приходилось судить о качествах своих ухажеров лишь на слух да на ощупь… Так вот, оказывается, чем объясняется латинское, а возможно, и русское название растения — способностью делать женщин красивыми!

Следует заметить, что белладонну не обошли вниманием и ставленники темных сил — колдуны и ведьмы. Зная, что небольшие количества этой травы способны вызывать галлюцинации, они широко и, надо полагать, успешно использовали ее в своих чарах. Участвовала красавка и в военных сражениях. Согласно старинному преданию, долго отступавшие во время войны с датчанами шотландцы были вынуждены пойти на хитрость. В одном из оставленных селений они приготовили датчанам подарок — несколько бочек с пивом, щедро приправленным соком белладонны. Напившись трофейного пива, датчане сначала начали веселиться и буйствовать, но вскоре погрузились в странное оцепенение, похожее на сон. Воспользовавшись этим, хитрые шотландцы быстро перебили врагов.

Белладонна — растение довольно теплолюбивое. Сегодня в дикорастущем виде ее можно встретить на Атлантическом и Средиземноморском побережье Европы, на Балканах, в Малой Азии, Иране, Афганистане, Пакистане. Как заносное растение встречается она дикорастущей и на Американском континенте. Есть она в Молдавии, на Украине — в Крыму и Карпатах. В России ее можно найти на Кавказе. Однако белладонна широко возделывается как ценное лекарственное растение. Ее насаждения можно встретить чуть ли не во всех странах Европы, в Пакистане, США, Бразилии. Успешно выращивают ее на Украине, в странах Прибалтики и даже в Центральной России, например в Московской области.

А теперь немного мифологии. Латинское название растения, данное ему Карлом Линнеем, — Atropa belladonna. Мы уже выяснили, что второе слово, видовой эпитет, подсказано Линнею своеобразным использованием растения итальянскими и испанскими дамами. А почему же он назвал род атропой? Оказывается, Атропой, согласно древнегреческой мифологии, звали одну из трех мойр — богинь судьбы. Древние греки полагали, что человеческая жизнь подобна льняной нити, которую держит в руках богиня Атропа. В любой момент она может перерезать эту нить и закончить земное существование человека. Обычно Атропу изображали с ножницами в руках, а иногда — и с солнечными часами, на которых она показывала час смерти человека. Наверное, потому, что сильноядовитой красавке так же легко, как и Атропе, прервать человеческую жизнь, и дал Линней растению столь символичное родовое имя.

Купить книгу на Озоне

Авторское вступление к книге

О книге Эдуарда Годика «Загадка экстрасенсов: что увидели физики»

Воистину, судьба играет человеком. Так случилось, что в уже достаточно зрелом возрасте передо мной, как комета, влетевшая в атмосферу, промелькнула яркая возможность «в рабочее время» задуматься над главным: КТО мы? и ГДЕ мы? Такие вопросы обычно волнуют человека в детстве, пока он еще маленький — не при деле. Как ни странно, я, уже сложившийся ученый, интуитивно ухватился за этот шанс. Зачарованный, я отважился выбраться из наезженной научной колеи и по бездорожью проложил свою. И ни разу не пожалел об этом, хотя через десять лет проект, над которым я и мои коллеги плодотворно и увлеченно работали, сгорел в суете перестройки, как та комета…

Я чувствую себя обязанным рассказать подробнее, как это было и что я успел увидеть и понять. Подобно тому, как охотно делятся своими впечатлениями люди после «встречи с инопланетянами». С небольшой разницей: я — ученый, да еще специалист в области физики твердого тела, так что моя фантазия не «летает», а твердо стоит на научной почве.

В начале 80-х годов прошлого века (совсем недавно!) я работал в Институте радиотехники и электроники Академии наук СССР (ИРЭ), уже защитил докторскую диссертацию и руководил работой нескольких аспирантов. У каждого из них была своя тема, основанная на моем научном заделе, так что результаты их исследований были вполне ожидаемыми. Более того, ясно очерчивались горизонты дальнейшего развития моей науки. И так на всю оставшуюся жизнь… Все складывалось в моей научной карьере как нельзя лучше. Но время от времени я стал ощущать внутреннее беспокойство, словно в моей жизни не хватало чего-то главного. И вот однажды я вдруг живо представил себе, что лет эдак через десять — двадцать я открою утром глаза, увижу столь привычную картину: голубое небо, зеленые деревья, спешащих куда-то людей— и остро почувствую, что это и есть главное — Жизнь, которая течет по своим, неведомым мне законам. И течет она мимо меня, целиком погруженного в проблемы физики твердого тела, живущего в одном измерении многомерного, бесконечно разнообразного мира. А жаль: живем только раз… Так у меня в глубине сознания проснулось почти детское по силе любопытство, и оно бы снова уснуло среди рабочей рутины, если бы не случай.

Примерно в то же время, когда я задумался о Жизни, в обществе возник интерес к так называемым экстрасенсам. Они якобы могли творить чудеса, выходящие далеко за пределы чувственного восприятия. Вначале это был не более чем праздный интерес. Физики, особенно экспериментаторы (я в том числе), шутливо называли экстрасенсорику «ведьмологией». Но в один прекрасный момент «сверху» было решено разобраться в этом профессионально. Так уж случилось, что оказались затронутыми мои профессиональные интересы — я изучал инфракрасные сенсоры. Сама «ведьмология» меня нисколько не интересовала, наоборот, вызывала аллергию. Ученых интересует, увлекает только объективная реальность, данная в эксперименте. А «ведьмология» существовала на уровне житейского примитива: «я сам видел, слышал…» Это была далеко даже не феноменология (начальный описательный этап науки), которая основана на доказательстве (с необходимой статистикой) существования каждого феномена. Но в «ведьмологии» фигурировали так называемые «биополя», с которыми резонно было поручено разобраться нашему Институту радиотехники и электроники (ИРЭ). Вот тут я увидел возможность удовлетворить свое любопытство к Жизни за «казенный счет» и предложил проект «Физические поля и излучения биообъектов». Проект прямо не имел отношения к «ведьмологии», но должен был прекратить досужие разговоры о «биополях». Я был уже достаточно опытным физиком и понимал, что казенные деньги нужно не только потратить, но и «выдать» за них что-то полезное для народного хозяйства. Поэтому в качестве главной была поставлена задача разработать новое поколение медицинской аппаратуры для функционального картирования организма по его собственным сигналам. Тему одобрили, и началась работа.

Мне удалось собрать уникальную команду молодых физтехов (выпускников Московского физико-технического института), в первую очередь моих студентов и аспирантов. С ними на основе накопленного в ИРЭ опыта в области пассивного дистанционного зондирования мы изготовили аппаратуру, позволяющую наблюдать не видимые невооруженным глазом физические поля человека и животных в их функциональной динамике. Фактически мы увидели организм «в его собственном свете». Наряду с главной нашей целью — разработкой новых методов и аппаратуры для функциональной диагностики организма — мы предложили и проверили возможные физические механизмы осуществления экстрасенсорных феноменов: телекинеза, кожного зрения и др. Так что, независимо от их объективного существования, мы могли бы воспроизвести их, как
«волхвы фараона» повторили «Божьи чудеса Моисея».

Изучая главный раздражитель общественного спокойствия — феномен «экстрасенс-целитель», мы обнаружили удивительные возможности сенсорного восприятия, особенно подсознательного. Более того, используя разработанные методы и аппаратуру, мы вместе со специалистами из Китая стал изучать накопленный в китайской медицине опыт бесконтактного целительства — цигун. К нашим исследованиям подключились совершенно необходимые при изучении человека научные партнеры: физиологи, биологи, медики, психологи и др.

Только такой мультидисциплинарный подход обеспечил успех проекта. Мы начали работу с подхода «человек глазами радиофизики», а пришли к принципиально междисциплинарному
изучению «человека глазами науки». Только такой взгляд на проблему позволяет понять скрытые возможности человеческого организма, осознать его тесную связь с окружающих видимым и невидимым миром. Как всегда, научно осязаемая реальность оказалась намного интереснее примитивных «придумок».

В практическом плане, глядя на человека принципиально «общеорганизменными глазами радиофизики», мы поняли главное: растущая специализация медицины может вскоре завести ее в тупик (если еще не завела). Будущее за новым здравоохранением, в центре внимания которого целостное восприятие организма человека и профилактика возможных нарушений его функционирования.

На кого рассчитана эта книга? На любого, кто хотя бы иногда задумывается между «неотложными делами» о Жизни: том, что представляем собой мы сами и окружающий нас мир. Если «простому» читателю будут непонятны какие-то технические детали, можно смело их опускать, но для специалистов они принципиально важны.

Купить книгу на Озоне

Отрывок из книги

О книге Дины Хапаевой «Кошмар: литература и жизнь»

Воздух тяжел и влажен. Давящее серое небо, берег,
поросший густой, ядовито-зеленой травой. Моя
бабушка стоит по колено в мутной воде. В руках
она держит большую рыбу. У рыбы вспорото брюхо.
Наружу, бабушке на руки, свисает склизкая, розово-разлагающаяся рыбья плоть. От отвращения трудно
дышать, но страх еще сильнее. Я хочу, чтобы бабушка
немедленно бросила эту гнусную дохлятину,
вышла из воды, иначе случится что-то ужасное, но
она меня не слышит. Я просыпаюсь, рыдая, — мне
очень страшно за бабушку. Бабушка, в то утро еще
совершенно здоровая и бодрая, математик и убежденный
скептик, высмеивает «эти глупости». Мне
11 лет, и я еще не знаю, что кошмары сбываются.
Что они безжалостно срывают покровы тайны, которую
ты больше всего боишься узнать.

Как всегда, мне было тяжело рассказывать свой детский
кошмар. Не только потому, что перед моим мысленным
взором вставали все те же, не потускневшие от времени
образы, но и потому, что я снова, в который раз, с раздражением
чувствовала свое бессилие, свою неспособность
передать его словами. А мне этого очень хотелось: мой
собеседник, «знаменитый литературовед», который прежде
казался мне образцом интеллектуальной открытости,
уже косился на меня так, будто я предложила ему заняться
спиритизмом.

«А ведь этот все-таки еще не психолог, — подумала я
со злобой. — И сам, я же знаю, пробавляется писательством,
не только „чистой наукой“. А меня уже зачислил
в буйнопомешанные. А может, и в свежеуверовавшие
православные…»

«Что такое кошмар? Что происходит в нашем сознании,
когда он нам снится? И почему кошмары —
хотя бы иногда — сбываются, превращаясь в пророчества?» — незаданные, мои вопросы повисли в пустоте.
Продолжать не стоило, было и так понятно, что «об
этом не говорят». В приличном «научном сообществе».
Действительно, зачем портить себе репутацию? От злости
и неудачи, как всегда, хотелось курить.

Лучше бы я нашла сигарету, и тогда мой коллега не
узнал бы, что его взгляд на кошмар мне представляется
последствием тяжелой родовой травмы, полученной науками
о человеке в процессе высвобождения из лона религии
и мистицизма; что именно в память об этом болезненном
высвобождении научная инквизиция превратила
в табу многие понятия лишь потому, что они ускользали
от неповоротливых орудий «научного сознания», что
драматически сказалось на дорогой моему собеседнику
«объективности» гуманитарных исследований…

После этого разговора мне приснился отличный сон:
люди в сером, лица которых, за исключением Фрейда, я
не могла различить, тыкали чем-то, похожим на огромные
ржавые клещи, в светящийся живой воздух. «Это их метод,
а это — сознание», — догадалась я.

Проснувшись, я стала думать о том, что ни психологи,
ни психоаналитики никогда не допускали мысли о том,
что сны могут обладать своей собственной, особой природой.
И поэтому их никогда не волновал вопрос, кошмарами
они были или не кошмарами. В теории Фрейда
сны служили символическим выражением подавленных
желаний, иллюстрацией истинности психоаналитического
метода. Хотя достаточно вычесть из «толкования сновидений» теорию психоанализа, чтобы убедиться: после
такого простого действия в психоанализе не останется
никакого «позитивного знания», никакой информации о
снах «самих по себе».

Пора было вставать, чтобы идти на встречу с «известным
психологом», — не зря же я в Нью-Йорке. Я представила себе, что будет, если дать ему прочесть цитату из
Джерома К. Джерома: «Говорят, что сновидения — это
комплекс мыслей, мгновенно возникающих под влиянием
того внешнего обстоятельства, от которого мы просыпаемся.
Как многие другие научные гипотезы, эта тоже
иногда соответствует истине». К цитате должен был бы
прилагаться примерно такой комментарий: «Так писал
Джером К. Джером еще в 1891 г., не подозревая, что подход
к снам как к исковерканному отражению событий
внешнего мира будет преобладать в психологии и сто лет
спустя».

Вообще, психологов и психоаналитиков объединяет
сугубо утилитарный подход к снам и уверенность в «лженаучности» кошмара — и понятия, и явления. Психологи
рассматривают сон как кривое зеркало, в котором отражаются
искаженные до неузнаваемости факты реальности
и психические состояния, в основном нежелательные.
В зависимости от конкретной школы, психологи
по-разному объясняют эти состояния, но никогда не
задаются вопросом о том, что именно сон привносит в
них из своей собственной, независимой от психических
расстройств, природы. Я знала, что всякий психолог не
преминет указать на прогресс, достигнутый в исследованиях
физиологии сна. Но даже психологу понятно, что в
рамках этих исследований исключается всякая возможность
задуматься об особенностях сна как ментального
состояния, не говоря уж о кошмаре.

Психолог выслушал меня профессионально-внимательно — он вообще был похож на мышкующую лису.
Он не хотел показаться ретроградом, учил меня заваривать
чай («Ровно три минуты, и крышечку вот так…»)
и долго распространялся о том, что о природе снов
науке известно до удивления мало, что, оказывается,
сон способствует обучению и даже может «предупреждать» организм о грозящих болезнях. Потом он подробно
описал мне, какие опыты он ставит на своих
студентах и пациентах и какие научные выводы можно
сделать, если замерить продолжительность сна с помощью
наручных часов.

На мой вопрос — почему, если нас интересует, что
такое кошмар, мы должны предположить, что рядовой
пациент-невротик, или студент — участник психологического
эксперимента, или даже незаурядно талантливый
психолог в состоянии лучше и точнее изобразить кошмар,
чем, например, Гоголь или Достоевский? — он ничего не
ответил, но посмотрел на меня так, что стало ясно: он готов
нажать кнопку вызова охраны. Но тут мне вдруг стало
все равно. Потому что в этот момент я поняла, как будет
начинаться моя книга.

Тайны кошмара хранит литература. Ибо исследование
природы кошмара было важнейшей темой
творчества целой плеяды гениальных писателей.

Разумеется, воссоздание кошмара как особого
ментального состояния вовсе не есть универсальное
свойство всех художественных произведений, в
которых герою снится страшный сон. Сквозь призму
«кошмароведения» нельзя прочесть Пушкина
или Тургенева, Голсуорси или Эмиля Золя. Они
писали совсем о другом. Их волновали те проблемы
и сюжеты, на которые обычно и обращают
внимание литературоведы: драмы человеческих отношений
и этические вопросы, проблемы взаимодействия
героя и общества, поэта и царя, описание
социальной реальности и ее пороков.

Напротив, творчество Чарльза Метьюрина и Н.В.
Гоголя, Ф.М. Достоевского и Томаса Манна, Г.Ф.
Лавкрафта и Виктора Пелевина трудно понять, игнорируя
перспективу «кошмароведения». Сквозь
призму интереса к кошмару можно по-новому истолковать
их замыслы и обнаружить преемственность
между ними. Кошмар — цель, смысл, суть их произведений
— неуловим посредством обычных литературоведческих
приемов и методов анализа подобно
тому, как изучение природы кошмара лежит за гранью
современной психологии. Тем более что литературоведы
(как и их собратья-психологи), никогда не
считали кошмар предметом, достойным внимания.

И еще я поняла: для того, чтобы начать писать, мне следует
перестать думать о коллегах и вообразить себе вас, читатель.
И если вас не смущает, что кошмар — и явление,
и понятие — это подлинный эпистемологический скандал
для гуманитарного знания, если вы готовы рискнуть оказаться
вне «сообщества ученых» (хотя бы потому, что специалистов
по кошмару просто нет), и если поиск ответа
на вопросы о природе кошмара представляется вам столь
же важным, как и мне, то почему бы нам не затеять с вами
такой чернокнижный разговор?

Я предлагаю называть техники письма, необходимые
для изображения кошмара, для его перевода
из жизни в литературу, словом гипнотика. Новое
слово нужно потому, что слово «поэтика», которым
любят пользоваться филологи, подразумевает, что
автор не до конца понимает подлинные причины, в
силу которых он пишет так, а не иначе, и зачастую
бессознательно применяет те или иные литературные
приемы. Тогда как нас будет интересовать как
раз активная роль автора — создателя прозы о кошмаре.
Гоголь и Достоевский, Лавкрафт и Пелевин
с увлечением ставили смелые опыты и над своими
героями, и над своими читателями, чтобы исследовать
секреты кошмара и научиться их использовать
в своем творчестве. А Томас Манн в романе «Иосиф
и его братья» напряженно размышлял над сутью
пророчеств.

Для исследования кошмара нам потребуется еще
одно понятие — литературная реальность, а именно
то, что представляется нам правдоподобным в художественном
тексте, то, что мы легко принимаем
за его «действительность». Ибо все авторы, живописавшие
кошмары, задавались вопросами о том, где
пролегает грань между кошмаром и жизнью и в чем
отличие — если оно есть — между реальностью и
художественным вымыслом. Чтобы ответить на эти
вопросы, они пытались нащупать границу между
«действительностью» реалистичного литературного
вымысла и кошмаром, понять, как возникает «эффект
реальности» в литературе, и использовать его
для воздействия на читателя.

Воссозданный в художественном тексте, кошмар
приобрел огромное влияние на читателя и превратился
в культурную норму и культурную форму
современности. Литература послужила отправной
точкой для создания культуры потребления кошмара,
породив «жанр ужасов» и вызвав к жизни
Готическую эстетику.

Но читатель, рассчитывающий найти на этих
страницах сонники, Каббалу или «Молот ведьм»,
будет разочарован. Мистические учения, как и божественные
откровения, не в силах помочь нам
приблизиться к пониманию природы кошмара или
пророчеств. И не они ответственны за внутреннее
перерождение проекта европейского рационализма,
приведшее к глубоким изменениям в современной
культуре.

У этой книги триединая задача: понять особенности кошмара
как психологического переживания, литературного
процесса и культурного проекта. Я попытаюсь восстановить
мозаику совпадений, благодаря которым литературный
эксперимент превратился в нашу повседневность.

Выплескивания кошмара из жизни в литературу и из
литературы в жизнь я и предлагаю вам, читатель, обсудить
на этих страницах.

Отрывок из книги

О книге Маргарет Этвуд «История долгов наших. Долги и темная сторона богатства»

Канадский писатель-натуралист Эрнест Сетон-Томпсон в день, когда ему исполнился двадцать один год, получил странный счет. Его отец скрупулезно зафиксировал все расходы на сына, не забыв включить в счет даже гонорар врача, принимавшего роды. Еще более необычным было то, что, как утверждают, Эрнест этот счет оплатил. Поначалу я считала, что господин Сетон-старший слишком экстравагантен, но теперь начинаю думать, что он, возможно, прав. Разве мы не в долгу за сам факт своего появления на свет? А если да, то сколько и кому или чему мы должны?

Написать эту книгу меня заставило не только любопытство, но и надежда, что в ходе работы над ней я смогу глубже изучить мало мне известное, но весьма интригующее понятие долга.

Эта книга не имеет никакого отношения ни к управлению долгами компаний, ни к национальному долгу, ни к планированию семейных расходов, ни к тому, как выгодно брать деньги в долг, а потом пускать их в рост, ни даже к определению, приобрело ли ваше хождение по магазинам маниакальную форму или еще нет. От текстов на эти темы ломятся книжные магазины и Интернет.

Не найдете вы здесь и рассуждений о таких зловещих материях, как карточный долг, возмездие мафии или кармическое воздаяние, когда за дурно прожитой жизнью следует реинкарнация в форме какого-нибудь насекомого. Не будет в моей книге и мелодраматических красавчиков с лихо закрученными усами, которые собирают арендную плату и требуют интимных услуг от женщин, неспособных вовремя расплатиться за жилье, хотя такие истории не оставляют читателя равнодушным. Вместо этого я буду говорить о долге как о некоей порожденной человеческим воображением идее, умственном построении, конструкте и о том, как эта идея может отражать и разжигать неуемные страсти и заключать человека в оковы столь же неуемного страха.

Авторы пишут о том, что их больше всего волнует, говорит Алистер Маклеод. Но и о том, что приводит их в недоумение, добавляю я. Темой моей книги является самая волнующая и загадочная вещь из всех, которые я знаю. Ибо именно здесь странным образом пересекаются деньги, слово и вера, и это сплетение таит в себе поистине взрывную силу.

Вещи, которые занимают нас, когда мы становимся взрослыми, вызывали наш интерес и в детском возрасте — по крайней мере, так было со мной. В конце 1940-х общество, в котором я росла, полагало невозможным обсуждать три темы. Никто не мог заговорить о деньгах — особенно о том, сколько каждый зарабатывает. Нельзя было рассуждать о религии, дабы разговор не привел к испанской инквизиции или к чему-нибудь похуже. Наконец, запрещалось говорить о сексе. Живя в семье биологов, о сексе — как минимум — среди насекомых я могла прочесть в учебниках, разбросанных по всему дому. Так что о яйцекладе я была наслышана. А поскольку запрещенное всегда привлекает детское любопытство, я сосредоточила внимание на двух других табу: финансах и религии.

Поначалу они мне казались вполне ясными и понятными категориями. Существовал мир невидимых вещей, относящихся к Богу, и существовал мир вещей вполне материальных, относящихся к кесарю. Последние принимали форму «золотых тельцов», которых у нас в Торонто в то время почти не водилось, и денег, из любви к которым вырастало все зло на земле. Но с другой стороны, существовал герой комиксов Скрудж Макдак, про которого в то время я очень любила читать, — такой вспыльчивый, прижимистый, не всегда честный миллиардер, получивший свое имя от персонажа известной повести Чарльза Диккенса — скупердяя Эбенезера Скруджа. У плутократа Макдака было огромное хранилище золотых монет, куда он и трое его племянников ныряли как в бассейн с водой. Для дядюшки Скруджа и троицы утят деньги были не источником зла, а любимой игрушкой. Вот теперь и понимай, какой из этих двух взглядов на деньги верный?

У нас, детей 1940-х, конечно, водились карманные деньги, но нам и в голову не приходило говорить о них или — что казалось уж вовсе немыслимым — любить их. В то же время нас с раннего детства учили, как с ними обращаться. Когда в восьмилетнем возрасте у меня появился первый источник дохода, я уже имела некоторое представление о деньгах, получая пять центов в неделю на свои нужды. На эти деньги можно было нанести в два раза больше вреда зубам, чем это доступно детям в наши дни. То, что оставалось после покупки конфет, я хранила в жестянке из-под чая «Липтон», на котором сверкающими красками были изображены закутанная в паранджу индианка, слон, пальмы, смуглые мужчины в чалмах и невероятно синее небо. На монетах с одной стороны были отчеканены листья, с другой — голова короля. Я ценила их по тому, насколько редко встречалось то или иное изображение и насколько оно мне представлялось красивым. Правящий монарх Георг VI встречался довольно часто, а потому на моей шкале ценностей занимал скромное место. Кроме того, у него не было ни бороды, ни усов, как, например, у Георга V, монеты с изображением которого еще были в ходу. Реже всего попадались монеты с изображением совсем уж заросшего волосами Эдуарда VII.

Я скоро сообразила, что эти монеты можно было менять, например, на «рожки» мороженого, но не думала, что они чем-то отличаются от той валюты, которая была в ходу у моих сверстников: карты с изображением самолетов, крышки от молочных бутылок, книжки комиксов и стеклянные шарики. Внутри каждой такой категории царил тот же принцип: редкость и красота экземпляра повышали его цену. Обменные курсы устанавливали сами дети, хотя споров по этому поводу было предостаточно.

Но все изменилось, когда я получила работу. Мне платили целое состояние — двадцать пять центов в час! А работа заключалась в том, что мне нужно было катать по снегу детскую коляску с ребенком. Всякий раз, возвращая после прогулки ребенка живым и не окончательно замерзшим, я получала двадцать пять центов. С этого момента я поняла, что ценность монеты никак не связана с тем, голова какого короля на ней красовалась, и извлекла важный урок: в высших финансовых сферах эстетические соображения только мешают.

Как только у меня появились деньги, мне посоветовали открыть счет в банке. Поэтому я распрощалась с чайной жестянкой и обзавелась красной банковской книжкой. Теперь разница между монетами с изображением королей, с одной стороны, и стеклянными шариками, молочными крышками, книжками с комиксами и картами с изображением самолетов, с другой, обрела для меня полную ясность, поскольку шарики и прочее нельзя было положить в банк. В то же время деньги нужно непременно держать в банке, потому что только там они могут быть в полной сохранности. Когда у меня накапливалась небезопасная сумма — скажем, один доллар, — мне следовало отнести ее в банк, где устрашающего вида кассир делал в моей книжке соответствующую запись. Последняя строка в книжке называлась «остаток», или «баланс», но я не очень хорошо представляла, что это значит, и, поскольку это слово у меня ассоциировалось с равновесием, я все время ожидала встречи с весами.

Периодически в моей красной банковской книжечке появлялась дополнительная сумма, которую я в банк не вносила. Мне сказали, что это называется моим «интересом», то есть деньгами, которые мне причитаются за то, что я храню деньги в банке. Этого я тоже никак не могла понять. Конечно, сам факт увеличения суммы на счете у меня действительно вызывал интерес, и я предполагала, что эти дополнительные деньги называются «интересом» именно поэтому. В то же время я понимала, что сама их не заработала, поскольку никаких детей, принадлежавших банку, не катала по снежным тропинкам. Откуда же брались эти таинственные деньги? Наверное, их приносила Зубная фея — ведь дарила же она мне монету в пять центов за каждый выпавший молочный зуб. Фея жила в сказочной стране, местоположение этой страны я определить не могла, но в ее существовании не сомневалась: иначе нельзя было объяснить появление пяти центов при выпадении очередного молочного зуба.
Примерно так же я относилась и к моему «интересу» в банке, поскольку его можно было обратить в деньги, а деньги обменять на конфеты или мороженое. Но как может фикция обращаться в реальные предметы? Из сказок, например из истории о Питере Пене, я знала, что если перестать верить в фей, то они запросто умрут. Неужели и банк исчезнет, если я перестану в него верить? Взрослые считали, что фей не бывает, а вот банки как раз существуют. Но так ли это?

С этого начинались для меня загадки, связанные с финансами, и я не разрешила их по сей день.

Последние полвека я много ездила на общественном транспорте и всегда читала рекламу. В пятидесятые годы особенно часто рекламировали женское белье, дезодоранты и средства для полоскания рта. Сегодня их место заняли многочисленные медикаменты (от сердечных заболеваний, артрита, диабета и т.п.) и средства для желающих бросить курить; получила распространение реклама для телевизионных сериалов, где пара женщин неземной красоты прославляют краску для волос и крем для ухода за кожей лица; есть и реклама организаций, куда могут обратиться люди, страдающие игроманией, или таких, которые обещают вам помощь в решении проблем с долгами. Последних очень много.

С одной из таких реклам на тебя смотрит излучающая улыбку женщина с ребенком на руках. Надпись гласит: «Теперь о тебе позабочусь я — и звонки от кредиторов прекратятся». На другом объявлении написано: «Счастья не купишь, но с долгами справиться можно». «После долга тоже есть жизнь», — твердит третья реклама. Еще один устрашающий плакат вопрошает: «Они уже сели тебе на хвост?» Нет, вам не обещают, что надоевшие долги рассеются, как дым от сигареты, но убеждают, что с их помощью долги можно консолидировать и постепенно оплатить, если не транжирить деньги попусту, из-за чего, собственно, и возникла долговая кабала.

Почему подобной рекламы так много? Может быть, потому, что много должников? Вполне возможно.

В пятидесятые годы прошлого столетия, в эпоху женских поясов и дезодорантов, специалисты по рекламе, похоже, быстро поняли, что человеческое тело служит источником множества неприятностей, когда предоставлено самому себе, — оно норовит выйти из-под контроля и источает отвратительный запах. Такое тело необходимо привести к повиновению, иначе оно навлечет на вас позор. В наше время положение изменилось. Шутки ниже пояса вновь стали достоянием индустрии развлечений и не вызывают ни озабоченности цензуры, ни чувства стыда. Поэтому о теле вспоминают лишь тогда, когда оно заболевает какой-нибудь болезнью, особенно часто упоминаемой в рекламе, а главной заботой теперь стало состояние вашего банковского счета.

Для этого есть все основания. Первые кредитные карточки появились в 1950 году. В 1955 году отношение суммы долга к величине дохода среднестатистической канадской семьи составляло 55%, тогда как в 2003 году эта цифра возросла до 105,2% и продолжает увеличиваться. В 2004 году в США этот показатель составил 114%. В других странах тоже немало людей тратят больше, чем зарабатывают. Их примеру следуют и правительства.

Как сообщил мне один знакомый, на микроэкономическом уровне существует настоящая эпидемия долгов среди тех, кому едва-едва больше восемнадцати лет от роду, особенно среди студентов: они оказались под прицелом кредиторских компаний и тратят деньги, не давая себе труда оценить последствия, причем кредитуют их под самые высокие проценты. В результате долг достигает невероятных размеров, и однажды они понимают, что не смогут расплатиться. Современная наука утверждает, что юношеский мозг отличается от мозга взрослого человека и не способен рассчитать все последствия стратегии «купи сегодня — расплатишься завтра», а потому подобное кредитование молодежи следует приравнять к эксплуатации детского труда.