На протяжении десяти лет Мэтью Барроуз работал над отчетом «Глобальные тенденции» — ключевым футурологическим материалом для Белого дома и Министерства обороны США. Этот отчет отличается смелыми и при этом точными прогнозами. Именно этот секретный документ определял и определяет основные вехи и направления американской политики.

«Будущее: рассекречено» — исчерпывающий анализ того, какие значительные сдвиги и тренды ждут нас до 2030 года. Мы живем в эпоху глобальных, значимых и быстрых изменений в истории — и жизненно важно направить их в правильное русло. Это важная книга для всех, кто принимает решения на любом уровне. Она для тех, кто заботится о своем будущем и будущем своих детей.

Заключение

Готовы ли мы к будущему?

<…> Самые большие вопросы вызывают, пожалуй, Китай и Россия. Уверенность, с которой Китай действует в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях, свидетельствует о его вере в свое право на региональное доминирование. А заявления о деамериканизации мировой финансовой системы кажутся мне несколько надуманными. По крайней мере на сегодняшний день Китаю нужно то, что производят США: технологические ноу-хау и инновации, которых он жаждет.

С Россией, возможно, будет труднее. Многие россияне — не только президент Путин — считают, что Москва пожертвовала многим, мирно развалив советскую империю и завершив холодную войну, и эти жертвы были недооценены Западом и соседями по СССР. Для многих россиян сейчас наступило время реванша. Тот, кто считает, что статус-кво несправедлив, не стремится сдерживаться. Разрыв с Западом будет иметь для России тяжелые экономические последствия, которые усилят проблемы страны в долгосрочной перспективе. И все же мы на Западе должны быть осторожны и не списывать Россию со счетов, что мы уже неоднократно делали в прошлом. Нам придется найти пути сохранять открытыми каналы связи в этот период отчуждения. Новая холодная война не в интересах Запада, она только сильнее раздробит международную систему, которая и без того очень хрупка. Главный актив России — человеческий капитал, и если режим сместит акцент на развитие этого важнейшего источника могущества, страна может выйти из кризиса.

Много лет я считал, что Китаю, России и другим новым мировым державам суждено переписать некоторые, пусть и не все, правила международного порядка. Почему бы им не стремиться к этому? Такие амбиции есть у всех новых мировых держав, и нам следует быть к этому готовыми. Это будет непростой процесс, но он не обязательно должен закончиться конфликтом. Всем сторонам нужно быть готовыми к компромиссам, но на данный момент у нас есть преимущество.

Большинство развивающихся мировых держав слишком заняты своими проблемами. Пытаясь реформировать международные организации, мы можем помочь создать международную систему, которая, как и прежде, будет основываться на правилах и не вернется к исторической политике баланса сил, которая уже вызвала немало конфликтов в прошлом. Но я боюсь, что возможности оживить эти организации тают на глазах перед лицом растущего напора со стороны Китая и России. И мы можем раньше, чем я или кто бы то ни было предполагали, оказаться в многополярном мире, где не будет действовать принцип многосторонних отношений, что увеличит потенциальную возможность конфликта.

Насколько эти страны готовы к будущему? Финансовый кризис 2008 г. тяжелее всего ударил не по США, а по другим странам, например в Европе. Сейчас еще рано судить, но, подорвав самые основы Евросоюза, кризис мог оказать европейским странам хорошую услугу, заставив их посмотреть в лицо своей структурной слабости. Как Швеция или Канада, пережившие финансовые кризисы в начале 1990-х, страны, которые проведут местами весьма болезненные структурные реформы, в итоге станут гораздо сильнее. Путь наверх будет крутым. Меня особенно беспокоит спад в области образования и поддержки науки и технологий во многих европейских странах, что делает их менее конкурентоспособными на мировом рынке.

После пары десятилетий стагнации японский премьер-министр Шинзо Абе совершает попытку подстегнуть прогресс и взять курс на иное будущее, отличное от постепенного экономического спада. Перед Японией стоят, пожалуй, самые острые демографические проблемы, но эта небольшая страна все еще представляет собой третью по величине экономику, является одним из государств, наиболее продвинутых технологически, и родиной многих мировых корпораций. Картина будущего Японии может быть совсем не так печальна, хотя вряд ли ее экономика станет быстро расти.

Пожалуй, самой трудной задачей для Японии может стать приспособление к стремительным переменам у соседей и на Западе. По соседству находится Китай, готовящийся стать крупнейшей экономикой с огромным влиянием внутри региона. Как я уже говорил, Китай наверняка станет более уверенным в себе, последовав по пути большинства развивающихся мировых держав. Японские лидеры, возможно, необоснованно рассчитывают, что США автоматически встанут на сторону Японии в случае конфронтации с Китаем. Но скорее Америка будет искать пути привести свои интересы в соответствие с китайскими и избежать конфликта. Существование рядом с быстро меняющимися соседями и в новой международной системе может стать большой проблемой для Японии, которая до сих пор не слишком преуспела в преодолении такого рода трудностей.

Лучшим примером крупной страны, которой удалось осуществить масштабное стратегическое планирование и достичь поставленных важных целей в ходе роста, продолжающегося три с половиной десятка лет, можно считать Китай. Тут трудно не позавидовать. Нередко американские главы крупнейших мировых корпораций восхищаются способностью Китая к стратегическому планированию. У этой страны есть одно преимущество: партия, у которой монополия на власть, и народ, страстно желающий поквитаться за два столетия упадка и колониальной эксплуатации. Эта мощная и разделяемая всеми идея помогает правительству получить поддержку для воплощения долгосрочных стратегических планов. Двигаться вперед будет все труднее. Становится все больше конкурирующих интересов, которые нужно удовлетворять. Цель создать инновационное общество — более сложная, и непонятно, можно ли достичь ее, не развивая демократии. Это признают даже сами китайцы. Из того, что мы знаем о непостоянной и сложной природе демократизации, попытка наметить стратегический план движения по скользкой тропе к демократии кажется чем-то вроде оксюморона. И все же многие китайцы настаивают на том, что демократия необходима. Никто пока не знает, как этого достичь, не ослабив остальные столпы государства и общества.

Научно-исследовательские центры и государственные органы во многих других развивающихся странах, например в Центральной Африке, особенно преуспели по части стратегического мышления и планирования сценариев, однако они сталкиваются с устрашающими вызовами. На них идет девятый вал климатических изменений, демографического взрыва, дефицита ресурсов и проблем управления. Я попытался донести до читателя мысль, что помощь им — не просто моральная необходимость, но и вопрос безопасности для всех нас. Здесь технология получает возможность продемонстрировать, как она может решить самые серьезные проблемы человечества.

Ни для одной страны нет готового рецепта стратегического планирования. Большинство правительств планирует на короткий срок, хотя всем известно: если не решать долгосрочные проблемы как можно раньше, ситуация усложняется. До недавнего времени американцы, казалось, не слишком нуждались в стратегическом планировании. Они существовали в менее конкурентном окружении на мировой арене. Да и проблемы были менее комплексными. Мы сталкиваемся со сложной задачей, нам нужно изменить привычные алгоритмы в условиях потока большой плотности. Но при этом растет страх, что демократия и частая смена власти непригодны для долгосрочного планирования и воплощения планов в жизнь.

Первым шагом должно стать совмещение анализа будущих тенденций с процессом принятия решений, чтобы кризисы не превращали процесс принятия решения в поиск немедленного выхода вне зависимости от последствий. Бывший заместитель советника по национальной безопасности США Леон Фюрт разработал предложение по интеграции прогнозирования в процесс принятия решений на высшем уровне. В случае США это предполагало размещение в Белом доме форсайт-группы, которая прорабатывала бы тенденции и возможные сценарии как внутри страны, так и на международной арене. Группа работала бы над тем, чтобы предвидеть появление проблем и возможностей, а также проводить структурный анализ долгосрочных последствий любых решений. Тем, кто принимает решения, стало бы труднее игнорировать нежелательные последствия своих действий. Такое изменение на правительственном уровне поможет гарантировать, что ликвидация текущего кризиса не вызовет новый. Тесная координация прогнозирования со стратегическим планированием и принятием решений может стать образцом для частного сектора, который сталкивается с такой же проблемой, перед лицом все большей неопределенности и волатильности в будущем.

Как долго мы можем ждать? Думаю, не так уж и долго. Пожалуй, для США ставки самые высокие: мы потеряем больше других, если международная система перестанет работать. Но старый Pax Americana угасает, мы наблюдаем восход нового многополярного мира. Мы можем попытать удачу и понадеяться на лучшее, но это кажется мне безответственным. Перемены могут быть к лучшему или к худшему. И наша задача — направить неизбежные перемены так, чтобы они превратились в возможности и принесли пользу.

Среди всех изменений, которым мы подвергаемся в эпоху цифровых технологий, есть одно, которое вряд ли смогут понять будущие поколения. По мысли автора книги, канадского журналиста Майкла Харриса, это конец уединения: всякая пустота в нашей жизни заполнена, а подлинного свободного времени (в тишине и одиночестве) у нас больше нет. Эта книга отражает нашу эпоху и заставляет задуматься над тем, что быть наедине с собой и своими мыслями сегодня — большая и уже почти недоступная ценность.

Долгое время изобретателем выпрямителя волос считали
Эрику Фельдман. Так, во
всяком случае, утверждает мировой авторитет под названием «Википедия», чего было вполне
достаточно для большинства из
нас. Это утверждение принялось
кочевать по
интернету и
до
сих пор остается истиной, опубликованной на
нескольких сетевых сайтах и
в одной книге. К
сожалению, Эрика (хотя вполне возможно, что это реальная личность) не
изобретала выпрямитель волос. 15
сентября 2009
года
«Википедия» была вынуждена добавить сведения о
Фельдман
к
длинному списку своих ляпов. Конечно, это не
роковая ошибка,
а
банальное заблуждение.

Четыре года спустя я
отправил на
wiki.answers.com (самый
крупный сайт вопросов и
ответов) запрос, кто такая Эрика
Фельдман. Сайт перенаправил меня на
другой сайт
— «Ответы
по
существу», работающий по
принципу краудсорсинга, как
и
сама «Википедия». На
этом сайте я
узнал следующее: во-первых,
Эрика Фельдман здравствует и
поныне (из чего можно было
заключить, что она живет на
свете больше 140
лет), а
во-вторых,
что она изобрела выпрямитель волос. Меня заодно познакомили
с
прической этой Фельдман
— зачесанные назад длинные волосы
с
одной прядкой, спадающей на
лоб. На
этой же странице помещалось несколько рекламных сообщений, касающихся ухода
за
волосами. Массовому наваждению оказались подвержены
даже алгоритмы, которые должны были предложить мне рекламу
парикмахерских услуг. Эти алгоритмы были увязаны с
поиском
«Эрика Фельдман».

При всех своих достоинствах (никто не
станет отрицать
огромную пользу «энциклопедии, которую может редактировать каждый», как называет себя «Википедия») за
время бурной
и
демократичной деятельности эта энциклопедия допустила
немало одиозных ошибок. Однажды сайт сообщил, что английский композитор Ронни Хазлхерст написал хит для поп-группы
S
Club 7
(решительно утверждаю: он никогда не
сочинял для
этой группы). Текст продержался всего десять дней, но
другие
информационные службы успели распространить этот «факт»
в
некрологах, посвященных памяти умершего Хазлхерста. Отсюда
сведения попали дальше, были кем-то процитированы, и
даже те,
кто понимает, что «Википедия»
— это третьесортный источник,
стали носителями неправды, ссылаясь при этом на
достоверную
информацию. (В свою очередь, «Википедия» могла бы сослаться
на
источник, который сама процитировала, чтобы оправдаться
за
невольную ложь.)

Та же «Википедия» распространила сведения о
принцессе Сигава по
имени Туатафа Хори, подробностях битвы при
Экзахамероне, Сейлор Тодстул (смесь Сейлор Мун и
Супер
Марио) и
множестве других событий и
людей, происходивших
и
существовавших только на
страницах сего уважаемого источника. Один из
самых долговечных ляпов
— статья о
некоем Гае
Флавии Антонине, которого более восьми лет «Википедия» называла подлинным убийцей Юлия Цезаря. Есть также ляпы с
ляпами:
например, весной 2008
года в
течение месяца в
«Википедии»
продержалась статья о
том, что Маргарет Тэтчер
— это вымышленный персонаж.

Все это неудивительно, если учесть огромный объем «Википедии» (в одной только англоязычной версии тридцать два миллиона страниц). Конечно, впечатляют и
тридцать два толстенных
тома последнего печатного издания «Британской энциклопедии»
(2010), но
это пустяки по
сравнению с
«Вики». Если напечатать
«Википедию» в
том же формате, что и
«Британскую энциклопедию», то
получится две тысячи томов (без иллюстраций). В
такой
громаде (неважно, в
сетевом или печатном виде) едва ли удастся
избежать ошибок.

Теперь о
падении авторитетов. Когда Клифтон Фэдимен,
литературный лев середины прошлого века и
член редакционного
совета «Британской энциклопедии», в
1990-х понял, что интернет уничтожит Британнику, этот восьмидесятилетний старик
сказал: «Я думаю, надо просто смириться с
тем, что скоро власть
захватят умы менее образованные, нежели наши». Если отбросить
элитарность стиля, то
можно сказать, что Фэдимен повторил
Томаса
Элиота, написавшего в
1934
году: «Где то
знание, какое
мы потеряли в
море информации? Где значимый сигнал, потонувший в
шуме? За
исторически короткий период мы скатились
от
республики ученых XVIII
века
— сообщества интеллектуалов,
общавшихся только между собой и
игнорировавших широкие
массы,
— до
сообщества, которое можно с
полным правом назвать
„толпой ученых“».

Не
знаю, было ли это чрезвычайно резкой реакцией со
стороны Фэдимена на
новую ситуацию (как мы можем проверить
его утверждение?), но,
когда мы обращаемся к
«Википедии» как
к
источнику проверки фактов, остается только удивляться нашей
слепой вере в
достоверность этой энциклопедии, лишенной
традиционного авторитета. Главная проблема здесь не
в
человеческих ошибках
— от
них не
свободна и
«Британника». Опасность
«Википедии» в
ее сильной стороне
— демократичности. Там, где
все версии равноправны, а
мнение специалистов становится
маргинальным, верх могут одержать корпоративные и
политизированные интересы.

Джеймс Хейлмен
— высокий раскованный человек в
очках
— один
из
тех, кто
верит в
миссию «Википедии». Сорок часов в
неделю
Джеймс работает врачом скорой помощи в
маленьком городке,
а
затем еще сорок часов бесплатно редактирует и
дополняет медицинские статьи в
«Википедии». Хейлмен
— один из
восьмисот ее
активных администраторов, безвозмездно работающих в
разных
точках земного шара. Он очень ревностно относится к
своим
добровольным обязанностям. Например, недавно он пять месяцев
следил за
дискуссией по
поводу главной иллюстрации к
статье
«Беременность». Речь шла о
том, как изобразить беременную
женщину
— обнаженной или одетой. (После голосования, в
котором приняли участие сто пользователей, было принято решение
показать женщину в
одежде.)

Администратор
— должность незаметная и
незавидная. Когда
выбирается название статьи (после запроса на
право администрирования и
обсуждения кандидатуры, напоминающего
защиту диссертации), победившему пользователю в
профиле
присваивается значок «Википедии». Он представляет собой изображение уборщика с
ведром и
шваброй, чем подчеркивается тот
факт, что администратор
— это не
третейский судья, а
дворник,
расчищающий путь к
истине.

Несколько лет назад Хейлмен стал участником конфликта об
истинной пользе от
трансцендентальной медитации^*
(ТМ). Один коллега попросил Хейлмена проверить некоторые
утверждения в
материале на
странице организации, пропагандирующей ТМ. Хейлмен убедился: в
статье утверждалось, будто ТМ
оказывает благотворное воздействие на
здоровье. Перелопатив
груду литературы, Хейлмен пришел к
выводу, что ТМ не
влияет
на
здоровье человека, и
удалил неверный текст со
страницы.

Однако вскоре удаленный отрывок оказался на
прежнем месте.
Дело в
том, что Хейлмен считал трансцендентальную медитацию
новой религией, а
ее адепты полагали, будто они ученые. Они
начали на
«своей» странице цитировать выводы исследований,
посвященных ТМ.

Споры в
«Википедии» разрешаются народным голосованием. После определенного числа проверок и
пикировок между
противоборствующими сторонами наступает очередь голосования как части узаконенной процедуры. В
споре Хейлмена
с
ТМ в
голосовании было заинтересовано недостаточное число
общих редакторов (то есть пользователей). Команда работавших со
статьей о
ТМ (около десяти человек) могла в
силу своей
численности выиграть любое голосование об
окончательном
варианте материала. Эти редакторы имели интересные ники
— 
«РобкийПарень», «Оливка». Как полагает Хейлмен, этим они
всячески подчеркивали свое смирение.

«На самом деле они всегда выглядят очень милыми,
— сказал
мне Хейлмен.
— Они никогда не
отчаиваются, всегда играют
по
правилам. Это просто добросовестные редакторы, которые
упорно, год за
годом проталкивают свою точку зрения в
статью.
Как все служители религии, они терпеливы и
хорошо разбираются в
человеческой психологии».

Хейлмен продолжал борьбу за
свою версию истины, основанную на
научном методе, стараясь обойти ловушки системы голосования, принятой в
«Википедии». Хотя подавляющее
большинство споров здесь регулируется голосованием, на
этом
сайте есть группа, представляющая собой высшую власть
— 
арбитражный комитет. Придумал его Джимми Уэйлс через два
года после учреждения сайта. В
состав комитета вошли двенадцать человек (теперь их пятнадцать). Они решали затянувшиеся
споры между редакторами. Хейлмен дважды представлял свое
дело в
эту высшую инстанцию, но
безрезультатно.

«Арбитражный комитет,
— утверждал Хейлмен,
— разбирает
только поведенческие, а
не
фактические нарушения». Короче
говоря, веди себя хорошо
— и
ты выиграешь любой спор у
любого
зануды, отстаивающего никому не
нужные факты.

В
это я
поверить не
мог и
обратился к
одному из
членов арбитражного комитета. Дэйв Крейвен, тридцатидвухлетний
специалист по
информационным технологиям с
северо-востока
Великобритании, подтвердил слова Хейлмена. «Это очень долгий и
бюрократический процесс,
— сказал Крейвен,
— но
ведь
с
самого начала в
намерения комитета входил разбор этических
конфликтов, а
не
решение вопросов о
содержании статей… Эта
философия очень проста, так как мы
— это всего лишь двенадцать
простых смертных, у
которых недостаточно квалификации,
чтобы судить обо всем, от
медицины до
религии. Мы
можем
говорить лишь об
этичности поведения участников спора».
Удивительно, но
с
каждым годом на
рассмотрение арбитражного
комитета поступает все меньше жалоб. В
2006
году таких случаев
было 116, и
с тех пор их число неуклонно снижается. В
2013
году
арбитражный комитет разобрал всего 12
инцидентов.

Арбитражный комитет полон самых лучших намерений и
хорошо справляется с
отведенной ему задачей. Но
формирование
знаний в
«Википедии» будет всегда зависеть от
пристрастности
сторон, каждая из
которых будет тянуть одеяло на
себя. Таким
образом, уравнительный подход оказался ничем не
лучше элитарного. «Это большая слабость „Википедии“,
— жалуется Хейлмен.
— 
Проявляя настойчивость, любая группа может извратить знание,
которое наш сайт несет людям». Пока Хейлмен недоволен состоянием страницы, посвященной трансцендентальной медитации.
Он утверждает: «Они взяли нас измором. Мне пришлось сдаться».

Серьезность, время, терпение. Вот направления возникновения ошибок в
«Википедии». Главное
— мягкое, но
настойчивое
смещение истины из
одной реальности в
другую. По
мере того
как этот огромный третьесортный источник информации все
активнее используется для производства и
распространения
знаний, увеличивается и
специфическая проблема «Википедии».
И
речь идет не
о
случайных ошибках или добросовестных
заблуждениях и
тем более не
о
грубом невежестве
— такие откровенные ляпы легко выявляются и
удаляются простым нажатием
клавиши. Наибольшее беспокойство вызывают силы, которые
переламывают старания энтузиастов вроде Хейлмена. У
Coca-Cola
есть в
запасе неограниченное время. То
же самое касается любой
религии, кроме, конечно, тех, что проповедуют скорый конец
света. Если борьба Хейлмена с
искажениями на
страничке, посвященной трансцендентальной медитации, разыгралась всего через
несколько лет после изобретения «Википедии», то
во
что превратится эта система через пару столетий? (Дезинформация, то
есть
злонамеренный обман, намного опаснее и
разрушительнее,
чем
простая ошибка.) Какие неуловимые изменения
в
понимание
мира принесут будущим поколениям наши коллективные, укоренившиеся в
умах предубеждения?

Один из
тех предрассудков, о
коих стоит побеспокоиться,
— 
гендерный. Консенсус, которого «Википедии» удается достичь
в
спорных случаях,
— это «мужской» консенсус. Согласно докладу,
опубликованному самой компанией в
2011
году, 91
процент редакторов «Википедии»
— мужчины. Ограничения, порождаемые
такой ситуацией, могут стать очень серьезными. Таким образом,
идея о
сохранении истины как массового соглашения провоцирует очень серьезный вопрос: каких именно масс?

После того как мы с
Хейлменом вышли из
бара и
он заторопился
на
самолет, я
мысленно вернулся к
Эрике Фельдман и
ее незаслуженной славе.

Но
кто же все-таки изобрел тепловой выпрямитель волос? Чей
трон «захватила» Эрика? Wikipediocracy
— сайт, анонсированный
его создателями как место «критики, разбора ошибок и
небрежностей „Википедии“»,
— бодро «проливает свет на
самые темные
закоулки „Википедии“ и
связанных с
ней проектов, разбирает
случаи злоупотреблений, а
также структурные изъяны сайта».
На
этом сайте я
узнал, что «настоящий изобретатель» утюжка для
волос
— мадам К. Уокер. Несколько других сайтов подтверждают
эту информацию.

Кто-кто? Выясняется, что Уокер
— это, скорее всего, реальный
персонаж. Сара Бридлав (девичья фамилия Уокер) родилась
в
Луизиане незадолго до
Рождества 1867
года в
семье бывших
рабов, но
к
концу жизни стала процветающим бизнесменом
и
известным филантропом. В
юности Уокер работала прачкой,
а
потом, решив начать свое дело, разработала систему ухода
за
волосами специально для чернокожих женщин. «Чудесное
средство для роста волос мадам Уокер» продавали «разносчики
культуры ухода за
волосами», которых обучали в
«школах Уокер».
Парикмахерская империя росла как на
дрожжах, ее годовой
доход постепенно достиг 200
тысяч долларов. Мадам Уокер
умерла в
Нью-Йорке весной 1919
года, будучи очень богатой
женщиной.

Как это ни
печально (хотя и
вполне предсказуемо), дальнейшие
изыскания показали: сведения об
Уокер-изобретательнице тоже
не
соответствуют действительности (во всяком случае пока).

Стремясь использовать энергию энтузиастов и
создать энциклопедию, в
которой статьи о
массовых убийствах в
школах
появляются одновременно с репортажем по
телевизору, не
упускаем ли мы что-то важное? Возможно, следует выдержать паузу
или по
крайней мере перевести дыхание, чтобы создать статью,
исполненную мудрости. Не
забыли ли мы напутствие поэта
Райнера Рильке? «Вопрос надо пережить сразу. Возможно, потом,
постепенно, незаметно для самих себя, в
какой-то неблизкий
день, вы набредете на
верный ответ». Но
у
нас нет времени для
отсутствия
знания. Мы хотим знать
сейчас. Переживание
вопроса требует любви к
уединению, но
именно его нам
не
хватает.

Хватаясь за
телефоны и
планшеты, мы получаем в
руки источник
информации, за
обладание которым любое правительство
всего поколение назад отдало бы себя на
заклание. И
не
это ли
переживание повседневного информационного чуда заставляет
нас всерьез думать, будто и
нашим мнением стоит поделиться
со
всем миром? В
конце концов, разве мы не
так же умны, как все
прочие в
нашем окружении? Особенно если учесть, что все мы для
обмена информацией пользуемся одной и
той же связью Wi-Fi?
И
(рассуждая в
том же духе) разве мое мнение не
заслуживает
фанфар?

* Трансцендентальная медитация — техника медитации c использованием мантр,
основанная Махариши Махеш Йоги и распространяемая организациями «Движения
Махариши».
Прим. ред.

В книге известного морского биолога, общественного деятеля и защитника водной среды рассказывается о том, как близость к воде повышает продуктивность в профессиональной и личной жизни современного человека и делает его более спокойным и уравновешенным за счет уменьшения стресса. Взаимодействие с водой, по мнению автора, лучше всего влияет на наше физическое и психическое здоровье.

В мире наверняка найдутся недуги, которые
не лечатся горячей ванной, но лично я знаю
таких совсем немного.

¹

На свете найдется не так много людей, которые ни разу в жизни не попробовали «терапию погружения» в каком бы то ни было собственном варианте: горячий душ, который будит по утрам или расслабляет в конце долгого
тяжелого дня; контрастные ванны, которые профессиональные спортсмены принимают для снятия мышечного напряжения; восторг от горячих
струй душа, бьющих по ногам, рукам и спине; блаженство от «вымачивания» в ножной или обычной ванне, возможно, с добавлением в воду английской соли или эфирных масел для расслабления ума и тела.

Со времен существования древних египетских, индийских и римских
цивилизаций люди погружаются в воду в терапевтических целях. Древние
греки, считавшие многие болезни людей следствием духовного или нравственного развращения, в качестве ключевого компонента включали в исцеляющие ритуалы очищение водой. И многие их храмы, например в Эпидавре, возводились вблизи минеральных источников. Древние римляне
строили курорты в таких местах, как английский Бат, где вода постоянной
температуры, не ниже 45 градусов по Цельсию, вытекает из природных
минеральных источников. В средние века и позже такие города, как Баден-Баден, Санкт-Мориц, Виши и Эвиан наперебой расхваливали физическую и психологическую пользу питья и купания в местных водах. Термальные источники для терапевтического купания существуют сегодня
во всем мире, например: в Австралии, Новой Зеландии, России, Канаде,
Бразилии, Исландии и США.

Исследования показали, что купание в гидромассажных ваннах существенно снижает уровень кортизола в слюне (индикатор стресса) у студентов. А лежание в ванне, где нижняя часть тела непрерывно массируется
несильными струями воды, способствует снижению концентрации кортизола и психологической усталости у мужчин (по их собственному признанию). Еще в 1984 году известный психолог Брюс Левин исследовал
влияние горячей ванны на состояние четырнадцати пациентов с диагнозом
«тревожное расстройство». Чтобы избежать эффекта плацебо, больным сказали, что исследование проводится только для оценки уровня их тревожности и ожидать исчезновения симптомов заболевания не следует. По данным
электромиографии²
(ЭМГ), после пятнадцатиминутного сеанса гидротерапии буквально у всех испытуемых наблюдалось заметное снижение степени субъективной тревоги, а также ослабление мышечного напряжения.
Еще одно исследование, проведенное примерно в то же время, показало, что
пятиминутный горячий душ заметно снижает уровень тревоги. А согласно целому ряду исследований, погружение в теплую воду на ранних
стадиях предродовых схваток позволяет уменьшить тревожность, снизить
концентрацию кортизола, а также способствует расслаблению рожениц.

Стоит упомянуть еще об одном избирательном контролируемом исследовании, проведенном с целью сравнения эффекта гидротерапии с тремя
другими методами лечения. После сеанса гидротерапии у всех ста тридцати девяти участников исследования, страдающих ревматоидным артритом,
наблюдалось не только существенное ослабление болей в суставах и улучшение ряда двигательных функций, но также заметное улучшение эмоционально-психологического состояния. Подтверждением огромной
терапевтической мощи воды, без сомнения, служит и то, что в Японии, где
ванные процедуры издревле считаются традиционным ритуалом, сразу несколько современных исследований подтвердили, что погружение в горячую воду позволяет повысить активность парасимпатической нервной системы при одновременном снижении активности симпатической нервной
системы (что свидетельствует о расслаблении). Причем иногда для этого
достаточно только ножных ванн.

Обсуждая пользу воды для психического здоровья человека, важно также проанализировать, как на работу мозга влияет недостаток воды
или, напротив, ее избыток. Как вы помните, тело человека на 60–78 процентов состоит из воды, а мозг еще более «водянистый» (вода составляет
до 80 процентов его объема). Неудивительно, что потребление достаточного количества воды — одно из основных условий нормального функционирования мозга. Даже незначительное обезвоживание может крайне
негативно повлиять на его структуры, ответственные за внимание, психомоторные и регулирующие функции, а также мышление, память и восприятие. Кроме того, нехватка воды, как уже было доказано, замедляет
реакцию рабочей памяти, снижает внимание и концентрацию и повышает
усталость и тревожность у взрослых людей. И самое плохое, что, как
подтверждают некоторые исследования на крысах, когнитивные нарушения, возникающие вследствие обезвоживания, скорее всего, необратимы,
поскольку ущерб наносится мозгу на клеточном уровне.

По мере старения риск обезвоживания неуклонно растет и, как утверждают специалисты в области гериатрии (медицины для людей пожилого
и старческого возраста) Маргарет-Мэри Уилсон и Джон Морли, считается
«надежным прогностическим фактором появления слабости, ухудшения
умственной деятельности и, соответственно, качества жизни пожилого человека». Даже у детей обезвоживание приводит к серьезным последствиям для когнитивных функций. Этот факт вызывает особую тревогу,
так как, согласно целому ряду исследований, у двух третей детей в США,
Великобритании, Италии и Израиле наблюдаются признаки обезвоживания. К счастью, даже просто напоив ребенка водой, можно заметно
повысить эффективность выполнения задач, требующих включения зрительной памяти, запоминания, высокой скорости обработки информации
и хорошей реакции. (Однако избыток воды или слишком быстрое потребление большого ее объема приводит к нарушению электролитного баланса в организме. В результате клетки мозга и тела набухают и возникают головные боли, спутанность сознания, сонливость и даже изменения в поведении. Впрочем, «слишком много воды» означает поглощение более пяти
литров в течение двух часов, а, надо сказать, большинство взрослых американцев потребляет всего около двух с половиной стаканов воды в день.)

Конечно, одно дело — испытывать явное желание перехода к Голубому
разуму, но если у вас пересыхает во рту по-настоящему, то уже невозможно думать ни о чем другом.

…ни один человек не может чувствовать себя
надежно и неизменно здоровым, если не проводит
как минимум полтора месяца в году на берегу моря.
Морской воздух в совокупности с купанием в море —
практически гарантированный путь к здоровью…

В 1660 году человек, известный как доктор Уитт, опубликовал в Англии
сегодня мало известную книгу под названием Scarborough Spa («Скарборо Спа»), в которой назвал потребление морской воды и купание «самым мощным лекарством от ипохондрической меланхолии». В XVII
и XVIII веках лекари григорианской и викторианской эпох прописывали
своим пациентам поездки на море или на воды для восстановления физического и психического здоровья (чему в значительной мере способствовали
регулярные поездки короля Георга III в приморский город Уэймут с 1789 по 1805 годы, совершаемые, по-видимому, для расслабления и уменьшения
мучивших его приступов безумия [50]). Сегодня, спустя более трех с половиной столетий, группа британских психологов, исследователей и врачей
по-прежнему изучает влияние непосредственной близости к воде на физическое и психическое здоровье человека. Один из них, профессор Майкл
Депледж, стал истинным пионером в том, что лично я называю «движением за голубое здоровье».
В Майке Депледже профессионализм и страстная уверенность признанного мирового эксперта органично сочетаются с самообладанием
и авторитетностью ведущего популярной документальной телепередачи
о природе, которая транслируется на канале BBC. В 2009 году он вместе
с врачом Уильямом Бердом из Медицинской школы Peninsula в Плимуте
объявил о создании программы под названием «Голубой спортзал». В видеообращении с объявлением о программе Депледж сказал: «Природа стимулирует нас проявлять больше физической активности. Особенно
эффективны в этом плане прибрежные районы, пляжи и берега водоемов.
Регулярный контакт с этими и другими природными средами препятствует ухудшению здоровья, обеспечивая три несомненных преимущества: избавление от стресса, повышение физической активности и создание сообществ единомышленников… Наш „Голубой спортзал“ позволит привлечь
к морю, рекам, каналам и озерам еще больше людей».

После открытия программы Депледж и другие исследователи из Европейского центра по вопросам окружающей среды и здравоохранения активно изучали влияние «голубой природы» на здоровье человека. В 2012 году
Майк вместе со своими коллегами-исследователями Бенедиктом Уилером,
Мэтом Уайтом и Уиллом Стал-Тимминсом проанализировали данные переписи населения Англии по состоянию на 2001 год (48,2 миллиона человек). Ученые хотели узнать, сколько людей, живущих не далее чем в пятидесяти километрах от побережья или берегов рек, оценивали свое здоровье
как хорошее (в отличие от относительно хорошего или не очень хорошего),
по сравнению с теми, кто жил дальше от воды. Так вот, количество тех, кто
считал свое здоровье хорошим, в первой группе оказалось на 1,13 процента
больше, чем во второй. На первый взгляд, разница несущественная, однако
исследователи обнаружили, что польза воды для здоровья заметно увеличивается по мере снижения социального статуса респондентов. Другими
словами, жизнь вблизи воды позволяет уменьшить некоторые типичные
негативные последствия для здоровья, связанные с низким социально-экономическим положением. В частности, ученые отмечали: «Учитывая индивидуальные (например, занятость) и территориальные (например, интенсивность зеленых насаждений) факторы, респонденты, живущие ближе
к воде, оценивали свое здоровье выше как в целом, так и с точки зрения
психического состояния».

Чем это объясняется? Вероятно, отчасти тем, что у этих людей есть
возможность в любой момент сходить к воде, чтобы подвергнуться ее позитивному влиянию. В 2013 году ученые проанализировали образ жизни
и настроение пятнадцати семей с несовершеннолетними детьми (в возрасте от восьми до одиннадцати лет), живших недалеко от моря. «Эти семьи
высоко оценивали возможность физической активности и активных игр,
которую они имели благодаря близости места жительства к пляжам. Но
наибольшую пользу для здоровья, по их мнению, приносило веселье, снятие стресса и тесная связь с природой, — отмечают авторы исследования
Кэтрин Джоан Эшбуллби, Сабина Пал, Пол Уэбли и Мэт Уайт. — Значительными преимуществами также считались улучшение социального взаимодействия и укрепление семейных уз».

Впрочем, повышенная физическая активность, скорее всего, тоже входила в эту формулу полезности. Так, например, исследование австралийцев из Нового Южного Уэльса показало, что люди, чей почтовый индекс
указывает на жизнь у побережья, на 27 процентов чаще, чем остальное
население, сообщают об активности, адекватной для здорового взрослого
человека (то есть большей, чем характерная для людей, ведущих малоподвижный образ жизни), и на 38 процентов чаще говорят о высокой физической активности, чем те, кто живет в глубине континента. А теперь
снова вернемся в Англию: «Поскольку более двух третей всех поездок
на побережье совершают люди, живущие от моря не далее чем в восьми
километрах, — пишут Уилер и его коллеги, — вероятно, члены прибрежных сообществ отличаются лучшим физическим здоровьем благодаря
тому, что проводят больше времени рядом с морем, а это способствует
снижению стресса». Обзор одиннадцати научных исследований относительно физической активности на открытом воздухе и в закрытом помещении показал, что «занятия на лоне природы оказывают более сильный
восстановительный эффект, усиливают позитивную вовлеченность, снижают психическое напряжение, уменьшают спутанность сознания, гнев
и депрессию и повышают энергичность». А что еще важнее, другой
обзор исследований, посвященных пользе «упражнений» на природе, показал, что физическая активность в непосредственной близости к воде повышает самоуважение и поднимает настроение сильнее, чем пребывание
в ином природном ландшафте.

1 Сильвия Плат (1932–1963) — американская поэтесса и писательница, одна из основательниц жанра исповедальной поэзии в англоязычной литературе. Прим. ред.

2 Электромиография (ЭМГ) — метод исследования электрической активности мышц
в покое и во время их сокращения. Прим. ред.

В этой книге собраны истории двадцати авторов, признанных во всем мире, но известных российскому читателю в большинстве своем по экранизациям либо книгам с советами начинающим писателям. Все они, преуспевшие не только в художественном, но и в коммерческом плане, рассказали о своем пути к издателю и широкой аудитории. Открытие новых имен при чтении книги гарантировано.

Его книги пользуются невероятным успехом — на сегодняшний день у него четыре бестселлера; его документальный фильм потрясает до глубины души — фильм «Рестрепо»
стал номинантом «Оскара» и получил Большой приз на кинофестивале «Сандэнс» в 2010 году. Однако не имеет никакого
значения, сколько еще книг он напишет и сколько фильмов
снимет, — Себастьян Юнгер навсегда останется в памяти читателя и зрителя благодаря своей первой книге и ее воплощению на экране. Кто из нас не употреблял выражения «идеальный
шторм»? Кто, услышав его, сразу не вспомнит замечательный
кадр: Джордж Клуни, стоящий за рулем рыболовного судна —
такого крошечного, почти игрушечного, на фоне гигантских
волн?

Еще одно выражение, которое навсегда будет связано с Себастьяном Юнгером, — типичный военный репортер. Юнгер вел репортажи из самых страшных горячих точек мира,
в том числе из Нигерии и Афганистана, откуда посылал свои
заметки даже в Vanity Fair. На основе афганского материала
он вместе с близким другом и коллегой Тимом Хетерингтоном
сделал документальный фильм «Рестрепо». Хетерингтон погиб в Ливии в 2011 году — убит выстрелом из миномета, когда
вел репортаж с первой линии обстрела во время гражданской
войны. Говоря со мной о смерти ближайшего друга, Юнгер
произнес: «Кабы не милость Божия, так шел бы и я».

Во время работы над текстом у меня возникает измененное
состояние сознания.

Я за рабочим столом. Обычно звучит какая-нибудь музыка, стоит чашка кофе. Раньше, когда я курил, рядом находились пепельница и сигареты; когда я старался воздерживаться
от курения, во рту всегда была жвачка «Никоретте».

Поскольку я не пишу беллетристики, я обычно не напрягаю
мозг в поисках блестящих идей. Мои «блестящие идеи» приходят из мира. Я их собираю, но необходимости их продумывать
у меня не возникает. Все, что мне нужно сделать, — это воспринять увиденное и услышанное, то есть рассказы очевидцев, обнаруженные мною свидетельства человеческой деятельности,
и перевести весь материал в формат последовательного текста, который люди захотят прочитать. Это странная алхимия,
разновидность магии. Если все сделаешь правильно, то читать будут.

Когда я напишу хорошую фразу, параграф или главу —
я всегда осознаю, что они удачны, и знаю, что люди это прочитают. Это знание очень воодушевляет, как будто ты говоришь
себе: «Боже, я делаю это. Я снова сделал то, что сработает».
У меня было полно неудач, поэтому я всегда знаю, когда делаю
что-то плохо, — такой текст я удаляю безжалостно.

Но когда текст хорош… это как отличное свидание. Создание удачного текста — немыслимо захватывающий процесс:
тебя будто пробивает электрическим током, и это ни с чем
не сравнимое ощущение.

Первый роман я написал в седьмом классе, писал от руки
в зеленой с белым тетради для сочинений. Мой учитель прочитал его вслух всему классу, главу за главой. Неудивительно,
что у меня не было друзей.

Я не думал о писательстве как профессии до того, как окончил колледж. Я сделал хорошую выпускную работу и, пока
писал ее, испытывал эмоциональный подъем. Потом переехал
в Бостон и время от времени работал фрилансером для изданий вроде Boston Phoenix. Опубликовал несколько коротких
рассказов. Потом нашел агента, но в следующие десять лет он
не заработал на мне ни цента. Я не достиг никакой критической
массы ни в творческом, ни в финансовом плане. Я прорубался
сквозь густой подлесок с тупым ножом. За десятилетие, что
я писал и писал, я заработал пять тысяч долларов. А трудился
я очень много и хорошо узнал, что значит что-то делать без
гарантированного результата. Или вообще без результата!

Я брался за любую работу, пытаясь понять, чем мне заняться. Работал в баре. На стройке. Потом смог получить несколько заданий от редактора City Paper, и мои статьи привлекли
какое-то внимание. Затем, ближе к тридцати годам, я получил
работу альпиниста в компании, специализирующейся на посадке, лечении и вырубке деревьев. Она мне очень нравилась.
Это потрясающая и очень опасная работа. Нужно было быть
крайне аккуратным и, как обезьяна, ловким. Там, кстати, я заработал хорошие деньги. В некоторые дни доходило до тысячи долларов. В другие дни приносил домой сотню. Однажды
я наткнулся на свою бензопилу, когда был на дереве, и поранил
ногу. Мне было тридцать лет. Пока я поправлялся, в голову
пришла идея написать книгу об опасных профессиях. Люди
постоянно гибнут на низкооплачиваемых, часто неуважаемых,
производственных работах. Мы редко думаем о тех, кто выполняет такую работу, хотя вся страна от них зависит.

Я написал план будущей книги, назвав ее «Идеальный
шторм». Книга о рыбацком судне, затонувшем во время сильного шторма у Глостера — города, в котором я жил. Я вручил
план своему агенту и уехал в Боснию. Для себя я решил так:
если мой агент продаст идею книги, то я сочту, что успел прибежать к базе и стал лучшим игроком в бейсбол; если не продаст — я стану военным корреспондентом. Поэтому я спокойно полетел в Вену и сел там на поезд, идущий в Загреб. Причем
никакого задания у меня не было. Я просто присоединился
к группе независимых журналистов. Идея была очень простая:
спрыгнешь с обрыва — научишься летать.

Я очутился сразу в центре невероятных мировых событий.
У меня было немного сэкономленных денег, жил я скромно,
в компании с другими независимыми репортерами; мы все делали сообща, а расходы делили. В Загребе хорошая еда, великолепная местность, очень красивые женщины, и в войне все
было ясно: кто прав, а кто нет. Лучше и быть не может, когда
тебе тридцать.

Я начал записывать радиорепортажи — тридцатисекундные голосовые отрывки для различных радиосетей. Мне ничего не платили, но это были настоящие доклады с места событий. Писал множество статей, бóльшая часть которых так
и осталась неопубликованной. Одну напечатали в Christian
Science Monitor.

Однажды, это был уже 1994 год, один из парней, с которыми я вместе жил, побежал за мной с криком: «Эй, послушай,
тебе факс пришел». Факс оказался от моего агента. Жаль, я его
не сохранил. Там было написано: «Продал твою книгу, надо
вернуться домой». Я даже расстроился — совсем не хотел
уезжать. Но агент выторговал мне аванс в тридцать пять тысяч долларов, поэтому, конечно, я вернулся. На самом деле ту
книгу я написал бы и за десять баксов.

На работу над ней ушло три года. Я жил в неотапливаемом
летнем домике родителей на Кейп-Код. Продолжал заниматься деревьями, потому что понимал необходимость запасного плана.

В журналистике есть четкая грань между фактами и вымыслом. К соблюдению ее я отношусь очень серьезно. Журналист
не имеет права на вымысел, он не изобретает сюжета и не придумывает диалогов — он точно описывает все как есть.

На середине работы над «Идеальным штормом» я столкнулся с ужасающей дилеммой. Я писал книгу о пропавшем
судне. Но как только рыбацкое судно отошло от берега, я потерял нить. Что писать о судне, которое неизвестно где? В чем
действие? О чем люди говорят друг с другом? Каково умирать
на корабле в шторм? Посреди повествования образовалась огромная дыра, и я не мог заполнить ее вымыслом.

Все, что я знал о работе писателя, пришло от чтения хороших работ других авторов — Тобиаса Вулффа, Питера Матти-
сена, Джона Макфи, Ричарда Престона. Кстати, Престон столкнулся с такой же проблемой в «Горячей зоне». Его главный
герой умирает, отсюда возникают дыры в повествовании. Престон заполняет их, используя конструкции с вводными словами, указывающими на невысокую степень достоверности:
«Мы не знаем, но возможно, он и сказал это… пожалуй, он
так и поступил… У нас есть определенные сведения, что у него
была температура выше сорока градусов, вот почему он мог
и чувствовать это…»

Для меня это был выход: предложить читателям возможные варианты сценария и не врать. Оставаясь честным
по отношению к фактологическому материалу, я просто рассмотрю вероятные ситуации, что безусловно соответствовало
всем правилам журналистики. Поэтому я разыскал суда, пережившие шторм, и начал изучать их переговоры по радиосвязи.
Теперь я мог написать: «Мы не ведаем, что случилось с моими
ребятами на том судне, но знаем, что происходило на этом корабле». Я взял интервью у парня, пережившего подобную ситуацию на тонущем судне. Он рассказал мне, что, по его мнению,
могло происходить с экипажем «Андреа Гейл», а я с его слов
пересказал это читателю. Я заполнил пустоту, не нарушая правил и не прибегая к фантазии. Решение возникшей проблемы
стало для меня очень значимым делом.

«Идеальный шторм» вышел весной 1997 года. Издатель возлагал на нее определенные надежды, но никто не представлял,
что будет такой большой успех. Книга держалась в списках
бестселлеров в течение трех или четырех лет, какое-то время
она занимала первую строчку. Студия Warner Bros. купила
за приличные деньги сценарий, сделанный на ее основе. Создалось ощущение, будто передо мной были распахнуты все
двери. На самом деле — не более чем фантазия писателя.

Я очень гордился своей книгой, но переход от частного
лица к личности, находящейся в центре всеобщего внимания,
был весьма мучительным. Я боялся публичных выступлений,
но мне пришлось участвовать в туре по поддержке книги, говорить каждый день, иногда перед тысячами людей. Кажется,
я был тогда совершенно окаменевшим.

У средств массовой информации есть эта странная черта.
Если они решают, что ты им нравишься, они рисуют нереалистичный портрет, которому никто не может соответствовать. Мой рост — полтора метра, и люди, которых я встречал,
постоянно говорили: «Я думал, ты под два метра». Что в моей
книге есть такого, что делало меня высоким? Развернувшаяся
суета вокруг меня лишь увеличила во мне чувство неуверенности. Из-за этого я много занимался болезненным самоанализом. Я чувствовал, что внутренне съеживаюсь. Каждый день
я чувствовал себя жалким. Лучше так и не стало.

Все ожидали от меня второй книги, но я не совершил этой
ошибки и не стал писать сразу. Я вернулся к репортажам для
журналов, ездил в Косово, Либерию, Кашмир, Афганистан,
Нигерию, Чад и другие места. Писал о реальных событиях
порой с безнадежным исходом. Мы, журналисты, делали свое
дело, привлекая тем самым внимание всего мира, что потенциально могло спасти многие жизни. Мне посчастливилось работать рядом с очень опытными репортерами, но если я писал
о Сьерре-Леоне в гламурный журнал Vanity Fair, то моя статья
чаще привлекала внимание из-за моей популярности как автора известной книги.

Я приехал в Сараево в 1993 году с группой независимых
журналистов, чтобы освещать происходящие там страшные
события. За три недели я прошел путь от официанта до военного корреспондента. Ничто не сравнится с чувством, которое
испытываешь, когда впервые видишь напечатанным свое имя.

К тому времени, как достигаешь уровня автора, чье имя
красуется в списках Times, литературная работа становится
просто частью бизнеса. Есть превосходные, умнейшие книги,
никогда не попадающие в никакие списки, и есть полнейший
мусор, всегда в них присутствующий. Это знает любой писатель. Ни для кого не секрет, что ни твое присутствие в списках,
ни время, которое ты там продержался, не являются полным
отражением качества твоей работы.

Бывают моменты — и во время военных действий,
и сидя за рабочим столом, — когда трудно поверить, что все
пропущенное через тебя может превратиться в страницу текста. Это проделки Всевышнего, или как там его назвать, не знаю,
но вы точно пишете так, словно кто-то водит вашей рукой.

То, о чем я говорю, хорошо известно музыкантам-исполнителям: они часто удивляются после выступления, что понятия
не имеют, почему так сыграли и откуда взялась эта мощь. Спортсмены, устанавливающие мировые рекорды, тоже признаются:
«Я выступил далеко за пределами своих возможностей, совершенно не знаю, что это было». Такое случается и с писателями.
Мы все жаждем обрести подобное состояние. Это и есть наш
наркотик. Увидеть свое имя в списке Times? Ну что вы! Это
слишком никчемно. Пустой опыт. Даже нельзя сравнивать.

Я всегда отделяю себя от читателей, когда работаю. Я отлично знаю, что пишу для них, и много делаю ради учета их
интересов — стараюсь, чтобы текст был и доступным, и востребованным.

Но в то же время я пытаюсь отстраниться от мысли, что
меня может волновать их мнение. Я пишу для себя. Я изучаю
мир, и литературный труд — мой способ его исследовать. Нельзя знать вкусы людей, невозможно угодить каждому. Никто
не мог предсказать, что «Идеальный шторм» будет хитом. Попавшее в шторм рыболовное судно? Издатели не знают. Читатели не знают. Никто не знает.

В каждой моей книге есть эпизоды, над которыми я думаю:
«Не могу это оставить, ведь потеряю половину читателей».
В «Идеальном шторме» таким местом стало доскональное описание, как движется волна. Кто захочет такое читать? Но я сказал себе: «История этого требует». Гигантские волны утопили
судно; ты должен объяснить, почему и как это произошло«.

В конце концов, если никто не будет читать скучные подробные описания, так тому и быть. Я всегда могу вернуться к своим
деревьям, если моя затея с писанием книг провалится. Точно
не конец жизни. Я еще только собираюсь написать свою лучшую книгу. И я буду включать темы и описания, которым читатели обычно противятся, — просто нужно быть более внимательным к языку изложения и более тщательно прорабатывать
все фразы. Я заставлю их съесть этот шпинат. Сам я не люблю
шпинат, но если добавить немного чеснока, то съем.

Сейчас я знаю: у меня есть своя аудитория, поэтому на мне
огромная ответственность писать хорошо.

Я почувствовал потребность в этом, когда начал работать
над «Войной». О последних двух войнах написана сотня книг;
кто я такой, чтобы добавлять свой голос в этот хор? Поэтому
возникла необходимость написать что-то сильное и полезное.
Что-то нужное людям. Мне захотелось создать невероятно
глубокую вещь.

«Война» написана за шесть месяцев. Работа над ней сдвинула во мне какие-то очень мощные эмоциональные пласты.
Я был слишком переполнен тем, о чем писал. Отсюда чувство огромной внутренней ответственности. Никогда — ни до,
ни после — мне не приходилось испытывать ничего подобного. Каждую ночь мне снился Афганистан, я снова был с тем
взводом. Подобное состояние ответственности я испытал
и при работе над фильмом «Рестрепо».

Я пытался понять, как делается безупречный текст. Я знаю, что
такое хороший текст, когда читаю произведения других авторов
и даже когда перечитываю собственные. Самое лучшее, до чего
я додумался, заключалось в представлении о ритме. Проза должна быть ритмичной. Нужно искать верный ритм для отдельного
словосочетания, отдельного предложения, отдельного абзаца.

Когда ритм сбивается, читатель с трудом воспринимает
содержание. В этом смысле проза близка к музыке. Следует
придерживаться внутреннего ритма, тогда текст будет «сам
читаться». Это одна из тех особенностей нашей работы, которой практически невозможно научить других. Как научить
человека слышать музыку, если у него нет слуха? Внутренний
ритм слова — это ДНК прозы. Вот что такое хорошая литературная работа.

Я уделяю огромное внимание языку. Он действительно для
меня важен. С таким отношением пишешь намного дольше,
но это того стоит.

Профессор Томас Фостер рассказывает о том, как нужно понимать особый язык литературы, наполненный символами, параллелями и взаимосвязями. На примере произведений классиков, известных каждому: Шекспира, Гете, Достоевского, Оруэлла, Хэмингуэя, Набокова и других — он учит видеть то, что скрыто между строк. Книга предназначена для книголюбов, начинающих писателей, журналистов и литературных критиков.

Знаете анекдот про Зигмунда Фрейда? Однажды кто-то из студентов, или ассистентов, или прочих поклонников решил подразнить мэтра и отвесил шуточку насчет его любви к сигарам. Дескать, сигара — явный фаллический символ и т. д. На что Фрейд сказал: «Иногда сигара — это просто сигара». Не знаю, была ли эта история на самом деле, да оно и неважно. Пожалуй, я бы даже предпочел, чтоб она оказалась выдумкой: ведь у подобных апокрифов есть своя житейская правда. Однако же бывают сигары, которые просто сигары, а бывают и не просто.

То же самое с едой, причем и в жизни, и в литературе. Иногда еда — это всего лишь еда, и ты просто сидишь за столом с другими людьми. Но иногда в приеме пищи нужно поискать скрытый смысл. Как минимум раз или два в семестр я прерываю разговор о рассказе или пьесе, чтобы назидательно и многозначительно произнести (будто выделить жирным шрифтом): когда люди вместе едят или пьют, они причащаются. В ответ часто вижу скандализированные взгляды: похоже, у большинства студентов глагол «причащаться» ассоциируется только со святым причастием. Конечно, это значение слова очень важное, но не единственное; к тому же у христианской церкви нет монополии на идею и процедуру причащения. Почти в любой религии можно найти сакральные обряды или общественные церемонии, при которых единоверцы собираются и совместно вкушают некую пищу. И вот мне приходится объяснять, что сношение не обязательно бывает половое (по крайней мере раньше это слово понималось не только в сексуальном смысле), а причащение не всегда бывает церковное. По крайней мере в литературе акт причащения может выглядеть и трактоваться по-разному.

Вот что важно помнить о любом ритуале причастия: в реальной жизни, если мы делим с кем-то трапезу, это обычно символизирует мир и взаимопонимание. Ведь в тот момент, когда двое вместе преломляют хлеб, они уж точно не ломают друг другу руки и ноги. На обед мы чаще всего зовем друзей — кроме тех случаев, когда надо подольститься к врагу или к начальнику. Вообще, человеку важно, в чьей компании он ест. Если кто-то нам неприятен, мы вполне можем отклонить его приглашение на ужин. Принятие пищи — очень интимный процесс, и мы предпочитаем делить его лишь с теми людьми, в чьем обществе нам легко и удобно. Конечно, это правило нарушается не реже, чем любое другое. Например, вождь племени (или глава мафиозного клана) может пригласить врагов на пир, а затем убить их. Но такие поступки в большинстве культур считаются дурным тоном. Обычно же, деля трапезу с другим человеком, мы словно бы говорим: «Я с тобой, я хорошо к тебе отношусь, отныне мы не чужие». А это своего рода причастие.

В литературе все точно так же, только в художественном тексте добавляется еще один момент: описывать еду и ее поглощение сложно и далеко не всегда интересно. И если автор все же на это пошел и включил в повествование сцену застолья, значит, у него была веская причина. Обычно такие эпизоды нужны, чтобы показать, как выстраиваются отношения персонажей.
Или не выстраиваются. Как ни крути, еда — она и есть еда: что такого можно сказать о жареном цыпленке, чего до тебя еще никто не видел, не слышал, не придумал? А обед — он и есть обед, только застольные манеры немного отличаются в разных культурах. Если персонажей поместили в эту зауряднейшую, до зевоты обыденную ситуацию, то явно не для того, чтобы просто живописать мясо, вилки и графины.

Так каким же бывает причащение? И что оно дает?

Да что угодно.

Возьмем один пример, который уж никак не спутаешь со святым причастием. У Генри Филдинга* в романе «История Тома Джонса, найденыша» есть сцена ужина; как выразился один мой студент, «в церкви такого точно не покажут». Том Джонс и его спутница миссис Уотерс ужинают в таверне. За едой они жмурятся от удовольствия, причмокивают, покусывают, посасывают косточки, облизывают пальцы, постанывают, шумно глотают — трудно представить более откровенную, вызывающую и эротичную трапезу. Это, в общем-то, проходной эпизод в романе; он и вправду весьма далек от традиционных представлений о причастии. Однако в нем описывается совместное действо, разделенное на двоих. Герой и героиня набрасываются на еду, но на самом деле мечтают впиться зубами друг в друга, вкусить плоть. Вот уж действительно — всепоглощающая страсть!

А в экранизации «Тома Джонса» с Альбертом Финни в главной роли (1963) добавился еще один фактор. Режиссер Тони Ричардсон не мог снять постельную сцену. Тогда в кино еще была довольно жесткая цензура. И вот, вместо того чтобы показать собственно секс, он представил в виде секса нечто другое. Эротический эпизод оказался жарче, чем большинство откровенных постельных киношных сцен! После того как актер с актрисой перестают урчать, причмокивать, обсасывать куриные ножки и хлюпать элем, зритель сам готов откинуться на подушку и закурить. Но ведь подобное выражение физической тяги друг к другу и есть своего рода причастие — очень интимное и абсолютно не божественное. Я хочу быть с тобой, ты хочешь быть со мной; давай разделим это желание. Словом, акт причащения не обязательно бывает святым или даже просто благопристойным.

Возьмем более умеренный случай. Раймонд Карвер** написал рассказ «Собор» (1981) — о человеке, у которого множество проблем и предрассудков. Герой испытывает неприязнь к инвалидам, представителям разных меньшинств, вообще ко всем, кто отличается от него самого, и ревнует жену к любой частичке ее прошлого. Зачем создавать героя с такой кучей пунктиков и заморочек? Конечно же, чтобы дать ему шанс преодолеть комплексы. Может, у него и не получится; но шанс быть должен. Таков закон Запада. Когда наш безымянный рассказчик объявляет, что к ним в гости вот-вот заявится слепой друг его жены, мы сразу понимаем — он категорически против. По всей видимости, ему надо будет разобраться с собственными предрассудками. В итоге он справляется с задачей: рисует собор вместе с незрячим гостем, чтобы тот понял, как вообще выглядят соборы. Для этого им нужно соприкоснуться и даже взяться за руки — чего повествователь никак не смог бы сделать в начале истории. Итак, перед автором стоит задача: показать, как неприятный, ограниченный, предубежденный субъект из начала рассказа становится человеком, который держит слепого за руку в конце рассказа. Как это сделать? С помощью еды.

Все мои тренеры перед игрой с превосходящей командой всегда говорили: они тоже суют ноги в штанины одну за другой, как обычные люди. В сущности, тренеры могли бы сказать: эти супермены заглатывают спагетти, как обычные люди. Или не спагетти, а мясной рулет — им ужинают герои Карвера. Когда рассказчик видит, как ест слепой гость — деловито, ловко, с аппетитом; словом, нормально, — в нем зарождается невольное уважение. Все трое: муж, жена и слепой — накидываются на мясо с картофелем и овощами, и в ходе совместной трапезы неприязнь повествователя потихоньку слабеет. Он обнаруживает нечто общее, объединяющее его и этого слепца: еду как неотъемлемую часть жизни, — и испытывает чувство сопричастности.

А как насчет косячка, который они курят после ужина?

Ну да, сигарета с марихуаной — это вам не просфоры с церковным вином. Но если мыслить символически, так ли велика разница? Учтите, я не говорю, что для преодоления общественных барьеров нужны наркотики. Однако наши герои совместно принимают некое вещество — практически совершают ритуал. Их действия опять же говорят: «Я с тобой, мы разделяем этот момент, мы сейчас друг другу не посторонние». Тут уже есть основа для взаимного доверия. Как бы то ни было, алкоголь за ужином и марихуана после него помогают автору расслабиться и подготавливают почву для дальнейшего преображения. Теперь он может включиться в общее дело и нарисовать собор (а именно в соборах, кстати, и происходит настоящее причастие).

А если персонажи не едят? А если за едой вспыхивает ссора или трапезы не случается вообще?

Что ж, итоги бывают разные, но принцип один. Когда застолье проходит благополучно, это обещает сопричастность и понимание. Когда что-то не получается, это недобрый знак. Вспомните телесериалы, там такое бывает сплошь и рядом. Двое обедают, затем появляется незваный третий, и один из двоих или оба отказываются есть. Они кладут салфетки на тарелку, или говорят, что вдруг потеряли аппетит, или просто встают из-за стола и уходят. И мы тут же понимаем, как они относятся к вновь прибывшему. Вспомните фильмы, где солдат, например, делит паек с товарищем или мальчишка отдает половину бутерброда бездомной собаке. В подобных сценах так явно прочитывается идея преданности, братства и щедрости, что сразу осознаешь, насколько знаковую роль для нас играет дружеское преломление хлеба. А если двое делят пищу на наших глазах, но мы знаем: один из них замышляет или подготавливает убийство другого? В таких случаях отвращение к убийце усиливается из-за того, что нарушено очень строгое табу: нельзя причинять зло сотрапезникам.

Или вот, к примеру, роман Энн Тайлер*** «Обед в ресторане „Тоска по дому“» (1982). Мать раз за разом пытается организовать семейный обед, но что-то все время мешает. Кто-то не может прийти, кого-то куда-то вызывают, происходят разные мелкие неурядицы. И лишь после смерти матери дети собираются за столом в ресторане и наконец обедают все вместе. Можно смело сказать, что они символически разделяют ее плоть и кровь. Жизнь и смерть матери становятся частью их общего опыта.

Если хотите полностью прочувствовать силу застольных сцен, откройте рассказ Джеймса Джойса**** «Мертвые» (1914). Этот прекрасный текст весь построен вокруг званого ужина в день Богоявления — двенадцатый день рождественских праздников. Пока герои танцуют и едят, перед нами развертывается драма необузданных желаний и порывов, заключаются стратегические союзы, обостряются противостояния. Главному герою, Габриэлю Конрою, предстоит обнаружить, что он ничуть не лучше остальных. Весь вечер его самооценка страдает от уколов и ударов, ясно показывающих: он такой же, как все прочие, и занимает в мире столь же скромное место. Чтобы мы как следует прониклись атмосферой, Джойс любовно выписывает стол и блюда на нем:

Жирный подрумяненный гусь лежал на одном конце стола, а на другом конце, на подстилке из гофрированной бумаги, усыпанной зеленью петрушки, лежал большой окорок, уже без кожи, обсыпанный толчеными сухарями, с бумажной бахромой вокруг кости; и рядом — ростбиф с пряностями. Между этими солидными яствами вдоль по всему столу двумя параллельными рядами вытянулись тарелки с десертом: две маленькие башенки из красного и желтого желе; плоское блюдо с кубиками бланманже и красного мармелада; большое зеленое блюдо в форме листа с ручкой в виде стебля, на котором были разложены горстки темно-красного изюма и горки очищенного миндаля, и другое такое же блюдо, на котором лежал слипшийся засахаренный инжир; соусник с кремом, посыпанным сверху тертым мускатным орехом; небольшая вазочка с конфетами — шоколадными и еще другими, в обертках из золотой и серебряной бумаги; узкая стеклянная ваза, из которой торчало несколько длинных стеблей сельдерея. В центре стола, по бокам подноса, на котором возвышалась пирамида из апельсинов и яблок, словно часовые на страже, стояли два старинных пузатых хрустальных графинчика, один — с портвейном, другой — с темным хересом. На опущенной крышке рояля дожидался своей очереди пудинг на огромном желтом блюде, а за ним три батареи бутылок — с портером, элем и минеральной водой, подобранных по цвету мундира: первые два в черном с красными и коричневыми ярлыками, последняя и не очень многочисленная — в белом с зелеными косыми перевязями*****.

Мало кто из авторов расписывает еду столь тщательно и подробно, при этом так явно напирая на военные метафоры: «часовые на страже», «параллельные ряды», «батареи», «мундиры», «перевязи». Блюда стоят, будто солдаты в строю — готовые к бою. Конечно же, подобный пассаж создается с умыслом, с какой-то тайной целью. Джойс есть Джойс: у него этих целей как минимум пять (одной для гения маловато). Однако самая главная задача — втянуть читателей в изображаемый момент, словно мы сами уселись за стол. Мы должны полностью убедиться в реальности этого ужина. Кроме того, Джойсу нужно передать напряженную, искрящую атмосферу вечера: до еды и даже за столом то и дело происходят стычки и разногласия, кто-то затевает спор, кто-то в него втягивается, кто-то к кому-то примыкает. Все эти раздоры особенно неуместно выглядят при вкушении великолепной — и, по идее, умиротворяющей — праздничной трапезы. У Джойса есть очень простой и очень важный мотив: он хочет, чтобы мы ощутили себя причастными к действу. Да, можно было бы просто позабавиться над пьянчужкой Фредди Малинсом и его полоумной мамашей; пропустить разговоры про оперу и певцов, которых мы никогда не слышали; усмехнуться флирту молодых гостей; отмахнуться от неуютного чувства, охватывающего Габриэля, когда ему приходится говорить благодарственную речь в конце ужина. Но нам не дают «держать дистанцию»: из-за кропотливо прорисованной обстановки кажется, будто сам сидишь за этим столом. И вот мы замечаем — даже чуть раньше, чем сам Габриэль, потому что он весь погружен в свой внутренний мир: все мы здесь едины, все к чему-то приобщены.

А приобщены мы все к смерти. Каждый сидящий за этим столом, от старой больной тети Джулии до юного музыканта, рано или поздно умрет. Пусть еще не сегодня, но неизбежно. Стоит лишь осознать этот факт (а нам проще, чем Габриэлю: ведь мы с самого начала знаем, что рассказ называется «Мертвые», тогда как для него ужин не снабжен заголовком), и все становится на свои места. По сравнению с нашей смертностью, уделом и малых, и великих мира сего, разница в образе жизни — второстепенная деталь. Когда в конце рассказа выпадает снег (ему посвящены прекрасные и трогательные строки), он «ложится легко на живых и мертвых». Ну конечно же, думаем мы, — ведь снег, он как смерть. Мы уже готовы и ждем — после того причастия, которое дал нам вкусить Джойс. Причастия не к смерти, но к тому, что идет до нее: к жизни.

* Филдинг, Генри (1707–1754) — английский прозаик и драматург.

** Карвер, Раймонд (1938–1988) — американский поэт и прозаик, один из крупнейших мастеров короткой прозы ХХ в.

*** Тайлер, Энн (род. 1941) — современная американская писательница, лауреат Пулитцеровской премии.

**** Джойс, Джеймс (1882–1941) — ирландский поэт и писатель-модернист.

***** Пер. О. П. Холмской. — М. : Известия, 1982.

Каждый из нас мечтал в один момент отказаться от привычных вещей и покинуть дом, работу и окружение, чтобы отправиться в путь в поисках своего предназначения. На 46-м году жизни Жан Беливо неожиданно решился на пешее кругосветное путешествие. За одиннадцать лет он обогнул планету и совсем другим человеком вернулся домой, где его терпеливо ждала любимая женщина. В книге собраны впечатления Беливо от стран, в которых он побывал, и рассказ о том, можно ли разобраться в себе, наматывая километры.

Начало

Я рухнул на диван в гостиной, бессильно вытянул ноги и отпустил мысли в свободный полет, слегка прислушиваясь к тому, как хозяйничает на кухне Люси. Чик. Дзынь. Вжик… выдвинулся ящик. Она переводит дух, а я никак не могу припомнить, сколько времени уже не слышал вот такого ее родного дыхания — совсем близкого, буквально за моей спиной… Я прислушиваюсь к ритму ее привычной жизни, словно к позабытой атмосфере детства.

Прошло четыре недели, как я вернулся. Домой. Но не к своей прежней жизни — на это я никак не решусь… Одиннадцать лет тому назад, прежде чем покинуть родные стены, я с особой тщательностью расставил по полкам коробочки с сувенирами, разложил подушки на шезлонгах, перебрал свои инструменты… Те самые предметы, что держали на прочном якоре весь мой мир, делая его незыблемым. «Ты голоден?» — вдруг прерывает мои размышления Люси, не прекращая позвякивать столовыми приборами. Переливы ее голоска напоминают мерцание жемчужного ожерелья. Надо просто — продолжаю рассуждать я — взять и вернуться к прежнему ритму, желательно не пошевелив при этом даже пальцем. Хотя… В ванной комнате силиконовый герметик давно требует замены, а у двери в садик надо бы заделать плинтус… Я поглубже забираюсь в приятную мягкость диванных подушек. Итак, что мы имеем? Я вернулся — и мой дом принял меня. Я не могу — да, в общем-то, и не хочу — больше бежать от него. Те предметы обихода, что его наполняют, — это своего рода тотемы, наши домашние божки, символизирующие стабильность течения жизни и каждого нового дня. К ним я снова привыкну. Просто все время сам откладываю это мгновение: еще на час, еще на денек, еще на недельку…

Одна француженка, которую я когда-то встретил в Чили у подножия горы, предупреждала: «Запомни: ты никогда не сможешь вернуться к прежним привычкам!» Она была права… Я умудрялся чувствовать себя абсолютно комфортно где-нибудь неподалеку от Лондона или Буэнос-Айреса, но дома, среди обычных вещей, вдруг ощутил себя совершенно потерянным. Ведь там, в пути, только два предмета были действительно драгоценными: подшипники для моей коляски да еще очки. Каждый день в течение многих часов я просто мерил шагами какой-нибудь очередной город… Пытаясь самому себе объяснить, как же случилось это путешествие, я перебираю в памяти фрагменты своей жизни. Вспоминаю детство…

Я родился в провинции Квебек, на молочной ферме в Эстрии, самом плодородном районе Южного Квебека, неподалеку от городка Асбестос, что, как вы догадались, и означает: «асбестовый». Там жила вся наша семья — пятеро детей да три десятка буренок. Молоко этих коров мы продавали и жили довольно благополучно до тех пор, пока моего отца не лишили права собственности… Дело в том, что в Квебеке закон дает преимущественное право на землю владельцам горных месторождений, а наша ферма располагалась как раз на границе одной такой разработки. Двухсоттонные грузовики сбрасывали пустую породу прямо на наши земли. Мой отец очень переживал; он помнил, что у нашего деда тоже когда-то отобрали землю… И вот однажды к нам прибыл судебный пристав, державший в руках документ на изъятие земельного участка: все было кончено… В одно мгновение.

Мой отец пытался бороться и вести переговоры с владельцами месторождения. Он даже инициировал судебный процесс. Я до сих пор помню, как он, скромный законопослушный фермер, идет на очередное судебное слушание и почему-то всегда держится поодаль, шагах в трех позади своего адвоката, будто какой-то разоблаченный преступник… Его борьба за справедливость длилась три года, но судиться с промышленниками в те времена было заведомо проигрышным делом. В конце концов отец отказался от своих исков и приобрел другой кусок земли, в десяти километрах от нашего прежнего дома. Но эта история уничтожила в нем «фермерскую жилку» — отца больше не радовала земля. Он распродал все: наших коров, нашу технику, — открыв собственный кемпинг и банкетный зал. Мне тогда было пятнадцать, начинался новый этап нашей жизни.

Все привычное хозяйство предстояло перестроить. Теперь зимой мы проводили для постояльцев горнолыжные курсы, постоянно устраивали какие-то банкеты, свадьбы. Можно сказать, что в эти годы мы опять были счастливы… ну или почти счастливы, работая плечом к плечу в семейном бизнесе… Но все же мой отец был неисправимым фантазером. Он мечтал «выкопать озерцо», чтобы разводить там радужную форель, грезил собственным полем для гольфа… Ни один из этих прожектов успехом не увенчался. Мы едва сводили концы с концами. И однажды, неожиданно для всех и самого себя, я покинул семейный бизнес.

Быть может, уже тогда, в те далекие времена, я помышлял о бесконечных путешествиях, испытывал это нестерпимое желание уехать куда глаза глядят? Мне часто задают этот вопрос. Наверное, люди думают, что вкус к приключениям и жажда путешествий записываются задолго до рождения прямо в генокод? Мне жаль их разочаровывать, но приходится отрицательно качать головой в ответ… Эта идея раньше вообще не приходила мне в голову. По крайней мере, в юности. Я любил и нашу землю, и нашу семью, и наш образ жизни. Но для меня всегда имело значение только одно: оставаться самому себе хозяином нужно любой ценой.

Одно воспоминание из детства кажется мне по-настоящему ужасным. Целый год я проучился в школе-интернате при монастыре. По заведенному правилу на утреннее умывание мы должны были построиться в очередь по классам, кровать полагалось застилать по сигналу старшего, а расходиться по кельям мы были обязаны в строго оговоренное время. Монастырские сестры, опекавшие учеников, придумали свою систему школьных оценок. У них был список с именами всех детей, и рядом с каждым из них сестры ставили цветочек. Желтый лютик обозначал, что ребенок учится безупречно. Помню, был еще синий колокольчик, красная гвоздика… И сиреневая мальва — ею обозначали самых заурядных детей, бесперспективных, как сказали бы сейчас. Каждую неделю я с содроганием сердца предугадывал, что свое имя найду в числе неумех. А разве система могла обращаться с нами как-то иначе? Вот почему я всегда был уверен, что должен оставаться самому себе хозяином — по крайней мере, не нужно ни перед кем отчитываться. Именно тогда, в детстве, глядя на эти цветочки, я пришел к глубочайшему убеждению: жить можно только свободным. Иначе это не жизнь.

В школе я никогда не блистал успехами. Но всегда любил и умел рисовать. Говорили, что у меня «есть данные». Однажды я решил запустить собственный бизнес по изготовлению наружной рекламы. Закупил краски и приступил к делу. Некоторое время я брал заказы на оформление грузовиков: выводил на их бортах красивые ровные надписи. Потом моя компания выросла, бизнес расширился, я обзавелся партнерами, нанял персонал и приобрел небольшой склад. Продажи неуклонно росли: нашими неоновыми вывесками украшали даже городской стадион! Этот период моей жизни, пожалуй, был самым «нормальным» и, безусловно, самым продуктивным. Я работал много и говорил четко, размашисто подписывал контракты и решительно осваивал новые рынки. Деньги манили меня, как искусная любовница, и мне нравилось их зарабатывать. Кстати, именно в тот счастливый период жизни я встретил женщину своей мечты.

Люси весьма отличалась от моей прежней спутницы жизни. Надежная, зрелая, умная. Она была старше меня, но каким-то образом так случилось, что с самого первого взгляда мы потянулись друг к другу. Кем я был тогда? Крутым парнем, который продает крутые вывески. А она — сама загадка, воплощение тайны… Именно Люси удалось сделать меня по-настоящему раскованным. Ведь до той поры все мои знания о мире ограничивались поездками в Вегас и Орландо на конференции для производителей наружной неоновой рекламы. А она побывала и в Индии, и в Непале, и в Израиле, и в Египте… И, конечно, знала массу историй. Первое лето, что мы провели вместе, я постоянно пребывал в состоянии какого-то детского восторга, слушая ее волшебные истории о Мерлине, короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Моя собственная «библиотека», доставшаяся от отца, состояла всего из одного атласа Grolier ¹, который я перелистывал перед сном. А моя возлюбленная посвятила меня в удивительную историю завоеваний Чингисхана… Благодаря Люси я открыл неизведанный доселе мир. Она сумела подарить мне новое измерение жизни! Именно тогда и начались мои первые воображаемые путешествия. У одного из своих клиентов я однажды углядел туристическую брошюрку с бирюзовым морем и парусником на обложке. И тотчас записался в парусную школу на озере Шамплейн ², в устье реки Святого Лаврентия ³. Я собирался построить собственное судно прямо на заднем дворе нашего дома. Эту мечту я пестовал, буквально проглатывая книги знаменитых яхтсменов — Бернара Муатесье ⁴ и Эрика Табарли ⁵. Я делал это с таким же рвением, как в детстве, когда придумывал собственное нелепое судно на винтовом ходу. «Ничего не выйдет, мальчик мой», — ворчал дед… Я был заложником собственных фантазий и желаний. «Однажды я обязательно стану моряком». «Однажды я подниму якорь на судне, которое сам построю». «Однажды…»

Я скажу вам, как все могло обернуться… Я бы до конца своих дней сидел дома и скреплял деревянные дощечки и палочки между собой. Подражая своему отцу, в так и не вырытом озере удил бы призраков собственных иллюзий. Ведь я оставался одним из миллионов мечтателей, которые поддерживают огонь перед алтарем своей мечты, то и дело подбрасывая в него угольки поэтичности и щепотки безумства, чтобы невероятный костер продолжал полыхать… Однако эти фантазеры так и не решаются сжечь дотла свою скучную повседневную жизнь…

Но тут грянула буря. Она смела на своем пути все плотины и дамбы. 5 января 1998 года ледяной шторм обрушился на юго-восток Квебека. Проливные дожди с градом целых пять дней бушевали над городом, парализовав в нем жизнь, нависая над нашими домами, над верхушками крыш. И вот, укрывшись в своем домике в самом эпицентре стихии, мы с Люси в кромешной темноте ужасались тому, как ледяные наросты крушат растущие вокруг клены и рвут электрические кабели. По счастью, у нас был дровяной камин, так что, оставшись без электричества, мы все же могли греться. Вокруг царил апокалипсис. В лагерях для беженцев, организованных при поддержке военных, тысячи людей наблюдали, как их мир рушится. Были зафиксированы случаи гибели людей от гипотермии. Казалось, что этот шторм никогда не закончится — будто нас приговорили навсегда исчезнуть в ледяном полумраке.

На ликвидацию последствий ушло больше месяца. Но забыть пережитый шок мы не смогли. Как удар по почкам — полностью уже не оправишься. Я понимал, что продажи мои неизбежно упадут и клиенты отложат заказы на новые неоновые вывески. На долгое время наступил «мертвый сезон», и многие мои сотрудники уехали из Квебека. Каждый день я приходил к дверям своей фабрики, но не мог даже поднять глаза на нее, совершенно подавленный. Конечно, можно было выправить положение, ведь я был членом программы финансовой помощи малому бизнесу.

Но ледяные ветры напрочь сдули с меня «защитный панцирь», так необходимый в любом бизнесе. Я чувствовал себя голым, беззащитным и докатился до такой переоценки ценностей, из которой, очевидно, не выбрался бы уже никогда. В ситуации жесткого потребительского кризиса мне все же удалось найти себе местечко торгового представителя компании по производству наружной рекламы. Отныне каждое утро я застегивал рубашку на все пуговицы, отправлялся впаривать клиентам товар и пел им одну и ту же песню с навязшими в зубах словечками: «Проработка проектов — маркетинг — новые рынки — продукция». А выходя от очередного клиента, снова и снова ревел в своей машине. По всей вероятности, у меня была депрессия.

Но разве, рассуждал я, депрессия — не обычная болезнь, которая лечится таблетками? Временами я думал о том, чтобы покончить с собой. На тот момент мне было 43. Мне казалось, что во имя денег я гроблю собственную жизнь. И тогда, чтобы избавиться от стресса, я начал ходить пешком. Потом принялся бегать. Я в совершенстве овладел собственным телом, и это приносило некоторое утешение. Казалось, тело — моя последняя и единственная обитель, над которой я еще сохраняю власть. Дурные мысли улетучивались… А ведь я всегда был рабом золотого тельца, признавая, что деньги — это единственный способ выжить в современном обществе. Как я рассуждал в то время? «Не умеешь зарабатывать — значит, ты ничтожество!» Назубок выучив эти «правила игры», я подогнал под них всю свою жизнь. Мне легко давалось искусство продаж — по большому счету, я мог продать что угодно. В моем предпринимательском прошлом я запросто разделывался с конкурентами — не гнушался распихивать их локтями, беззастенчиво обходил их окольными путями, разрабатывал мудреные схемы для того, чтобы заполучить их бизнес. Не раз случалось, что я вел себя как распоследний мерзавец, исступленно предаваясь гонке за наживой. И вдруг выяснилось: все, на что я равнялся, в один момент обесценилось. Где мои ценности теперь? Чем я их заменю? Во мне сломалась какая-то пружина — и я понял, что больше не смогу вынести жестокой конкурентности этого мира. Меня будто загнали в тупик, распластав по стенке. Было ясно, что предстоит найти истинные, общечеловеческие ценности… Но в глубине души я так и не понимал, чего же мне недоставало.

И не понимал, куда бежать.

Выхода было два: смерть или бегство. Но если бегство, то непременно на грани безумства, экстрима, риска.

Я где-то потерял свою душу. Нужно было отправляться на ее поиски.

В один прекрасный день, в ноябре 1999 года, я как обычно делал пробежку по набережным Старого порта и большими шагами отмерял путь от острова Святой Елены к мосту Жака Картье. Вдруг меня осенила одна идея. Интересно: если не останавливаться, то как далеко я смогу убежать? Я принялся подсчитывать. Сколько времени займет моя пробежка до границы Канады, до Нью-Йорка, Техаса, Мексики?.. А дальше? Сколько нужно человеку, чтобы бегом обогнуть земной шар?..

Какой бы безрассудной ни казалась поначалу эта идея, по мере того как она овладевала мной, исчезала и привычная депрессия. Вернувшись домой, я лихорадочно развернул карту полушарий, достал циркуль и начал представлять, куда мог бы отправиться. Это возможно, это вполне осуществимо. Следующие несколько месяцев я посвятил тому, что в атмосфере строжайшей тайны покупал карты, выверял свои маршруты. Разумеется, Люси ни в чем не должна усомниться! Но прежде чем открыться ей, я должен был услышать от кого-нибудь, что не сошел с ума. И делился своими планами со случайными встречными: бомж на парковой скамейке, ребята из пожарной команды, давшие мне попить, коллеги с работы. И вот однажды завершенная картина предстала передо мной во всей своей безупречности: я пересеку пять континентов. Согласно моим предварительным подсчетам, путь без остановок должен занять порядка шести лет.

И вот тогда я ощутил, как неведомая сила разлилась во мне.

1 Американское издательство, выпустившее самые знаменитые энциклопедии США. Здесь и далее там, где это не оговорено особо, примечания даны переводчиком.

2 Крупное озеро на границе США и Канады, имя которому подарил Самюэль де Шамплен, или де Шамплейн, великий французский путешественник, основавший первые поселения французов в Канаде.

3 Одна из главных рек материка, соединяет Великие озера с Атлантическим океаном. Вдоль берегов этой реки, названной в честь римского святого, французские поселенцы создавали свою «Новую Францию», которая впоследствии стала Квебеком, Французской Луизианой и другими колониями на Североамериканском континенте.

4 1925–1994, французский путешественник, писатель, настоящий хиппи, ценитель прекрасных женщин, хорошего рома и приключений.

5 1931–1998, легенда французского парусного спорта, гонщик, получивший за трансатлантическую гонку орден Почетного легиона из рук самого Шарля де Голля. Знаменитый писатель, романтик и затворник, вырастивший только одного родного сына, но при этом создавший школу профессиональных морских юнг.