Метка: Издательство «Амфора»

Славомир Схуты. Герой нашего времени (Zwal)

  • Перевод с польского Л. Цывьяна
  • СПб: Амфора, 2006
  • Переплет, 256 с.
  • ISBN 5-367-00180-7, 83-7414-045-3
  • Тираж: 5000 экз.

Еще на заре своей творческой карьеры литературный бунтарь Генри Миллер решился написать роман о двенадцати маленьких человечках, мелких служащих большой корпорации. Каждый из них, согласно его замыслу, обречен был пережить невротическое столкновение с индустриальным левиафаном и трагически погибнуть. Но роман не получился. Конфликт был слишком личным для автора, а потому не поддавался облачению в традиционную форму. Искусство умирает с пробуждением человека, ибо по природе своей оно компромиссно и примиряет нас с действительностью.

Возьмем обратный случай. Когда человек решительно всем доволен и умиротворен. Когда для бунта нет никакого повода. Именно тогда процветает то, что Верлен в свое время презрительно назвал «литературой». Расцвет «литературы» отнюдь не означает, что она игнорирует насущные проблемы или высасывает из пальца несуществующие конфликты. Напротив, «литература» бросает все свои силы на освоение актуальных вопросов современности. Но дело в том, что, живописуя социальную проблему, «литература» в тоже время предательски упаковывает ее в привлекательную форму, которая доставляет читателю или зрителю эстетическое удовольствие. Содержание больше не вызывает у него возмущения и лишь приятно щекочет нервы. И непримиримый социальный конфликт, например, вызов «обществу потребления и спектакля», сам окажется предметом потребления. Причем модным и обязательным. Почти неотъемлемым номером дорогого и супер-яркого шоу. Подобного рода искусство напоминает хорошо пошитые футболки и свитера с физиономией Че Гевары, за которые продвинутая молодежь готова выкладывать деньги. Точно так же зрители валом валят в кинотеатры, принося прокатчикам невероятные прибыли, чтобы посмотреть «революционные» фильмы вроде «Бойцовского клуба» или «Матрицы». Они платят за художественный профессионализм, за качественную актерскую игру, за спецэффекты, словом, за сложный механизм компенсации, делающий доступным и безопасным притягательно-пугающее. Здесь потенциальный бунт прогнозируется и направляется в мирное русло.

В России книжный рынок по мере успешного построения общества спектакля, в котором гламур становится официальной идеологией, быстро наполняется бунтарской, революционной «литературой», как отечественной, так и переводной. Герои книг Ч. Паланика, С. Хоума, М. Уэльбека, Ф. Бегбедера, Ж. Жубера, В. Депант, Д. Коупленда — авторов можно перечислять до бесконечности — сопротивляются репрессивной культуре, что находит выражение либо в открытом вызове существующим порядкам, либо в прорывающейся невротической реакции. Культура, как правило, предстает в образе могущественной корпорации, а персонаж оказывается каким-нибудь рядовым служащим. Модель всегда одна и та же. Равно как и внутренняя логика самого невротического конфликта: человек тяготится репрессивной системой, но отказаться от нее не может, ибо система защищает его и поддерживает его жизнь.

Эта модель заворачивается в удобную, апробированную, узнаваемую литературную упаковку как конфетка в подходящий по размеру фантик. Автор непременно должен быть профессионалом, честным ремесленником, эпигоном и уметь воспроизводить готовые литературные модели. Радикальное новаторство, взрыв формы, разрушение традиционных конвенций чревато коммерческой неудачей и не поощряется на книжном рынке.

Аннотация издателя уведомляет нас, что роман польского автора Славомира Схуты «Герой нашего времени» — это «взрыв, литературный эксперимент, принесший писателю известность и моментально ставший культовым».

Прежде всего, заметим, что литературные эксперименты в очень редких случаях приносят успех и уж тем более редко делают их авторов культовыми. Среднему читателю — а именно он все решает в либеральном пространстве культуры — становится, как правило, скучно от экспериментов, от нового языка, который он не в силах понять. Ему нужно что-то более привычное и не слишком оригинальное. Например, романы Бориса Акунина или Дэна Брауна. Это, в самом деле, культовые книги, но даже самым упрямым рекламным фантазером не придет в голову назвать их «экспериментальными».

Но возможно роман Славомира Схуты — приятное исключение?

Что ж. Все по порядку.

Сюжет вполне узнаваем. Ничего экспериментального в нем нет. Молодой человек Мирек работает мелким клерком в частном банке. Чем больше он работает, тем больше понимает, что рутинная служба оглупляет и превращает его в шестеренку огромной финансовой системы. «Герой» не верит в ее идеологию, которая оживает в фигуре его начальницы Баси. Тем не менее, Мирек не может бросить якобы престижное место работы и вынужден, скрывая все нарастающее невротическое раздражение, играть по чужим правилам. Жан Бодрияр и Ги Дебор подмигивают нам чуть ли не с каждой страницы романа Славомира Схуты, где «обществу потребления» и «обществу спектакля» бросается фрейдистски выверенный вызов. Так называемая либеральная демократия в представлении героя Схуты хуже любой тоталитарной системы, ибо власть не противопоставляет себя тиранически человеку, а захватывает посредством пропаганды и рекламы сами основания его сознания.

Впрочем, герой сопротивляется. Он внутренне дистанцируется от роли услужливого клерка, от собственных лживых слов, улыбок, поступков и сохраняет внутреннюю тождественность, напоминая циничных, проникнутых злобной волей и единых со своими идеалами героев Л.-Ф. Селина.

Главы (их название соответствует дням недели), рассказывающие о буднях, о реальном мире, о территории власти, написаны в традиционной повествовательной манере, которую польскому автору удается разнообразить селиновской напористой интонацией, кроме того, ритмизированной инвентаризацией предметов и действий, придающей тексту динамизм, и стилизацией рекламных буклетов и языка интернетовских чатов.

В выходные «герой нашего времени», дезертир общества потребления проводит в эротико-наркотическом дурмане. Поэтика этих глав несколько механистически противостоит поэтике глав будней. Здесь Схуты погружает нас в поток сюрреалистических метафор и коллажей, отчасти следуя традиции У. Берроуза. Он противопоставляет языку реальности язык удовольствия, где слова и образы соединяются друг с другом произвольно, а не  как им предписывает рассудок. Это язык свободы, язык реализации бессознательных влечений.

И все-таки реальность настигает беглеца, делает неизбежным его пробуждение, и единственным способом избавления оказывается самоубийство.

Роман, в самом деле, заключает в себе все элементы текста, обреченного стать культовым: литературный профессионализм в виде готовых литературных приемов и модную идею, сложившуюся из готовых концепций современного общества. Но к литературным экспериментам он отношения не имеет. Прочтите роман. Это модно. И поучительно. О неудачнике нам расскажет писатель удачливый во всех отношениях. Тут есть над чем задуматься…

Андрей Аствацатуров

Том Вулф как Leo Tolstoy

Я - Шарлота Симмонс (I am Charlotte Simmons)

Я — Шарлота Симмонс (I am Charlotte Simmons)

  • Переводчик: Владимир Правосудов
  • СПб.: Амфора, 2006
  • Переплет, 1016 стр.
  • ISBN 5-367-00186-6, 0-374-28158-0
  • Тираж: 5000 экз.

Никак нельзя сказать, чтобы Том Вулф (родился в 1931 г.), один из главных американских писателей последних лет тридцати, гуру так называемой «новой журналистики», был для нас совершеннейшей terra incognita. По-русски выходили и его образцовый документальный опус об американском андеграунде 1960-х «Электропрохладительный кислотный тест», и превосходный по любым меркам роман «Костры амбиций». Но творчество Вулфа у нас было представлено всяко недостаточно для прозаика такого уровня. Издательство «Амфора» благородно решило восполнить этот пробел, затеяв выпускать «авторскую серию» произведений Вулфа.

Причем начать решили не с уже известных у нас хитов, а со «свежачка» — романов, написанных Вулфом в последние годы. «Мужчина в полный рост» издан в США в 1998 году, «Я — Шарлота Симмонс» — так и вообще в 2004-м. Не уверен, что выпуск на русском этих вещей дуплетом был концептуальной задумкой издательства «Амфора», но нельзя не признать такой ход и логичным, и оправданным: «Шарлота…» и «Мужчина…», сюжетно между собою никак не связанные, идеологически, тематически составляют некую дилогию. Романы эти — в общем, об одном и том же…

Главный герой романа «Мужчина в полный рост», шестидесятилетний самец в полном, соответственно, рассвете сил Чарли Крокер, гроза и гордость Атланты, крепко ошибся в бизнес-планах и оказался со всем своими амбициозными прожектами и замашками владыки полумира, барина-бизнесмена, намолотившего сотни миллионов на недвижимости, перед неминуемым банкротством. Кредиторы, что исполняли все его прихоти, унижались и умоляли воспользоваться услугами их (и только их!) банка, буквально навязывали ему эти самые кредиты, превратились в одночасье в глумливое и безжалостное шакалье и намереваются раздербанить его имущество. Спасение, впрочем, возможно: все еще уважаемому мистеру Крокеру только нужно публично сказать два слова в защиту восходящей чернокожей звезды американского футбола, что обвиняется в изнасиловании белой студенточки-аристократки, и повлиять тем самым на следствие и присяжных. Если же любвеобильного спортсмена осудят — жители черных кварталов в знак солидарности со своим кумиром гарантированно устроят в городе бойню. Мэрия и аффилированный с нею банк-кредитор помогут Крокеру, если тот спасет Атланту от расовых волнений. Крокер, сам бывший спортсмен не из последних, разумеется, непрочь воспользоваться подвернувшимся шансом, хотя, как настоящий белый южанин, негров как-то не очень… Одно «но»: потерпевшая — дочка его приятеля… Пока Крокер выбирает меньшее из зол, в романе рассказывается история Конрада Хенсли, молодого разнорабочего на одном из предприятий Крокера. Парнишка в результате нелепой ошибки судьбы окажется в тюрьме, где поймет, наконец, как и зачем ему жить и откуда сбежит — чтобы встретиться с Крокером и помочь принять ему единственно правильное решение…

В романе «Я — Шарлотта Симмонс» заглавная героиня, выпускница единственной школы в захудалом провинциальном городке, поступает в престижнейший Дьюпонтский университет и пытается найти себя, определить свое место в жизни, остаться собою и не предать себя. Тем более что найти настоящего товарища и душевного друга в Дьюпонте — этой кузнице кадров американской элиты — не так легко: ее соседи по аудитории и общаге — золотая и позолоченная молодежь, утопающая в роскоши и разврате; дубинноголовые спортсмены, которых переводят с курса на курс, — лишь бы те прославляли Университет; пасующие перед теми и другими «ботаники», легко согласившиеся с ролью нетребовательной интеллектуальной обслуги; наконец, неутомимые карьеристы-отличники, что маму продадут за место в инвестиционном банке…

Она — Шарлота Симмонс. Сможет ли она поговорить с собой открыто и честно, поговорить со своей душой, как просила мама? Мистер Старлинг всегда берет слово «душа» в кавычки, потому что, с его точки зрения, это в первую очередь порождение дремучих суеверий… Почему же, мама, ты так ждешь от меня этого разговора с собой — почему каждую минуту, как только я задумываюсь, я вспоминаю об этом? Если даже я представляю, что у меня действительно есть «душа», как ты понимаешь, и я способна с ней поговорить — что я ей скажу? «Я — Шарлота Симмонс?» По идее, это должно удовлетворить ту самую «душу», которая на самом деле является лишь порождением суеверий. Но почему тогда этот дух продолжает одолевать меня одним и тем же вопросом: «Да, но что это значит? Кто такая Шарлота Симмонс?..» Разве это не Шарлотта Симмонс мечтала жить напряженной интеллектуальной жизнью? Или на самом деле она лишь хотела стать особенной и получить всеобщее признание и восхищение — вне зависимости от того, каким путем это будет достигнуто.

Мужчина в полный рост (A Man in Full)

Мужчина в полный рост (A Man in Full)

  • Переводчики: Ольга Дементиевская, А. Веденичева
  • СПб.: Амфора, 2006
  • Переплет, 832 стр.
  • ISBN 5-367-00141-6
  • Тираж: 7000 экз.

Как видим, оба романа — о пути человека к себе, о ясности самоотчета, о том, как важно жить выпрямившись в полный рост и не кланяться подонкам, о том, что нет никакой решительно пользы человеку, если он весь мир приобретет, а душу свою потеряет; что подлость и гнусность в исполнении высокопоставленного лица не перестают быть подлостью и гнусностью, что слишком часто разговоры принять мы рады за дела, что глупость ветрена и зла, что важным людям важны вздоры и что посредственность одна нам по плечу и не странна — ну, и так далее… То же мне, бином Ньютона, скажете вы — кто же этого не знает? Но ведь настоящее искусство тем и отличается, что утверждает и защищает вечные ценности в изменяющихся исторических обстоятельствах, неправда ли?

— Значит, ты хочешь быть стоиком?

— Я только читаю об этом, — сказал парень. — Хорошо бы сейчас, в наши дни, был какой-нибудь человек, к которому можно прийти и учиться, как ученики приходили к Эпиктету. Знаете, сейчас все думают, что стоики — это люди, которые могут сжать зубы и перетерпеть боль и страдание. На самом деле это совсем не то. Нам самом деле они спокойно и уверенно встречают всё, что им швыряют в лицо люди или обстоятельства. Если вы скажете стоику: «Ну-ка, делай что я тебе говорю, или тебе не жить», он ответит, глядя вам прямо в глаза: «Исполняй свое дело, я же исполню свое. Разве я утверждал когда-нибудь, что бессмертен?» («Мужчина в полный рост»)

При этом моральный посыл Вулфа тем убедительнее, что подкреплен он впечатляющей художественной мощью. Перед нами не банальные журнальные колонки престарелого американского почвенника, стенающего о падении нравов; Вулф рассказывает — показывая. Это выдающийся репортер и художник слова, чьи описания так же остаются в памяти, как шедевральные фильмы — на сетчатке глаза.

Да, Вулф порою повторяется в своих художественных приемах, и не всегда эти повторы оправданы: так, описание слушающих омерзительный рэп молодых людей, из какового описания и цитат из «текстов песен» все про этих юнцов и юниц становится понятно, в «Шарлотте» действует уже гораздо слабее, нежели в романе «Мужчина в полный рост».

Но в целом оба его романа — многосотстраничные («Шарлотта» — так и вовсе больше тысячи страниц) и при этом не оставляющие впечатления переогромленности, виртуозно выстроенные сочинения, где все разветвленные сюжетные перипетии увязаны между собою, а герои — даже самые незначительные — подробнейшим образом прописаны, все психологические мотивировки убедительны, диалоги составили бы честь и счастье любого драматурга.

Нельзя, разумеется, сказать, что каждая строка Вулфа священна, драгоценна и прямиком попадает со страниц его книг — непосредственно в вечность, смешно и странно было бы утверждать что-либо подобное. Но даже шероховатости и несовершенства его великих американских романов вызывают в памяти не самые удачные фрагменты, допустим, «Братьев Карамазовых» и «Воскресения». Кричать на всех углах «Новый Достоевский, а также Толстой — родился!», я бы, наверное, поостерегся, но отчего-то именно эти фамилии вспоминались мне чаще всего, когда я читал Тома Вулфа.

Сергей Князев

Евгений Даниленко. Меченосец

  • СПб.: Амфора, 2006
  • Переплет, 333 с.
  • ISBN 5-367-00226-9
  • Тираж 50 000 экз.

Три шага в бреду

Книга Евгения Даниленко «Меченосец» издана большим тиражом, с расчетом, вероятно, на то, что фильм Филиппа Янковского, снятый по мотивам одноименного романа, будет успешным и соответственно принесет популярность автору книги.

Премьера состоится через несколько дней, и о фильме говорить еще рано. Если он сослужит Даниленко добрую службу, это пойдет на пользу не только самому автору, но и публике, которой фамилия Даниленко еще не знакома. Потому что книга написана талантливо и ярко.

«Меченосец» состоит из трех произведений, и главное их достоинство заключается в том, что они не похожи друг на друга. Писатель словно демонстрирует нам три разных проявления своего авторского «Я». И в двух случаях это выходит действительно удачно.

Жанр открывающего книгу романа «Меченосец» я бы определил как сюрреалистический трэш. Сюжет здесь намеренно размыт (фильм наверняка будет более четким), и образы героев прописаны не слишком внятно. Роман начинается с картин детства главного героя, который живет вместе с мамой в коммунальной квартире. Своим не по годам развитым воображением юный персонаж превращает квартиру в сказочную страну, где ему хорошо и уютно. Мир взрослых глазами ребенка — традиционный для литературы зачин, но у Даниленко он получает неожиданное развитие. Внезапно осязаемый мир рушится, герой взрослеет, граница между фантазией и реальностью смывается. Теперь герой — меченосец, он становится на путь воина (пусть и маргинального), а в ткань повествования вплетаются на первый взгляд абсурдные ходы.

Здесь мало что понятно. Вот роман превращается в пьесу (сон героя), вот из обычной квартиры действие переносится на театральные подмостки, а вот и появляются новые персонажи. Они появляются внезапно, выскакивают, как чертики из коробочки, и роман, который давно уже перестал быть похожим на роман, уводит читателя все дальше от реальности, которой было так много в начале.

Совсем по-другому написан роман «Кролик» (на мой взгляд, лучший в книге). В отличие от «Меченосца», он начинается несколько сумбурно. Нельзя понять, в какой именно «горячей» точке планеты разворачиваются события, какое именно задание выполняют персонажи — бойцы ГРУ. Потом все встает на свои места. Главный герой попадает на Кавказ, где только что началась война. Он оказывается в плену. Ему делают предложение, от которого он не в силах отказаться. Повествование приобретает смысл. Появляется смысл и в действиях героя. Как и его предшественник — меченосец — он воин, только, в отличие от того, он знает, за что бороться. Дальше все идет по накатанной схеме, конец предсказуем. Но дело не в этом. Психологические нюансы в «Кролике» выписаны настолько тщательно, что роман можно смело сравнивать и с «Кавказским пленником» Толстого, и с «Сотниковым» Василя Быкова.

Повесть «Танчик» — третья по счету в сборнике — написана от лица танка (прием, известный по песням Высоцкого). Танк у Даниленко оказывается существом сентиментальным и влюбчивым (помимо прочих приключений у него случается роман с симпатичной девушкой). Автор прекрасно понимает, какого развития и какой развязки будет ждать читатель от подобной повести. Поэтому он делает все, чтобы произведение получилось неожиданным.

«Танчик» написан немного слабее, чем «Меченосец» и «Кролик», но все же повесть по-своему интересна. По сути это нехитрая лирическая зарисовка — достойное завершение для такой необычной книги, как «Меченосец».

Вынужден с сожалением констатировать, что хорошие тексты Даниленко не лучшим образом оформлены. Обложка у книги какая-то тусклая, ее легко не заметить среди других обложек на книжном прилавке. Высокий тираж и желание минимизировать издательский риск заставили выбрать для книги бумагу невысокого качества.

Обидно! Обидно за автора, который сделал действительно что-то новое, доселе неизвестное, и теперь вынужден ютиться внутри столь невзрачного фолианта. По-моему, он заслужил большего!

Виталий Грушко

Владимир Короткевич. Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

  • Перевод с белорусского А. Сурина
  • Амфора, 2006
  • Твердый переплет, 622 с.
  • ISBN 5-367-00142-4
  • Тираж: 3000 экз.

Сегодня вряд ли кого удивишь историческим романом. С легкой руки постмодерниста Умберто Эко произведения этого жанра заполнили книжные прилавки. Исторические детективы, триллеры, ужастики и прочие «Эротические приключения Гулливера» хорошо покупаются, что заставляет многих ремесленников от пера писать еще и еще. Но, к счастью, не все писатели — ремесленники, попадаются и настоящие творцы.

Роман «Христос приземлился в Гродно» был закончен в 1966 году. Не будем обращать внимание на три шестерки (одна перевернутая) и подзаголовок романа: «Евангелие от Иуды», а попытаемся трезво взглянуть на идеи, которые хотел донести до нас Короткевич.

Когда сегодня очередной ремесленник берется за сочинение на библейскую тему, понятно, что он рассчитывает на большие тиражи и признание публики. На что рассчитывал в 1966-м Короткевич — непонятно. Бесконечные цитаты из Библии, обыгрывание евангельских сюжетов, никакого обличения народных суеверий — естественно, писатель понимал, что советской цензуре все это очень не понравится. И все же он писал, чувствуя, что никто его не похвалит, а книгу скорее всего не издадут. Писал, потому как знал нечто такое, что не мог держать в себе, и был уверен, что его правда нужна людям.

Сам сюжет по тем временам был крамольным. Белая Русь, век шестнадцатый. Пройдоха Юрась Братчик выдает себя за Христа. Народ, изголодавшийся по вере и отчаявшийся от бесконечного голода и мора, тянется к нему. Постепенно игра перестает быть игрой, и Братчик берет на себя ответственность за верящих ему людей. Он не совершает ни одного греха, не стремится к наживе. Гнев его обращен против официальных отцов церкви — кардиналов, жестоких доминиканцев и только начинающих набирать силу иезуитов. Подобное встречалось в литературе не раз. Но у Короткевича впервые на защиту простого люда встал не безбожник (какими были и Насреддин, и Уленшпигель), а мессия, человек, назвавший себя Христом.

Короткевич взялся за очень непростую тему. В 60-е годы лжепророков-сектантов в Советском Союзе еще не существовало. Если бы писатель мог знать, что пройдет время, и СССР не станет, и появятся секты, а с ними и новые «боги», решился бы он заново переписать свой роман? Думаю, нет.

Короткевич написал о человеке, который не обманывал, но жертвовал собой во имя других. Писатель вывел новый тип народного героя. А еще автор обличал власть — любую, будь то средневековые монахи или партийные бонзы. Именно монахи под пытками заставили Братчика стать Христом. А когда он вышел из-под их контроля, прокляли его. Короткевичу все это до боли было знакомо — в такое время он жил. Знакомо это, к сожалению, и нам. Поэтому и книга, переведенная на русский язык совсем недавно, займет свое место среди достойных творений достойных писателей. Классик белорусской литературы Владимир Короткевич давно это заслужил.

Виталий Грушко

Луис Сепульведа. Старик, который читал любовные романы (Un Viejo que leia novelas de amor)

  • Переводчик: В. Правосудов
  • Амфора, 2004
  • Твердый переплет, 239 с.
  • ISBN 5-94278-560-0

Старик и Сельва

Если бы необходимо было определить главную тему этого удивительного романа, то, пожалуй, первое, что приходит в голову: «противостояние человека и дикой природы». Об этом сказано в аннотации на обложке (а мы привыкли доверять аннотациям всех форм и размеров), в это втягивает нас сюжет, с первых страниц закручивающийся вокруг поисков леопарда-убийцы в таинственном и нетронутом мире южноамериканской сельвы. Дело обстоит следующим образом: однажды нехороший белый человек убил котят самки леопарда, и тогда хищник встал на тропу войны, убивая всех людей, подвернувшихся ему под лапу. Чтобы остановить этот беспредел, местный алькальд собрал лучших охотников и отправился за леопардом. В конце книги леопарда убивают. Сюжетные функции распределены вполне хрестоматийно: в роли первозданной дикой стихии — рычащая зеленая сельва, в роли людей, оторвавшихся от матушки-природы, — белые, представители власти и пр., детей природы представляют индейцы-шуар, а проводника между этими мирами — главный герой, старик со знаменитой фамилией, Хосе Антонио Боливар.

Именно его глазами видит читатель мир сельвы — скорпионов, прячущихся в грязи луж; маленьких смешных обезьянок, опасных в стае; муравьев, способных за несколько часов оставить от любого трупа голый скелет; и, конечно, неуловимого леопарда, бродящего где-то там за стеной дождя. Эта рычащая, воющая, взвизгивающая и потрескивающая сельва — сельва без прикрас, как она есть, равнозначная Морю Хемингуэя, — по-моему, лучший образ книги, длящийся без конца и без краю от первых и до последних строк.

Но есть и еще кое-что в романе Сепульведы, что сначала тихонько прячется за кромку доисторического леса и спины главных героев, а потом вдруг встает во весь рост, перекрывая собой и талантливо выписанные образы персонажей, и саму непостижимую сельву…

Я говорю о великой Любви, любви с большой буквы, потихоньку выползающей из «тьмы вселенского потопа». Сначала — это милое и забавное пристрастие старика к чтению романов про любовь, «про такую, какой и на свете никогда не было». А потом… потом, как это бывает только в латиноамериканской прозе, — встреча въяве с такой любовью, только совсем не там и не так, как это обычно бывает…

Но что это за Любовь и к чему она — говорить в рецензии неуместно, потому что она здесь — как имя убийцы в хорошем детективе, открыть которое — значит совершить преступление против того, кто возьмет в руки книгу, чтобы открыть для себя абсолютно новый и незнакомый мир. Примерно так же, как герои романа, простые охотники, читают про Венецию — «таинство существования города, в котором, чтобы передвигаться по улицам, жителям не обойтись без каноэ», а старик открывает свои книги, «в которых говорится о любви — говорится словами столь прекрасными, что они порой заставляют забыть о варварской натуре человека».

Мария Петровская

Виктор Мережко. Сонька Золотая Ручка

  • Амфора, 2006
  • Твердый переплет, 540 с.
  • ISBN 5-367-00177-7
  • Тираж: 5 000 экз.

Провал аферистки

Стране нужны новые герои. Об этом знают и писатели, и режиссеры, и продюсеры. Новый герой может собрать кассу. Он может стать народным героем. Может войти в анекдоты. Вот только где взять такого героя, чтобы он обладал ярким характером, харизмой и заинтересовал публику? Штирлиц, Шерлок Холмс… Из этих персонажей выжали все до последней капли — нужен кто-то еще. А почему бы не попробовать Соньку Золотую Ручку? В советские времена о ней мало писали, но теперь, если правильно ее «раскрутить», она может дать фору даже Бене Крику и Остапу Бендеру. Надо просто написать роман, снять сериал и распиарить все это дело, а с остальным Сонька справится. Она соберет кассу — недаром до революции ее знали как самую талантливую мошенницу.

Что? Вы полагаете, я намекаю, будто создатели книги и сериала ведут нечестную игру? Нисколько. Сериала я пока не видел, а вот книга… Видите ли, в книге значится, что «Сонька Золотая Ручка» — это роман. Роман предполагает глубокое проникновение в характеры героев, лирические отступления, переплетения сюжетных линий и многое другое. Сюжетных линий в «Соньке…» хватает, вот только у Мережко они не переплетаются, а четко следуют одна за другой. И никаких глубоких проникновений и отступлений — 540 страниц диалогов. Следовательно, это не роман, а сценарий, причем сценарий не самого высокого качества.

Помните, какие блестящие аферы проделывал Остап Бендер? Помните, с каким смаком разбирался со своими врагами Беня Крик? Да и менее известные герои, например веллеровские Лазарь и Фима Бляйшиц, демонстрировали действительно богатую фантазию, обворовывая очередного клиента. Эти люди знали, что такое кураж! А авторы, описавшие их проделки, знали, как важно иметь хорошее воображение.

Сонька Золотая Ручка, к сожалению, под пером Мережко превратилась в мошенницу заурядную. Типичная сцена из книги: Сонька заходит в ювелирную лавку, просит показать три колье, одно незаметно кидает в карман юбки и гордо уходит, оскорбленная подозрениями продавца. И слишком много в сценарии этих ювелирных лавок и схожих ситуаций — разве Сонька не заслужила большего? Остальные проделки знаменитой воровки тоже не ахти какие — скучно, господа, скучно.

А ведь какой шикарный роман можно было бы написать о Соньке! Роман, который остался бы на все времена. Но нет, очередная попытка не удалась. Остается только ждать сериала.

Странно, что «Сонька Золотая Ручка» вышла не в серии «Смотрим фильм — читаем книгу», знаменитой серии издательства «Амфора». На обложке книги изображены кадры из будущего сериала — вероятно, это просто досадная ошибка.

Вообще, книги, выходившие в этой серии, неравноценны. Великолепна, например, книга «Тристан и Изольда» Жозефа Бедье. Но есть и «Есенин» Виталия Безрукова, о котором лучше вообще не говорить.

Пишутся книги, снимаются фильмы, что-то получается, а что-то нет. Но процесс идет, и по закону вероятности новый герой обязательно когда-нибудь явится и займет свое место среди достойных.

Виталий Грушко

Минеко Ивасаки, Рэнд Браун. Настоящие мемуары гейши (Geisha, a Life)

  • Перевод с английского В. Михайлюк
  • СПб.: Амфора, 2006
  • Твердый переплет, 352 с.
  • ISBN 5-483-00132-X
  • Тираж: 5000 экз.

Тайна, которую не надо раскрывать

Восток — зона тайны для западного человека. Индия, Аравия, даже Турция — место чудес, пространство бытия по непривычным законам. Китай и Япония — это, в первую очередь, область, где западное сознание сталкивается с непривычными законами культуры, — место непонимания.

Если Ближний и Средний Восток провоцируют детские радостные удивление и восторг, то Дальний — интеллектуальную тревогу и особый вид зачарованности, проистекающий от невозможности понять. Для европейца понять — значит ответить на аристотелевские еще вопросы: почему и для чего? Но практически все явления культуры Китая и, особенно, Японии ускользают от этих вопросов, не вписываются в причинно-следственную и целесообразную цепочку, существуют как бы сами по себе.

Действительно, если люди собрались попить чаю, то зачем такой архисложный ритуал? Если хочешь подарить букет, зачем мучиться выстраиванием смысла икебаны? Пишешь открытку, а поздравляемый больше интересуется особенностями твоего почерка…

Феномены культуры кажутся чрезмерно избыточными по средствам по сравнению со своими целями, но, парадокс, одновременно лаконичны до предела: не пейзаж, а эскиз; не поэма, а три строки; не объяснение в любви, а жест ладони…

Попытка адаптации западной культурой явлений культуры восточной выглядит наивной, а то и оскорбительной карикатурой. У-шу, цигун, фэн-шуй, карате, оригами, икебана, дзен — слова есть, но смысл убог и, как минимум, вторичен.

К таким словам, не понятым и непонятным в принципе, относится и слово «гейша». Любые попытки подобрать европейский синоним: «актриса», «куртизанка» или «эскортгерл» — бессмысленны. Словно желая, наконец, объяснить, что это такое, рассказывает свою жизнь Минеко Ивасаки в книге «Настоящие мемуары гейши». Книга написана искренне и скрупулезно (очень японское сочетание). Но на вопрос, кто такие гейши и почему ими становятся, проходя аскетический курс обучения, не отвечает!

Наверное, суть и смысл дальневосточной культуры вообще не могут быть переданы средствами языка. Канон японской эстетики — недосказанность-таинственность-очарование — демонстрирует ориентацию на намек, а не на прямое высказывание. Но если для европейца такое высказывание в принципе возможно, то для человека Востока — нет! Внимательно посмотреть на цветок сакуры, на танец красивой девушки, на пузырьки заваривающегося чая — ценнее, чем говорить об этом.

Удивительная дзенская фраза звучит из уст садовника в фильме европейца Ж.-Л. Годара «Новая волна»: «Помолчите, дайте цветам побыть в тишине…»

Никита Николаев

Косюн Таками. Королевская битва (Battle Royale)

  • Перевод М. Кондратьева
  • Амфора, 2005
  • Твердый переплет, 632 с.
  • ISBN 5-94278-779-4, 1-56931-778-X
  • Тираж: 5000 экз.

С одной стороны, этой книге Косюна Таками не повезло: для западного читателя она будет оставаться слегка в тени знаменитой экранизации величайшего японского режиссера Киндзи Фукасаку. С другой стороны, это не так уж и плохо: сравнивая роман с фильмом, интереснее выявлять достоинства книги.

«Королевская битва» еще до публикации спровоцировала скандал. В 1998 году она дошла до финала конкурса на лучший роман в жанре «хоррор», когда невесть как затесавшаяся в жюри консервативная писательница Марико Хаяши выступила с яростной критикой романа. Премию Таками не получил, зато внимание издателей привлек, и в 1999 году «Битва» стала бестселлером. Выдающийся же постановщик Фукасаку никогда от провокационного материала не отказывался, потому не должно удивлять, что именно 70-летний мэтр взялся за экранизацию произведения 30-летнего писателя.

От сравнения книги и фильма не убежишь, но для начала подробнее о романе.

Итак, в наши дни где-то в стране с длинным названием, но неотличимой по всем признакам от Японии, властвует диктаторский и изоляционистский режим вполне фашистского характера. Режим тверд и непоколебим, при этом для утверждения страха в обществе и нестабильности человеческих отношений его идеологи разработали «Королевскую битву», игру для старших школьников: выбранный наобум класс вывозится на остров, где вчерашние приятели должны убивать друг друга. Выживет лишь один — победитель. В центр такой вот игры, «одной из», Таками нас и помещает.

Реализация идеи напоминает разом «Повелителя мух» и сценарий компьютерной игры, к которым добавлены идеи любимой в литературе темы «индивид против государства». И эта реализация удачна. Сюжет держит в напряжении, изощренных боевых сцен достаточно, но все это не становится главным для автора. Я не зря упомянул роман Уильяма Голдинга. Таками удивляет точными психологическими зарисовками, которые к тому же не тормозят развитие действия, а лишь усиливают эмоциональную силу романа. Сорок два школьника вынуждены участвовать в игре, и почти каждому автор уделяет времени достаточно, чтобы у читателя выработалось к персонажу свое отношение. Конечно, каким-то героям места уделено больше, каким-то меньше, но мы получаем возможность увидеть происходящее глазами всех этих парней и девчонок и получше узнать их самих. Некоторые вроде второстепенные персонажи выписаны так искусно, что испытываешь к ним неподдельные жалость, неприязнь, симпатию, весь спектр эмоций. В этом книга у фильма точно выигрывает, так как в кино наполнить ленту такими вот мини-историями без ущерба для динамики практически невозможно.

Особое внимание Таками уделяет шестерым героям, которые во многом являются отражением друг друга. Например, Сего Кавада — Кадзуо Кирияма. Оба одиночки-индивидуалисты, но индивидуализм Сего все же опирается на его личную систему ценностей и кодекс чести, тогда как Кадзуо — воплощение индивидуализма жестокого, индивидуализма человека, который ни во что не ставит окружающих и готов на самое страшное для достижения своих целей. Еще двое — Сюя Нанахара и Синдзи Мимура. Сюя — стихийный бунтарь, находящий выход своей энергии в рок-музыке. Но его бунтарство не становится идейным революционным порывом. Дружба, любовь, нормальные отношения вне политики и прочей чуши для Нанахары важнее всего. Напротив, Мимура — определившийся оппозиционер. Его желание противостоять диктатуре понятно, вот только в своей борьбе Мимура уподобляется тем «пламенным революционерам», что не прощают другим малейших слабостей и в своей нетерпимости во многом смыкаются с ненавистной властью.

Из женских персонажей Таками противопоставляет Норико Накагаву и Мицуко Сому. Норико воплощает в романе все лучшие качества прекрасной половины — красоту, здравомыслие, проницательность, любовь. Именно ее общество, ее ум, очарование помогают и ставшему ее другом Каваде, и ее возлюбленному Сюе преодолевать все беды. Тогда как красавица Мицуко, утратившая после многочисленных для ее возраста невзгод все нормальные эмоции, уподобляется Кирияме — желание победить любой ценой для нее важнее всего.

Троице Сего-Сюя-Норико приходится не только побеждать в игре, сохраняя свои отношения и собственную человечность; неизбежно их столкновение с представителями фашистской диктатуры, военными во главе с омерзительным националистом Сакамоти. Власть и ее представители в книге выписаны с нескрываемым отвращением. Режим не заслуживает ничего, кроме борьбы с ним.

Но, к счастью, Таками не пускается в примитивный радикализм и не призывает к терроризму или революции. Его способы борьбы не очень оригинальны, оттого и универсальны. Сохранять свою индивидуальность, не изменять себе, ставить интересы друзей и любимых выше государственных — именно следование таким приоритетам делает человека личностью, а заодно может подорвать изнутри любую диктатуру. А когда власть посягает на индивидуальность или на жизнь близких — только тогда необходим отпор.

Фукасаку подошел к идеям Таками по-своему. Его эффектный и впечатляющий фильм стал не столько рассуждением о противостоянии власти, сколько историей о выживании. Режиссер, который в возрасте героев романа и фильма выживал под бомбежками 1945 года, с темой хорошо знаком. Для него любая власть, вынуждающая детей убивать и погибать, порочна (поэтому игрой у Фукасаку управляет не мерзкий инструктор Сакамоти, а весьма неоднозначный учитель Китано в исполнении замечательного актера и режиссера Такеши Китано). И выживание становится таким же актом неповиновения, как открытое противостояние. Потому его фильм, вроде сменив акцент, достигает силы не меньшей, чем книга. Начинающий писатель Таками при всех различиях в трактовке нашел все же достойного союзника в многоопытном режиссере Фукасаку. А мы получили два равноценных произведения, литературное и кинематографическое.

В решении финала Фукасаку полностью солидарен с Таками. Чтобы выживать, бороться, побеждать, оставаться собой, необходимо постоянно быть в движении. Потому книга и фильм заканчиваются призывом к этому непрерывному движению: «Мы не остановимся, пока не победим» (Таками) и «Беги!» (Фукасаку).

Иван Денисов

Александр Житинский. Альманах рок-дилетанта

  • СПб., Амфора, 2006
  • Твердый переплет, 496 стр.
  • ISBN 5-367-00111-4
  • Тираж: 4000 экз.

От Рок-дилетанта к Web-профессионалу…

Помнится, о выходе своего «Альманаха» Рок-дилетант Николаевич объявил ещё на пресс-конференции, посвящённой второму фестивалю «Авроры», который состоялся в декабре 1990. Время было смутное, но переполненное радужными надеждами: всё уже было можно, и всё необычайно интересовало всех, а такие слова и выражения как «ГКЧП», «чубайс», «у.е.», «конвертация», «ваучер», «дефолт», «вертикаль власти», «управляемая демократия» равно как и «Интернет», «чейнджер», «мобильный», «выделенная линия», «iPod», «превед» ещё отсутствовали в нашем лексиконе. Уже в 1991 экономика начала рушиться, а с распадом СССР рухнула совсем, придавив собой не одну тысячу благих начинаний, многие из которых так и не оправились от пережитого шока и тихо скончались, забытые всеми, включая их инициаторов.

Но, вот, прошло пятнадцать лет и, совершив полный круг, исторический процесс вернул нас назад — я бы даже сказал, не в 1990, а в 1984, когда КПСС (ныне «Е**ная Россия») безраздельно царила на одной шестой суши — у последователей наследников Ильича землицы поменьше: может, одна седьмая суши. Я не считал, да, собственно, и речь веду не о том.

Одним словом, в прошлом году А. Н. Житинский и всем нам превосходно известное издательство «Амфора» решили переиздать архивы Рок-дилетанта — как те, что уже выходили в мае 1990, так и те, что всё это время терпеливо ждали своего часа. Что касается первого тома, собственно, «Путешествия рок-дилетанта», то он почти не подвергся изменениям — разве что в плане редактуры (я лично исправил опечатки в собственных эпистолах; полагаю, другие авторы сделали то же самое).

Что же касается «Альманаха Рок-дилетанта», то он охватывает период от первой «Авроры» (которая начиналась как фестиваль лауреатов конкурса магнитоальбомов, проходившего на страницах журнала «Аврора», а вылилось в одно из самых бардачных, но, при этом, и самых великолепных, представительных, богатых на открытия и сюрпризы музыкальных событий уже подходившей к своему финалу эпохи рок-туризма) до наших дней, впрочем, намеченных лишь схематично.

В отличие от «Путешествия», «Альманах» не связан общей исторической канвой, хотя события, так или иначе отражённые на его страницах, выстроены в определённой хронологической последовательности: упомянутая выше «Аврора» на Масляном лугу ЦПКиО; смоленская гастроль Рок-дилетанта в составе «Машины времени» (я не попал туда лишь по той причине, что той же ночью и тоже спьяну улетел в Калининград, но об этом надеюсь рассказать в собственных мемуарах); гибель Цоя и материалы из тома, выпущенного Житинским и Марьяной Цой год спустя (я до сих пор считаю эту книгу лучшим из того, что было издано о Цое); далее следует блок материалов, связанных с «Аквариумом» и его обитателями; хроника второй и, увы, последней «Авроры» (о чём мне, ох, тоже предстоит рассказать особо). Завершают первую и большую часть книги «Слово о полку Водопадовом» Сергея Лукашина (нынешней молодёжи эта во всех отношениях нетривиальная группа практически неизвестна, а жаль) и Мартиролог Рок-дилетанта, содержащий короткие зарисовки о героях «Путешествий», покинувших этот мир — от Жоры Ордановского и Дыды до Вадика Покровского («2ва самолета») и Кости Битюкова («Восточный синдром»).

Последние семьдесят страниц бегло описывают деятельность Александра Николаевича на ниве издательского бизнеса (напомню, что он возглавляет издательство «Новый Геликон») и Интернет-журналистики, включая его тесное сотрудничество с «Ночными снайперами» на ранних шагах их карьеры. Приятную академичность изданию придаёт приведённая в конце тома библиография и фильмография Автора.

Кто как, а я погрузился в эту книгу с необыкновенным и давно забытым удовольствием: в последнее время на страницах книг всё реже удаётся встретить нормальный русский язык, здоровое чувство юмора, самоиронию, тёплое отношение автора к своим героям и окружающим; почти исчезли способность связно изложить ход событий, взять интервью и небанально порассуждать о Вечном и сиюминутном. Впрочем, Александр Николаевич, повести которого я читал ещё студентом, всегда был настоящим Писателем, и всё, что выходило из-под его пера или клавиатуры, было неизменно отмечено печатью качества (даже если я был с ним в чём-то не согласен, это было лишь моим частным делом) и вкуса.

Ну, и в завершение своей «как бы рецензии», хочу заметить, что выпуская эту книгу, издательство «Амфора» смыло частицу позора, которым оно покрыло себя, выпустив в мир собственное чудовище Франкенштейна, бездарного борзописца стогова, своим воспалённым воображением коснувшегося всего на свете, включая питерский рок-н-ролл, к которому он — в отличие от А.Н.Житинского — никогда не имел, да и не будет иметь никакого отношения. Sapienti sat.

Источник: http://rock-n-roll.ru. Перепечатка с разрешения сайта.

Андрей Бурлака

Иосип Новакович. День дурака

  • Пер. с англ. Н. Власовой
  • СПб.: Амфора, 2006
  • Переплет, 316 с.
  • ISBN 5-367-00117-3
  • Тираж: 3000 экз.

Рецепт изготовления современного трагифарса хорошо известен писателям. Его составляющие: простоватый и ни в чем не повинный главный герой, которого автор протаскивает через все мыслимые и немыслимые круги ада; изображение низменных страстей человеческих; слишком суровая реальность (войны, революции и т. д.) и юмор висельника — единственный луч света в творящейся вокруг вакханалии.

Ивана Долинара из романа «День дурака» уже сравнивали с бравым солдатом Швейком. На мой взгляд, это не совсем точное сравнение — Долинару не хватает швейковского оптимизма. Его литературными предшественниками скорее являются Симплициссимус Гриммельзгаузена и Кандид Вольтера.

Итак, перед нами Югославия времен правления Тито, затем Югославия времен гражданской войны. Новакович выбирает подходящий фон для того, чтобы показать злоключения своего героя. Иван Долинар, человек с самыми простыми запросами, словно живая рыба на раскаленной сковороде, получает свою порцию страданий. Он попадает в трудовой лагерь, потом воюет, а когда война заканчивается, продолжает впутываться в скверные истории.

Если говорить банально, то история Долинара — это история целых народов, населяющих Балканы. Но менее всего хотелось бы интерпретировать книгу именно так — для этого она слишком самобытна.

Автору блестяще удались картины из детства Ивана — здесь он предвосхищает его печальное будущее. Первые подзатыльники, первые удары судьбы, первые неразрешимые противоречия — так зарождается трагедия в «Дне дурака». Долинар через всю жизнь пронесет настороженное отношение к окружающему миру. Пусть он дурак, но он никогда не будет беспечным.

А вот пора взросления — Иван уже привык к неудачам, но все же он не может представить себе, через что ему еще предстоит пройти. Вокруг бурлит жизнь — люди совокупляются, пьют сливовицу, калечат себя в драках, убивают друг друга на войне. Некоторые уезжают за границу, где жизнь вроде бы поспокойнее. Некоторые просто умирают.

Вскоре все устаканивается, налаживается. Казалось бы, теперь можно жить. Но Иван стар, а впереди у него самое печальное приключение. Финал романа полон намеков, и главный из них — намек на вечность. Иван не умирает, и похоже, что он не умрет никогда. Помните, как заканчивается «Легенда об Уленшпигеле»? «И он ушел с Неле, распевая десятую свою песенку, но когда он спел последнюю — этого не знает никто». Иван тоже ушел, только один, а вместо песенки из его груди доносились тяжелые вздохи.
Роман повествует о зрелом владельце галереи, где представлены картины для интерьера. Он совершенно запутался в поисках настоящей красоты в искусстве, кроме того его семейная жизнь не менее сложна, чем творческие искания.

Виталий Грушко