Итоги конкурса «Фанткритик»

6 мая в помещении галереи Тонино Гуэрра (ДК. им. Крупской, пр. Обуховской Обороны, д. 105) состоялось подведение итогов очередного конкурса «Фанткритик». В этом году церемонии присутствовали известные фантасты: Андрей Балабуха, Владимир Васильев, Дмитрий Володихин, Ярослав Веров, Игорь Минаков, Дмитрий Скирюк, Яна Дубинянская и другие

Конкурс рецензий на книги, написанные в жанре фантастики, проводится Книжной ярмаркой в ДК им. Крупской уже третий раз. Причем стало традицией приурочивать вручение премии к последнему дню «Интерпресскона» — вручение премий за критику фантастической литературы становится завершением конгресса фантастов.

Рецензии на конкурс принимались оргкомитетом с 19 февраля по 22 апреля. Всего к первому туру было допущено 40 работ. Как и раньше, все рецензии нумеровались и публиковались на сайте Книжной ярмарки под номерами. Те десять текстов, что были отобраны оргкомитетом и вошли в короткий список, были переданы жюри также под номерами, так что анонимность соблюдалась безусловно.

В жюри в этом году вошли: Андрей Дмитриевич Балабуха (председатель жюри), Сергей Бережной, Василий Владимирский, Ольга Трофимова и главный редактор журнала «Питер book» Вадим Зартайский.

Вокруг «Приза читательских симпатий» возникла сложная ситуация: в прошлом году этот приз был присужден по итогам он-лайн голосования, результаты которого никаких сомнений не вызывали. В этом году планировалось сделать то же самое. Полагаясь на добросовестность участников и посетителей, оргкомитет премии сознательно не стал делать ограничения по ip-адресу и не вводил предварительную регистрацию, чтобы не усложнять процедуру. К сожалению, кто-то этим воспользовался, и, отключая cookies на своем компьютере, «накручивал» счетчики. Поэтому оргкомитет и жюри решили просто не присуждать приз читательских симпатий (за счет чего увеличился денежное наполнение III премии с 2 до 3 тысяч). Все присутствовавшие на церемонии вручения премии согласились, что это решение в данном случае было единственно правильным, и предложили — в следующем году эту номинацию заявить вновь, но ввести обязательную предварительную регистрацию голосующих.

По итогам голосования жюри (рецензии оценивали по десятибалльной системе, затем баллы суммировались) первое место было присуждено Кате Тонечкиной (участница не пожелала раскрыть псевдоним) за рецензию «Деконструируя Микки» на книгу Мика Фаррена «Ковбои ДНК». Победительница отсутствовала на церемонии, поэтому диплом и десять тысяч рублей ей будут переданы позднее. Второе место заняли Ника Батхен и Владимир Бережинский с рецензией «Обреченные ночи» на книгу Марии Галиной «Берег ночью». Наконец, третье место было присуждено Дмитрию Володихину, автору рецензии «Новая земля и новое небо» на роман Дмитрия Быкова «ЖД».

В рамках церемонии публике были представлены сборник «Интерпресскон-2007», в который вошли тексты победителей «Фанткритика-2006», и критико-библиографическое обозрение современной российской фантастики, выпускаемое Сергеем Бережным.

На фото: Андрей Дмитриевич Балабуха, председатель жюри, и Василий Владимирский

Юлия Зартайская, Ольга Логош

Эдриан Маккинти. Миг — и нет меня (Dead I Well May Be)

  • Перевод с англ. В. Гришечкина
  • М.: Иностранка, 2006
  • Переплет, 608 с.
  • ISBN 5-94145-382-5
  • 5000 экз.

Итак, что мы имеем? Серия «Лекарство от скуки». Неизвестный автор. Аннотация обещает бандитский триллер с не слишком оригинальным сюжетом. Правда, на обложке автора ставят в один ряд с Д. Лихейном, М. Коннели и Ч. Палаником. Честно говоря, ни один из них (при всем уважении) моим любимым автором не является. Да и триллеры я как-то не очень… Короче говоря, желания таскать с собой 600 страниц текста даже в качестве «лекарства от скуки» в общественном транспорте у меня так и не возникло.

И вот черт меня дернул, повертев книгу в руках, прочитать первые пару страниц — отложить ее уже не получилось.

И дело даже не только в том, что сюжет оказался действительно захватывающим, но и в том, что Маккинти создал потрясающий фон для своей истории. Нью-йоркские названия так ненавязчиво вплетаются в маршруты героев, что повествование можно использовать в качестве путеводителя; персонажи, даже второстепенные, настолько колоритны, что впечатываются в память как фотографии; события и диалоги выстроены с таким изяществом, что ощущение реальности происходящего пробирает до самого нутра. И даже вроде бы очевидное неправдоподобие главного героя не портит общего впечатления, а наоборот, по контрасту со всем остальным только добавляет реальности всему тексту.

Более того, именно размышления главного героя, от чьего лица ведется повествование, превращают книгу в то качественное чтение, когда удовольствие от процесса отодвигает на второй план желание узнать развязку.

В общем, поклонники жанра останутся довольны, остальные же могут просто прочитать книгу с тем, чтобы составить о ней свое собственное мнение. Главное — не читать аннотацию.

Мария Шишкова

Петер Вебер. Вокзальная проза (Bahnhofsprosa)

  • Перевод с нем. С. Фридлянд
  • М.: Текст, 2006
  • Переплет, 192 с.
  • ISBN 5-7516-0581-0
  • 3000 экз.

«Я проспал несметное число холмов. Изливался дождем сквозь перины, съезжал по занавескам, шел сквозь не пойми что, а очнулся на белых простынях. Проспал красные желудки, продремал луга и поля, причесывал облака, взбивал сахар в вату. Угодил в мельницу, где меня и размололи вместе с часами и секундами, просочился в чашки». Вот почти наугад выбранный из книги отрывок. На первый взгляд эта книга может показаться подробной записью видений человека, злоупотребляющего наркотиками. И возможно, это отчасти так, ведь автор ее — популярный в Швейцарии музыкант. Но книга не стоила бы рецензии, если бы все было так просто.

На самом деле этот набор галлюцинационных (читай — глючных) зарисовок есть не что иное, как реализация одной мощной метафоры, в которой вокзал — это и весь мир, и вся западная цивилизация. В этой метафоре сравниваются не два отдельных явления, а два ассоциативных ряда: вокзал превращается по ходу (движения поезда) то в пароход, то в угольную шахту, то еще во что-нибудь. Герой пробивается через толпы влюбленных, завсегдатаев кафе, полицейских (курение, конечно, на всей территории вокзала запрещено), мочится в подземные реки, ловит рыбу в вестибюле, забирается на самую высокую мачту… и — о радость! — Господь тоже курит!

Путешествие по внутренним дворам, темным чердакам и тайным подвалам западной цивилизации оказывается, как и следовало предположить, неутешительным. На чердаке затхлый воздух, подвал залит нефтью, а во дворике торгуют наркотиками. Западный мир не приспособлен для жизни человека, человек в нем — орудие производства, а искусство — только товар. Сикстинская капелла, которая появляется в качестве рамки к этим записям в начале и в конце книги, являет собой, по-видимому, с одной стороны, память о времени, когда в жизни европейцев был смысл, а с другой — декорации, в которых нынешние жители Европы пьют кофе. Под сводами капеллы — Европы, перешептываются восхищенные разноязыкие туристы с востока, и теплота их дыхания разъедает красочный слой. Автор призывает публику к тишине, но признает, что «на Главном вокзале просто необходим адский шум, весь Главный вокзал есть сосуд для адского шума».

Наконец, нужно сказать, что «Вокзальная проза» — чуть ли не последняя работа недавно ушедшей из жизни Софьи Львовны Фридлянд — переводчика, подарившего русскому читателю Грасса, Цвейга, Белля, Гамсуна и Стриндберга. Вряд ли Петер Вебер займет место рядом с ними, скорее всего его проза — во втором вагоне европейского литературного состава. Но нужно признать, что европейский второй вагон едет далеко впереди нашего второго вагона, так что нам, слава богу, есть у кого учиться.

Вадим Левенталь

Гений-невидимка

«Человеком-невидимкой» в своей восторженной рецензии на «Вайнленд» Салман Рушди назвал американского прозаика Томаса Пинчона. Не дающий интервью, избегающий контактов с литературными кругами, не фотографирующийся (единственный, кто отказался от снимка для обложки журнала «Тайм») Пинчон под такое определение более чем подходит. Но отсутствие Пинчона-человека в писательской среде с лихвой искупается присутствием Пинчона-автора. Его выдающиеся романы обсуждают, анализируют и пробуют расшифровать лучшие критики от Хэролда Блума до Мичико Какутани, его влияние признают мастера прозы уровня Т. С. Бойла, Рона Муди и уже упоминавшегося Рушди, на роль его наследников претендуют ставшие знаменитыми в последние годы Дэвид Фостер Уоллес, Уильям Воллманн и многие другие. Пинчон от комментариев воздерживается: время от времени ошеломляя публику очередным шедевром, он в каждым своим новым романом который раз дает понять, что наследникам до него еще очень далеко, да и многим обласканным успехом коллегам вообще-то тоже. Влияние Пинчона выходит, кроме того, далеко за рамки литературного мира: его цитируют такие мастера кино, как Дейвид Кроненберг или Дэнни Бойл.

В юбилейный 2007-й о Пинчоне напишут много, не сомневаюсь. Попробую внести свой скромный вклад и я. Хотя — Пинчон является одним из тех людей, рассуждать о которых очень интересно, но невероятно сложно, так как даже пытаться охватить широчайший диапазон исследуемых им проблем и использованных литературных технологий — задача скорее для масштабного исследования, а не для журнальной статьи.

С традиционно приводимой в таких случаях биографической справкой уже возникают трудности. Учитывая скрытность писателя, информацию можно почерпнуть разве что из появляющихся иногда воспоминаний его друзей или спутниц жизни. Бывает, в эссе самого Пинчона всплывают какие-нибудь интересные подробности. Самым же значительным «подарком» всем биографам стали попавшие в 90-е годы на страницы прессы письма Пинчона к его бывшему литературному агенту. (Адвокаты писателя той публикации всячески препятствовали). Мы точно знаем, что потомок норманнского воина Пинко Томас Рагглс Пинчон родился 8 мая 1937 года на Лонг-Айленде и что он считался одним из лучших студентов престижного Корнелльского университета, причем преуспел в равной степени в технических и гуманитарных науках (одним из преподавателей у него был Владимир Набоков), хотя и прерывал обучение для прохождения службы во флоте. К тому периоду относятся те из немногих существующих фотографий Пинчона, на которых изображен или благообразный студент с выпирающими передними зубами, чем-то похожий на футболиста Роналдо, или не слишком трезвый морячок, похожий на… обычного загулявшего военнослужащего. Будущего мастера интеллектуальной прозы углядеть на этих снимках нелегко, но своеобразное обаяние начинающего автора бесспорно.

Пробовать себя в литературе Пинчон начал довольно рано. Уже в середине 50-х его рассказы становятся самостоятельными и интересными. Эрудиция Пинчона шла ему только на пользу, поскольку он не выставлял ее на первый план, а умело использовал при создании сюжетов и атмосферы первых своих опытов. Его начитанность поражала знакомых. Литературные интересы Пинчона распространялись на таких разноплановых авторов, как Генри Адамс, Ралф Уолдо Эмерсон, Марк Твен, Фрэнсис Скотт Фицджералд — с одной стороны и шпионские романы — с другой. Двумя любимыми книгами конца 50-х он называл знаменитый роман Джека Керуака «В пути» и менее известный культовый вестерн «Уорлок» Оукли Холла. Чуть позже Пинчон станет одним из первых писателей, заметивших «Уловку 22» Джозефа Хеллера, и сделается ее поклонником. К тому же Пинчон интересовался кино — не только американским, но также и европейским и азиатским, и не только серьезным, но и коммерческим. Не стоит забывать еще и об интересе к комиксам, к музыке (в первую очередь к джазу). Кажется, все виды искусства, — «высокие» и «низкие», — входили в сферу интересов Пинчона. Можно только удивляться, как этот «художник в юности» при такой занятости находил время уводить у приятелей подружек-фотомоделей и сохранять с теми (фотомоделями) добрые отношения даже после разрыва.

После окончания университета Пинчон отклонил предложение остаться в университете и начать преподавательскую деятельность, — с тем, чтобы устроиться в компанию «Боинг». Большого удовольствия это ему не принесло, но и маяться тоже пришлось недолго. В 1963 году выходит роман «V», получает престижную Фолкнеровскую премию за лучший дебют, и запускает таким образом маховик легенды о Томасе Пинчоне, невидимом гении. В первом своем романе Пинчон умело сочетает традиции энциклопедического романа и набиравшей тогда популярность «школы черного юмора». Одна из сюжетных линий связана с описанием невзгод типичного героя-неудачника в современной Америке, а вот другая, повествующая о загадочной V, охватывает значительный временной период, причем действие разворачивается в самых разных странах мира. Читающая публика получила таким образом вопрос не менее интересный, чем «быть или не быть?» Теперь вопрос звучал так: «Кто, что или где V?». По идее, ответ в книге был дан, но загадочная атмосфера романа предполагала более широкую трактовку, чем та, что лежала на поверхности. Историческая часть романа оказалась не только насыщена отсылками к событиям прошлого и европейской культуре, но и обозначила интерес Пинчона к разработке темы заговоров и к исследованию охватывающей общество накануне грандиозных событий паранойе. Любовь писателя к шпионским романам проявляет себя при этом более чем отчетливо, к тому же внимательно изучивший жанр Пинчон безошибочно обыгрывает самое важное для таких романов: на самом деле в подобных книгах нас больше интригует сама обстановка таинственности и игры масок двойных и тройных агентов, чем то, на кого эти агенты работают и какие цели преследуют. В современной же части Пинчон вроде бы более традиционен, но иронические песни, комментирующие действие, а также обилие странных персонажей и их столь же странное поведение уже дают основу для неожиданной сюрреалистической и порой ирреальной составляющей следующих романов писателя, для его «истерического реализма».

Еще один важный момент в «V» — пессимизм Пинчона, который в той или иной степени характеризует все его книги. Это не уныние и безысходность, это «бодрый пессимизм», неразрывно связанный с черным юмором, но это пессимизм. Обе сюжетные линии романа приводят к единому выводу: мир и люди по сути своей не меняются, в лучшую сторону — точно нет. Прогресс и все такое прочее модифицируют внешний облик мира, но и только. Поэтому произнесенная одним из героев в конце романа фраза: «Ни черта я ничему не научился», — может быть адресована всему человечеству.

Пытаясь разгадать заключенные в романе тайны, критики и исследователи вдруг вспомнили, что разумнее будет спросить у автора. Но выяснилось, что это как раз невозможно. Ставший новым любимцем интеллектуалов Пинчон все просьбы об интервью отклонял, а от навязчивых репортеров (особенно от тех, что с фотокамерами) скрывался. Как следует из писем той поры, Пинчон нелегко переживал обретенную известность. С одной стороны, он обещал написать еще четыре великих романа, с другой — жаловался на творческие сложности, признавался, что хочет прекратить занятия литературой и сосредоточиться на научных изысканиях в области математики. Чуть ли не идеальным занятием Пинчон полагал вообще работу кинокритика в каком-нибудь крупном журнале. К счастью, неизбежные для почти любой художественной натуры терзания не взяли верх над интеллектом и вскоре Пинчон приступил к реализации программы по написанию великих романов.

Сложно сказать, можно ли включать «Выкрикивается лот 49» (1966) в их число. Пинчон к этой книге относился критически, признавал, что писал ее только по финансовым соображениям, и находил в ней массу недостатков. Да, этот небольшой роман уступает другим книгам писателя. Однако по-своему он весьма и весьма любопытен. Недаром «Лот» приобрел культовую известность, особенно среди «теоретиков заговора». В истории о домохозяйке Эдипе Маас, случайно ставшей распорядительницей состояния умершего миллионера, умение Пинчона создавать запоминающихся второплановых персонажей и сатирически изображать маленькие городки вновь не изменяет ему, однако гораздо интереснее изобретенная им для книги альтернативная почтовая система. Набирающая с каждой книгой силу идея о враждебности человеку могущественных и контролирующих все и вся властей, которым одиночки по мере сил пытаются противостоять, в «Лоте» нашла отражение как раз именно в этой системе, которой уклоняющиеся от тотального контроля люди и пользуются, не доверяя официальной почте. Позднее книгу Пинчона даже объявили пророческой, увидев в ней предсказание Интернета и электронной почты (а в значке «почтовый рожок» будущую «собаку»), но учитывая, что в недавних своих эссе писатель про Интернет пишет осторожно, видя в нем возможность как раз усиления контроля за умами, то вряд ли такое толкование ему самому пришлось бы по душе. Да и популярность среди любителей искать заговоры его отнюдь не обрадовала. В разговоре со знакомым он даже недовольно обронил: «Теперь каждый псих в мире настроен на мою длину волны».
vОтвлекшись на любопытный, но не удовлетворивший его самого «Лот», Пинчон сосредоточился на «Бездумных удовольствиях». Так должен был называться следующий роман. Писался он, когда Пинчон, по собственному признанию, находился в крайне депрессивном состоянии. Неудовлетворенность «Лотом 49», некоторое разочарование в субкультуре 60-х (изначально вызывавшей у Пинчона большой интерес), реалии общественно-политической жизни Америки начала 70-х депрессию только усугубляли. Однако в результате получился шедевр, — возможно, главный роман XX века, и уж точно центральный в американской литературе. Роман получил окончательное название «Радуга гравитации» и вышел в 1973 году.

Книга строится на основе сюжетной схемы шпионского романа: американский офицер Слотроп, загадочным образом связанный с военными экспериментами в области новейшего оружия и психиатрии, засылается в конце Второй мировой войны на европейский фронт с целью выявить засекреченные немецкие ракетные базы. Постепенно история обрастает дополнительными сюжетными линиями, количество действующих лиц возрастает, исследуемых Пичноном тем становится все больше и больше, а события середины 40-х неожиданно находят перекличку с событиями начала 70-х. Пинчон в «РГ» ухитрился затронуть, кажется, все темы, занимавшие мировую литературу. И не просто затронуть, а основательно порассуждать о каждой. Я бы выделил лишь некоторые, вообще для творчества писателя характерные. Это: подавляемая властью свобода личности и агрессивно-подавляющая сущность власти вообще; попытки неудачников-аутсайдеров выстоять в невольном противостоянии с враждебным миром; опасность научно-технического прогресса на службе правительств; неумение человечества извлекать уроки из случившегося и, как следствие, неизбежные повторы внешнеполитических кризисов. И Пинчон вновь крайне пессимистичен. Одиночка Слотроп в прямом смысле исчезает, становясь невидимым, группа анархистов создает некую «Контрсилу», которая быстро превращается в бюрократическую безликую машину, неотличимую от своего потенциального противника — аппарата правительственного контроля, — а настроения 30-х, приведшие к Второй мировой войне, и 40-х, приведшие к войне холодной, рифмуются с настроениями 70-х. Оттого-то «РГ» и завершается вполне апокалипсическим исходом, в котором тоже увидели пророчество… Но об этом позже.

Ставшая событием книга вызвала к жизни массу трактовок и толкований (они даже издаются отдельными томами), а Пинчон… от комментариев традиционно воздержался. Когда пришла пора вручать литературные премии, то вопрос был не в том, получит ли он хоть что-нибудь, а придет ли на вручение. На вручение Пулитцеровской премии Пинчон не пришел. Правда, туда никто не пришел. Ее не вручали. Именно из-за Пинчона. Комитет переругался, так как половина не видела конкурентов у «РГ», а вторая полагала роман претенциозной порнографией. Согласия не было, и премия осталась неврученной. Национальную же книжную премию Пинчону присудили, пусть и в паре с Исааком Башевисом Зингером. На церемонии перед мэтрами литературы предстал несколько странный человек, который произнес столь же странную благодарственную речь. Публика отреагировала спокойно — гении они такие, но вот рискованную шутку Пинчона не поняла. Дело в том, что перед ними был никакой не Пинчон, а присланный писателем эстрадный комик Ирвин Коури. Однако отставшие от жизни мэтры не знали, кто такой Коури, поэтому получилась абсурдистская ситуация вполне в духе самого Пинчона. Казалось бы, после таких шалостей комитеты по вручению наград вообще убоятся чем-то награждать великого человека, но не тут-то было — в 1975 Пинчону была присуждена медаль Американского общества искусств и словесности (он от нее отказался), а в 1984 «Премия гениев» Фонда Макартуров (ее писатель принял, хотя подробности вручения неизвестны). Только Нобелевский комитет не решается до сих пор признать бесспорные заслуги Пинчона. Наверное, опасаются, что писатель вышлет вместо себя Билла Маэра или, страшно подумать, Коэна-Бората-Джи.

После «РГ» Пинчон взял паузу, какое-то время пронаблюдав за возникшим вокруг своего имени ажиотажем со стороны. Помимо толкований «РГ» появились уже упоминавшиеся воспоминания друзей и подруг, рисовавших образ человека, не лишенного обычных слабостей, но отличающегося потрясающим интеллектом и утонченным вкусом. Самому же писателю стало еще проще избегать ненужных контактов, так как его литературным агентом стала Мелани Джексон, точнее — миссис Пинчон. Однако Пинчон все же помог биографам, обратившись к эссеистике. Еще в 1966 он продемонстрировал свой талант в этой области, когда в «Путешествии в сознании Уоттса» дал точный анализ различий культур черной и белой Америки. А в 80-е появились «Нормально ли быть луддитом» (размышление о научно-техническом прогрессе), статьи о Габриэле Гарсиа Маркесе (взгляд Пинчона на «магический реализм») и Доналде Бартелми (рассуждение о «школе черного юмора). И главное — предисловие к сборнику «Неторопливый ученик»: в 1984 году вышло наконец это собрание ранних рассказов Пинчона, которое писатель предварил эссе о влияниях и настроениях в литературе конца 50-х годов.

А в 1990 году появился «Вайнленд», кого-то разочаровавший, но для многих ставший ожидаемым подтверждением гениальности Пинчона. От себя замечу, что это мой любимый роман Пинчона и одна из самых любимых книг вообще. Путешествие по американской послевоенной истории, написанное в неповторимой манере писателя, изобилующее сюрреалистическими ситуациями, размышлениями о подавлении индивидуальности правительственными службами, — словом, наполненное всеми атрибутами классического жанра «Книга Томаса Пинчона». Оптимизма у Пинчона прибавилось ненамного. Движение 60-х в «Вайнленде» представлено довольно инфантильным и дирижируемым ФБР, а его идеи — обреченными на перерождение в железобетонный консерватизм 80-х. Симпатии Пинчона по традиции на стороне одиночек, которым (в отличие от «РГ») он все-таки дарует подобие благополучного исхода. Музыкант Зойд Уилер, «ниндзетка»-анархистка ДЛ , японский детектив Такеши стали естественным продолжением и развитием таких героев Пинчона, как V и Слотроп, но при этом способными благодаря личным понятиям о порядочности и следованию простым эмоциям не позволить истеблишменту поглотить себя.

В «Вайнленде» Пинчон помимо прочего с блеском демонстрирует талант сатирика. Сюрреалистические находки имеют целью высмеять отупляемое телевидением и массовой культурой общество, чья инфантильность легко поддается манипулированию. Но помимо нежелания идеализировать прошлое и жесткой сатиры читатель найдет и незнакомого ему до сих пор Пинчона — Пинчона-лирика. Не впадающего в сентиментальность, но умеющего вызвать щемящее чувство от осознания утраченных грез, иллюзий и всевозрастающего разочарования. И этот сплав сатиры, «истерического реализма», антиправительственного триллера и размышлений об Америке 60-80-х исполнен Пинчоном с непревзойденным блеском.

Очень интересны и ставшие традиционными отсылки Пинчона к кино. Поскольку немалая часть книги, вроде бы «чисто американской», обращена к японским культуре и поп-культуре, то и обыгрываются не только комедии с Уильямом Пауэллом и Мирной Лой или «нуар», но и якудза эйга Киндзи Фукасаку, монстрофильмы Иширо Хонды и стилистика картин о «ниндзетках» Тошио Масуда. (Добавлю, что именно «Вайнленд» в свое время пробудил мой интерес к японскому кино). Российский читатель может обнаружить в перекличке 60-х и 80-х «Вайнленда» странное сходство с перекличкой идеализма конца 80-х и современностью в нашей стране.

После «Вайнленда» Пинчон не стал долго томить публику ожиданием. Роман «Мейсон и Диксон» появился в 1997 году. Возможно, это самый сложный для прочтения пинчоновский роман, так как роман написан языком XVIII века, в котором и разворачивается действие. Но отпугивать читателя это не должно. Это ничуть не уступающий прежним Пинчон, — роман, который ни в коем случае не оставит поклонников творчества писателя равнодушными. Неожиданный (казалось бы) выбор темы — рассказ о реальных людях (астроном Чарлз Мейсон и землемер Джеремия Диксон) и событиях («прочерчивание» знаменитой «Линии Мейсона-Диксона»). Следуя правилу, сформулированному одним из героев «МД», которое гласит, что «истина покидает того, кто на нее претендует», Пинчон предлагает не столько историческую хронику, сколько фантазию на темы событий XVIII века. Предлагаемые Пинчоном трактовки образов Джорджа Вашингтона, Бенджамина Франклина, а также — появления фаст-фуда, популярности сект и возникновения поп-музыки поражают неиссякаемостью фантазии писателя и его искусностью в соединении правды и вымысла. Особенности же XVIII века, с характерным для этого времени сочетанием развития науки и сохранения предрассудков, способствуют появлению естественным образом обусловленных сюрреалистических эпизодов. Так что стык мифологии и неортодоксальных технических достижений становятся важным элементом книги. Ну и любимые темы Пинчона никуда не делись: неспокойные умы в преддверии исторических катаклизмов (войны за независимость США); неясные мрачные спецслужбы (в версии XVIII века); нормальные отношения людей как противодействие враждебной власти. XX век Пинчон закончил выдающимся произведением.

Начало века XXI ознаменовалось возвращением к обсуждению финала «РГ». После 9/XI 2001 читавшие роман вспомнили, что в апокалипсическом финале есть строки о «свете, что обрушил башни». Хотя в комментировавшей действие песне имелись в виду карты Таро, Пинчона в очередной раз объявили пророком. Примерно тогда же в Интернете появился якобы перевод «единственного интервью» Пинчона, данного японскому изданию «Плейбоя», где речь идет о манипуляции сознанием при помощи СМИ. Маловероятно, что интервью подлинное, однако легенду о Пинчоне оно дополнило. Сам же писатель прервал молчание в 2004 году, причем в прямом смысле: Пинчон озвучил самого себя в «Симпсонах» (появившись на экране с мешком на голове). Продюсеры оказались очарованы остроумием и обаянием писателя и вскоре пригласили его на озвучивание еще раз. Интересно, услышим ли мы Пинчона в «Южном парке»?

А в самом конце 2006 года появился роман «Against the day» (варианты перевода: «На день погребения моего», или, дословный — «Наперекор дню»). Это, безусловно, первый великий роман XXI века, снова напомнивший всем, что Пинчон остается бесспорным лидером американской (да и мировой) литературы. Взяв за основу жанр «семейной хроники», Пинчон создает каталог жанров (шпионский роман, детектив, эротика, математический триллер, социальная драма, мистика), мастерски пользуется приемами «истерического реализма» и не забывает о своих любимых темах. Действие романа охватывает конец XIX — начало XX века. По Пинчону за прошедшие годы мало что изменилось. Параноидальные настроения рубежа веков таковы же, технические достижения служат военным и правительству, а одиночки так же обречены на странствия и поражение. Хотя и не всегда. Финал романа кажется обманчивым хэппи-эндом, но надо помнить о связи романа с «Вайнлендом», которая придает книге уже знакомую грусть.

Снова не обошлось без отсылок к кино. В первую очередь — к вестернам. Пинчон напоминает о своей любви к роману «Уорлок» на уровне литературных отсылок, а кроме того в последнем романе много цитат из фильмов Сэма Пекинпа.

Монументальный и одновременно изящный, смешной и трагичный, гениальный в общем-то роман «Наперекор дню» оставляет ощущение некоторого замешательства. Собравший в одну книгу основные темы и основные приемы своего творчества Томас Пинчон словно простился с читателем. Хочется надеяться, что это всего лишь очередная мистификация великого писателя, и что он еще предложит нам не один потрясающий пример своего гения.

Иван Денисов

Внутренняя империя (Inland empire)

  • CША — Польша — Франция, 2006
  • Режиссер: Дэвид Линч
  • В главных ролях: Лора Дерн, Джереми Айронс, Дайана Лэдд
  • 172 мин.

Император-крысолов

Всегда в мировой культуре были, есть и будут люди, не подпадающее под простое определение «писатель» или же «режиссер». Кинематографист и художник Дэвид Линч как раз из таких. Еще в 80-х он добился того, что каждый его новый фильм становился явлением не только в кино, но и в искусстве вообще. Неповторимый стиль постановщика, умение создавать свой собственный мир стали известны по всему земному шару. Поэтому создаваемую Линчем киновселенную можно смело назвать его империей, где он — безоговорочный повелитель, а от зрителя требуется следование правилам императора Дэвида. По той же причине не стоит цепляться к его фильмам с традиционными соображениями о сюжетосложении, логике и проч. А для начала забудьте о географии: вам важно знать, что Inland Empire — всего лишь район в Калифорнии? Не думаю.

Воспроизвести сюжет последней линчевской работы нелегко. Наверное, речь идет об актрисе Никки Грейс (Лора Дерн), добившейся роли в очередной мелодраме. Хотя у проекта зловещее прошлое, которое тщательно скрывается от актеров и как-то связано с давними событиями в Польше. По ходу съемок реальность и киновымысел начинают взаимозаменять друг друга: Никки теряет связь с обычной жизнью, зато получает возможность влиять на те самые давние польские события, поддерживать контакт с персонажами «ситкома» о кроликоподобных людях (или человекоподобных кроликах?) и помогать жертвам некоего зловещего гипнотизера, заодно вступая с ним в борьбу… И из переусложненной истории вдруг начинает вырисовываться портрет искусства кино, «кисти\камеры» Линча. Кино становится силой, подменяющей повседневное существование, предлагающей свой хронометраж жизни, свои стереотипы и правила. Результатом такой силы кино может стать подавление человеческих эмоций и индивидуальности, но одновременно и спасение от такого подавления. Главное — как этой силой воспользоваться: во благо или во вред. Впрочем, так увидел «Внутреннюю империю» я. Полагаю, у каждого зрителя возникнет своя трактовка. Что касается свободы толкования, то Линч только поощряет самые смелые выводы.

Новая работа режиссера удивляет умением, оставаясь в рамках своего стиля, совершенствовать его, не повторяясь, а доводя особенности жанра «фильм Дэвида Линча» до запредельных высот. Аудиовизуальные эффекты (зачастую работы самого постановщика), световые и звуковые находки, монтажные изыски, перефразирование штампов триллеров, хорроров, мюзиклов и телевизионных комедий создают удивительное завораживающее — то пугающее, то притягивающее — смешение снов, киновымысла, реальности и фантазии. Однако Линч не позволяет своему гению затмить актеров. Другое дело, что умение работать с исполнителями тоже можно считать одним из доказательств мастерства художника. Самый изощренный ряд образов не произведет впечатления, если в фильме нет интересных и отлично сыгранных персонажей. Линч это знает: он давал лучшие роли Кейджу, Маклоклену и Наоми Уоттс (список можно продолжить, но я остановлюсь, добавлю только: поклонники красавицы Уоттс, попробуйте найти ее в «Империи»). В данном фильме нечто феноменальное, не поддающееся описанию демонстрирует Дерн. Она уже снималась у режиссера («Синий бархат», «Дикие сердцем»), но впервые получила возможность по-настоящему блеснуть своим потрясающим талантом. От этого и следишь за происходящим с вовлеченной в мрачную игру Никки-Дерн со страхом, волнуясь за героиню.

Восторги по поводу «Империи» можно было бы продолжить. Проблема в том, что фильм Линча из тех, какие не оценишь, пока не увидишь воочию. В этом смысле Линч, наверное, единственный из здравствующих кинематографистов, воссоздающих на экране киноэквивалент истерического реализма, показательного для рубежа веков направления. Поэтому происходящее в работах Линча может напомнить что-то из Пинчона, например. К тому же, как лучшим романам направления трудно найти экранное воплощение, так и картины режиссера не поддаются пересказу. Смотрите, решайте все для себя сами.

Раз уж зашла речь о параллелях, то я заметил такой вот интересный момент. Смотря фильм или читая книгу, я, по дурной библио-синефильской привычке, начинаю считать цитаты и отсылки. Попробовал было в «Империи» — опасное смешение правды и вымысла в сознании актрисы из «Цвета безумия» Сатоши Кона, зловещий гипнотизер из «Исцеления» Кийоши Куросавы, «ситком» про кроликов из рассказов Хейвуда Бруна… Но фильм настолько затянул, что о своей гурманской забаве я скоро забыл, оказавшись полностью затянутым в «империю» Линча. Возвращаясь к заголовку, хочу сравнить кинематографиста с тем самым сказочным героем. Линч своими фильмами заманивает нас в глубины темных (с обязательными красными портьерами) коридоров своей вселенной, словно крысолов волшебной дудочкой. И мы покорно следуем за ним, блуждаем по его «Внутренней империи», и с каждой новой работой все меньше хотим возвращаться.

Иван Денисов

Марк Крик. Суп Кафки (Kafka’s Soup. A complete history of world literature in 14 recipes)

  • Перевод с англ. М. Абушика, Д. Симановского, С. Сухарева
  • СПб.: Азбука-классика, 2007
  • Переплет, 128 с.
  • ISBN 978-5-91181-261-4
  • 5000 экз.

Давно известно, что в футболе и политике одинаково хорошо разбираются все. С некоторых пор то же можно сказать и о поваренном деле. Кто только не сочиняет нынче книг о вкусной и полезной пище, от кого только не услышишь здоровых советов на этот счет с экранов телевизоров! Думалось: наше, отечественное явление. Похоже — всемирное. Иначе с чего бы лондонский фотограф Марк Крик решил сочинить четырнадцать миниатюрных пародий на разных писателей под видом четырнадцати рецептов разных блюд: «Петух в вине а-ля Габриэль Гарсиа Маркес», «Суп мисо быстрого приготовления а-ля Франц Кафка», «Пирог с луком а-ля Джеффри Чосер» и тому подобных. Видимо, не в одной только России хорошо продаются поваренные книги от знаменитых людей.

Книги пародий (и эта в частности) полезны начинающим читателям и писателям: они развивают внутренний слух, способность слышать своеобразие стилистики текста и так отличать одного писателя от другого (у Марка Крика такой слух безусловно есть).

Предположу о наличии еще одной полезной особенности рецензируемой книги. 12/14 ее объема перевел М. Абушик. Оставшиеся две пародии перевели два других автора. Естественно, что известному мастеру стихотворного перевода С. Сухареву досталось такое удовольствие, как возможность перевести пародию на Чосера. А вот рецепт «Жирного шоколадного торта а-ля Ирвин Уэлш», до краев наполненный ненормативной лексикой, выпал на долю виртуоза этого слога Д. Симановского. Видимо, М. Абушик с этой лексикой не был так хорошо знаком. Ну вот — теперь познакомился!

Валерий Сажин

Кэтрин Джинкс. Инквизитор (The Inquisitor)

  • Перевод с англ. К. Ересько
  • М.: Иностранка, 2006
  • Суперобложка, 456 с.
  • ISBN 5-94145-409-0
  • 7000 экз.

Инквизиция с человеческим лицом

Не все золото, что блестит. Эта книга оформлена настолько шикарно, что ее хочется даже не читать, а просто поставить на полку и любоваться ею, как картиной. В этом желании есть своя скрытая логика: зачем читать плохо написанную книгу? А уж если она сверкает, как начищенная кастрюля, давайте будем просто на нее смотреть и радоваться за издательство «Иностранка», которое сулит нам помимо данной книги еще штук шесть, написанных в том же духе и направленных, по-видимому, на заполнение пробелов в образовании ничего не подозревающих читателей.

Судите сами: серия «История в романе» представлена авторами, чьи имена ровным счетом ничего не скажут даже заядлому книголюбителю. Анонсы таковы: Италия, XV век; Франция, XVI век; Франция, XV век; Англия, XIX век и Англия, XVI век. И если книга о Франции XIV века оказалась плоха, то я склонен думать, что большинство других книг окажутся такими же (впрочем, есть вероятность, что своя жемчужина найдется и здесь).

Однако перейдем к делу. Роман Кэтрин Джинкс «Инквизитор» есть не что иное, как детектив, действие которого разворачивается в средневековой Франции. Вроде бы все в этом детективе на месте: загадочное убийство; герой (он-то и является инквизитором), ведущий самостоятельное расследование; десяток персонажей, которые путаются у героя под ногами и ставят ему палки в колеса; и конфликт между героем и католической церковью. В итоге получается сущий кисель. Повествование неоправданно растянуто, к месту и не к месту цитируется Библия, некоторые сюжетные ходы так и не находят своего завершения.

Нет нужды напоминать о знаменитой книге Умберто Эко, стремясь повторить успех которой произведения, подобные «Инквизитору», растут в последнее время, как грибы после дождя. Нет нужды упрекать Джинкс в незнании истории: предметом она владеет блестяще.

Но если роман не получился, значит, так тому и быть. И вот моя главная претензия к автору, который, стремясь сделать свою книгу доступной для современной аудитории, наломал таких дров, что просто за голову хватаешься.

Дело в том, что в романе отсутствует главное: эпоха. Мы понимаем, что дело происходит в XIV веке, только потому, что в книге так написано. Поэтому, когда герои разговаривают и ведут себя так, словно они наши современники, теряешь к написанному всякий интерес.

Вспомним произведения, которые прославили своих авторов тем, что атмосфера Средневековья (или другого времени) была воссоздана в них почти с математической точностью. «Легенда об Уленшпигеле» де Костера, «Андрей Рублев» Тарковского. Эти авторы чувствовали время, о котором говорили, им довелось создать правдоподобные реконструкции описываемых эпох, хотя никто и не возьмется утверждать, будто они на самом деле знали, как там все происходило.

Не знали, но чувствовали.

У Джинкс подобное чувство отсутствует напрочь, а вдобавок ко всему книга просто слабо написана.

И еще. В этой книге инквизиция показана какой-то беззубой. Достаточно сказать, что главный герой, будучи инквизитором, ни разу не применял во время допросов дыбу. Джинкс, конечно, виднее. Она посвятила изучению Средневековья всю свою жизнь. Но у меня тоже есть свои представления об этом времени, и, что бы Джинкс ни написала, я никогда ей не поверю, ибо пишет она неубедительно. Я не верю в инквизицию с человеческим лицом.

Виталий Грушко

Элизабет Джордж. В присутствии врага (In the Presence of the Enemy)

  • Перевод с англ. Е. Дод
  • М.: Иностранка, 2006
  • Переплет, 704 с.
  • ISBN 5-94145-417-1
  • 10 000 экз.

Дочки-матери

Элизабет Джордж, если кто не знает, самая нынче известная в мире детективщица.

Известная, в общем, заслуженно. Мало кто из ее коллег может сегодня выстроить сюжет столь изобретательно и, заинтриговав читателя, не давать ему расслабиться, держать в напряжении на протяжении всей книги. Во всяком случае, сколько я ни читал романов госпожи Джордж, вычислить убийцу до предъявления читателю собственно автором мне ни разу не удавалось.

(В отличие, скажем, от нуаресок Брижит Обер — главной, а может, и единственной соперницы Элизабет Джордж.)

Проснулась знаменитой Джордж в 1988 году, когда вышел ее первый роман «Великое избавление», в котором расследование ведет инспектор Скотленд-Ярда лорд Томас Линли, человек, благодаря унаследованному состоянию достаточно обеспеченный, чтобы воспринимать свою работу не столько как службу, сколько как служение.

В безупречно выстроенной книге, написанной в лучших традициях, условно говоря, критического реализма и умело замаскированной под мистический детектив, уже есть все то, что отличает последующие тексты автора: тщательно прописанный фон, на котором разворачивается действие, обилие и убедительность деталей, многофигурная и притом четкая, внятная композиция и как результат — немалый по детективным меркам объем, обаятельные великосветские персонажи, лихо закрученный и вместе с тем довольно стройный сюжет, прямой морализм, который искусству здесь нисколько не во вред — ровно наоборот, наконец нескрываемая ненависть и тотальное презрение к общественным институциям, что основаны на лицемерии и на равнодушии к ближнему. Помимо Линли сквозными персонажами произведений Джордж являются его напарница Барбара Хейверс, его друг — криминалист Саймон Сент-Джеймс, жена последнего Дебора, нельзя не упомянуть и Хелен Клайд, невесту Линли.

Роман «В присутствии врага» был опубликован в 1996 году, до нас же доехал только сейчас.

У восходящей звезды британского политического небосклона Ивлин Боуэн похищают дочь-школьницу Шарлотту. Боуэн — депутат парламента от консерваторов и одновременно замминистра внутренних дел (вообще-то, заметим мы, это прямое нарушение священного для демократического общества принципа разделения властей, но у них в Англии и не такое бывает). Одновременно биологическому отцу Шарлотты, о котором та и не подозревает, Дэнису Лаксфорду, поступает анонимное письмо с требованием рассказать историю появления его первенца в возглавляемом им сверхпопулярном таблоиде — иначе Шарлотта умрет.

Опасаясь огласки и будучи уверена, что злодеи блефуют, Боуэн запрещает Лаксфорду выполнять требования шантажистов, не спешит заявлять в полицию, а вместо этого обращается с просьбой о частном расследовании к Сент-Джеймсу. Но тот со своими помощницами Хелен и Деборой не успевает практически ничего — после того, как требования анонимов были родителями проигнорированы, в загородном водоеме находят труп девочки, и за дело берется Скотленд-Ярд, а именно Томас Линли и его напарница. А у Лаксфорда пропадает уже его сын, рожденный в законном браке…

Всю жизнь обитая в Соединенных Штатах, пишет Элизабет Джордж, уж не знаю, чем это объяснить, о Соединенном Королевстве. И отношение ее к своей, так сказать, Grandmotherland далеко не нежно-любящее. В тексты ее изящно инкрустирован ничуть не раздражающий product placement одного пищевого концерна, однако не сомневаюсь, что издатели, если б захотели, могли бы немало слупить и с британского Министерства иностранных дел — за то, чтобы эти романы не продавались за пределами Британии, а может, и вообще чтоб никогда не выходили: во всех своих текстах Элизабет Джордж занята срыванием «всех и всяческих масок», и в частности пишет о том, что хваленые символы Британии — совсем не то, чем на первый взгляд кажутся. Если в романе «Школа ужасов» объектом ее исследования/расследования была привилегированная частная школа, роман «Ради Елены» повествует о безобразиях, творящихся в Кембридже, то в книге, о которой сейчас идет речь, она решила открыть миру глаза на еще один британский Миф — парламент.

Э. Джордж — высококвалифицированный конструктор сюжета и композиции, но в инженеры человеческих душ я бы ее записывать не торопился.

Уверен, что Элизабет Джордж органически порядочный, очень добрый и славный человек, абсолютно незнакомый с безднами человеческого падения — поскольку зло у нее все какое-то неубедительное. Да, все симпатичные персонажи в ее произведениях объемные и живые. А вот, скажем, портрет Ивлин Боуэн написан всего двумя красками: она 1) нелюбящая мать; 2) страдающая паранойей карьеристка. Согласитесь, не густо.

Возможно, причина этого в идеологических установках Джордж. Отечественные классики рассказали нам о том, что человек есть тайна, которую можно разгадывать всю жизнь и все равно не разгадаешь. Элизабет Джордж, судя по всему, уверена: все человеческие секреты/скелеты в шкафу легко вычислить, будто преступника, неизбежно оставляющего улики. Надо просто знать, где искать. Госпожа Джордж уверена, что знает.

Учитель английского языка по образованию, сейчас она преподает искусство романа в университетах США. Не удивлюсь, если в один прекрасный день она случайно забредет в какую-нибудь аудиторию и станет свидетельницей защиты диплома на тему хотя бы «Проблема отцов и детей в произведениях Э. Джордж». Мысль семейная и вправду объединяет, подобно сквозным персонажам, все ее произведения. И мысль эта сводится к нехитрому тезису: во всех бедах людей виноваты в конечном счете их родители. Вот и в романе «В присутствии врага» весь сыр-бор, как выясняется, разгорелся из-за того, что мамашка будущего убийцы в детстве солгала ему в наивной попытке казаться лучше, чем она была на самом деле. В общем, враги человека — домашние его.

Сергей Князев

Хосе Мануэль Прието. Ливадия, или Ночные бабочки Российской империи (Livadia)

  • Перевод с исп. П. Грушко
  • М.: Время, 2006
  • Переплет, 448 с.
  • ISBN 5-9691-0114-1
  • 3000 экз.

Занимательная энтомология

Работы на стыке беллетристики и энтомологии — не новость для русской литературы. И если среди жуков, комаров и тараканов безраздельно царствует Пелевин, то чешуекрылые до сих пор были вотчиной Набокова. Хосе Мануэль Прието пытается отбить немного от этого отряда себе. И что с того, что у автора «Ливадии» не русская фамилия? Нужно уже сейчас заявить права русской культуры на этого талантливого кубинского писателя. Ведь забрали же американцы себе Набокова.

Роман, во всяком случае, того стоит. «Ливадия» — это сложный симбиоз любовного романа, авантюрной контрабандистской истории, исторического романа о России начала девяностых, литературной энциклопедии и, кроме того, нежный привет всей эпистолярной литературе Европы.

География романа необычайно широка — это Петербург, Крым, Астрахань, Стамбул, Берлин, Швеция с Финляндией и чуть не вся Восточная Европа. Герой торгует военной техникой бывшей советской армии, ловит для шведского олигарха таинственную бабочку yazikus, которой, похоже, на свете не бывает, и спасает из стамбульского борделя русскую красавицу, которая сбегает от него в Ялте и пишет ему письма на рисовой бумаге.

У «Ливадии» своя, ни на что не похожая интонация, что уже само по себе необычно и достойно уважения. Если пытаться дать более точные ориентиры, то здесь подобрана интонация — на первый взгляд как минимум неожиданная, позволяющая повернуть роман с ног на голову. Задумчиво, ритмично, будто волны на ноги расположившегося на песочке читателя, набегает авторская речь на его (читателя) слух — и повествует о бешеной погоне, о таможенном досмотре вещей, среди которых — припрятанная военная техника на дне рюкзака, о драках, любви, сексе. Замедленный монтаж позволяет задержать внимание читателя на красотах слога и изящности авторской мысли и при этом не лишить его детского доверия к рассказчику. И доверие оправдывается: да, дальше будет только еще интереснее.

Это роман о России. Или о хаосе на дымящихся руинах империи. Во всяком случае, ничего более художественно убедительного о начале девяностых на бывшей одной шестой пока, кажется, написано не было. Во всяком случае, не на иностранном языке, так что, скорее всего, «Ливадия» останется единственным в своем роде романом о нас на испанском, да еще так умно и талантливо написанным.

И конечно, это роман о европейской культуре. Количество цитат и отсылок к самым разным текстам — бесполезно даже говорить, от чего и до чего, так велик спектр — тут не счесть, причем повествователь при этом не выглядит мечущим цитатный бисер снобом. Напротив, он увлекает читателя с собой и незаметно, интеллигентно провоцирует на участие в диалоге с людьми, населявшими земной шар последнюю тысячу лет.

В этом романе все великолепно — и накал любовной страсти, и непредсказуемость авантюры, а россыпи цитат придают ему не только, как новогодней елке, блеск, но и, как трехмерной картинке, объем. Объем, в котором комфортно любому неленивому читателю: здесь, совсем как в интерактивном музее, любой экспонат можно пощупать и забрать в конечном итоге с собой.

Вадим Левенталь

Антонен Арто. Тараумара

  • Перевод с фр. Н. Притузовой
  • М.: KOLONNA Publications, Митин Журнал, 2006
  • Обложка, 208 с.
  • ISBN 5-98144-091-0
  • 2550 экз.

Был ли среди писателей и поэтов прошлого века кто-нибудь более сумасшедшим, чем Антонен Арто? Едва ли, если учесть то количество проектов, столь же масштабных, сколь и безумных, которое он успел породить за всю свою жизнь. Голоса и видения, наркотики, поэзия, театр, паломничество в разные уголки мира — все это про Арто и про схватку, в которой он постоянно сгорал. Он был «человеком с идеями». Каждый его замысел носил настолько утопический и невероятный характер, что в вопросах его реализации Арто приходилось идти столь же невероятным путем.

В 1936 году он отправился в путешествие в Мексику, чему и посвятил потом свою «Тараумару». Измученный наркотиками и постоянным поиском, автор надеялся, что там, среди индейцев, еще не утративших окончательно связь с природой, он сможет вновь обрести себя. Арто был наслышан о том, что ритуалы племени Тараумара, происходившие с использованием пейотля, позволяют человеку выйти за пределы себя и тем самым осознать эти пределы — вожделенная цель…

Ничего не произошло. Разочарованный, он вскоре вернулся во Францию. Результатом поездки стала эта его почти документальная книга, не несущая в себе ответа на более чем сложный вопрос, но зато в полной мере раскрывающая смысл исканий, побудивших Арто к путешествию на другой континент.

«Тараумара» не только содержит этнографически четкие описания ритуалов с пейотлем, но и дает возможность многое прояснить для себя в эстетической концепции Антонена Арто.

Отличный способ проделать экзотический путь в безумной компании.

Анна Макаревич