Рубрика: Заметки

В течение нескольких месяцев, примерно до конца календарного года, «Прочтение» предоставляет свои виртуальные страницы для примерно десятка странных материалов. Разного рода «картинки» (среди которых могут оказаться и «картинки текстов», то есть сканы старых публикаций), так или иначе связанные с именем и творчеством В. В. Набокова, будут сопровождаться по возможности содержательными комментариями (а иногда, быть может, чтобы огорошить читателя, неожиданно обходиться без них).

Коллекция картинок сложилась в результате моей многолетней (и подходящей к концу) работы над книгой о творчестве Набокова (точнее, Сирина, ибо автора интересовал в большей мере «русский период»). Многие из этих картинок войдут в книгу, но далеко не все. Прежде всего в книге, если она не альбом, плохо смотрятся фотографии, так что туда пойдут лишь диаграммы и рисунки; да и цветных картинок в книге не будет. В этом смысле в интернете можно позволить себе больше.

«Печа-куча» — слово японское, означает оно в прямом смысле «бла-бла-бла», а в прикладном — популярный формат презентаций (чего угодно, от бизнес-проектов до искусства), когда автор показывает сколько-то слайдов, про каждый из которых говорит сколько-то секунд). Здесь оно использовано в широком значении — просто бла-бла-бла про картинки, но выбрано не случайно: мне довелось, согласно воле жребия, быть первым российским участником официального движения «Печа-куча» в России (осенью 2009 года в центре им. Курехина) и показывал я тогда именно слайды, связанные с Набоковым.

А «около Набокова», а не «про Набокова» — не только, чтобы в рифму, но и потому, что по ходу большого исследования на полях его налипает множество вкусных подробностей, совсем прямого отношения к теме не имеющих, но и никак не желающих обратно растворяться в мглистой тьме библиотек.
Некоторые из сюжетов своей затеи я презентовал («апробировал») в замечательном жж-сообществе ru_nabokov, а некоторые, напротив, буду оттуда заимствовать; ближе к концу года планируется посвятить этому сообществу специальный выпуск проекта.

Выпуск первый. Игрушки. Шахзадача с опечаткой, новая шахматория, скахография Промышлянского, бум крестословиц, колыбельная ходом коня, спички в рифму и издевательский ребус

Выпуск второй. Лица. Купание коня, прибавление в весе с 56 до 91 кг, смерть от страсти, «Фауст» в Моабите, Дзержинcкий в кассе + ответы на загадки из первого выпуска

Выпуск третий. Реклама. Ресницы цены, тубочка с канюлей, колесная смерть, пролезть в иное измерение, лучший поезд на свете, квази-Шаляпин

Выпуск четвертый. Чужие тексты. реждевременная кончина Вертинского, спор Альф творения, три женщины белых на мосту, стрижка собак, обжорство в Берлине, обратный перевод с английского

Выпуск пятый. Ногоскоп, футуристика на Унтер-ден-Линден, циклонетки, поезд с пропеллером, Сирин без свастик, экология в филармонии

Выпуск шестой. Сухощеков из 16-ти букв, шипящее издевательство, ненужный «конец», единственный выгодный договор, жестянка для масла, пустое действие и укрощенная висячая строка

Выпуск седьмой. Подземный пусть из Петербурга в Москву, таблица отставаний во времени, вечный двигатель, тупоугольный треугольник, кусочек Невского, вагон Карениной, пропорции добра и зла

Выпуск восьмой. Задушевная тропинка, лошадиность манер, зашифрованный герб, карикатура Шабурова на Кранаха, «открытие Т. Толстой, первое половое возбуждение Набокова

Выпуск девятый. Эпиграф к «Дару», поставец с лягушкой, пародия на «Лауру», мастурбация у Набокова, глупый вопрос в «Что? Где? Когда?» и секс в таксомоторе

Вячеслав Курицын

Шахзадача с опечаткой, новая шахматория, скахография Промышлянского, бум крестословиц, колыбельная ходом коня, спички в рифму и издевательский ребус. Проект Вячеслава Курицына

О проекте

1

Ни для кого не секрет, что в эмигрантской берлинской газете «Руль», основанной в том числе и его отцом, Владимир Набоков-младший публиковал под псевдонимом Сирин не только эссе и рассказы, но и шахматные задачи, а позднее и кроссворды. Первая задача была опубликована 20 апреля 1923 года — с уникальным блинным комом. В условиях задачи допущена опечатка: пешки, стоящие себе смирно на e3 и е5 помечены как расположенные на е8 и с5 (где, если верить условиям, столпилось аж две пешки). Любители шахмат из числа подписчиков разобрались с опечатками. Через несколько номеров газеты было отмечено, что первым правильный ответ прислал И. Г. Штемпель из города Аахена.

Ошибка в шахматной задаче — сюжет, конечно, совершенно набоковский, и то, что она случилась не в романе, а в жизни, причем в первой же публикации, трудно расценивать как что-либо помимо знака судьбы.

Знаком судьбы, несомненно, является и то, что я ухирился обнаружить эту эксклюзивную опечатку. Произошло это в середине девяностых годов прошлого столетия в Фонде русского зарубежья библиотеки имени Ленина. Какой филологический бес дернул меня сверить расположение фигур с текстом, сейчас уже не вспомнить. Но совершенно точно он не дернул бы меня нынче: «Руль» ныне в Ленинке (именуемой теперь РГБ) выдается лишь на микрофишах, листать которые, не вдыхая живительной пыли веков, у меня лично желания не возникает.

Заметил ли сам Владимир Владимирович чудесную опечатку, данных никаких нет, но: в советском шахматном журнальчике «8×8», который герой романа «Дар» покупает в берлинском книжном магазине, среди шахзадач обнаружился шедевр П. Митрофанова (Тверь), в котором у черных оказалось девять пешек (и, как знать, не мелькнула ли тут тень пешки из нашей задачи; той, что в двух экземплярах пыталась угнездиться в клетке с5).

2

Шахматные композиции Набоков не только печатал в «Руле» ради копеечного заработка, он сочинял их до конца жизни, участвовал в американских конкурсах (и занимал кое какие призовые места) и даже опубликовал в 1970 году книжку уникального жанра, Poems and Problems, состоявшую, как и гласит название, из стихов и шахматных задач. В России этот сборник, кстати, так и не выходил, как нет и отдельного издания, где были бы собраны все задачи маэстро. Нет, насколько я смог понять, полной подборки и в интернете, но парой хороших ссылок поделиться можно.

На «Новой шахматории Семена Губницко» есть набоковская страница http://www.sport.kharkiv.com/sg_chess/g-xxx-07.htm, где приведено не только 12 композиций, но и 12 «шахматных» фрагментов из его поэзии и прозы, а на профессиональном ресурсе ChessPro вы можете поразгадывать 10 композиций http://www.chesspro.ru/_events/2008/nabokov.html из «Поэм и проблем».

Кроме того, у Набокова существует произведение «Три шахматных сонета» («В ходах ладьи — ямбический размер, в ходах слона — анапест…»), в котором, конечно, очень хочется найти зашифрованную шахматную задачу, на что в тексте есть определенные намеки. Отгадка пока не обнаружена, но вот ссылка на статью молодой петербургской исследовательницы Марии Пироговской, где предпринята героическая попытка пободаться с сиринской Каиссой: http://www.nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/579/589/

3

Герой «Защиты Лужина» являет нам пример безмерной высоты шахматного гения, но и, скажем, пустой человек Алферов, персонаж «Машеньки», баловался сочинением шахматных задач. На каком этаже шкалы ведущей от безумия к гениальности располагается Г. А. Промышлянский, автор книжки «Мат в два хода», я судить не берусь. Это сборник скахографических (есть, друзья, такое слово) композиций, а именно — «двухходовых шахматных изобразительных задач, исходная позиция которых имеет определенное графическое изображение». Скахограф, посвященный Набокову, в книге есть, но я выбрал пример со знаком Тельца. Нужен, стало быть, мат в два хода.

Как вы понимаете, вопреки классическим правилам композиторского искусства, здесь допускается множественность решений. Зато красота-то какая!

Ответ во втором «околонабоковском» выпуске.

4

Можно переходить к кроссвордам, где, слава Богу, множественость решений невозможна. Они, как это ни странно, существовали не всегда. В феврале 1925 года появился в «Нашем мире» текст, где сообщалось, что хотя разного рода «магические квадраты» бытуют давно, бум «крестословиц» (именно таким словом и называлась статья) наступил в Америке только что. «В Питтсбурге пастор выставил в церкви доску с крестословицей и предложил пастве решить ее до начала проповеди» и тому подобные препикантные примеры. Сирин с большим энтузиазмом отнесся к новой забаве, даже письма жене украшал довольно сложными многословными крестословицами. В дальнейшем он, кстати, утвержал, что сам слово «крестословица» придумал. Искренне жаль, что оно не прижилось.

Ответы в нашем следующем выпуске.

5

Еженедельник «Наш мир», воскресное приложение к «Рулю», последняя полоса которого была заполнена шутками-прибаутками, ребусами и викторинами, и сам появился в середине двадцатых. Велик соблазн предположить, что Набоков, обильно сдабривавший свою прозу шарадами и загадками, участвовал и в этом проекте. Исследовавший этот вопрос Рашид Янгиров категорически возражает: в одной из зарубежных библиотек ему довелось найти экземпляр журнала с редакционной гонорарной разметкой, и вся заднестраничная мелочевка была расписана на неизвестного человека по фамилии Dawidova. Разметка, конечно, может обманывать, но дело не в этом, а в атмосфере — соответствующей общей игровой атмосфере набоковской прозы. Вот, скажем, задание, в которой слова колыбельной нужно прочесть чьим бы вы думали ходом? — ходом шахматного коня.

6

Еще одна шарада из «Нашего мира». Вновь не настаивая на возможном авторстве Набокова, я отошлю интересующихся к своему посту http://ru-nabokov.livejournal.com/248854.html в жж-сообществе ru_nabokov, где указано, какое сенсационно большое место занимали в его прозе атрибуты курения.

А вот сама загадка — про спички. На мой взгляд, великолепная:

Ответ во втором выпуске проекта.

7

И напоследок издевательский пуант: из хитроумнейших покусов, нафаршировавших рассказы и романы Набокова, пусть закончит мой первый выпуск самый простой, ответ на который в следующий раз давать не придется.

Столица большого государства, в которой происходит действие второго романа В. Сирина, не названа прямо, дана ребусом.

«Увесистый грохот первого слога и легкий звон второго».

Внимание, вопрос: о каком городе могла бы идти речь?

О проекте

Второй выпуск проекта

Третий выпуск проекта

Четвертый выпуск проекта

Вячеслав Курицын

Венеция Бродского, Париж Достоевского, Альпы Василия Боткина, Испания Эренбурга… Просто поездка в какой угодно «вечный город» — это одно, а поездка в Венецию Бродского или в Париж Достоевского — нечто совсем другое. Литературной географии, «заграничной Европе», той, что описана в книгах на русском языке, посвящен культурный Интернет-проект «Русская литература на карте Европы».

Портал www.lit-terra.com разработан центром информационно-культурных программ «Глагол» (при финансовой поддержке фонда «Русский мир»), запущен совсем недавно и имеет неплохие шансы стать «резиденцией» авторов-путешественников, книг о путешествиях и, что важнее всего, — интеллектуалов-путешественников и виртуальных странников. Именно их создатели проекта считают своей целевой аудиторией — ведь с помощью «Русской литературы на карте Европы» и те, и другие смогут визуализировать любимые книги.

«Зерно» новой затеи — база данных, которая суммируется из аннотаций к книгам, подробных цитат, привязанных к тому или иному месту, собственно карт, географических описаний, будь то города, страны или важные природные объекты. Имеет смысл заглянуть в раздел биографий: очерки о писателях, стоптавших в поездках не одну пару ботинок, написаны специально для проекта и с упором на географию. Кого из списка ни возьми, хоть Константина Батюшкова, хоть Валентина Катаева, то обнаружится, что писатели традиционно ведут кочевую жизнь.

Руководитель проекта Мария Кайдановская (центр «Глагол») считает, что новый литературно-географический ресурс способен не только повысить интерес к книгам и к русской литературе, в частности, но и побороться с туристическими шаблонами, став весьма привлекательным и авторитетным путеводителем. Здесь есть подробные кликабельные карты (отдельные для достопримечательностей и городских пространств), красивые цитаты, фотографии, а главное — впечатления тех, кому, возможно, стоит доверять: Блока, Достоевского, Цветаевой, всех известных Толстых. Едва ли не все слагаемые маркетингового успеха, в общем.

«Знаменитые места становятся знаменитыми в результате культурных наслоений. Сам по себе Нотр-Дам ничего не значит, только в контексте культуры он становится уникальным местом», — считает профессор СПбГУ Андрей Степанов, который делал для проекта биографии авторов. Сочиняя эти тексты, он выяснил, например, что Иван Тургенев и не собирался путешествовать — он просто жил в дороге, а Иосиф Бродский, наоборот, пережив эмиграцию, ездил ненасытно.

Принцип работы с сайтом крайне прост. Есть несколько разделов, связанных друг с другом именами и тематически. Хочешь «ехать», скажем, в Швейцарию — выбираешь эту страну и смотришь список доступных мест. Хочешь узнать, где бывал Набоков — выбираешь его имя в списке авторов и путешествуешь вместе с героями романа «Дар» в Германию, Финляндию, Украину.

К слову о Набокове. Авторы проекта столкнулись с любопытными трудностями, составляя маршрут по Берлину из «Дара». Во-первых, Набоков использовал вымышленные адреса, но реальные описания мест, поэтому названия приходилось «расшифровывать». Во-вторых, не все улицы уцелели — пришлось ограничиться памятными отсылками к разрушенным местам.

Кроме того, не всегда авторы текстов утруждались сообщить точное название места: вместо них это сделали авторы портала, нанеся на карту соответствующие флажки.

Сейчас литературная география портала включает двадцать две страны, чуть больше 60 книг и сорок пять авторов, классических и современных. Наше время пока представляют четверо: Дина Рубина, Вячеслав Курицын (он же Андрей Тургенев), Эдуард Лимонов и Дмитрий Петровский.

По замыслу, «Русская литература на карте Европы» — проект бездонный. Еще не вся Европа охвачена, не все тексты прочитаны. Пополнять европейские маршруты могут все зарегистрированные пользователи. Портал позволяет пользователям составить свои маршруты, выложить фотографии, видеоматериалы и тексты. После Европы руководители проекта намерены переключиться на другие континенты. Есть мысль раскрасить карту мира и специальными биографическими маршрутами.

«Литература, несомненно, формирует географию, — считает Мария Кайдановская, — И работая с нашим сайтом, в этом можно убедиться».

Не стоит также забывать, что «гуттенберговскому миру», как сказали создатели «Русской литературы на карте Европы», вот-вот придет конец, а читающих людей ждет всеобщая «айпадизация». Сотрудники питерского филиала «Русского мира», во всяком случае, об этом помнят, добавляя новому культурному Интернет-проекту еще несколько «плюсиков» — за современность, актуальность и точное чувство времени.

Мария Каменецкая

Несколько стихотворений из сборника

О книге Анаит Григорян «Механическая кошка»

Механическая кошка

У мальчика была аллергия на кошек

Ему нельзя было держать их дома

Нельзя было пойти в гости к друзьям

Ведь у всех жили кошки

Белые, рыжие, пятнистые

Потому что у кошек, считается, есть душа

А их слёзы

Лечат от любого недуга

Но у мальчика была аллергия

Он не мог свободно дышать

У него болело сердце и сохла печень

И он плакал ночами

Потому что не было лекарства

Которое бы его спасло

И он звал свою мать…

«Всё равно я скоро умру

Принеси мне кошку

Пусть она сядет у моей постели

И посмотрит на меня своими человеческими глазами

А потом спрыгнет на пол

И свернётся мохнатым клубком

А я поведаю ей о своём несчастье

Ведь, говорят, у кошек

Есть душа

И они нас понимают»

А мать молчала

Крепко сжимая бескровные губы

И пряча лицо, изрытое чёрной оспой…

Ни один мужчина никогда её не целовал

Ни разу не видела она улыбки и нежного взгляда

Брошенного в её сторону

Это случилось давно, годы прошли

С тех пор, как преступника — убийцу и вора

Вздёрнули на площади, а она

Прокралась в полночь к виселице и собрала его семя

Упавшее в землю, и зачала от него

Читая молитву от конца к началу

И слова были готовы сорваться с её языка:

«Mea maxima culpa

Твоя болезнь от того,

Что я согрешила

Мыслью, словом и делом»

А мальчик всё звал её и просил

Так что она, наконец, не выдержала

И отправилась к одному искусному мастеру

И рассказала ему о своей беде

Он внимательно выслушал и усмехнулся

«Твоему горю непросто помочь

Но я, так и быть, подумаю…

Однако, работа моя стоит дорого

Готова ли ты заплатить?»

И она вытерла слёзы

И сказала: «Да, мастер»

Он взял с неё плату вперёд

Три унции крови

И отпустил, а ровно через семьдесят два дня

Постучал в её дверь, и отдал в её в руки

Механическую Кошку с чёрной как сажа шерстью

Кошка была как настоящая

Изгибалась дугой, ласкалась и пела

Только глазницы её были пустыми

Мать воскликнула: «Спасибо вам, господин Копелиус!

[Так звали старого мастера]

Спасибо, тысячу раз спасибо вам!»

И она подхватила кошку и понесла её сыну

И он счастливо засмеялся, увидев её

И прижал её к сердцу

Но кошка была слепа

Слепа, как подземные твари

И однажды ночью

Она выпала из окна и расшиблась о брусчатку

И металлические сочлененья, шестерёнки, пружины

Рассыпались по мостовой

И мальчик снова плакал

И сердце его билось неровно, и лёгкие, и печень

Сжимались в болезненных спазмах

И снова его мать пошла к мастеру

И, упав перед ним на колени,

Умоляла починить разбитую кошку

И ответил ей мастер

«Я соберу шестерёнки, пружины,

Поставлю их на свои места

Но всё повторится снова

Она сорвётся с карниза и разобьётся

Вдребезги

Чтобы видеть и жить, кукле нужны глаза»

И женщина, не помня себя от горя

Воскликнула: «Забирай мои!»

И ровно через семьдесят два дня

Раздался стук в дверь, и мальчик открыл

На пороге стоял инженер, он держал на руках

Механическую Кошку

Он была как настоящая

И мальчик счастливо засмеялся

И прижал её к сердцу

А ночью кошка села у его постели

И долго смотрела на него своими человеческими глазами

Так что он прошептал сквозь дрёму

«Здравствуй, мама»

Она же спрыгнула на пол

И свернулась мохнатым клубком

Она была лишь Механической Кошкой

И не имела души

И не могла понять слов

Она лежала недвижно, внимательно слушая,

Как во сне задыхается мальчик

А потом влезла на подоконник

И через мгновенье послышался стук, треск и звон

Так что многие выглянули из своих окон

И увидели, как разлетаются шестерёнки

Пружины и металлические сочлененья

Но никто не заметил старого мастера

Стоявшего посреди мостовой

И склонившегося, чтобы бережно подобрать

И спрятать в ладони

Два человеческих глаза

Лекция доктора Калигари

Взгляните на эту девушку

В белом как туман платье

Она идёт, покачиваясь, вытянув перед собою руки

Мимо домов

Мимо витрин магазинов

Натыкаясь на прохожих

Ни на что и ни на кого

Не обращая внимания…

Это моя невеста Джейн

О, как она печальна

Вот уже многие годы она молчит

Не говорит ни слова

А ведь когда-то

Мы были счастливы

Когда-то мы гуляли, взявшись за руки

По гранитным набережным Реки

По Летнему Саду

И она смеялась и говорила, говорила…

А я — слушал

Но теперь только я говорю

А она не слушает и не слышит…

Это был первый осенний день

Всюду были расклеены афиши

«Знаменитый профессор-египтолог

Доктор Калигари

Прочтёт единственную лекцию

В нашем Городе»

Она упросила меня пойти

И я согласился

Зал был битком

Длинный человек с клювом коршуна

Стоял перед нами

«Египетские мумии — не закутанные в пелена трупы

Как вы полагаете, почтеннейшая публика

Египтяне не ведали смерти

Они научились удерживать душу в мёртвом теле

В эту тайну проник я — знаменитый профессор-египтолог

Доктор Калигари

Нужно всего лишь погрузить человека

В сомнамбулический сон незадолго до смерти

Дав ему отвар из растений, выращенных на крови

И выкормленных сырым мясом

Так жизнь будет насильственно удержана

В трупе»

Он щёлкнул пальцами, и дверь аудитории отворилась

И вошёл сморщенный лысый человек

С коричневой кожей

Глаза его походили на две сушёные вишни

А зубы были обнажены, как у скелета

На нём был современный костюм

И ботинки…

Моя Джейн закричала

И лишилась чувств

Тогда мумия повернула голову и наклонилась

И подхватила несчастную на руки

И по приказу доктора Калигари

Унесла её прочь

Все сидели в каком-то оцепенении

Не в силах пошевелиться

И я не мог спасти мою Джейн

Испугавшись человека с птичьей головой

Не помню, как я вышел на улицу

Как дошёл до дому

И упал в лихорадке в постель

Мне привиделось, будто я в кабинете

Заполненном древними статуэтками

И свитками жёлтого папируса

А посреди кабинета — открытый саркофаг

В нём лежит без чувств моя Джейн

В белом как туман платье

И доктор Калигари подносит ей чашу

«Выпейте, это подкрепит ваши силы!»

Она открывает глаза, берёт чашу

Я чувствую травяной аромат

Такой сладкий и пряный, что от него

Кружится голова

Джейн пьёт древнее снадобье…

«Встань!»

Приказывает ей Калигари

И она встаёт

«Говори!»

Приказывает он

Но она молчит

«Увы, сомнамбулы не говорят!

Сколько не бился я над этой загадкой

Сколько не выводил я новых сортов

Пьющих кровь и едящих мясо растений

Сколько не составлял я новых рецептов

Они все молчат!

Как много могли бы поведать научному миру

Мумии египетских энсэби

Неферефра, Сехемхета и Джедкара

Но не может проникнуть в эту тайну

Сколько не ставит он экспериментов

Прославленный профессор-египтолог

Доктор Калигари»

…

Джейн вернулась ко мне, спустя несколько дней

И вот я — глубокий старик

А она — такая же, какой и была

В тот первый осенний день

Пепел Империи

Пепел Империи

Забивается в ноздри

Мешает дышать

Сумрачный день, наваливающийся исподтишка

Каждое утро идёт белая женщина

Нарисовав дорогой краской лицо

Встречать своего палача

Он ей улыбается

Машет из машины

«Хорошо ли вы спали сегодня?»

«Чёрная кошка давила мне грудь

Буравила злыми зрачками глаза

И выпускала длинные когти

Из шерстистых подушечек лап

А мне всё чудилось

Будто не постель у меня

А раскалённая сковорода

И пляшут бесы вокруг»

Они едут по широким проспектам

И женщина смотрит на здания

Бегущие по ту сторону тонированного стекла

И ей кажется, что всё ещё — ночь

А потом они поднимаются вместе

По лестнице, обожжённой

Жёстким светом люминесцентных ламп

Подчинённые здороваются шёпотом

И белая женщина, зайдя в кабинет

Ждёт указаний

Ждёт совещаний

Ждёт, когда придут посетители

И обратятся с вопросами

И будут расчленять её белую душу

На офисном секционном столе…

Империи больше нет

Она рухнула первого марта 1917 года во Пскове

Когда отец отрёкся от своего народа

А, впрочем, крах наступил ещё раньше

«Есть внутреннее, и есть внешнее

Есть зримое и незримое»

Тихо шепчет белая женщина

Составляя финансовый план

Ставя подписи на документах

Не меньше двух сотен лет минуло с тех пор

Как она была маленькой девочкой в кружевном платье

Державшейся за юбку гувернантки

И лепетавшей по-французски

Как кружилась она девушкой на балу

Обнимая плечи бравого офицера

Как пришла к ней впервые ночью

Чёрная кошка

И, сидя на подоконнике, рассказала

Что ждёт её в будущем

«Твоих родителей, твоих братьев и сестёр

Твоего возлюбленного

Твоих друзей и подруг

И тебя

Ранним утром выстроят вдоль края оврага

Что за вашей летней усадьбой, в лесу

И расстреляют, и сбросят пинками ваши тела

На самое дно

И не укроют дёрном

И не присыплют землёй

Потому что в их сердцах

Нет Бога»

И белая девушка плакала, скорчившись

В своей белой постели

«Я слишком молода, чтобы уйти

Пусть моих родных и друзей

Пусть всех, кто мне дорог

Расстреляют

И швырнут на самое дно…

Пусть рухнет Империя — её

Уже давно нет

Но я хочу жить, жить всегда

И ходить по улицам этого Города

Хочу остаться молодой и прекрасной

Чтобы люди мне улыбались»

«Будь по-твоему…

Ты всех, ты всё потеряешь

Ты будешь жить ещё много столетий

И страдать денно и нощно

И ходить среди мертвецов…»

Ответила чёрная кошка

И прыгнула ей на грудь, и рвала её

Зубами, когтями…

И шипела

Как масло на раскалённой сковороде…

Белая женщина допоздна

Задерживается на работе

Подчинённые прощаются шёпотом

Она ждёт, просматривая отчёты,

Делая записи в ежедневник,

Когда откроется дверь, и на пороге

Появится он — какой-то праправнук

Последнего её лакея

И скажет:

«Собирайтесь, княгиня

Сегодня вы поедете ко мне»

Купить книгу на Озоне

Однажды, давным-давно я пошел со своей маленькой дочерью в зоопарк. Замерев перед вольером со слоном, она меня спросила: «Папа, а он добрый?». «Думаю, да», — ответил я. «А антилопа? Фламинго? Верблюд?». Вопросы росли как снежный ком, и вскоре я схватился за голову. Ведь когда перед тобой крокодил, все ясно. А если это зебра, олень, цапля? Или медведь, в конце концов? Он какой? Добрый или злой?

Позиция маленькой девочки вполне резонна: прежде чем установить персональный контакт с представителями чуждого мира, в первую очередь необходимо уяснить, на что они способны. В политике действует тот же принцип, и поэтому все мы, словно дети, надеемся, что человек, ставший у руля, окажется добрым, человечным, милым и отзывчивым. И опять же, как дети, мы стараемся понять, каков он: вот он сердится, негодует. Страшно! А вот его лицо озарила улыбка — и значит, все не так плохо, надежда есть, и можно будет поиграть. Если от абстрактных рассуждений перейти к нынешней ситуации, то следует признать: мы находимся в полном неведении о качествах главного действующего лица. Кто он — Хлестаков или Ревизор? Добрый или злой? Так что же нам теперь делать???

Ответ прост: единственное, что остается — это толковать знаки, которые секретирует эта загадочная субстанция власти.

Когда Черчилль сравнивал советскую политику с возней бульдогов под ковром, то скорее всего он не испытывал сомнений в их моральных качествах. Его гораздо больше интересовала возможность (или невозможность) делать прогнозы. Образ бульдожьей схватки в качестве метафоры политической жизни по прежнему актуален для нашей страны, с той только разницей, что к концу нулевых узоры на ковре окончательно вытерлись, а желание их интерпретировать многократно возросло. Причин этому две. Во-первых, с развитием коммуникативных технологий появилась возможность заявлять городу и миру о своих бесценных соображениях. Во-вторых, ситуация двоевластия привела к тому, что любая конкретность и определенность сразу же распыляется, открывая невообразимый простор для появления фантомов. На каждое «да» теперь можно сказать не менее основательное «нет». Вот и мучается человек, одолеваемый вопросами — есть раскол в тандеме или нет? Что будет дальше? И пр., пр., пр.

В этом плане любой информационный повод лишь обнажает эту неопределенность, расколовшуюся целостность, где, вполне возможно, сама власть уже утратила устойчивость. Медведев поддерживает резолюцию Совбеза ООН, Путин говорит о крестовом походе. «Раскол!» — радуются одни. «Да вас просто дурят!» — отвечают вторые. «Никакого раскола нет!» — успокаивают третьи. Путин душит Интернет, Медведев спасает Интернет. И сразу же: «Разногласия!», «Предвыборная борьба!» Но все, кстати, остается по-прежнему. В сущности, ничего не происходит.

Последняя новость — президент посетил канал «Дождь». Все переживают, что именно это значит… Раскол? Продуманная пиар-акция? Заявление о намереньях? Политическое завещание («буду на старости играть в футбол»)? «Очевидно, что прогрессивен, поддерживает Интернет» — скажут одни. «Да бросьте, право. Все уже решено» — парируют другие. «Может быть, я отдам ему свой голос» — решат третьи. «Да я вам руки после этого не подам» — предупредят четвертые.

Именно таким положением вещей и определяется характер современной аналитики. Убедительность текста связывается отныне не с четкостью мыслительных процедур, а с возникающим ощущением, что «это действительно похоже на правду», «может, так оно и есть». И если говорят о «точности написанного», то под этим понимается в первую очередь степень соответствия нашим смутным внутренним ощущениям. Если такое ощущение возникло, то прочитанное можно «лайкнуть», продемонстрировав свою эмоциональную сопричастность, даже если «нравиться» в прочитанном собственно нечему.

Реакция на новости, подобные сообщениям о посещении Медведевым «Дождя», демонстрируют в конечном счете типовые политические реакции. «Либералы» будут конформистски апеллировать к человеческому лицу новой власти и подчеркивать ее легитимный характер, либо (другое крыло того же самого клуба) призывать к эскапизму и пассивному не-сотрудничеству. Леворадикалы — слать проклятия режиму, а консерваторы тосковать по сильной руке и скупать сталинистскую литературу. Кто-то будет прогнозировать революцию, кто-то злорадно качать головой. И в этом случае не важно, кто перед нами: подлинный герой или его клон. Все старательно разыгрывают свои дискурсивные и социальные роли. А «Дождь», он что… Солнце выглянуло и ничего от него не осталось. Наступил следующий день.

Здесь, наверное, следует задаться вопросом: а зачем так нервничать и не лучше ли, перефразируя классика, молчать о том, чего толком не знаешь? Мне думается, что какой бы ни были реакция и политическая позиция, заявление о ней свидетельствует, что «общественный организм» скорее жив, чем мертв. Подобные обсуждения способствуют поддержанию градуса общественной жизни и сегрегации социального пространства, помогают почувствовать единомышленников и будущих противников. Так сказать «плечо друга и недруга». Кроме того, существует тайная надежда, что удачно сказанное слово (а чего ради все это тогда пишется?) вызовет цепную реакцию, и в результате что-то изменится, например, все окончательно накроется. Или, например, другой вариант: справедливость восторжествует и к власти придет добрый и мудрый правитель, тот самый, которого сейчас так не хватает для символических отождествлений и по которому истосковалась мыслящая и пишущая часть общества. Тандем доброго и злого следователя распадется, сгинет, словно его никогда не было.

Можно сколько угодно гадать, каким будет финал этой драмы и кто кого одолеет… Но узнаем мы о нем не раньше, чем в самом конце пьесы. Когда Хлестаков, кем бы он ни был, отправится восвояси, а вместо него явится законный, избранный, легитимный президент. И наступит Вечная суббота.

Дмитрий Калугин

Бедная Девушка, передавшая мне огненный факел, коим я освещаю поэтическую петербургскую вольницу, как-то написала в журнале «Петербург на Невском», что я изо всех сил стараюсь быть поэтом. Помнится — таковая формулировка несколько меня позабавила. Как выяснилось, она не затерялась в ворохе воспоминаний.

Позволю начать себе краткое, но — как мне видится — ёмкое представление очередного фигуранта поэтической рубрики именно так.

Ащ Дущинз изо всех сил, не щадя живота своего, старается слыть поэтом. Насколько он таковым является — судить вам, многоуважаемые ценители рифмованного бреда. Ничего не буду придумывать касательно поэтики и версических способностей Аща, но историю, случившуюся с нами в юности, расскажу без утайки. Тем паче, что к истории этой, точнее — к её продолжению — причастен Болдуман, безвременно покинувший нашу грешную землю.

Ащ Дущинз, мой приятель с юности, внематочно следит за вращением колеса Фортуны. Подчас и в смысле самом что ни на есть земном и прагматичном — играя в казино. С рулеткой — материализованным воплощением божественного колеса — ему везет как раз не очень, зато в Blackjack может подфартить основательно, я был тому свидетелем.

Как у любого настоящего игрока, у Дущинза только одна проблема — вовремя остановиться. Он погружается в игру так, что почти не реагирует на воздействия окружающего пространства. Спецьяльно приставленный человек небольшим пылесосом убирает с зелёного сукна пепел, облетающий с его сигариллы. Демоны игры выглядывают из параллельного мирка, не маскируясь, в своём естественном обличье. Процесс идёт…

За карточным столом, как известно, проводили немало времени и Фёдор Михайлович Достоевский, царствие ему Небесное, и Александр Сергеевич — солнце русской поэзии.

Да вот и «…Некрасов Коля — сын покойного Алёши, / Он и в карты, он и в стих, и сам неплох на вид. Знаете его?..»

А знаете ли вы что-нибудь о пиите Дущинзе? Нет?!

…были времена, когда даже мне ничего о нём ведомо не было. Ну, болтался в солнечной лагуне клуба «Дерзание» потерпевший крушение начинающий флибустьер с подозрительно интеллигентной внешностью. Уже тогда в костюме, при галстуке, в умного вида очках. Как-то особливо себя не проявлял: девчонок — а ведь это для поэта наиглавнейшее дело — не увлекал посредством стихиков в дебри страстей, а всё больше о звёздах, вселенских мирах и человеческих проблемах галактического масштаба размышлял. Например, не давал ему покоя (да и до сих пор заставляет чесаться) печально закончившийся тандем Моцарта и Сальери. И — неспроста, думается.

Как-то, испив маленький двойной, я покуривал у «Сайгона» пахитоску. И тут откуда-то из-за угла вынырнул Дущинз (в костюмчике, естественно). С авоськой, что придавало поэту несколько комичный вид. Дальше все было почти как у Майка Науменко: «… И у него был рубль, и у меня — четыре. / В связи с этим мы взяли три бутылки вина…»

Вайн мы отправились распивать во внутренние дворы Невской першпективы, где нас после четвёртого пузыря (а мы всё-таки взяли четыре, а не три) портвейна «Три топора» упаковали доблестные работники правоохранительного медвытрезвителя. Помнится — возили нас по городу долго. Трезваки — видимо, в связи с каким-то ВАЖНЫМ праздником — были перегружены. В конце концов, нас принял на борт обыкновенный обезьянник, тоже переполненный. Посадочные места оказались наглухо занятыми. Дущинз к тому времени на ногах ещё держался, но уже при помощи верхних конечностей, которые, как и нижние, упирал в довольно нечистый пол. Таковая поза вызвала во мне прилив сострадания, и я в сердцах прогнал пару-тройку вальяжно развалившихся на лавках завсегдатаев этого «гостеприимного» заведения с насиженных мест. Когда их отвозили в амбулаторию — Дущинз уже мирно храпел, лёжа на освободившемся месте.

Обычно из обезьянника через несколько часов списывают на берег. Всех пассажиров к вечеру отпустили, а нас оставили… и всё из-за этих невоспитанных граждан, которых я сперва вежливо попросил подвинуться. Парились бы мы конкретно, если бы поутру с приходом дознавателя помято-просветлённый Дущинз не вывел разговор на звёздные орбиты. Грамотно излагал, читал соответственные стихики и даже станцевал пиратский танец на одной ноге, который впоследствии похитил злодей Гуревич и сейчас лихо выдаёт за свой собственный.

Это проникновенное поэтическое выступление перед людьми в погонах спасло нас — а точнее и честнее, меня — от заслуженных, в общем-то, 15 суток, а то и чего похлеще. Пока меня мутило после выпитого натощак (кофе не в счёт) портвешка — отоспавшийся на жёсткой скамье несломленный Дущинз показал класс. Думаю, что это был один из лучших его поэзоконцертов.

Летят годы. Но я знаю наточняк — повторись такой расклад по новой уже в наши дни — Дущинз бы вновь зажёг теми же проверенными стихиками, и нас бы всем отделением с бурными аплодисментами проводили до ментовской упаковки и развезли по домам. Портвейн, правда, мы не пьём, опасных хулиганов не бьём… и пиратский танец Дущинз больше не поёт.

Теперь у него другая пездня.

Завязав наконец окончательно и беспроворот, он решил пополнить ряды борцов за трезвость. И написал антиалкольный букварь с двустишьями примерно такого уровня:

«Алкоголизм есть враг здоровья,

Пей лучше молоко коровье!»

«Баран и тот умней живёт,

Поскольку только воду пьёт».

«Жена непьющая — то ценность,

Ты не бросай в грязь драгоценность!»

«Щука зубы поломала,

Закусить она желала» и т.д.

Он и нам с Болдуманом предлагал поучаствовать в этом проекте. Болдумаша всосав на эту тему шкалик коньячку, предложил накатать алфавитный акростих Дущинзу в ответ. Я — даром, что не пил — охотно согласился:

Огорчим тебя, Саша, но ты не грусти —

А работай над рифмой и словом!

Твой букварь — это полная шняга… прости…

Лакирнём это дело «Столовым»!

Абстинентный букварь

Алкоголик Саша Дущинз

Был поэтом, и неслабым:

В альманахи был допущен-с,

Гнал свои телеги бабам,

Добиваясь — и успешно —

Ебли с плясками и свистом,

Ёбтыть — пусть и небезгрешно

Жил он — полным похуистом,

Затравив свою печёнку

Иностранной бормотухой,

Йогой и вонючей жжёнкой*,

К бесконечному бочонку

Лихо льнул под вечной мухой —

Мы его считали — братом!

Но решил весенним утром

Он вдруг стать аристократом:

«Пить не буду — „Камасутром“

Развлекаться — тоже — наху…»

Словом, стал отнюдь не лордом —

Третьесортному монаху

Уподобился… И — гордым,

Фанфаронски-гордым шагом

Ходит нынче по отчизне —

Цаплей с абстинентским флагом —

Чвяк-чвяк-чвяк ваще по жизни!

Шняга, Дущинз! Что за шняга?

«Щука зубы поломала»…

Эк ты скурвился, бедняга!..

Юность минула, пропала

Яркость строк… Терпи, бумага!..

Дущинз в ЖЖ

Сайт АД

Стихи

* * *

Снова вечер. Огни.

Полыхают страстей пожары

На женском теле

никогда не любившей Земли.

«Горек в чужом дому хлеб», —

так сказал Феогнид из Мегары, —

чтобы плыть на закат

нужно сжечь все свои корабли.

И когда растворится в дымке лазоревой берег

Крепче матери нежной тело обнимет вода.

Ты, отважный Колумб, не открывший нежданных Америк,

Понимаешь, что плыть на закат —

это плыть в никуда.

Постигая величье немеркнущих тайн мирозданья,

Растворившись в движенье пружины, толкающей ввысь,

Плыть и плыть на багровые блики.

Так любит изгнанник,

вспоминая в преддверии ночи прошедшую жизнь.

* * *

Мы не знаем, что ждет нас. Молчит в отдалении город.

Выпьем горькое время прощаний и новых дорог.

Не поэтому ль жгучий октябрьский холод

До последнего вздоха и руки, и сердце прожег?

Не поэтому ль ты так спокойна, тиха, деликатна —

Королева, плывущая морем искать материк…

Белым взмахом платка рвется нить возвращенья обратно,

Где холодным лучом маяка сердце ночью горит.

Не поэтому ль снег засыпает усталую пашню,

Где в ходах капилляров и влага, и жизнь замерла,

И зерно остывает, и полнится смыслом вчерашним,

Чтобы, снова родившись, исполнить свой танец дотла…

Не поэтому ль реки чернеют, как в сумерках ямы,

Не поэтому ль ветер хозяином стал площадей?..

Из родной стороны все пути пролегают так прямо —

Ни поэту, ни страннику нет утешенья на ней.

Лунный лен

Вокруг поля глухие. Никто меня не ждет.

Так птица совершает свой дальний перелет.

Усталыми крылами навеет чудо сна —

И я плыву в мерцанье полуночного льна.

Я с птицами узнаю и горе, и беду,

не веря изначально в нелегкую судьбу:

Не тропами болота в тепле прожить свой срок —

Из лунных льнов нагорных сплести себе венок!

И острые алмазы легли мне на чело.

Не покорился сразу, привык — и ничего.

Свободен, и, как птица, как птица обречен,

в далекий край стремиться, где сеют лунный лен.

Последняя встреча

С.Н.М.

Нахмурясь, Сальери сидел у окна.

Окно выходило на мокрую площадь.

Осколками неба дождило с утра.

Проехал крестьянин на лошади тощей.

Дробились колеса о блеск мостовой.

Морщины Сальери ушли еще глубже.

День был от осеннего снега седой.

Провалами темного мучились лужи.

Впивалась в сознанье кривая стена.

По-прежнему небо в снежинки дробилось.

Фальшивила в старом клавире струна —

Сальери сегодня под утро приснилось.

Звук вздрогнул, запел и ушел в потолок,

Потом возвратился, реальное вывел.

Случайно достал из кармана платок.

Клавир в самом деле немного фальшивил.

Описку увидел — не тот нотный знак.

Он ясно мелодию эту услышал.

Он черточку сдвинул в закрученный флаг,

Отбросил перо и на улицу вышел.

Увидев Сальери, сверяли часы.

Ошибка — гулять выбрал новое время.

Темнело. Предвестники ранней зимы

Струились на землю — ползучие тени.

Вдруг ветер сыграл на оркестре домов,

Порывы взметнулись и дрогнули стекла.

И горло кольнуло. «Уже нездоров!» —

И быть захотелось забытым и теплым.

За дверь кабака зазывало тепло,

А в сердце смотрели небритые рожи.

Напудренный локон извился светло

И лег на жабо, как наместник на ложе.

А музыка билась, рвалась и звала,

О камни дробилась, в сознанье металась,

А скрипок зовущая в небо струна

Нездешним из мрака подвала плескалась.

И поздняя осень забылась, и снег,

И эти промозглые серые тучи…

И вдруг оборвалось… Застыл человек.

Дома нависали, как лапы паучьи.

Сальери вздохнул: «Это Моцарт играл.

Восторг кабака ему счастье земное,

Пока вдохновенья холодный оскал

Не вымучит все и оставит в покое.

Но я не завидую Моцарту. Нет!

Над музыкой сфер здесь живущий не властен,

И лучше бы нам не родиться на свет,

Чтоб жить средь сомнений, глупцов и несчастий!

Есть польза манить отходящей мечтой

Людей, что в дома закопались по крыши?

В чем смысл этой жизни? В работе пустой,

Которую мир не поймет, не услышит.

Не лучше ли крикнуть, да так, чтобы те

На миг замолчали в созвучии горнем!

Все звуки порвать на отжившей мечте,

Оставшись безмолвным, свободным и черным?»

Сальери смотрел на огни кабака.

За стеклами шумно буянили тени.

Над крышами ветра нависла река,

свивая в потоки земные сомненья.

«Усталость приходит — пора на ночлег…»

Вдруг плотные двери во двор распахнулись,

Мгновенье замедлило бешеный бег

И грянулось оземь, как лошадь от пули.

Сальери увидел, как Моцарт идет

Под руку с бродягой, нетвердой походкой,

Без шляпы, икая… «Напился, как скот!..»

Они восхищались площадной красоткой.

«Сальери! Сальери!.. Дружище, привет! —

Залитый рукав обозначил объятья. —

Смотри, вот счастливец, которого нет!»

Оперся на типа в оборванном платье…

Бессмысленным жалом ударила трость.

Бродяга завыл, обхватив мостовую.

Сальери услышал, как хрустнула кость.

Он в глаз заглянул — живодерню пустую.

Земное встречалось с небесным, их связь

Сплетала две тени на скользкой дороге…

Упавшее небо впитается в грязь

И вырастет снова бессмертьем двуногим.

Сальери уехал. Он выполнил долг.

Он должен сражаться, коль Бог обезумел.

Он грязное тело родным отволок…

А Моцарт тогда простудился — и умер.

Сальери спокойно сидел у окна.

Зима. И камин зажигать уже поздно.

И жизнь выбивала запястья струна.

И музыка билась свободно и звездно.

Евгений Мякишев

Дело давнее. Поздним вечером (а за моросящим осенним дождилой темнеет рано) я очутился на улице Замшина. С богоугодной целью — дабы я поздравил его взрослую дщерь с юбилеем — заманил меня из привычного центра на правый невский бережок профессор «Герцовника» Альфонсов, мой учитель и старший товарищ. Когда приличествующие обстоятельствам стихи были прочитаны, нескушное вино скушано, а роскошные хризантемы в богемском хрустале склонили мохеровые шевелюры ниц, я засобирался в обратный путь. От предложения заночевать на диване в гостиной мне удалось решительно откреститься, ибо это лежбище облюбовала хозяйская собачонка — подозрительно милая породистая овчарка.

Распрощавшись с гостеприимной филологической семьёй, я спустился во тьму замшелой улицы и двинул пешком, сверяясь по нутряному компа́су с внутренним азимутом.

Дорога привела меня к кладбищу.

Поодаль — под плохо погашенным фонарём — угадывалась автомобильная стоянка.

Дальнейшее путешествие сделалось невозможным, ибо магнитную стрелу компа́са зашкалило.

Вокруг — ни души…

Внезапно из прорехи туч на капоты машин вытек желток луны, замызгав возвышающуюся посередь лакированного железа невысокую фигуру в плаще с капюшоном. Фигура — в поисках неизвестно чего — перемещалась меж нестройных автомобильных грядок. Движения почудились мне определённо знакомыми. Приблизившись — я встретился с ускользнувшим с моего небозёма двумя годами ранее Валентином Бобрецовым (теперь, как выяснилось, сторожем автостоянки*) — названым отцом художницы и поэтессы Насти Козловой, поэтом и художником.

* В бытность Валентина сторожем же в Каретном музее (а в те благословенные времена спортивной базе ДСО «Трудовые резервы») на Конюшенной площади, на трудовую вахту к нему затащил меня наш общий стихопишущий корефан, маг, йог и протяжный картёжник по прозвищу Ащ. (О нём, возможно, я ещё поведаю в грядущем «Прочтении».) Впоследствии в огромных пустующих залах мы устраивали ночные щемящие шабаши стихочтений, целомудренные лингвистические оргии и звонкие поэтические мессы. По свидетельству Бобрецова, дворец был славен тем, что там состоялся первый роман Набокова и последний — на тот период — его собственный. Развивался, затягивая в омут, и мой параллельный роман с опасной красавицей по имени Гелла. Однако вскорости лавочка свернулась. Дворец, кажется, запродали. Валю уволили. Домашними контактами мы не обменивались. Мобильники водились лишь у крутых бандюганов, за коих никто из известной мне тусы даже не осмеливался себя выдавать. Кроме, пожалуй, безбашенного Аща, за что он был натуральной братвой схвачен, отфигачен и занижен до неузнаваемости. Полностью оправиться и восстановить былой лоск по сию пору, ни косметическими ухищрениями, ни щадящей пластической хирургией ему не удалось. Дар чародея и обаяние карточного шулера выскочили из него, как кошки из горящей колбасной лавки. А вот способность к стихоплётству сохранилась и преумножилась.

Валя тотчас пригласил меня в сторожку и щедро угостил глинтвейном, что было как нельзя кстати. Я озяб. Кроме Бобрецова в помещении, наполненным то ли восточными благовониями типа опиума, то ли ладаном вперемешку с душистым табачным дымом, находились двое мужичков, как будто подшофе. По настоянию хозяина я прочёл этим сущностям дюжину стихотворений. Кропал я в то время замысловато, вирши были восприняты гостями Валентина не иначе как проповедь: оба вдохновенных слушателя с третьего текста трепетно внимали мне с колен, чем немало меня обескуражили.

С первым засвистевшим рогатым троллейбусом они как-то по петербургски несуетно растворились в полумраке за кладбищенскими воротами. Бобрецов, проводив меня до остановки, велел почаще заглядывать в гости. Прощаясь, он ловко извлёк из недр непромокаемого плаща скоросшиватель с машинописью и свиток с копиями дивных рисунков своей названой дочери.

---

Бобрецов Валентин Юрьевич

(псевдонимы Вера Мещей, Сеил Ким, Настя Козлова и др.)

Писатель стихов, художник. Потомок поморского костореза М. М. Бобрецова (1836–1910), материалы к биографии которого собирали Б. Зубакин и Б. Шергин.

Родился в Ленинграде в середине прошлого века. Окончил математическую школу и филологический факультет ЛГУ. Служил в стройбате. Женат, двое детей. Работал слесарем, кровельщиком, библиотекарем в БАН, сторожем, экскурсоводом, преподавателем ЛГУ, истопником, газетным карикатуристом, валил лес, писал кандидатские диссертации, изготавливал рыболовные снасти.

С 1997 года редактирует прозу для издательства «Азбука».

В 1991 году вёл отдел «Литературное приложение» в журнале «Русская литература», где печатал таких забытых и полузабытых поэтов, как Б. Божнев, С. Нельдихен, Б. Поплавский и др. — некоторых впервые в СССР и постсоветской России. Автор статей в словаре «Русские писатели. XX век» (М., 1998; М., 2005) и предисловий к ряду книг, в том числе: В. Шершеневич, «Листы имажиниста» (Ярославль, 1997), В. Маяковский, «Люблю» (СПб., 2001) и Н. Гумилев, «Шестое чувство» (СПб., 2005).

Первая поэтическая публикация — «Молодой Ленинград-76». Первая серьёзная публикация — в первом бесцензурном ленинградском альманахе «Лексикон» (Л., 1988). Стихи печатались в антологиях «Поздние петербуржцы» (СПб., 1995), «Всемирная эпиграмма» (СПб., 1998), «Город-текст» (Германия, 2002), «Стихи в Петербурге. 21 век» (СПб., 2005). Из примерно тридцати написанных автором книг типографским способом воспроизведены «Сизифов грех» (М., СПб., 1994), «Вторая рапсодия» (СПб., 2000), «Капризы» (СПб., 2001–2005) и «Цель ина» (СПб., 2006). Последние две — под псевдонимом Настя Козлова (во избежание недоразумений: Настя и Козлов — персонажи платоновского романа «Котлован»).

Настя Козлова

(известна также под псевдонимами Н. Казлова, Валентин Бобрецов, Вера Мещей, Сеил Ким и др.)

Художник и поэт, представитель многонационального русского народа. Родилась в Пскове, где закончила философский факультет Псковского государственного им. XXI (внеочередного) съезда КПСС университета и аспирантуру при нем. Тема кандидатской диссертации — «Борода как явление идеологической атрибутики в СССР» (1981). В 1975 году (Ленинград, Библиотека АН СССР) была среди подписавших «Манифест иморжевизма», где впервые сформулированы эстетические принципы того, что поздней будет названо постмодернизмом.

Как художник впервые выставлялась в 1979 году (Тарту, Таллин). Первая персональная выставка — декабрь 2000 года (СПб., Фонтанный дом). Около полутора десятков стихотворных текстов опубликовано в антологии «Всемирная эпиграмма» (СПб., 1998. Т. 4. Россия).

В качестве «трех источников и составных частей» своей стилистики автор называет русский и малороссийский лубок, книжную графику Жана Гранвилля и советский плакат 50-х годов на тему «Как себя вести в зоне ядерного поражения», а в качестве учителей — Козьму Пруткова и Александра Зиновьева.

Лауреат премий им. Веревки и Сковороды (Украина), им. Жаболоцкого (Беларусь), им. Мирослава Труслякова (Россия), им. Г’Оноре Шанкра (Франция) и им. Во-Видала (Североатлантический союз литераторов).

Соч.: «Вestиарий» (1976); «Культтовары и Собрание сочленений» (1981); «ПРО» (1989); «Чорный переделъ» (1995); «Навождение» (1997); «Пушкiниада» (2000); «Капризы» (в 3 тт., 1996–2005); «Dewitchникъ» (2004); «Сапоги, или Пытки и казни народов мира» (в 9 парах-томах с двумя Фурнитурами и Прикладом, 1995–2006); «Не порно, но задорно» (выбранные присловья и загадки русскаго народа) (2004); «Логофилические шизобретения» (2006); «Цель ина» (2006) и др.

Валентин Бобрецов — стихи

о Насте Козловой

Настя Козлова в ЖЖ

Картины Насти Козловой

Евгений Мякишев

За последние пять месяцев на разных площадках Петербурга проведено пять независимых книжных ярмарок. Развитие этой инициативы напрямую зависит как от регулярности сессий выездной издательской торговли, так и от постоянного места проведения, которое станет привычным для покупателей и продавцов.

Формат независимой книжной ярмарки был запущен в Москве в конце 2009 года издательством Ad Marginem при поддержке книжного магазина «Фаланстер». Основной идеей мероприятия стало «создание стихийного и демократичного арт-маркета, блошиного и книжного рынка, где торговля в привычном для книжных маркетологов ключе заменена искренней симпатией и увлеченностью своим делом».

Усилия организаторов привели к созданию Фестиваля живой литературы в рамках Московской международной книжной выставки-ярмарки на отдельной площадке в саду «Эрмитаж», проведению выездной ярмарки Ad Marginem в Новосибирске и запуске петербургского аналога.

Петербургская книжная ярмарка проводилась на четырех разных площадках, и за время существования увеличила число участников до двадцати с лишним издательств. Основной груз организационных проблем взяло на себя издательство «Амфора»: согласование места проведения, утверждение программы, договоренности с участниками, информирование СМИ, проведение рекламных акций для привлечения посетителей.

Участники ярмарки, проведенной в музее современного искусства «Эрарта», оценивают ее как самую успешную акцию. Если бы все ярмарки привлекали такое количество посетителей, то можно было бы говорить о появлении и развитии реального нового конкурента самой известной в Петербурге книжной площадке — «Крупе» (книжная ярмарка в ДК им. Крупской).
К сожалению, всем известная «Крупа» уже перестала быть адекватной площадкой для небольших издательств, а ее отдаленное от центра месторасположение не раз уже критиковалось покупателями.

Сегодня независимая книжная ярмарка находится в поиске стратегических партнеров, готовых предоставить постоянную площадку для ежемесячных, а в перспективе еженедельных, мероприятий. Проект вряд ли сможет принести быструю коммерческую прибыль организаторам. Тут важно другое: получение значительной некоммерческой выгоды. Ведь вокруг книги возможно объединить абсолютно разные возрастные и социальные группы — и студентов, и пенсионеров, и домохозяек, и менеджеров.

Александр Прокопович, издательство «Астрель СПб», главный редактор

Не думаю, что есть смысл искать конкуренцию Крупе. Убежден, что чем больше будет подобных попыток вырваться за пределы сетевых продаж, тем лучше. С другой стороны, остаюсь твердым сторонником книжных лавок, семейного книжного бизнеса, который, увы, при нынешнем состоянии государства — невозможен. Категорически не согласен с тезисом о некоммерческой выгоде и пр. Проведение трудозатратных мероприятий без прибыли — прямой путь к банкротству. Тем более что ярмарки эти делаются именно для того, чтобы малые издательства получали прибыль. Не понимаю: зачем объединять вокруг книги. Книги надо читать, в России уже достаточно наобъединялись, то вокруг Маркса, то вокруг Плеханова… Последнее. «Астрель СПб» ни разу не получало никаких материалов о проведении ярмарки и возможности участия в ней. Вероятно, это какое-то мероприятие для своих.

Александр Иванов, Ad Marginem, издатель

Началось все с выставки в галерее на Солянке («Книги, цацки…» — не помню точно название) — они первые попытались соединить независимые издательства на маленькой ярмарке. Мы (Ad Marginem) были уже вторыми.

Виктор Топоров, литературный критик

Всё правильно. Репутационная (она же имиджевая) реклама важна.

Чеслав, книжный клуб «Гиперион»

Единственный комментарий, который я могу дать, это то, что фестиваль «Бу!фест. буквы, звуки, цацки» появился за полгода до фестиваля, который организовал Ad Marginem и именно мы «запустили», как вы выразились, новый «формат» фестиваля — книжная ярмарка, арт-маркет, «блошиный рынок» и концертная площадка. Не для умаления Ad Marginem, а просто для точности хронологии 🙂 Что же касается «стратегических партнеров, готовых предоставить» я бы посоветовал коллегам не ждать, пока кто-то предоставит, а самим организовать. Одному-двум издателям это не под силу, но если объединить ресурсы десяти издательств — это поможет избежать зависимости в дальнейшем от «партнеров».

Борис Куприянов, магазин «Фаланстер»

И в Москве, и в регионах, я надеюсь, в ближайшее время произойдет перераспределение в книжной торговле. В Москве основное количество книг продается в не сетевых магазинах «Москва», «БиблиоГлобус», «Молодая гвардия», МДК (хоть и сеть, но все же независимая). Небольшие магазины тоже открываются с завидной частотой. Люди устали от сетевых монстров: одинаковых и бездушных. Книги, мягко говоря, товар сейчас недешевый. Покупать в супермаркете людям надоело. В Перми открылся магазин Пиотровский — отличный по столичным меркам магазин. в Пензе — «в переплете». эти магазины стали рентабельны уже на первом году работы! Это вселяет надежду.В регионах проходят выставки и ярмарки.

Марина Соломонова, издательствво «Комильфо»

«Амфора» провела в прошлом году несколько выставок, и в этом одну. Мы во всех участвовали. Самая удачная была в «Эрарте». Все выставки рассматриваем как удачные, потому что для нас главное не коммерческая составляющая, не прибыль, а реклама — магазинчика на Крупе и издательства «Комильфо». Мы ко всем начинаниям позитивно относимся, правда, потому как сами сумасшедшие… ) Насчет конкуренции Крупе — это, конечно, сильно сказано. Тогда ярмарке нужно искать постоянное место и проводить ее раз в месяц — то есть «единство места и времени». Людей не хватает, посетителей. То ли в рекламе дело, то ли «объелись» питерцы. Но, повторюсь, нам всё в плюс. Мы издательство молодое, маленькое, и любим знакомиться с новыми людьми разных — слоев, убеждений, возрастов, категорий.

О новых книгах берлинского издательства «Пропеллер»

Я в Берлине и начитался Шкловского, потому пишу такими абзацами и с такой правдой факта.

У меня выключился интернет, я не могу смотреть хоккей он-лайн, вот я и решил написать статью.

Предметом статьи я избрал Китупа, ибо он живет за углом.

Живет на скучной Стефанштрассе, но в соседнем с Китупом доме дислоцировалась «Коммуна Айнц».

У Китупа на нижнем звонке рядом с его фамилией сохранилась еще и полоска «А. Тер-Оганян».

Акционисту-изгнаннику довелось у Китупа скрываться.

Улица, то есть, укреплена в традиции.

Китуп ходит в квадратных очках, в бирюзовом пальто, в шапокляке, у него с собой всегда шоколадка, а еще он любит крепкий алкоголь из маленьких бутылочек, но редко позволяет себе больше двух.

Он рисует ракеты, а также издает книги.

Они и будут информационным поводом в этой статье.

Свежие продукты от издательства «Пропеллер», которое состоит из одного Китупа. Он и жнет, и верстает, и редактирует.

Я зашел к нему соприкоснуться с интернетом, а поскольку Китуп живет прямо в издательстве, то мне удалось стать обладателем целой стопки разноцветных книг.

Они хороши как содержанием, так и формой.

Зеленый сборник «Акын урбана» принадлежит перу Гены Уральского. Гена — чемпион берлинского слэма. Работает поваром. Готовил на позапрошлый Новый год на вечерине в Русском театре салатики, было вкусно. Пишет как в русле татаробарщины («хындыр-мындыр, хындарья»), так и из жизни.

захотел когда-то я

счастья мало-мальского,

надоела мне бадья

каменска-уральского.

по берлину знал я птицу —

порошками торговал,

в телефон, через границу,

он дорогу объяснял.

Далее рассказывается, как герой оказался в нелегальной эмиграции. Завершается так:

10 лет на нелегале

я в берлине провисел…

был я счастлив и едва ли

жить в россии бы хотел.

Прекрасные, но грустные для России стихи.

Лучше бы стихи были похуже, а Гена хотел бы жить в России.

Вот и поэт Саша Гальпер живет в Нью-Йорке. Он доверил «Пропеллеру» книгу «Генсеки и гомосеки», и не прогадал. Центральным в книге является «Сказ о Техасском Суперпидаре», герой которого по имени Джон, лицо нетривиальной сексуальной ориентации, был приговорен к казни на электрическом стуле, но выдержал напряжение в пять тысяч вольт и победил всех врагов.

Стихи, может быть, и прекрасные, но очень уж отвлеченные. Ими не смогут воспользоваться для укрепления свох жизненных позиций ни русские, ни американские гомосексуалисты.

Эмигрантские сочинители засчастую избирают для своих песен темы, не имеющие никаких точек соприкосновения с фактами мира. Такова их юдоль.

С одной стороны, это глупо, совсем не касаться мира.

С другой стороны, индивидуальное переживание иной раз может затмить что угодно.

Еще Маяковский предупреждал, что гвоздь у него в сапоге страшнее, чем фантазия у Тер-Оганяна.

Ибо гвоздь не предзадан, а сфокусирован.

Автор следующей книги, Gustie usi indusa, Баби Бадалов, является не индусом, а азербайджанцем, живет в Париже. Пишет он по-русски, но латиницей.

Я такого фальшалфавита читать не могу. Я и к Китупу пошел за интернетом, поскольку у турков на углу интернет без русских букв.

Но поскольку в статье ловко предусмотрены илюстрации, вы можете составить свое отношение к творчеству Баби Бадалова.

Вышел в Пропеллере» и новый сборник самого Китупа, «О примечательных личностях и замечательных сущностях». Китуп все время создает разнообразные миры, зачастую расположенные на далеких планетах. Мирам этим он посвящает книгу за книгой. Состоят они из таких примерно стихотворений:

То ли Фобос, то ли Деймос. Регион едва знакомый.

Пассажирские ракеты расписанья не блюдут.

Вспышка слева — вспышка справа. Стартовали — приземлились.

Людом странствующим полон неуютный космопорт.

Вы читаете газету, дожидаяся ракету.

Вдруг к вам справа обратился в белой тоге старичок:

— Долго ждёте? Я — неделю. Моё имя — Пира-Пора.

Астероид А-15. Я на нём и царь, и бог.

Времена сейчас такие — транспорт ходит как попало.

Обстановка в нашем царстве напряжённа и сложна.

…Так и есть! На мониторах — сообщенье: А-15.

Власть в руках военной клики, царь низложен и т.д.

— Ну, и что вам говорил я!? — восклицает Пира-Пора, —

На неделю их покинешь — и уже переворот!

С этим транспортом проклятым я без царствия остался.

И куда теперь податься? Я отныне — эмигрант…

Срез, заданный Китупом, Бадаловым, Гальпером и Уральским, необходимо выставить в этой статье как типический.

По фамилиям Китуп, Бадалов, Гальпер и Уральский кажутся персонажами одесской разбойничьей песни, если пропеть фамилии подряд.

Но все их стихи похожи на клочки шерсти, что остаются в пальцах смельчака, который очень хотел, но не смог спасти из пожара полосатую одноглазую кошку.

Все они носят характер языческий, имеют функцию флажков, кои безумный генерал втыкивает в карту незнакомой местности. Он думает, что случайное втыкивание может или мир перевернуть, или просто помочь вечером в шахматы.

Существуют в европах и америках русскоязычные поэтические особи более христианского типа, длящие день ото дня ответственный рифомованный монолог, переживаемый как цельное сообщение.

Протяженный последовательный месседж.

Но эмиграция разрушает цельность твоего сообщения, и смешно, когда его таки моделируют.

Для цельности нужен нарисованный на заднике мощный сюжет. Причастность к судьбам нации и языка — подходящий сюжет. Но эмигранты его лишены, и надо иметь масштаб крокодила или бизона, по типу Бродского, чтобы без такого сюжета длить последовательный монолог.

Вот и остаются — клочки шерсти, которые собирает Китуп.

Иногда кажется, что по ним можно воссоздать кошку.

Помимо прямых эмигрантов, Китуп — крупнейший издатель Аркадия Бартова. Бартов безвременно скончался в апреде 2010 года, а у Китупа вышла уже пятая его книга — «Семь дней из жизни лейтенанта милиции Ивана Петрова».

Каждый день лейтенант ищет наркотики, на пирсе в порту, в домике в Парголове, в Удельном парке, в сортире на Петроградке, каждый день истекает кровью, но одерживает верх. Каждая история рассказана дважды: один раз очень коротко, а второй раз еще короче, в виде конспекта, или концепта.

Бартов был петербургским концептуалистом. Уже сложно. Концептуалисты обычно московские и романтические, а Бартов писал сухо.

— Ты все понял, сучий потрох? — спросит лейтенант, и вопрос впрямь понятен.

Бартов был внутренним эмигрантом. Их было не так много в послдение два десятилетия. Сейчас, наверное, появятся снова.

Под Шкловского писать неприятно. Как вальсировать в ластах. Самому не хочется понимать, всерьез твоя мысль или так.

Проф. Долинин считает, что в рассказе Набокова «Путеводитель по Берлину» Шкловский уподоблен черепахе.

Она жует мокрые овощи, и виден ее язык.

«Чем-то напоминающим язык гугнивого кретина, которого вяло рвет безобразной речью».

Будто бы это о писаниях Шкловского.

Похоже.

Но проф. Долинин с Набоковым небожители, а литература живет настоящим.

Мне понятно, когда современного писателя вяло рвет. Значит, он знает, что погружен в темноту и вынужден гугнявить с азов.

Многие этого не понимают и пишут связно.

Мы, впрочем, забыли про «форму».

Я имел в виду не форму стихов, а форму книг.

Все они напечатаны на цветной бумаге на принтере. Это незатейливая технология.

К ней нужен мощный бонус.

Бонус Китупа в дизайне. Дизайн у него лаконичный и смачный. Как крестом по хребту.

Линии жирные, тяжелые, но умеют летать.

На фронте такие называли сказал бы как, но непонятно, что тут за фронт.

Если видеть эти книги на незнакомом языке (а у Бадалова она и так уже на незнакомом языке), они покажутся агитационной литературой.

Но не за педерастию агитирует Гальпер, не за хындыр-мындыр рвет глотку Уральский, не космос продвигает Китуп (чего его продвигать), не kaplya konsentrata предмет воззваний Бадалова, не с наркоманией борется Бартов.

Все они отстаивают право на высказывания, отбитые у контекста.

Контекст обдристался, и не следует делать вид, что он поддается реанимации.

Дырке от бублика он поддается, а не реанимации.

Другое дело, что для агитации нужны тиражи и слякоть.

Страницы с молниевидными верстками должны шевелиться в мокром снегу, среди воронья.

Но тиражи у Китупа коллекционные, какая тут слякоть.

Я спросил Китупа, что он думает о Шкловском.

— Сволочь! Хотя и талантливая, — мгновенно сказал Китуп.

Потом так сказал:

— Все писал парадоксами. Знаем мы эти штучки.

Это верно, штучки мы знаем.

Парадокс безразличен к универсуму, ему лишь бы зажопиться через самого себя.

В этом смысле пародия на Шкловского удалась.

Но Китуп рисует ракеты.

Каждый день рисует ракеты.

«PROPELLER»

Книги Китупа:

1. ВЕСЬ МИР. Москва, 1991. А6, 48 стр.
2. ВОКРУГ НАС — ВСЁ. Москва. 1991. А6, 48 стр.
3. МАМКА-КОСМОС. Москва. 1991. А6, 48 стр.
4. 18 SEKUNDEN. Берлин. 2002. А6, 32 стр.
5. ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА МАРСЕ? Берлин. 2003. А6, 40 стр.
6. ПЕСНЬ О ГАЛАКТИЧЕСКОМ СОЮЗЕ. Б. 2008. А5, 80 стр.
7. ВЬЕСНA. Берлин. 2009. А6, 32 стр.
8. В НАШЕМ ГОРОДЕ. Берлин. 2009. А6, 32 стр.
9. ЭТОТ МИР НА САМОМ ДЕЛЕ. Берлин. 2009. А5, 80 стр.
10. ТЫ — РОБОТ. Берлин. 2009. А6, 48 стр.
11. О ПРИМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛИЧНОСТЯХ. Б. 2010. А5, 72 стр.
    

    Собрание сочинений Бартова:

12. ОЛЬГА И НИКОЛАЙ. Берлин. 2009. А6, 32 стр.
13. ПОДРОБНЫЕ ОПИСАНИЯ СОСТОЯНИЯ МУХИНА. Берлин. 2009. А6, 32 стр.
14. ФАЛЛОС ИМПЕРАТОРА. Берлин. 2009. А6, 40 стр.
15. ЖИЗНЬ С КУЗНЕЧИКОМ. Берлин. 2009. А5, 24 стр.
16. СЕМЬ ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ ЛЕЙТЕНАНТА МИЛИЦИИ ИВАНА ПЕТРОВА. Берлин. 2010. А5, 24 стр.
    

    Книги других авторов:

17. Баби Badalov. GUSTIE USI INDUSA. Б. 2010. А5, 24 стр.
18. Саша Гальпер. ГЕНСЕКИ И ГОМОСЕКИ. Б. 2010. А5, 24 с.
19. Гена Уральский. АКЫН УРБАНА. Б. 2010. А5, 24 стр.
    

    Журналы:

20. KITUP’S OWN PROPELLER COMICS. Выходит с 1993 г. Выпуски 1–22. А5, А6, 12–24 стр.
21. БАРТОВ. №№ 1–5. Выходит с 2009 г. А5, 8 стр.
22. The GAF. №№ 1–8. Выходит с 2009 г. А5, 12–32 стр.
    

    Альбомы:

23. PROPELLER PICTORIAL LIBRARY. Выходит с 2005 г. Выпуски 1–10. А4, 24–32 стр.

Вячеслав Курицын