Признак человека

Зоология
Режиссер:
Иван Твердовский
Страна: Россия, Германия, Франция
В ролях: Наталья Павленкова, Дмитрий Грошев, Ирина Чипиженко и другие
2016

Главная героиня фильма Ивана Твердовского «Зоология» любит животных и часто подкармливает их в зоопарке, разговаривает с ними, ласкает их. Потому что больше Наташе разговаривать не с кем. И ласкать тоже некого. То ли из-за частых бесед с животными, то ли из-за того, что Твердовский много читал Кафку, у героини вырастает хвост.

Это был бы идеальный зачин для фантастической комедии, но создатели картины не преследуют цель рассмешить: за гротеском они прячут важный и своевременный разговор о нас и о нашем времени. Героиню можно презирать, а можно попытаться понять. Зритель сам определится, на чьей он стороне. Если посчастливится, заметит и за собой мерзкий и противный хвост, от которого захочется избавиться.

В унылой российской поликлинике бабки в очереди обсуждают последние городские сплетни, кто-то идет в кабинет без очереди ‒ и разражается скандал. Врачи равнодушно смотрят на хвост пациентки и даже не удивляются: им все равно. Режиссер мог бы продолжить этот печальный ряд и снять чернуху о том, как страшно жить в России. Но чернуха Твердовского не волнует. Он видит окружающую нас серость, но ее демонстрация не главная его задача. Ему интересны свои герои, Твердовский пытается их понять и даже любит ‒ и кино у него получается умное.

Это радость для российского зрителя, потому что режиссеру всего 27 лет, а он уже успел снять «Класс коррекции» – страшное кино об отношении общества к человеку с ограниченными возможностями. Тему особенных людей он продолжает в «Зоологии». После этой картины уже можно говорить о почерке Твердовского: он заставляет зрителя сопереживать, напоминает о сочувствии к ближнему, разрушает привычное равнодушие. Ему хватает чувства меры и вкуса не превратить свою картину в пересказ убогой действительности. Он не лезет в политику, о современной церкви говорит мимоходом, и делает это тоньше и мудрее, чем Кирилл Серебренников в своем «Ученике». Если Серебренников ведет только заунывный монолог о плохой школе, плохой вере и плохой стране, то его молодому коллеге удается выстроить диалог.

К этому диалогу режиссер подключает и зрителя. Во время просмотра в голову постоянно приходят сложные и неудобные вопросы: иметь хвост, быть не таким, как все, – каково это? И при этом отличаться от людей вокруг не потому, что ты талантливый или успешный (таких сюжетов много), а напротив, человек маленький, незаметный. Твердовский не наделяет свою героиню какими-то особенными социальными характеристиками. Определив ее в конкретную социальную группу или прослойку, режиссер ограничил бы идейный круг фильма.

Главным персонажем «Зоологии» становится старая дева. Даже если убрать из сюжета наличие хвоста, женщине не станет легче жить. Каково чувствовать всеобщее презрение, которое кроется за словосочетанием «старая дева»? Сценарист наделяет ее хвостом, и хвост в данном случае – верный признак ее человечности. Именно наличием хвоста она противопоставлена всем людям, которые куда больше нее походят на животных.

Кому-то в зале было смешно – в фильме много смешного. Много гадкого до физического отвращения ‒ некоторые от экрана отворачивались. Если люди смеялись в финале, значит, они не попытались понять Наташу. Они уверены, что у них нет хвоста, и не осознают, что он имеется у каждого. Режиссер на своем уроке зоологии пытается нас всех остановить, заставить оглядеться, заметить и понять. В первую очередь себя, а если уж повезет – и главную героиню фильма.

Твердовский выпускает людей из «клеток» в надежде, что мы все-таки поймем одну простую истину: не нужно переходить на другую сторону дороги, если вам навстречу идет человек с хвостом.

Егор Королев

Terror incognitus

По всему миру гремят взрывы — треть из них признается международными трагедиями; треть привлекает всеобщее внимание в качестве повода для коллективных умственных спекуляций; треть освещается лишь региональными СМИ. Не только образ террориста — врага просвещенного западного мира — остается размытым в массовом сознании. Весь исламский (а заодно и весь ближневосточный) мир видится большинству единой империей варварства и фанатичного зла — будучи на деле куда менее монолитным в культурном, политическом и религиозном плане, чем мир европейский. О внутреннем же терроризме никто не хочет знать вообще ничего — как и о войнах, которые развязались где-то там и сами собой.

«Прочтение» предлагает читателям хотя бы на несколько вечеров отказаться от нашей вечной привычки видеть только в себе уникальную личность, тогда как в другом — представителя той или иной национальности/религии/партии/группы. Самое время пересмотреть несколько важных фильмов о мировом терроре и вспомнить, как, когда и почему сила права уступала место праву силы.

«Комплекс Баадер-Майнхоф» Ули Эделя, 2008

«Германия осенью» Райнера Вернера Фассбиндера, Александра Клюге, Альфа Бруштеллина и других, 1978



Деятельность леворадикальной террористической «Фракции Красной армии» (RAF) (1968–1998), создателям которой посвящен фильм Эделя, — самый болезненный для Германии сюжет послевоенной истории. Все началось с «бунта в Швабинге» летом 1962 года (когда полиция впервые за полтора десятилетия применила дубинки против мирной молодежи, которой вздумалось что-то пораспивать и пораспевать на ночных улицах) и общеевропейских университетских волнений последующих пяти лет. Они были весьма умеренными, пока 2 июня 1967 года полиция не застрелила студента-теолога Бенно Онезорга во время выступлений политизированных берлинцев, увлеченных идеями советского, чилийского, китайского и кубинского социализма, против визита в город иранского шаха Мохаммеда Резы Пехлеви. Такова хронология событий, сформировавших первое поколения RAF — истинных идеалистов-антифашистов.

За два года, предшествовавших тюремному заключению, группировка Баадер-Майнхоф, куда вошли журналистка Ульрика Мария Майнхоф (Мартина Гедек), романтик-маргинал Андреас Баадер (Мориц Бляйбтрой), интеллектуалка и дочь пастора, прямого потомка Гегеля, Гудрун Энсслин (Иоганна Вокалек) и адвокат Хорст Малер (Симон Лихт), осуществила не многие из заявленных целей. Однако тем временем успело сложиться второе поколение RAF — безжалостных радикалов, заметно преуспевших на этом же поле (налетов на банки и магазины, нападений на военные объекты США и Германии, убийств и захвата в заложники госслужащих). «Комплекс Баадер-Майнхоф», где Ули Эдель воссоздает события десятилетнего периода активности обоих поколений во всех мыслимых деталях, — трудное для неподготовленного зрителя кино. Дело тут не столько в зрелищности кровавых акций, сколько в длинной череде лиц жертв и убийц, почти хроникальных подробностях — без погружения в них, нет, впрочем, и смысла вообще обращаться к истории RAF.

Оценить же и тем более ощутить социальную атмосферу этого времени поможет другая картина — «Германия осенью» (1978). Это прямая реакция «нового немецкого кино» на события конца 1977 года (похищение и убийство активистами RAF промышленника Шлейера, неудавшееся похищение банкира Понто, а также угон самолета «Ландсхут», организованный Народным фронтом освобождения Палестины). Фильм «Германия осенью», снятый главными режиссерами своего времени, как нельзя более точно иллюстрирует механизм отношений между любыми государственными и террористическими силами. Во взаимной борьбе они неизменно обретают черты друг друга: всякое противостояние авторитаризму само начинает осуществляться предельно авторитарными методами, любое подавление террора быстро оборачивается таким же террором.

«Мюнхен» Стивена Спилберга, 2005



Нет ничего удивительного в том, что фильм «Мюнхен» — киноиллюстрация операции Моссада «Гнев Божий», снятая по книге канадского журналиста Джорджа Джонаса, — вызвал одинаково сильное недовольство израильской и палестинской сторон. Многолетнюю историю ликвидации террористов «Черного сентября» и Организации освобождения Палестины (ООП), причастных к осуществлению теракта на мюнхенской олимпиаде 1972 года, где были убиты 11 израильских спортсменов, Стивен Спилберг воссоздал на экране в форме эталонного политического триллера рубежа 1960–1970-х — столь же богатого на повседневно-производственные детали, сколь и нейтрального в оценках.

Карательная одиссея бывшего телохранителя Голды Меир (Линн Коэн) Авнера Кауфмана (Эрик Бана), в подчинение которому поступает четыре специалиста по взрывам, подделке документов и заметанию следов, предстает предприятием почти рутинным. Столкновения характеров, технологические просчеты, спонтанные риски, случайное везение, муки выбора между чувством и долгом — едва ли кто-то теперь узнает, насколько оправданы были итоги и сколько пуль попало в истинные цели, однако зрителя процесс занимает больше результата. Спилберг, которого интеллектуалы (вечно боящиеся стать жертвой эмоциональной эксплуатации) то и дело обвиняют в сентиментальности, граничащей со старческой слезливостью, в «Мюнхене» всякий раз по-новому рифмует эту свою слабость с предопределенной поворотами сюжета жестокостью. Не все рифмы оказываются богаты, не все — точны (а знаменитый параллельный монтаж секса Авнера с женой и расстрела олимпийцев и вовсе хочется — да не выходит — навсегда позабыть), но в символической насыщенности и психологической достоверности им уж точно не откажешь.

«Черное воскресенье» Джона Франкенхаймера, 1977



Мюнхенская резня — сюжет, который едва ли мог оставить равнодушным еще одного режиссера, мастера параноидальных триллеров и антимилитариста Джона Франкенхаймера. «Черное воскресенье» — экранизация одноименного романа Томаса Харриса (автора «Молчания ягнят») — повествует о вымышленных, но явно навеянных писателю олимпийскими убийствами событиях. Спецслужбам во главе с агентом Моссада майором Кабаковым (Роберт Шоу) и агентом ФБР Сэмом Корли (Фриц Уивер) предстоит предотвратить очередной теракт «Черного сентября»: палестинские радикалы планируют убить 80 тысяч человек (среди которых — президент США) во время Супер Боула в Майами. Подготовкой великого «акта возмездия» занимаются бывший военный пилот Майкл Лендер (Брюс Дерн), много лет подвергавшийся пыткам во вьетнамском плену, и палестинка Далия Ияд (Марта Келлер) — интеллектуалка-красавица, истинная femme fatale трудной судьбы. Эти двое собираются взорвать над стадионом начиненный мелкой дробью дирижабль Goodyear, с которого будет вестись телесъемка матча.

На момент создания этого кино «Черный сентябрь» — самая законспирированная, малочисленная и наименее зависимая от руководства ООП палестинская террористическая организация — несколько лет как прекратила свою деятельность. Потому стремление Джона Франкенхаймера психологизировать и рационализировать действия отдельных ее активистов, будучи, казалось бы, весьма своевременным, у публики вызвало скорее равнодушную усталость. От провала картину, которой руководство Paramount Pictures напрасно предрекало успех «Челюстей», спасла техническая эффектность и масштабность: массовые сцены и сейчас впечатляют даже искушенного зрителя. Что до дорогой сердцу Франкенхаймера внутренней психодраматургии, то она именно теперь обретает подлинную актуальность — сегодня режиссерские оценки обнаруживают куда большую сложность и даже противоречивость, чем, вероятно, могло казаться в 1977 году. Любопытно, что «Черное воскресенье», видевшееся своим современникам чисто жанровым «одноразовым» кино, обернулось еще и источником ряда культурных аллюзий: скажем, именно здесь Квентин Тарантино позаимствовал образ сексапильной медсестры-убийцы для Kill Bill: Vol. 1, а ряд музыкальных тем, созданных для этой ленты Джоном Уильямсом, внимательный зритель мог расслышать сразу в нескольких политических триллерах начала 1990-х.

«Черная пятница» Анурога Кашьяпа, 2004



В минувшем июле после 20-летнего тюремного заключения был казнен Якуб Мемон — один из организаторов мартовских взрывов 1993 года в Мумбаи (тогда — Бомбее). Двое главных террористов, крупные фигуры индо-пакистанского преступного мира Давуд Ибрагим и Ибрагим «Тигр» Мемон, в течение нескольких часов взорвавшие в столице 13 заминированных машин (257 человек погибли, от 700 до 1400, по разным данным, получили ранения), до сих пор находятся в розыске. Самый масштабный в истории современной Индии теракт, который стал следствием обострившегося противостояния между индуистами и мусульманами, положил начало целой серии взрывов, гремевших на территории страны в 1990–2000-х годах. Фильм Анурога Кашьяпа «Черная пятница», в основу которого легла одноименная книга криминального журналиста С. Хуссейна Заиди, явил собой кинореконструкцию тогдашних событий — настолько детальную, многогранную и точно выстроенную, что индийские власти, опасаясь возможного резонанса, допустили ленту ко внутреннему прокату лишь в 2007-м.

Самое поразительное в этом кино — то, как при всей своей обстоятельной скрупулезности оно до самого финала сохраняет заряд ярости и страсти. Игровые кадры чередуются с документальными; процедурные тонкости полицейского расследования включают сцены более чем пристрастных допросов; кровь, пот и слезы смешиваются в пугающе точных пропорциях — и в итоге производственная драма оборачивается сначала триллером, а потом гимном сердитого гуманизма. Афоризм Махатмы Ганди «Око за око — и мир останется слепым», которым предваряются начальные титры «Черной пятницы», относится к числу мудростей столь затертых, что давно утратили всякую остроту и вкус. Однако кино Анурога Кашьяпа иллюстрирует ее так точно и в то же время небанально, будто сам Ганди изрек свое предсказание после просмотра этой ленты — а не она стала развернутым комментарием к нему. Современный европеец непростительно мало знает о внутреннем региональном терроризме: заполнять этот пробел с помощью художественного кинематографа — метод неоднозначный, но «Черная пятница», неслучайно собравшая коллекцию международных наград и номинаций, оправдывает его право на существование, хотя бы в качестве начального ликбеза.

«Тимбукту» Абдеррахмана Сиссако, 2014



Абдеррахман Сиссако — пожалуй, самый прославленный и успешный африканский режиссер современности: на счету этого мавританца, выросшего в Мали, учившегося во ВГИКе в мастерской Марлена Хуциева, а теперь живущего во Франции и Мавритании (где он успел поработать еще и советником по культуре при Мохаммеде ульд Абдель Азизе), более 20 кинопремий первого ряда. Его последняя работа — фильм «Тимбукту», повествующий о восстании туарегов 2012–2013 годов и захвате Национальным движением за освобождения Азавада легендарного города на южной окраине Сахары, был удостоен трех наград премии «Сезар», двух специальных призов в Каннах и еще нескольких международных наград.

В 2012 году Тимбукту — некогда главный университетский и религиозный центр Западной Африки, место зарождения «суданского гуманизма» («Соль прибывает с севера, золото — с юга, а слово Божье и мудрость — из Тимбукту» — гласила африканская поговорка XIV века), а теперь бедный город, с трудом сохраняющий остатки былого наследия (несколько средневековых мечетей и коллекцию из 100 000 рукописей), — был захвачен исламскими фундаменталистами и объявлен столицей самопровозглашенного Независимого Государства Азавад. Несколько месяцев Тимбукту, признанный памятником Всемирного наследия, страдал от вандализма радикалов, а горожане жили под гнетом шариата. Сиссако поместил в этот контекст вымышленную историю музыканта и владельца небольшого коровьего стада Кидана (Ибрахим Ахмед), который обосновался за городской чертой с женой (Тулу Кики) и дочерью (Лейла Валет Мохамед). Жизнь их семьи — и еще нескольких персонажей — превращается в ад, когда Кидан случайно убивает в драке рыбака Амаду (Омар Хайдара), который застрелил одну из его коров.

Сюжет этого неспешного и на редкость поэтичного кино условен (примерно в той же степени, что сюжеты фильмов Сергея Параджанова и режиссеров казахской «новой волны» 1980-х) — для Абдеррахмана Сиссако куда важнее оказывается фольклорный и мифологический элементы. «Тимбукту» словно бы собран из найденных в сахарских песках обрывков, осколков и драгоценных деталей славного прошлого: их уже никак не сложить в симметричную мозаику — лишь в кривоватый коллаж, довольно точно, впрочем, отражающий соотношение действующих на территории этих песков сил разума и зла. Самое же прекрасное в этом кино — женские образы: прелестница-дочь, полная достоинства и мудрости жена, городская колдунья, юная певица, темпераментная торговка… Только женщины — вопреки всем постулатам ортодоксального и прогрессивного ислама — сохраняют здесь не только подлинное жизнелюбие, но и готовность к сопротивлению.

«О людях и богах» Ксавье Бовуа, 2010



Ксавье Бовуа никогда не стремился к поиску чистых линий: всякий его фильм оборачивается жанровым перевертышем — иногда намеренно экспериментальным, иногда неожиданным, кажется, для самого режиссера. Кино «О людях и богах», получившее Гран-при в Каннах (2010), — исключительная его работа: в первую очередь в этом (но и не только) смысле. Драма Бовуа основана на подлинной истории гибели семи монахов цистерцианского католического ордена из монастыря Божьей Матери в Атласских горах, которые не покинули обитель, когда в 1996 году в Алжире поднялась очередная волна исламского экстремизма. Фильм — церковный ритуал, исполненный торжественности и успокоительной прохлады.

В обстоятельствах этой истории до сих пор остается много неясного. Доподлинно известно следующее: в октябре 1993-го, через два года после начала гражданской войны в Алжире (когда исламистский фронт выиграл первый тур парламентских выборов и был убит президент Мохамед Будиаф), Вооруженная исламская группа обратилась ко всем иностранцам с требованием покинуть страну. В марте 1996-го ее активисты похитили семь из восьми монахов монастыря в Тибрине и, не удовлетворившись результатами переговоров с французским и алжирским правительствами, объявили о казни цистерцианцев. Два месяца спустя их головы были обнаружены на дороге возле Медеи. Согласно альтернативной версии, убийцами монахов были алжирские военные, не менее активно промышлявшие в те годы похищениями и грабежами.

Бовуа, впрочем, больше интересуют иные обстоятельства — уникальные отношения, сложившиеся между монахами и обитающим в местной деревне мирным исламским населением. Настоятель монастыря отец Кристиан (Ламбер Вильсон), интеллектуал-текстолог, изучает Коран и беседует с местными имамами, отец Люк (Майкл Лонсдейл), врач, целыми днями принимает больных, остальные хозяйствуют не только на территории обители, но и помогают деревенским. Монахи нередко посещают сельские праздники (включая религиозные) и торгуют на рынке монастырским медом. Они не просто являются частью местной общины, пусть и несколько дистанцированной, — скорее, незримо обеспечивают ее цельность.

Медитативная повседневность, в изображении которой обнаруживается абсолютная ритмическая (о, эти распевы во время служб) и живописная (ах, эти рембрандтовские композиции) чистота, завораживает и лишает всякой воли к уточнению авторских оценок и акцентов. Это кино — не дурман, но бальзам: состав не менее важный для выбравшего путь познания, чем иная сыворотка правды.

«Четыре льва» Кристофера Морриса, 2010



Единственная полнометражная трагикомедия на тему терроризма, снятая командой блестящих телекомиков из Британии, казалось бы, должна оказывать на зрителя исключительно терапевтический эффект — однако на деле «Четыре льва», низводя явление до уровня истерического абсурда, делают его лишь ближе и живее, а потому страшнее.

Четверо мусульман из Шеффилда планируют организовать блицджихад против погрязшего в сионистско-капиталистическом болоте британского общества. Конспирации ради они обсуждают все планы в детской соцсети «Вечеринка тупиков». Проблема лишь в том, чтобы договориться о методах борьбы с кафирами: восторженный дурак Вадж (Кейван Новак), изучающий религию по книжке «Верблюжонок идет в мечеть», предлагает взорвать интернет; тихий болван Фессал (Адиль Ахтар) тренирует ворон переносить взрывчатку, чтобы разгромить аптеку (неверные продают там презервативы); единственный в группе коренной англичанин (и потому самый агрессивный исламист) Барри (Найджел Линдсей) уверен, что вернее всего будет заминировать мечеть — пора уже радикализировать мирных собратьев. Предводитель «прайда» Омар (Риз Ахмед), примерный муж и заботливый отец, кажется на их фоне редким интеллектуалом — но оказывается очень плохим стрелком.

Являя собой подлинно идиотическую комедию, где высокая сатира уровня политического гротеска «В петле» (сценаристы которого Джесс Армстронг и Саймон Блэкуэлл и работали вместе с Кристофером Моррисом над «Четырьмя львами») мешается с гэгами из самых топорных солдатских анекдотов, а блестящие в своей дадаистской абсурдности монологи сменяются классическим слэпстиком, это кино, как ни парадоксально, больше сообщает о современном обывателе, берущемся рассуждать на тему исламского терроризма, чем о самих террористах. Мешанина из домыслов и провокаций, подлинных угроз и грамотно сфабрикованного фейка, агрессивное невежество в соцсетях и нехватка простых слов для объяснения сложных явлений — все это стало нашей повседневностью: не менее опасной и разрушительной, чем предприятия реальных, совсем не смешных, террористов.

Ксения Друговейко

Бес фанатизма

Убивайте всех, на том свете Господь узнает своих!

Папский легат Амальрих Арно после взятия альбигойской крепости Безьер в 1209 году

Начиная с 2014 года террористическая группировка «Исламское государство», повинная во всех учтенных Римским статутом Международного уголовного суда видах преступлений против человечности, осуществляет также уничтожение культурного наследия и памятников мировой истории на Ближнем Востоке. В России тем временем бесчинствуют — при формальном осуждении и реальном попустительстве властей и РПЦ — «Божья воля» и одиночные религиозные активисты.

Нуждается ли Господь Бог в жандармах — и кто из них первым предложит снова называть инквизицию святой? «Прочтение» предлагает пересмотреть несколько фильмов, напоминающих о том, чем оборачивается для целых народов и поколений вмешательство церкви в дела государства и как религиозный фанатизм губит жизни отдельных людей.

«День гнева» Карла Теодора Дрейера, 1943



Кумир Ларса фон Триера датский протестантский мистик Дрейер, снявший свои главные шедевры — «Михаэля» (1924), «Страсти Жанны Д’Арк» (1928) и «Вампира» (1932) — в Германии, работал над «Днем гнева» уже на оккупированной нацистами родине. Киноведы традиционно видят политическую аллегорию в этой истории двух женщин, ставших жертвами инквизиции в Дании начала XVII века, — старой травницы (Анна Свиеркиер) и юной пасторской жены (Лизбет Мовин), полюбившей собственного пасынка, своего ровесника (Пребен Лердорфф-Рай). Однако рифма «оккупация — инквизиция» слишком условна: Дрейер, к лентам которого соотечественники-современники относились с единодушным равнодушием, едва ли стремился возбудить в них патриотические чувства. В национальном прокате фильм, к слову, провалился.
«День гнева» меньше всего похож на манифест или агитплакат — это кино предельно аскетично и сурово: таковы и этика, и эстетика дрейеровского кинематографа. Время охоты на ведьм интересует режиссера как эпоха всеобщего страха и ханжества, в условиях которого категории веры, любви, вины и ответственности обретают и абсолютное выражение, и абсолютную ценность. Инквизиторская Европа предстает миром мужской трусости и жестокости, подавленной женской сексуальности и массового уничтожения человеческого достоинства и чести.

«Дьяволы» Кена Рассела, 1971



Британец Кен Рассел, мастер экзальтированного китча, взглянул на историю средневекового мракобесия со свойственным ему задором. «Дьяволы» — это психоделическая киновариация на тему Луденского процесса 1634 года, которому Олдос Хаксли посвятил свой исторический роман «Луденские бесы» (1952), — его текст, прежде адаптированный для сцены, и лег в основу сценария.
Историю массового помешательства монахинь-урсулинок, под влиянием своей настоятельницы матери Иоанны (Ванесса Редгрейв) обвинивших аббата Урбина Грандье (Оливер Рид) в том, что тот наслал на них одержимость дьяволом, Рассел трактует как сексуальную истерию, грамотно организованную приспешниками кардинала Ришелье (Кристофер Лог). Известно, что просвещенный жизнелюбец Грандье, управлявший Луденом, открыто выступал против политики кардинала и стремился спасти независимость города. Рассел наделил эту историческую фигуру еще и склонностью к развеселому разврату, а также весьма нетипичными для средневекового клирика взглядами на ряд католических догматов. В итоге «Дьяволы» — при всей трагичности сюжета — обернулись натуральной рок-опереттой: помешательство влюбленной в Грандье Иоанны и ее томных монахинь смотрится как модернистский балет, а исповедь аббата на суде звучит как ария умирающего оперного героя. Смешивая фарс и пафос, Рассел добивается при этом любопытного эффекта — его кино тонко насмехается и над институтом церкви, и над зрителем, и над европейским культурным мифотворчеством.

«Агора» Алехандро Аменабара, 2009



Снятая на волне нового интереса кинематографистов к пеплумам, под знаком которых прошли экранные 2000-е, «Агора» выходит далеко за рамки этого наивного жанра. Аменабара, повествующего о жизни первой женщины-философа, астронома и математика Гипатии (Рейчел Вайс), которая возглавляла Александрийскую школу неоплатонизма на рубеже IV–V веков н. э., куда больше интересуют истории идей, чем истории людей. Благодаря этому «Агора» отличается редкой исторической достоверностью: хроника заката античной Александрии, ставшей сначала мировым центром распространения христианства, а потом (после присоединения Египта к Византии) — и жестоких гонений на язычников и иудеев, инициированных епископом Кириллом, изложена и проиллюстрирована режиссером во всех значимых деталях.
Аменабар не пытается в угоду зрелищности выдать уличные беспорядки и погромы за батальные сцены — и снимает их как репортер, а не балетмейстер (в которого обыкновенно превращается всякий постановщик пеплумов). Романтической линией пренебрегает и вовсе — безответно влюбленные в Гипатию префект Орест (Оскар Айзек) и христианский богослов епископ Синезий (Руперт Эванс), некогда бывшие ее учениками, интересуют режиссера в качестве представителей двух типов политического сознания. Сама Гипатия любопытна ему как носительница не замутненного религиозными страстями чистого рацио. Оттого «Агора» оказывается фильмом прохладным и даже суховатым: больший мелодраматизм сделал бы его увлекательнее, но, с другой стороны, в разговорах о раннем христианстве холодная голова как раз не повредит.

«Филомена» Стивена Фрирза, 2013



Эта ироническая и вместе с тем сентиментальная трагикомедия снята по документальной книге «Потерянный ребенок Филомены Ли» авторства Мартина Сиксмита — британского политического журналиста, который в момент профессионального кризиса взялся за совсем не типичное для себя расследование.
Случайное знакомство сводит Сиксмита (Стив Куган, он же соавтор сценария) с ирландкой Филоменой Ли (Джуди Денч), которая уже полвека пытается найти своего сына Энтони. Забеременев в ранней юности, она была на несколько лет отправлена отцом в монастырь городка Роскрей, где и родила. Тамошние монахини наладили бизнес по продаже незаконнорожденных малышей американцам — так увезли в Штаты и годовалого Энтони.
Для тех, кому еще не знакомо продолжение этой истории, «Филомена» будет полна самых разных неожиданностей — как основательно подрывающих веру в человечество (и католичество), так и возрождающих ее в отношении всякой отдельно взятой личности. Филомена и Мартин, которые вместе отправляются в Вашингтон, являют собой истинно комическую пару: попробуйте догадаться, кто выйдет победителем в этом противостоянии опытов и мировоззрений — недалекая и наивная, но обладающая даром подлинно христианского великодушия медсестра или пресыщенный интеллектуал-атеист? Что до проблем двойной морали, религиозной нетерпимости и махинаций на рынке усыновления, то российскому зрителю они покажутся сегодня даже ближе и понятнее, чем британскому.

«Спасение во имя любви» Апараны Сен, 2002



Намеренно или нет, наши прокатчики дали этому фильму название, которое ассоциируется у всякого зрителя с дурновкусной болливудской мелодрамой. Между тем «Мистер и миссис Айер» (таково оригинальное наименование), получивший ряд международных премий, относится к лучшим образцам кинематографа современной Западной Бенгалии, а имя его автора — актрисы, сценариста и режиссера Апараны Сен — известно на весь мир.
Минакши (Конкона Сен Шарма) — девушка из консервативной брахманской семьи — едет с маленьким сыном от родителей домой. Попутчиком оказывается знакомый ее отца Джахангир (Рахул Бозе), молодой фотограф из Калькутты. На середине пути становится известно, что дороги перекрыты из-за очередного столкновения между исламскими и индуистскими активистами — вскоре группа последних врывается в автобус, где едут герои, и уводит куда-то пожилую мусульманскую пару. Джахангир успевает признаться Минакши в том, что он тоже мусульманин, — теперь им предстоит несколько дней изображать супружескую пару.
Это роуд-муви, на втором плане которого развивается история так и не случившейся любви, являет собой предельно реалистичное авторское рассуждение на тему абсурдности религиозных противостояний в стране, у жителей которой и без того мало поводов для единения. Классы, касты, языки (коих здесь 447 — не считая 2000 диалектов) — и множество вариантов сочетаний между ними: опасный мультикультурализм, снова и снова вдохновляющий фанатиков.

«Ваджда» Хайфы аль-Мансор, 2012



Хайфа аль-Мансор — первая и единственная женщина-кинорежиссер в Саудовской Аравии: в этой стране, живущей по законам шариата и занимающей одно из последних в мире мест в отношении развития и защиты прав женщин, нет ни одного кинотеатра. «Ваджда» же, получившая всемирное признание, стала первым в истории королевства фильмом, выдвинутым им на «Оскар».
Непоседливая остроумница Ваджда (Вад Мохаммед), десятилетняя школьница из Эр-Рияда, с трудом подчиняется дурацким правилам — девочкам ничего нельзя и все запрещено. А Ваджда мечтает о зеленом велосипеде — чтобы гонять наперегонки с лучшим другом Абдуллой (Абдулрахман аль-Гохани). Родители отмахиваются от этих глупостей, у них свои заботы: мама (Рим Абдулла) устала от тяжкой работы и переживаний о муже (Султан аль-Ассаф) — свекровь подыскивает сыну вторую жену, а папа души не чает и в дочери, и в супруге, но желает иметь наследника, которого та уже не сможет родить.
Самое прекрасное в этом кино — блестящие (все до одной) актерские работы и живость самой истории, далекой от всякой шаблонности, манипулятивности и продуманной провокационности. Потому, вероятно, ее благосклонно принял и арабский мир — настолько, что в Саудовской Аравии, единственном государстве, где женщины не имеют права водить машину, им теперь разрешено передвигаться по улицам на велосипедах.

Ксения Друговейко

Почитай уже других поэтов

Юбилей Иосифа Бродского — прекрасный повод пересмотреть «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину». «Прочтение» рассказывает о фильме Андрея Хржановского и еще нескольких лентах, посвященных прославленным литераторам-изгнанникам — вынужденным или (условно) добровольным эмигрантам.

Избавить идеальное государство от поэтов призывал еще Платон — совету афинянина следовали правители самых разных стран и эпох, справедливо опасавшиеся тех, кому дано одновременно разрушать шаблоны и организовывать хаос. Для одних эмиграция обернулась гибелью, для других — похоронами, после которых жизнь продолжается дальше и, как правило, дольше.

«Цвет граната» / «Саят-Нова» Сергея Параджанова, 1968



Между судьбами двух «обыкновенных гениев» — Сергея Параджанова и его героя, армянского поэта и музыканта XVIII века Саят-Новы, — прослеживаются столь яркие параллели, что перечислять их даже неловко. Тонкость в том, что биография режиссера известна нам во всех ее подлинно трагических и захватывающих деталях, а история ашуга — лишь в общих чертах. Став придворным сочинителем кахетинского царя Ираклия II, он немало раздражал двор народным происхождением и острословием, да еще имел несчастье полюбить то ли сестру, то ли дочь правителя. Попал в опалу, был сослан на север Армении и пострижен в монахи; погиб во время персидского вторжения в Ахпатском монастыре или в Тифлисе, куда отправился спасать своих детей.

Неудивительно, что Параджанов (написавший сценарий о Саят-Нове по совету Виктора Шкловского) отказался от последовательного повествования и превратил свое кино-мозаику в череду оживших армянских фресок и книжных миниатюр, одновременно аскетичных и изысканных. Каждая из них стала идеальной визуальной метафорой, отразившей историю отношений поэта со светской и религиозной властью, собственным народом и таинственной возлюбленной: тщательно подобранные эстетом Параджановым антикварные шали, ковры, меха и серебро оказались выразительнее слов. Главные роли (Саят-Новы в юности, его любимой, музы, мима, ангела и безумной монахини) исполнила Софико Чиаурели.

Госкино, присвоившее «Саят-Нове» самую низкую прокатную категорию, переименовало фильм в «Цвет граната» и выпустило в ограниченный прокат после перемонтажа, сделанного Сергеем Юткевичем, — мировая публика увидела его больше десяти лет спустя. Год назад Национальный киноцентр Армении и кинофонд «Проект мировое кино» под председательством Мартина Скорсезе отреставрировали чудом уцелевший оригинальный вариант.

«Старый дом» Бориса Бунеева, 1969



Трудно представить менее любимого российскими школьниками литератора, чем Александр Герцен, сочинения которого им под разными соусами подсовывают и на уроках литературы, и истории. Обычно воспоминания о нем ограничиваются у взрослого уже человека, не интересующегося историей философско-политической мысли, придуманными на сонных уроках каламбурами типа «Былое и дуры». Между тем фигура Герцена становится и симпатичнее, и интереснее всякому, кто узнает неформальные детали его биографии: тонкости отношений с отцом, носившим совсем другую фамилию; историю любви к своей кроткой кузине; любовные коллизии, возникшие спустя годы в их семейной жизни; самоубийство дочери Герцена Лизы, рожденной уже во втором его браке… Словом, все то, что превращает одного из любимых мыслителей Ильича в живого человека. А еще — эмиграция, формально добровольная, но по сути вынужденная для тогдашнего республиканца-западника, желающего публично защищать свои идеи.

«Старый дом» Бунеева повествует о событиях, которые привели Герцена (Андрей Мягков) к решению покинуть Россию. Это черно-белое кино — несколько старомодное, но нисколько не устаревшее — полно неожиданного уюта. Состоит оно преимущественно из разговоров, в которых нет ничего от нафталиновых манифестов и романтических программ по переустройству мира — только естественные сомнения, переживания, споры, звучащие, к слову, пугающе современно. Кроме того, в «Старом доме», где вместе с Мягковым сыграли Евгений Евстигнеев, Игорь Старыгин, Родион Нахапетов и другие звезды старой школы, звучат голоса редчайшей чистоты и «объема» — в них, быть может, и заключена главная прелесть этой ленты.

«Зеркала» Марины Мигуновой, 2013



Один из парадоксов писательской судьбы заключен в отсутствии связи между насыщенностью внутренней и внешней жизни всякого литератора. N., просидевший всю жизнь за одним столом, сочиняет авантюрные романы и переживает мучительную страсть к соседке из окна напротив. M., сменивший десять стран и семнадцать городов (а заодно — четырех жен и сорока четырех любовников), остается в памяти потомков благодаря поэме о любви между камнем и вереском. Среди великих поэтов есть, впрочем, один, а точнее — одна, чья биография оказалась с избытком полна и событийных, и душевных потрясений соразмерно огромного разнообразия и мощи, — это, конечно же, Марина Цветаева.

По мотивам ее биографии можно было бы создать целый сериал (единственным, и неудачным, опытом такого рода оказалось пока «Очарование зла» Юрия Козакова) — но полнометражный художественный фильм казался предприятием совершенно невозможным. Попробуй-ка, имея в запасе пару часов экранного времени, отразить все важное, включая происходившее не в реальности, а на бумаге, — эпистолярные романы с Пастернаком и Рильке и прочие «не встречи». Марина Мигунова, для которой «Зеркала» стали многолетним выстраданным проектом, и ученица Юрия Арабова сценарист Анастасия Саркисян нашли единственно возможное здесь решение. Их фильм — не байопик, но череда новелл: коктебельское знакомство Цветаевой (Виктория Исакова) с Эфроном (Роман Полянский); пражский роман с Родзевичем (Виктор Доброноравов); возвращение из Франции в сталинскую Россию; смерть в Елабуге. Внутри каждой из них остается пространство и для намеренных недоговоренностей, и для трактовок.

Отличаясь ощутимой утрированностью — как драматической, так и визуальной, — фильм Мигуновой полон при этом прекрасных детальных находок и небанальных смысловых рифм. Актерская же работа Виктории Исаковой и вовсе искупает все постановочные огрехи — среди которых, к счастью, не значатся безвкусица и пошлость.

«Дневник его жены» Алексея Учителя, 2000



«Бунин уж слишком много дам переибунил…» — грубовато скаламбурил Набоков в письме Добужинскому, имея в виду журнальную публикацию рассказов, которые Иван Бунин позже включил в свой сборник «Темные аллеи». Между тем жизненный эпизод, из которого родился замысел, а потом и тексты «Темных аллей», имел довольно отвлеченную связь с их сюжетами — и хотя участницами его и впрямь стали несколько дам, Бунина связывали с ними куда более сложные отношения. Этой истории сценарист Авдотья Смирнова и режиссер Алексей Учитель и посвятили «Дневник его жены».

Изначально сценарий Смирновой назывался «Женское имя» и имел структуру сборника новелл: «Вера», «Галя», «Марга», «Вита». Учитель выстроил драматургию иначе, однако ключевые героини — жена Бунина (Андрей Смирнов) Вера (Галина Тюнина), любовница Галя (Ольга Будина), возлюбленная Гали Марга (Елена Морозова) и, наконец, собака Вита — остались на прежних позициях. Так, пока Марга не увела и не увезла от писателя Галю, выглядела бунинская «семья» через год после получения им долгожданной Нобелевской премии — не считая еще влюбленного в Веру приживалы Гурова (Евгений Миронов).

«Дневник его жены» — произведение столь же литературное, сколь и кинематографическое: слова в нем равноценны жестам, паузы в разговорах соразмерны движениям и телесным реакциям. Те и другие притом отличаются и непосредственностью, и точностью. Это кино повествует не столько о несчастной любви (хотя может ли быть большее несчастье: все друг друга любят, очень притом несчастны и ничего не могут с этим поделать?), сколько об одиночестве — личном и разделенном на всех эмигрантском, лазурнобережном.

«Прощание, или Последнее лето Брехта» Яна Шутте, 2000



Определение «спорный» мало к кому приставало так плотно, как к немецкому драматургу Бертольду Брехту. Он, кажется, привык намеренно наполнять противоречиями все свои предприятия, суждения и взгляды: театральные, литературные, политические и семейные — а иногда просто не считал нужным тратить время на разъяснения и прочую не имеющую отношения к делу болтовню. Ян Шутте, взявшийся рассказать об одном из последних дней жизни Брехта, придерживается тех же позиций — так что просмотр «Прощания» предполагает хотя бы минимальную подкованность на предмет биографии писателя: иначе все режиссерские аллюзии и загадки доставят зрителю скорее раздражение, чем удовольствие.

Проводя август 1956 года в своем доме на озере в Буккове, Брехт (Йозеф Бирбихлер) готовится к прогону спектакля «Кавказский меловой круг» перед гастролями в Лондоне. Его жена, актриса Елена Вайгель (Моника Бляйбтрой) великодушно относится к брехтовской любвеобильности, потому соглашается принимать в доме весьма странную компанию: юную любовницу и протеже драматурга Катэ Райхель; другую его возлюбленную — Изот, жену диссидента Вольфганга Хариха (он тоже здесь и ничего не имеет против неверности своей фрау); бывшую любовь Брехта, алкоголичку Рут Берлау; ассистентку мужа Элизабет Хауптман. Еще одна женщина, претендующая на внимание измотанного драматурга, — его дочь Барбара. Однажды утром Елену навещает молодой офицер Штази: она должна знать, что марксиста Вольфганга ждут большие неприятности.

«Прощание», в котором Бертольд Брехт предстает этаким королем Лиром, кто умудряется соединять в себе изощренное чудовище и невинного младенца, примечательно прежде всего актерскими работами. Режиссер, очевидно, делал ставку на политическую составляющую сюжета — но оказался слишком острожен и потому прогадал: зато подарил нам галерею блистательных человеческих портретов.

«Пока не наступит ночь» Джулиана Шнабеля, 2000



Экспрессионист Шнабель всегда был неравнодушен к историям талантливых маргиналов трудной судьбы — неудивительно, что именно он экранизировал историю кубинского писателя и поэта Рейнальдо Аренаса. Будучи студентом в революционной Гаване 1960-х, тот получил престижную премию за свой дебютный роман, а уже в начале 1970-х, когда политический климат стремительно похолодал, стал подвергаться гонениям за открытый гомосексуализм и публикацию своих произведений в Европе и Штатах. Последнее десятилетие свой жизни Аренас смог провести в Америке, где в 1990-м году умер от СПИДа. Вскоре после этого вышла его автобиография — она и легла в основу «Ночи».

Обыгрывая стилистику документального кино 1980-х, Шнабель успевает обратиться сразу к нескольким любопытным темам: сексуальности всякой революции, страшной в своем обманчивом романтизме коммунистической машины, всечеловеческой склонности больше любить покойных, чем живые талантов. Аренас (Хавьер Бардем), в судьбе которого все они нашли самое непосредственное выражение, впрочем, всегда оставался прежде всего поэтом, а уж потом бунтарем, разочаровавшимся революционером и тем паче чьей-либо иконой. Его больше всего занимала красота всякого случайного момента — даже на тюремном допросе, который устроил ему садистски настроенный полицейский (Джонни Депп), Аренас успел сочинить про себя целую эротическую поэму с участием этого внезапно притягательного собеседника. Шнабель же любуется им сначала как уходящей натурой, а потом — как прекрасным, медленно умирающим животным. Подобный образ, как мы знаем, Хавьер Бардем будет примерять еще не раз.

«Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину» Андрея Хржановского, 2009



Поэтическая фантазия Андрея Хржановского на тему воображаемого возвращения в Петербург Иосифа Бродского стала игровым дебютом для прославленного художника и режиссера-аниматора. Съемки «Полутора комнат» затянулись почти на десятилетие — в том числе по юридическим причинам: поэт, как известно, запретил создание любых своих биографий — так что Хржановскому и сценаристу картины Юрию Арабову приходилось не раз вступать в переговоры с Фондом Бродского.

Этот фильм, центральной темой которого оказалось советское детство поэта и его отношения с родителями (Сергей Юрский и Алиса Фрейндлих), а уж только потом эмиграция, едва ли можно назвать биографическим — да он и не задумывался как таковой. В сущности, это остроумнейшее, но полное тонкости и нежности эссе посвящено не только Бродскому, но и нескольким поколениям ленинградской интеллигенции: ее радостям, горестям, нелепостям, а также символам, кодам и знакам, большинство из которых легко умещалось в пространстве классической коммунальной квартиры.

Удивительнее и прекраснее всего здесь то, с какой легкостью режиссер сводит игровые эпизоды (иногда блистательно стилизованные под хронику) и документальные (порой куда больше похожие на постановочные), а потом соединяет те и другие с анимационными шутками и безделицами «на полях» — и ни разу не грешит даже против самого взыскательного вкуса. Правда, когда дело доходит до публичных сокровищ — коими являются поэты — взгляды пуристов становятся очень ревнивы: оставим же им право на собственные фантазии.

Ксения Друговейко

Преступление без наказания

Наступила вековая годовщина геноцида армян — 24 апреля сто лет назад в Константинополе турецкие власти арестовали более 600 представителей духовенства и интеллигенции. Массовые депортации и убийства армян-подданных Османской империи продолжались до 1923 года — за это время погибло, по разным оценкам, до 1,5 миллионов человек. К памятному дню геноцид был признан 22-мя государствами — теперь к ним присоединились Австрия, Болгария и Германия.

На экраны тем временем вышел фильм Карина Ованнисяна и Алека Мухибяна «1915»: «Прочтение» рассказывает о нем и еще нескольких лентах, связанных с темой трагического преступления, следы которого еще долгие годы будут вести в будущее.

«1915» Карина Ованнисяна и Алека Мухибяна, 2015



Дебют американских журналистов армянского происхождения снимался несколько лет — за это время режиссеры успели пройтись (а когда и пробежаться) по разным жанровым направлениям. Неизвестно, как выглядел замысел картины поначалу, но в итоге она под музыку Сержа Танкяна развернулась где-то на стыке мистико-сюрреалистической семейной драмы и исторической трагедии. Это сочетание (скорее настораживающее, чем интригующее) оказалось эффектным и поистине эффективным — дело здесь не столько в противопоставлении частного и национального горя, сколько в столкновении нескольких реальностей: театральной, политической и бытовой.

Проблемы принятия, покаяния и примирения — таковы ключевые мотивы этой истории, главный герой которой, режиссер Симон (Симон Абкарян), ставит в старейшем театре Лос-Анджелеса пьесу об армянке Ани (Анджела Сафарян), что решается ради спасения жизни принять ухаживания турецкого полковника (Сэм Пейдж). Под окнами театра разворачиваются пикеты разгневанных сюжетом соотечественников Симона — но его гораздо больше беспокоит состояние жены Анджелы, исполняющей роль Ани. Обвиняя себя в смерти их маленького сына, она уже который год соглашается жить только прошлым — да и вообще, чувствует себя живой, лишь входя в образ своей героини.

«Шрам» Фатиха Акина, 2014



Единственный в этом списке фильм, подробно иллюстрирующий не только постгеноцидные травмы в разных их проявлениях, но и сами события 1915 года, был создан этническим турком. Эта снятая на 35 миллиметров работа талантливого режиссера Фатиха Акина, постоянного призера европейских фестивалей, участвовала в прошлогоднем венецианском конкурсе — и не снискала похвалы критиков. Между тем история чудом выжившего, но онемевшего после ранения кузнеца Назарета Манукяна (Тахар Рахим) и его долгой одиссеи (Турция — Ливан — Куба — США) в поисках спасшихся дочерей не заслуживает и половины предъявленных к ней высоколобых претензий.

Кто-то обвиняет Акина в склонности к полумерам — но жестокость турецких солдат показана в «Шраме» весьма детально. Кто-то упрекает в уклонении от рассуждений о причинах и следствиях геноцида — однако едва ли они уместны и возможны в рамках выбранного Акином жанра частной драмы, и без того расширенного здесь до возможного предела. Кто-то называет его «сентименталистом» — тем временем повседневность сама по себе полна трогающих до слез мгновений: поддаваться им время от времени — не значит демонстрировать дурной вкус. Куда важнее, впрочем, другое: Фатих Акин, первым в кино начавший разговор об армянском геноциде с широким зрителем, коснулся в нем еще одной важнейшей темы — вненациональной жестокости, феномена жертвы и палача, ждущих своего часа внутри одного и того же человека.

«Рассвет над озером Ван» Артака Игитяна и Вагана Степаняна, 2011



В Армении проживает в 2,5 раза меньше армян, чем за ее пределами — так что тема сохранения и передачи новым поколениям культурной идентичности остается для этого народа одной из главнейших. Ей и посвящен «Рассвет над озером Ван» — снятая в Америке армяно-французская трагикомедия о жизни трех поколений семьи Памбукчян в современном Лос-Анджелесе. Восьмидесятилетний Карапет (Карен Джангирян), сын спасшейся во время геноцида армянки, каждый апрель сжигает на ступенях консульства Турции ее флаг. Попытки сына Тиграна (Жан-Пьер Ншанян) урезонить папеньку заканчиваются лишь ссорами: один давно считает себя американцем, другой презирает такой конформизм и все больше скучает по родным землям. Конфликт усугубляется, когда Карапет узнает, что его внук Геворк (Арен Ватьян) встречается с турчанкой (Гюнышигы Зан).

Это кино примечательно прежде всего на редкость ироничным и в то же время теплым взглядом, которым Артак Игитян и Ваган Степанян смотрят на своих героев. Они с явным удовольствием обыгрывают разнообразные стереотипы, обыкновенно ассоциируемые с образом эмигранта в Штатах — всякого вообще и армянского в частности. Обаяние главного героя — с его темпераментным фанфаронством, страстью к драматическим бенефисам и вечными нардами — сглаживает драматургические огрехи «Рассвета». Диалоги здесь далеки от безупречности — как и игра некоторых актеров второго плана, из-за чего лента начинает периодически напоминать глуповатое «мыло». С другой стороны, она и задумывалась как мозаика самых разных культурных кодов — так что и в этом эффекте можно найти прелесть.

«Арарат» Атома Эгояна, 2002



Для канадского кинематографиста армянских кровей Атома Эгояна геноцид является истинно генетической травмой — жертвами резни стали его прабабушка и прадедушка. Неудивительно, что после известия о съемках «Арарата» поклонники ждали от него программного высказывания на тему в духе «Списка Шиндлера» Стивена Спилберга или «Пианиста» Романа Полански, но Эгоян поступил изобретательнее. Не интересуясь потребностями рядового зрителя в мощной истории с конкретным человеческим лицом, он решил собрать свое полотно из отдельных лоскутков — и так увлекся игрой в закрывание собственных гештальтов, что с какого-то момента перестал следить и за сочетанием цветов, и за сопоставимостью фактур ткани. Обладая завидным запасом самоиронии, Эгоян потешается над этой пестротой — и ловко отшучивается от самых трудных вопросов.

Далеко не всякому заинтересованному зрителю такой подход придется по душе, но трудно представить человека, который не увлечется какой-нибудь из линий эгояновского сложносочиненного сюжета. Одному будет любопытно наблюдать за режиссером Сарояном (Шарль Азнавур), который снимает фильм о геноциде; второму — за его помощником, армянским юношей Раффи (Дэвид Алпей), чей отец считается террористом после убийства турецкого дипломата; третьему — за отношениями матери Раффи (Арсине Ханджян), историка, тоже работающего на съемках у Сарояна, и ее падчерицы (Мари-Жозе Кроз), что обвиняет мачеху в смерти собственного отца и спит с Раффи… Судьбы персонажей на деле переплетены еще крепче — словом, того, кто отважится свести с ними более близкое знакомство, ждет еще немало семейных и политических секретов.

«Майрик»/«Мать» и «Улица Паради, дом 588» Анри Вернея, 1991



Символично, что именно эти две картины (вторая является продолжением первой) стали последними работами французского режиссера армянского происхождения Анри Вернея. Идею создания экранной автобиографии ему предложил Анри Труайя, вдохновленный семейной историей друга, родители которого в 1924 году переехали с трехлетним Анри (тогда еще Ашотом) из Турции в Марсель. Изменив ряд деталей, Верней положил в основу фильма две свои новеллы и создал полный любви и остроумия рассказ о жизни армянской семьи Закарян, трудившейся на износ ради того, чтобы единственный ребенок получил лучшее образование. Этот гимн сыновней любви (заметим сразу, лишенный всякого пафоса), для которого Верней написал сорок вариантов сценария, можно сравнить разве что с «Обещанием на рассвете» Ромена Гари.

Несмотря на то, что темы геноцида Верней напрямую касается лишь в самом начале «Майрик», после выхода фильма турецкие власти навсегда запретили прославленному актеру Омару Шарифу, который исполнил роль отца семейства, въезд в страну. Клаудия Кардинале (мама) избежала этого страшного наказания — как и Ришар Берри, сыгравший повзрослевшего главного героя.

«Тоска» Фрунзе Довлатяна, 1990



Один из величайших и самых недооцененных фильмов перестроечного периода был снят Фрунзе Довлатяном по сценарию Генриха Маляна и Рубена Овспеяна, положившим в его основу одноименный роман Рачии Кочара. (В сущности, слово «великий» следовало бы поставить и перед каждым из четырех этих имен.) «Тоска» — еще и одна из самых страшных картин о XX веке и его слепых жерновах, лавировать между которыми, так и не став жертвой ни там, ни здесь, мало кому хватало сил и/или отваги.

Крестьянин Аракел (Рафаэл Атоян) — этакий армянский Платон Каратаев — сумел спастись во время геноцида и перевести семью через воды Аракса. Кое-как смирившись с тем, что Армения теперь располагается на советской земле, он с детской прямосердечностью критикует усатого вождя и не понимает всеобщего ужаса и трепета. Однажды ночью, после сельского праздника в честь принятия «Сталинской конституции», Аракел переходит через реку обратно — чтобы навестить родные могилы и прийти назад. Вернувшись он, разумеется, попадает в самый настоящий ад.

«Тоска», некоторые сцены которой навсегда сохранятся даже в самой легкомысленной голове, — это, кроме прочего, очень честная история об одиночестве, памяти и прощении.

Ксения Друговейко

Акт убийства

Гибель Бориса Немцова разделила наше издерганное общество еще на несколько лагерей. Одни переживают ее как личное горе, вторые упражняются в цинизме, третьи молча корректируют внутренние списки приличных людей, а четвертые призывают тех и других к милосердию.

«Прочтение» же предостерегает всех неравнодушных от «выгорания» и предлагает вспомнить другие случаи в истории, когда не успевал один человек закрыть глаза, как у миллионов они открывались. Если верить киноклассикам, насильственная смерть политически значимых фигур — вне зависимости от калибра их голов — из века в век обнаруживала лишь одну закономерность: любой миллион состоит главным образом из нулей.

«Юлий Цезарь» Джозефа Лео Манкевича, 1953



Пожалуй, самая любопытная из экранизаций одноименной пьесы Шекспира, снятая одним из тончайших кинематографистов своего времени — тем самым Джозефом Лео Манкевичем, который известен широкому зрителю как режиссер и сценарист фильмов «Все о Еве» и «Клеопатра». Не отступая от текста, Манкевич превращает шекспировский триллер в тревожный сон разума, который, впрочем, не рождает ни одного чудовища — Цезарь (Луис Кэлхерн), Брут (Джеймс Мейсон), Кассий (Джон Гилгуд) и Марк Антоний (Марлон Брандо) оказываются лишь жертвами обыденных страстей, питающих источник всякой власти: идеализма и гордыни.

Политтехнологи только на первый взгляд заметно изменились за время, прошедшее с I в. до н. э., — на деле многие из них, например манипуляция общественным сознанием, не усложнились нисколько. Так, монолог Марка Антония, который обращается к римлянам после убийства Цезаря, звучит чертовски знакомо и для современных зрителей — они найдут еще немало известных созвучий и совпадений в этой гипнотически-неспешной и тревожной картине. Утешительным призом для многих станет встреча с Деборой Керр, исполняющей роль жены Брута Порции — красавицы, совершившей самое экстравагантное в истории самоубийство (само оно, не беспокойтесь, останется за кадром).

«Агония» Элема Климова, 1975 — 1981



Долгая борьба Элема Климова за право показать свой взгляд на конец Российской империи и убийство Григория Распутина длилась до того самого момента, как началась агония империи советской. Работа над фильмом велась с 1966 года, закончен и сдан Госкино он оказался в 1975-м, редактировался и перемонтировался до 1981-го, выпущен в прокат в 1985-м. За это время от первоначального замысла — фарсовой, почти лубочной стилистики — не осталось и намека: «Агония» превратилась в страшную историческую драму.

Игровые эпизоды чередуются с псевдокументальными — подлинная черно-белая хроника тоже составляет весьма значительную часть картины: комизм скоро сменяется трагикомизмом, а потом исчезает совсем. Его удается отыскать лишь в отдельных репликах, жестах и лицах — притом особенную тонкость обнаруживает прежде всего актерская работа Алисы Фрейндлих (Анна Вырубова), а уж только потом Алексея Петренко (Григорий Распутин) и всех остальных. Оккультная же истерия вокруг фигуры «порочного старца» и его убийство, прошедшее совсем не по плану, вызывают куда более острые чувства, чем, кажется, задумывал сам Климов. И в первую очередь поблагодарить за это стоит даже не его, а Альфреда Шнитке.

«Убийство Троцкого» Джозефа Лоузи, 1972



Зритель, не знакомый с творчеством Джозефа Лоузи, в 1930-е годы симпатизировавшего сталинизму, в а 1951-м изгнанного из США во время маккартистской «охоты на ведьм», вправе ждать от этого кино эталонного политического триллера или хотя бы детектива. Не только название, но и имена исполнителей главных ролей (Ален Делон — Рамон Меркадер, Роми Шнайдер — Гита Сэмюэлс, Ричард Бёртон — Лев Троцкий) намекают скорее на чистоту жанра, чем на эксперимент. Однако власть, диктат и классовые противоречия интересуют этого выдающегося режиссера скорее как философско-интеллектуальные и в некотором смысле чувственно-эротические категории: не даром Лоузи — еще и фрейдист. Потому на первый план он выводит не историю убийства (которая, впрочем, будет изложена во всех деталях), а личность убийцы — и нисколько не прогадывает в выборе Алена Делона на роль Меркадера.

Загадка этого «одинокого самурая» — то ли коммунистического фанатика, то ли карьериста, то ли террориста-романтика, то ли социопатичного исполнителя чужой воли — так и не будет решена, но превратит втянувшегося зрителя в участника увлекательной сюрреалистической игры. Здесь будет нелишним упомянуть еще и имя сценариста этой картины — Николаса Мосли, сына небезызвестного вождя британских нацистов.

«Ганди» Ричарда Аттенборо, 1982



Когда лорд (а также режиссер, актер и продюсер) Ричард Аттенборо задумал создать кинобиографию Махатмы Ганди, ни одна из киностудий не проявила интереса к проекту. Средства были собраны с помощью нескольких британских компаний и продюсера Джозефа Э. Ливайна. Кроме того, Аттенборо пришлось продать права на пьесу Агаты Кристи «Мышеловка», на премьере которой он исполнял когда-то главную роль. Все потери и риски оказались в конце концов более чем оправданны — «Ганди», до сих пор являющийся одним из самых масштабных и зрелищных (как с визуальной, так и с драматургической точки зрения) экранных жизнеописаний, получил, среди прочих наград и призов, восемь премий «Оскар», пять премий BAFTA и пять «Золотых глобусов».

Открываясь сценой убийства Ганди в 1948 году, лента охватывает жизнь великого духовного лидера (Бен Кингсли) с того момента, как в возрасте двадцати четырех лет он, успешный адвокат, был выкинут проводником из поезда во время поездки по Южно-Африканской республике. Являясь гражданином Великобритании, имея высшее образование и честно заплатив за билет в первый класс, он, будучи при всем этом индийцем, имел право ездить лишь в третьем. С этого эпизода началось формирование его знаменитой философии ненасилия, вокруг которой постепенно сложилось движение за независимость Индии от Великобритании. Кино Аттенборо, снятое для самого широкого зрителя, в то же время полно занимательных исторических деталей, интересных в том числе для любителей политической конспирологии.

«Джон Ф. Кеннеди: Выстрелы в Далласе» Оливера Стоуна, 1991



Окружной прокурор Нового Орлеана Джим Гаррисон, прославившийся собственным расследованием убийства президента США Джона Фицджеральда Кеннеди, написал по мотивам этого дела целых три книги. Последняя из них — автобиография «По следам убийц» (1988), ставшая настоящим бестселлером, и легла в основу фильма Оливера Стоуна. Являя собой идеальный политический кинодетектив, эта картина, в которой мастерски соединяются документальные и постановочные элементы, даже самого упрямого скептика может убедить в справедливости теории Гаррисона.

Правый заговор спецслужб, крупных промышленников и военных, недовольных отказом Кеннеди от обострения Карибского кризиса и его стремлением свернуть вьетнамскую кампанию, — версия, близкая по понятным причинам самому Стоуну. Более года провоевав в Юго-Восточной Азии, он еще долгое время был озабочен темой «вьетнамского синдрома» («Взвод», «Рожденный четвертого июля», «Сальвадор», «Дорз»). Сохраняя идеальный темпоритм и прохладную отстраненность почти до самого финала, под конец «Выстрелов» Стоун все-таки обнаруживает свою очевидную пристрастность и сбивается вместе с главным героем на патриотический пафос. Едва ли, впрочем, это вредит фильму — скорее убеждает в искренности его создателей, а значит, делает историю еще более правдоподобной.

«Харви Милк» Гаса Ван Сента, 2008



Больше всего эта биография Харви Милка (Шон Пенн), первого в США политика, который пришел к власти, будучи открытым геем, и был убит психопатом-гомофобом, напоминает академическое издание серии ЖЗЛ страниц этак на шестьсот — написано со всей возможной обстоятельностью, но очень недостает картинок. Впрочем, для тех, кто интересуется его жизнью и смертью исключительно как политическим кейсом, Гас Ван Сент создал идеальный материал. «Харви Милк» — проект почти документальный: лента едва ли не наполовину состоит из подлинной кинохроники выступлений политических оппонентов и сторонников Милка. На долю «почти» остаются драматические тонкости взаимоотношений внутри тесного мужского общества, сплотившегося вокруг героя Шона Пенна (при этом ссоры, митинги, объятия и поцелуи отличаются здесь совершенно не вансэнтовским бесстрастием и стерильной целомудренностью).

Интересно другое: когда шесть лет назад фильм вышел в российский прокат, отечественный зритель воспринимал эту, крайне важную в истории Америки, историю как чисто кинематографическую и откровенно проходную. С тех, пор, увы, многое изменилось. Речь, конечно, не только о правах сексуальных меньшинств — скорее о работе некоторых универсальных механизмов политики. Подлинная демократия, как известно, основывается на согласии большинства. Парадокс в том, что она продолжает считаться таковой, даже когда это большинство становится по-настоящему подавляющим.

Ксения Друговейко

Баба-яга против!

Многострадальный фильм режиссеров Чада Стахелски и Дэвида Лейтча «Джон Уик» обзаведется сиквелом. Возникнут ли у следующей части такие же проблемы с прокатом, как у первой (в России неожиданно старт кинокартины перенесли с декабря на январь, хотя мировая премьера состоялась еще в середине сентября), неизвестно. Впрочем, непростому фильму — непростую судьбу.

«Джон Уик», на первый взгляд, — обычный добротный боевик со звездносериальным актерским составом: вместе с Киану Ривзом в фильме заняты Элфи Оуэн-Аллен, больше известный зрителям как «вонючка» из «Игры престолов» и эту же роль снова и играющий, легендарный Уиллем Дефо, красотка Эдрианн Палики и запомнившийся по сериалу «Служба Новостей» Томас Садоски.

Сюжет картины вполне в духе многосерийных фильмов. О том, что Джон Уик не простой среднестатистический американец, нам намекают в самом начале: окровавленный Ривз в костюме и с пушкой наперевес умирает на ступенях какого-то здания на безлюдной окраине промзоны. Предысторию отлично иллюстрирует трейлер: жена скончалась после продолжительной болезни, оставив после себя только щенка Дейзи. Дейзи — милое создание, готовое вернуть Джона к жизни, полной светлых дней. Однако кроме жены и собачки Джон беззаветно любит свою машину — «Мустанг» 1969 года. На просьбу криминального вида парня продать тачку он отвечает отказом, чем подписывает песику смертный приговор.

Ночь. Воры. Джон избит. Пес застрелен. Машина украдена. Жизнь — боль. Причем, насколько «боль», совершивший проступок юнец, он же сын русского мафиози, он же «вонючка», осознает не сразу.

— Не важно, что ты украл, важно, у кого ты украл!

— Да он — никто!

Этот диалог с владельцем автомастерской по переделыванию краденых машин в обычные — ключевой момент фильма. Нам дают понять, что Киану Ривз играет не просто разбитого горем вдовца, лишившегося в один момент всего, что он любил. Перед нами в прошлом суровый и безжалостный киллер по прозвищу Баба-яга. Все, происходящее далее, превращает обычный боевик с довольно таки изъезженным сюжетом в экзистенциальное зрелище.

Когда я слышу «Баба-яга», то вспоминаю первым делом не советские сказки, где старушку играл гениальный Георгий Милляр, а пары по культурологии, на которых нам довелось делать анализ русских сказок. Кто бы мог подумать, что выражение «сказка — ложь, да в ней намек» — не пустые слова, а суровая реальность. Русское народное творчество очень символично. И Баба-яга — тоже символ. Это существо, принадлежащее одновременно двум мирам: живых и мертвых. А избушка на курьих ножках — своеобразный КПП между мирами. Как пограничник на посту, старушка наказывает провинившихся девочек и мальчиков (если вспоминать сказку «Гуси лебеди», то девочек) за непослушание, которое ведет к автоматическому переходу в другой мир, возврат из которого, мягко скажем, не прост. Помогают Бабе-яге вершить правосудие Гуси-лебеди, они же — Змеи Горынычи.

Джон Уик — уникальный представитель профессии. Чуть ли не единственный, кто завязал с прошлым. Однако, несмотря на это, он все равно принадлежит к миру преступников и охотников за головами. Что собственно и подтверждают теплые приветствия бывших собратьев по ремеслу, когда полный жажды отмщения Джон убивает всех посланных к нему киллеров и заявляется к коллегам с «личным» делом.

Избушкой в таком контексте вполне можно считать отель, постояльцы которого расплачиваются золотом, клянутся не шуметь, не убивать и не нести «работу» в нумера. Это потусторонний мир, скрытый от глаз простых смертных. Вход в который им заказан.

В русских сказках уйти от Бабы-яги можно, только оказав помощь представителям мира мертвых. Накормить мышку, например, что живет в избушке. Считается, что «там» испытывают два голода: гастрономический (почему Яга и пытается всех поджарить в печи) и сексуальный (это уже к вопросу, почему гуси украли мальчика, хотя не послушала родителей девочка). Кормить киллеров отцу провинившегося «вонючки» не приходит в голову. Спать с ними тем более. Он даже отказывается от сока, предложенного ему одним из потенциальных исполнителей его заказа на голову Джона, что по закону сказочного жанра — оскорбление. Помните ту часть, где Аленушке предлагают киселя?

Впрочем, незнание символизма не освобождает от ответственности. И вместо кисельных берегов и яблок на экране льются реки крови и летят осколки гранат. Можно сказать, что в итоге «Аленушку» таки поджарили и съели. Причем вместе с «Иванушкой». Потому что он решил отомстить за смерть сестры, но годы его, увы, были не те. В случае с главным антагонистом фильма — уже не те.

Вы скажете: «Что за бред?» Однако только таким образом можно объяснить абсурдность происходящего на экране добрую половину фильма. Смешение имен, национальностей, боевых техник и блистательный Киану Ривз с развивающимися на ветру полами пиджака, как бы напоминающий Нео. Герой, которому суждено воскреснуть и изменить мир. Точнее — миры. Правда, не в этом фильме.

Анна Жерновникова

Основано на нереальных событиях

На киноэкранах продолжается прокат «Больших глаз» Тима Бертона — биографии прославленной ныне поп-арт художницы Маргарет Кин и ее мужа Уолтера, десять лет кряду выдававшего картины жены за свои. «Прочтение» тем временем вспоминает еще несколько фильмов, связанных с творчеством выдающихся плагиаторов, имитаторов и мистификаторов минувшего и нынешнего веков.

Почему искусство всегда правдиво, но всякий художник — лжец? Что есть оригинальность, если не мастерство утаивать свои источники? Кому удается найти в творчестве что-то свое, а кому — еще и чужое? Куда, наконец, надо обратиться, чтобы тебя признали непризнанным гением? Никто не мог бы рассказать обо всем этом больше, чем наши сегодняшние герои — последователи великого Фрэнка Эбенгейла, прославленного спилберговским «Поймай меня, если сможешь».

«Ф как фальшивка» Орсона Уэллса, 1974


Символично, что именно это кино стало последним законченным произведением великого Уэллса. Ведь слава режиссера началась с радиопостановки 1938 года по роману его однофамильца «Война миров», услышав которую миллионы американцев немедленно поверили в нападение марсиан и впали в массовую истерику. Благодаря этой мистификации Уэллс был признан основателем жанра мокументари (псевдодокументалистики), идеальным образчиком которого и стала позже его же «Фальшивка». Перемонтировав подлинную документальную ленту об Элмире де Хори — виртуозе-фальсификаторе, который подделывал работы величайших художников XX века (включая Модильяни и Пикассо), Уэллс ритмично «перемешал» реальные и постановочные кадры, чтобы в итоге создать ироническое эссе на тему относительности подлинного и фальшивого в любом искусстве. Третьим его центральным героем оказался (вместе с де Хори и самим Уэллсом) журналист и писатель Клиффорд Ирвинг — еще один великолепный имитатор. Написав биографию своего друга де Хори, озаглавленную как «Фальшивка!», Ирвинг взялся за создание поддельной автобиографии ни много ни мало Говарда Хьюза. По мотивам этой истории, впрочем, был снят уже совсем другой фильм…
 

«Мистификация» Лассе Халльстрёма, 2006


Поль Валери заметил однажды, что всякий человек меньше самого прекрасного своего создания, и был, разумеется, прав, даже если не подразумевал под таким созданием сложносочиненную ложь. Между тем пример Клиффорда Ирвинга в деталях доказывает, что и она может стать произведением искусства. Будучи не слишком успешным литератором, этот фантазер обрел истинное величие в обмане — когда сам перестал контролировать внутреннюю границу между вымыслом и действительностью. Лассе Халльстрём и снявшийся в роли Ирвинга Ричард Гир вложили в изображение этой трагикомической трансформации ровно столько иронии, сочувствия и минутного восхищения своим героем, сколько было необходимо, чтобы зритель забыл, что перед ним все же художественная версия подлинных событий. Ложь — издателям, лучшему другу, своей и его жене, всему миру, наконец, — складывается вдруг в историю более реальную, чем сама реальность. Неудивительно, что даже спустя годы у Ирвинга, выпустившего в итоге собственную, а не хьюзовскую биографию, нашелся еще более изобретательный последователь…
 

«Афера Стивена Гласса» Билли Рея, 2003


В 1998 году солидный политический еженедельник The New Republic оказался в центре крупного медиаскандала — по масштабу близкого к тому, что разыгрался вокруг этого издания в минувшем декабре. 26-летний репортер Стивен Гласс, за пару лет ставший звездой журнала, был уличен журналистом Forbes в грандиозной лжи. Гласс не просто сфабриковал в своей статье «Хакерский рай» отдельные детали истории о юном компьютерном гении, подчинившем себе целую корпорацию, — он полностью выдумал ее (и историю, и корпорацию — а заодно и героя-хакера). Дальнейшая проверка показала, что 27 из его 40 статей были полностью или частично основаны на вымысле. Фильм Билли Рея с молодыми Хайденом Кристенсеном и Питером Саарсгардом, сыгравшим главного редактора журнала Чарльза Лейна, вышел, словно по заказу Гласса, к публикации его автобиографии. Однако на этом фортуна, которая, по всем законам жанра, обещала герою новое блистательное будущее, потеряла к нему интерес. Получив юридическое образование, Гласс за все эти годы так и не добился судебного разрешения на адвокатскую практику, успеха на литературном поприще он тоже не достиг. Зато кинобиография героя (где тот предстает скорее жертвой собственного выдающегося инфантилизма, который поощряют все вокруг, чем прагматичным аферистом) не устарела по сей день и даже обрела новую актуальность.
 

«Как я дружил в социальной сети» Генри Джуста и Ариеля Шульмана, 2010


Google заводит на каждого из нас личное дело и пихает туда скопом давно, казалось, сожженные дневниковые странички, научные статьи и дорогие как память конфетные фантики; Facebook распределяет нас по коалициям и фракциям, насильственно записывает в любители моцареллы, а потом решает, что из наших записей должно и не должно попасться кому-то на глаза; Instagram возвращает нам уверенность в себе, но лишает остатков веры в человечество. Труднее или проще живется в новом мире органическим лгунам и имитаторам — неизвестно, но уж точно интереснее. История знакомства нью-йоркского фотографа Нева Шульмана с некой семьей из мичиганского захолустья может послужить отличным пособием для всякого новичка, планирующего какую-нибудь виртуальную проделку. Братья Шульман и их приятель Генри Джуст задумали это кино, когда у Нева завязалась дружеская переписка с восьмилетней художницей и ее мамой, а потом и романтическая — со старшей дочерью, музыкально одаренной красоткой. Новые знакомые прекрасны, словно сэлинджеровские Глассы, — но в их большой талантливой семье творится много странного. Интересно, что если половина зрителей оказывается увлечена историей дальнейшего разоблачения подозрительных провинциалов, другую куда больше занимает процесс авторского саморазоблачения. Нельзя не отметить, что всякий сможет понять кое-что новое о своих друзьях, исходя из того, к какой половине они сами себя отнесут, — конечно же, о реальных, а не «фейсбучных». Или наоборот.
 

«Выживая с волками» Веры Бельмон, 2007


В 1997 году вышла автобиография бельгийской писательницы Миши Дефонески «Миша: мемуары о Холокосте». История семилетней еврейской девочки, которая после ареста родителей четыре года скрывалась в лесах, прибившись к волчьей стае и убивая нацистов, стала бестселлером во всей Европе и была переведена на восемнадцать языков. Автору даже удалось выиграть у собственных издателей многомиллионное судебное дело о заниженных гонорарах. Многим казалось странным, что книгу экранизируют лишь спустя десятилетие после выхода, — зато теперь почти не остается сомнений: именно появление киноверсии привело к разоблачению писательницы. Вполне достойно сделанное и сыгранное, это кино, тем не менее, обнаружило всю неправдоподобность (если не сказать грубее) оригинальной истории. Под давлением скептиков Дефонеска призналась, что зовут ее на самом деле Моника де Ваэль, а родителей ее арестовали за принадлежность не к еврейскому народу, а к движению антифашистского сопротивления, когда девочке было всего четыре. История де Ваэль, для которой сочинение фальшивой автобиографии стало, по ее словам, «способом пережить реальность», вызывает, разумеется, двойственные чувства.

В любых осмысленных разговорах на тему Холокоста неизменно возникает спор между теми, кто справедливо отмечает, как преступно мало рассказывают детям всего мира (за пределами Израиля и Германии) о его ужасах, и теми, кто столь же верно указывает на стремление многих евреев «монополизировать» роль жертв геноцида. (Достаточно вспомнить, что Израиль до сих пор официально не признает геноцид армян 1915 года.) Мистификация де Ваэль оказывается подлостью (пусть и не вполне осознанной) по отношению к сторонникам обеих позиций — и, по правде говоря, ко всем нам заодно, но в то же время еще раз доказывает, как слаба и коротка наша общая историческая память.

Ксения Друговейко

Тетки в порядке

Споры, разгоревшиеся вокруг рубашки астрофизика Мэтта Тейлора, со всей очевидностью продемонстрировали, что война полов — к счастью или к сожалению — весьма далека от завершения. «Прочтение» рассказывает о нескольких важных фильмах, посвященных нестереотипным женским характерам и судьбам — и женщинам вообще.

Просвещенному человечеству надоело вести войну полов традиционным оружием — так что последние сто лет мы обращаемся то к науке, то к искусству, то к закону в поисках верных инструментов, изобретаем десятки «-измов» в попытке точно назвать все проявления человеческой природы и путаемся в стратегиях, пытаясь отреагировать на очередное покушение государства на абсолютно не касающиеся его дела и тела.

Мужчины обвиняют женщин в преувеличенном представлении об их бесправии, женщины упрекают мужчин в преувеличенном представлении об их правах. Те и другие клянут «перебежчиков» — господ-феминистов и дам, ратующих за старый миропорядок с традиционным распределением мужских-женских ролей и/или не видящих ничего дурного в тиражировании массовой культурой гендерных стереотипов. Любые «миротворцы» — резонеры, рискнувшие ступить на поле этой битвы, выглядят еще большими дураками и/или подлецами, чем во всех прочих сражениях. Словом, история человеческого сопротивления подлинной женской эмансипации оказывается сегодня куда интереснее, чем история самой этой эмансипации.

В кинематографе, который является примерным ровесником женского освободительного движения (в самом широком его понимании), так и не сложилось отдельного направления, которое можно было бы назвать «феминистским кино». К нему обыкновенно причисляют такие, уже признанные классическими, ленты, как «Тельма и Луиза» Ридли Скотта, «Эрин Брокович» Стивена Содерберга, «Сочувствие госпоже Месть» Пак Чхан-ука, «Джульетта и духи» Федерико Феллини, «Цветы лиловые полей» Стивена Спилберга и «Маргаритки» Веры Хитиловой (хотя, строго говоря, почти все фильмы прекрасной чешки посвящены женскому освобождению из-под гнета общественных условностей). Достаточно взглянуть на эту небольшую подборку, чтобы заметить, насколько разные героини, а главное, насколько разные обстоятельства и истории ассоциируются у заинтересованного зрителя с феминизмом. Кроме того, она довольно точно демонстрирует, сколь непохожие причины приводят современного человека к единомыслию или хотя бы сочувствию идеям просвещенного феминизма.

«Прочтение» предлагает читателям расширить приведенный выше список и напоминает еще о нескольких важных фильмах, посвященных женщинам.

Глава I. Жены и мужья

«Ребро Адама» Джорджа Кьюкора, 1949



Исключительно тонкая и ничуть не устаревшая даже на уровне бытовых мизансцен комедия о противостоянии супругов, выступающих на одном судебном процессе: он (Спенсер Трейси) — в роли прокурора, она (Кэтрин Хепберн) — адвоката, защищающего нервную домохозяйку, которая пыталась застрелить своего неверного мужа.

«Идеальная жена» Сидни Шелдона, 1953



Политико-романтический фарс, в центре которого необычный любовный треугольник: самолюбивый бизнесмен (Кэри Грант) расстается с невестой-трудоголиком (Дебора Керр), гораздо больше озабоченной грядущим нефтяным кризисом, чем собственной свадьбой, и делает предложение воспитанной в строгости дочери одного ближневосточного правителя (Бетта Сент-Джон). Барышни проникаются друг к другу симпатией, и одна очень ненавязчиво, но быстро научает другую плохому — истории женского освободительного движения в Америке.

«Последняя женщина» Марко Феррери, 1976



Эротическая драма об отношениях усталого гедониста (Жерар Депардье) с бывшей женой-феминисткой (Зузу) и невротичной любовницей (Орнелла Мутти), а также природе мужского и женского взгляда на родительство. Конец мужественности и вечного культа фаллоса, трансформации классической и новой женственности — и режущий по живому (буквально) финал, до которого лучше не доводить ни один спор на перечисленные темы.

«Проект Александры» Рольфа Де Хира, 2003



Независимая малобюджетная драма австралийского производства, повествующая о редком искусстве конструктивного семейного диалога. Жена (Саманта Книгге) записывает на кассету рассказ обо всех проблемах, которые долгие годы безуспешно пыталась обговорить с мужем (Гэри Суит), и запирает его в пустом доме наедине со своим жутковатым фильмом. Домашняя тирания, бытовая ненависть, убийственность рутины и отказа от социальной самореализации — и прочие прелести, которые можно обнаружить в доме каждой третьей среднестатистической семьи.

Глава II. «Неподходящее занятие для женщины»

«Крылья» Ларисы Шепитько, 1966



Редкая в своей нефальшивой точности драма о судьбе женщины военного поколения. Внешне жизнь главной героини (Майя Булгакова), преподавательницы провинциального училища, складывается вполне успешно: она занимается важной общественной работой и пользуется всеобщим уважением; удачно выходит замуж ее взрослая дочь. Но все это гораздо больше значит для других, чем для нее самой — военной летчицы, которая по-настоящему обрела себя только в небе: там же, где потеряла возлюбленного, погибшего у нее на глазах.

«Силквуд» Майка Николса, 1983



Камерная производственная драма, основанная на реальных событиях сорокалетней давности. Карен Силквуд (Мерил Стрип), работница завода по переработке плутония в Оклахоме, стала активисткой профсоюза работников нефтяной, химической и атомной промышленностей, когда обнаружила многочисленные нарушения норм безопасности и хищения на своем производстве. Собрав все необходимые данные, Силквуд отправилась на встречу с профсоюзными лидерами и репортерами The New York Times — и погибла в автокатастрофе. Разумеется, все находившиеся при ней бумаги бесследно исчезли.

«Их собственная лига» Пенни Маршалл, 1992



Остроумная спортивная трагикомедия о женской бейсбольной лиге США, созданной в 1943 году после ухода на фронт большинства спортсменов-мужчин. Тренером одной из свежесобранных команд под названием «Рокфорские персики» назначается некогда прославленный, но теперь вышедший в тираж из-за травмы бейсболист Джимми Дуган (Том Хэнкс) — грубиян и алкоголик, который упорно отказывается понимать, что забыли на бейсбольном поле какие-то барышни. Девушки, однако, полны азарта, которым невольно заражается и их горе-наставник.

«Северная страна» Ники Каро, 2005



Еще одна история борьбы женщины против системы, в основе которой лежит подлинная история, имевшая место в 1980-х, повествует о работнице рудника (Шарлиз Терон) на севере Миннесоты. Подвергаясь шовинистским выпадам и домогательствам со стороны коллег-мужчин и став жертвой омерзительной лжи, она после череды разоблачений, скандалов и уговоров склоняет других работниц обратиться в суд с иском против производственного руководства. В итоге первое в истории групповое дело о сексуальном домогательстве, проигранное рудное компанией, положило начало прославленной американской политике по борьбе с sexual harassment на рабочем месте.

Глава III. Женщины способны на все

«Я любопытна — фильм в желтом» Вильгота Шёмана, 1967



Документально-художественная импровизация одного из лидеров шведской новой волны и ученика Бергмана с Леной Нюман в главной роли. Ее героиня — молодая левая активистка, увлеченная социально-политическим и эротическим исследованием окружающего мира: она ведет «многотомный» видеодневник, где фиксирует свои реальные разговоры с уличными прохожими, воображаемые беседы с Мартином Лютером Кингом, участие в демонстрации против войны во Вьетнаме, встречи с женатым любовником. Кино вошло в историю прежде всего благодаря цензурному запрету к показу в США (из-за обилия откровенных сцен), чем своему политическому и феминистскому месседжу, хотя на деле заслужило куда менее скандальную и куда большую при этом славу.

«Ложный огонь» Аннет Хейвуд-Картер, 1996



Лишенная особых драматургических изысков, но насыщенная ценными психологическими наблюдениями история о женском взрослении. Ученицы колледжа не решаются выступить против учителя биологии, который любит потрогать хорошеньких девиц. Возмездие находит подонка после того, как у трех из них появляется новая подруга — юная бунтарка Легз (Анджелина Джоли). Эта не по годам самостоятельная барышня путешествует по стране, задерживаясь то там, то тут, чтобы научить молодых женщин постоять за себя при столкновении с мужской грубостью и произволом.

«Стальные магнолии» Герберта Росса, 1989



Одна из лучших в целом мире трагикомедий, в аннотации к которой никак не избежать глуповатого словосочетания «женская дружба» — впрочем, именно после просмотра этой ленты оно теряет свой паточный привкус и иронический оттенок. Шесть женщин из маленького городка в Луизиане дружат всю жизнь, несмотря на разницу в возрасте, темпераменте и характерах. Представляя разные поколения и социальные слои (эти различия демонстрируются с такой тонкой осторожностью, что осознаются далеко не сразу), они оказываются этакими ангелами заветного для всякого жителя одноэтажной Америки добрососедства. Их отношения со здешними мужчинами складываются по-разному, но почти во всех случаях речь идет о той самой здоровой партнерской модели, за которую ратуют современные феминисты.

«Страсть» Брайана Де Пальмы, 2012



Удачный римейк «Преступной любви» Алена Корно — китчевый детективный триллер о профессиональном и личном противостоянии двух умниц-красавиц: блондинка (Рейчел МакАдамс) против брюнетки (Нуми Рапас), начальница против подчиненной, скромная тихоня против самоупоенной цезарины. Ловко играя с жанровыми, визуальными и психологическими штампами, режиссер создает восхитительное в своей обманчивой дурновкусности зрелище, которое оказывается прекрасным подарком как для подлинных феминистов, так и для неисправимых мизогинов. Самое же острое наслаждение это кино дарит все-таки тем, кто ухитряется всю жизнь метаться между этими двумя полюсами.

Ксения Друговейко

Два века невинности

Месяц, начавшийся с премьеры «Исчезнувшей» Дэвида Финчера, завершится еще одним открытым уроком анатомии брака — 30 октября на экраны выходит «Серена» Сюзанны Бир. Подарив зрителям два новых образа «идеального зла» — восхитительной социопатки и прекрасной психопатки, режиссеры создали еще и два портрета Америки. Они мало напоминают главных героинь самих фильмов и совсем не походят друг на друга, но много говорят о двух эпохах американской невинности — еще не утраченной и новообретенной.

Почти всякий брак проходит одни и те же стадии: поэзии, прозы и драмы. При этом у людей незаурядных (или таковыми себя почитающих) все они еще и жанрово тяготеют к триллеру. Истории отношений Эми и Ника Даннов — нью-йоркских журналистов, наших современников, а также Серены и Джорджа Пембертонов — лесозаготовщиков из Северной Каролины времен Великой депрессии, иллюстрируют эту формулу в точнейших деталях. Здесь, правда, стоит помнить, что Данны и Пембертоны — герои прежде всего литературные (в основе «Исчезнувшей» и «Серены» лежат одноименные им романы Гиллиан Флинн и Рона Рэша), и это обстоятельство имеет далеко не формальное значение. В каждом из них не столько воплощается конкретный человеческий характер, сколько проявляется набор функций и черт, с одной стороны, отражающих приметы определенной эпохи, с другой же — позволяющих читателю и зрителю самому превратить любой персонаж в того человека, которого он очень не прочь увидеть в зеркале. Ведь черты эти противоречивы, но остро притягательны.

В обоих случаях мы толком ничего не знаем о героях: их образы вырваны из биографического контекста, который ограничен несколькими нарочито эффектными штрихами, более того — они развиваются лишь в неразделимом взаимодействии с партнером. У Эми (Розамунд Пайк) в анамнезе — сложносочиненное детство: родители-писатели, превратившие ее (вернее, идеализированную ее) в героиню своих успешных романов. У леди Макбет «Смокимаунтинского уезда» Серены (Дженнифер Лоуренс) — детство скорее сложноподчиненное: страшный пожар, в котором погибла вся ее семья, и, как следствие, неготовность оставить любимому человеку какое-либо личное пространство: не только в настоящем и будущем, но даже в прошлом.

Драматические жизненные перемены начинаются для обеих с переезда в провинциальную глушь — даром что Эми едет на родину мужа в Миссури с исключительно тяжелым чувством, а Серена сама с энтузиазмом берется за реформирование лесозаготовок в горах Аппалачей. При этом для той и другой это событие совпадает с началом экономического кризиса — 2008 и 1929 годов, соответственно. Наконец, обе они — истинные хичкоковские блондинки, а это никогда не сулит ничего хорошего. Об их мужьях нам известно и того меньше. Хороший парень Ник (Бен Аффлек), так и не ставший настоящим писателем, и мужественный предприниматель Джордж (Брэдли Купер), не сумевший спасти свою империю, поначалу демонстрируют совершенно идентичный набор реакций и поведенческих моделей, наглядно доказывающий справедливость присказки «муж и жена — одна сатана». А тот факт, что один из них в конце концов оказывается меньшим тюфяком, чем другой, объясняется не столько силой его персонального духа, сколько духом времени. О нем мы вообще узнаем куда больше, чем, кажется, собирались рассказать создатели обеих лент.

Великая депрессия 1929–1933 годов стала началом прощания с американской невинностью в «ветхозаветном» ее понимании — комфортным социальным невежеством, полным известных предрассудков. На фоне массовой безработицы, с одной стороны, обострились экстремистские настроения (в первую очередь расизм: негритянские гетто в крупных городах превратились в самые опасные очаги нищеты), с другой — получили поддержку феминистские настроения (женское участие в деле прокормления семьи оказалось весьма востребовано), смягчилась безапелляционная прежде пуританская мораль и ускорилось размывание классовых границ.

В «Серене» эти тенденции оказались довольно заметно, но ненавязчиво отражены на примере одного замкнуто существующего поселения. Параллельно разворачиваются истории самой Серены — сильной духом и телом девицы, которая приручает орлов и лихо рубит деревья, к чему далеко не сразу привыкает местное мужское сообщество, и скромной во всех отношения девушки Рэйчел — родившей младенца вне брака, но не подвергнувшейся тому остракизму, который ждал бы ее еще пару лет назад. В те же дни едва заметные, но показательные перемены претерпевают отношения Джорджа Пембертона со своими рабочими, которым однажды приходится совершать выбор между привычными классовыми установками, личными симпатиями и вызовами нового времени. Постепенно эти противоречия, разумеется, подчиняют себе развитие отношений между Джорджем и Сереной.

За десятилетия, прошедшие с момента трагедии в семействе Пембертон, Америка пережила сексуальную и психоделическую революции, победила расизм, сексизм и шовинизм и превратила свою великую рок-культуру в новую, господствующую религию. Официально преодолев все мыслимые условности, которые еще недавно разделяли людей на каждом шагу их совместного существования, и обретя таким образом новую, «просвещенную» невинность, американцы вернулись к переосмыслению самых базовых и поистине универсальных свойств человеческой личности.

Символично, что главными героями «Исчезнувшей» стали бывшие журналисты — персонажи не столько собственной семейной драмы, сколько медийного скандала национального масштаба. Его наблюдатели — граждане великой страны всеобщего равноправия — с восторгом окунаются в плавильный котел чужого брака, незаметно обнажая собственные мелкие страсти и свойственную людям преувеличенную веру в роль, которую они играют в жизни других. Космополитичный Нью-Йорк в этом смысле ничем не отличается от консервативного одноэтажного Миссури. У Финчера это нехитрое наблюдение читается по лицам, жестам, мельчайшим элементам нарядов и интерьеров, проявлениям бытовых привычек всех (даже оставшихся для зрителя безымянными) участников событий. Всё здесь — от наклона почерка до модели нижнего белья — незаметно разоблачает своего обладателя, не претендуя притом на символизм и тем паче не рассчитывая на безусловность зрительского восприятия. Триллер незаметно обретает черты тонкой социальной сатиры (хотя нисколько не утрачивает своей остроты), а частная история одной семьи оборачивается историей болезни всего прогрессивного человечества.

Вудро Вильсон когда-то назвал Америку единственной в мире нацией идеалистов. Эта характеристика не утратила своей точности до сих пор, хотя как раз вскоре после смерти прославленного президента его страна окунулась в череду тех переходных эпох, которые так ощутимо влияли все эти годы на общее мироустройство. Еще поразительнее, что, какой бы путь ни прошло человечество, оно так и не изобрело более точной метафоры всякого противостояния, войны и кризиса, чем брак, — однако не утратило при этом надежду на его счастливый сценарий: например такой, в котором желаемое с успехом выдают за действительное. Утвердилось оно и еще кое в чем: как бы ни были «невинны» времена, нет на свете ничего менее фото- и киногеничного, чем добродетель.

Ксения Друговейко