Зельман, тапочки!

Рассказ из книги Марианны Гончаровой «Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы»

Уезжал Шамис. Сказал — приходите, возьмите, что надо.

Народ потянулся. Прощаться и брать.

Горевоцкие тоже пошли. Оказалось — поздно! На полу в пустой гостиной валялась только стопка нот «Песни советской эстрады», а на подоконнике стояла клетка с попугаем. Горевоцкая, тайная жадина, стала голосить — да зачем же вы уезжаете, кидаться на грудь Шамису, косясь—а вдруг где-нибудь что-нибудь. Шамис, растроганный показательным выступлением Горевоцкой, говорит: что ж вы так поздно, вот посуда была, слоники, правда пять штук, книги, кримплены. А Горевоцкий шаркает ножкой: да что вы, мы так, задаром пришли. После горячих прощаний Горевоцкая уволокла ноты и попугая. Не идти же назад с пустыми руками.

Попугая жако звали Зеленый. Зеленый был серый, пыльный, кое-где битый молью, прожорливый и сварливый. На вопрос, сколько ему лет, Шамис заверил, что Зеленый помнит все волны эмиграции. Даже белую, в двадцатые годы.

Первый день у Горевоцких Зеленый тосковал. Сидел нахохленный, злой. Много ел. Во время еды чавкал, икал и плевался шелухой. Бранился по-птичьи, бегал туда-сюда по клетке и громко топал.

На следующее утро стал звонить. Как телефон и дверной звонок. Да так ловко, что Горевоцкая запарилась бегать то к телефону, то к двери.

Еще через сутки попугай прокричал первые слова:

— Зельман! Тапочки! Надень тапочки, сво-о-лочь!

— Значит, он и у Зельмана жил!.. — заключила Горевоцкая. Зельман Брониславович Грес был известным в Черновцах квартирным маклером.

Последующие пять дней Зеленый с утра до вечера бормотал схемы и формулы квартирных обменов, добавляя время от времени: «Вам как себе», «Побойтеся бога!», «Моим врагам!» и «Имейте состраданию». Тихое это бормотание внезапно прерывалось истеричным ором:

— Зельман! Тапочки! Надень тапочки, сволочь!

Через неделю в плешивой башке попугая отслоился еще один временной пласт, и Зеленый зажужжал, как бормашина, одновременно противно и гнусаво напевая:

Она казалась розовой пуши-ны-кой

В оригинальной шубке из песца…

— Заславский! Дантист! — радостно определила Горевоцкая.—Яв молодости у него лечилась, — хвастливо добавила она и мечтательно потянулась.

Зеленый перестал есть и застыл с куском яблока в лапе. Он уставился на Горевоцкую поганым глазом и тем же гнусавым голосом медленно и елейно протянул:

— Хор-роша! Ох как хор-роша!

Горевоцкий тоже посмотрел на жену. Плохо посмотрел. С подозрением.

— Может, он тебя узнал?!

— Да ты что?! — возмутилась Горевоцкая. — Побойся бога!

— Имейте состраданию! — деловито заявил Зеленый и, громко тюкая клювом, принялся за еду.

Ночью он возился, чесался, медовым голосом говорил пошлости и легкомысленно хохотал разными женскими голосами.

— Бордель! — идентифицировал Горевоцкий, злорадно глядя на жену. — Значит, ты не одна у него лечилась!

От греха попугая решили отдать в другие руки. Недорого. Зеленый в ожидании участи продолжал напевать голосом дантиста, внимательно следя за Горевоцкой из-за прутьев клетки:

Моя снежи-ны-ка!

Моя пуши-ны-ка!

Моя царыца!

Царыца грез!

Вечером пришла покупательница — большая любительница домашних животных. Зеленый пристально взглянул на потенциальную хозяйку, отвернул голову и скептически изрек:

— Ничего особенного! Первый рост, шестидесятый размер!

— Это я — первый рост?! — возмутилась покупательница и, обиженно шваркнув дверью, ушла.

— Магазин готового платья? — предположил Горевоцкий. И тут же засомневался: — Хотя… попугай в магазине…

— А может, Фима Школьник? Он немножко шил… — покраснела Горевоцкая и опустила ресницы.

— Школьник? — подозрительно переспросил Горевоцкий.

Зеленый четко среагировал на ключевое слово «школьник» и завопил:

— Товарищ председатель совета дружины! Отря-ад имени Павлика Морозова, живущий и работающий под девизом…

— Живой уголок. В сто первой школе, — хором заключили Горевоцкие. А Зеленый секунду передохнул и заверещал:

— Зельман! Тапочки! Сво-о-лочь!

По городу разнеслась весть, что попугай Горевоцких разговорился и раскрывает секреты прошлого, разоблачает пороки прежних хозяев и при этом матерится голосом бывшего директора сто первой школы.

Из Израиля, Штатов, Австралии, Венесуэлы полетели срочные телеграммы: «Не верьте попугаю! Он все врет!»

Горевоцкие завели себе толстый блокнот, забросили телевизор, каждый вечер садились у клетки с попугаем и записывали компромат на бывших владельцев птицы.

«Морковские, — писал Горевоцкий, — таскали мясо с птицекомбината в ведрах для мусора».

«Реус с любовницей Лидой гнали самогон из батареи центрального отопления».

«Старуха Валентина Грубах, член партии с 1924 года, тайно по ночам принимала клиентов и торговала собой».

«Жеребковский оказался полицаем и предателем, а жена его заложила».

«Сапожник Мостовой, тайный агент НКВД, брал работу на дом и по ночам стучал молотком. Будя соседей».

Однажды Зеленый закашлялся и сказал, знакомо картавя:

— Алес, Наденька! Рэволюция в опасности! Горевоцкие испуганно переглянулись. А попугай с той поры замолчал. Выговорился.

И только иногда, когда Горевоцкий приходит с работы, попугай устало и грустно произносит:

— Зельман, тапочки! Надень тапочки!—и ласково добавляет: — Сволочь…

О книге Марианны Гончаровой «Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы»

Сложные взаимоотношения сладкого и острого

Колонка Харуки Мураками для японского женского журнала «Ан-ан» из сборника «Радио Мураками»

Согласно науке физике, и это ни для кого уже не секрет, в нашей Вселенной не существует ничего вечного. А вот «как бы вечное», ну или наполовину вечное очень даже существует. Взять, например, какипи1 и процесс его поглощения.

Вы знаете, что такое какипи? Это такая сухая закуска. Она состоит из двух компонентов — из душистого арахиса и хрустящих рисовых хлопьев, облитых глазурью с примесью соевого соуса и кайенского перца. Когда ешь какипи, самое важное—соблюдать оптимальную пропорцию!

Сладкое и острое! Сочетание неожиданное, прямо скажем. Не знаю, кто это придумал, но придумано здорово. Хотя и не настолько, чтобы взять и наградить этого человека Нобелевской премией мира (и если бы даже он вдруг сделался номинантом, думается, никто к этому не отнесся бы серьезно). Однако идея сама по себе, безусловно, гениальная.

Из-за глазури рисовые хлопья становятся темнооранжевыми, напоминая и по цвету, и по форме косточки от хурмы. Собственно, поэтому их так и называют — «хурмовые косточки». Кстати, они очень гармонируют с белесоватым и пухлым арахисом.

Рыжий и белый, все так и есть: «хурмовые косточки» выступают в роли остряка, арахис — в амплуа туповатого, медлительного резонера2. Впрочем, арахис хоть и туповат, но у него тоже есть характер, свое понимание вещей. Так что не надо думать, что в этом вкусовом тандеме он только кивает и поддакивает,— нет-нет да и отразит с неожиданной ловкостью очередную остроту «хурмовых косточек». «Хурмовые косточки » прекрасно знают об этой особенности арахиса и потому несколько утрируют свои реплики. Одним словом, отлично сыгранный дуэт с прекрасной координацией.

Именно поэтому (хотя и не поручусь, что только поэтому) поглощать какипи под пиво можно бесконечно. То есть можно говорить о почти вечном процессе. Только вошел во вкус, глядишь —упаковка уже опустела и надо открывать новую. А чем больше ешь, тем больше хочется пить, так что и пива надо все больше и больше. Просто ужас. Какая уж тут диета, какое сбалансированное питание.

Но даже о таком шедевре кулинарного искусства, как какипи, не скажешь, что он без изъяна. Основная проблема заключается в том, что стоит вмешаться в процесс постороннему, как хрупкое равновесие между «хурмовыми косточками» и арахисовыми орешками сразу же нарушается. Например, когда я ем какипи со своей женой, которая очень любит арахис, то очень быстро на тарелке остаются только «хурмовые косточки». А если я пытаюсь протестовать, то слышу в ответ: «Так ведь ты же не любишь бобовые. Ешь свои „хурмовые косточки“ и радуйся».

Да, признаю—»хурмовые косточки» я люблю больше, чем арахис (я вообще сладкому предпочитаю острое). Но когда речь заходит о какипи, я делаю над собой усилие — по-своему приятное — и употребляю рисовые хлопья и арахис в равной пропорции. Во мне, отчасти насильственно, развилась некая «система равновесия какипи», и строгость этой системы доставляет мне — лично мне — пусть странное и едва уловимое, но удовольствие.

В нашем мире сладкое и острое сосуществуют и взаимодополняют друг друга. И я каждый раз в этом заново убеждаюсь. Но объяснить другому человеку сложнейший психологический принцип этого взаимодействия и добиться в этом вопросе понимания чрезвычайно сложно. Да, наверное, и не нужно. Так что я отвечаю на реплику жены невнятным бормотанием и обреченно доедаю оставшиеся на тарелке «хурмовые косточки».

Эх, сложная это штука, семейная жизнь.

Как раз сегодня я ел какипи и в очередной раз об этом подумал.


1Название какипи образовано из двух слов: японского «каки» — хурма и английского «peanuts» — арахис. Из английского слова взят только первый слог.

2Рыжий и белый — клоуны, основные персонажи буффонадной клоунады. Острослов и туповатый резонер —амплуа двух актеров-комиков, работающих в традиционном японском жанре «мандзай» (жанр сценического диалога с юмористическим содержанием).

О книге Харуки Мураками «Радио Мураками»

Джеймс Роллинс. Ключ судного дня

Отрывок из романа

Весна 1086 года. Англия

Первым признаком беды стали во́роны.

Крытая повозка, запряженная одной лошадью, катила по ухабистой дороге, петляющей между бесконечными полями ячменя, и вдруг в небо черной тучей взмыла стая воронов. Они устремились в голубое небо, шумными кругами поднимаясь все выше и выше, однако это была не обычная паника спугнутых птиц. Вороны кружили в вышине и резко падали вниз, кувыркаясь в воздухе и судорожно хлопая крыльями. Птицы сталкивались друг с другом в небе и дождем проливались на землю. Маленькие черные комки с силой ударялись о дорогу, ломая крылья и клювы. Искалеченные птицы трепетали, слабо поднимая перебитые крылья.

Но самым пугающим во всем этом была полная тишина.

Ни карканья, ни криков.

Лишь неистовое хлопанье крыльев — после чего мягкий шлепок пернатого тела об утрамбованную землю и камни.

Возница осенил себя крестным знамением и остановил повозку. Его глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, не отрывались от неба. Лошадка, встряхивая головой, тяжело дышала, выпуская в прохладный утренний воздух облачка пара.

— Едем дальше,— сказал путник, сидящий в повозке. Мартин Борр, младший из королевских коронеров, был направлен сюда тайным эдиктом самого короля Вильгельма. Кутаясь в теплый шерстяной плащ, Мартин думал о грамоте, скрепленной воском с оттиском большой королевской печати. Казна была обременена тяготами войны, и Вильгельм разослал по всей стране десятки королевских комиссаров, чтобы они составили полную опись его земель и владений. Все собранные сведения заносились в громадную книгу под названием «Земельная опись Англии» одним ученым, писавшим на загадочной разновидности латыни. Делалось это все для того, чтобы точно определить размер податей, которые должны были собираться казной.

По крайней мере, так утверждалось.

Были и те, кто подозревал, что столь подробное изучение всех земель было осуществлено с другой целью. Эти люди сравнивали книгу с библейским описанием Судного дня. В Библии говорится, что Бог ведет учет всех человеческих деяний в Книге жизни. И постепенно молва закрепила за плодом этих великих исследований другое название: «Книга Судного дня».

Скептики, сами того не подозревая, были близки к истине.

Мартин прочитал запечатанную воском грамоту. Он видел, как одинокий писец дотошно заносит сведения, полученные от королевских комиссаров, в огромный том, а в конце ученый вывел по-латыни одно- единственное слово, красными чернилами.

Vastare.

«Опустошенный».

Этим словом были отмечены многие области, в том числе земли, разоренные войной и грабежами. Но две записи были полностью сделаны кроваво-красными чернилами. Одна описывала уединенный остров, затерявшийся между побережьями Ирландии и Англии. И вот теперь Мартин приближался ко второму из этих мест, получив королевский приказ провести подробное исследование. Он дал клятву молчать; в помощь ему были выделены три человека. Сейчас они следовали за повозкой верхом.

Возница дернул поводья, побуждая чудовищно огромного гнедого тяжеловоза ускорить шаг. Повозка двинулась вперед, наезжая колесами на трепещущие тела воронов, с хрустом сокрушая кости и разбрызгивая кровь.

Наконец они поднялись на гребень, откуда открылся вид на раскинувшуюся внизу плодородную долину. Вдалеке приютилась деревушка, зажатая с одной стороны каменным особняком, а с другой — церковью со шпилем. Остальными строениями были десятка два бревенчатых домов и россыпь деревянных овчарен и голубятен.

— Милорд, это про́клятое место,— пробормотал возница.— Помяните мое слово. И разорила здесь все не чума.

— Мы прибыли сюда как раз для того, чтобы все выяснить. В лиге позади горная дорога была перекрыта королевским отрядом. Дальше не пропускали никого, и все же это не могло остановить ходившие по окрестным деревням и селам слухи о том, что на долину обрушился какой-то странный мор.

—Про́клятое,— повторил возница, направляя повозку вниз по дороге в сторону деревни.— Я слышал рассказы о том, что эти земли когда-то принадлежали безбожникам кельтам. Говорят, для них, язычников, они были священными. По-прежнему в чащах на склонах вон тех холмов можно найти их камни.

Он указал морщинистой рукой на густые леса, которые покрывали вершины высоких холмов, устремленных в небо. Туман, цеплявшийся за верхушки деревьев, превращал зелень крон в грязные оттенки серого и черного.

— Кельты прокляли это место, я вам точно говорю. Принесли погибель тем, кто носит крест.

Мартин Борр не желал слушать эти бредни. Тридцати двух лет от роду, он обретал знания под руководством лучших ученых от Рима до Британии. И сюда вместе со знатоками своего дела явился, чтобы установить истину.

Развернувшись, Мартин махнул рукой, указывая на маленькую деревушку, и трое всадников пришпорили лошадей. Каждый из них знал свою задачу. Мартин последовал за ними, без лишней спешки, изучая и оценивая все, что встречалось на пути. Уединенная деревушка в этой небольшой горной долине, известная под названием Хайглен, славилась в здешних краях своими гончарными изделиями. Глина добывалась из горячих источников, каковыми и объяснялась туманная дымка, затягивающая лес на вершинах. Говорили, что местный способ обжига и состав глины являлись строго оберегаемыми секретами, в которые были посвящены только жители деревни.

И теперь все эти секреты утеряны навсегда.

Повозка, громыхая, катилась по дороге, мимо полей, засаженных рожью, овсом, бобами, мимо грядок овощей. На одних полях, судя по виду, недавно собрали урожай, другие, похоже, были подожжены.

Неужели жители деревни заподозрили правду?

По мере того как повозка спускалась в долину, становились видны ряды овчарен, обрамленных высокими живыми изгородями, которые частично скрывали царящий внутри ужас. Сочные пастбища были испещрены оспинами сотен кучек шерсти, вздутых трупов овец. Ближе к деревне появились также застигнутые смертью свиньи и козы, распростертые на земле, с ввалившимися глазами. В поле валялась пара здоровенных волов, по-прежнему впряженных в плуг.

Повозка подъехала к самой деревушке, спрятанной в зелени деревьев. Вокруг стояла полная тишина. Путников не встретил ни лай собак, ни кудахтанье кур, ни крик осла. Не зазвонил церковный колокол, никто не окликнул чужаков, появившихся в селении.

Тишина была гнетущей.

Как вскоре было установлено, большинство умерших жителей лежали у себя дома, слишком обессиленные перед смертью, чтобы выйти на улицу. Но одно тело застыло на траве, недалеко от каменных ступеней особняка. Мертвый мужчина лежал ничком там, где и упал, возможно, свалившись с лестницы и свернув себе шею. Но даже с высоты повозки Мартин обратил внимание на высохшую кожу, обтянувшую кости, на глубоко запавшие глаза, на неестественную худобу.

То же самое истощение наблюдалось и у домашних животных в поле. Казалось, вся деревня долго была в осаде и все живое в ней умерло от голода.

Послышался приближающийся стук копыт. Реджинальд осадил коня рядом с повозкой.

— Все закрома полны,— доложил он, вытирая руки о штаны.— И еще там крысы и мыши.

Мартин вопросительно посмотрел на высокого, покрытого шрамами воина, пришедшего вместе с королем Вильгельмом с севера Франции.

— Дохлые, как и всё вокруг. В точности как на том проклятом острове.

— Но теперь мор дошел до наших берегов,— пробормотал Мартин.— Пришел к нам на землю.

Вот почему их послали сюда, вот почему дорога в деревню была перекрыта, вот почему все они дали клятву хранить молчание.

— Жирар подыскал вам хороший труп,— продолжал Реджинальд.— Посвежее остальных. Мальчишку. Жирар оттащил его в кузницу. Он указал на деревянный сарай с каменной трубой.

Кивнув, Мартин вылез из повозки. Он должен был убедиться наверняка, а для этого существовал только один путь. Его долг как королевского коронера заключался в том, чтобы выведать правду у мертвых. Хотя самую кровавую часть работы Мартин решил оставить французскому мяснику.

Мартин шагнул в открытую дверь кузницы. Жирар уже ждал его там, склонившись перед остывшим горнилом. Француз трудился в войске короля Вильгельма, отпиливая воинам изувеченные члены и тем самым спасая им жизнь.

Жирар освободил стол посреди кузницы и уже снял одежду с тела мальчишки и привязал его к столу. Мартин окинул взглядом бледное, исхудавшее тело. Его собственный сын был приблизительно такого же возраста, но жуткая смерть состарила несчастного паренька, покрыла его морщинами, каких не должно быть в его восемь или девять лет.

Пока Жирар готовил ножи, Мартин осмотрел тело внимательнее. Ущипнув кожу, он отметил полное отсутствие жировой прослойки. Затем изучил растрескавшиеся губы, клочки уцелевших на голове волос, распухшие щиколотки и ступни, но наибольшее внимание уделил выступающим костям, водя по ним руками, словно пытаясь прочитать на ощупь карту: ребра, скулы, глазницы, таз.

Что здесь произошло?

Мартин понимал, что ответ не лежит на поверхности.

Жирар подошел к столу, сжимая в руке длинное серебристое лезвие.

— Ну что, сударь, принимаемся за работу?

Мартин молча кивнул.

Через четверть часа тело мальчика походило на выпотрошенную свинью. Кожа, рассеченная от паха до горла, была содрана и приколота к доскам стола. Туго переплетенные внутренности лежали в окровавленной брюшной полости, вздутые и розовые. Из-под ребер торчала распухшая желтовато-бурая печень, слишком большая для такого маленького ребенка, иссушенного до костей и хрящей.

Жирар подошел к вскрытому животу. Его руки исчезли в ледяных глубинах.

Мартин, оставаясь в стороне, прикоснулся рукой ко лбу и беззвучно зашевелил губами, моля усопшего простить за это бесцеремонное вторжение. Конечно, сейчас было слишком поздно ждать от мальчишки прощения. Но его мертвое тело еще могло оказать последнюю услугу — подтвердить худшие опасения.

Жирар вытащил желудок покойного, упругий и белый, от которого свисала распухшая багровая селезенка. Несколькими умелыми движениями ножа француз рассек сплетение кишок и бросил освобожденный желудок на стол. Еще один ловкий разрез — и желудок раскрылся пополам. Словно из испорченного рога изобилия, на доски пролилось густое зеленоватое месиво непереваренного хлеба и зерна.

Тотчас же по всей кузнице распространился зловонный запах, сильный и резкий. Мартин прикрыл рукой рот и нос — защищаясь не от смрада, а от жуткой правды.

— Мальчишка умер от голода, это очевидно,— сказал Жирар.— Однако он умер от голода с полным желудком. Мартин отступил назад, чувствуя, как леденеет все внутри. Вот оно, неопровержимое доказательство. Конечно, для полной уверенности надо будет еще изучить другие трупы. Но и здесь, похоже, причина смерти была той же самой, что и на острове, обозначенном в «Книге наблюдений» словом «опустошенный».

Мартин не мог оторвать взгляд от выпотрошенного детского тела. Теперь понятно, в чем заключалась истинная причина их секретной миссии. Найти язву, поразившую родную землю, и истребить ее, прежде чем она успеет распространиться. Причина смерти всех жителей деревни была той же, что и на затерянном острове. Люди, пораженные странной болезнью, ели и ели, но в конце концов умирали от голода, не получая питательных веществ, полностью истощенные.

О книге Джеймса Роллинса «Ключ судного дня»

Вечернее бритье

Колонка Харуки Мураками для японского женского журнала «Ан-ан» из сборника «Радио Мураками»

Было время (возможно, нечто подобное случается и теперь), когда одна фирма по производству электробритв в рамках рекламной кампании посылала по утрам своих представителей отлавливать и брить прямо на улице офисных служащих, спешащих на работу. «Вот это да,— громко удивлялись служащие, глядя на то, что бритвам удавалось снять с их щек,— вроде бы только перед выходом из дома побрился, а вон сколько всего осталось…» Такая вот реклама. Разумеется, служащие были подставные, но все равно это выглядело довольно убедительно.

Я иногда пользуюсь электробритвой этой фирмы, но не в той последовательности, которая предписывается рекламой, а совсем наоборот. То есть сначала я бреюсь машинкой, а потом снова повторяю всю процедуру, но уже с помощью обычной безопасной бритвы. Многие скажут: и как это ему не лень — сначала так, а потом еще эдак? Но, во-первых, у меня много свободного времени, а во-вторых, я это делаю отчасти из любопытства. В конце концов, именно праздные и любопытные типы вроде меня — и я об этом уже не раз писал — становятся писателями.

Сазу оговорюсь, что мой метод тоже не безупречен и после бритья все равно тут и там остаются недобритые места. Уж не знаю почему. Наверное, отчасти потому, что и у той и у другой бритвы есть свои ограничения, свои слабые места. И та и другая что-то сбривают, а что-то оставляют. К тому же в утренней спешке, в какой последовательности ни брейся, идеал все равно недостижим, по крайней мере для большинства из нас. (С этой, и только этой, точки зрения вышеупомянутая реклама выглядит достоверной, а во всем остальном, по моему скромному мнению, с достоверностью как-то не очень. А жаль. В таких делах нужно все продумывать тщательно и даже незначительные мелочи рассматривать под разными углами.)

Обычно я бреюсь только утром, но бывают дни, когда вечером я тоже бреюсь. Например, если собираюсь на вечерний концерт или в ресторан, поужинать с дорогим мне человеком. Или что-нибудь в этом роде. Вообще- то я, подобно древним земледельцам, практически не живу ночной жизнью. Вечерние выходы у меня случаются не чаще одного-двух раз в месяц. И хотя, конечно, возиться с бритьем не особо хочется, но это неотъемлемая часть светской атмосферы. Вот приступаешь к бритью, и сразу появляется такое свежее, «выходное» настроение. И уж точно это не имеет ничего общего с рутинной утренней процедурой, «бритьем по привычке». Прямо-таки начинаешь чувствовать вкус к жизни.

Сначала согреваешь щеки теплым влажным полотенцем, потом наносишь крем для бритья и тогда уже, без спешки и нервов, начинаешь работать бритвой. Идеально! Потом аккуратно смываешь пену и смотришь на себя в зеркало —проверяешь, не осталось ли где ненужных волос. Затем приходит очередь лосьона после бритья. Пока он деликатно пощипывает мои щеки, надеваю свежевыглаженную рубашку, поверх нее— любимый твидовый пиджак и в завершение обуваюсь. И если после этого на площади рядом со станцией ко мне подойдет человек и скажет: «Добрый вечер. Не могли бы вы уделить несколько минут и попробовать вот эту электробритву», то я, человек по натуре незлобивый, рявкну в ответ: «Знаешь что? Отвали-ка!» Наверное, как-то так.

О книге Харуки Мураками «Радио Мураками»

Стиг Ларссон. Девушка, которая играла с огнем

Отрывок из романа

После того Лисбет посидела в баре минут десять, уткнув нос в «Измерения». Еще в детстве она поняла, что обладает фотографической памятью и тем самым сильно отличается от одноклассников, но никогда никому не рассказывала об этой своей особенности, за исключением Микаэля Блумквиста, которому в минуту слабости позволила проникнуть в ее тайну. «Измерения» она знала уже наизусть и таскала с собой книгу как напоминание о мучившей ее загадке, словно это было чем-то вроде талисмана.

Но в этот вечер она никак не могла сосредоточиться на Ферма и его теореме. Ей мешал маячивший перед глазами образ доктора Форбса, который сидел неподвижно, устремив невидящий взгляд куда-то в сторону залива.

Она сама не могла объяснить, откуда у нее возникло это чувство, но тут было что-то не так.

В конце концов она захлопнула книгу, вернулась к себе в номер и включила свой ноутбук. О том, чтобы заняться поисками в Интернете, не могло быть и речи — в отеле не было широкополосного Интернета, но у Лисбет имелся встроенный модем, который подключался к мобильному телефону, и таким образом она могла отправлять и принимать корреспонденцию по электронной почте. Она быстро набрала сообщение на адрес (Plague (англ.) — чума):

Сижу без широкополосного Интернета. Требуется информация о некоем докторе Форбсе из фонда Девы Марии и его жене, проживающих в Остине, штат Техас. Заплачу 500 долларов тому, кто выполнит расследование. Wasp.

Лисбет добавила свой PGP-ключ (PGP (Pretty Good Privacy) (англ.) — название компьютерной программы, позволяющей производить шифрование.), зашифровала послание PGP-ключом Чумы и нажала на кнопку «отправить». Затем взглянула на часы — оказалось, что уже почти половина восьмого вечера.

Выключив компьютер, Лисбет заперла за собой дверь, вышла на берег и, пройдя четыреста метров, пересекла дорогу на Сент-Джорджесе и постучалась в дверь сарайчика на задах «Кокосового ореха». Там обитал шестнадцатилетний Джордж Бленд, студент. Он собирался стать врачом, или адвокатом, или, может быть, астронавтом, а пока отличался таким же, как сама Лисбет Саландер, щуплым сложением и невысоким ростом.

Лисбет повстречала Джорджа Бленда на пляже в первую неделю пребывания на Гренаде, на следующий день после своего переезда в район Гранд Анс. Прогулявшись по берегу, она села под пальмами. Перед ней у моря группа детей играли в футбол. Она раскрыла «Измерения» и погрузилась в чтение. В это время он пришел и расположился в нескольких метрах впереди — худенький чернокожий парнишка в сандалиях, черных брюках и белой майке. Казалось, он не обращал на нее внимания, а она молча наблюдала за ним.

Как и Лисбет, он открыл книгу и погрузился в чтение, и это тоже было пособие по математике — «Основной курс». Он читал очень сосредоточенно, потом начал что-то писать в задачнике. Понаблюдав за ним минут пять, Лисбет кашлянула. Тут мальчик ее заметил и, в панике вскочив, стал извиняться, что помешал, и собрался уже уходить, но она успела спросить его, очень ли трудные у него примеры.

Это оказалась алгебра, и через две минуты Лисбет нашла главную ошибку в его вычислениях. Через тридцать минут совместными усилиями домашнее задание было выполнено. Через час они уже разобрали всю следующую главу задачника, и Лисбет, как настоящий педагог, объяснила Джорджу, как нужно подходить к решению таких примеров. Он посмотрел на нее с уважением, и через два часа она уже знала, что его мама живет в Канаде в Торонто, папа на другомконце острова в Гренвилле, а сам он обитает неподалеку отсюда в сарае. В семье он самый младший, и у него есть три сестры.

К своему удивлению, Лисбет Саландер почувствовала, что общество мальчика действует на нее успокоительно. Она почти никогда не вступала в разговоры с другими людьми просто ради того, чтобы поболтать, но не потому, что страдала застенчивостью. В понимании Лисбет, беседа всегда имела конкретную цель: выяснить, например, как пройти в аптеку или сколько стоит снять номер в гостинице. Разговоры также помогали решать служебные задачи: когда она проводила расследования для Драгана Арманского в «Милтон секьюрити», то ей не составляло труда вести долгие беседы ради получения информации.

Зато она терпеть не могла частные разговоры, которые всегда сводились к вопросам о том, что она считала личным делом каждого человека. Зато ответы она ухитрялась давать самые неопределенные, и попытки вовлечь Лисбет Саландер в подобные беседы сводились примерно к следующему:

— Сколько тебе лет?

— А как тебе кажется?

— Как тебе нравится Бритни Спирс?

— А кто это?

— Как ты относишься к картинам Карла Ларссона?

— Никогда над этим не задумывалась.

— Ты лесбиянка?

— Не твое дело.

Джордж Бленд был неловок и застенчив, но он держался вежливо и старался поддерживать беседу о серьезных вещах, не пытаясь соперничать с Лисбет и не вторгаясь в ее частную жизнь. Подобно ей самой, он производил впечатление одинокого человека, и она с удивлением поняла, что ее, Лисбет, парень воспринимает как некую богиню математики, спустившуюся с небес на Гранд Анс Бич, чтобы осчастливить его своим обществом. Они провели на пляже несколько часов, а потом, когда солнце стало клониться к горизонту, встали и направились восвояси. Вместе они дошли до ее отеля, Джордж показал ей лачугу, которая служила его студенческой кельей, и в смущении спросил, не согласится ли она зайти к нему на чашку чаю. Она согласилась, и он, кажется, удивился.

Жилище его представляло собой обычный сарайчик и отличалось крайней простотой: вся обстановка состояла из видавшего виды стола, двух стульев, кровати и шкафа для белья и одежды. Единственным светильником была маленькая настольная лампа, провод от которой тянулся в «Кокосовый орех», а для приготовления пищи служила походная керосинка. Джордж угостил Лисбет обедом из риса и зелени, поданным на пластиковых тарелках, даже дерзнул предложить ей местного запрещенного курева, и она согласилась это попробовать.

Лисбет без труда заметила, что произвела впечатление на нового знакомого, и он смущается, не зная, как ему себя с ней вести. Она тут же решила, что позволит ему себя соблазнить, но процесс развивался мучительно и трудно. Он, без сомнения, понял ее намеки, но не имел ни малейшего представления, как ему нужно действовать в этих обстоятельствах. Он ходил вокруг да около, никак не решаясь к ней подступиться, пока у нее не лопнуло терпение. Она усадила его на кровать, а сама принялась раздеваться.

Впервые после возвращения из генуэзской клиники Лисбет решилась показаться кому-то на глаза обнаженной. Сразу после выписки она чувствовала себя не вполне уверенно, и прошло довольно много времени, прежде чем она убедилась, что никто на нее не глазеет. Раньше Лисбет Саландер нисколько не волновало, как к ней относятся окружающие, поэтому она никак не могла понять, отчего же теперь стала беспокоиться.

В лице Джорджа Бленда она нашла прекрасный объект, на котором могла проверить воздействие своего нового «я». Справившись наконец — не без некоторой поддержки с ее стороны — с застежкой ее лифчика, он, прежде чем самому начать раздеваться, первым долгом погасил свет. Лисбет поняла, что он стесняется, снова включила лампу и внимательно следила за его реакцией, когда он неуклюже начал до нее дотрагиваться. И лишь спустя некоторое время она расслабилась, убедившись, что ее грудь вовсе не кажется ему ненатуральной. Впрочем, Джорджу, судя по всему, было особенно не с чем сравнивать.

Заранее Лисбет не предполагала обзавестись на Гренаде любовником-тинейджером. Она просто поддалась порыву и, уходя от Джорджа поздно вечером, вовсе не думала о возвращении сюда. Но уже на следующий день она снова встретила его на пляже и призналась себе, что ей приятно проводить время с этим неловким мальчиком. За семь недель, что она прожила на Гренаде, Джордж Бленд прочно занял место в ее жизни. Днем они не встречались, но вечерние часы перед заходом солнца он проводил на пляже, прежде чем уйти в свою хижину.

Лисбет знала, что, прогуливаясь вместе по пляжу, они выглядели как парочка подростков.

Вероятно, его жизнь стала гораздо интереснее. У него появилась женщина, которая обучала его математике и эротике.

Открыв дверь, Джордж радостно улыбнулся ей с порога.

— Тебе не помешает гостья? — спросила она.

Лисбет Саландер вышла от Джорджа Бленда в самом начале третьего часа ночи. Ощущая внутреннее тепло, она решила не возвращаться сразу в отель, а сначала пройтись вдоль моря. Идя в темноте по безлюдному пляжу, она знала, что Джордж Бленд провожает ее, держась позади метрах в ста.

Он поступал так каждый раз. Она никогда не оставалась у него до утра, а он горячо спорил с ней, доказывая, что женщина не должна возвращаться в отель совершенно одна поздней ночью, и настаивал на том, что просто обязан проводить ее. Лисбет Саландер обыкновенно давала ему высказать свои доводы, но затем прекращала дискуссию решительным «нет»:

— Я буду ходить, когда хочу и куда хочу. Все! Спор окончен! И не надо мне никаких провожатых. В первый раз она ужасно рассердилась, когда увидела, что он ее провожает. Но потом ей даже понравилось то, что он стремится ее оберегать, и потому она делала вид, будто не замечает, как он идет за ней следом и возвращается к себе не раньше, чем она у него на глазах войдет в отель.

Она задавалась вопросом, что он сделает, если на нее кто-нибудь нападет.

Сама она на этот случай купила в магазине Мак-Интайра молоток и носила в сумке, висевшей у нее через плечо. Как считала Лисбет Саландер, в реальном мире не много найдется страшилищ, с которыми нельзя управиться при помощи увесистого молотка.

В этот вечер небо было усеяно сверкающими звездами, светила полная луна. Лисбет подняла взгляд и увидела, что Регул в созвездии Льва стоит низко над горизонтом. Она уже почти дошла до отеля, как вдруг замерла на месте — впереди на пляже, у самой воды, она заметила смутные очертания человеческой фигуры. Это был первый случай, раньше она не встречала здесь в темноте ни души. Между ними оставалось метров сто, но благодаря лунному свету Лисбет без труда узнала ночного гуляку.

Это был почтенный доктор Форбс из тридцать второго номера.

Она свернула в сторону, несколькими широкими шагами быстро пересекла пляж и затаилась в тени деревьев. Она оглянулась, но Джорджа Бленда нигде не увидела. Человек у кромки воды медленно прохаживался взад и вперед, покуривая сигарету, а через каждые несколько шагов останавливался и наклонялся, словно искал что-то у себя под ногами. Эта пантомима продолжалась двадцать минут, затем он внезапно развернулся, быстрым шагом направился к выходящему на пляж подъезду отеля и скрылся.

Немного выждав, Лисбет подошла к тому месту, где расхаживал доктор Форбс, и неспешно описала полукруг, внимательно глядя себе под ноги, но ничего, кроме песка, нескольких камешков и раковин, не увидела. Потратив на это две минуты, она бросила осматривать пляж и вернулась в гостиницу.

У себя в номере она вышла на балкон, перегнулась через перила и осторожно перелезла на соседний. Все было тихо и спокойно. Вечерние посетители бара давно отгуляли. Подождав немного, она сходила за сумкой, взяла лист бумаги и свернула себе косяк из запаса, которым снабдил ее Джордж Бленд. Устроившись на балконе в шезлонге и устремив взгляд на темные воды Карибского моря, Лисбет задумчиво закурила.

В ее голове заработал чуткий приборчик, готовый, будто радар, уловить малейший сигнал тревоги.

О книге Стига Ларссона «Девушка, которая играла с огнем»

Эприлинн Пайк. Крылья

Глава из романа

Субботнее утро выдалось прохладным, с легкой дымкой, которую солнце наверняка развеяло бы к полудню. Лорел догадывалась, что все, кто пойдет на пикник, так или иначе искупаются в холодном океане, и была отчасти рада, что не идет. Она несколько минут лежала в кровати, любуясь розовыми, оранжевыми и нежно-голубыми красками утреннего неба. Большинство людей восхищаются закатом, но Лорел захватывало дух именно от рассвета. Она потянулась и села, не сводя взгляда с окна. Интересно, сколько жителей Кресент-Сити сейчас спят, не видя этого великолепного зрелища? Уж ее отец всегда был соней, а в воскресенье (Сонный день, как он его называл) редко просыпался раньше полудня.

Лорел улыбнулась, но тут же вспомнила о своем горе. Она потянулась к бугру… и взвизгнула, когда ее руки соединились на спине.

Бугор исчез. На его месте было что-то другое. Длинное и прохладное.

Очень большое.

Выругав себя за то, что не повесила в комнате зеркало, Лорел выгнула шею и увидела лишь закругленный край чего-то белого. Она откинула тонкую простыню, подбежала к двери и, беззвучно повернув ручку, приоткрыла ее. Из спальни доносился храп отца. Впрочем, мама иногда просыпалась очень рано и умела не шуметь. Лорел распахнула дверь — впервые в жизни мысленно поблагодарив отца за смазанные петли — и по стенке прокралась в ванную.

Дрожащими руками она прикрыла за собой дверь ванной и защелкнула замок. Затем прислонилась головой к необработанному дереву и заставила себя дышать медленнее. Нащупала пальцами выключатель и зажгла свет. Сделав глубокий вдох, сморгнула темные пятна и подошла к зеркалу.

Ей не пришлось даже поворачиваться спиной, чтобы увидеть новое образование. Над плечами поднимались вытянутые бело-голубые овалы — дивной красоты.

Лорел медленно повернулась к зеркалу спиной. На месте шишки выросли этакие лепестки. Самые длинные — они выглядывали из-за плеч и талии — были длиной в фут и шириной с ладонь. Лепестки поменьше — около восьми или девяти дюймов в длину — занимали оставшееся пространство в середине цветка. У его основания даже было несколько зеленых листиков.

Все лепестки были темно-синие ближе к центру и нежно-голубые, почти белые на концах. Своими волнистыми краями они напомнили Лорел жутковатые африканские фиалки, которые мама старательно выращивала на кухне. Лепестков было около двадцати, может, больше.

Лорел вновь повернулась лицом к зеркалу, не сводя глаз с парящих над плечами лепестков. Они выглядели почти как крылья.

Громкий стук в дверь вывел ее из забытья.

— Ты скоро? — сонно спросила мама.

От ужаса Лорел сжала кулаки и впилась ногтями в ладонь. Спору нет, лепестки очень красивые, но у кого на спине растут цветы?! Это в десять… нет, в сто раз хуже, чем шишка! Как это спрятать?

Может, просто выдернуть лепестки? Лорел схватила один и дернула. Боль пронзила спину, и Лорел прикусила щеки, чтобы подавить крик. Один всхлип все же сорвался с ее губ.

Мама постучала снова.

— Что такое?

Лорел дождалась, пока боль утихнет и к ней вернется дар речи.

— Ничего, мам,— слегка дрожащим голосом ответила она.— Я сейчас. Ее глаза забегали по ванной комнате в поисках чего-нибудь подходящего. От тонкой ночной рубашки на бретельках толку не будет. Лорел схватила большое полотенце и плотно в него закуталась. Быстро взглянув в зеркало и убедившись, что ни один лепесток не торчит, Лорел открыла дверь и натянуто улыбнулась.

— Извини, что так долго.

Мама заморгала.

— Ты принимала душ? Я не слышала воду.

— Да я быстро сполоснулась! — выпалила Лорел.— И голову не мочила.

Но мама уже думала о другом.

— Одевайся и спускайся на кухню, приготовлю тебе завтрак,— зевнув, сказала она.— Похоже, сегодня будет чудесный день.

Лорел проскочила мимо матери в свою комнату. Замка на двери не было, поэтому она приперла ручку спинкой стула, как всегда делают в кино.

Лорел скинула полотенце и осмотрела примятые лепестки. Больно не было. Она перетянула один через плечо и внимательно изучила. Шишка — одно дело, но что ей делать с этим?!

Лорел понюхала белый лепесток, отвела в сторону, еще раз понюхала. Пахло цветами фруктового дерева, только сильнее. Намного сильнее. Дурманящий аромат наполнял всю комнату. Ладно хоть эта штука не воняет. Придется сказать маме, что купила новую туалетную воду. Лорел принюхалась еще раз и пожалела, что в магазинах ничего подобного не продается.

До Лорел постепенно дошел весь ужас ее положения; грудь сдавило, голова закружилась. Что делать?

Перво-наперво нужно это спрятать.

Лорел открыла шкаф и растерянно встала перед ним. Чем же скрыть огромный цветок, выросший на спине? Когда в августе Лорел ходила по магазинам, такая задача перед ней не стояла. Шкаф был полон светлыми легкими блузками и сарафанами. Они вообще ничего не скроют!

Она перерыла всю одежду и достала несколько топов. Убедившись, что на горизонте чисто, пробежала в ванную, дав себе клятву, что сегодня же купит в комнату зеркало. Дверь закрылась чуть громче, чем хотелось, но, прижав ухо к прохладному дереву, Лорел никого не услышала.

Первый топ даже не налез на огромный цветок. Лорел уставилась в зеркало. Ведь должен быть какой-то выход!

Она схватила как можно больше лепестков и попыталась обернуть их вокруг плеч. Не получилось. Да и вообще, Лорел не хотела до конца жизни носить одежду с рукавами — даже если жить ей осталось недолго.

Тогда она попыталась обернуть лепестки вокруг талии. Вышло лучше — гораздо лучше. Лорел взяла шелковый шарф и закрепила им лепестки, потом надела шорты и застегнула их поверх шарфа. Больно по-прежнему не было, хотя тело сдавило.

Она надела просторную блузку в крестьянском стиле и с замиранием сердца посмотрела в зеркало.

«Впечатляет». Ткань блузки и так была неровная — никто не заметит, что под ней что-то есть. Оставалось прикрыть едва заметный бугорок волосами, и одна маленькая проблема решена.

Зато множество других никуда не делись.

Странный признак полового созревания, ничего не скажешь. Резкие перемены настроения, безобразные угри и даже менструации, идущие месяцами,— все это более-менее нормально. Но огромный цветок, выросший из прыща размером с теннисный мяч?!

Такое можно увидеть в дешевых ужастиках. Если Лорел кому-нибудь признается, кто ей поверит? Даже в худших ночных кошмарах с ней не происходило ничего подобного.

В ванной вдруг стало слишком жарко. Слишком тесно, душно, темно… слишком всё. Мечтая поскорей выбраться из дома, Лорел бегом спустилась на кухню, взяла из холодильника банку содовой и открыла заднюю дверь.

— Пошла прогуляться? — Ага,— не оборачиваясь, ответила Лорел.

— Приятной прогулки.

Лорел что-то буркнула и выскочила на улицу. Она зашагала по тропинке к лесу, не обращая внимания на покрытую росой траву. На западном горизонте, у самого океана, еще виднелся туман, но небо над головой было голубое, ясное, и солнце уверенно поднималось к зениту. День и впрямь обещал быть чудесным. Матушка-Природа словно издевалась над Лорел: ее жизнь шла наперекосяк, а все вокруг, как назло, было таким красивым…

Она спряталась за большое скопление деревьев, где ее не увидели бы ни с дороги, ни из дома. Нет, здесь еще рано; Лорел зашагала вперед.

Через несколько минут она остановилась и прислушалась. Не заметив ничего подозрительного, она подняла блузку и развязала стягивающий шарф. Облегченный вздох слетел с ее губ, когда лепестки свободно распрямились на спине — Лорел точно выпустили из душной коробки.

Солнечный луч пробился сквозь кроны деревьев и обрисовал ее силуэт на траве. Тень напоминала огромную бабочку с прозрачными крыльями. Похожие тени отбрасывают воздушные шарики — серые, с легким оттенком какого-нибудь цвета. Лорел думала пошевелить своими «крыльями», но, хоть она прекрасно их чувствовала — в ласковых лучах солнца ясно ощущался каждый дюйм,— управлять ими она не могла. Нет, такая красота не может быть смертельной…

Лорел долго смотрела на свою тень, соображая, что делать. Рассказать родителям? Да, обязательно расскажет — в понедельник, если бугор не исчезнет.

С другой стороны, он исчез…

Притянув к себе один лепесток, Лорел провела по нему пальцами. Мягкий, нежный… И никакой боли она не почувствовала. «Может, сам отвалится?» Так ей говорила мама: большинство болезней проходят сами собой. Вдруг… вдруг все будет хорошо?

Хорошо! Это слово заполнило все ее мысли и эхом отзывалось в голове. «Из моей спины торчит гигантский цветок! Что в этом хорошего?! »

Пока в груди бушевали чувства, мысли неожиданно сосредоточились на Дэвиде. Вдруг он поможет ей… найдет какое-нибудь научное объяснение? Хорошо бы показать ему кусочек этого странного цветка. Даже если он не разберется, хуже Лорел все равно не будет.

Она снова обернулась шарфом и поспешила домой. На пороге кухни чуть не врезалась в отца.

— Пап! — взвизгнула она. Нервы — и так напряженные до предела — окончательно сдали.

Он наклонился и поцеловал ее в макушку. — Доброе утро, красавица.— Папа приобнял Лорел за плечи, и она испугалась, как бы он не нащупал под блузкой лепестки.

Впрочем, до второй чашки кофе отец редко что-либо замечал.

— Чего ты так рано? — с легкой дрожью в голосе спросила Лорел.

Папа застонал.

— Надо открывать магазин. Медди попросила выходной.

— Понятно,— рассеянно ответила Лорел, стараясь не принимать эту перемену в заведенном порядке за дурной знак.

Отец вдруг замер и принюхался. Лорел оцепенела.

— Отличные духи. Пользуйся ими почаще.

Она кивнула, чувствуя, что глаза вот-вот выскочат из орбит, и отстранилась от папы. Затем быстро схватила трубку радиотелефона и побежала к себе.

В комнате Лорел долго смотрела на телефон, прежде чем дрожащими пальцами набрать номер Дэвида. Он ответил после первого гудка.

— Алло?

— Привет,— тут же сказала она, чтобы не бросить трубку.

— Лорел, привет! Как дела?

Несколько секунд она не могла выдавить ни слова. — Лорел?

— Да.

— Зачем ты звонишь?

Опять тишина.

— Можно, я приду? — наконец выпалила Лорел.

— Конечно… Когда?

— Прямо сейчас.

О книге Эприлинн Пайк «Крылья»

Кофе по-венски

Рассказ из книги Марианны Гончаровой «Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы»

В нашем дворе в Черновцах во времена моего детства жил исключительной красоты человек, дворник по профессии, философ по призванию, восьмидесятилетний аристократ с метлой по фамилии Гельмер, по национальности немец. Гельмер знал пять языков и немножко латынь, правда, частенько удалялся в запои и тогда разговаривал сразу на всех известных и неизвестных ему языках. А пять языков — в Черновцах это была норма: немецкий, идиш, румынский, украинский, польский… Вот немножко латынь — это уже было где-то образование. Хотя и это никого тогда бы не удивило. Это у нас в Черновцах называлось «знать грамоту».

Дядя Гарри Гельмер, наш дворник, рассказывал как-то, сидя во дворе в теплых летних мягких сумерках, как его отец, Яков Гельмер, управляющий Черновицкой пуговичной фабрики, частенько ездил в Вену. По делам. Или отдохнуть. Вообще в те времена, когда Черновцы, тогда Черновицы, еще были Австрией, портреты короля Франца-Иосифа висели в каждой витрине, и бравые революционные матросы курили свои папиросы в другом месте, далеко от нашего миниатюрного, изящного, элегантного города, было модно ездить в Вену. А самым романтичным обычаем в тогдашних Черновицах был обычай вывозить в Вену своих невест. На кофе.

Вот об этом подробнее.

Вот, например, Бено Гельмер, молодой управляющий пуговичной фабрикой, щеголеватый молодой человек, немного чудаковатый, немного застенчивый, добрый, веселый умный и любопытный, знакомится на ежегодном балу Банковского союза с милой девушкой по имени Стефания, хорошо воспитанной, образованной — гимназия, языки, фортепьяно, манеры… Из семьи доктора Брахвита, черновицкого светилы. Как знакомится? Ну, конечно, не «Как-тебя-зовут-крошка?» или «Назови-свое имя-детка». Не-ет… Молодого Гельмера и девушку-из-приличной-семьи Стефанию Брахвит представили друг другу. Представили! И это уже давно было запланировано — представить этих милых молодых людей друг другу. Как это было тогда принято. Что вы?! Это же не в метро знакомиться или, того хуже, на пляже. Фи! Этим в Черновицах занималась мадам Замзон! Сама мадам Замзон вела картотеку состоятельных невест и женихов и перетасовывала карты их судеб, тщательно сверяя и сопоставляя. И никто никогда не жаловался. У мадам Замзон был наметанный глаз и хорошие манеры.

Конечно, для Стефании мадам Замзон завела целую папку: два поляка-студента, один немец, один австриец из палаты адвокатов и еще один прекрасный юноша — вы правильно подумали кто. Этот прекрасный юноша — который вы правильно подумали — и был Бено Гельмер. На нем-то и остановил свой выбор доктор Брахвит.

Ну, потом, после бала, на котором молодые люди влюбились друг в друга, как и предполагала мадам Замзон, приблизительно через месяц душевного томления молодой Гельмер приглашает Стефанию в концертный зал музыкального товарищества на выступление Черновицкого мещанского хора. Он пишет письмо, где просит родителей Стефании разрешения пригласить их дочь Стефанию на концерт… Родители Стефании долго обсуждают на семейном совете, да или нет, тянут с ответом и наконец пишут, что ну ладно, они не возражают… Гельмер пишет, что будет счастлив заехать за девушкой в такой-то день, на закате, когда часы на городской ратуше пробьют… Родители Стефании опять собирают семейный совет — так да или все-таки нет — и пишут, что… Кошмар, короче. Почтальоны и на-рочные с ног сбиваются доставить письма к сроку, носятся туда-сюда, загоняют коней и велосипеды… Стефания выезжает в сопровождении мамы, бабушки, хныкающего десятилетнего младшего брата Яшеньки, которому скучно и тесно в новом сюртуке, и старшей бабушкиной сестры тети Эрны, которой тоже очень интересно. Сопровождающие зорко следят. Тетя Эрна громко переспрашивает — она глуховата. Молодые люди пожимают руки при встрече и прощании. Ах!

Потом, еще через две недели ежедневной переписки, — театр, в который является та же бдительная компания в шляпках со скулящим ребенком и тетей Эрной с перевязанной щекой, потому что у нее болит зуб. Но она не могла пропустить.

Дальше следует приглашение в песенное товарищество «Буковинский баян» и, наконец, легкомысленный, на бабушкин взгляд, поход в кондитерскую и прогулка по улице Херенгассе, ныне улица Ольги Кобылянской, где, отстав на некотором расстоянии, за влюбленной парочкой постыло бредут мама, бабушка, ноющий Яшенька, объевшийся в кондитерской мороженого, и прихрамывающая тетя Эрна, страдающая подагрой легкой формы.

И наконец, Гельмер делает предложение. Уф! Все уже устали. Гельмер устал. Ему очень нравится Стефания. И потом, сколько можно терпеть эти шляпки за своей спиной и громкий шепот бабушкиной сестры тети Эрны. И надо торопиться: завязывается интрига — инженер по фамилии Рояль, сын архитектора Рояля, тоже делает Стефании предложение. Каков нахал! И это минуя… мадам Замзон! Какая распущенность! И это не выдержав даже испытания капризным Яшенькой, женской половиной семьи Брахвитов и букетом недугов тети Эрны.

Оба, и Гельмер, и Рояль, наконец приглашают Стефанию в Вену на кофе. Все. Оба молодых человека в приемный у Брахвитов день наряжаются и с роскошными букетами цветов едут к любимой девушке с предложением. Но Рояль берет балагулу, черновицкого извозчика, его лошадь плетется кое-как, а Гельмер едет на своей пролетке. Гельмер приезжает первым! Выбор за Стефанией Брахвит. Черновицы умолкли и ждут.

Вот! Тут я должна прерваться и сделать очень важное отступление. Какой это прекрасный был обычай в нашем городе — после помолвки достойные женихи вывозили своих невест в Вену на кофе. Что! Это совсем не то, что вы думаете! Как можно?! Что вы! Молодой человек берет определенные обязательства и ответственность, заказывает для девушки место в вагоне люкс, сам едет в другом вагоне. Постоянно бегает проверять, удобно ли девушке в ее купе, открывает ей окошко, закрывает ей окошко, носит сельтерскую или что-то там еще и ограничивается улыбками, нежными взглядами и пожиманием руки. Прибыв в Вену, молодые люди действительно едут в кофейню, заказывают кофе. К кофе им подают венский штрудель, холодную воду в красивом высоком стакане и моцартинки, конфеты, сделанные вручную, специально заказанные к этому дню и привезенные из Зальцбурга в кружевных коробочках. Влюбленные наслаждаются кофе и слушают музыку, которая в Вене звучит везде.

И все! А вы что подумали?!

После кофейни влюбленные возвращаются на вокзал, садятся в разные вагоны поезда Вена — Черновицы и едут домой. Но! Всему городу понятно, что договор между семьями закреплен и осенью девушка выходит замуж.

Замуж? Она? Нет, не может быть!

Может! Ее уже возили в Вену на кофе!

Что вы говорите? А-а-ах! Уже возили… Ну… Раз уже возили в Вену на кофе…

Вот было время…

К чему я все это веду? К тому, что я в своей цветущей юности была совсем не хуже, чем Стефания Брахвит. Именно тогда, когда слушала этот рассказ от нашего старого дворника, Гарри Гельмера, знавшего пять языков и немножко латынь. Мне так хотелось ходить в башмачках, а не в шкарах. Выезжать на балы, а не бегать на танцы. Принимать приглашение на утреннюю прогулку, а не прошвырнуться вечерком. Все это было практически неосуществимо, потому что я очень опоздала и оказалась в своем веке человеком случайным…

О книге Марианны Гончаровой «Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы»

Остров проклятых. Коллекция рецензий

Ксения Рождественская

Русский Newsweek

Исполнитель главной роли Леонардо Ди Каприо окончательно превратился в матерого борова, в котором не осталось ничего от нищего принца с «Титаника».

Лидия Маслова

Коммерсантъ

Первое, что с самого начала бросается в глаза в «Острове проклятых» и, пожалуй, единственное, что безоговорочно в нем нравится,— эффектный галстук героя, нетривиальной розово-зеленой расцветки, подаренный женой (впоследствии покойной).

Юрий Гладильщиков

Forbes Russia

В «Острове проклятых» вас не просто оскорбляют — вас шмякают о стену непредсказуемости так, что селезенка, печенка, поджелудочная железа и все нервы — все естественные органы, позволяющие вам существовать, — напрочь отбиты. И вот я думаю: что же не срабатывает?

Роман Волобуев

Афиша

Ди Каприо, скоро 10 лет как заменяющий Де Ниро в должности скорсезевского альтер эго, по-прежнему слишком старается соответствовать, чтоб не раздражать (впрочем, что еще делать талантливому актеру, которому бог дал одно-единственное выражение лица).

Ярослав Забалуев

Газета.ru

Фильмы режиссера уже давно не было так увлекательно… нет, не анализировать и додумывать, а просто смотреть – не слишком частое для сегодняшнего кино удовольствие. Тех же, кто все эти годы с тревогой следил за зигзагами творческой мысли, мастер тоже решил избавить от скопившегося недоумения.

Охотник на какомицли

Голубенцев написал о себе в жж — ужасно неправильно

Он написал: «Переваливший за сорок недоврач, недолитератор, недохудожник, недорекламист, недопапа».

Но на самом деле он — крут невероятно!

И замечательный папа, художник, литератор и врач!

Может разве что «недорекламист» — тут я согласна.

Он жжшный тысячник. Был бы реальный рекламист — давно бы стал миллионщиком.

А то и миллиардником.

Основная фишка Голубенцева — это конечно некрупная проза.

Голубенцев из того же чеха цеха что Гайдук, Горчев, Квасов… Это — народные сказители, акыны и тамады — фабрики РУССКАЯ ИНТЕРНЕТ КУХНЯ. Великой скатерти-самобранки, раскинувшейся отнюдь не на жалкую «одну шестую», а ровно на весь Божий Мир.

Где слышат нынче слово Голубенцева? В Уганде ли, в Караганде ли? В тувинской степи или в прериях Аризоны? В парижских бистро или в бистро Города Питера?

Он говорит для всех.

Иногда и в рифму. И тогда это стихи.

Некоторые стихи читать трудно — потому что они написаны выибонским манером. А ля быковские баллады для «Огонька».

Мне очень хотелось такие стихи переделать — поставить все строчки аккуратно в столбик, как положено стихам, потом еще всюду расставить знаки препинания и заглавные буквы.

Но я не решилась. Потому что автор явно не одобрил бы.

Но главное — все неправильные стихи у Голубенцева все равно в рифму!

Вот попробуйте прочесть их вслух, сами себе, и убедитесь.

Читать Игоря Голубенцева в большом объеме: вот тут — http://golubentsev.livejournal.com/profile и тут — http://www.kakomitsli.spb.ru/.

Последние стихи Голубенцева

ВТРОЕ

Плыть из Трои — втрое хуже

Отгребая от земли

В средиземноморской луже

Молча вязнут корабли

Надо плыть, пока всё похуй

Просто пить вино с водой

Объебавшийся с эпохой

Одиссей спешит домой

Тот дрожит, кто верит в бога

Сломан руль и нет ветрил

В этом море слишком много

Сверхъестественных педрил

Наебенился прилично

И, пока в мехах вино

Нам, ахейцам, безразлично

Нам, данайцам — всё равно

Буря ночью небо кроет

Днём — седая пелена

Одиссей сиреной воет

Жаль, что кончилась война

сходить по-маленькому

мы случились ненадолго незадолго до конца нас принёс не аист волга ржавый пенис без яйца прорастали сквозь макушки пили детский самогон мама няня где же кружка снова страшный сон-омон от поллюций уставая книжки жирные читали однокурсницы давая всё потом обратно взяли откосили защитились что просрали то просрали богатеть не торопились даже своего не брали округляли печень пивом отлучались на гоа пахли чем-то шаловливым сыто тратили слова не справляли сорокеты отрастили животы вышли за пределы сметы

я уже готов. А ты?

ТРЕТЬЕ ПОСЛАНИЕ К ШАМАНУ ШОЙГУ

Вот. Год прошёл, и чего, Шойгу?

Дна не видно. Всё летит под откос.

Ты хоть достал, почистил своё шаманское зеркало кузунгу?

Смахнул кожеедов с бубна? Риторический, впрочем, вопрос.

Куча дел в среднем мире, это ясно, он висит на соплях

Уважаемые люди на вертолётах не могут довезти добычу до дома

Приходится собирать их тушки во льдах

Отвечать на сердитые слова вышестоящих гномов

Когда тут камлать? Когда тут напрячь кадык?

А вот я — как обычно, изрык*.

Может, стоит позвать духов предков?

Спеть им песню верхнего мира.

Зарезать пару красивых баранов — духи не любят объедков.

Проскакать на чёрном коне по волнам прямого эфира.

Вспомнить старое ремесло, развести костёр в московской квартире

Надеть олений мех поверх хуго босса

Ударить в бубен раз сто, а, лучше — все сто четыре

Тряхнуть амулетами, выкурить ответ из вопроса.

Иначе, Кужугетович, может настать кирдык.

Я-то, ладно — как обычно — изрык.

Не за себя беспокоюсь, Шойгу.

Мне отсюда — ничего не видать.

Если уж очень надо — сам отправлюсь с саблей в тайгу

Под белым твоим девятихвостым знаменем скакать.

Там от юрты до юрты, сам знаешь — две недели пути

Там ни гриппа, ни злого шахида, ни мобильного интернета

Низкорослый конёк, литр водки — и хоть трава не расти,

Нет, трава пусть растёт — и, желательно — именно эта.

В общем, Армагеддону покажем мы хер и язык

Кужугетыч! Я сегодня — изрык.


*изрык (тув.) — пьян

ЖИВОТЫ

в посткоитальном сне мои родители меня уже немножечко увидели решив в том сне что я вполне живой что вырос пью и часто сплю с тобой мне в этом сне приходится несладко тревожит неприятная отгадка я жду когда родители проснутся почешут животы.

Перевернутся.

СТИШОК ДЛЯ МАРГАРИТЫ

Что такое осень?

Это осень.

Осень — это время с мягким знаком.

Хочется спросить?

Тогда, давай у листьев спросим —

Как это — висеть на ветке раком?

НЕЖНО

он говорил на одном языке а это теперь неприлично слова копошились в его кадыке в губы стучались ритмично она говорила на двух языках третий легко понимала когда тем одним он лизал её пах она на трёх стонала

2012

В две тысячи двенадцатом году весь мир, который раз, пойдёт в пизду. Поэтому, пора писать стихи перечисляя смертные грехи. Итак. Гордыня. Тривиальный случай. Имеется. Нависла жирной тучей над лобной долей. Выгибает спину. Я ей плачу. Немного. Десятину. Завидую нечасто. Молодым. Не хочется быть старым и седым. Но, слава богу, до двенадцатого года не одряхлею. Крепкая порода. Чревоугодие. Поесть люблю, а это приводит к росту живота поэта. Живот не грех, и очень грустно знать, как мало остаётся есть и спать с прекрасной половиной человеков, блудить, как пушкин и писать, как чехов. Нет, это снова о гордыне, а сейчас меня одолевает гнев. Для нас два года пролетят почти мгновенно, а хочется прожить их охуенно. Я алчу, а точнее — я алкаю, жизнь полной ложкой жадно загребаю, но, всё равно, мне мало. Мало, блядь! От этого приходится впадать в уныние. Последний смертный грех.

Уйдите, суки! Заебал ваш смех.

ХУЁВО

вечер пиздатый утром — хуёво думаю матом ёмкое слово выжит навылет выжат до дна высосан стынет

оскомина.

что-то трясётся там где был рот чем-то блюётся тощий живот мозги наружу тянут за жилы чувствую стужу.

вилы.

всего-то два литра и пили вдвоём а вот — подкосило лежу на своём легче не стало и время не лечит но ты прибежала и села на плечи месяцем лыбится новая ночь ну что ж попытаемся что-нибудь

смочь.

РЫБАКИ

рыбаки довольно плохо разбираются в чём-нибудь ещё помимо рыбы чем тюлени от оленей отличаются рассказать с трудом они могли бы рыбаки надолго в море уплывают следуя рыбацкому обычаю девиантным поведением страдают балансируя на грани неприличия и сжимает руль рука могучая глаз суровый с компасом сверяется а зачем им эта рыба злоебучая рыбаки довольно плохо разбираются

ПЕНЕ — ЛОПНУТЬ

В списке кораблей

Одни пробелы —

Грек или еврей,

Ссыкло или смелый?

Отдыхай, матрос,

Заполняй анкету —

Сложный вопрос —

Подбрось монету.

Итак, а:

Где родился, рос?

Лыс или космат?

Шрам или засос?

Деверь или сват?

Нарва или Чоп?

Тенор или бас?

Язва или зоб?

Профиль или фас?

Муж или жена?

Слёзы или семя?

Дверь или стена?

Весла или стремя?

Всё — сплошной вопрос,

Ничего не знаешь.

Отдыхай, матрос —

Завтра отплываешь

Юлия Беломлинская

Остров Самуй

Отрывок из книги «Кухня Таиланда, или Путешествие в страну свободных людей», готовящейся к изданию в московском издательстве гастрономической литературы «Чернов и Кo». Фото авторов.

«Мы сошли в Сураттхани и доехали на автобусе до Донсака. Отсюда на пароме „Сонгсерм“ мы добрались прямо до причала в Натхоне. Так мы попали на Самуй».

Алекс Гарленд «Пляж»

Давайте немного познакомимся с тайским островом-курором, куда так стремятся попасть тысячи туристов. Остров Самуй (так он официально именуется в наших географических справочниках) — живописно гористый, в центре непроходимые джунгли, а вдоль побережья раскинулись плантации кокосовых пальм, фруктовые сады и рыбачьи поселки. По периметру проложена автострада, и от любого приморского отеля легко добраться до местных центров «культуры и отдыха», коих здесь предостаточно. Выбирая отель, неплохо знать, что на западном берегу удобных пляжей маловато — берег там каменистый, а море мелкое. А вот на восточном, песчаном, можно купаться вволю. Мало того, Самуй окружает ожерелье из 80 островков, в основном, необитаемых — там вообще рай! Местное население занимается рыболовством, разведением кокосов (утверждают, что лучших в стране) и, естественно, обслуживанием иностранных туристов. То есть нас.

До конца 1970-х остров сохранял первозданную девственность и не ведал о таких достижениях западной цивилизации, как проституция, травка и галлюциногенные грибочки. Но как только «белый дикарь» ступил на райскую землю, тут все и началось. Поначалу добрые туземцы понастроили дешевых бамбуковых хижин, поднесли гостям дары полей, лесов и моря, но изумившись, а потом и возмутившись поведению распоясавшихся любителей беспредельного оттяга, стали подавать робкие, а вскоре и решительные протесты — абсолютно безрезультатные. Делать нечего — со временем попривыкли, притерлись, а позже, уразумев немалую выгоду, научились ее извлекать. И уже в середине 1980-х Самуй стал популярным международным курортом, практически круглогодичным — климат тут превосходный, лишь с октября по декабрь северо-восточные муссоны несут собой сильные (теплые) дожди и легкие штормы, но зато все ярко зеленеет и благоухает.

Можете, перелетая из Бангкока на Самуй (около полутора часов) или переплывая туда на пароходе (это подольше), перечитать эту короткую справку 10–20 раз и попытаться написать ее изложение в своем блокноте — так время пройдет быстрее, и на горизонте замаячат очертания Натхона — столицы острова, городка, приятного во всех отношениях. Получить удовольствие можно сразу, буквально сойдя с причала, — в небольшом зале возле пристани убеленные сединами тайки делают массаж по высшему классу, хотя и безо всякой эротики. Зато тело поет, а душа воспаряет. В самом городе множество магазинов и магазинчиков, есть банки, медицинские учреждения (мало ли что) и бессчетное число ресторанчиков, где всегда предлагают свежайшие морепродукты. Но сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет, и сколько не пиши о «свежайших морепродуктах», тема остается умозрительной. Поэтому немного отвлечемся, займемся стряпней и приготовим кунг пхат кхинг — креветки с китайским уклоном, но по-тайски:

КУНГ ПХАТ КХИНГ

Креветки, жаренные с имбирем

8 крупных очищенных креветок; 2 столовые ложки растительного масла; 2 столовые ложки натертого имбирного корня; 1 столовая ложка измельченного чеснока; 3 столовые ложки куриного бульона; 1,5 столовые ложки рыбного соуса; 1 столовая ложка соевого соуса; 8 грибов сиитакэ; 2 перышка зеленого лука, нарезанных на куски длиной 6 см; 1/2 чайной ложки сахара.

В воке на среднем огне разогреть масло и обжарить чеснок и имбирь до золотистого цвета, затем добавить бульон, соевый и рыбный соусы и сахар. Энергично помешивать, пока не закипит, затем засыпать креветки, грибы и лук. Не переставая мешать, жарить еще 3 минуты, пока креветки не станут опаковыми. Любители острого могут добавить тонко нарезанный красный перчик.

Поупражнявшись в кулинарии и подкрепившись, можно продолжить путешествие. Первой достопримечательностью на нашем пути будет крошечный островок Фан у северо-восточной оконечности Самуя, соединенный с главным островом насыпной дамбой. Здесь расположен монастырь с восседающей на холме 12-метровой золоченой статуей медитирующего Будды. Напротив, чуть западнее, три известных прибрежных района: Банграк, или побережье Большого Будды, Бопхут и Мэнам. Песок здесь желтоватый и более крупный, чем на востоке. Но есть и свои плюсы. Бопхут, кстати сказать, старейшее на острове поселение, возможно, единственное место на Самуе, где туристы и аборигены живут в непосредственной близости — сущее наслаждение для любителей экзотического колорита.

Море, по словам особо рафинированной публики, здесь не столь прозрачное, как в других местах, зато можно носиться на водных лыжах до полного изнеможения. Мыобосновались там в 3-звездном Samui Palm Beach Resort, где менеджером работал симпатичный итальянец-трудоголик, за что-то невзлюбивший родной Сан-Ремо (нами, кстати, бесконечно любимый). Под его чутким руководством здесь был установлен безукоризненный порядок, разбит пышнейший сад с цветами и птицами, а прислуга вышколена до чрезвычайной пушистости… Вы где-нибудь видывали, чтоб утром на довольно обильном шведском столе за вами тенью ходил официант с подносом и тащил все выбранное вашим ленивым утренним оком?

В Мэнам роскошные отели соседствуют с дешевыми бунгало, но теплого невообразимой лазури моря и тешащей глаз картинки острова Пханган всем хватает. Еще западнее, а точнее на самом севере Самуя, тянется побережье Бангпо, здесь из моря поднимаются скалы и коралловые рифы — с аквалангом да и просто с маской, трубкой и ластами можно попробовать закорешиться с подводными обитателями (попадаются очень симпатичные). Самое удобное, на наш взгляд, побережье на востоке в живом и развеселом районе Чхавенг — целых 6 километров живописных бухточек, мелкого ласкового песка, кристально-чистой воды, и вдоль пляжа тянется непрерывный променад с бесчисленным количеством ресторанчиков, магазинчиков, массажных салонов и т.п. Соответственно и туристов (особенно в сезон) там предостаточно.

Каких-то особенно экзотических гастрономических удовольствий искать в отелях Чхавенга (особенно высококлассных) бесполезно. Завтрак в любом — стандартный: стакан свежевыжатого сока, тосты, масло, джем, чай/кофе, вареные яйца и яичница на наш выбор — с беконом или сосисками. Подобным образом будут составлены обед и ужин. Чувствуется тлетворное европейское влияние — нет, чтобы подать муравьиные яйца под рыбным соусом или фрикадельки из крокодилятины… Истинные гурманы в отелях не питаются — тем более под боком сотни ресторанчиков, маленьких забегаловок и уличных поварских станций, где предлагают любое тайское угощение, особенно морское, раз уж мы на острове. Попробуйте, например, стейк из акулы в кисло-сладким соусом или из кусок барракуды, жаренный на гриле с чесноком и зеленью, — никогда не забудете. Можно и не морское. Сладкоежки стоят в очередях за блинчиками с бананами, шоколадом, сгущенкой и кунжутом, что стряпают на променаде Чхавенга в походных кухнях.

Главная достопримечательность побережья Ламай — два утеса: Хин-та (Дедушка) и Хин-яй (Бабушка), похожие на… огромные мужские и женские гениталии. Настолько похожие, что каменный фаллический столб выше человеческого роста и береговая расщелина, размером под стать ему, служат неизменным поводом для шуток ниже пояса и выше сапога. В каких только позах и ракурсах тут не снимаются туристы, если бы кто-то удосужился собрать все снятое, забавный получился бы фотоальбом. Тайцы нас в данном случае разочаровали — на основе такого богатого естественного материала можно было создать эпическую поэму, по силе сравнимую с трагической историей Лота, а по длине с «Калевалой». У них же фигурирует какой-то куцый рассказ про деда с бабкой, отправившихся по одной версии искать невесту, а по другой жениха своему внуку/внучке (нужное подчеркнуть), попали в шторм — в результате и появились эти эротические достопримечательности (просто какое-то «жили-были дед да баба»).

Если вы не боитесь нестись в открытом старомодном джипе по ухабистым размытым дорогам, не отказывайтесь от «сафари», так здесь именуется поездка к водопадам и к «Секретному (или „Небесному“) саду», устроенному в горной ложбине в самом центре острова. Этот сад придумал и изваял для него огромное количество скульптур на буддийские сюжеты замечательный человек Ним Тхонгсук. Приступил он к работе в возрасте 77 лет и до конца дней своих (умер в 91 год), не покладая рук, высекал из камня сказочные фигуры. Кое-что так и осталось недоделанным — вон из канавы торчит пара огромных ног какого-то неслучившего персонажа.

«Я никогда не ездил на слоне», — с романтической грустью пели мы в далекой юности песню Высоцкого на стихи Геннадия Шпаликова, отчетливо осознавая, что так никогда и не поездим. Слонов мы видели лишь в зоопарке, цирке и кино, с дальними странами знакомились в «Клубе кинопутешествий», а в роли вожделенной, но все же доступной «заграницы» выступала Болгария. Теперь можете представить детский восторг взрослых людей, взгромоздившихся на спину громадины. Распевая во все горло все туже песню, с хоровым припевом «Фиг вам, еду!», мы постоянно гладили животное по голове, изумляясь ласковой колючести волосков, трепали за уши и все норовили добраться до хобота. Быстро раскумекав, с кем имеет дело, хитроватый погонщик жалобно нудил о «пура алифанте», коему так не хватает на пропитание, зашуршали баты, но ламентации не прекращались, нам было поведано про горькую долю уже самого слоноводилы.

Он оказался родом с бедного северо-востока, из семьи потомственных погонщиков — махаутов. Родители кормили его, пока могли, а на совершеннолетие подарили отпрыску юную слониху с напутствием зарабатывать самостоятельно. Паренек оказался смышленым, отправился вместе с подарком на Самуй и теперь неплохо кормиться за счет восторженных туристов. Надо признать, что «алифанту» требуется немало — 190 кг зеленых кормов и 250 л воды в день вынь да положь. Слоны в Таиланде из рода азиатских, они помельче африканских (высота самца до 3,2 м, самки до 2,7 м, вес может достигать 5 тонн), не такие лопоухие и лобик слегка вогнутый. Бивни у самцов внушительные (до 2,5 м, вес до 75 кг), у самок их обычно не бывает (у нашей, к примеру, не было).

Мы сперва позавидовали соседям, гордо восседающим на мощном бивненосце, зато потом они с завистью смотрели на нас — наша красотка с затейливым естественным бежевым узором на хоботе выделывала вензеля, приплясывала, становилась на колени, набирала воду из речки и обливала нас душем, заигрывала с самцами, короче веселила от души (поэтому поводу канючивший погонщик получил дополнительную мзду — видно, отец хорошо научил мальца обращаться со слонами и клиентами). В ритме танго продирались сквозь джунгли, инстинктивно втягивая голову в плечи при виде грозно нависающих «булав» дуриана — вот где пригодилась бы каска. На прощание угостили слониху бананами — ела она их, как и пристало девушке, очень изящно. А на нее уже усаживались американцы, и погонщик вновь завел свою волынку про «пура алифанта». Прощай, хитрюга. Удачи тебе!

Преисполненные радостью от осуществленной мечты, отправились в ближайшую забегаловку и решили в слоновью честь съесть что-нибудь вегетарианское — вдруг вырастем большими, как они, ни разу не пробовавшие «мертвечины». Выбрали кукурузные пончики — очень неплохо. Пробуем скопировать:

ТХОТ МАН КХАУ ПХОТ

Кукурузные пончики

Для пончиков: 350 г консервированной кукурузы; 1 столовая ложка порошка карри; 2 столовые ложки рисовой муки; 3 столовые ложки пшеничной муки; 1/2 чайной ложки соли; 2 столовые ложки светлого соевого соуса; растительное масло для жарки во фритюре.

Для соуса: 4 столовые ложки рисового уксуса; 2 столовые ложки сахара; кусочек свежего огурца (длиной 2,5 см); 1/2 маленькой моркови; 2 нашинкованные луковки шалота; 1 столовая ложка измельченного жареного арахиса; 1 маленький «мышиный» перчик, нарезанный тонкими колечками.

Кукурузу откинуть на дуршлаг и дать хорошенько стечь. Смешать все компоненты теста. Разогреть масло во фритюрнице. Набирать тесто ложкой, слегка обжимая пальцами и опускать в масло. Жарить пончики до темно-золотистого цвета, затем выкладывать шумовкой на бумажное полотенце. Теперь готовим соус. Огурец разрезать вдоль на четыре части, а потом тонко нашинковать. Морковь разрезать вдоль пополам и тоже тонко нашинковать. В сотейнике на маленьком огне при постоянном помешивании растворить сахар в уксусе и дождаться, пока сироп слегка не загустеет. Снять с огня и дать остыть. Перелить в пиалу, добавить все остальные ингредиенты и перемешать. Подавать пончики с соусом.

Если на Самуе вы заскучали (это вряд ли, но вдруг?), то можно съездить на остров Пханган — тут бродят безумные иностранцы-бэкпекеры, увешанные такими рюкзаками, с какими наши геологи не отправлялись в многомесячные экспедиции. У них это называется «пешеходный туризм». Наши сибариты в таком времяпрепровождении замечены не были — все больше у моря с коктейлем в правой и сигаретой в левой. Островок хорошо известен среди молодежи всего мира — хотя бы по той же книге Алекса Гарленда «Пляж». Цитируем: «Новой таиландской Меккой стал расположенный по соседству остров Пханган. Через несколько лет, когда я оформлял паспорт, намереваясь вылететь в Бангкок, мне позвонила одна моя подруга и дала совет. «Не забивай себе голову Пханганом, Рич, — сказала она. — Хатрин давно уже не тот. Теперь там продают билеты на full-moon parties».

Действительно, в последние годы Пханган приобрел мировую славу благодаря идее предприимчивого владельца самуйского отеля Paradise Bungalow — в полнолуние вывозить заскучавших зажравшихся туристов на пханганский пляж Хат-Рин и, обеспечив бесперебойную доставку горячительных напитков, устроить им «Вечеринку Полной Луны» (Full Moon Party) с полным же оттягом. Затея понравилась (не хватает западным людям единения и вольницы) и стала набирать обороты — каждый месяц в полнолуние вечером целые флотилии яхт, катеров, лодок и прочих плавсредств отправляются на остров, а там — выпивка до положения риз, музыка до оглушения, танцы до упаду, травка до одури и любовь до умопомрачения (в смысле любой степени свободы).

Для большинства бэкпекеров путешествие на Full Moon Party начинается в Бангкоке, на Кхао-Сан (улице «мокрого риса») — около полукилометра недорогих гостиниц, туристических и транспортных агентств, баров и кафе, настоящая Независимая Республика Вольных Скитальцев. Здесь можно дешево переночевать, постирать бельишко, забраться в Интернет, поесть за 20 батов, изготовить любые фальшивые удостоверения, почти по себестоимости сделать в турагентствах визы в Китай, Гонконг, Сингапур, Непал, Индию и Австралию. Здесь же можно продать часы, фотоаппарат, бутылку водки и потертые джинсы, проколоть любую часть тела, заплести косички, напиться и накуриться. Там покупают обычно joint ticket — совмещенный билет на ночной автобус до Сураттхани и скоростной катер до Самуя, чтобы затем попасть на Пханган, где на знаменитое ночное пати соберется несколько тысяч фарангов (так тайцы называют иностранцев) с целью оттянуться босиком под гипнотическим светом полной луны на семи пляжных танцплощадках. Наутро отгулявшую публику собирают, грузят на те же плавсредства и доставляют на Самуй, а тайцы чистят пляжи Пхангана (как раз до следующего полнолуния работа обеспечена). Все довольны.

Попробуйте съездить на остров Тау (буквально: «черепаха», ибо своими очертаниями ее напоминает, хотя, есть мнение, что здесь когда-то водилось множество морских черепах, отсюда, мол, и название). Среди местного населения остров прославился тем, что его 18 июня 1899 года посетил король Рама V и на огромном валуне оставил свою роспись. С 1933 Тау служил лагерем для политзаключенных, но в 1947 году премьер-министру удалось добиться у короля Рамы IX амнистии для всех узников, и лагерь ликвидировали. Теперь здесь очередной райский уголок, куда очень даже стоит добраться. Во-первых, потрясающая морская прогулка, во-вторых, такой подводный мир, что и пером не описать, и, в третьих, очень дешевые курсы аквалангистов и подводной фотографии. Самый долгий и дорогой начальный курс длится четыре дня и включает теорию вкупе с четырьмя погружениями (максимальная глубина — 18 метров). Продвинутому аквалангисту дозволяется погружаться до 30 метров, а фотографов учат, как правильно зависать с камерой перед пугливой рыбиной. Кстати, культовый фильм «Пляж» с очаровашкой Ди Каприо был снят на тайском острове Пхи-Пхи в Индийском океане, хотя в романе Гарленда действиео происходит здесь — на острове Тау в Сиамском заливе.

Ну, а подводному доке прямая дорога на Нангьюан — два скрепленных песчаной перемычкой гористых крошечных островка, где одна, но подлинная страсть — подводный мир. На одном островке ярусы бунгало (чтоб подняться на самый верхний, придется попыхтеть), где свет и пресную воду дают с 5 вечера до 10 утра (в рекламном проспекте стыдливо написано «мы периодически поддерживаем подачу воды 24 часа, электричества 22 часа»). Но это обстоятельство ничуть не смущает бравых аквалангистов, а однодневным экскурсантам, вроде нас, круглосуточная подача воды и электричества вообще ни к чему. На другом островке — ресторанчик с баром и все условия для ныряния. Красота, чистота, блага цивилизации не давят — вот где бы дожить остаток дней, наслаждаясь общением с рыбами и трепангами.

Кстати о трепангах. В промысловом и кулинарном аспекте трепангом обычно называют тихоокеанский дальневосточный вид голотурий Stichopus japonicus, а род Cucumaria чаще — кукумарией, или морским огурцом. Дальневосточный трепанг, больше всего похож на гигантскую гусеницу — вытянутое цилиндрическое тело темно-коричневого цвета с венчиком щупалец и большим количеством мягких шипов на спине; длина промысловых особей — 30–40 см, вес — от 50 до 300 г. Нежирное плотное хрящеобразное мясо (стенки тела) трепанга и кукумарии высоко ценят жители Юго-Восточной Азии. Китайцы даже величают трепанга хей-сын — «морской корень жизни». Современная наука обнаружила в трепанге и кукумарии богатый набор активных биологических соединений и подтвердила тем самым высокую медицинскую ценность их мяса. Оно содержит белки, жиры, витамины, фосфор, йод, кальций, медь и железо — все это очень полезно страдающим повышенной утомляемостью и нервозностью.

Обращаться со свежемороженым и нечищеным деликатесом (вряд ли вы достанете другой) надо с хирургической аккуратностью. Сначала его надо вычистить (занятие, прямо скажем, для терпеливых), то есть снять слизь и удалить обволакивающие желудок хрящи, а затем пару часов отваривать. Если после этого нарезать все это соломкой и обжарить с лучком и томатным соусом — получится прекрасный закусон. Когда-то скоблянка из кукумарии и трепанга была фирменным блюдом хороших ресторанов Владивостока, поскольку самое большое в нашей стране скопление трепангов и кукумарии находится в заливе Петра Великого.

Непременно, нужно отправиться на экскурсию в Морской национальный парк Анг-Тхонг — 40 необитаемых островков в 35 километрах к северо-западу от Самуя. Тут и фауна, и флора, и рифы, и лагуны, и скалы, и пещеры — одним словом лепота! И любые превосходные степени теряют здесь свой вес и смысл. К концу дня возвращаешься в родной отель с «багровым лицом идиота», способный лишь нечленораздельно мычать и закатывать глаза, а ночью сниться бездонная глубь и ты сам — в хороводе разноцветных рыбок отплясываешь джигу в обнимку с трепангом. Кстати, здесь мы впервые попробовали мидии и немного расскажем о них, вспомнив сначала слова нашего приятеля, кулинара и знатока Бориса Бурды: «Практически каждый одессит впервые попробовал это блюдо, будучи не при галстуке. Точнее — в плавках, в крайнем случае — в купальнике. На четыре куска ракушечника ставился железный лист, под ним разводился костерок из собранного на пляже мусора и сухих веток, а потом на разогретый лист бросали крупные мидии. Свежевыловленные, только что из моря»…

Съедобен в этом моллюске мускул с мантией, в вареном виде больше всего напоминающий белок крутого яйца с темно-серым или желтоватым оттенком. Мидий жарят на сливочном масле, варят в белом вине (красное придает дарам моря несъедобную синюшность), запекают или отваривают на пару с чесноком и зеленым луком. Мясо мидии, не столь нежное, как у устриц, однако очень приятное, слегка сладковатое, благодаря высокому содержанию крахмала.

Само собой разумеется, что лучшие мидии — «только что из моря»… В кухне Таиланда есть мидии из моря, но в ресторанах чаще предлагают крупные новозеландские зеленые мидии — их выкладывают в половинки раковин, устланных листьями базилика, заливают смесью специй и кокосовых сливок, накрывают сверху стручковым перцем, листьями кафрского лайма и кинзой, а затем варят на пару в течение нескольких минут. Мы приготовим их немного иначе, но тоже по-тайски:

ХОЙ ОП

«Печеные» мидии

700 г мидий (отскоблить и хорошо промыть); кусок корня галанги длиной 8 см (разрезать на 4 части); 2 стебля лимонного сорго (нарезать на куски длиной 8 см и слегка раздавить); 10 веточек базилика; для соуса: 2 толченых зубчика чеснока; 1 чайная ложка измельченного свежего красного жгучего перца; 2 столовые ложки лаймового сока; 1 столовая ложка светлого соевого соуса; 2 столовые ложки рыбного соуса; 1 чайная ложка сахара.

В кастрюлю влить воды примерно на 1 см, всыпать мидии, добавить галангу, лимонное сорго и базилик. Закрыть крышкой и поставить на средний огонь. Готовить минут 15, пока раковины не раскроются. Затем снять с огня, выкинуть нераскрывшиеся раковины, а остальные переложить в большую керамическую миску. Для приготовления соуса нужно смешать все его компоненты. Соус подают в маленьких порционных пиалах. Есть мидий очень просто — освобождаем одну раковину и, орудуя ею, как щипцами, вытаскиваем мидий из других раковин, макаем в соус и отправляем в рот.

Сегодня зеленые новозеландские мидии есть и в наших магазинах. С ними не нужно долго возиться — усилия минимальны, а успех гарантирован. Разморозьте, отделите моллюска от раковины, уложите обратно и полейте заправкой из растительного масла, винного уксуса (соотношение 4 : 1), чеснока и базилика. Вот и все, можно подавать — и «посуду» мыть не надо. А можно приготовить и оригинальный «шашлычок» — каждого моллюска (без раковины, разумеется!) оберните ломтиком бекона, наколите на шпажку несколько штук, поджарьте на гриле и подавайте с лимончиком. Гостям скажете, что, мол, тайцы именно так их и едят… Пусть проверят.


Авторы благодарят тайскую туристическую компанию Smart Travel Asia и лично Наталью Синельникову и Антона Яцкевича за информационную поддержку, организацию интереснейших путешествий по всей Юго-Восточной Азии и неоценимую помощь в подготовке этой книги.

О книге Татьяны Соломоник, Сергея Синельникова, Ильи Лазерсона «Кухня Таиланда, или Путешествие в страну свободных людей»