Будущее в прошедшем

• Леонид Юзефович. Маяк на Хийумаа — Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. — 314.

На дворе 2011 год. Немецкая родня барона Унгерна, которому Леонид Юзефович посвятил свой главный труд — документальный роман «Самодержец пустыни» — собирается на исторической конференции, не проявляя ни малейшего интереса к происходящему. Среди них — два дипломата, бизнесмен, профессор античной истории и немолодая медсестра. Но стоит одному из дипломатов, бывшему немецкому послу в Эстонии, заговорить с автором о своем одиозном предке («антисемит и садист»), как повествовательный механизм запускается и несется, как принято говорить в таких случаях, по волнам памяти, ни на секунду не притормаживая.

Рассказы, подобные тем, что составили сборник «Маяк на Хийумаа», обычно приходят по ведомству литературы второстепенной — необязательных почеркушек, заметок на полях больших романов. Однако к новому сборнику Юзефовича это определение едва ли применимо. Хотя значительная часть текстов так или иначе дополняет «Самодержца пустыни» и «Зимнюю дорогу» — еще один документальный роман о Гражданской войне, получивший премию «Большая книга» в 2016 году и Нацбест.

Разговор о «Маяке на Хийумаа» хочется начать, пользуясь скучной школьной терминологией, с образа автора. И в «Самодержце пустыни», и в «Зимней дороге» Юзефович представал историком-перфекционистом, незаметным тружеником, который воссоздает фактуру эпохи, выгрызая из архивов каждую кроху, дополняющую портрет его героев. Потому-то и та, и другая книги так сильно походили на авантюрные романы — сложно сочинить историю экзотичнее, чем те, что предлагает русская история начала XX века, особенно когда за дело берется грамотный исследователь. В качестве рассказчика Юзефович буквально на миг появлялся на страницах своих книг, чтобы тут же исчезнуть и дать слово героям (а уж им-то было что рассказать!). Таким образом он снискал славу аккуратного собирателя мифов, связанных с кровавым бароном и породившей его Гражданской войной.

В этот раз, взявшись описывать мир, в котором жил и свирепствовал Унгерн, он наконец вывел рассказчика на первый план повествования. Из скромного исследователя тот превратился в героя, магнит, который притягивает к себе новые сюжеты: вот в 1994 году к Юзефовичу приходит на чай внук белого полковника Казагранди, скромный юноша, который собирается эмигрировать в Австралию и напоследок наводит справки о том, кем все-таки был его дед. Чуть позже сын еще одного из героев, мелькнувшего на страницах «Самодержца» (не то белогвардейского офицера, не то красного разведчика), звонит и упрекает автора: «Не разобрался — нечего было писать!». В этих рассказах огонь давно угасших споров разгорается с новой силой.

Юзефович лучше, чем кто бы то ни было, умеет доказать, что прошлое — это область творчества, а не знания. Одна из главных, может быть, важнейшая особенность его документальной прозы — ее человеческое измерение. Он никогда не впускает в книги иррациональные силы истории, отдавая предпочтение живым людям, тем, чьи судьбы, возможно, навсегда затерялись бы на фоне несоразмерных им событий. Одни упоминаются вскользь, другим посвящены целые главы, но все они благодаря Леониду Юзефовичу получают право на биографию. Символично и избранное им название — «Тени и люди», потому что именно тени загоняют людей в экзистенциальные ловушки.

В какой-то момент явление очередного правнука канувшего в лету белогвардейца, жаждущего правды и обращающегося к писателю как к последней доступной инстанции, способной ее восстановить, приобретает сюрреалистический оттенок. Складывается ощущение, что это персонажи известной пьесы Луиджи Пиранделло, сотню лет промыкавшись в поисках автора, наконец нашли его в лице Леонида Юзефовича. Однако было бы неверно подозревать его в сгущении красок ради красного словца — все описанные им встречи подлинные, какими бы фантастическими они ни казались на первый взгляд:

Странно было, что этого молодого человека в джинсовом костюме и убитого в Монголии по приказу Унгерна колчаковского полковника разделяет всего одно поколение.

Возвращается автор и к образу прапрадеда барона Унгерна — еще одному легендарному душегубу «в гарольдовом плаще», который заманивал иностранные корабли, плывущие на свет его маяка, и присваивал их груз, — то ли ради наживы, то ли для того, чтобы прокормить крестьян. В этот момент сюжет, посвященный отношениям автора с историей, разворачивается на сто восемьдесят градусов, вновь уступая место мифу.

Через прапрадеда в книге возникает и сам барон. По большому счету отношение к Унгерну как к персонажу, исторической фигуре и человеку — единственный вопрос, который по-настоящему волнует Юзефовича. Неслучайно именно герой заглавного рассказа, тот самый немецкий дипломат, что всю жизнь отплевывался от родственника, заставляет хотя бы попытаться сформулировать ответ на него:

Что я мог ему сказать? Я, еврей, написавший об убийце евреев. Что в молодости, подхорунжим Забайкальского казачьего войска, Унгерн возил с собой труды по философии, разрывая их на части, чтобы удобнее было уложить в седельную суму и читать в седле? Что на допросе в плену назвал марксизм религией без бога и сравнил его с конфуцианством? Что он не верил в Бога, но верил в судьбу, потому что если она есть, значит, мы не так безнадежно затеряны в этом страшном мире, как если бы ее не было?

Все эти тексты в конечном счете складываются в цельное высказывание о нелегких взаимоотношениях автора с материалом — историческим и литературным, памятью и мифом. Выбиваются из этого стройного ряда лишь рассказы из второй части сборника — про советского милиционера, попортившего школьникам немало крови своими нравоучениями, семейный быт и возвращение исследователя к объекту своего исследования спустя много лет (хоть здесь речь и идет о творчестве поэта-футуриста Василия Каменского, этот рассказ наиболее созвучен поискам самого Юзефовича). По большому счету именно эти тексты и рассказывают о людях. Предыдущие — лишь о тенях, но с ними Юзефовичу, кажется, комфортнее.