Иван Шипнигов. Непонятный роман

• Иван Шипнигов. Непонятный роман. — М.: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2023. — 252 с.

Иван Шипнигов — писатель и сценарист из Москвы; работает тренером искусственного интеллекта. Лауреат «Московской Арт Премии» в области литературы, финалист «Ясной Поляны», «Национального бестселлера» и НОСа. Автор романа-вербатима «Стрим» (2021) и сборника малой прозы «Нефть, метель и другие веселые боги» (2016).

В «Непонятном романе» — тексте-фантасмагории, тексте-эксперименте — две повествовательные линии. Вот главный герой дает пьяное интервью вымышленному блогеру, а вот — ищет с другом клад ночью в подмосковном лесу. Интервью становится пространством ностальгии по поздним 2010-м, а поиски клада — психоделическим трипом, который заканчивается в уральской тайге. При этом принадлежность реплик, из которых состоит роман, и даже сам сюжет читателю предстоит определить самому. «Непонятный роман» — это автофикшен, путешествие автора к самому себе, своеобразное прощание с молодостью и попытка преодолеть жизненный кризис.

 

 

6:17 Два единорога

— Иван, а давай на машине ближе туда подъедем.

— А почему мы сразу туда на машине не подъехали?

— А ты помнишь, как мы на Можайке тогда застряли?

— Ну застряли — вытащили.

— «Вытащили». Ты не помнишь разве?

— Не помню.

— А я помню. Я до поселка тогда дошел. Нашел трактор возле дома, постучался. Вышел мужик, явно еще со вчерашнего пьяный. Сказал: «Да, конечно, я вас вытащу, только на работу сейчас съезжу». Сел в трактор и уехал. Потом сами до вечера машину вытаскивали.

— Весело было.

— Не думаю.

— Ну хорошо, пойдем пешком опять.

— Холодно. Поздно. Здесь глины вроде нет. Мы же тогда в глине застряли.

— Поедем тогда?

— Давай рискнем. Садись. Ноги обстучи друг об друга.

— Печку только включи. Наши поездки на Можайку, конечно… Столько историй было. «Арию» помнишь?!

— Слушали «Арию», помню, ага.

— Да ты не помнишь! Вы мне сказали: накачай с собой «Арии». Я накачал. Вечером сидели у костра когда, расслабленно так было еще, хорошо. Я включил «Арию», и как будто две «Арии» заиграло.

— Ааа!

— Там был фест какой-то, с другой стороны озера. Мы даже до сих пор не знаем, что за фест там был.

— «Рок над Можайкой».

— Правда?

— Ну откуда я знаю. Прикольно было, что когда мы захотели послушать «Арию», из-за озера заиграла настоящая «Ария».

— Это не настоящая «Ария» была.

— Ну без Кипелова, да. Но все равно круто, живьем.

— Сколько мы этой «Арии» в общаге переслушали. У нас с Киричем даже был такой концепт: «Ария» с водкой. Общага же, юность, студенчество. Целыми вечерами сидели, пили водку, слушали «Арию». Но это вдвоем. А один я слушал «Агату Кристи» под портвейн «Три топора».

— Ты застал его, что ли?

— Я спирт «Рояль» в ларьке у Мучачоса не застал. А «Три топора» прекрасно застал.

— Спирт «Рояль», «Три топора», ну и юность у нас была…

— Конечно. Ты, кстати, жалеешь, что не жил в общаге?

— Не очень.

— А я жалею.

— Ты же жил в общаге.

— Нет, юность эту всю непонятную жалею. Зачем столько пили? Под портвейн я слушал «Агату Кристи». Один. У меня тогда депрессия была.

— У тебя же потом депрессия была.

— Потом у меня была настоящая депрессия. Когда я по очень большому блату попал к очень крутому врачу. И он меня поправил буквально за месяц, одними таблеточками. А тогда, на третьем курсе, как я сейчас понимаю, у меня тоже была депрессия. Тоже настоящая, но я тогда не мог по блату пойти к врачу. И на втором курсе она у меня была, скорее всего. И на четвертом тоже. Когда у меня не было депрессии в универе?

— На первом и на пятом, получается.

— На первом курсе я еще ничего не понимал. А на пятом уже все равно было. Что-то лес опять какой-то знакомый.

— Что характерно, ты угадал. Подъезжаем вроде к тому самому месту. И GPS не глючит больше. Шли когда здесь — он глючил. А здесь, в машине, все четко показывает.

— Ну слава богу. Так что я говорил?

— «Агата Кристи» под водку.

— Ну ты смеешься надо мной.

— Ну расскажи.

— На третьем курсе, весной, у меня был расцвет депрессии. Пик спада. Я, как всегда, сидел на прудах под общагой.

— Холодно, наверное, на прудах было сидеть.

— Так я днем сидел.

— Оок.

— Но я и ночью сидел, но зимой. Но тогда я пил «Балтику-девятку». И слушал Земфиру*. Это к вопросу о Мучачосе.

— Ооок.

— Но это надо отдельно рассказывать. Но там, в принципе, все переплетается.

— У тебя все всегда переплетается.

— Это не у меня. Так вот, пил портвейн «Три топора» и слушал альбом «Чудеса» «Агаты Кристи».

— Упоротый, что ли, был.

— Вот именно. В этом сочетании было что-то психоделическое. Сижу на прудах первого апреля две тысячи восьмого года, и мне звонят с концерта Земфиры…

— Все. Мы попали.

— В смысле… Кто это?!

— Полиция. На лошадях. Конная, как ты говорил.

— Разворачивайся, поехали отсюда! Они на лошадях не догонят!

— Куда я поеду через лес?!

— Блин, они прямо нас останавливают…

— Ну, а кого ты еще тут видишь?! Все, попали.

— Спокойно! Это не полиция.

— А кто?!

— А почему они белые опять, как единороги?!

— Лошади белые просто!

— Тихо. Спокойно. Говорить буду я.

— Черт, я же еще коньяк пил… Сиди молча и дыши в мою сторону! Ну все, все…

— Доброе утро. Лосиноостровский полк конной полиции, прапорщик Попов. Ваши документы, пожалуйста.

— Пожалуйста.

— Употребляли сегодня что-нибудь?

— Я коньяк!

— Пассажир, вопрос не к вам. Водитель, откройте багажник. Сержант, досмотри салон.

7:11 Депрессия — 1

— На втором, третьем и четвертом курсе у меня была депрессия. Хотя нет, на втором у меня были, как это сейчас говорят, токсичные отношения. Ну когда оба еще дети и ведут себя как дебилы. А перед четвертым я уже встретил хорошую очень девушку, Ульяну. На первом еще ничего не понятно. На пятом уже слишком поздно… А на третьем, получается, депрессия. Причем главный вопрос, что первично: бухло вызывает депрессию, или, наоборот, депрессия провоцирует бухло?

До этого я пил обычно, по-студенчески, в компаниях. Причем старались пить, как бы это сказать… изысканно. Например, накачивали арбуз водкой, через шприц, в августе. У нас напротив общаги на Вернадского, на улице Кравченко, был арбузный развальчик, и мы, соответственно, весь август делали и употребляли эти бухие арбузы. Ну как-то, говорю, пытались проявить какое-то творчество. Помню, на первом курсе на моем дне рождения пили абсент. Сначала поджигали его, как положено, потом просто чистый пили. Причем мешали с водкой. Одному чуваку вызывали скорую. А я от этого абсента в первый раз в жизни словил глюки, по мне как бы пауки ползали, причем почему-то белые. Хотя, возможно, я эти глюки потом себе придумал. Но все равно было как-то интересно на первом и втором курсах.

А на третьем я уже начал бухать в одно лицо, как король драмы. «Балтика-девятка» у меня была коронный напиток. На Кравченко был ларек старого образца, где пиво и сигареты, круглосуточный, помнишь, были тогда такие ларьки? Как говорится, наш ларек — нам всем утеха, реет смыслом на ветру. Это еще до запрета продавать бухло после одиннадцати. И до запрета ларьков вообще. И в ларьке был Мучачос, его так историки прозвали. Из Таджикистана вроде был мужик. Насколько же все тогда другое было. Интеллигентный мужик, работал у себя на родине телеведущим. Когда СССР распался, он с семьей приехал в Москву, пытался устроиться, и вот работал в ларьке. Фарид, кажется, его звали. Но ты когда его видел в первый раз, сразу понимал — он Мучачос. Такой латиноамериканский мужик с тонким и сложным лицом в ночном московском ларьке, прикинь. И я сидел у него ночами. Февраль, фонари, снег. Зеленые автобусы — помнишь зеленые автобусы? Я рассказывал ему про Земфиру, подарил диск с «Вендеттой». Он честно послушал, сказал что-то вроде: изысканно, но мрачно. Изысканно, вот. Даже это мое сидение у него по ночам сейчас кажется изысканным.

А почему сидел? У меня был страх, что общагу ночью взорвут. Вот две тысячи восьмой год, уже давно ничего нигде, а у меня страх. Сначала накрыло в метро. Увидел забытую сумку, нажал на эту кнопку, сказал машинисту и хотел выйти. Машинист сказал что-то непонятное, как они всегда говорят. Быстро закрыл двери и поехал дальше. Я не успел выйти и весь этот перегон думал, что именно сейчас сумка взорвется. Прибежал в общагу и порадовался, что тут мне не страшно. Вечером тем же накрыло и насчет общаги, что ее тоже взорвут. Оделся тепло, вышел, купил «Балтики-девятки» и сигарет. «Балтика» тогда пятьдесят рублей стоила, мои сигареты, LD «красное», двенадцать. И сидел. Февраль, март и половину апреля просто сидел.

Почему страх? Ну вот не хотел ничего делать, никуда ездить — от метро как бы спрятался. Хотя в универ пешком можно было ходить. В общаге было плохо, видимо — сбегал из общаги. Она закрывалась с двух до шести ночи. А я уходил еще вечером, когда соседи с пар возвращались. С девяти вечера примерно до… получается, девяти утра я на улице тусил, пока соседи опять не уйдут на пары. Понятно, что при таком режиме мне было не до универа. Отсыпался днем. Наслаждался одиночеством.

Что делал на улице? Земфиру слушал, записи концертов. В плеере, телефонов же еще не было. В те времена в ЖЖ — про ЖЖ надо отдельно, конечно, рассказывать — был такой специальный чувак Klocha, большой ценитель. Я эти концерты у него скачивал и слушал. Тур «Дежавю», потом, как раз весной две тысячи восьмого, уже «Спасибо». Песня «В метро», кстати. Первого апреля она традиционно давала большой концерт в «Олимпийском». И вот я сидел под общагой, и моя приятельница с филфака, которая на этот концерт пошла, позвонила из «Олимпийского» и дала послушать. Какая песня была, не помню. «Спасибо»? Но если «Спасибо», то это уже почти конец концерта, перед бисами. То есть часов девять. А это был ранний вечер. Первые сумерки, серый свет. В общем, не помню.

Но помню, что тогда я подумал: все, это предел, надо выбираться. Докатился, концерт Земфиры не могу себе позволить. Ни денег же, ничего не было. Это не жалость к себе была в тот момент, нет. До этого как раз всю дорогу была жалость к себе — поэтому сидел. А тогда злость была, и еще стыдно стало. Это, наверное, и помогло. В общем, стал пробовать потихоньку выбираться. Как накрыло в феврале, помню, а вот как отпустило, когда в апреле впервые смог остаться и уснуть в общаге — не помню. А в мае я уже ту девушку хорошую очень, Ульяну, встретил. Но это, конечно, надо отдельно рассказывать.

Холодно было? Да нет, почему-то. Хотя февраль же, и пиво. А, ну с марта я уже у Мучачоса в ларьке тусил. Вот что он рассказывал, не помню. Наверное, жалел он меня как-то. Старался обогреть во всех смыслах, обогреватель включал, и Земфиру слушали. Хороший был очень мужик. Но мне и на улице не холодно было. Нормально. У меня был свитер с горлом и черное пальто. Я же тогда как король драмы одевался. Эту одежду я купил на «Черкизоне». Помнишь «Черкизон»? А «Горбушку» помнишь?! Я, оказывается, многое помню. Хотя еще больше хотел бы забыть.

Так, что я собирался рассказывать? Про девушку хорошую очень. Как бы это сформулировать для твоих зрителей… Любовь лечит депрессию. Но чтобы встретить любовь, надо сначала вылечиться от депрессии. То есть, опять же, нужно сначала понять, что первично…

— До этого интересно было, а сейчас опять какое-то уныние погнал. Пацаны, отрежьте потом после «Горбушки».

---

* признана иноагентом на территории РФ.