- Макс Базерман. Искусство замечать. Секреты наблюдательности истинных лидеров. — М.: Азбука-Аттикус, Азбука-бизнес, 2015. — 288 с.
Свою книгу «Искусство замечать» ее автор, профессор Макс Базерман, представляет читателю как дверь в мир нового видения — такого, каким обладают не более трех процентов всех людей. Не пропускать мимо ушей неудобные факты, а мимо глаз — не относящиеся (якобы) к делу подробности. Не позволять личным отношениям влиять на оценку профессиональной компетентности. Снять шоры, брать от мира всю нужную информацию. Очень заманчиво.
В этой книге, написанной напористо и по-деловому, приводится множество примеров такого «незамечания», что хочется просто руками развести. Директора компаний, общественные деятели и обычные люди сплошь и рядом не видят того, что происходит у них под носом. Базерман рассказывает о крахе JPMorgan, о теракте 11 сентября, о скандале с тренером, насиловавшим мальчиков, и всякий раз подробно разбирает механизмы, по которым очевидные факты прошли мимо вовлеченных в ситуацию людей. Иногда эти механизмы до боли примитивны. Иногда — весьма хитроумны. Например, в книге есть очень интересный рассказ о десяти способах подтасовки результатов исследований: «Более чем возможно работать в рамках установленных правил и прийти к желаемым, но неверным результатам». При этом исследование будет проведено как надо — комар носа не подточит. После знакомства с размышлениями Базермана сомнения относительно фармацевтики, экономики, психологии только усиливаются.
Даже если не принимать в расчет усилия людей, специально направленные на сокрытие фактов, следует помнить, что мы можем остаться «слепыми» и по собственной инициативе. Оказывается, дело в том, что человек слишком сосредоточен. Нас, людей западной цивилизации, с детства учат концентрироваться, развивая произвольное внимание. Напротив, чтобы действительно замечать все, требуется внимание непроизвольное, которое работает само по себе, без задействования волевой сферы. А чтобы увиденные таким образом детали были нами осознаны, нельзя думать быстро и принимать решения спонтанно: мозг должен успеть обработать всю поступившую информацию. «Первоклассные наблюдатели, — пишет Базерман, — выходят за рамки ложной интуиции и внимательно исследуют данные, которые важны для той или иной проблемы».
На этом этапе читателям «Искусства замечать» начинает чего-то не хватать для полного понимания описанного процесса. Базерман предстает типичным американским учителем, вроде Дейла Карнеги: сказано много правильных слов, но не хватает ключа, который позволил бы применить все эти рекомендации. Поэтому после знакомства с книгой остается привкус некого прекраснодушия, местами переходящего в благоглупость. Например, в главе о «мотивированной слепоте», когда мы не замечаем, как наше начальство потворствует коррупции, на вопрос «Как этого избежать?» даются бесполезные ответы, вроде «Учитесь обращать больше внимания на то, что творится вокруг вас» и «Вы можете сделать так, чтобы руководители, бездействующие, когда рядом с вами совершаются аморальные поступки, понесли наказание». Правда, можем? А как? Впрочем, на некоторых подобная прямолинейность сама по себе действует оздоровляющим образом.
Видение, о котором говорит автор, все-таки дело не теории, а практики и еще раз практики. Как писал Паскаль, можно знать о добродетели все, но не любить ее. Так же после прочтения книги вы будете знать все о том, как все замечать, но вот будете ли вы и впрямь замечать — не факт. Между тем одна моя знакомая цыганка, растущая в нецыганской приемной семье, уже в возрасте двух лет была способна с ходу запомнить, какой гость в какой обуви пришел, и, улыбаясь, вытащить ему именно его ботинки из десяти прочих пар. Интересно, Макс Базерман такое умеет?
Окончание доказательства
- Paola. Алфавит Паолы Волковой / Сост. Н.Ю. Семенова, Н.В. Семенова. — М.: Слово/Slovo, 2014. — 216 с.
Я есть то, на что я смотрю.
Добавлю: и то, как я осмысляю, на что я смотрю.Паола Волкова
Алфавит историка культуры Паолы Волковой, составленный ее друзьями и ей самой, легко станет книгой, по которой постигают азы искусства и жизни. Приветствует читателей, взявших издание в руки, сама Паола работы художников Владимира Вейсберга (на обложке) и Николая Акимова (на пятой странице). Широкоскулая женщина с большими глазами под канонически изгибающимися бровями — вы запомните ее навсегда, даже если никогда не видели прежде.
Дерзнуть рецензировать пятитомный труд Паолы «Мост через бездну» может разве что сумасшедший с кучей дипломов, подтверждающих хотя бы право на попытку сделать это. За метаморфозами ее отношений с живописью и скульптурой, с великими мыслителями и творцами всех времен следили десятки тысяч восторженных глаз сначала во ВГИКЕ и на Высших курсах сценаристов и режиссеров, а затем на канале «Культура», где Паола вела одноименный книгам цикл передач.
На основе лекций и выступлений московской легенды и составлен «Алфавит», в котором по несложному принципу — от «А» до «Я» — располагаются очень непростые размышления Паолы Волковой.
Ад
Без жажды чистоты нет ада. Нет вообще, ни этого, ни кого-либо еще. Ад существует для чистых, это закон нравственного мира. Ведь ад существует для грешников, а погрешить можно только против своей чистоты. Будучи скотом нельзя совершить греха, получить хоть какое-то представление об аде. Так уж устроено, и ад населен, несомненно, лишь самыми лучшими людьми, что, конечно, несправедливо, но что значит наша справедливость?
«Ад» и «Путь» символизируют путешествие в наших собственных душах.Мозаика соображений выстроится в полноценное полотно лишь у читателей, готовых забыть о себе и на время знакомства с книгой стать самой Паолой, требовательной и «инакомыслящей», живой и по сей день, невзирая на подведенную черту.
Обладающая исключительным умом, Паола Волкова всегда в первую очередь оставалась женщиной. По словам Наталии Ю. Семеновой, «всю жизнь Паола была озабочена тем, как она выглядела. Ее не волновало, насколько эффектны ее суждения о Леонардо, она могла проигнорировать дифирамбы в свой адрес о блистательном знании Эль Греко, понимании Рублева и Малевича, но не заметить и не восхититься ее платьем значило нанести ей смертельную обиду».
Помимо представлений об искусстве, Паола познакомит вас со своими друзьями, портреты которых, как репродукции картин в эрмитажных альбомах, отпечатаются в памяти четко и навсегда: Тонино Гуэрра, Андрей Тарковский, Натан Эйдельман, Абрам Эфрос (чьей ученицей она была), Юрий Рост и другие — любимые Паолой и любящие ее мастера.
«Если ты неосторожно называл фамилию приличного человека, то обязательно оказывалось, что Паола его либо учила, либо с ним училась, либо с ним работала, либо ему помогала. И самое поразительное, что это все было правдой», — вспоминает журналист и фотограф Юрий Рост.
Черно-белые снимки Паолы и ее близких, заботливо вынутые составителями из сундука времени, позволяют материализовать события жизни. Трогательные истории и казусы, случавшиеся с великой женщиной, делают ее образ притягательным. Настолько, что заставляют посылать небесам мольбы о рождении девочки, чтобы наделить ее таинственным именем Паола, тем самым навсегда обратив в искусство.
«Она все время делала открытия. Звонит и говорит, что надо встретиться, потому что она сделала открытие, например про трубадуров. И мы это обсуждаем, и это каждый раз праздник, потому что она все время придумывала новое, никогда одинаково об одном и том же не рассказывала», — пишет ближайшая подруга Паолы Наталья В. Семенова.
Сейчас Паола Волкова находится в мире форм, куда после смерти попадают все творцы. Мире, воплощенном в столь любимом Паолой «Черном квадрате» Казимира Малевича. По законам искусства ее ждет бессмертие и абсолют, а слово, которое складывается из букв особенного алфавита, конечно же «Вечность». ■
В субботу состоится презентация книги философа Александра Секацкого
В субботу, 10 января, в магазине «Все свободны» пройдет встреча с философом Александром Секацким. Он представит свою новую книгу эссе «Размышления», и помогать ему в этом будет редактор книги Павел Крусанов. Секацкий ответит на вопросы гостей об очередном труде, который, как и прочие, он посвятил познанию жизни.
Александр Секацкий — автор более десяти книг философской прозы. В 2008 году его книга «Два ларца: бирюзовый и нефритовый» вошла в шорт-лист премии «Национальный бестселлер». Последний сборник Александра Секацкого «Изыскания» был издан в 2009 году издательством «Лимбус Пресс». В новой книге рассуждения на метафизические темы соседствуют с описанием современных явлений, а многочисленные отсылки к именам философов — с доступными объяснениями сложных концепций. Его публицистические статьи посвящены, кроме прочего, кино и современным течениям в культуре.
Павел Крусанов вместе с Александром Секацким стоят у истоков петербургского фундаментализма, или неофундаментализма. Вместе с Татьяной Москвиной, Сергеем Носовым и другими культурными деятелями эти люди стремятся честно высказываться о происходящем вокруг, искать глубинную подоплеку важных исторических событий и не болтать попусту.
Встреча состоится по адресу: наб. р. Мойки, 28. Начало в 19.00.
Вышел в свет энциклопедический словарь «Литературный Санкт-Петербург. ХХ век»
Три изданных тома включают в себя более 1750 имен прозаиков, поэтов, драматургов, переводчиков, литературоведов, литературных критиков и издателей Петрограда — Ленинграда — Петербурга.
Принцип отбора рассматриваемых фигур изначально отмечен гибкостью и широтой. Наряду с Александром Блоком, Анной Ахматовой, Николаем Гумилевым и другими всемирно известными писателями ХХ века здесь представлены современные авторы: молодой поэт Алла Горбунова, известный прозаик и публицист Герман Садулаев, все члены группы «Петербургские фундаменталисты», художники Владимир Шинкарев и Владимир Яшке. В списке персоналий оказались и те литераторы, чье творчество известно по одному-двум произведениям. Однако живое участие писателя в литературном процессе, сопричастность культурным достижениям и открытиям ХХ века являлись решающими факторами при включении его имени в словник.
Новый, единственный и уникальный по своему составу энциклопедический словарь создан с целью ввести в научный и читательский оборот значительное число прежде не учтенных и не зарегистрированных в иных словарях имен петербургских литераторов. По замечанию главного редактора и составителя словаря Ольги Богдановой, «соблюдение классического „триединства“ — времени, места, действия — позволяет объединить под одной обложкой историю одного города, одного века и одного вида художественного творчества: Литературу Санкт-Петербурга ХХ-го столетия».
Саша Филипенко. Замыслы
- Саша Филипенко. Замыслы. — М.: Время, 2015. — 160 с.
За свой дебютный роман «Бывший сын» Саша Филипенко год назад получил «Русскую премию». С первой попытки — диплом первой степени в номинации «Крупная проза». Лиричная история взаимоотношений бабушки и впавшего в кому внука, которая разворачивалась на протяжении десяти лет на фоне социально-политических изменений в Беларуси, высоко подняла планку читательских ожиданий от новых книг автора. В «Замыслах» не остается и следа от знакомого стиля, сюжета, персонажа.
ЗАМЫСЕЛ ПЯТЫЙ. МЫ Нас человек пятнадцать. Что-то около того. Точно знают
только в бухгалтерии. Кто-то все время приходит, кто-то уходит,
много молодых парней. В общем-то нас и не принято выделять.
Выпуск за выпуском мы погребены в братской могиле титров, но
костяк, костяк все же описать возможно — костяк — это мы:
Капитан, Туловище, Флюгер, Саша и Бесполезный. Отдел спецпроектов. Лучшие сценаристы страны. Наш рабочий день начинается в одиннадцать утра. С понедельника по среду мы читаем
газеты, отбираем новости и накидываем шутки. Во второй половине четверга приезжают ведущие. Вместе мы проходимся по
темам еще раз. В полдень пятницы, в телецентре, записывается
информационно-развлекательная программа, которую вся страна смотрит в прямом эфире в субботу.Каждое утро, заварив кофе, мы разваливаемся на глубоких
диванах и, закурив (кто-то просто сигареты), начинаем работу. Впрочем, это вранье. В понедельник и вторник мы играем
в гольф, одну за другой проходя каждую комнату — работать мы
начинаем в среду — раньше нет никакого смысла.— Берем новость про Данию?
— А что там за новость?
— К берегам Дании прибило партию кокаина весом в сто килограммов…
— Новость смешная уже сама по себе — это плохо, но сделайте мне коротышку! — короткую новость требует Нино, наш
продюсер.— Я предлагаю так сказать: «К берегам Дании прибило партию кокаина весом в сто килограммов. Эта партия настолько понравилась датчанам, что уже на следующий день выиграла выборы в местный парламент…»
Вот собственно и все. В этом и заключается наша работа.
Нам платят за то, что мы производим шутки. С одиннадцати утра
до шести вечера. «Ведущий 1: Папа Римский Бенедикт XVI встретился с Александром Лукашенко. Ведущий 2: Все папы римские
на протяжении почти двух тысяч лет стремились к этому, а повезло только Бенедикту XVI… именно он встретился с Богом».
Производим, пожалуй, самое правильное слово.Кто-то может хорошо шутить раз в жизни, кто-то раз в месяц — мы делаем это с завидным постоянством — точь-в-точь
депутаты Государственной думы.За конечный результат отвечает Нино. Это она всегда говорит: «Сделайте мне то-то!». При этом совсем не важно, что
это будет: реприза или кофе. Маленькая грузинская женщина,
когда-то она и сама приносила кофе генеральному директору,
но за десять лет отменного виляния хвостом достигла многого. Флюгер любит шутить, что вероятно, однажды, Нино спасла
шефу жизнь — других логических объяснений, почему старушка занимает свое место, — нет.Нино обожает интриги. Сталкивать людей ее особый дар.
Однажды Нино решила, что ведущие отбились от рук и с ними
совершенно невозможно работать. Чтобы припугнуть их, нам,
сценаристам, был дан приказ: «В атмосфере глубочайшей секретности собрать на кастинг других медийных ребят». При этом
настоящие ведущие ни в коем случае не должны были узнать об
этом кастинге. Для нас это оказалось довольно мучительным заданием, потому что в отличие от Нино у нас с ребятами было
полное взаимопонимание. И все же мы набрали новых парней.
Ими оказались: Слепаков, Воля, Давид и еще пара ребят из этой
сферы. Они даже не знали, зачем их зовут. Собрав претендентов в кружок, Нино сняла завесу тайны. Парни, надо сказать,
охренели. Но сесть за общий стол и поразгонять новости отказываться не стали. Все это даже было снято на камеру, чтобы
показать шефу. При этом Семен сказал, что как друг Гарика не
сможет держать в секрете произошедшее. Нино ответила: «Конечно, расскажи ему, если хочешь». Через два часа по дороге
домой, в машине, я слушал по «Серебряному дождю», как Миша
Козырев, ведя репортаж с какой-то премии, интервьюировал
одного из ведущих: «Вы знаете, что сегодня состоялся кастинг
новых ведущих в „Прожекторпэрисхилтон“? Чем не устроили
старые ведущие?».Через неделю по инициативе Вани в Останкино произошла встреча ведущих, авторов и Нино. Ведущие несли какую-то чушь про то, что они в постоянном напряжении за столом
и, в условиях необходимости постоянно импровизировать, их
выбивают из колеи постоянные стоны Нино. Нино в ответ несла не меньшую херню про то, что ее достали истории с Гариком, который только с пятого раза делает то, что она просит.
Ни слова по теме. Мы молчали. И вот, в конце встречи, кто-то
из ведущих наконец произнес: «И вообще, вся эта ситуация
с кастингом нас жутко оскорбила. Теперь мы не знаем, как сотрудничать с авторами, которые за нашей спиной организовали это предательство». На этом месте мы все охренели. Но еще
больше мы охренели через мгновенье, когда Нино с улыбкой
ответила: «А! Ну, это ваши мужские дела. Думаю, как-нибудь
разберетесь».Все шутки, которые попадают в эфир, утверждает только она.
Фокус-группы — изобретения для слабаков. Есть Нино, и только
она решает, что смешно, а что нет.Шутку про Данию сочинил Флюгер. Флюгер очень сильный автор, но за ним необходимо следить — он любит втюхивать одну и ту же репризу по несколько раз. Нет, конечно,
мы все этим грешим, но Флюгер делает это исключительно нагло. Именно он умудрился продать одну и ту же шутку четырем
разным командам клуба веселых и находчивых. В 1986 году
она звучала так: «Я вчера видел, как парижанин кормил с руки
белку. — Но как ты определил, что это был парижанин? —
Я что, по-твоему, не могу отличить парижанина от белки?». Не
самая сильная шутка, однако команды ее очень любили. Спустя
четыре года шутка звучала так: «Я вчера видел, как австриец
кормил с руки лося». Ну и так далее. У Флюгера есть еще одно
сомнительное достижение. Оно, кстати, тоже связано с клубом
веселых и находчивых. В начале двухтысячных годов, в финале, он писал сразу двум командам. Судьи поднимали таблички, команды волновались, а Флюгер был единственным человеком, который еще до начала игры знал, что в любом случае
победит.— В правительстве поставили вопрос об эффективности Гидрометцентра…
— Как? Неужели кто-то заметил, что они постоянно ошибаются?
— В какую сторону будем крутить?
— Может, попробуем дать им советы? Как сделать прогнозы
более точными?— Да, давайте…Что мы можем посоветовать синоптикам?
— Пусть «Евроньюс» включают и смотрят: что им еще нужно?
— Пускай оттащат свой главный градусник от батареи — там
же горячо!— Да! Точно! И пускай они его хотя бы на улицу вынесут!
— Нужно, чтобы они нашли подмышку земли…
— Да, и вставили его туда.
— Или лучше пусть в задницу Земли. В Америке же так делают?
— В задницу земли — это хорошая идея! Тем более что все
мы знаем, где она находится, правда, Капитан?— Ребята, Челябинск попрошу не трогать! А совет дам: нужно
смотреть на белочек. Если белочка свое дерьмо обратно в дупло
загребает — значит, зима будет холодной.Мы не расписываем всю программу. Нет. Мы слышали, как
один из гостей наших посиделок утверждал, будто у ведущих написано каждое слово, будто они вовсе не импровизируют, но
это не так. Наше дело — возвести фундамент. Построить маяки. Семь-восемь страниц добротных шутех и бугагаш. Нам нужно создать задел — остальное сделают парни, которые шутят
не хуже нас. Шутку важно не только написать, но и правильно
продать. Зрители никогда не полюбят ни Флюгера, ни Капитана,
зрители всегда будут любить парней за столом.— Чемпионат России по футболу перейдет на систему осень —
весна…— То есть теперь мы будем играть зимой?
— Да…
— Кто берет эту новость?
— Давайте мы втроем.
— Подумайте, быть может, пошутить про плюсы и минусы
этой затеи?— А чего тут думать? Минус один — минус сорок!
Иногда ведущие считают нужным намекнуть, что написанные
нами репризы могли бы быть покрепче. В такие моменты мы напоминаем им о кладбище замыслов, о тысяче шуток, что погибли во время монтажа из-за того, что один из них все перепутал,
не вовремя вставил реплику, переставил слова местами или неверно закончил фразу интонационно. В общем, наша мануфактурка работает довольно слаженно. Во всяком случае, зрители
и телеакадемики (в числе которых с недавнего времени состоят
Капитан и Флюгер) нас любят. Наша полка уже заставлена этими странными Орфеями без яиц.— Еще одну коротышку можем сделать! В добивку к спорту.
Закончился чемпионат мира по тяжелой атлетике.— И?
— Что и? Неужели ты не понимаешь?! Трагедией! Трагедией закончился чемпионат мира по тяжелой атлетике в закрытых
и плохо проветриваемых помещениях…— Баян!
— Какой баян?! Я только что эту шутку придумал!
— Масики, — вмешивается Нино, — программы, скорее
всего, не будет. Только что прошло срочное сообщение в новостях — кораблекрушение, куча жертв.— Будет национальный траур?
— Скорее всего, да.
— Берем эту тему?
— Давайте! Утопленники — это всегда смешно! Ваня сможет
песню в конце спеть: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал…
мне — тебя — уже не опознать…»— Флюгер!
— А что Флюгер? Смешно же…
Крест-накрест
Эрик-Эмманюэль Шмитт. Попугаи с площади Ареццо. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. — 576 с.
Уже в одном звучании имени Эрика-Эмманюэля Шмитта чувствуется сладострастие. Виной тому «Эммануэль» — известная кинематографическая сага, навеки вошедшая в историю эротического кино. С большой долей чувственности, присущей всему творчеству автора, написан и роман «Попугаи с площади Ареццо». Действие происходит на реально существующей площади в Брюсселе, и вправду заселенной попугаями, которые превратили этот элитный квартал бельгийской столицы в птичий вольер. День и ночь они кричат, дерутся за самочек, отбирают друг у друга самцов, скрещиваются с разными видами и творят традиционные для птиц бесчинства. Эрик-Эммануэль Шмитт проводит простую параллель: люди — те же птицы.
На площади Ареццо живут весьма разнообразные личности: богач-банкир с семьей, европейский высокопоставленный политик, обедневшая представительница интеллигенции, школьный учитель, студент юридического факультета, владелец галереи, цветочница, консьержка и прочие. Всем им однажды приходит двусмысленное любовное послание, которое никто не может проигнорировать. Люди начинают менять жизнь в соответствии со своими представлениями об отправителе письма. На разгадке того, кто же он на самом деле, а также на смаковании подробностей личной жизни персонажей и основан сюжет.
Однако текст претендует и на наличие философской подоплеки. Автор верит в любовь и считает ее чувственную составляющую неотделимой от душевных переживаний. Тот же, кто не воспринимает любовь как иррациональное, неземное чувство, будет наказан. Эта справедливость постулируется едва ли не как божественная, и ее абсолютизация отражена даже в композиции романа.
Он состоит из четырех частей. Первая, «Благовещение», названа в честь христианского праздника, посвященного евангельскому событию: архангел Гавриил сообщает Деве Марии о будущем рождении Христа, и в этой части жители площади Ареццо получают любовные послания. Вторая часть, «Магнификат» — так называют прославление Девы Марии, — показывает, что все герои счастливы в обретенной любви. Следующая за ней, «Респонсорий», соответствует жанру католических песнопений, совершаемых в течение дня (в них, кстати, часто входит магнификат). Так и любовные истории героев развиваются, претерпевая некоторые метаморфозы. От возвещения благой вести о грядущем рождении Христа роман подходит к своей финальной части «Dies Irae», то есть к «Судному дню». Гром грянул, и каждому воздалось по его заслугам.
По мнению одного из ключевых героев романа, женщина — это «место, откуда мы вышли и куда мы возвращаемся, женщина — источник любви, одновременно и мать, и любовница, сразу и пункт отправления, и пункт прибытия». Дева Мария породила любовь, воплотившуюся в Иисусе Христе: роман призван проиллюстрировать слова апостола Иоанна Богослова: «А кто не любит, тот не знает Бога, потому что Бог — это любовь». Однако Эрик-Эмманюэль Шмитт эротизирует богословские высказывания, тем самым смешивая языческого Эрота и христианского бога, древнегреческую Афродиту и Пресвятую Богородицу, секс и любовь. Просто какой-то «Декамерон» просвещенного XXI века!
Кажется, автор насмехается над бульварной риторикой любви, вкладывая шаблонные объяснения в уста далеко не самых образованных героев:
Забудь мой телефон. Я не скажу тебе «здравствуй», если мы встретимся, не отвечу, если ты заговоришь со мной, не открою дверь, если постучишь. <…> Теперь ты отведешь мне место в своей памяти, и я стану для тебя одним из воспоминаний, <…> а ты… ты тоже станешь для меня воспоминанием.
Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это — попытка не только дифференцировать героев в авторских описаниях, но и дать им индивидуальную речевую характеристику: например, постоянная посетительница салонов красоты знает лишь один эпитет — «прелестно», а вот потомственная аристократка вышивает нитками «цвета бедра испуганной нимфы». Испытывая сердечные переживания, каждый говорит о них так, как может. В конце концов, и крестьянки любить умеют.
Шмитт шутит над подробностями интимной жизни: кое-кто из персонажей у него «член на ножках», а кто-то — «Эйнштейн оргазма». Это было бы даже смешно, если бы он не включил в книгу выдержки из «Энциклопедии любви» одного из героев — тоже писателя.
Pènètration / Совокупление — 1. (С мужской точки зрения) Результат нескольких ужинов в ресторане, ряда выходов в театр и постоянных визитов в цветочный магазин. 2. (С женской точки зрения) Способ вознаградить мужчину, который много раз повторил ей, что она красавица. 3. (С медицинской точки зрения) Рискованное действие (болезни, дети…) 4. (Редк.) Проявление сильной любви.
Вся эта «Энциклопедия…» вбирает в себя примеры человеческой жестокости, а не любви, и состоит сплошь из клише, достойных скорее женских журналов, чем высокоинтеллектуальной литературы. Вот так, находя в романе заплаты, едва прикрывающие прорехи на авторской концепции, запинаясь о скучные шуточки, замечая, что Шмитт претендует на полноту в выражениях любви, но при этом — о, какая непростительная ошибка! — умалчивает о подробностях взаимоотношений в гомосексуальных парах, потихоньку начинаешь сомневаться:
«И есть ли во всем этом смысл? Может, эти влечения, домогательства, эта простая грубая энергия и есть собственно цель жизни?»
Шмитт, стремясь раскрасить жизнь, населил площадь Ареццо такими породами попугаев, которых на самом деле там нет, но не заметил, что жизнь давно уже стала многограннее, чем ему кажется. Он пытался создать величественную концепцию любви, а написал самый обычный эротический роман.
Сделано в России: 2014-й год в срезе литературы
При подведении итогов этого года никак не обойтись без калькулятора, актуальной информации о курсе валют и пачки бумажных платочков. Чтобы разрядить обстановку, «Прочтение» проанализировало, насколько выгодно было делать вклады в интеллектуальный капитал в 2014-м.
Ставка на отечественный продукт — главный лозунг последнего полугодия. Туристические компании терпят убытки из-за возврата заграничных путевок, денежные сбережения ложатся фундаментом взятого в ипотеку дома, а разговор с друзьями о новогодних каникулах изобилует названиями городов Золотого кольца. Лучше познакомиться с российской глубинкой поможет книга «Воля вольная» писателя Виктора Ремизова, ранее работавшего геодезистом в тайге. Рассказ о жизни «деревенских мужиков с задубевшей от непогоды кожей и коричневыми желудями ногтей» в окружении непроходимого леса был отмечен литературным сообществом и помещен в шорт-лист «Русского Букера».
Премии в этом году не отличались разнообразием номинантов: в финале плотной группой плечом к плечу стояли идеологически и эстетически полярные друг другу Ксения Букша, Владимир Сорокин, Владимир Шаров, Светлана Алексиевич и Захар Прилепин. Эпопея «Обитель» последнего из упомянутых авторов стала камнем преткновения в отношениях не только между почвенниками и западниками, но и в кругу ревнивых по своей природе писателей. Сам Прилепин, избегая литературных баталий, пристально следит за развитием событий в Новороссии, между делом получая то главную литературную премию, то «Книжную премию Рунета».
Впрочем, обиженным никто не остался: Шарова наградили «Русским Букером» дважды (от лица Большого и Студенческого жюри), народное голосование «Большой книги» присудило первое место Светлане Алексиевич, Сорокин по-прежнему номер один для читателей-интеллектуалов, а многоголосный роман Ксении Букши «Завод „Свобода“» победил в «Национальном бестселлере». Что из современной литературы отмечает сама писательница, можно было на протяжении года отслеживать по ее публикациям на страницах «Прочтения».
Новинки нон-фикшена заставляли задуматься об устройстве человеческого мозга, наличии секса в СССР, философии роскоши, роли цирка в общемировой культуре и многих известных, но не исследованных вещах. Из числа нехудожественных изданий приз зрительских симпатий с формулировкой «За утонченность» редакция «Прочтения» присуждает Паоле Волковой — книги искусствоведа «Мост над бездной» держались в топе продаж магазинов Петербурга и Москвы с февраля по сентябрь. Что само по себе абсолютно беспрецедентный случай.
Чуть менее успешным у покупателей был сборник произведений другой заметной женщины — писателя и публициста Татьяны Толстой. «Легкие миры» стали в ее творчестве первым за четырнадцать лет новым объемным текстом, по-барски занявшим сразу два стула — художественной литературы и эссеистики.
А вот Виктор Пелевин бесстрастно продолжил работать в привычной манере. Шум, образовавшийся вокруг «Любви к трем цукербринам», утих сразу после выхода книги. Кажется, автор утратил дар гипноза даже в отношении самой преданной ему аудитории, так что теперь остается «только детские книжки писать», ведь этой области издательского дела всегда сопутствует успех. Правда, над созданием таких запоминающихся персонажей, как без умолку болтающая собака Марта, деревянный чурбанчик — коллекционер, Кубарик и Томатик или плывущий по небу кашалот, надо серьезно потрудиться!
Еще одним литературным бумом 2014-го года стали графические романы — такие же яркие, как детские издания, но предназначенные совсем для другой аудитории. Комиксы о божественных отметинах на неисправимых грешниках, любви вопреки неизлечимому заболеванию и ужасах мировой истории подчас могут тягаться в серьезности смыслов с художественной литературой.
Непростые отношения с европейскими странами повлияли на список гостей книжных ярмарок: если на сентябрьской ММКВЯ центральным событием стал Форум славянских культур во главе с Беларусью, то организаторам Non/fiction удалось привезти писателей из Швейцарии, США и Германии. Российские авторы побывали на всех книжных слетах не только в Москве, но и в Петербурге, Красноярске, Новосибирске, в каждом из этих городов терпеливо отвечая на вопросы о запрете мата, миссии литератора в современном мире и конкуренции между коллегами.
Проблемным моментом для издателей, чье число, к сожалению, с годами только сокращается, остается острая нехватка профессиональной критики, способной привести автора к читателю и наоборот. Работающий именно с этой просветительской целью журнал «Прочтение» в течение всех двенадцати месяцев не опуская забрало боролся за свое существование. И выстоял. Собранные на краудфандинговой платформе «Планета.ру» денежные средства стали отличным вкладом в начало Года литературы с тем, чтобы полностью оправдать его название.
Патрик Модиано. Маленькое Чудо
- Патрик Модиано. Маленькое Чудо. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014.
В романе нобелевского лауреата по литературе 2014 года Патрика Модиано «Маленькое Чудо» восемнадцатилетняя героиня пытается разгадать секрет своего рождения. Предсказания гадалки, записанные много лет назад на клочке бумаги, становятся для нее едва ли не единственным ключом к прошлому: к раннему детству, пришедшемуся на войну и оккупацию, а также к судьбе матери, таинственно исчезнувшей из ее жизни почти сразу после визита к прорицательнице.
Однажды, когда меня уже лет двенадцать никто не называл Маленьким Чудом, я оказалась на станции метро «Шатле» в час пик. Я ехала в толпе по движущейся дорожке через нескончаемый коридор. На женщине впереди меня было желтое пальто. Цвет привлек мое внимание, она стояла ко мне спиной. Потом она свернула в коридор с указателем «К поездам до станции „Шато-де-Венсен“». Дальше все опять стояли, притиснутые друг к другу на лестнице, дожидаясь, когда откроются дверцы1. Она оказалась рядом со мной. И тут я увидела ее лицо. Сходство с моей матерью поразило меня, и я решила, что это она.
Я сразу вспомнила фотографию, одну из немногих фотографий матери, что у меня сохранились. Лицо словно выхвачено из тьмы лучом направленного света. Мне всегда было не по себе, когда я смотрела на этот снимок. В моих снах он неизменно оказывался снимком из полицейской картотеки и кто-то показывал мне его — комиссар или служитель морга — для опознания. Но я молчала. Я ничего не знала о ней.
Она села на скамейку на платформе, в стороне от других пассажиров, теснившихся у края в ожидании поезда. На скамейке рядом с ней места не нашлось, и я встала чуть поодаль, прислонившись к торговому автомату. Пальто ее явно было когда-то элегантным и благодаря желтому цвету броским и нестандартным. Но цвет утратил яркость и посерел. Она словно не замечала ничего вокруг, и я даже подумала, не просидит ли она на этой скамейке до последнего поезда. Тот же профиль, что у моей матери, тот же своеобразный нос с чуть вздернутым кончиком. Те же светлые глаза. Такой же высокий лоб. Волосы были короче. Нет, она мало изменилась. Цвет волос не такой светлый, но, в конце концов, я ведь не знала, натуральная ли моя мать блондинка. Горькая складка у рта. Я не сомневалась, что это она.
Она пропустила один поезд. Перрон опустел на несколько минут. Я села на скамейку рядом с ней. Потом все снова заполнилось плотной толпой. Можно было завязать разговор. Я не находила слов, и вокруг было слишком много народу.
Казалось, она вот-вот заснет сидя, но, когда шум приближавшегося поезда был еще лишь далеким дрожанием, она поднялась. Я вошла в вагон вслед за ней. Нас разделяла компания мужчин, которые громко разговаривали между собой. Двери закрылись, и тут я вспомнила, что мне нужно было ехать в другую сторону. На следующей станции поток выходящих пассажиров вынес меня на платформу, я снова вошла в вагон и встала поближе к ней.
В резком освещении она выглядела старше, чем на перроне. Левый висок и часть щеки пересекал шрам. Сколько ей могло быть лет? Около пятидесяти? А сколько на фотографиях? Двадцать пять? Глаза те же, что в двадцать пять, светлые, и такой же взгляд: удивленный или чуть встревоженный и вдруг неожиданно жесткий. Случайно этот взгляд упал на меня, но она меня не увидела. Она вынула из кармана пудреницу, открыла, поднесла зеркальце к лицу и провела мизинцем по краешку века, как будто ей что-то попало в глаз. Поезд набирал скорость, нас качнуло, я ухватилась за металлический поручень, но она равновесия не потеряла. И продолжала как ни в чем не бывало смотреться в зеркальце. На станции «Бастилия» все кое- как втиснулись, двери с трудом закрылись. Она успела убрать пудреницу до того, как люди набились в вагон. На какой станции ей сходить? Ехать ли мне за ней до конца? Надо ли это делать? Предстояло привыкнуть к мысли, что она живет со мной в одном городе. Мне сказали, что она умерла, давно, в Марокко, и я никогда не пыталась ничего больше узнать. «Она умерла в Марокко» — фраза из детства, смысл таких фраз не вполне понимаешь. Только звучание их остается в памяти, как некоторые слова песенок, вызывавшие у меня смутный страх. «Когда-то жил да был кораблик…» «Она умерла в Марокко».
В моей метрике записан год ее рождения — 1917-й, а во времена фотографий она говорила, что ей двадцать пять. Она, наверно, уже тогда убавляла себе возраст и пускалась на разные махинации с документами, чтобы оставаться молодой. Она подняла воротник пальто, как будто озябла, хотя вагон был переполнен и все стояли вплотную друг к другу. Я заметила, что отделка по краям воротника совершенно вытерта.
Сколько лет она уже носит это пальто? Со времен фотографий? Тогда неудивительно, что оно выцвело. Мы доедем до конечной, а там, наверно, пересядем на автобус, который повезет нас на какую-нибудь далекую окраину. Тут я с ней и заговорю. На «Лионском вокзале» много народу вышло. Ее взгляд снова упал на меня, но это был взгляд, каким люди машинально смотрят на соседей по вагону. «Помните, вы меня звали Маленькое Чудо? Вы тоже в те годы жили под чужой фамилией. И даже под чужим именем — Ольга».
Теперь мы сидели напротив друг друга у самых дверей. «Я разыскивала вас по телефонному справочнику и даже звонила нескольким людям, носившим вашу настоящую фамилию, но они никогда о вас не слыхали. Я решила, что надо съездить в Марокко. Это единственный способ проверить, действительно ли вы умерли».
После станции «Насьон» в вагоне стало совсем свободно, но она по-прежнему сидела напротив меня, сжав руки, и в рукавах сероватого пальто виднелись ее запястья. Голые руки, без единого кольца, без браслетов, обветренные. На фотографиях она в браслетах и кольцах — массивных, как тогда было модно. А теперь — ничего. Она закрыла глаза. Еще три станции — и конечная, «Шато-де-Венсен». Я встану очень тихо, оставив ее спать в вагоне. И сяду на другой поезд, который идет обратно, в сторону «Пон-де-Нёйи», как и поступила бы, если б не заметила это желтое пальто в переходе.
Состав медленно затормозил на станции «Беро». Она открыла глаза, в которых снова появился жесткий блеск. Посмотрела на перрон и поднялась. Я снова шла за ней по длинному коридору, но сейчас мы были одни. Я заметила, что на ней трикотажные гетры, похожие на длинные носки, — они назывались «панчос», — и это подчеркивало ее балетную походку.
Широкий проспект с большими домами на границе Венсена и Сен-Манде. Темнело. Она перешла на другую сторону и вошла в телефонную будку. Я постояла, переждав дважды или трижды красный свет, и тоже перешла. В будке она долго искала в карманах монетку или жетон. Я сделала вид, что рассматриваю витрину аптеки, где висел плакат, так пугавший меня в детстве: дьявол изрыгает из пасти огонь. Я оглянулась. Она набирала номер, медленно, будто впервые. Потом ждала, двумя руками прижав трубку к уху. Но номер не отвечал. Она повесила трубку на рычаг, вытащила из кармана пальто клочок бумаги и принялась снова крутить диск, не отрывая глаз от бумажки. И я вдруг подумала: а есть ли у нее вообще где-нибудь дом?
На сей раз ей кто-то ответил. Сквозь стекло было видно, как она шевелит губами. Она по-прежнему держала трубку обеими руками и время от времени легонько кивала, как бы стараясь сосредоточиться. Судя по движению губ, она говорила все быстрее и быстрее, но потом ее горячность понемногу улеглась. Кому, интересно, она звонила? Среди немногих оставшихся от нее вещей, хранившихся в железной коробке из-под печенья, были ежедневник и записная книжка, они относились к поре фотографий, когда меня звали Маленькое Чудо. Много лет у меня не возникало мысли заглянуть в ежедневник и книжку, но с недавних пор я по вечерам их листала. Фамилии. Номера телефонов. Я знала, что набирать их нет смысла. Да мне и не хотелось.
Она продолжала говорить по телефону и была так поглощена разговором, что я могла бы подойти совсем близко и она не заметила бы моего присутствия. Или сделать вид, будто я жду очереди позвонить, и попытаться разобрать сквозь стекло какие-то слова, которые помогли бы мне понять, как живет теперь эта женщина в панчос и желтом пальто. Но ничего не было слышно. Возможно, она звонила кому-то, чей номер записан в той книжке, последнему, кого не потеряла из виду и кто пока еще жив. Случается, что какой-нибудь человек остается при вас всю жизнь и вам не удается его оттолкнуть. Он знал вас в благополучные времена, но не отстает от вас и в бедности и все так же восхищается вами, единственный, кто вам еще доверяет или, как говорится, слепо в вас верит. Неудачник, как и вы. Старый верный пес. Вечный козел отпущения. Я пыталась представить себе, как выглядит тот мужчина — или та женщина — на другом конце провода.
Она вышла из будки. Скользнула по мне равнодушным взглядом, таким же, как в метро. Я открыла стеклянную дверь. Не опуская жетона, набрала наугад, просто так, какой-то номер, дожидаясь, пока она немного отойдет. Я держала трубку, там даже не было гудка. Тишина. Я никак не могла решиться нажать на рычаг.
Она вошла в кафе рядом с аптекой. Я колебалась, входить или не входить, но решила, что она все равно меня не заметит. Кто мы такие? Женщина неопределенного возраста и молодая девушка, затерянные в толпе пассажиров метро. Никто не сумел бы выделить нас из этой толпы. А когда мы вышли на улицу, то оказались неотличимы от тысяч и тысяч людей, которые вечерами возвращаются домой в пригороды.
Она сидела за столиком, в глубине. Толстощекий блондин-официант принес ей кир2. Надо проверить, может, она приходит сюда каждый вечер, в одно и то же время. Я дала себе слово запомнить название кафе. «Кальсия», авеню де Пари, 96. Название было написано на дверном стекле — полукругом, белыми буквами. В метро на обратном пути я твердила про себя название и адрес, чтобы записать, как только приду домой. Люди не умирают в Марокко. Они продолжают жить тайной жизнью после жизни. Пьют по вечерам кир в кафе «Кальсия». Завсегдатаи в конце концов привыкли к этой женщине в желтом пальто. Никто не задавал ей вопросов.
Я села за другой столик, недалеко от нее. И тоже заказала кир, громко, чтобы она слышала, надеясь, что это послужит знаком к сближению. Но она не прореагировала. Взгляд у нее был жесткий и задумчивый одновременно, она чуть склонила голову набок и сидела, скрестив руки на столе, в той же позе, что и на картине. Что сталось с этой картиной? Она следовала за мной повсюду все детство. Висела у меня в комнате в Фоссомброн-ла-Форе. Мне сказали: «Это портрет твоей матери». Человек, которого звали Толя Сунгуров, написал ее в Париже. Подпись и слово «Париж» стояли внизу, с левой стороны. Руки у нее там сложены как сейчас, с той лишь разницей, что на одном из запястий был тяжелый браслет-цепочка с крупными звеньями. Хороший предлог, чтобы завязать разговор. «Вы похожи на одну женщину, я видела на днях ее портрет на блошином рынке, возле Порт-де-Клиньянкур. Художника звали Толя Сунгуров». Но я не находила в себе сил встать и подойти к ней. Предположим даже, что я сумею произнести без запинки: «Художника звали Толя Сунгуров, а вас — Ольга, но это не настоящее ваше имя. Настоящее то, которое записано у меня в метрике, — Сюзанна». Да, предположим, фраза произнесена, что дальше? Она сделает вид, будто не понимает, о чем речь, или слова вдруг хлынут из нее сумбурно и беспорядочно, потому что она давно ни с кем не говорила. Но она станет лгать, запутывать следы, как поступала во времена картины и фотографий, когда скрывала свой возраст и жила под чужим именем. И под чужой фамилией. И даже с чужим дворянским титулом. Она всячески давала понять, что родилась в семье ирландских аристократов. Полагаю, какой-нибудь ирландец встретился ей на жизненном пути, иначе ей бы не пришло такое в голову. Ирландец. Возможно, мой отец, которого наверняка очень трудно отыскать и которого она, скорее всего, забыла. Она, скорее всего, забыла и все остальное и очень удивится, если я про это заговорю. То было с другим человеком, не с ней. Обман с годами рассеялся. Но тогда — я знала наверняка — она в этот обман верила.
Толстощекий блондин принес ей второй кир. У стойки теперь собралось много народу. Все столики были заняты. Мы и не расслышали бы друг друга в таком шуме. Мне казалось, будто я все еще сижу в вагоне метро. Или даже в зале ожидания на вокзале и не знаю, какого поезда жду. Но для нее поезда уже не будет. Она оттягивала момент возвращения домой. Видно, жила где-то неподалеку. Интересно где. Мне не хотелось с ней говорить, она не вызывала во мне никаких особых чувств. Обстоятельства сложились так, что между нами не было, что называется, человеческой близости. Единственное, что меня занимало, — где она осела через двенадцать лет после своей смерти в Марокко.
1 В пятидесятых годах и позднее в парижском метро на некоторых станциях существовали дверцы, сдерживавшие поток пассажиров при выходе на платформу. (Здесь и далее примеч. перев.)
2 Аперитив из белого вина и черносмородинного ликера.
Под кайфом и в смятении
- Донна Тартт. Щегол / Пер. с англ. А. Завозовой. — М.: АСТ: Сorpus, 2015. — 827 с.
Едва появившись в русском переводе, «Щегол» Донны Тартт тут же облетел все книжные магазины страны, приземлившись на полках с бестселлерами. Роман, принесший автору Пулитцеровскую премию, пришелся по вкусу и нашим соотечественникам. О нем пишут восторженные отзывы и уже с нетерпением ждут экранизации. Еще немного, и книга в восемьсот страниц станет, что называется, мейнстримом. Тут бы и прийти высоколобому критику, чтобы разнести в пух и прах расхваленную новинку. И, надо сказать, при большом желании это очень даже возможно. Но только пропадает оно сразу, как только перелистываешь последнюю страницу.
Пересказывать историю Тео Деккера, мальчика, оказавшегося во время теракта в музее и случайно унесшего с собой оттуда маленький шедевр голландского художника Карела Фабрициуса, — лишать будущих читателей невероятной доли удовольствия. Хотя темп повествования весьма размеренный, сюжет выстроен так, что расслабиться не удастся. Пожалуй, столь же незаметно и сильно к своим текстам привязывали Сэлинджер или Фолкнер. Не успеешь отложить книгу, как руки тянутся к ней обратно. Этому отчасти способствует сплав многочисленных жанров — от криминального до приключенческого романа в духе XVIII века. Удивительно, каким образом Тартт удалось совместить клише традиционной литературы с современной тематикой. Рассказчик повествует о времени своего взросления, о трудностях жизни сироты, предвосхищает развитие действия. Человек, который умудрился в свое время прочесть хоть один просветительский роман, так и вздрогнет, увидев подобную фразу: «„ПОЗВОНИ МНЕ ПОТОМ“, — написал я. Но он ничего не ответил, и пройдет еще много, очень много времени, прежде чем Борис снова появится в моей жизни».
О связи романа Донны Тартт с классикой не писал разве что ленивый. С кем только не сравнивали главного героя — с Оливером Твистом, Родионом Раскольниковым, Гарри Поттером. Американская писательница упаковала в одной книге сразу несколько литературных типов. Не обошлось тут, кстати, и без битников. Наркотики, алкоголь, желание бросить все и отправиться в бесконечное путешествие — автор с легкостью обманывает читательское ожидание. Хотели книжку про живопись и высокое искусство — получите малолетних торчков, наркотический бред и намеки на однополую подростковую любовь:
Внизу было настоящее место преступления. На каменной дорожке, ведущей к бассейну, — полоса кровавых брызг. Вокруг беспорядочно раскиданы, разбросаны ботинки, джинсы, промокшая от крови рубашка. На дне бассейна, в самом глубоком месте, плавал прохудившийся Борисов ботинок. И самое ужасное: на отмели, у ступенек, колыхалась жирная пена блевотины.
Впрочем, высказываний об искусстве в романе ничуть не меньше, чем описаний состояния под кайфом. Рассуждения одного из героев о шедеврах живописи — настоящий подарок, невероятно вкусная конфета, взятая тайком до ужина: «Искусство любят совсем не за это. А за тихий шепоток из-за угла. „Пссст, эй ты. Эй, малый. Да-да, ты“».
«Щегол» полностью состоит из противоречий. Их сосредоточие — Тео. Если посмотреть на него со стороны, то отыскать в нем что-либо хорошее получится с трудом: запихивает в себя тонны таблеток и литры алкоголя, нюхает всякую дрянь, ворует, обманывает всех вокруг, в том числе и человека, который стал для него вторым отцом. Но то ли потому что судьба поступает с ним слишком уж жестоко, то ли из-за того, что повествование строится на точке зрения Тео, не проникнуться к нему симпатией невозможно. Чертовски обаятельный, а самое главное необыкновенно реалистичный герой.
Неоднороден текст и на языковом уровне. Речь Теодора в диалогах почти вся состоит из одних междометий и частицы «ну». Последняя встречается так часто, что волей-неволей приходится подсчитывать количество ее употреблений. Даже если это художественный прием, выглядит он слишком навязчиво. Впрочем, это не мешает восхищаться безупречным стилем Тео-рассказчика: образец идеального романного слога, позволяющего в одном слове выразить всю полноту чувств и суть образов:
Незнакомые улицы, необъяснимые повороты, безликие расстояния. Я уже и не пытался разобрать названия улиц или понять, где мы вообще находимся. Из всего, что меня окружало — из всего, что было мне видно, — узнавал я только луну, которая неслась высоко над облаками, но она, хоть и была яркой, налитой, все равно казалась до странного зыбкой, бесплотной, не та ясная луна-якорь, что висела над пустыней, а скорее луна-иллюзия, которая, стоит фокуснику взмахнуть рукой, лопнет или скроется с глаз, улетит во тьму.
Наконец, есть противоречия и на сюжетном уровне. Например, приключение Тео в Амстердаме — настоящий триллер с перестрелками и убийствами — заканчивается, как в сказке. Будто по взмаху волшебной палочки Тартт освобождает героя от всех проблем, не забывая при этом наградить его свалившимся с неба богатством.
Однако «Щегла» невозможно уместить в рамки дискуссии о правдоподобности и художественной ценности. Разбирать недостатки этой книги — дело совершенно бесполезное хотя бы потому, что ее автор написала невероятно честное произведение. Этот роман — подтверждение того, что катастрофой можно признать не только теракт в музее, но и всю жизнь:
Никто, никто не убедит меня в том, что жизнь — это главный приз, величайший дар <…>. Как по мне — и я упорно буду твердить это, пока не умру, пока не рухну в грязь своей неблагодарной нигилистической рожей <…>: уж лучше не рождаться вовсе, чем появиться на свет в этой сточной канаве. В этой выгребной яме больничных кроватей, гробов и разбитых сердец. Ни выйти на свободу, ни подать апелляцию <…>, путь вперед только один — к старости и утратам, и только один выход — смерть.
Донна Тартт достигает уровня широкого философского обобщения и открывает такую бездну отчаяния, что выбираться оттуда придется долго. «Щегол» имеет много параллелей с творчеством Достоевского. Но, пожалуй, главное сходство между Тартт и русским классиком в том, что после их книг жить становится гораздо труднее. Впрочем, как это ни парадоксально, только благодаря таким произведениям и можно существовать дальше. Тео Деккер уверен: человека нельзя уместить в какие-либо границы. Так и конечный смысл «Щегла» невозможно выразить в одной фразе. Это ли не признак вечной литературы?
Winter is coming, или Чем занять детей в новогодние каникулы
Предновогодние дни — время великой суеты. В последнюю неделю декабря принято раздавать долги, доделывать начатое (будь то детский фотоальбом в сто пятьдесят страниц или недовязанный плед), пройтись по спискам подарков из детских писем, адресованных Деду Морозу, посетить утренник в саду и праздничный концерт в школе, раздобыть все ингредиенты для новогоднего стола — и это из необходимого…
И тут выясняется, что утренник и концерт пройдут в одно время, заячьи уши безвозвратно потеряны, долги отдавать нечем, подставка не держит елку, фигурка из «Диабло», которая была в списке подарков под вторым номером, не успевает приехать из «Амазона», да и черт с ней, потому что вы уже успели побывать на родительском собрании, посвященном результатам окончания второй четверти.
В общем, когда наступают новогодние каникулы и люди с детьми включаются в марафон «елка-каток-щелкунчик-вертеп-еще-одна-елка-в-другом-месте», наше семейство из дома не выбирается, разве что за мандаринами. Не переодевая пижам, мы разбираем особую полку. На нее попадают книжки, читать которые у нас нет времени в рабочие будни и не менее рабочие выходные. Эти издания с лета ждут своего часа, карандаша, ножниц и просто внимания. Вот о них-то и пойдет речь ниже.
Ася Ванякина. Айсберг на ковре, или Во что поиграть с ребенком.— М.: Манн, Иванов и Фербер, 2015.
Редкий случай моей родительской любви к книге, посвященной играм с детьми. Все потому, что я давно перестала себя обманывать: я никогда ни во что не играю, а в свободное время смотрю в потолок или в экран, на котором сходит с ума цэрэушница Кэрри, или ищет маньяка меланхоличный Мэтью Макконахи, или парень из «Прослушки» изменяет своей жене с Рут Уилсон, похожей на обездоленного утенка. А в этой книге увлеченная мать красивого мальчика Оси очень подробно и структурированно описывает опыты своих игр с ним на протяжении нескольких лет. Они не только изобретательны и творчески непосредственны, но и имеют информационный повод и теоретическую базу (для тех, кому это важно). Высадился, например, «Кьюриосити» на Марсе — красим стол в красный цвет и возим по нему лего-марсоход. Затонул восемьдесят лет назад «Челюскин» — кидаем в таз кубики льда и организуем спасательную операцию. Опустился Кэмерон на дно Марианской впадины —… ну, вы поняли. Есть отдельные разделы по играм с буквами, льдом и снегом, по сюжетам книг.
Филипп Суров, Зина Сурова. Занималки. Зима. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2014.
Помимо того, что Зина Сурова — прекрасный иллюстратор, автор картинок для книги «Из переписки с коровой» Тима Собакина и «Космос» Дмитрия Костюкова, она еще педагог и мама, которая, по всему видно, на прогулках с детьми собаку съела. Если падение рубля, агорафобия или просто лень мешают вам все каникулы таскаться с ребенком по театрам и музеям — просто выйдите с ним на улицу и найдите десять разных фонарей, или елочную игрушку в виде рыбки, или человека в шапке Деда Мороза. Заниматься этим можно в прямом смысле слова до посинения. А для вдохновения прихватите с собой на прогулку саму книгу — ее страницы сделаны из плотного картона и не боятся мокрых варежек.
Лидия Крук. Супербумага. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2014.
Лидия Крук — британский художник и дизайнер и истинный фанат бумаги. Из нее она вырезает картины, конструирует поп-ап объекты и делает множество всяких других вещей, к чему и призывает последователей. Для человека, купившего эту книгу за 500 рублей, ее призывы могут показаться кощунственными: здесь ничего не надо кропотливо раскрашивать, аккуратно вырезать, складывать по сложным схемам — Лидия Крук буквально рвет шаблоны. Каждый лист этой книги за редким исключением предлагается мять, драть, дырявить, комкать и пробивать кулаком, что дает повод потратиться тем родителям, чьи дети и без благословения британского дизайнера поступают так со многими другими книжками.
Дебора Форман. Художественная мастерская: живопись. — СПб.: Питер, 2015.
Эта книга — пятьдесят два практических занятия живописью для детей. Еще одна диковинка для тех, кто развивал свои художественные способности на книгах из серии «Как нарисовать что-то (человека, животное, танчик) за 30 секунд» или просто воспитывался в рамках отечественной педагогической традиции. Она написана матерью, вдохновленной свободным творчеством своего пятилетнего сына. О том, как выглядит свободное творчество, читайте в предыдущем пассаже со слов «мять, драть». В первую очередь, автор предлагает творить, не волнуясь, что из этого получится. Во вторую — никогда не говорит, что делать, а только как, например: «вылейте краску на холст через край» или «наносите слоями без всякой последовательности». В третью — советует вдохновиться работами таких сомнительных для вышеупомянутой традиции авторов, как Элен Франкенталер, Герхард Рихтер или Джорджия О’Киф, а работы Фриды Кало или Казимира Малевича разбавляет своими или своих малолетних учеников. Если же вы сумеете сдержать себя и, глядя на стремительно исчезающие запасы дорогостоящих материалов, не крикните в сердцах: «Прекратите, наконец, это свободное творчество!», то учтите, что в этой серии издательство «Питер» выпустило еще три книги.
Ксения Новохатько. Загородное ралли № 1. Музеи-усадьбы вокруг Москвы. — М.: Самокат, 2014.
Сборник маршрутов, выпущенный вслед за ралли московским и петербургским, предлагает прогулки по усадьбам Кусково, Архангельское, Мураново, Горки, Поленово, Абрамцево и другим — всего девять путешествий для родителей с детьми, девять иллюстрированных карт с вопросами, на которые предполагается отвечать по ходу. Ответы не требуют специальной подготовки: где-то достаточно просто посчитать, или посмотреть внимательно, или проявить нехитрую смекалку. Это скорее повод для экскурсии, чем сама экскурсия, или, как в нашем случае, возможность отвлечь участников от постоянных поисков еды, воды и туалетов и заинтересовать поисками французской беседки или животных на фронтоне. Если же погода не позволит долгих прогулок в зимнем парке, загородное ралли можно заменить на городское, а для изобретательных — придумать свое, например, внутриквартирное.