Захар Прилепин: у русского писателя есть миссия

Тем не менее выходит ваша новая книга «Летучие бурлаки». Что это за произведение?
Это не проза, а избранная публицистика за последние пять лет. Периодически мне задают вопросы вроде: «Что ты думаешь по этому поводу?», «Какой у тебя план, Захар?» Приходится сообщать какие-то вещи, о которых в книгах никогда не напишешь, касающиеся семьи, политики, повестки дня. Вот я их и сообщил. Я долго не выпускал книги публицистики; было нужно, чтобы это каким-то образом отстоялось. Хотелось проверить точность своих предчувствий. Теперь это в каком-то смысле стало актуально, и я быстро собрал материал для книги. Пусть те, кто ее прочитает, сверят свои ощущения с моими.

Возникает ли у вас желание использовать публицистические заметки как материал для произведений?
А зачем? Есть вещи, которые могут существовать только в пространстве публицистики. Ни одно мое эссе или очерк не станет ни романом, ни рассказом. Я точно знаю, что это вещество не для литературы. Мне неинтересно запихивать в контекст прозы мои размышления по поводу моды и автомобилей или мои бесконечные перепалки с либеральными оппонентами. Есть вещи, ценность которых сиюминутна. При этом они не менее важны. Все русские классики писали публицистику, вели дневники. Но в прозе Пушкин писал о Пугачевском восстании и арапе Петра Великого — тех вещах, которые уже отстоялись.

Поднятая вами тема репрессий сейчас на слуху. Есть ли у нее временной срок или интерес к ней никогда не угаснет?
Сейчас эта тема бесконечно подпитывается людьми, которые используют ее с определенными, по-моему, деструктивными, целями. Она поддерживается российской «прогрессивной» общественностью, для того чтобы доказать, что Россия — вечная раба и надо это наследие разрушить. Отдельным западным интеллектуалам и целым странам тоже очень приятно, чтобы Россия была всегда местом и центром вины, потому что им скучно нести ответственность за фашизм в одиночестве. Им надо, чтобы кто-то тоже был фашист, а желательно, чтобы это были те люди, которые фашизм и победили. Но при этом все перечисленное не отменяет нашей национальной трагедии, кошмара, с которым мы всегда будем жить. Книги Домбровского, Шаламова и Солженицына не потеряют актуальности. Нельзя же сказать, что перестало быть актуальным татаро-монгольское иго, Куликовская битва или Смута. Это и наша современность, пространство нашей мифологии, которое никуда не денется. У нас нет другой истории, и события, начиная с Древней Руси и заканчивая новейшими временами, Великой Отечественной войной и 1993 годом, будут еще описаны в литературе. Потому что каждый новый временной этап позволяет посмотреть на них по-новому.

Должен ли писатель всегда откликаться на происходящие вокруг события?
У русского писателя все-таки есть миссия. Это придется признать, хотя и не хочется наделять свое существование и писание высшим и мистическим смыслом. Меня крайне трогает и возмущает нынешняя ситуация, я вижу в этом какую-то дрянь. Лет двадцать назад мы создавали новую культурную элиту, обвешивали ее орденами, целовали и облизывали. Когда же случился момент истины, эта элита вдруг как-то рассосалась и за исключением трех-пяти персонажей с каждой стороны не приняла ни одну из позиций. В целом они все помалкивают или едут в Киев, читают там стишки, поют песенки. Эта позиция не была характерна ни для Анны Ахматовой, ни для Марины Цветаевой, ни для Есенина, Маяковского, Пушкина, Достоевского. Они выступали с трибуны как люди, которые были уверены в тотальной правоте в данном случае своего народа. Они шли с открытым забралом, и никакое европейское мнение и личностные связи не имели для них значения. Это были не христосики, а воины и пророки. Сегодня же все такие хорошие ребята из тусовки, которые стараются соблюсти свое реноме. Это недостойно русской литературы. Они сами за это будут наказаны. Если ты не разделяешь со своим народом его страсть или боль и муку, значит, ты не можешь быть его эхом и голосом. Тогда ты просто парень, который пишет длинное лирическое стихотворение о том, что у него заусенец на пальце. Ну и живи с ним ради Бога. Тут есть вещи и поважнее. Никто же не пишет «Полтаву», «Анну Снегину», «Хорошо», «Скифы», «Двенадцать». У нас нет масштаба, мы мелкотравчатые.

Есть ли вероятность того, что картина изменится?
Мельчает только тот, кто хочет. Это вопрос частного личного выбора. Таких ребят во все времена хватало, но вообще России было всегда характерно другое. Даже самые рафинированные литераторы реагировали на происходящее вокруг. Игорь Северянин, и тот писал: «Я поведу вас на Берлин». У нас есть писатели и поэты, которые мыслят большими масштабами. И они несут это знамя, таскают туда-сюда хоругвь русской литературы. Это благое бешенство было характерно для русского литератора. Он никогда не был носителем приличий. Русский писатель — существо глубоко неприличное в самом высоком смысле этого слова.

В вашем романе есть очень интересный герой — владычка Иоанн — символ мученичества. Актуален ли такой герой для современности?
Конечно, очень актуален. И православие как таковое, и ген жертвенности и всепрощения очень необходимы. Есть идея, что Россия существует до тех пор, пока здесь есть какое-то количество праведников и мучеников. Это фигура, которой нам нестерпимо не хватает. Я встречал таких людей — священников, батюшек — они живут в деревнях, держат свою свечечку, вокруг них теплится жизнь. Они рожают детей и показывают, что вот так можно жить. И они необходимы как литературные герои, как психотипы. Мы о них должны помнить, говорить как об образце поведения. Потому что шоу-биз не может быть моделью для воспроизведения и продолжения жизни целого народа. А мы на долгое время переместились в мир, где все смотрят на Малахова, Киркорова и «рублевских» жен и думают, что вот это и есть образец поведения. Это вещи глупые, патетичные, но их надо периодически произносить. Это не то, как мы должны жить и выглядеть.

За какой литературой потянется российский читатель?
За тем комплексом чувств, которые давала нам русская классика. При всем том, что она прекрасно понимала мерзость и запустение русской жизни, там всегда был элемент мирооправдания и влюбленности в эту землю, попытки понять и полюбить русского человека. Это есть и в «Мертвых душах», и в «Дубровском», и в «Тарасе Бульбе»... везде. В нынешней литературе зачастую есть желание все видоизменить, снести и на этом месте вырастить нового, приятного во всех отношениях человека. Завет же Гоголя — полюбить Россию — не очень исполняется. Им кажется, что такую Россию любить нельзя, а мне кажется, что можно. Если ты хочешь быть укорененным в этой литературе, ты должен этому гоголевскому завету следовать, а если не можешь, значит, ты выбрал для себя не самую верную профессию.

Связан ли успех «Обители» с интересом читателей к историческим романам?
Я думаю, «Обитель» читают как современный роман. По большому счету это и неважно. В России-то время никуда не течет, а стоит на одном месте. Поэтому люди и «Лавра» Евгения Водолазкина читают как современный роман, да и любую хорошо написанную историческую сагу. Недавно прихожу к маме, а она в слезах сидит. «Чего ты?» — спрашиваю. Она говорит: «Перечитала „Тихий Дон“, как с родней повидалась». Можно сделать стилизацию под любую эпоху, но если это выполнено хорошо, вы не почувствуете разницу во времени.

Будут ли в литературе с художественной точки зрения освещаться события в Новороссии?
Чтобы событие было отображено в литературе, в нем должна быть, простите меня, какая-то действительная метафизическая, мифическая, героическая основа. Праведность, истинность и глубина трагедии, отсутствие суетливости и публицистичности. Может, время меня опровергнет, но мне кажется, что на Украине это не станет предметом литературы. Как у нас не появилось произведений о чеченской кампании, потому что это дурное событие. Если Украина решит сделать героический эпос по поводу того, как они фигачили по своей собственной земле, то у них это явно не получится.

Разве нет потребности понять и осмыслить эти события?
Для того чтобы сделать выводы об Украине, нужно отойти на двадцать лет вперед. Должно появиться эпохальное отношение, способность нации или писателя как эха нации воспринять это в историческом масштабе, а не как частную ситуацию. У нас был Приднестровский конфликт, Абхазский, но по этому поводу не будет литературы. Там тоже был героизм, гибли люди, но это не стало событием для нации. Сейчас можно написать о гражданской или Великой Отечественной войне, и всем будет понятно, о чем идет речь. Если написать про Приднестровье, люди нового поколения уже не поймут, почему там сражались не то с Молдавией, не то с Румынией, не то с теми и другими. Событие должно привести к новому витку истории, тогда это может стать литературой.

Способна ли современная литература воздействовать на читателя?
Наверное, но мы же не говорим, что литература, или музыка, или театральное искусство способны подействовать на 100% людей. Мы разговариваем с каким-то процентом людей, которые ищут правды и понимают, что есть вещи важнее их мелких человеческих забот. Литература — один из способов об этом напомнить. Я получил тысячи писем за последнее время в связи с романом «Обитель» и моей позицией по поводу Новороссии. Люди пишут, что они счастливы, потому что им все рассказали, сформулировали. Там такие замечательные вещи, например, пишет жена хирурга. Ее муж проводит сложнейшие операции, возвращается домой, просит почитать «Фейсбук» Прилепина и успокаивается, понимает, что есть вещи, которые понятны не только ему, но и другим людям. Это очень важно. Значит, люди слышат слово и хотят его слышать.