Метка: Издательство «Гаятри»

• М.: Гаятри, 2006
• Переплет, 472 с.
• ISBN 5-9689-0042-3
• 3000 экз.

Письма испанскому королю

Играть словами труднее всего — эта игра требует остроты ума и блеска. Острое слово или удачный каламбур могли возвысить человека или стоить ему если не жизни, то свободы или карьеры. Максимы, парадоксы, «мо», каламбуры, будучи изначально авторскими, постепенно переходили в разряд народной мудрости, общечеловеческого достояния, или вызывали желание пародировать заключенное в них глубокомыслие.

Я держу в руках книгу Евгения Клюева «Странноведение» и пытаюсь определить ее жанровую принадлежность. Но жанр неопределим, несмотря на старания составителя краткой справки:

«Учебников жизни у нас более, чем достаточно, а вот учебника жизни за рубежом пока не было. Потому-то никто и не знал, как правильно жить за рубежом: приезжая туда наши соотечественники сразу начинали жить неправильно и от этого часто умирали…»

Может быть под пестрой обложкой, в оформлении которой использованы рисунки автора, иронические эссе, может быть собрание парадоксальных текстов? Попробуем полистать, вдруг, что-нибудь «зацепит».

Перелистываю «Предисловие с предупреждением», из которого узнаю, — автор, живущий в Копенгагене, советует, а точнее, «от всей души рекомендует» читателям «никогда никуда не ездить». Далее идет «Алфавитный указатель стран», куда ездить не следует.

«Китай возник как место поселения китов. Киты — самая древняя народность Китая. Особей мужского пола называют китами, особей женского — китками… Китовский язык очень красивый, только на нем ничего не поймешь… Национальная одежда в Китае — китель… Национальный головной убор — кителок…» и т. д. и т. п. на четырех страницах. А затем мы узнаем, что «великобританцы — это то же самое, что британцы, только ездят на великах», что великобританцы всегда чисто выбриты, и что в Великобритании есть что приобритать (!). Еще три страницы. Австралию открыли австронавты, населяют австралопитеки, которые занимаются австрологией. На Австралию ушло чуть более двух страниц. В описании Финляндии используется слово финиш, Алжира (и как это вы догадались?) — жир, Непала — прошедшее время от глагола падать…

Триста двадцать страниц многословных описаний и неблестящих догадок, многие из которых доставили радость автору, но, увы, я не смогла ее разделить. Составь автор словарь кратких определений, напиши он актуальный стихотворный текст с парадоксальными сопоставлениями и филологическими догадками или хитрую детскую книжку, глядишь, и засверкали бы они блеском таланта и остроумия, а так, в оправе лапидарного наукоподобия и резонерства, вызывает скуку.
Правда, если все это не было автором адресовано испанскому королю.

Тамара Буковская

• Пер. с англ. Д. Сиромахи
• М.: Гаятри, 2006
• Переплет, 240 с.
• ISBN 5-9689-0061-X
• 5000 экз.

Читатель удивится, начав знакомиться с этим опусом: книга не о том, о чем он предположил. Она посвящена двум понятиям, несовместимым с традиционной точки зрения: блуду и морали. Конверсивны ли они? Вроде с классической точки зрения ответ однозначен — нет. Но есть такая концепция — политкорректность. Набившая оскомину, вызывающая ощущения либо общественной шизофрении, либо индивидуальной отсталости. Представленная в книге концепция всеми мыслительными векторами направлена на то, чтобы доказать: свободный секс может быть не только нравственным, но и по-культурному пуританским.

Да-да, именно так. Для его осуществления нужно только следовать тем инструкциям, которые женщины-авторы (судя по тексту, любовницы) представили в этой книги. Отмечу: инструкции на любителя, в стиле Дэйла Карнеги, ориентированы на американский образ жизни; в России могут не сработать и, более того, обернуться конфузом для любителей такого вида человеческих отношений, который определяется культурным термином — «полигамия». Соответственно, и желание авторов сделать читающего счастливым может не реализоваться, если он будет сверяться с дотошным, буквально по пунктам расписанным планом действий на все возможные специфические жизненные ситуации, которые описаны в книге.

Особо умилительно в свете заглавия и постановки проблемы звучат рассуждения о нравственных ограничениях относительно сомещения полигамии и пуританского воспитания детей и постулаты о необходимости согласования предварительных договоренностей о полигамном опыте с постоянным партнером, в том числе и супругом; неплохи разговоры и о тщательно заранее запланированном сценарии такой интриги, включая и подробные инструкции о технике безопасности. Кроме этого, присутствуют либеральные (в американском стиле) рассуждения о том, что правительство в полигамных делах «людям — не друг». Список можно продолжить.

В общем — книга любопытная… Только не с целью узнать, в чем технология свободных интимных отношений между индивидами, а для того, чтобы провести культурологический анализ особенностей американского образа жизни и стиля жизненного поведения людей по ту сторону океана. Рекомендуется для отъезжающих временно и на ПМЖ. В случае применения инструкции в российских условиях вся ответственность за результат и последствия ляжет на непосредственного исполнителя.

Алексей Яхлов

• Перевод с англ. Ю. Сараевой
• М., Гаятри, 2006
• Переплет, 400 с.
• ISBN 5-9689-0052-0
• 3000 экз.

Дознание пилота Пирса

Гуманный — или, вернее, желающий таким быть во что бы то ни стало -восемнадцатый век, в последнее десятилетие которого даже кровавое революционное правосудие приняло на вооружение гильотину, вняв доводам ее изобретателя, будто бы во время гильотинирования «жертва не чувствует ничего, кроме легкого ветерка на шее», еще позволял Жан Жаку Руссо размышлять о том, что человек по своей природе добр, а, стало быть, все, что чуждо этой его природе (культура прежде всего) — лживо и преступно, и именно поэтому счастье и непорочность — исключительно удел первобытных людей, живущих естественной, неокультуренной жизнью и подчиняющихся только непосредственному влечению сердца.

Кто бы мог подумать, что век двадцать первый, за которым плотной стеной все еще вздымаются клубы ядовитого дыма пожарищ века двадцатого, позволит бывшему американскому военному летчику, участнику Второй мировой, не просто востребовать идеи Руссо, но и попытаться доказать их состоятельность, используя результаты исследований современной нейробиологии, цитируя Библию и ссылаясь на книги наименее ортодоксальных мыслителей!

Итак, «Биология Трансцендентного» (The Biology of Transcendence). Сразу оговоримся, что трансцендентное Джозефа Чилтона Пирса вовсе не противопоставлено земному «животному» Бытию, как положено в европейской мистической или философской традиции; оно биологично, то есть доступно для постижения и описания. Которым Пирс, собственно говоря, и занимается, попутно подвергая яростным нападкам христианскую культуру, унаследовавшую гностическое недоверие ко всякой телесности. Разумеется, при этом автор восхищается «замечательными» книгами Карлоса Кастанеды, в одном из пассажей называет Кришну «аналогом Христа», а в предисловии книги — помимо множества иных лиц, не исключая ученых — благодарит также и своих духовных учителей, имена которых, разумеется, не Антоний и Василий, а — почти ожидаемо — Муктананда и Гурамайи. Вы спросите, почему же «почти ожидаемо»?

Это подчеркнуто индивидуальное мировосприятие, «свой путь» в духовных исканиях, смешение разнородных культурных, религиозных и научных традиций, ставка на популяризацию различных современных знаний и технологий — признаки нью-эйджа (англ. New Age, буквально «новая эра»). И на него, увы, приходится делать существенную скидку при чтении.

Тематически (но совсем не так, как это делает сам автор) книгу можно разделить на три части: автобиографическую, научно-популярную и «теологическую».

Тем, кого вдохновляет факт существования духовных учителей, живущих «прямо среди нас», и кого при этом не смущает их американское происхождение, можно порекомендовать пролистывать всякую «науку» (часть вторая) и — по возможности — «теологию» (часть третья), жадно впитывая все подробности автобиографии Учителя (если не автоагиографии, поскольку все это тесно переплетено с проявлениями его сверхспособностей). Особенно полезным будет, вероятно, прочитать, как эти сверхспособности помогали Пирсу в сетевой торговле (все-таки американец есть американец).

Тем, кого Дэн Браун совершенно закодировал «Кодом Да Винчи», можно порекомендовать решительно откинуть научно-популярную часть (часть вторая) и автобиографию мастера (часть первая), всецело сконцентрировавшись на «теологической» третьей части, в которой довольно много про Христа, но еще больше про христианскую церковь, которая «исказила» его учение.

Что же делать всем остальным, воспитанным в традиции советской научно-популярной литературы? Во-первых, смириться с тем, что в этой книге о научном подходе, при котором личность автора проявляется только в особенностях изостиля изложения, не может быть и речи. Во-вторых, как уже было сказано, сделать скидку на эклектичный нью-эйдж. И… открыть для себя загадочную сферу человеческого мозга, биология которого, возможно, станет для пытливого читателя немного менее трансцендентна, чем она была для него до того, как он открыл эту книгу. В конце концов, будем гуманны.

Валерий Паршин

• М.: Гаятри, 2006
• Переплет, 440 стр.
• ISBN 5-9689-0030-Х
• Тираж: 2000 экз.

Когда наступает новый век, наступает новая эпоха. Такова закономерность, и люди знают об этом. Они думают, что она будет лучше, и это тоже закономерно — оптимисты ведь мы, пусть и тайные, иначе и жить нельзя; но мечта о наступающем «золотом веке» так и не реализуется. Вспомните, с каким наслаждением провожали мы XX век и встречали III тысячелетие… Думали: «Ну вот теперь заживем..». Полегчало? Боюсь, что наоборот.

Так же было и сто лет назад. Чем можно охарактеризовать то время? По-моему, обязательно надо отметить три основных феномена, что бы понять автора, его жизнь и его ощущения.

1. Окончательно фиксируется кризис христианского религиозного сознания. Нет больше истин, бывших таковыми в течении 1500 лет! «И что?», — скажет читающий. Ничего, кроме все более одолевающего сомнения и поиска альтернатив (причем мучительного), да растущего страха перед неизвестностью и смертью.
2. Резкий скачок научно-технического прогресса. Вдумайтесь: за каких-то 50—70 лет (одно-два поколения) он полностью изменил жизнь. Назову лишь несколько новых артефактов, способствовавших этому: электричество в быту, железные дороги, телеграф, телефон, радио, СМИ, кинематограф, антибиотики, «безлошадные повозки», воздухоплавание… Быт перевернулся.
3. Как следствие первых двух, дезориентация человека и общества. Вспомним, как называется время-то: эпоха декаданса. Появляются новые модели мышления и поведения. Не удовлетворяет христианство — будем искать другое. Рациональность уходит, в моде — мистицизм. Город становится «каменными джунглями»; человек становится одиноким. Читатель, обрати внимание как в мировой литературе именно с конца XIX века эта тема становится актуальной. А далее и не перечислить: мода на наркотики и самоубийства, богемность и романтизм (причем вкупе с садомазохистским флером), экстремальная эмансипация…

Вот в это время (1897 год) и родился автор. А поскольку, тогда все вышеперечисленное только начиналось, то и матрица жизни была задана. Он стал Свидетелем и Летописцем развития этих феноменов. Книга-то структурно автобиографическая. Тяжесть жизни и навязчивое ощущение близости смерти вкупе с поиском новой истины — вот алгоритм пути Беннетта. Что получилось — прочитайте и оцените. С высоты XXI века.

Алексей Яхлов

• Гаятри, 2006
• Переплет, 224 с.
• ISBN 5-9689-0050-4
• Тираж: 3000 экз.

Дороги, которые мы выбираем

Путевые заметки — жанр для российской литературы редкий, едва ли не вымирающий. Возможно, оттого, что путешествовать стало некуда: весь мир — сплошная Глобальная Деревня, все давно знакомы, и если в хате у околицы кто-то дерется с соседями, то шум неминуемо доносится до центральной улицы. Выйди из избы… то есть сядь в самолет, и через установленное количество часов окажешься там, где хочется. Или не хочется. Не важно, куда ведет тебя дорога, — важно то, каким ты начинаешь и заканчиваешь путь.

Так уж получилось, что детство, отрочество и, отчасти, юность моего поколения совпала с очередным сезонным циклом духовных миграций советской интеллигенции. Кастанеда, «поколение дворников», поклоняющихся БГ, от которого «сияние исходит», — все это наложило свой отпечаток и на нас. Многие из тех, кто был старше и искал Высшего смысла-разума в эпоху лютой вольницы, трансформировались, сгинули, исчезли. Кто-то уехал, едва приподнялся он сам или «железный занавес». Кто-то основал собственный бизнес. Некоторые обрели прощение, иные — вечный приют. Лишь немногие всерьез готовы видеть в летающих тарелках или расположении звезд что-то большее, чем просто повод для пополнения или опустошения кошелька…

Что же случилось? Почему от повального, едва ли не пошлого увлечения оккультизмом мы переходим ко столь же массовому, как физкультура, увлечению православием? Мода (а мне кажется, что речь идет именно о моде: невозможно массово шагнуть чеканным строевым шагом из оккультизма-атеизма в православие-правоверие на уровне убеждений) стремительно проходит, и кто знает, что готовит «новый поворот»?..

Вероятно, причина — именно в моде. Поскольку мода — нечто, создаваемое обществом. Коллективом. В то время как самостоятельному поиску конформизм чужд по определению.

От тягостно-беспокойного времени ранних девяностых у меня остались разные воспоминания. И одно из них — передача, которая в те годы шла по «Радио России». Называлась она «В компании Марины Москвиной», и говорилось в ней о всякой всячине: о королях, капусте и проч.

Я помню ощущение непередаваемой легкости и удивительной внутренней свободы, которое исходило от голоса. Какая-то детская, казавшаяся совершенно неуместной в то время непосредственность — и свет. Именно этот свет в свое время помог мне сделать правильный выбор, потому что очень часто самые важные повороты на развилке дороги начинаются с единственного шага. Или мысли — о том, куда нужно шагать, а куда — нет.

И в тот момент, когда ступня отрывается от почвы, идущий переживает ощущение безграничности возможностей. Он еще не сделан, этот шаг, который приведет… куда? И множество направлений видится вихрем игры.

Потом путь может привести в оккультизм, в христианство, в ислам или буддизм, но только бесконечность залитого светом горизонта не-совершённого способна вместить в себя все сразу.

А потому, раскрыв книгу, я ожидал нечто вполне определенное. Не описание экзотики, традиций и нравов далеких гималайских племен, и не эпические повествования о красотах джунглей и гор. Я знал, что это будут те же «рассказы ни о чем», но предчувствовал ощущение свободы, без которого настоящий путь — невозможен.

В самом деле, ну кто возьмется всерьез утверждать, будто история о том, как Марина и ее друг опоздали на самолет, но затем чудесным образом вновь обрели билеты, будет интересна сама по себе? А всевозможные «путевые знакомства» или теория «уралоидной расы» — разумеется, проникнутая уместной долей стеба?..

В целом, читая Москвину, мы соприкасаемся с Традицией. Не той, что пытаются «создать сверху», и не с реставрацией имперской эстетики (против которой мы долго боролись и на которую в конечном итоге еще предстоит напороться). Эта традиция — традиция мысли и радости. Юмор без цинизма. Вера без фанатизма. Правила, не отрицающие человечность.

Читайте Москвину обязательно — не пожалеете.

Адам Асвадов

• Переводчик: Константин Георгиев
• Гаятри, 2006
• Твердый переплет, 144 с.
• Тираж 2000 экз.
• ISBN: 5-9689-0055-5

О драконах ни слова!

Эта книга написана в конце первого десятилетия плюралистичной и эклектичной эпохи постмодерна (1950—…), поэтому совершенно нет ничего примечательного в пояснении под заглавием, что читатель обрёл «пособие для начинающих психологов, психопатов и всех прочих людей доброй воли, а также — участников различных семинаров и тренингов, равно как и современных алхимиков», и не должно восприниматься иначе, как тяжелая дань трагическому времени, норовящему укрыть истинную сущность происходящего в нескончаемой мишуре вызывающих нарядов отчаявшихся паяцев. Гораздо примечательнее то, что книга эта написана на стыке двух художественных миров, всецело принадлежащих двум блистательными поляками — Станиславу Ежи Лецу и Станиславу Лему.

Итак, господа психопаты, дамы — начинающие психологи и товарищи алхимики, перед нами «Трактат о драконах». Впрочем, первый же афоризм из раздела «Краткое Введение в древнюю, принятую и новейшую науку о Драконах» дистанцирует книгу от средневекового бестиария: «Все драконы наши. Чужих драконов не бывает. Все наши драконы — это те, которых мы создаем или породили сами, или же впустили в себя и дали им кров». Впору вспоминать древних греков, воображение которых населяло небеса капризными богами, землю — злобными демонами, а рациональный ум списывал на чересчур тесное взаимодействие с теми или другими все то, что гораздо позднее Ницше, перекашиваясь от омерзения, назвал «человеческое, слишком человеческое».

В самом деле, если паника — всего лишь суггестивные происки козлоного демона Пана, милого черному сердцу Алистера Кроули, то что мы спишем на существ, гораздо более габаритных? Ведь, согласно трактату, «не все драконы имеют земное происхождение, хотя и существуют только в связи с нами».

Есть над чем поломать голову, тем более что трактат постоянно дает рекомендации по «работе над Драконами». Как говорил Станислава Ежи Лец в своих «Непричесанных мыслях» (1957—1959), «У каждого века есть свое средневековье». Это формально подтверждают два последующих раздела трактата: «Драконофилия. О любви к Драконам и о любви Драконов, краткая систематизация фактов, а также неподтвержденных и неопровергнутых гипотез» и «Дракономания. Об играх Драконов и об Играющих Драконах в качестве очень поверхностного и более чем скромного введения в проблему».

Ну как же тут просвещенному читателю диалектически не вооружиться антитезой? А именно — появившейся позднее (1963 год) Общей Теорией Драконов великого Кереброна Эмтадрата. В «Путешествии третьем, или Вероятностные драконы», входящем в Кибериаду Станислава Лема, он найдет главные ее положения: «Как известно, драконов не существуют. Эта примитивная концепция может удовлетворить лишь ум простака, но отнюдь не ученого, поскольку Высшая Школа Небытия тем, что существует, вообще не занимается; банальность бытия установлена слишком давно и не заслуживает более ни единого словечка. <…> Имеется три типа драконов: нулевые, мнимые и отрицательные. Все они, как было сказано, не существуют, однако каждый тип — на свой манер».

Все три типа Драконов в трактате Яна Словика наличествуют. Если «многие драконы хорошо знают законы физики», как гласит трактат, то почему тем — многим или немногим — читателям его не усвоить эту нехитрую классификацию, памятуя о том, что «многие драконы — сами не более чем игры…».

Валерий Паршин

• М.: Гаятри, 2006
• Твердый переплет, 384 с.
• ISBN 5-9689-0049-0
• Тираж: 3000 экз.

Мысль некоторых современных литераторов коротка. Оно бы ничего, но при этом она еще и претенциозна. Отчего так происходит? Литераторы ведь, в большинстве своем, образованные, интеллигентные люди. Может быть, оттого, что запросы читателей невелики. Хотя, с другой стороны, те, кто покупает и читает книги, достойны уважения. Они умны и любопытны.

Нет, правда. Я ведь не утверждаю, что мысль плоха, не интересна. Что это глупая мысль, или ее вовсе нет. Просто как-то стало неактуально в литературе продумывать длинную мысль.

По словам одного восточного мудреца, единственно углубление в сокровенное рождает утонченность. Я к тому, что текстов, исследующих «незримую», таинственную сторону бытия, написано предостаточно. Есть сложные книги, есть попроще. Есть совсем простые — как рябь по воде, без глубины.

У «Книги теней» хорошее название. И жанр — «роман-бумеранг».

А вот таинства и утонченности, увы, недостает.

Я ведь не сомневаюсь, что автор знаком с текстами Штайнера и Блаватской. Наверное, читал и Данте. И уж точно Евгения Шварца.

Отчего он не дает себе труда продумать мысль как теорию? Или наоборот, отчего не останавливается после двух глав, которых вполне достаточно, чтобы все, что он по этому поводу думает и понимает, изложить?

Не знаю. Правда, не знаю.

Хорошо бы самого автора спросить: «Для чего Вы пишете?» (Здесь есть ловушка, провокация, подвох.) И если он на этот вопрос ответит, тогда книгу его, пожалуй, можно и не читать.

Могу предположить, что хорошие (длинные по мысли) книги пишутся не «для чего-то», а напротив — «от чего-то». От боли, отчаянья, восторга, от нежности. Вот именно, бывает такая нежность, что ее невозможно в себе удержать. И если Бог дал еще талант перевести ее в слова и написать их на бумаге… Ну, в смысле, на клавиатуре компьютера набить…

А можно, как говорится, задаться целью. И к этой цели двигаться, невзирая ни на что.

Ну, например вот так — 383 страницы, и ни страницей меньше. И голова все время занята другим — как тут свести концы с концами.

«Как вода из шлюза, хлынула толпа-теней к тени-камеры. Тени смыкались плотно — в одну огромную… громадную… безграничную тучу!»

Не только мысли, но и слов к концу повествования не хватает.

К слову сказать, есть ведь книги, которые следует читать. Вернее, стоит. Потому что они, ну, как смысл жизни. Квинтэссенция этого самого смысла. Ибо написаны они так, что для самого писателя важнее жизни. И читают их не для того, чтоб время убить или чтоб дорога на работу длинной не казалось. Читаешь, и мнится, что вот этого самого текста в твоей жизни недоставало. Без него она была бы неполной, что ли…

«Грозу унесло без следа, и, аркой перекинувшись через всю Москву, стояла в небе разноцветная радуга, пила воду из Москвы-реки. На высоте, на холме, между двумя рощами виднелись три темных силуэта».

Это, как вы понимаете, из другого романа. Не «бумеранга».

К чему я?

Литератор-то пишет не одну книгу, а три тысячи — по количеству тиражных экземпляров. Оттого и мысль его в три тысячи раз должна быть длиннее, и чувство острее в три тысячи раз, и боль — больнее.

Алексей Слюсарчук

• М.: Гаятри. 2006
• Твердый переплет, 128 с.
• ISBN 5-9689-0054-7
• Тираж: 3000 экз.

Кино стареет быстрее

Отдельно взятый конкретный фильм стареет быстрее, чем книга. Вообще кино, как дитя, быстрее взрослеет. Писатель где-то впереди своего времени, мы не знаем, где именно, мы-то здесь, кинорежиссер, напротив, клеит свою ленту из нашего «сегодня». Я бы не относился к кинематографу всерьез.

Режиссеры говорят часто об особом кинематографическом языке, об исключительных выразительных средствах кинематографа, о переживании действительности посредством кинематографа и т. д. и т. п.

Сказать-то можно что угодно.

Этому виду творческой деятельности (кинематографу) едва-едва сто лет. Мне мнится, что за такой короткий срок в культуре ничего устойчивого сформироваться не сможет. Не должно бы. Не должно бы искусство (не искусство) кино существенно влиять ни на общественное сознание, ни на эстетические воззрения общества. А между тем…

Или влияние это мнимое? Но тогда и говорить здесь не о чем.

Лучше попробуем отнестись к этой ситуации как к парадоксальной и рискнем установить в ней скрытые связи, взаимоотношения и тождества.

Итак.

При том, что я не киноман, отнюдь, некоторые картины меня действительно захватывают. Отчего? Это я размышляю: «Отчего?»

Вот какой ответ (не окончательный ответ, поскольку думаю я поспешно) приходит на ум: кино — это форма литературного анализа. Не отдельный вид искусства, и никакое вовсе не искусство, а способ размышления над текстом. В силу каких-то, малопонятных мне, культурологических причин этот способ стал публичным. Или по природе своей был сформирован как публичный.

Тезис: «Кинематограф — растиражированная критика действительности, образованной устойчивыми видами искусства — музыкой, живописью и, в первую очередь, литературой».

Книга «Траумновелле» Артура Шницлера послужила основой фильму, поставленному Стенли Кубриком.

Картина-то широко известна: «С широко закрытыми глазами» — последний фильм замечательного режиссера. Мне представляется, что он, создавая киносценарий, из более-менее схожих принципов и исходил.

Действительно, ведь то, что кинематограф — не самостоятельное искусство, не умаляет его достоинств, если режиссер и сценарист понимают, что их творческая акция — не более чем попытка соотнести свой индивидуальный личностный опыт с первоисточником — романом.

Почему так?

Потому что есть история литературы.

Потому что каждый человек учится литературе.

Потому что текст — это отчасти исторически устойчивый способ мышления (во всяком случае, для европейского сознания на протяжении последних четырехсот лет).

Потому что за каждым хорошим романом стоит опыт писателей предыдущего поколения, а за теми еще… И так далее.

Примечательно, что Кубрик не терпел никакого вмешательства в свою работу, держался крайне субъективной (и даже скандально субъективной) позиции и полагал, что произведение возникает из сопряжения внутреннего опыта (как содержания) и культурного фона (как формы).

Вот и получается, что если у кинорежиссера достает смелости и таланта для критического осмысления литературного текста именно как литературного текста, то его фильм начинает актуально касаться проблем, очерченных литературой еще до появления кинематографа.

Но я, собственно, подумал не об этом. Едва ли стоит предпочитать кинематограф литературе. Текст литературного произведения дает возможность произвести свой собственный анализ. Конечно, если у читателя достанет смелости соотнести свой собственный эмоциональный опыт с причудливым свойством человеческой натуры.

Роман-то о любви.

Алексей Слюсарчук